Основной структурной ячейкой гомеровского общества и своеобразным центром того микрокосма, в котором протекает повседневная жизнь героев поэм, является, вне всякого сомнения, патриархальная семья, или ойкос67. На основании рассеянных в тексте поэм отрывочных упоминаний о семьях отдельных действующих лиц трудно составить ясное представление о струк-
туре и размерах типичного эпического ойкоса. Известное описание дома Приама в VI песни «Илиады» (242 слл.) слишком явно тяготеет к сказке. Изображенная здесь ситуация едва ли может быть признана характерной для греческой семьи во времена самого Гомера, хотя в более раннее время подобного рода гипертрофированные, основанные на полигамии домовые общины, охватывающие не только взрослых, уже женатых сыновей домовладыки, но и замужних его дочерей с их мужьями, вероятно, могли бы считаться нормой повсеместно в Греции68. С другой стороны, нельзя считать вполне типичным и «род Аркесия», в котором каждое очередное поколение представляет один единственный отпрыск мужского пола (Od. XVI, 117 sqq.). Сам поэт подчеркивает необычность этой ситуации, давая понять, что нормальной в его представлении является моногамная семья, включающая в себя несколько взрослых представителей ее мужской линии, по крайней мере, в одном поколении (там же, 97 сл., 115 сл.). Ее образцом на той же Итаке может служить семейство старца Египтия, в котором два, очевидно, уже взрослых сына живут вместе с отцом и сообща ведут хозяйство, в то время как третий и, вероятно, младший по возрасту Еврином «шатается с женихами» (Od. II, 21 sq.). Аналогичный характер имеют, судя по всему, ойкосы Нестора и Алкиноя в «Одиссее», ойкосы Пантоя, Антенора и др. в «Илиаде»69.
Кроме свободных членов семьи, связанных родством или брачными узами с ее главой, ойкос включал в себя еще две важные социальные категории: рабов и слуг. Как те, так и другие
принадлежат к разряду лиц, стоящих вне общины, со всеми вытекающими отсюда последствиями, хотя во всем остальном их положение было, по-видимому, крайне неоднородным70.
То доминирующее положение, которое занимает в жизни гомеровского общества самодовлеющий патриархальный ойкос, в значительной мере обусловлено тем, что за его пределами поэт не показывает нам никаких других родственных объединений высшего порядка, которые могли бы не только конкурировать с ойкосом, но и подчинить его себе. Как в «Илиаде», так и в «Одиссее» Гомер упорно избегает каких бы то ни было упоминаний о роде. Нигде в эпосе мы не найдем указаний на то, что поэту была известна родовая собственность на землю или какие-нибудь другие виды имущества, нигде не говорится об общих собраниях членов рода и обсуждении ими каких-то важных для них вопросов. Вообще род ни разу не выступает у Гомера в виде четко оформленного социального организма, имеющего определенную внутреннюю организацию, свои законы и обычаи, короче говоря, все те черты и признаки, которые ему обычно приписываются71. В тех случаях, когда, как это бывает, например при кровной мести, в подлинно родовом обществе предполагается вмешательство рода как союза сородичей, на эпической сцене появляется достаточно аморфная и неопределенная по своим очертаниям группа близких и дальних родственников (κασίγνητοι, ανεψιοί), к которым присоединяются так-
же свойственники (εται)72, друзья (εταίροι) и в некоторых случаях соседи (γείτονες). "Εται и εταίροι встречают героя, когда он с победой возвращается с поля битвы в свой лагерь (Il. VII, 295). Κασίγνητοι и εται предают земле его останки, если он погибнет в бою (Il. XVI, 456; ср. XXIV, 793, где последний долг погибшему Гектору воздают его κασίγνητοι θ' εταίροι τε). Γείτονες и εται собираются в доме, когда его хозяин устраивает свадебный пир (Od. IV, 3, 16). "Εται и ανεψιοί вмешиваются в ссору отца с сыном и пытаются их помирить (Il. IX, 464 sqq.). Но особую важность приобретает наличие широкого круга родственников в таких критических ситуациях, как кровная месть или гражданская распря (Od. XV, 272 sq.; XXIV, 434 sq.). Человек, лишенный родственников, практически беззащитен перед произволом и насилием (Od. XVI, 115; ср. Il. IX, 648) и, напротив, тот, у кого их достаточно много, способен решиться на любое беззаконие
микенскую эпоху свою экономическую целостность и уступив место основной хозяйственной ячейки общества — моногамной патриархальной семье, род в дальнейшем оказался не в состоянии выполнять и свою основную социальную функцию — функцию контроля и организации взаимопомощи. Греческий род гомеровского периода, если только он вообще существовал, был, по-видимому, организацией в основном культового характера и по этой причине остался вне поля зрения создателя героического военного эпоса, отнюдь не склонного к пустому благочестию75.
