Председатель: «Перейдем к выступлениям официальных оппонентов. Слово имеет официальный оппонент академик Борис Борисович Пиотровский».
«Работа Ю. В. Андреева посвящена очень важному вопросу истории древнего мира — становлению греческой цивилизации.
Автор по-новому рассматривает т. н. „послемикенскую эпоху", охватывающую четыре века (XI—VIII вв. до н. э.), причем особое внимание он уделяет второму ее периоду — „гомеровскому" (IX—VIII вв. до н. э.).
Историки древнего мира по-разному подходили к определению формы социальной организации, утвердившейся в Греции после падения микенских государств, на основе которой зародился греческий полис.
По мнению автора памятники греческой культуры микенского времени II тысячелетия до н. э., в частности, архивы, свидетельствуют о том, что греческое общество того времени было
близким к древневосточному. Микенские дворцы-цитадели, бывшие и политическим и религиозным центром, разветвленный бюрократический аппарат со сложной системой учета, трудовые повинности населения отражают близость этой культуры к дворцово-храмовой цивилизации древнего Востока (с. 6)*.
В начале железного века, с XI в. до н. э., под натиском северных племен, вероятно, и не без участия „народов моря" микенская монархия рухнула, не оставив следа, и Ю. В. Андреев вправе констатировать, что исторические пути Греции и стран Ближнего Востока разошлись.
Получается впечатление, что в культуре Греции наступила деградация, что после длительного перерыва в развитии наступило второе возникновение классов и становление государства, что „гомеровский период" по сравнению с Микенами является временем упадка. Такова точка зрения многих историков античного мира, выдвигавших на первый план вопросы культурной преемственности и миграций и оставлявших в стороне социальные вопросы.
Ю. В. Андреев, использовав мысли своих предшественников, как зарубежных, так и советских историков, дал новое объяснение этому явлению, указав на глубокие формационные сдвиги, сопутствовавшие падению микенской государственности и утверждению на ее развалинах новой античной цивилизации (с. 10).
Автор поддерживает мысль С. Я. Лурье о неравномерности социально-экономического развития отдельных районов греческого мира во II тысячелетии до н. э., а также мнение Ф. Папазоглу, которая полагала, что в микенское время связи центральной государственной власти с основным населением Греции, жившим в условиях первобытно-общинного строя, не были крепкими.
В послемикенское время, согласно Ю. В. Андрееву, особенно усилились древние общинные традиции ахейского населения (с. 16), но вместе с тем особенно четко проявляется принципи-
альное различие путей становления классового общества в микенское и послемикенское время (с. 22).
Автор образно называет микенскую монархию „своеобразным паразитическим наростом" на основе общинного субстрата раннегреческого общества, на котором возник новый тип государства — полис (с. 23-24).
Основная мысль рецензируемого труда — отсутствие „прямолинейного непрерывного развития греческой культуры конца II и начала I тысячелетия до н. э.".
Это явление было обусловлено также политическими событиями, изолировавшими Грецию от других стран Средиземного моря (с. 17), но автор недостаточно раскрыл политическую обстановку того времени. Следствием такой изоляции объясняется нехватка олова для бронзы и переход на обработку железа. Но повсеместный переход в указанный период на железо объясняется не недостатком меди, а главным образом олова, необходимого для производства бронзы и доставлявшегося издалека. Переход к железу был связан со значительным развитием ремесла, с освобождением от зависимости металлов, получавшихся дальними путями, что тормозило широкое внедрение металла в жизнь.
Во „Введении" к труду (с. 2-24) автор очень четко определил свою теоретическую позицию, которая представляется мне совершенно правильной.
Глава I (с. 25—46) рассматривает гомеровские поэмы как исторический источник. Автор указывает, что основная трудность заключается в том, что с полной уверенностью нельзя сказать, на какую историческую реальность ориентировался Гомер, изображая Троянскую войну. Сначала, при увлечении раскопками Шлимана Трои гомеровский эпос прямо связывался с микенской культурой. Но когда романтическая эпоха Шлимана прошла, то, по замечанию М. Финли, „Гомер и археология" стали быстро расходиться и историко-филологическая критика гомеровских поэм выявила большие сложности в определении того строя общества, который был описан Гомером (с. 27—28), становилось очевидным, что микенская цивилизация была уже забыта.
Ю. В. Андреев, следуя большинству историков, считает, что „Илиада" и „Одиссея" не могли сложиться ранее VIII в. до н. э., до начала „зрелого геометрического стиля" в искусстве и что в них переплетаются элементы материальной и духовной культуры, религиозные верования и политические воззрения разных эпох, но при всем этом наблюдается нарочитая архаизация (с. 32). В поэмах доминирующее положение, безусловно, занимают поздние элементы, либо современные Гомеру, либо относящиеся к недавнему прошлому, но для поэта, по выражению Ю. В. Андреева, прошлое „это то же настоящее, но улучшенное, облагороженное, приподнятое над житейской прозой современности" (с. 37).
Обычно в историографии Гомеровский период определяется XI—IX вв. до н. э. Ю. В. Андреев придерживается другого мнения и считает период продолжительностью в два с половиной столетия, от второй половины X в. до второй половины VIII в. до н. э., что в археологическом определении совпадает с периодом „геометрического стиля". Он полагает, что нельзя отказаться от использования „Илиады" и „Одиссеи" в качестве исторического источника, задача состоит в том, чтобы со всей осмотрительностью постараться выявить в поэме зерно исторической истины (с. 46). Этой задаче и посвящена рецензируемая, очень интересная работа, по-новому ставящая иногда вопросы изучения гомеровских поэм.
Глава II (с. 47—116) посвящена основным проблемам послемикенской эпохи (конец XII—VIII вв. до н. э.). Указывается, что на микенскую Грецию обрушилась страшная катастрофа, в результате которой из 44 микенских поселений на территории Арголиды уцелело лишь 19 (с. 48).
Волна разрушений объяснялась различно: варварским вторжением, междоусобными войнами, социальным переворотом и даже стихийным бедствием.
Ю. В. Андреев подчеркивает, что по археологическим данным изменений не произошло, материальная культура осталась прежней, и что к этим событиям дорийцы не имели никакого отношения, так как они появились после падения микенской
культуры. Автор замечает: „Теория дорийского завоевания в ее традиционном варианте нуждается в настоящее время в радикальном пересмотре" (с. 52). Это очень важный вывод. До недавнего времени все новшества, в частности, внедрение железа, появление геометрического стиля в вазовой живописи приписывались дорийцам.
Ю. В. Андреев дорийцев называет „каким-то призраком, прошедшим через всю Грецию и не оставившим на своем пути осязаемых следов" (с. 73). Он рассматривает дорийскую миграцию как постепенное просачивание небольших родо-племенных скотоводческих групп, стоявших на низком уровне развития, но по культуре не отличавшихся от культуры основного населения балканской Греции. В указанное время ни дорийцы, ни ионийцы еще не успели сложиться как определенные этносы (с. 77).
Процесс упадка и вырождения микенской цивилизации завершился к концу XII в. до н. э. и это привело в XI в. до н. э. к экономической депрессии Греции, исчезли или захирели дворцы, пропала письменность, их обслуживавшая, деградировало искусство, резко сократилось число иноземных предметов, особенно египетских и из стран Передней Азии, началась изоляция Эгейского бассейна (с. 56), справедливо замечание Я. А. Ленцмана, что неразрушенные дворцы уже не соответствовали новому укладу жизни, так как по археологическим данным население многих областей Греции вернулось к полукочевому и кочевому образу жизни.
Ю. В. Андреев указывает на то, что „модной гипотезой" является связь разрушения микенских твердынь с „загадочными народами моря", упоминаемыми египетскими текстами. И хотя этот вопрос достаточно темный, ему придется ими подробнее заняться, так как именно с ними связано временное прекращение сношений Египта с эгейским миром. А ведь с изоляцией Греции связаны изменения в материальной культуре, в частности, замена бронзы железом и интересно замечание диссертанта о том, что „уже в конце XI в. до н. э. железо настолько вытеснило бронзу, что из него стали делать булавки, фибулы, кольца, хотя бронза для этих изделий была более подходящей" (с. 87). С прек-
ращением сношений с другими странами перестал поступать металл, необходимый для бронзы, в частности, олово. Правда, железо стало дешевым материалом и при развитии техники его обработки качественным, это связано с широким ремесленным производством железных изделий.
Но мореплавание и морские контакты не прекращались, наиболее развитая культура наблюдается в прибрежной полосе Эгейского моря (с. 96).
Выделяются три провинции искусства протогеометрического стиля:
1) Аттика, Беотия, южные Киклады, о-ва Самос, Родос и Смирна, 2) прибрежная Фессалия, 3) Арголида, Коринф, о-ва Эгина и Кос. Особняком стоит Крит (с. 95).
Со второй половины X в. до н. э. греческая культура в своем развитии ориентируется в сторону малоазийского побережья.
В IX в. до н. э. наступает „гомеровский период". В Греции в это время нет крупных городов, отсутствует письменность, на низком уровне скульптура и архитектура, в искусстве преобладает абстрактный орнамент над фигуративным, а главное, слабы контакты с соседями (с. 103). Но вместе с тем этот период характеризуется формированием греческой культуры, охватывающей балканскую Грецию, о-ва Эгейского моря и западное побережье Малой Азии, началом формирования греческой народности, сложением особого этнокультурного региона (с. 104—108).
