У эллинов, как и у других народов, возникновение обычного права восходит к самым отдаленным временам их племенного быта. Наиболее древнейшие эллинские правовые обычаи формировались на основе незыблемых тогда принципов естественного права. Соблюдение этих принципов было, как практически наставляла природа каждого человека, совершенно обязательным и неукоснительным для выживания любого конкретного сообщества в целом, а в частности — всякого его отдельного члена. Бесспорно, что рациональные установления естественного права вошли в самые ранние основные обычаи, выработанные продолжительной практикой древнейшего эллинского массива.
На протяжении ряда тысячелетий общие целесообразные обычаи превращались в устойчивые правовые установления, которые действенно упорядочивали жизнь всех эллинских племен и каждого в отдельности. Одновременно возникали новые юридические обычаи, отвечавшие конкретным условиям существования в отдельных районах страны. Многовековая история эллинского этноса обеспечила ему длительное и широкое развитие процесса правотворчества. Он заключался как в отборе и утверждении наиболее существенных юридических обычаев, так и в создании народом дополнительных правовых установлений. Новые уставы регулировали те стороны жизнедеятельности, которые зависели от изменений, происходивших в природе и в обществе. Результатом было создание устойчивой устной системы обычного права, действовавшей в разных локальных вариантах в Элладе вплоть до начала письменной фиксации юридических норм. Но и последующее повсеместное утверждение письмен-
ного законодательства, особенно в VII-V вв., не вытеснило полностью некоторые нормы обычного права из юридической жизни греков1. Это было естественно, так как многие моральные устои эллинского общества, издавна выработанные и прочно сохранявшиеся в установлениях обычного права, не всегда оказывались включенными позднее в тексты законов.
Можно с уверенностью полагать, что эллинские племена осуществляли энергичную доработку норм обычного права в некоторые наиболее напряженные периоды своей истории. В ранние времена правотворчества следует выделить особо период окончательного формирования ахейских монархий (XVI-XIII вв.) и те столетия в конце II — начале I тысячелетия, когда происходили передвижения племен и усложнившаяся демографическая ситуация вынуждала высылать избыток населения из многих земель в апойкии.
Во II тысячелетии важные нововведения в области права были вызваны изменившимися условиями общественной жизни. Неуклонно набиравший силу процесс укрепления царской власти в южных землях страны первоначально не оказывал существенного влияния на уже сложившиеся у всех эллинов правовые порядки. Но рост могущества династов и усложнение социальной структуры обществ в их владениях привели к необходимости уточнить древние установления и создать совершенно новые правовые нормы. Правотворческая мысль в ранних монархиях теперь интенсивно вырабатывала установления, которые должны были по новому определять отношения между царской властью и различными группами всего населения. Несомненно, в этот период потеряли свою силу многие правовые обычаи, которые издавна регулировали отношения между главами крупных племен и всей массой соплеменников. Прерогативы монархов опирались на ряд уже качественно иных юридических оснований.
Изменения общественной системы должны были вызвать развитие правовой деятельности и правосознания: жизненная практика обострила поиски справедливого и целесообразного решения коренных вопросов существования широких кругов населения. Вполне реально предполагать, что именно теперь традиционное обычное право было дополнено новыми правовыми положениями, отвечавшими
не только устремлениям верхов, но и народным представлениям о праве как защитнике его интересов. Можно предположить, что теперь особенно вырос авторитет местных знатоков юридических обычаев. Именно особо одаренные локальные правоведы могли вырабатывать более разносторонние и глубокие формулировки устных правовых установлений. Целесообразность уточненных традиционных правил должна была способствовать повышению значимости системы обычного права и упрочению правопорядка в обществе.
Стоящая перед автором задача не позволяет углубиться в детали процессов, происходивших тогда в правосознании и правовой практике эллинского этноса. Однако следует отметить высокий уровень правовых мышления и знаний как населения, так и работников царской администрации. Об этом не раз свидетельствуют ахейский эпос XVI-XIII вв. и деловая документация из дворцовых управ Пилоса, Микен и Кносса, а также из домов горожан стольных градов1.
Важна сцена суда, которую Гефест выковал на щите Ахилла (Il., XVIII, 497-508). Она созвучна пониманию долга, которое характеризует духовный мир положительных героев эпоса, принадлежащих к разным социальным слоям ахейского общества. Разбор дела происходит в городке, где существовала специально оборудованная площадь для обсуждения особо тяжких проступков: средоточием ее была круглая площадка, на которую клали оспариваемые ценности; ее окружали места для геронтов. Тяжба шла по вопросу об уплате пени за убийство — ответчик утверждал, что он выплатил ее полностью, но его противник отрицал получение. Собравшиеся на процессе люди, видимо, разделились на сторонников обеих сторон. Но решающими были мнения геронтов и, особенно, суждение третейского судьи, который был главной фигурой в разбираемом деле — ведь обе стороны согласились завершить спор именно «у посредника» έπι ϊστορι (Il., XVIII, 501).