Что касается других «звеньев органического ряда», как Морган называет филы и фратрии, то и о них мы можем почерпнуть в поэмах лишь самую скудную информацию. Сам Морган и другие сторонники теории «родового быта» гомеровских греков обычно охотно ссылаются на известные строки II песни «Илиады» (362 sqq.), в которых Нестор советует Агамемнону построить воинов по филам и фратриям с тем, чтобы они, «сражаясь сами по себе» (κατά σφέας μαχέοντες), могли проявить себя с лучшей или с худшей стороны76. Лишь немногие из них обраща-
микенскую эпоху свою экономическую целостность и уступив место основной хозяйственной ячейки общества — моногамной патриархальной семье, род в дальнейшем оказался не в состоянии выполнять и свою основную социальную функцию — функцию контроля и организации взаимопомощи. Греческий род гомеровского периода, если только он вообще существовал, был, по-видимому, организацией в основном культового характера и по этой причине остался вне поля зрения создателя героического военного эпоса, отнюдь не склонного к пустому благочестию75.
Что касается других «звеньев органического ряда», как Морган называет филы и фратрии, то и о них мы можем почерпнуть в поэмах лишь самую скудную информацию. Сам Морган и другие сторонники теории «родового быта» гомеровских греков обычно охотно ссылаются на известные строки II песни «Илиады» (362 sqq.), в которых Нестор советует Агамемнону построить воинов по филам и фратриям с тем, чтобы они, «сражаясь сами по себе» (κατά σφέας μαχέοντες), могли проявить себя с лучшей или с худшей стороны76. Лишь немногие из них обраща-
ют, однако, внимание на то, что этот совет Нестора так же, как и другие подобные его наставления, остается без всяких последствий. Осыпав мудрого старца пышными комплиментами, Агамемнон тем не менее ни во II, ни в последующих песнях ничего не предпринимает для того, чтобы на практике осуществить этот важный стратегический замысел. Никаких упоминаний о филах и фратриях мы больше во всей «Илиаде» не встречаем. Вместо них в качестве главной и единственной боевой единицы как в ахейском, так и в троянском войске, постоянно выступает дружина (εταίροι), по-видимому, не имеющая прямого отношения к гентильным объединениям какого бы то ни было толка. Слова Нестора, таким образом, должны быть по всем признакам отнесены к категории άπαξ λεγόμενα и нуждаются в специальном объяснении. Сам замысел Нестора едва ли может быть понят как какое-то тактическое новшество77. Царь Пилоса — старейший из ахейских героев, проживший три обычные человеческие жизни. В его житейской мудрости преломляется забытый опыт минувших поколений. В аналогичном эпизоде IV песни (297 sqq.) мы видим его ратующим за возвращение к древней микенской тактике сражения на колесницах. Фратрия, как показывает само ее название, образованное от исконно индоевропейского (санскритского) — «bhratar», принадлежит к числу древнейших социальных институтов, по крайней мере, среди ионийской ветви греческой народности78. Очевидно, то же самое можно сказать и о филах79. Однако упоминание о филах и фратриях в Il. II, 362 нельзя понять и как отголосок давно забытого прошлого, древний боевой порядок, который Нестор противопоставля-
ет здесь не оправдавшей себя в течение десяти бесплодных лет Троянской войны тактике дружин80. Построение гражданского ополчения по гентильному принципу практиковалось во многих греческих государствах, в том числе в Афинах и Спарте, вплоть до конца архаической эпохи81. Надо полагать, что и во времена Гомера этот тип военной организации был достаточно широко распространен в Греции и, напоминая Агамемнону о будто бы забытых им филах и фратриях, Нестор, как это нередко с ним бывает, лишь изрекает очередную банальность82. И если, несмотря на это фратрии и филы больше ни разу не появляются на страницах «Илиады», то объяснение этого парадокса следует искать прежде всего в особенностях поэтической техники Гомера, в основных идейных и художественных установках его творчества. Очевидно, традиционной героической поэзии, в лоне которой вырос гомеровский эпос, была известна лишь одна
форма боевого сообщества — дружина83. Исходя из этого древнего поэтического стереотипа, Гомер строит большую часть батальных эпизодов «Илиады». В пронизывающей поэму стихии «рыцарских» авантюр, набегов и поединков филы и фратрии — эти фундаментальные институты родового общества с их громоздкой и сложной внутренней организацией, далеко неоднородным социальным составом и не столько военными, сколько гражданскими (преимущественно сакральными) функциями — должны были восприниматься как неуместное и чужеродное явление. Их трудно было «вписать» в общую картину того эгалитарно-аристократического общества, в котором живут и действуют гомеровские герои, и поэт предпочел вообще о них не упоминать, отступив от этого правила лишь в одном единственном эпизоде II песни84.
Современный историк может поставить в упрек Гомеру существенное упрощение реальных пропорций позднеродового греческого общества. Как замечает Финли, само понятие кровного родства сведено в эпосе к достаточно узкому кругу лиц, не выходящему за пределы одного большого ойкоса85. Поэтому более массивные и сложные социальные структуры вроде тех же
83 В действительности дружины и фратрии, по-видимому, существовали в одной хронологической плоскости, как два разных типа военной организации. Дружина, набиравшаяся «частным образом» преимущественно из молодых и горячих воинов (κούροι — обычное ее обозначение у Гомера наряду с εταίροι), использовалась, главным образом, для грабительских набегов в земли соседей и для далеких заморских экспедиций. Набор войска по фратриям и филам, распространявшийся на всех взрослых мужчин, способных держать в руках оружие, производился только в тех случаях, когда враг приближался к границам племени. Аналогичная система военных союзов существовала, например, у древних германцев. См.: Tacit. Germ. VII, XIII-XIV. Ср.: Chadwick Η. Μ. The Heroic Age. Cambridge, 1912. P. 356 ff.