Второй этап Гомеровского периода (VIII в.) характеризуется резким ускорением темпов развития, усиливается освоение морских путей, разрастается греческая колонизация, возникают первые города-государства, появляется письменность, заимствованная от финикийцев, наблюдается подъем экономики и культуры. Археологические данные свидетельствуют о далеко зашедшей имущественной и социальной дифференциации греческого общества.
К середине VIII в. до н. э. относится и создание „Илиады".
Глава III (с. 117—169) рассматривает один из важнейших вопросов истории древней Греции — становление полиса. Ю. В. Андреев решительно отвергает точку зрения, считающую, что по-
лис возник с приходом первой волны „индогерманских" племен, что совершенно не соответствует данным археологии (с. 118). Автор приводит подробное описание двух типов поселений в Греции, в IX—VIII вв. до н. э. и констатирует, что они были весьма далеки от микенской цитадели. Оба типа восходят к общему прототипу — укрепленному поселку, который в работе называется „протополис" или „первичный полис", и является местом обитания целой общины, а не резиденцией знати.
Хозяйственная в нем жизнь носила аграрный характер, ремесло в нем археологически пока не засвидетельствовано (с. 137).
Из этого можно заключить, что такой полис относится к до-государственному периоду, ко времени, когда господствующий класс еще не выделился из сферы производства и общины.
У меня возникает вопрос — когда и при каких обстоятельствах полис превратился в город-государство и в нем стал жить обособившийся господствующий класс, обраставший аппаратом, обеспечивающим его существование, а также обслуживающим его населением (ремесленники, земледельцы, слуги-рабы и др.).
Поздняя историческая традиция относит появление полиса ко второй половине VIII в. до н. э. (с. 142).
По Ю. В. Андрееву процесс становления полиса в его новом качестве „города-государства" шел по двум основным направлениям: 1) политическая интеграция ряда первичных полисов и их слияние в один большой полис („синойкизм"), 2) постепенное разрастание первичного полиса. Вызванная перенаселением потребность в освоении новых земель, а в равной степени и непрерывные вспышки внутри- и межплеменной вражды толкали прежде разрозненные общины к объединению, к созданию общих опорных пунктов, каковыми и стали полисы (с. 142). Но в таком представлении о становлении полиса нет социальной основы. По моему убеждению, полисы были вызваны к жизни третьим крупным общественным разделением труда, по Ф. Энгельсу, приведшим к образованию государства. Полис как „город-государство" являлся местом обитания господствующего класса, выделившегося из сферы непосредственного производства, а это основной признак государства, обраставшего бюрок-
ратическим аппаратом и органами, обеспечивающими его власть. Полис как „город-государство" выступает как закономерное явление, связанное со становлением государства, которое представляет длительный процесс в условиях классового общества, проходившего иногда очень долгий путь догосударственного состояния.
Переходя к гомеровскому полису, Ю. В. Андреев указывает на то, что „гомеровская концепция полиса в целом несет на себе печать глубокого архаизма, тяготея скорее к началу эпического периода, чем к его концу" (с. 168—169). Это небольшое компактно застроенное поселение, расположенное на возвышенности и обнесенное стеной.
Почти все герои поэм знатные горожане, простой люд, как рабы и пастухи, стоят вне закона, город тесно связан с сельским хозяйством.
В главе IV (с. 170—244), посвященной „гомеровской общине", рассматривается понятие общины („демос"), система землевладения и основные структурные элементы общины: семья, группа семей, фратрия, гетерия.
Структурной основой общины был сложный конгломерат патриархальных семей—„ойкосов", которые формировались по принципу кровного родства (иногда фиктивного), либо по принципу товарищества и сверстничества (с. 243). Агнатические объединения ойкосов и тесно связанные с ними дружины выступают в эпосе в качестве главной опоры аристократических фамилий в их междоусобной борьбе за власть и влияние в общине. Ю. В. Андреев приходит к выводу о том, что гомеровскую общину следует считать одним из вариантов позднеродового или предклассового общества, уже вступившего на стадию классообразования (с. 244), но этот вопрос подробно рассматривается в следующей главе V „Социальная стратиграфия гомеровской общины. Народ и знать" (с. 245-284).
В ней отмечается, что „основные сюжетные коллизии обеих поэм развиваются в социально однородной и притом типично аристократической среде" (с. 247), что „наряду с благородным происхождением важнейшим показателем высокого социально-
го статуса считаются в поэмах такие признаки, как богатство и власть" (с. 259).
„Одиссей был назван 'первым из героев' не только по причине его доблести и знатности его рода, но и благодаря принадлежавшим ему огромным стадам крупного и мелкого скота". („Одиссея" XIV, 96).
„Понятия богатства и власти стоят в эпической шкале социальных ценностей практически рядом, образуя, по существу, единый семантический комплекс" (с. 261). Приведенных высказываний достаточно для того, чтобы усомниться в том, что гомеровское общество стоит на грани классообразования. Это связано с представлением о том, что одновременно с классами возникает государство, представлением широко распространенным.
Усиление имущественной дифференциации и становление на этой основе классов по Ф. Энгельсу было связано с первым крупным общественным разделением труда — выделением скотоводов из общей массы варваров. И хозяйственная основа, способствующая становлению классов и государства, была иной, в первом случае скотоводство, во втором — ирригационное земледелие. Не случайно Ф. Энгельс связывает становление классов с первым крупным общественным разделением труда, а образование государства с третьим. Мы знаем много примеров классовых, преимущественно скотоводческих, обществ (скифы в древности, туареги по этнографическим данным), не имеющих основного признака для государства — выделения господствующего класса из сферы производства и территориального его обособления. Поэтический характер „Илиады" и „Одиссеи" значительно упростил описания социальных отношений героев и их связей с общиной, что и привело к архаизации общественных отношений в гомеровский период, что отразилось и в интерпретации гомеровского общества Ф. Энгельсом.
В настоящем отзыве я излагаю свою точку зрения, не совпадающую с традиционной, и Ю. В. Андреев имеет право ее не принять. Но мне представляется, что последняя глава VI работы „Политическая организация гомеровской общины" (с. 284—368) подкрепляет мою точку зрения.
„В отдельных эпизодах поэм идея наследственности и божественного происхождения царской власти выражена достаточно ясно" (с. 289). И хотя Ю. В. Андреев считает, что материал эпоса не дает никаких оснований для того, чтобы говорить о систематической эксплуатации знатью, правомерно встает вопрос — а кто же пас огромные стада Одиссея, кто обслуживал его хозяйство?
Разумеется, монархии в гомеровский период не было, следует согласиться, что идея ее возникла в Греции лишь в VII в. до н. э., но политичеЪкие функции народного собрания (с. 328) не противоречат классовому состоянию, даже в государствах, где основой хозяйства было скотоводство (Хеттское царство) собрание старейшин долго играло важную роль. Ю. В. Андреев указывает на то, что на первый план в поэмах выдвигался не народ, а сильная личность (добавим — знатная), и народное собрание следует считать утвердившимся обычаем, на нем выступают лишь представители знати, которые и принимают решение (с. 337—338). На последних страницах рецензируемого труда автор пишет: „Поэмы Гомера не документ, а художественное произведение... Политическая тенденциозность их не вызывает сомнений. Сам поэт отнюдь не скрывает своих проаристократических симпатий" (с. 350).
Работа Ю. В. Андреева „Гомеровское общество" — крупное событие в нашей исторической науке. Работа написана на подробно анализированном громадном материале, разработанном с марксистско-ленинских методологических позиций, дано новое понимание общества Греции после падения микенских государств. Автор убедительно показал, что падение микенских центров древневосточного типа не нарушило развитие местных племен Греции, шедших по иному пути, автор по-новому оценивает роль „дорийского вторжения". Исторический анализ гомеровских поэм дан на высоком научном уровне, особенно ценно привлечение материалов археологии и истории искусства, а также этнографии.
Работа читается с громадным интересом, в ней хорошо обрисованы прогрессивные идеи советских исследователей и раскри-
тикованы методологически чуждые нам некоторые воззрения зарубежных ученых.
Нет сомнения в необходимости рекомендовать труд Ю. В. Андреева к печати, он будет полезен не только для ученых, но и для студентов, как с методологической, так и с методической стороны.
Автореферат полностью соответствует тексту диссертации. Все изложенное дает мне основание ходатайствовать перед Ученым советом исторического факультета Ленинградского Государственного Университета о присуждении Ю. В. Андрееву искомой степени доктора исторических наук».
Доктор исторических наук, профессор академик Б. Б. Пиотровский 17.08.79
Председатель: «Слово для ответа на замечания, имеющиеся в отзыве официального оппонента, предоставляется соискателю».
Ю. В. Андреев:
«Я глубоко признателен академику Б. Б. Пиотровскому за ту объективную и вместе с тем доброжелательную оценку, которую он дал моей работе. Все суждения как позитивного, так и негативного характера, высказанные Борисом Борисовичем в его отзыве, наводят на самые серьезные размышления и имеют для меня чрезвычайную ценность.
Остановлюсь на некоторых положениях диссертации, показавшихся спорными моему уважаемому оппоненту. Основным пунктом, в котором наши взгляды на гомеровское общество расходятся, является, насколько я понял, стадиальная оценка этой социально-экономической формации. Вопреки бытовавшим до недавнего времени в нашей науке представлениям Борис Борисович склонен видеть в ней уже сложившееся классовое общество. Я, со своей стороны, старался придерживаться более традиционной для советской историографии точки зрения, согласно которой Гомер изображает общество, по сути своей еще бесклассовое, хотя уже и вступившее на путь классообразования:
Конечно, факты, на которые ссылается Борис Борисович в подтверждение своей особой позиции, взятые сами по себе, неоспоримы. Гомер, действительно, хорошо знает, что такое богатство и бедность, чем отличается знать от простонародья и т. д. В моем понимании эти факты свидетельствуют о далеко зашедшей имущественной и социальной дифференциации эпического общества. Однако достаточно ли их для того, чтобы говорить о его классовом характере?