фратрий и фил остаются практически «за бортом» эпического повествования, хотя в реальной жизни гомеровской эпохи их роль еще могла быть весьма значительной. Тем не менее нельзя не заметить, что и в этом уже достаточно сильно индивидуализированном и далеком от примитива обществе родственные узы все еще продолжают сохранять свое первостепенное значение как важнейший организационный принцип, действующий в социальной и политической-жизни общины86.
Конечно, наряду с родственными отношениями социальное поведение гомеровских героев могут определять и различные другие факторы. Важнейшим из них является чувство дружеской привязанности, соединяющее людей независимо от их родовой и даже этнической принадлежности. Хорошо известно, какую роль играют отношения этого рода в развитии сюжета первой гомеровской поэмы. Центральная тема «Илиады» — мотив мести героя за погибшего друга — многократно повторена и усилена в целой серии малых «вендетт», занимающих немало места в батальных сценах поэмы. Месть за родственника или свойственника перемежается в них с местью за гибель «милого друга», из чего следует, что дружба и чувство семейной привязанности стоят в гомеровской шкале этических ценностей практически рядом87.
Особый интерес представляют те нередкие в эпосе случаи, когда узы дружбы выходят за рамки интимного союза двух героев, простираясь на более широкий круг лиц, и приобретают, так сказать, институционный характер. В поэмах фигурируют два основных типа такого сообщества, судя по всему, близко родственных между собой и иногда незаметно переходящих друг в
друга: это — дружина и мужской союз88. Оба они обозначаются одним и тем же термином εταίροι. Встречающиеся в эпосе объединения εταίροι довольно заметно различаются между собой по своей внешней форме и организационной структуре. В одном только ахейском лагере под Троей мы находим, по крайней мере, две разновидности такого объединения. С одной стороны, какое-то подобие дружеского союза типа позднейшей гетерии составляют главные ахейские герои — предводители отдельных ополчений89. Поэтому Аякс, сетуя на непреклонность Ахилла (Il. IX, 630 sq.), говорит, что он ни во что не ставит дружбу своих товарищей (εταίροι), имея в виду себя и других ахейцев. (См. также Il. IV, 266; XI, 461; XIII, 477; XVII, 273, 507, 532, 640; XIX, 305; XXIII, 556). Основой этого союза является, по всей видимости, клятва верности, которую перед началом похода принесли Агамемнону как главному предводителю в этом предприятии другие ахейские вожди (см. о ней Il. II, 286 sqq., 341). Сражаясь плечом к плечу на поле брани, члены союза собираются после боевого дня в палатке одного из них и устраивают общую трапезу либо в складчину (Il. X, 214 sqq.), либо за счет «хозяина дома» (Il. IX, 70 sqq., 225 sqq.). В роли председателя на этих пиршествах выступает обычно глава гетерии Агамемнон (обеды чаще всего устраиваются именно в его шатре, так как он намного богаче других ахейских царей — II. IX, 70 sqq.). Он распределяет почетные доли вина и мяса между особо отличившимися воителями и сам получает причитающуюся ему «председательскую» порцию (Il. IV, 257 sqq.)90. Другие герои, очевидно, признают первенство Агамемнона и даже в определенной мере свою зависимость от него. Однако
эта зависимость едва ли может быть отождествлена со средневековым вассалитетом, так как носит лишь временный характер (ахейская коалиция создана только на время похода) и основана на добровольном подчинении всех участвующих в походе царей одному «самому царственному» из всех91.
В то же время почти все главные греческие герои имеют свои собственные дружины (в тексте поэмы они могут обозначаться терминами: εταίροι, κούροι, λαός или λαοί). В каждой такой дружине есть люди, связанные с героем-предводителем узами личной зависимости как его θεράποντες (слуги), а иногда и самой нежной дружбы92. Практически оба понятия «слуга» и «друг» здесь совпадают, хотя социальная дистанция, отделяющая друга-слугу от друга-хозяина, вполне сознается как теми, так и другими. Не случайно, Менэтий, отец Патрокла, напутствуя сына перед троянским походом, дипломатично напоминает ему, что он должен знать свое место как слуга, а не только как друг Ахилла, который, во-первых, знатнее его родом (γενεη μέν υπέρτερος έστιν), а, во-вторых, гораздо сильнее физически (Il. XI, 786 sq.). Определяя социальный статус θεράποντες, Финли пишет: «Эти люди не были ни рабами, ни крепостными. Они были слугами (retainers), получившими в обмен за свою службу подобающее место в основной социальной единице — домохозяйстве. Их членство (в ойкосе) было, несомненно, второсортным, но оно давало им как материальную обеспеченность, так и связанные с принадлежностью к семье психологические ценности и удовлетворение»93. Типичный эпический слуга — это изгой, человек, поставленный силой обстоятельств вне общины.
Патрокл бежит из Опунта, где он убил во время игры в бабки одного из своих сверстников, во Фтию. Пелей принимает его в свой дом и делает слугой и товарищем Ахилла (Il. XXIII, 85 sqq.). Точно также Ликофрон, слуга Аякса Теламонида, в прошлом убийца, бежавший с Киферы, спасаясь от кровной мести (Il. XV, 430 sqq.). Феникс, оруженосец (όπάων) Пелея, приходит к нему, покинув родину после ссоры с отцом (Il. IX, 480 sqq.; XXIII, 360). Во всех этих случаях беглец, очевидно, принимается в дом на правах младшего члена семьи. На него распространяются основные принципы, действующие в кругу лиц, связанных кровным родством. За его смерть надлежит мстить как за смерть родственника. Его тело нельзя оставить врагам или бросить без погребения. Отношения между Ахиллом и Патроклом достаточно ярко характеризуют эти нормы гомеровской этики. Слуга может жить под одним кровом со своим покровителем, питаться за его столом и в то же время оказывать ему необходимые повседневные услуги: готовить пищу, накрывать на стол, разливать вино и т. д. (см. Il. XXIV, 621 sq.; Od. I, 109; IV, 22 sqq., 38, 217). Возможен, однако, и другой вариант: слуга получает от патрона участок земли, дом и живет сам по себе, своим хозяйством, готовый, однако, по первому зову явиться на помощь к своему благодетелю94. По такой схеме строятся в «Илиаде» отношения между Пелеем и Фениксом (см. Il. IX, 480 sqq.), хотя здесь, по-видимому, хорошо знакомая поэту житейская ситуация переведена в плоскость сказочной гиперболы, благодаря чему бездомный скиталец, ищущий приюта, получает от своего радушного гостеприимца уже не скромный надел, а целую страну с населяющим ее народом95.
Верность слуги своему патрону и благодетелю испытывалась прежде всего в бою. Во время сражения εταίροι неотступно следуют за героем, держат наготове его собственных лошадей и
угоняют с поля захваченных им вражеских коней, принимают у него щит, когда он устает и окружают его в случае ранения96. Друзья-слуги ни на минуту не покидают героя и после боя по возвращении в лагерь. Они прислуживают ему за трапезой, стелят ему и его гостям постель и сами спят с ним под одним кровом или где-нибудь поблизости. Обязанности такого рода выполняют, например, друзья Ахилла: Патрокл, Автомедон, Алкимедон, Эпигей (Il. IX, 205 sqq., 658 sqq.; XXIV, 621 sqq., 643 sqq.). Показательно, что все они считаются εταίροι не только по отношению к своему вождю и покровителю, но и по отношению друг к другу. Так, Автомедон назван «другом» Патрокла (Il. XVII, 459), Патрокл — «другом» Автомедона (там же, 472), Алкимедон — «другом» Автомедона (там же, 466, 500) и Эпигей — «другом» Патрокла (Il. XVI, 581)97.
Домочадцы Ахилла вроде Патрокла или Автомедона составляют ядро его мирмидонской дружины, ее элиту. Но кроме них в состав дружины входят и другие, рядовые ратники, которые также считаются друзьями и слугами героя, но не постоянными, а временными98. Образ одного из них принимает Гермес, встретивший Приама на его пути в лагерь Ахилла (Il. XXIV, 396 sqq.). Представляясь Приаму, он называет себя слугой Ахилла, сыном богатого мирмидонца — старца Поликтора. У Поликтора было семь сыновей. Одному из них выпал жребий идти вместе с Пелидом под Трою. Этого мирмидонского воина, как видно из его рассказа, не связывают с Ахиллом узы личной дружбы, он не имеет, вероятно, никакого отношения к ойкосу Пелея и идет на войну, повинуясь скорее житейской необходимости, чем чувству долга перед своим патроном. Сын Поликтора — фигура типичная для всего ахейского войска. С подобными ему «жертвами рока» мы сталкиваемся и в дружинах других героев. Так, среди
дружинников Агамемнона, сложивших свою голову под стенами Трои, поэт называет коринфянина Евхенора, сына прорицателя Полиида (Il. XIII, 663 sqq.). Его отец предсказал ему, что он погибнет, если пойдет на войну, или исчахнет от тяжелой болезни, если останется дома. Евхенор предпочел первое, но не только потому, что не хотел медленно умирать под родительским кровом, но и опасаясь, что ахейцы подвергнут его как дезертира тяжелой пене (τώ р' ίχμα τ' άργαλέην θωήν άλέεινεν Αχαιών). Оказавшийся в аналогичной ситуации богатый сикионец Эхепол дарит Агамемнону кобылицу Эфу, чтобы избавиться от обязанности участвовать в походе (Il. XXIII, 296 sqq.)99. Эпизоды такого рода показывают, что в основной своей части, за исключением численно, по-видимому, небольшого ядра близких друзей и слуг предводителя, дружина не существовала как некое постоянное, всегда готовое к бою целое. Дружинников нужно было собирать перед началом очередного похода и снова распускать после его окончания (выражение εταίρους άγείρειν дважды встречается в «Илиаде», см. III, 47; XIII, 778). В этом отношении ахейская дружина существенно отличается от военных союзов, подобных галльским амбактам или германскому комитатусу. Лишь ее ядро, состоящее из домочадцев предводителя, может расцениваться как зачаточная форма постоянного объединения такого типа100.