Если мы ответим на этот вопрос положительно, как это делает мой уважаемый оппонент, то перед нами сразу же встает другой, пожалуй, еще более трудный вопрос: к какому именно типу классовых обществ следует отнести социальные структуры, изображенные в „Илиаде" и „Одиссее"? Считать их разновидностью рабовладельческого строя (но гомеровское рабство еще явно находится на крайне низком уровне развития) или же вариантом феодализма (но эта гипотеза советскими историками давно отвергнута) или, наконец, какой-то третьей еще неизвестной науке формацией? С этим вопросом тесно связан другой, не менее трудный: что считать основными антагонистическими классами гомеровского общества? Рабовладельцев и рабов? Но для этого, как мы уже видели, едва ли есть основания. Или другой вариант: аристократию и демос? Но в этом случае мне придется еще раз повторить то, о чем я писал в самой диссертации: Гомер ничего не говорит о систематической эксплуатации рядовых общинников представителями знати (время от времени упоминающиеся в поэмах эпизодические поборы в форме так называемых „даров" едва ли могут быть подведены под это определение). Правда, в богатых и знатных семьях наряду с рабами трудились также и так называемые „феты" (поденщики) и слуги (θεράποντες). Однако, на основании отрывочных упоминаний о них в тексте поэм трудно сделать сколько-нибудь определенные выводы о численности этой категории зависимого населения. Едва ли, впрочем, она была настолько значительной, чтобы дать нам право видеть в фетах вполне сложившийся класс угнетенного и эксплуатируемого населения гомеровской общины.
Все эти соображения напоминают о том, что необходима очень
большая осторожность в подходе к вопросу о стадиальном характере гомеровского общества. Она-то и вынуждает меня оставаться на традиционной позиции, не отказываясь вместе с тем от внесения в нее весьма существенных корректив. Таких корректив в диссертации довольно много, и я не буду сейчас все их перечислять. Укажу хотя бы на пересмотр вопроса о так называемой „военной демократии" в заключительной VI главе моей работы. Это — тот пункт, в котором мои представления о гомеровском обществе, пожалуй, особенно далеко отходят от традиционных представлений.
Еще один спорный вопрос, на котором мне придется задержать ваше внимание, это — вопрос о происхождении греческого полиса в его основном качестве города-государства. Здесь мы как бы меняемся ролями. Борис Борисович отстаивает традиционный подход к этой проблеме с позиций экономического детерминизма, полагая, что зарождение полиса, как и города всякого иного типа, было непосредственно связано с третьим крупным общественным разделением труда, т. е. с выделением торговли из сферы производства и образованием особой торгово-ремесленной прослойки. В моем же представлении, эта достаточно широко распространенная теория не дает вполне убедительного объяснения тому скачку в новое качество, который был совершен греческим обществом где-то около середины VIII в., когда на Балканском полуострове и в Малой Азии появились первые полисы.
Судя по всему тому, что мы о них теперь знаем (замечу, что показания Гомера и археологии здесь во многом сходятся), эти древнейшие города-государства представляли собой укрепленные аграрные поселения с преимущественно крестьянским населением. Ремесло и торговля играли в их жизни отнюдь не главенствующую роль, ремесленники и торговцы составляли в общей массе их населения крайне незначительный процент. Главное, что отличало город от деревни в исторических условиях того времени, это — не столько его особые экономические функции, сколько особый политический статус столицы карликового государства и главного укрепленного пункта на его тер-
ритории. Кстати, многие греческие полисы сохраняли этот свой первоначальный характер города-деревни (Stadt-Dorf, как говорят немцы) еще и в гораздо более поздние времена (в классическую и даже эллинистическую эпохи). Это и вынуждает меня искать некую альтернативу для традиционной экономической теории происхождения полиса.
Основным стимулом, вызвавшим к жизни ранний полис, была, в моем понимании, потребность в объединении и концентрации сил и средств, принадлежавших отдельным общинам, в интересах совместной защиты и совместной же экспансии против враждебного внешнего мира. В той крайне напряженной демографической обстановке, которая сложилась в Греции накануне Великой колонизации, полис призван был стать своеобразным инструментом борьбы за существование, за выживание множества разрозненных сельских общин, для которых единственным путем к спасению от грозящей им гибели было объединение вокруг новых укрепленных центров.
Выдвигая это положение, которое многие, вероятно, сочтут парадоксом, я отнюдь не претендую на оригинальность. Здесь уместно вспомнить, что уже Маркс в своей незаконченной работе „Формы, предшествующие капиталистическому производству" охарактеризовал греческий и вообще античный полис как организацию, созданную, прежде всего, для войны. „Война,— писал он, — является той важной общей задачей, той большой общей работой, которая требуется либо для того, чтобы захватить объективные условия существования, либо для того, чтобы этот захват сохранить и увековечить". Свое упущение я вижу в том, что слишком резко разделил и противопоставил в этой части диссертации факторы военно-политические и демографические и факторы собственно экономического порядка, хотя, если вдуматься, то для того времени, о котором мы сейчас говорим, война по праву должна быть признана одним из важнейших видов хозяйственной деятельности (эта мысль, кстати сказать, совершенно отчетливо звучит в только что цитированном высказывании Маркса).
Борис Борисович находит также, что в моей концепции про-
исхождения полиса осталась нераскрытой социальная основа этого явления. Не могу сказать, что эта сторона проблемы осталась совершенно незатронутой в диссертации, хотя, возможно, сделанные мною выводы были недостаточно ясно сформулированы и поэтому ускользнули от внимания моего уважаемого оппонента. Во избежание дальнейших недомолвок хочу теперь указать, что в решении этого вопроса я опирался на известные слова Маркса о том, что „экономической основой классического общества в наиболее цветущую пору его существования" было „мелкое крестьянское хозяйство и независимое ремесленное производство". Поскольку время, о котором идет речь в диссертации, довольно далеко отстоит от того, что Маркс называет „цветущей порой" в истории античного общества, и торгово-ремесленная прослойка еще не могла считаться сколько-нибудь значительной социальной силой, на первый план, естественно, должно было выдвинуться свободное крестьянство. Оно-то и было, в моем понимании, социальной основой раннего полиса или тем, что можно назвать применительно к условиям того времени основным градообразующим элементом.
Правда, уже в гомеровский период крестьянская масса была далеко неоднородной. В ее среде шел интенсивный процесс социального и имущественного расслоения. Из нее уже выделилась прослойка родовой знати, а также слой зажиточных, хотя и не родовитых общинников. Однако эти две социальные категории, составлявшие в совокупности первый зачаток будущего класса рабовладельцев, еще не были сколько-нибудь резко обособлены от основной массы населения полиса. Напротив, еще в течение долгого времени этот эмбрион существовал и развивался в материнском лоне крестьянской полисной общины, используя ее в своих интересах и вместе с тем находясь в постоянной от нее зависимости.
Мне трудно поэтому согласиться с той оценкой, которую Борис Борисович дает в своем отзыве греческому полису. В его понимании он был, в первую очередь, „местом обитания господствующего класса, выделившегося из сферы непосредственного производства... и обраставшего бюрократическим аппаратом и
органами, обеспечивающими его власть". На мой взгляд, это определение приложимо скорее к микенской цитадели, но едва ли к классическому греческому полису, если оставить в стороне такие отклонения от нормы, как Спарта, где действительно прослеживается нечто подобное территориальному обособлению господствующего класса от всей остальной массы общества.
Что же касается других замечаний Бориса Борисовича, то я их с благодарностью принимаю и постараюсь учесть и использовать в своей дальнейшей работе над этой темой».
Председатель: «Борис Борисович, Вы удовлетворены ответом Юрия Викторовича?»
Академик Б. Б. Пиотровский:
«Думаю, что наша дискуссия могла бы занять целую сессию. Соискатель призывает меня к осторожности, а я призываю к осторожности его. Может быть, и не надо так настаивать на гомеровской доклассовости. Ситуация VIII века показывает, что вряд ли там были доклассовые формы общества. Моя точка зрения не может считаться общепринятой, и я, воспользовавшись сегодняшней защитой, ее высказал. Однако она ни в коей мере не влияет на мою самую высокую оценку диссертации Ю. В. Андреева. А насчет полиса как города-государства, я остаюсь при своей точке зрения. На всем земном шаре первая форма выделения господствующего класса и государства это — город-государство. Шумер, Египет, Йорубские города, Мексика показывают, что это был один из закономерных процессов становления классового общества».
Председатель: «Слово имеет официальный оппонент доктор исторических наук Игорь Михайлович Дьяконов».