Однако в той же «Илиаде» мы сталкиваемся и с другой, судя по некоторым признакам, более прочной и устойчивой формой товарищеского союза. Примером может служить корпорация сотрапезников и вместе с тем боевая дружина, которую составляют троянские герои, группирующиеся вокруг Гектора, как его εταίροι101. В составе этой корпорации мы видим и родных братьев Гектора: Париса, Деифоба, Гелена (Il. XIII, 780) и «кузена» Энея (там же, 489) и лиц, вообще не связанных с ним родством: Полидаманта, сына Пантоя (XVIII, 251); Подеса, сына Эетиона (XVII, 577); Агенора, сына Антенора (XIII, 489). Все эти лица считаются «друзьями» не только по отношению к Гектору, но и по отношению друг к другу (см. Il. XIII, 489, 780). Все члены корпорации принадлежат, по-видимому, к одной возрастной группе (старше класса «юношей» и младше «старцев») и, таким образом, весь союз покоится на принципе сверстничества. О Полидаманте, например, прямо сказано, что он был товарищем Гектора, потому что они оба родились в одну и ту же ночь (Il. XVIII, 251). Обычное времяпрепровождение членов союза состоит в пирах и попойках. О Подесе, убитом Патроклом, поэт замечает, что Гектор особенно ценил его как «любезного друга-товарища пиров» (I1.XVII, 577: έπεί οί εταίρος εην φίλος είλαπιναστής). Особый интерес в этой связи представляет отрывок из «плача Андромахи», в котором она описывает горькую участь лишившегося отца маленького Астианакта (Il. XXII, 490 sqq.): «День сиротства совершенно лишает ребенка сверстников. Всегда с поникшей головой, щеки заплаканы. В нужде приходит мальчик к товарищам отца (ές πατρός εταίρους). Одного тащит за плащ, другого — за хитон. Кто-нибудь сжалится и протянет малую чашу — только губы смочить, для неба же не хватит. А то и прогонит его с обеда счастливец, у которого и отец есть и мать, ударами и бранью осыпав: убирайся, ведь твой отец не обедает с нами. Плача, мальчик приходит к матери-вдове. Астианакт, который прежде на коленях своего отца ел только мозг и жир
бараний». Эта выразительная сценка заключает в себе ценнейшую историческую информацию. Во-первых, мы узнаем отсюда, что товарищи Гектора как ни в чем не бывало продолжают собираться на свои обеды и после его смерти. Таким образом, имеется в виду совершенно самостоятельный мужской союз, объединяющий группу сверстников и существующий безотносительно к личности того или иного героя, что резко отличает его от ахейских дружин, основанных, как мы уже видели, на принципе личной зависимости. Далеко не каждый может стать членом такого союза, имеющего все признаки замкнутой аристократической корпорации, а только человек, владеющий достаточной собственностью. Несомненно, прав Финзлер102, указывающий, что цитированные выше строки логически вытекают из предшествующих слов Андромахи (там же, 489): «Ведь чужие отнимут поле». Лишившись отцовского надела, Астианакт лишается вместе с тем и возможности принимать участие в дружеской складчине, так как ему не из чего вносить свою долю к общему столу. Любопытна и внешняя сторона этих обедов: маленькие мальчики участвуют в трапезе, сидя на коленях своих отцов, которые сами их кормят. Сходная форма общей трапезы взрослых и детей прослеживается в некоторых районах Греции, например на Крите и в Аркадии, и в гораздо более позднее время (Athen. IV, 143 е, 149 с).
Аналогичные товарищества сотрапезников хорошо известны и автору «Одиссеи». Как и в «Илиаде», эти союзы объединяют в своем составе главным образом сверстников, практически совпадая с возрастными классами юношей, взрослых мужей и старцев103. На Итаке последний из этих трех классов представляют цари старшего поколения: Одиссей104 и его друзья Ментор и Галитерс (этих двоих поэт несколько раз называет «отцовскими товарищами» Телемаха — см. Od. II, 252 sq.: οϊ τέ οί έξ αρχής πατρώϊοί εϊσιν εταίροι; II, 286; XVII, 68; XXII, 208), к которым,
вероятно, присоединяются и родители женихов, например Евпейт, «герой Египтий» и др. Союз старцев продолжает собираться на свои трапезы и в отсутствие Одиссея, причем его место за общим столом принадлежит теперь Телемаху, который, конечно, не по возрасту, но по своему общественному положению, как самостоятельный домохозяин и глава семьи, может считаться одним из итакийских старейшин-судей (Od. XI, 185 sqq.)105.
Мудрым и чинным старцам противостоит во второй гомеровской поэме буйная толпа юношей-женихов Пенелопы (κούροι — постоянное их обозначение в поэме, см.: II, 96; XVI, 248; XVII, 174; XIX, 141; XXII, 20; XXIII, 122; XXIV, 131). Женихи - отнюдь не случайное сборище претендентов на руку Пенелопы, но союз, имеющий определенную внутреннюю организацию, определенный регламент и т. д.106 На это указывает перечисление женихов в Od. XVI, 247 sqq. (Телемах подсчитывает врагов, желая показать отцу, насколько трудным будет задуманное им предприятие): «С Дулихия пятьдесят два избранных юноши и с ними шесть слуг' (δρηστήρες). С Самы пришли двадцать четыре человека. С Закинфа двадцать ахейский юношей. С самой Итаки двенадцать, и все лучшие. И с ними вестник Медонт, божественный певец и двое слуг, сведущих в разрезании мяса». На сто восемь женихов приходится, таким образом, только десять слуг, если причислить к ним также глашатая и певца. Такое соотношение наводит на мысль о том, что слуги, о которых говорит Телемах, не являются слугами отдельных женихов, а принадлежат всей компании в целом (или, может быть, отдельным их группам, прибывшим с разных островов)107. Иначе говоря, это — слуги союза, специализирующиеся на приготовлении и обслуживании коллективных обедов (Телемах подчеркивает это, говоря о двух δαιτροί
итакийских женихов). В качестве аналогии можно сослаться на слуг в критских сисситиях (в каждой гетерии их было от десяти до тринадцати человек — Athen. IV, 143 b) или на потомственных поваров в спартанских фидитиях (Hdt. VI, 60).
«Гордыня» (ΰβρις) женихов проявляется прежде всего в их обжорстве, в уничтожении ими чужого имущества (обжорство и насилие над рабынями Одиссей делает первым пунктом своей короткой обвинительной речи в XXII, 36 sq.). Как посягнувшие на священное право собственности они расплачиваются за это своей кровью. Имущественный вопрос фактически становится центром тяжести в том конфликте, на котором строится сюжет поэмы. Безусловно, правы те исследователи, которые видят в обедах женихов злоупотребление каким-то обычаем, а не просто произвол, творимый шайкой насильников в доме беззащитной вдовицы, которую они таким путем пытаются принудить к ненавистному ей браку108. Но что это за обычай? Ключом к правильному пониманию взаимоотношений семейства Одиссея с женихами может служить, по нашему мнению, речь Телемаха в Od. II, 138 sq. (ср. I, 374 sq.): «Если ваша душа стыдится этого, уйдите из моего дома, устраивайте другие обеды, проедая свое имущество, чередуясь домами (αμειβόμενοι κατά οίκους). Если же вам кажется желанней и лучше оставаться и губить безвозмездно имущество одного человека, жрите!» В чем смысл этих слов Телемаха? Он не пытается доказать, что женихи вообще не имеют права обедать в его доме, хотя, казалось бы, именно с этого и нужно было бы начать, он лишь протестует против того, что ему одному приходится нести все бремя расходов в устройстве этих обедов.
Острота конфликта, однако, еще более усугубляется, если учесть, что Телемах и женихи находятся далеко не в равном положении по отношению друг к другу. В то время как сын Одиссея, лишившись отца, по необходимости стал главой семейства и полновластным хозяином всех принадлежащих ему богатств (см. Od. I, 397 слл.: αύτάρ έγών οϊκοιο άναξ εσομ' ήμετέροιο...), женихи все еще остаются на положении несовершеннолетних юношей при своих родителях и старших братьях. Типичен в этом отношении Еврином, сын старца Египтия, который, как и все женихи, проводит время в попойках, в то время как два его старших брата, вероятно, уже женатых, трудятся в отцовском хозяйстве (εχον πατρώϊα έργα — Od. II, 15 sqq.). Устройство обедов на началах взаимного гостеприимства для женихов в этом случае, очевидно, исключено: у них нет ни имущества, ни домов, куда бы они могли пригласить друг друга. Вместе с тем их союз объединяет в своих рядах цвет итакийского юношества, отборных молодых воинов, из которых можно было бы сформировать первоклассную дружину. Можно допустить, что на Телемахе также, как и на всех прочих гражданах Итаки, лежит бремя содержания этой ερμα πόληος («опоры города», как называет уже убитых женихов Одиссей в Od. XXIII, 121). Весь ужас положения Телемаха в том, что женихи едят и пьют в его доме безвозмездно (νήποινον). Он ничего не может потребовать ни с них самих, потому что у них нет своего имущества, ни с их родителей, потому что они не отвечают за действия союза. Затруднительная ситуация, в которой оказался сын Одиссея, вынуждает его обратиться к собравшемуся на агоре народу с довольно странным, на первый взгляд, предложением (Od. II, 74 sq.): «Мне было бы выгодней, если бы вы (сами) проели мое имущество, движимое и недвижимое (κειμήλια τε πρόβασίν τε), так как, если бы вы проели, я быстро получил бы плату (τίσις). Мы бы до тех пор ходили по городу, выпрашивая имущество, пока все не было бы отдано». Место кажется непонятным, так как скрытый в нем поворот примитивного правового мышления трудно уловим для невооруженного глаза современного читателя. Слова Телемаха — не просто жест отчаяния. В них есть
трезвый, хотя, может быть, и несколько наивный расчет. Телемах предпочитает отдать свой дом на поток и разграбление отцам грабителей, с которых он затем, как с полноправных собственников, взыщет сполна весь ущерб, опираясь в сущности на тот же самый обычай поочередного гостеприимства (отдаривания), на котором основываются обеды итакийских δικασπόλοι (ср. Od. XI, 185 sqq.)109.