«Общеизвестно, какую громадную роль сыграла древняя Греция в социально-политическом и культурном развитии человечества. Создавая всеобщую историко-материалистическую теорию, К. Маркс и Ф. Энгельс придавали Греции исключительное значение. В то же время есть отрезки истории древней Греции, понимание которых еще и сейчас не достигнуто нашей наукой. Уже после основополагающих работ К. Маркса и Ф. Энгельса, касающихся отраженного в гомеровских поэмах периода позднего варварства в Греции, а также возникновения вслед за тем классового общества в этой стране, в ней была открыта целая самобытная раннеклассовая цивилизация — крито-микенская. А она предшествовала гомеровскому обществу и погибла на несколько столетий раньше него. Таким образом, оказывается, что классовое общество возникло в послегомеровской Греции вторично. Характеру крито-микенской цивилизации в советской науке была посвящена дискуссия 1940 г., в которой и мне довелось участвовать. Историки-марксисты согласились в том, что эта цивилизация была раннеклассовой. Таким образом, имел место редкий в истории процесс падения раннеклассовой цивилизации, восстановления варварского общинного строя и возникновения новой классовой цивилизации, но уже в ранее неизвестных человечеству формах античного полиса. До работы Ю. В. Андреева с историко-материалистических позиций это явление еще не подвергалось всестороннему монографическому исследованию. В этом бесспорная и незаурядная актуальность диссертации.
В своем исследовании Ю. В. Андреев опирается на собствен-
ное блестящее и всестороннее знание материала, на основополагающие труды классиков марксизма и на советскую научную традицию. Советские ученые много сделали для изучения частных, хотя нередко очень важных, аспектов греческого общества от падения Микен до образования античного полиса, однако, частные исследования, даже очень существенные, не могли нам дать достаточно полной, убедительной и всесторонне обоснованной фактами картины; имелись случаи и упрощения весьма сложной исторической действительности той эпохи. Впервые автор настоящей диссертации представил картину целостную и концепцию, глубоко обоснованную. Он нашел новый и, по моему убеждению, единственно правильный ключ к проблеме, и в этом новизна диссертации.
Нечего и говорить, что концепция автора может и должна найти практическое отражение в преподавании истории античного мира.
Теперь конкретно о содержании диссертации — или, вернее, о тех заложенных в ней идеях, которые показались мне наиболее важными, поскольку после вводного слова автора и выступления первого оппонента пересказывать ее Главы, каждую по отдельности, вряд ли необходимо. Итак, остановлюсь на том, что мне кажется главным в диссертации.
Введение к ней, помимо постановки проблемы и истории вопроса, содержит также новые предложения по периодизации послемикенского периода истории Греции. Прежде всего, Ю. В. Андреев иначе, чем его предшественники, определяет хронологические рамки так называемого „гомеровского периода", а именно: от конца X по конец VIII в. до н. э. Хотя это находится в некотором противоречии с принятой археологической периодизацией, однако, историк вправе исходить из своих, собственно исторических критериев, и мне доводы автора кажутся убедительными. В самом деле, в течение X в. еще продолжались этнические передвижения и демографические изменения, вызванные впервые еще за двести лет до этого катастрофическим падением микенской государственности; с начала VII в. до н. э. начинаются новые этнические передвижения и демографиче-
ские изменения, связанные с завершением генезиса античного полиса и началом Великой колонизации. Именно эта эпоха, к концу которой, по общему сейчас мнению специалистов, относится время жизни автора или авторов „Илиады" и „Одиссеи", как показывает Ю. В. Андреев, и отразилась в эпосе наиболее непосредственно, в отличие от окаменелых традиционных элементов, сохранившихся в нем от микенского и субмикенского периодов; но кроме того, именно это был период наиболее стабильного существования архаического предполисного общества. Таким образом, вместо расплывчатой картины четырех или пяти столетий, гомеровские поэмы оказываются рисующими гораздо более определенные очертания всего двух столетий, а предшествующие периоды оказываются отраженными в них только отрывочно, в меру сохранности определенных древнейших эпических формул и пассажей.
К заслугам автора относится его бережное отношение ко всему ценному, что имеется в трудах его предшественников, даже тех, с кем он далеко не во всем согласен; к его заслугам относится также очень четкое доведение до сознания читателя того факта, что гомеровские поэмы — не документальный источник, а поэтическое произведение. Он наглядно показывает, в чем именно и почему преображалась в поэзии историческая действительность; тем самым достоверность материала, отобранного историком из эпоса по ясно установленным принципам, заметно повышается (я имею в виду первую главу диссертации).
Вторая глава посвящена собственно истории всей послемикенской эпохи. В советской научной литературе столь полного и четкого изложения истории Греции „субмикенского" и последующего периодов, как мне кажется, еще не было.
В этой главе развивается уже затронутая автором во введении центральная историческая идея диссертации. Передам здесь эту идею кратко и собственными, а не авторскими словами, так, как я ее понимаю. Надеюсь, что не искажу ее. Как мне кажется, ее можно изложить в виде нескольких пунктов.
1). Микенская цивилизация была, подобно цивилизациям древней Передней Азии III и II тыс. до н. э., двухсекторной и
состояла из централизованного, или дворцового сектора, и децентрализованного, или общинного сектора.
2). Как и в ряде ранних древневосточных цивилизаций, в общинном секторе классовое расслоение ощущалось весьма слабо, так что он может, с некоторым упрощением, условно рассматриваться внутри раннерабовладельческой экономической структуры как законсервированный первобытно-общинный уклад.
3). Разрушение микенской цивилизации привело к полному уничтожению централизованного, или дворцового, сектора при сохранении (в значительной мере) сектора общинного.
4). Классовое рабовладельческое общество вновь создается в Греции в гомеровский период, но уже на основе односекторной общинной экономики, что, конечно, наряду с некоторыми другими факторами, и позволило создаться античному полису, не знавшему централизованного (храмово-дворцового) сектора. (Из других факторов следует подчеркнуть бурное развитие товарного производства, в основном уже в послегомеровскую эпоху).
5). В условиях односекторной экономики развитие классовых отношений приводит к смене общинных связей полисными, что допускало широкое развитие частного, типично античного рабовладения в рамках полиса (а вместе с тем, опять-таки и товарного производства).
Я надеюсь, что я достаточно точно изложил идею автора диссертации. Мне такое решение проблемы представляется основательным с фактической стороны, простым, изящным, вполне убедительным и полностью соответствующим теоретическим положениям исторического материализма.
Мне кажется, можно несколько уточнить положение автора насчет уникальности всего этого процесса. Он действительно, пожалуй, уникален в том, что почти нигде больше не сложилась без внешнего влияния античная разновидность древнего полиса (и всего древнего общества). Однако гибель дворцового сектора при сохранении общинного, по-видимому, имела место и в Индии на грани III и II тыс. до н. э., и этот же сектор был близок к гибели около того же времени также и в Месопотамии. Неясно,
сохранился ли этот сектор в Финикии и Палестине после вторжения „народов моря" в XII в. до н. э.
Приведенные выше пять пунктов далеко не исчерпывают новизну и богатство идей Ю. В. Андреева, изложенных им как в этой, так и в следующей, третьей главе, посвященной начальным этапам становления архаического полиса. Весьма важны его соображения о временном сокращении контактов Греции с другими цивилизациями, как об одном из факторов, стимулировавших раннее развитие железного века в Греции; наблюдения о различных типах поселений в этом регионе, и т. д. и т. п.
Но особо следует выделить его мысль о том, что микенское укрепленное поселение и, тем более, прото-полис переходного периода „едва ли может считаться городом в собственном значении этого слова", поскольку его жители были по преимуществу заняты в сельскохозяйственном производстве. В связи с этим, по мнению Ю. В. Андреева, образование полисного города-государства идет, с одной стороны, по линии политической интеграции более мелких прото-полисных структур, с другой же — по линии „внутренней колонизации", т. е. расселения из полисного центра части его жителей, которые образуют более мелкие жилые скопления, зависящие от центрального полиса. Таким образом, полис, по существу, образуется либо из слияния нескольких прото-общин, либо из разрастания некоторой единой, более древней прото-общины. Эти прото-общины имели в том и другом случае выраженный сельско-общинный характер. Если раньше никаких поселений, кроме прото-полисов (прото-общин), не существовало, то с созданием полиса как города-государства впервые возникает собственно село, комэ, сельская община, как противостоящая городской общине, или собственно городу.
Думаю, что эту мысль автора следует всячески поддержать. Она подкрепляется многочисленными древневосточными аналогиями. В рассмотрении периода, предшествовавшего исследуемому, а именно микенского, диссертант неоднократно обращается к древневосточным аналогиям, но, по традиции, больше затрагивает такие классические, центральные ближневосточные
цивилизации, как Месопотамия и Египет. Уже здесь автор легко может найти подкрепление своих мыслей — хотя бы в том факте, что древняя Передняя Азия в течение всего периода от III до начала I тыс. до н. э. не знала терминологического различия, которое соответствовало бы античному противопоставлению: „полис — комэ", или нашему: „город — деревня" — во всех древних языках Западной Азии для таких понятий есть только один термин. К сожалению, Ю. В. Андреев не привлек, пожалуй, более близких к Греции хеттских и особенно хурритских аналогий: здесь он нашел бы наглядный, живой документальный материал о том, как функционировало общество, весьма похожее на микенское, а в этом общинном секторе — и на гомеровское, общество, главной хозяйственной ячейкой которого была большая патриархальная семья. Что сходство с самой ранней Грецией было особенно велико именно на периферии „речных цивилизаций" — не удивительно: ведь и само крито-микенское общество тоже, несомненно, составляло прямую часть этой периферии.
Для востоковедов чрезвычайно ценна мысль Ю. В. Андреева о том, что в нашем распоряжении нет никаких данных о кастовой стратификации гомеровского общества. Думаю, что и в микенском обществе, вопреки общепринятому мнению, ни воины, ни жрецы не образовывали ничего подобного кастам. С легкой руки Дюмезиля и его учеников, базирующихся преимущественно на индо-иранском материале (хотя привлекающих также греческий и германский), сейчас модно искать кастовый строй уже у носителей индоевропейского праязыка, т. е. в позднем неолите. Как представляется, эти поиски основаны на ложных толкованиях имеющихся фактов, во всяком случае, за пределами индоиранской цивилизации. Однотипные с микенским общества в Передней Азии II тыс. до н. э. знали (помимо рабов) только деление общества на царских людей и общинных людей, а жрецы даже в классических обществах Месопотамии не только не составляли касты, но были лишь чиновниками при божествах.
Я не стану здесь останавливаться подробно на главах с четвертой по шестую, посвященных собственно гомеровской пат-
риархальной общине, — в терминологическом, социальном и политическом плане. Скажу только, что с положениями автора, выдвинутыми в этих главах, я согласен. Согласен я и с тем, как Ю. В. Андреев характеризует во втором разделе шестой главы так называемую „военную демократию" и, в частности, народное собрание эпохи военной демократии. В точности ту же картину мы видим на заре истории Шумера, да и всех других древних обществ Западной Азии. Я, правда, склонен к некоторому терминологическому консерватизму и мне кажется, что, коль скоро мы уже имеем ясное определение того, что в действительности кроется за понятием „военной демократии", то нет особой необходимости отказываться от привычного термина, лишь бы он не вызывал недоразумений. Но с существом объяснения диссертанта я могу только согласиться.
Переходя к заключению, я должен сказать, что диссертант, пункт за пунктом, убедил меня во всех своих выводах. К диссертации в целом я хотел бы сделать лишь несколько небольших замечаний или дополнений.
Ю. В. Андреев обладает ценнейшим для историка качеством: наглядно, конкретно видеть и показывать то, что он описывает. Диссертация читается с истинным увлечением. Но есть один пункт, в котором конкретное видение происходящего изменяет автору: это касается конкретного раскрытия сути описываемых им миграций. Напрасно в этой связи он вводит понятие кочевничества: термин этот имеет в истории Востока совершенно определенное содержание. Кочевничество предполагает регулярные сезонные перекочевки по кругу вместе со скотом. Мигранты „субмикенского периода" никак не могут сравниваться с кочевниками. В то же время мы знаем, что миграция во все времена была весьма мало типична для оседлого земледельческого населения — разве, когда речь идет о бегстве от врага или насильственном выселении, но это не совсем миграция. Поскольку же автор поднял проблему морских и сухопутных миграций в контексте социального развития общества от микенского к архаическому периоду, желательно было бы если не ответить на вопрос о механизме этих миграций — это, вероятно, пока еще не-
возможно — то хотя бы поставить его. Без понимания экономического механизма миграций нельзя понять ни их темпа, ни последствий. Все упирается в экономическую цель и в экономическое обеспечение миграций. Здесь возникает множество вопросов, на которые — я хотел бы повторить — вряд ли кто сейчас решился бы ответить, но хотелось бы, чтобы автор не обходил эти трудности как бы незамеченными, а указывал бы, что они нуждаются в обдумывании и изучении.
Другое замечание относится не столько даже к самому автору диссертации, а вообще к нашим историкам древности. Железо дешевле и доступнее меди, но технологически как материал для орудий и оружия оно не превосходит меди или, тем более, бронзы. Превосходит ее лишь сталь. Стоило бы отметить, что производство именно стали описано уже в „Одиссее". И если мы заговорили о металлах, то отмечу, что сейчас историки и археологи-востоковеды сомневаются в том, что медные рудники Кипра эксплуатировались уже во II тыс. до н. э.; медь этого времени происходит из восточной Малой Азии, с Синая, из Аравии, но, видимо, не с Кипра. С Кипром, кстати, обитатели эгейского бассейна вряд ли когда-либо и теряли контакт, а субмикенская керамика была занесены „народами моря" не только на Кипр, но даже в Сирию и Палестину. Мне кажется, что потеряна была связь не с месторождениями меди, а с месторождениями олова и мышьяка, без чего медные изделия оказываются слишком мягкими. Испанское же олово было найдено финикийцами не ранее VIII в. до н. э.
Третье замечание: хотя археологи пока не нашли следов поселений на месте ионийских городов ранее XI в., однако, Милаваттас и Апасас, упоминаемые в хеттских источниках еще XIII в. до н. э. в качестве „городов" Западной Малой Азии, все же, вероятно, являлись предшественниками Милета и Эфеса. Правда, это связано со сложной проблемой — что за царство хетты называли Аххиявой: ахейское или какое-нибудь другое? По этому вопросу много написано, но мы мало продвинулись вперед, в сторону какого-либо решения, и автор благоразумно делает, что оставляет всю аххиявскую проблему в стороне.
Больше замечаний у меня нет. Мне кажется, что перед нами прекрасная докторская диссертация, и мне доставляет удовольствие просить Ученый совет проголосовать в пользу присуждения ее автору искомой степени.
Автореферат полностью соответствует тексту диссертации».
Ст. н. с. ЛО ИВ АН СССР Доктор исторических наук И. М. Дьяконов
1.11.1979
В дополнение к сказанному я позволю себе несколько вторгнуться в возникшую здесь дискуссию. Процесс классового или государственного образования есть процесс сложный. Очень трудно указать, где начинается государство и классовое общество, тем более что этот период бывает обычно плохо освещен документально. Мне кажется, что классовый антагонизм предполагает неравное распределение продуктов, а это невозможно без применения насилия со стороны господствующего класса и, следовательно, каких-то государственных форм. Поэтому для меня теория классового общества без государства представляется непонятной. Я не могу согласиться также с тем, что город-государство был прежде всего обиталищем господствующего класса. Я протестую от имени Шумера, который дает нам первый в истории образец города-государства. В шумерском городе жили все: и бедные, и богатые, и знать, и рядовые общинники.
Председатель: «Слово для ответа на замечания, имеющиеся в отзыве официального оппонента, имеет соискатель».
Ю. В. Андреев:
«Я считаю своей большой удачей то, что моя диссертация привлекла к себе внимание двух крупнейших наших востоковедов: Бориса Борисовича Пиотровского и Игоря Михайловича Дьяконова. Только в широком контексте истории всего Древнего Мира может быть по настоящему понята уникальность исторических судеб греческой цивилизации, уникальность обстоя-
тельств, ее породивших. И далеко не последнее слово в оценке этого феномена должно, по-моему, принадлежать представителям востоковедческой науки, обладающей сейчас такими огромными запасами информации о древнейших человеческих обществах, которые нам, античникам, едва ли когда-нибудь будут доступны.
Как известно, Игорь Михайлович, который по праву должен считаться одним из главных созидателей и хранителей этих богатств, обычно щедро делится ими со всеми, кто жаждет знания. Кое-что досталось сегодня и на мою долю, и я могу сейчас только выразить свою глубочайшую признательность за все те интересные параллели и аналогии, которыми Игорь Михайлович подкрепляет и дополняет отдельные положения моей работы.
Не меньшую ценность имеют для меня и некоторые критические замечания моего уважаемого оппонента, поскольку за каждым из них стоит богатейший опыт исследовательской работы, охватывающей чуть ли не всю тысячелетнюю историю Древнего Востока. Спорить с такими замечаниями, естественно, очень трудно, если не совершенно бесполезно. Поэтому я сразу же признаю, что, видимо, и в самом деле, всуе употребил термин „кочевники", говоря о миграциях конца II тыс. Игорь Михайлович, безусловно, прав, полагая, что слово это, если использовать его в его строго научном значении, не передает существа происходивших в это время миграционных процессов. Откровенно говоря, я не знаю, чем было бы можно его заменить. Греки, например, Фукидид использовали применительно к таким ситуациям слово μεταναστάσεις. Надо подыскать для него какой-нибудь подходящий синоним в русском языке. Я совершенно согласен также и с тем, что сам механизм миграций нуждается в более глубоком исследовании.
Что касается железа и стали, то здесь мне хотелось бы высказать одно встречное соображение: когда в IX столетии прерванные контакты между Грецией и Востоком возобновились и изделия из бронзы, в ΧΙ-Χ вв. почти совершенно вышедшие из употребления, появились снова, железо продолжало сохранять свое безраздельно господствующее положение в производстве
всех рубящих и режущих орудий, очевидно, окончательно доказав свое превосходство над бронзой. Отсюда можно заключить, хотя археология пока и не дает прямых подтверждений этой догадки, что производство стали или какого-то особо твердого железа было освоено еще в догомеровские времена, и Гомеру оставалось лишь констатировать это, как давным давно известный факт, избрав слово σίδηρος (железо) синонимом твердости. Соображения Игоря Михайловича по поводу возможных источников меди и олова в странах Восточного Средиземноморья во многом совпадают с тем, что уже говорил сегодня и Борис Борисович, и мне остается лишь с благодарностью их принять. Позволю себе в связи с этим одно маленькое уточнение: „народы моря", если только это были они, занесли на Кипр, а также в Сирию и Палестину не субмикенскую керамику, а керамику так называемого Позднеэлладского III В и С стиля, датируемого концом XIII—XII вв. В XI в., т. е. в субмикенский период, связи Греции с Кипром, возможно, еще сохранялись, но были очень слабо выражены, с Сирией же и Палестиной явно не было никаких связей.
По поводу того, что Милаваттас и Апасас в хеттских табличках могут считаться предшественниками ионийских Милета и Эфеса, у меня нет никаких возражений (на месте Милета, действительно, было открыто поселение микенского времени). Однако прямой связи между ними, по-видимому, не было (археология не дает пока никаких оснований для такой догадки) и оба эти города, вероятно, были основаны заново в XI или X вв.