Характеризуя женихов как шайку молодых грабителей, опустошающих дом Одиссея и притесняющих его близких, Гомер, безусловно, опирался на очень древнюю мифологическую традицию, уходящую своими корнями в глубины первобытной эпохи. У многих примитивных народов юноши, достигшие половой зрелости и прошедшие или только еще собирающиеся пройти через обряд инициации, освобождаются от работы в хозяйстве их родителей и на значительный срок совершенно обособляются от общины, образуя замкнутый (иногда строго засекреченный) союз110. Нередко молодежные объединения этого типа выполняют определенные общественно-полезные функции военного или мирного характера (совершают набеги в земли соседей, угоняя оттуда скот, и в то же время несут охрану племенной территории, пасут скот, прокладывают дороги и т. д.). В свою очередь, община добровольно берет на себя издержки по содержанию союза. Время от времени молодые люди, живущие обычно в особом лагере или в мужском доме где-нибудь в лесу, появляются в деревне и один за другим обходят
дома. Каждый хозяин в случае такого визита должен накормить гостей обедом111. Не всегда, однако, эти посещения проходят так мирно. Во многих местах, например в некоторых районах Африки и Меланезии, члены тайных союзов по ночам покидают свои лесные убежища и замаскированные под «живых мертвецов» врываются в деревни, наводя ужас на женщин и детей и хватая все, что попадается под руку112. Узаконенное воровство в спартанских агелах, о котором рассказывают Ксенофонт и Плутарх, несомненно, принадлежит к тому же кругу обычаев113.
Этот краткий экскурс в область сравнительной этнографии позволяет лучше понять существо ситуации, сложившейся на Итаке в отсутствие Одиссея, и дает, как нам кажется, наиболее убедительную мотивировку поведения женихов. Их бесконечные пиры в насильственно захваченном чужом доме, истребление чужого вина и скота есть ничто иное, как злоупотребление обычаем, который ставит их как надежду и опору общины в особое привилегированное положение, разрешая бесчинствовать, грабить, жить за чужой счет, но все это, конечно, только до определенного предела114. Женихи переступили через предел дозволенного и несут за это заслуженную кару. Разумеется, в «нашей» «Одиссее» эта архаическая сюжетная коллизия во мно-
гом уже переосмыслена и переориентирована на социальную среду совсем иного рода, чем это было в далекой праоснове мифа. Окруженный глубокой тайной и ореолом религиозного могущества, союз «лесных братьев»115 (таково, как нам думается, первоначальное, уже забытое самим поэтом значение этого коллективного образа) уступает теперь свое место типичной компании «золотой молодежи», наделенной всеми пороками современной Гомеру ионийской аристократии116. Следует, однако, заметить, что этот переход с одного смыслового уровня на другой облегчался тем, что сама традиция мужских союзов, по-видимому, была еще жива в то время, когда создавалась «Одиссея», напоминая о себе постоянными бесчинствами аристократических гетерий, в которых дозволенные обычаем и даже освященные религией проявления удали подрастающего поколения граждан перемежались с кровавыми распрями, угрожающими самим устоям полисного строя.
Любопытные изменения претерпевает во второй гомеровской поэме дружина. Категория ближних гетеров, или друзей-слуг, занимающая столь видное место в сюжетных перипетиях «Илиады», в «Одиссее» практически исчезает со сцены. «Проворные слуги» (ότρηροί θεράποντες ), фигурирующие в пиршественных сценах этой поэмы (см. I, 109; IV, 23, 38, 217), — это всего лишь домашняя челядь, годная только для прислуживания за столом, но отнюдь не боевые друзья и соратники главных героев, какими предстают перед нами Патрокл или Автомедон. В индивидуальных образах этих людей, если поэт находит нужным обратить на них внимание слушателей, трудно уловить хоть что-нибудь героическое. Даже рабы в критических ситуациях
(или лавагетов?) набирались преимущественно из представителей военной знати, составлявших постоянное окружение царя как во время войны, так и во время мира (возможно, это было сословие экетов, о которых неоднократно упоминают таблички Пилосского архива)120. Несмотря на занимаемое ими высокое общественное положение, эти люди считались, по всей вероятности, царскими слугами и, подобно придворным средневековых европейских королей, выполняли различные приличествующие этому званию поручения вплоть до прислуживания за столом и в опочивальне121. Изображая слуг в «Илиаде» героями и аристократами почти такими же, как и те, кому они прислуживают, подчеркивая их неизменную верность и преданность своему повелителю, Гомер, по-видимому, отдает дань традиции, в которой отголоски микенской дружинной этики были еще достаточно сильны. Не случайно, типичный слуга в «Илиаде» — это, прежде всего, возница, стоящий рядом с героем на колеснице или поджидающий его с лошадьми на месте сражения. Таковы Автомедон, Сфенел, Мерион. Как известно, колесница была главной боевой силой на полях сражений в микенскую эпоху, но утратила свое значение в собственно гомеровский период122. При всем этом между слугами «Илиады» и слугами «Одиссеи» нет, как нам думается, непроходимой исторической грани. Отношения между Ахиллом и Патроклом при всей их возвышенности все же укладываются в довольно обычную для времени самого поэта житейскую схему: бездомный странник, принятый в дом «богатого мужа», становится, хотя и на положении слуги, своим человеком в семье, ибо кнему «прирастает»
сердце хозяина. В конечном счете, образы друзей-слуг в «Илиаде» столь же сложны и синкретичны, как и образы царей, которым они прислуживают. Величественная фигура благородного слуги Патрокла может в равной степени представлять в эпосе две совершенно различные социальные категории: давно сошедшую со сцены служилую знать — колесничих микенской эпохи и скромных θεράποντες — клиентов, составлявших наряду с рабами (δμώες) прислугу в домах современной поэту ионийской знати.