В заключение я хочу поблагодарить Игоря Михайловича за ту поддержку, которую он оказал мне сейчас в моем споре с Борисом Борисовичем Пиотровским.
Председатель: «Игорь Михайлович, Вы удовлетворены ответом соискателя?»
Д. и. н. И. М. Дьяконов: «удовлетворен».
Председатель: «Слово для прочтения отзыва отсутствующего официального оппонента доктора исторических наук, профессора Георгия Львовича Курбатова имеет ученый секретарь»*.
Председатель: «слово для ответа на замечания, имеющиеся в отзыве официального оппонента, предоставляется соискателю».
Ю. В. Андреев:
«Прежде всего я должен выразить самую глубокую признательность моему оппоненту за то, что находясь в столь тяжелом положении, в ожидании серьезной операции, он все же нашел в себе силы для того, чтобы не только прочесть мою диссертацию, но и написать на нее обстоятельный и, вне всякого сомнения, хорошо продуманный отзыв. Мне кажется, что Георгий Львович очень верно уловил и прекрасно сформулировал почти все наиболее важные и интересные, с моей точки зрения, идеи диссертации. Такое глубокое проникновение в суть моей работы не может не радовать меня как автора. Очень ценна для меня также и высказанная Георгием Львовичем в его отзыве мысль о том, что отдельные положения моей диссертации могут оказаться полезными не только для историков античности, но и для представителей других смежных специальностей, в том числе и медиевистов.
Замечания Георгия Львовича по поводу некоторых уязвимых сторон моей работы в целом представляются мне справедливыми. Я совершенно согласен с моим уважаемым оппонентом в том, что научные труды таких известных западных историков, как Финли, Старр, Снодграсс и ряда других, заслуживали более обстоятельного разбора и оценки, нежели это сделано в моей диссертации. В свое оправдание могу сказать лишь то, что я был поставлен в крайне затруднительное положение действующими сейчас жесткими нормативами, определяющими максимальный объем докторской диссертации. Литература по истории так на-
зываемых „Темных веков» и гомеровской эпохи огромна. Подробный обзор одних только новейших исследований, опубликованных за последние годы, занял бы очень много места. Поэтому во введении мне пришлось ограничиться краткой характеристикой важнейших научных концепций гомеровского общества, получивших более или менее широкое распространение как в советской, так и в зарубежной историографии, сделав главный упор на отечественную литературу. В какой-то мере я пытался компенсировать этот вынужденный лаконизм своего историографического обзора с помощью кратких экскурсов в историографию основных проблем, рассматриваемых в последующих разделах диссертации.
Что касается вопроса о надежности устанавливаемых мною хронологических рамок послемикенской эпохи и гомеровского периода, то этот вопрос здесь уже сегодня достаточно подробно дискутировался, и я не буду снова к нему возвращаться. Конечно, все используемые мною даты весьма приблизительны и могут расцениваться только как более или менее правдоподобная гипотетическая конструкция. Отсюда, однако, не следует, что эти даты не имеют никакой реальной силы и могут быть легко и просто заменены какими-нибудь другими. В каждом отдельном случае я мог бы привести совершенно конкретные доводы в пользу той или иной принятой мною датировки, и сегодня я уже пытался это сделать, доказывая, например, что VIII век может и должен считаться интегральной частью гомеровского периода. Правда, в самой диссертации я в основном старался избегать сколько-нибудь пространных хронологических выкладок, руководствуясь отчасти все теми же соображениями о необходимости экономии места, отчасти же тем, что многое в этой области было уже сделано моими предшественниками. Поэтому во многих случаях я просто ограничивался ссылками на уже имеющуюся литературу.
Я согласен также и с тем, брошенным вскользь замечанием Георгия Львовича, что вклад микенской эпохи в общий процесс становления классового общества на территории Греции заслуживает более внимательного изучения и мог бы быть более ясно показан в диссертации. Могу сказать только, что меня этот воп-
рос занимает чрезвычайно, и я надеюсь, что мне еще удастся вернуться к нему в моей дальнейшей работе.
В заключение хочу еще раз поблагодарить Георгия Львовича за тот большой труд, который он вложил в свой отзыв о моей работе, и пожелать ему скорейшего выздоровления».
Председатель: «Слово имеет дополнительный официальный оппонент, доктор филологических наук, профессор Аристид Иванович Доватур».
«Задача, таким образом поставленная, вызывает у читателя определенные ожидания. Во-первых, требуется ответ на вопрос источниковедческого порядка: что представляет собой источник, каким пользуется историк. Во-вторых, что дает по теме работы этот источник и какие коррективы следует ввести в сообщения источника, принимая во внимание его характер. Третье требование — выяснение того, как социальные и политические особенности изучаемого периода относятся к особенностям предшествовавшего периода. Наконец, четвертое — из каких элементов изучаемого периода вырастают основные элементы последующего периода.
Ожидания читателя не остаются неудовлетворенными. Гомеровские поэмы, главный — наряду с археологическим материалом — источник для Ю. В. Андреева, на протяжении всей работы находится в поле зрения автора и служит основой для его суж-
дений. Автор нигде не упускает из виду самую природу своего источника, время от времени напоминает себе и читателям, что поэмы Гомера — не документальный источник, а художественное произведение. Другая сторона этого источника — его определенная социальная позиция, налагающая свою печать на все его изложение. Наконец, третье — стремление Гомера дать изображение блистательного прошлого, имея о последнем довольно смутные представления, в результате чего картины Гомера оказываются амальгамами из разнородных элементов прошлого и настоящего. Привлекая большое количество ученой литературы, новые и новейшие труды по истории и археологии, автор представленной работы, в результате тонкого анализа имеющихся данных извлекает из Гомера нужное ему изображение гомеровского общества. В должных местах он предупреждает нас о большей или меньшей прочности своего построения, о большей или меньшей его надежности в зависимости от количества и качества информации, доставляемой литературным или археологическим источником.
Автор — решительный противник теорий „прямолинейного непрерывного развития", которые сравнительно недавно еще господствовали в нашей исторической науке и иногда дают себя знать и в настоящее время. Для него послемикенская эпоха — период регресса, обусловленный узостью социальной базы микенского общества. Микенская монархия с характерной для нее дворцовой культурой представляла собой, по словам автора, „своеобразный паразитический нарост на основном общинном субстрате раннегреческого общества". В гомеровский период, т. е. в два последние столетия послемикенской эпохи (IX—VIII вв.) наблюдается, несмотря на глубокий упадок во всех областях жизни, внутреннее перерождение первобытно-общинного строя, появление нового типа государства — полис, возникший в конце гомеровской эпохи, знаменует собой рождение нового этапа в истории греческого народа и греческой цивилизации, которые не таили в себе зародышей своей гибели (как это было с дворцами микенской поры и их цивилизацией). Греческий полис вырос органически из самих основ жизни греческого народа.
Под таким углом зрения рассматривает Ю. В. Андреев падение микенской цивилизации и историю Греции в переходный период.
Внешнюю историю падения микенских государств в настоящее время, по мнению автора, осветить невозможно; во многом неясен и последующий период. С интересом относится автор работы к имеющейся в настоящее время тенденции объяснять элементы культуры „темного века" как результат возрождения полузабытых традиций местного населения. Любопытны рассуждения автора по вопросу о том „культурном багаже", с которым в самом начале I тысячелетия греческое общество вступило в новую фазу своей истории (стр. 78 сл.). Проследив черты сходства культуры этого периода с культурой так называемого „среднеэлладского" периода (XX-XVII вв. дон. э.), Ю. В. Андреев задается вопросом, не вернулась ли Греция в XI в. к тем исходным культурным позициям, с которых началось становление микенской цивилизации. Анализ имеющихся данных не позволил исследователю признать полное совпадение условий жизни обоих периодов. Регресс „темного периода" не был полным и абсолютным. Два момента заслуживают особого внимания: во-первых, накопленный технический потенциал не был полностью утрачен (как бы ни были незначительны сами по себе сохраненные навыки — металлурги освоили технику выплавки и обработки железа); во-вторых, изменения в характере греческой земледельческой общины, произошедшие во время существования микенских государств, удержались, несмотря на все потрясения. Новый период истории греческого народа начинался не при тех же условиях, какие были в начале микенского периода. Широкое внедрение железа в ремесленное производство является важным симптомом нового пути развития, по которому пошла греческая культура.
Так смотрит Ю. В. Андреев на связь изучаемого им периода истории с предыдущим периодом. Что касается послегомеровского периода, то здесь теснейшая связь периодов обусловлена рождением той формы социального и политического быта греков, какой является полис. Опираясь в значительной степени на данные раскопок, производившихся в разных частях греческого
мира, автор работы прослеживает, насколько это возможно, типы первоначальных полисов; здесь — убедительная полемика против тех, кто хочет видеть в древнейших полисах место жительства аристократической элиты; полис состоял не из цитадели, а из поселений рядовых земледельцев, при чем от более ранних поселений полисы отличались лишь своим расположением на возвышенности и наличием примитивных укреплений (стр. 136). Источники дают автору работы опорные пункты для определения гомеровского демоса как одной из разновидностей территориальной сельской общины; для уяснения природы клера, который был когда-то участком, полученным по жеребьевке, но во времена Гомера был уже неотчуждаемой собственностью (стр. 185); для утверждения, что „семья, дом и надел выступают как неразрывное единство, как целостная хозяйственная ячейка" (стр. 188 сл.); для анализа основных структурных элементов гомеровской общины (стр. 209 сл.). Наблюдения и замечания автора многочисленны и интересны. Нет ни надобности, ни возможности перечислять их, можно отметить лишь некоторые из них. Единственная боевая единица, которая выступает у Гомера как нечто реальное — „дружина" (совет Нестора строиться по родовым единицам звучит на фоне всей „Илиады" как архаизм — II, 362 сл.). Поведение женихов в доме Одиссея вызывает протест поэта не как чистый произвол, а как злоупотребление старинным обычаем (Одиссея, II, 138 сл.; стр. 234). Дружина — временное объединение добровольцев под командой начальника для какого-нибудь опасного предприятия. Городскую общину Ю. В. Андреев определяет как социальный организм, в основе которого был более или менее сложный конгломерат патриархальных семей (стр. 243). „Основной социологический парадокс гомеровской поэзии состоит в том, что аристократия в ней практически подменяет собой общину и, если можно так выразиться, уподобляет ее себе" (стр. 251); „антиаристократическое выступление Терсита выглядит как какой-то внезапный прорыв в историческую реальность" (стр. 252).
Феакийское общество, описанное в Одиссее — дает нам идеальную картину аристократического уклада. Разбирая глубоко
укоренившуюся в исторической науке схему — греческое общество идет от монархии к аристократии, автор работы находит ее ошибочной (стр. 314). Основная погрешность, допускаемая сторонниками этой формулы, та, что они не учитывают характера той монархии, о которой они говорят. Археология не знает ни одного памятника, поставленного древним басилеем, что само по себе уже свидетельствует об ограниченности средств, какими он располагал. Характерна для этих басилеев — их зависимость от возглавлявшейся ими общины. Специально разбирается в работе вопрос о народном собрании в гомеровское время (стр. 329 сл.). Констатируется совпадение понятий „община" и „демос". Народное собрание (агора), где царит свобода речи, решает важнейшие вопросы. Все же фактические гомеровские герои сильнее народа, народ пассивен, он лишь иногда поддается влиянию стихийных страстей. Идеальная община, в понимании Гомера, это община, руководимая небольшой группой „лучших людей". Пассивность и бессилие народа нельзя считать продуктом поэтического вымысла. Эта слабость — признак процесса распадения общины (стр. 354). Главной ареной политической борьбы была агора (стр. 363).
Не все, о чем мы читаем в работе Ю. В. Андреева, можно назвать оригинальным. В ряде случаев он подхватывает чужие мысли или присоединяется к чужим мнениям. Однако, при этом никогда усвоение результатов чужих трудов не является у него механическим. Заимствованные положения всегда оказываются для него исходным пунктом для собственных размышлений: они у него углубляются, расширяются, обрастают доказательствами, дополнительными данными. Так чужое становится своим и уподобляется собственным оригинальным достижениям.
С полным основанием автор диссертации говорит о своеобразии исследуемого им периода греческой истории: мы наблюдаем здесь редкое явление в истории — повторное возникновение классов и государства после длительного перерыва в их развитии, когда греческое общество оказалось отброшенным назад на стадию первобытного строя. Учет специфических условий, в которых жило послемикенское общество, отличных от
условий микенского общества, позволил диссертанту найти свою принципиальную точку зрения на особенности изучаемого им периода. В конце гомеровского периода (IX-VIII вв.) возникает новый тип государства — полис как прямое порождение первобытной общины; ввиду этой своей особенности полис, в противоположность микенской монархии, отличается исключительной жизнеспособностью и избежал участи микенской монархии, не связанной органически с общинным субстратом раннегреческого общества. Трудно оспаривать эту основную точку зрения диссертанта, на которую он стал не априорно, а в результате длительного вдумчивого освоения исторических данных.
Общий вывод: широко поставленная задача решается самым основательным образом путем привлечения богатого разнообразного материала, критически продуманного и приведенного в надлежащих местах в качестве надежной аргументации. Работа представляет собой солидный научный труд и вполне достойна быть представленной в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук.
Некоторые замечания, не затрагивающие общие достоинства работы, могут быть вызваны знакомством с ней.
Там, где автор говорит о вторжениях и переселениях племен, он оставляет без внимания свидетельства античных авторов о каких-то чуждых грекам этнических вкраплениях в Греции (так называемые пелазги; некоторые фракийские реликты). Может быть краткое упоминание о них (хотя бы в том смысле, чтобы предотвратить всякое подозрение об участии их в разрушении микенских дворцов) было бы не лишним.
Сближение тирании с монархией недостаточно обосновано в диссертации: действительно одни авторы называют царем Фидона, другие тираном, но серьезно считаться мы должны с Геродотом, который называет Фидона тираном. Вообще ранняя тирания — специфическое, притом довольно кратковременное явление, эпизод в борьбе демоса за свои права в полисе, а то, что нам о ней известно, не может быть основанием говорить о ней как о наличии монархии. Неустойчивость в наименовании тиранов у некоторых поздних авторов ничего не доказывает.
Все эти замечания, возникшие в процессе чтения диссертации, не имеют принципиального значения и не могут снизить общей оценки представленной Ю. В. Андреевым работы.
Труд, созданный Ю. В. Андреевым, несомненно, — ценный вклад в литературу о Гомере.
Автореферат полностью отражает содержание диссертации».
Доктор филологических наук профессор
А. И. Доватур 26 октября 1979 г.
Председатель: «Слово для ответа на замечания, имеющиеся в отзыве официального оппонента, представляется соискателю».
Ю. В. Андреев:
«Должен признаться, что я с особой тревогой ожидал того, что скажет о моей работе А. И. Доватур. Ведь в его лице здесь представлена сама классическая филология, т. е. та наука, в лоне которой уже много лет назад и зародился так называемый „гомеровский вопрос". Я рад, однако, был убедиться в том, что в главном мнение Аристида Ивановича о моей работе не разошлось с мнением других оппонентов. Я тем более благодарен Аристиду Ивановичу за его отзыв, что ему пришлось совершенно неожиданно для себя выступать в роли оппонента на сегодняшней защите. Это не помешало ему, однако, весьма основательно изучить диссертацию и сделать по ней ряд ценных замечаний.
Попытаюсь ответить на прозвучавшие в отзыве суждения критического порядка.
Вопрос, возникающий в связи с проблемой переселения племен: какую роль могли сыграть в драматических событиях, разыгравшихся в Греции в период падения микенской цивилизации, пелазги и фракийцы, о которых, правда, глухо и неясно упоминают некоторые античные авторы? Действительно, в науке уже предпринимались попытки переложить ответственность за катастрофу, постигшую микенские государства, на эти загадочные племена. Попытки эти, однако, производят не очень
убедительное впечатление. Поэтому я и не стал на них специально останавливаться.
Замечание Аристида Ивановича, касающееся монархии, тирании и Фидона Аргосского, основано, как мне показалось, на недоразумении. Я отнюдь не утверждаю, что монархия и тирания были для древних вполне равнозначными понятиями или что вообще это — вещи совершенно идентичные. Все, что я хотел сказать в том месте, на которое обратил внимание Аристид Иванович, сводится к одной мысли: в гомеровскую эпоху настоящей монархии в Греции еще не было, хотя многие западные историки до сих пор уверены в обратном. Реальная возможность установления монархического режима появилась лишь в VII столетии, когда в Коринфе, Сикионе и ряде других городов к власти пришли первые тираны. Правда, настоящей институированной монархией тирания так и не стала, но возможность такого перерастания, несомненно, существовала, и я думаю, что Аристид Иванович не будет это отрицать. Как бы ни поносили греческие философы тиранию и как бы ни противопоставляли ее подлинной легитимной монархии, их никогда не покидало сознание близкого родства этих двух форм единоличной власти так же, как и возможности их перехода друг в друга».
Председатель: «Аристид Иванович, Вы удовлетворены ответом соискателя?»
Д. филолог, н., проф. А. И. Доватур: «Вполне удовлетворен».
Председатель: «Продолжим дискуссию. Кто желает взять слово? Слово имеет доктор исторических наук, ст. н. с. Института Востоковедения АН СССР А. Г. Лундин».
Д. и. н. А. Г. Лундин:
«Работа Юрия Викторовича представляет собой важный вклад в марксистское антиковедение и в изучение истории древней Греции, о чем здесь много говорилось. Я хотел бы обратить внимание на тот интерес, который она представляет для историков
древнего Востока. Автор формулирует свою задачу как выяснение причин создания „неповторимого феномена" античной цивилизации. Это неизбежно приводит к необходимости показать отличие этих причин от причин, действовавших в других, особенно в синхронных цивилизациях древнего Востока. Правда, в самой работе такое сравнение не проведено, что, впрочем, не обедняет работу: античная цивилизация, даже при отказе от европоцентризма остается эталоном истории Древнего Мира хотя бы в отношении обеспеченности источниками и уровня изученности.
Юрий Викторович выделяет, насколько я могу судить, два фактора, определивших своеобразие греческой цивилизации: широкое распространение железа и „крайне редко встречающийся в истории человечества феномен повторного возникновения классов и государства". Однако можно найти и другую цивилизацию, в истории которой действовали эти два фактора. Это — иудейско-израильское царство, сложившееся на рубеже ΙΙ-Ι тыс. до н. э. в условиях железного века и в условиях завоевания Палестины иудейско-израильскими племенами, находившимися еще на стадии доклассового общества и разрушившими существовавшие ранее государства, хотя, может быть, не столь основательно, как дорийское завоевание — микенскую культуру.
Нужно отметить, однако, что развитие этого общества при значительном сходстве с античным пошло все же по иному пути: там не возникли в таком количестве, как в Греции, суверенные города-полисы, хотя городская организация, в общем, была весьма близка к полисам.