Из всех этих наблюдений вытекает совершенно определенный вывод: если оставить в стороне встречающиеся в поэмах (особенно в «Илиаде») реминисценции военного быта микенского времени, то мы должны признать, что дружина в точном значении этого слова как постоянное объединение профессиональных воинов, связанных клятвой верности со своим предводителем и живущих за его счет в его доме, Гомеру практически неизвестна123. В социально-экономических условиях реального гомеровского периода, а не вымышленного «героического века» дружина могла быть только временным и в значительной степени, по-видимому, случайным сборищем смельчаков, добровольно последовавших за тем или иным аристократом в каком-нибудь опасном предприятии. Следует иметь в виду, что материальные ресурсы гомеровских басилеев были крайне ограничены. Содержать при своем «дворе» в течение длительного времени массу вооруженных людей было бы слишком большой роскошью даже для самых богатых и могущественных из них124. Поэтому в случае необходимости, если, например, затевалась очередная пиратская экспедиция или готовилась месть за погиб-
шего сородича, в действие обычно приводился сложный механизм родственных, товарищеских125 и клиентских126 связей, что позволяло в короткий срок поднять на ноги достаточное число приверженцев, на которых можно было положиться в предстоящей борьбе. Как только дело было сделано и поставленная цель достигнута, дружина расходилась по домам, чтобы возникнуть снова в другом месте и, может быть, в другом составе, когда в ней появится нужда. Таким образом, гомеровская дружина остановилась на той стадии развития, которую германская Gefolgschaft прошла уже во времена Юлия Цезаря (см. Bell. Gall. VI, 23), — стадии эпизодически возникавших и столь же быстро распадавшихся «военных партий» (Heerhaufen), предназначенных в основном для кратковременных набегов в земли соседей127. Более стабильная форма этого института, предполагающая более высокий уровень военного профессионализма, а также более прочную связь дружинников со своим предводителем (см. ее характеристику у Тацита, Germ. XIII-XIV), по-видимому, так и не привилась на греческой почве128.
Суммируя все изложенное выше, мы можем охарактеризовать гомеровскую общину как социальный организм, имеющий своей структурной основой более или менее сложный конгломерат патриархальных семей — ойкосов. Внутри общины как сами ойкосы, так и входящие в их состав индивиды группируются либо по принципу кровного родства (иногда подлинного, а иногда, возможно, фиктивного), либо по принципу товарищества или сверстничества. В соответствии с этим мы встречаем в эпосе две основные формы ассоциации: 1) гентильные (или, может быть, в некоторых случаях квазигентильные) объединения ойкосов (сюда относятся группы семей агнатического или патронимического характера, обычно обозначаемые терминами κασίγνητοι и εται, и более крупные сообщества типа фратрий и фил) и 2) постоянные товарищеские союзы типа позднейших гетерий и эпизодически возникающие дружины. Некоторые из этих объединений, по-видимому, выходили за рамки отдельной общины и могли иметь свои «филиалы» одновременно в нескольких различных местах129. В составе других союзов, например, в дружинах, мы видим наряду с полноправными общинниками также зависимых людей (θεράποντες), стоящих практически вне общины.
Почти все фигурирующие в эпосе формы социальной организации преемственно связаны с теми или иными институтами эпохи расцвета родового строя. Правда, сам первобытный род в его чистом виде в поэмах как будто не встречается. Гомеру, однако, известны такие виды сообществ, которые могут расцениваться либо как результат распада древнего рода (объединения κασίγνητοι и εται), либо как следствие его позднейшей модификации и перестройки (фратрии и филы). В глубины первобытной эпохи уходят своими корнями также и типичные для
гомеровского общества формы внеродовых объединений (гетерии и дружины), в которых еще угадываются отдельные черты древних мужских союзов и возрастных классов. Во всех этих случаях, однако, архаичная форма института скрывает за собой вполне современное содержание, насквозь пронизанное тенденциями, характерными для эпохи становления классов и распада родового строя. Так, агнатические объединения ойкосов и, по-видимому, тесно связанные с ними дружины выступают в эпосе в качестве главной опоры аристократических фамилий в их междоусобной борьбе за власть и влияние в общине. Союзы друзей (εταίροι) в их гомеровском варианте явно тяготеют к превращению в замкнутые корпорации знати, базирующиеся на имущественном принципе (типологически им наиболее близки, как нам кажется, так называемые «тайные союзы» Меланезии и тропической Африки и «клубы» североамериканских индейцев)130. Особенно же важен тот факт, что все эти виды ассоциаций и в своей структуре, и в своих организационных принципах так или иначе ориентируются на самодовлеющее домохозяйство патриархальной семьи, что свидетельствует о глубоком разрыве с коллективистскими традициями первобытнообщинного строя. Все это позволяет считать гомеровскую общину одним из вариантов позднеродового, или предклассового общества131, уже вступившего на стадию классообразования.