Можно назвать еще одну древневосточную цивилизацию, синхронную греческой, которая может послужить образцом для сравнения — южно-аравийскую цивилизацию. Здесь также возникновение классов и государства происходило в начале I тыс. до н. э. (хотя и не повторное) и, вероятно, в условиях железного века (хотя недостаток археологических исследований не позволяет уверенно ответить на этот вопрос). И можно сказать, что южноаравийское общество обнаруживает, насколько можно судить, более значительное сходство с античной цивилизацией
(особенно в плане развития и роли городских общин). В частности, отчетливо прослеживается роль синойкизма в образовании города-государства.
В этой связи я позволю себе высказать пожелание по поводу дальнейшей работы диссертанта. При сравнении античной цивилизации с южноаравийской вызывают интерес надполисные организации идеологического и культового характера, играющие и какую-то политическую роль. В древней Греции они существовали: можно назвать дельфийский оракул, олимпийские игры и подобные им региональные игры. Они, конечно, слабо отразились в поэмах Гомера и соответственно совершенно обойдены в диссертации. Мне кажется, что этот сюжет заслуживает самого пристального внимания и исследования.
Утверждение диссертанта, что „переход со стадии сельской общины на стадию города-государства не сопровождался сколько-нибудь серьезными органическими изменениями в структуре и характере общества" (Автореферат, стр. 35), вряд ли верно и противоречит тому, что сказано абзацем ниже: „полис уже с самого момента своего возникновения становится важнейшим структурообразующим элементом греческой цивилизации"».
Председатель: «Слово имеет кандидат филологических наук, доцент кафедры классической филологии ЛГУ А. И. Зайцев».
К. филол. н., доц. А. И. Зайцев:
«Я свое мнение о работе Ю. В. Андреева имел возможность выразить в официальной форме, так как в свое время написал рецензию на монографию Юрия Викторовича по данной теме и могу подтвердить еще раз, что эта работа, при всей очевидной спорности и дискуссионности ряда положений, представляет собой важный вклад в исследование труднейшей проблемы. Для того, чтобы не быть голословным, с одной стороны, а с другой стороны, чтобы не затягивать заседания, я остановлюсь только на одном вопросе, вызвавшем дискуссию, на вопросе, в котором мне хочется встать на сторону соискателя. Обсуждается вопрос относительно периодизации эпохи, предлагаемой автором. Кос-
нусь только нижней границы этого периода, а не верхней, где все, как мне кажется, решить гораздо труднее. Речь идет о том, куда отнести VIII век: к гомеровской эпохе или к послегомеровской? Я должен сказать, что защитники точки зрения, которая выводит VIII век из гомеровской эпохи, не смогут провести свою точку зрения последовательно.
При всей теоретической справедливости того положения, что историческая периодизация должна основываться на динамике основных процессов эволюции общества, игнорировать характер наших источников при периодизации мы практически не можем. Вплоть до VIII в. история Греции остается социальной историей и историей материальной культуры, политическая история Греции начинается для нас с VII в., потому что в силу характера наших источников мы начинаем что-то узнавать о конкретных событиях с конца VIII в., когда появляются первые исторические даты. Следовательно, когда мы говорим об истории Греции VIII в., мы можем говорить о любых подходах к истории, только не о прагматической событийной истории.
А каковы наши источники, кроме археологических, для социальной и культурной истории Греции? Это те же эпические поэмы. Какую бы точку зрения ни защищал исследователь относительно периодизации, он не мог бы не использовать эпизоды с бунтом Терсита или сцены, изображенные на щите Ахилла, историю с мятежом итакийцев после гибели женихов Пенелопы. Это невозможно для историка.
Поэтому если выключить VIII в. из гомеровского периода, это значит причислить его к периоду последующему, а социальную историю его реконструировать все равно на основе в первую очередь поэм Гомера и затем Гесиода, которые хронологически относятся примерно к той же эпохе перед 700 г. до н. э., которая и представляется оптимальной границей для нашей периодизации, для конца гомеровской эпохи».
Председатель: «Слово имеет доктор исторических наук, профессор Э. Д. Фролов».
Д. и. н., проф. Э. Д. Фролов:
«Я хочу сказать несколько слов как коллега Юрия Викторовича.
Мы на кафедре истории Древней Греции и Рима очень подробно обсуждали диссертацию Юрия Викторовича, много спорили о ней и я не буду повторять весь этот большой научный диспут, возникший вокруг этой работы. Но вот что я хотел бы подтвердить здесь: с точки зрения кафедры и с моей личной точки зрения, тема работы выбрана автором великолепно. Это большая, принципиальная тема, связанная с оценкой целого периода в истории Древней Греции, древнегреческого общества, а если учесть значение греческой цивилизации в истории Европы, то такое большое значение, очевидно, можно придать и диссертации Ю. В. Андреева.
Кроме того, хочу отметить обстоятельность и добросовестность этой работы. На протяжении ряда лет мы слушали доклады Ю. В. Андреева по теме гомеровского общества. Эти доклады делались и на кафедре и в группе Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР. Эти доклады всегда вызывали большой интерес. Таким образом, эта работа делалась постепенно и очень основательно, и автор с успехом довел до конца этот капитальный труд.
Диссертация Ю. В. Андреева является в высшей степени фундированным исследованием, насыщенным целым рядом конкретных исторических выводов. В высшей степени ценным мне представляется убеждение диссертанта в том, что в поэмах Гомера содержится позитивная историческая информация. Эта позиция доверия к Гомеру как к источнику позволяет автору использовать материал гомеровских поэм для исполненной большого смысла исторической реконструкции.
Интересна далее точка зрения автора, которую именно он впервые исследовательски и обосновал, о роли сельской общины, которая высвободилась из-под опеки микенских дворцов и стала исходным моментом последующего общественного развития. Эту общину автор считает первоисточником полиса, его важнейшим структурным элементом. Картина, которая предстает перед нами в диссертации, отнюдь не исчерпывается зрели-
щем регресса, постигшего Грецию после крушения микенской цивилизации. Как показано в работе, возникшие на ее обломках сельские общины представляли собой более прогрессивный тип социальной организации и поэтому были готовы к восприятию новых хозяйственных форм и новой техники.
Работа Ю. В. Андреева в высшей степени интересна; она вносит новый важный вклад в науку об античности.
Все, мною сказанное, не означает, однако, что спор невозможен, и я мог бы привести ряд положений, которые могли бы стать предметом дискуссии, — о нижней грани гомеровского периода (VIII в.), о демократической потенции гомеровской сельской общины и др. Можно было бы также пожелать автору диссертации более акцентировать значение революционного движения в архаическую эпоху для формирования полиса. Но главное не в этом; главное — в результативности и значимости выполненного Ю. В. Андреевым исследования в целом.
То, что выполнено, то, что лежит перед нами, это — капитальный труд, автор которого Ю. В. Андреев вполне заслуживает присуждения ученой степени доктора исторических наук.
Председатель: «Есть ли еще желающие выступить? Нет. Заключительное слово предоставляется Юрию Викторовичу Андрееву».
Ю. В. Андреев:
«Что касается критических замечаний, высказанных А. Г. Лундиным, то нам уже приходилось неоднократно дискутировать с ним по поводу универсальности категории полиса, по поводу того, что этот вид социально-политической организации существовал не только в Греции послегомеровского периода, но и в других регионах древнего мира. И хочу сейчас добавить, что на примере городов древнего Йемена и Палестины, которые обнаруживают признаки известного типологического сходства с гомеровскими полисами, особенно ясно видно, что все-таки настоящими полисами восточные города-государства никогда не были.
Я поддерживаю точку зрения Эдуарда Давыдовича, что настоящий классический тип полиса формируется в эпоху архаической революции в VII—VI вв. до н. э. Гомеровский период дает лишь грубую предварительную основу для этого совершенно уникального исторического феномена. А по-настоящему полис начинает формироваться в связи с теми радикальными изменениями, которые претерпело греческое общество в связи с колонизацией и другими событиями. Абрам Григорьевич находит противоречивыми мои суждения о переходе от так называемого протополиса к собственно полису: с одной стороны, никаких ощутимых изменений в структуре и характере общества не произошло, с другой же, сам полис сразу же становится мощным фактором дальнейшего общественного развития. На мой взгляд, противоречия здесь нет. Для того, чтобы воздействие процесса урбанизации на структуру и характер греческого общества стало вполне очевидным, понадобился достаточно длительный исторический срок. Изменить сразу и непосредственно всю существующую социальную систему уже одним фактом своего появления ранний полис, естественно, не мог, хотя он, несомненно, должен был подготовить почву для таких изменений и способствовать их осуществлению хотя бы и в отдаленной исторической перспективе.
Я отнюдь не склонен к недооценке исторической значимости так называемой „архаической революции", в чем, как мне показалось, готов был упрекнуть меня Эдуард Давыдович. Напротив, в диссертации постоянно отмечается и подчеркивается, что важнейшие сдвиги в развитии греческого общества, благодаря которым оно смогло перейти от варварства к цивилизации, в гомеровское время только еще намечались и носили сугубо предварительный характер, по настоящему же они были реализованы лишь в рамках следующего за гомеровским периода греческой истории (VII-VI вв.). Моя концепция, таким образом, не только не умаляет значения „архаической революции", но напротив еще больше его оттеняет и подчеркивает.
В заключение хочу поблагодарить всех выступавших за ту высокую оценку, которую они дали моей работе».