Изучаемый текст рисует достаточно развитой этап судопроизводства в ахейской Элладе. Разбор дела ведется открыто; собравшиеся активно участвуют в обсуждении, особенно весомы были слова старейшин. Их индивидуальные выступления сопровождала твердо установленная формальность: геронт излагал свое суждение, держа в руках скипетр, врученный ему вестником. Эта деталь процесса по-
называет, что роль старейшин при разборе столкновений отдельных лиц была уже столь общепризнанна, что возникла необходимость отделить мнения этих авторитетнейших знатоков правовых установлений от высказываний рядовых людей. Но взгляды старейшин могли быть различными, поэтому окончательное решение выносил, видимо единолично, ведший суд сам третейский судья ΐστωρ.
Значение истора и вопрос о происхождении этой официальной должности являются предметом длительной оживленной дискуссии. Само наименование указывает на то, что сначала оно прилагалось к сведущему лицу, знатоку, расследователю. Отсюда возникли значения этого термина уже профессионального характера — свидетель, судья, посредник, третейский судья. Важным указанием на значимость полномочий истора в ахейских монархиях является договоренность обоих тяжущихся идти за разрешением спора именно к истору. Очевидно, это был признанный всеми — народом, геронтами и правящими кругами — авторитетный знаток обычного права, известный справедливым истолкованием устных норм. Вероятно, широкого признания достигали одаренные правоведы, компетентность и мудрость которых была испытана длительной успешной практикой посредничества в частных конфликтах. В небольших городах или сельских округах народ хорошо знал справедливых решителей житейских споров. Очевидно, таким лицам доверяли обязанности истора при важных судебных казусах, которые разбирали в местном народном собрании.
Многое остается неясным в вопросе о статусе этого, особо выделенного эпосом, правоведа. Судя по изучаемому тексту, истору надлежало выступать в заключительной части судебного разбирательства. Именно он, выслушав объяснения сторон, показания и мнения участников народного собрания и суждения каждого геронта, брал на себя решение дела по существу и провозглашал обязательное решение. На это указывает договоренность «решить спор у истора», хотя весь разбор дела происходил, согласно традициям, в народном собрании.
Конечно, важно установить, от кого истор получал свои полномочия. Ю. Липсиус полагал, что истор был назначен, однако не уточнил, кем именно1. Высказывалось предположение, что истора назначал сам царь, главенствовавший на процессе1. Однако в эпической
сцене суда нет ни малейшего указания на присутствие там царя или его магистрата. Зато очень четко указано участие в разборе тяжбы демоса, геронтов и кериков. Последние не только утихомиривают народ, но и вручают скипетр очередному выступающем геронту. Описанный ход процесса свидетельствует, что он идет по строго установленной схеме и что роль каждого звена определена достаточно четко. Очевидно, в судебной практике конкретных городков сохранялась традиционная система, идущая еще от племенного быта, разбора особо важных дел всем демосом и геронтами. Видимо, они избирали ведущего правоведа, именуя его истором, хотя третейское разбирательство вел весь демос, как показывает данный эпический текст. Все же, выражение έπι ΐστορι, которое, вслед за Д. Дарестом, Г. Смит понимает как «третейский суд»2, следует в каждом отдельном случае уточнять. Речь могла идти о частном конфликте или о судебном разбирательстве, которое вел демос на общем сходе.
Заметим попутно, что Мак Довелл обратил должное внимание на то, что важный казус рассматривал сам демос. Однако исследователь несколько примитивизировал ситуацию: народ-де шумным одобрением избирал истора, мнение которого решало дело и определяло постановление народа3. Такое случайное выдвижение наиболее значимого участника разбирательства на роль истора противоречит изучаемому свидетельству «Илиады». Оно вполне согласуется с документальными данными о правовой деятельности дамоса, выступавшего ответственным субъектом земельного права в XIII в., как показывают тексты из небольшого городка Пакии4. Более реально предполагать, что дамос, собрание рядовых ахеян, рассматривал особо важные тяжбы на специальном судебном заседании веча, для которого предварительно намечали кандидатуру истора.
Трудно решить вопрос об отношениях исторов и правоведов из царской администрации: источников пока нет. Однако весомость земельных сделок, заключенных дамосом Пакии, позволяет полагать,
что и судебные решения местных дамосов, не затрагивавшие интересы династов, получали полное признание властителей.
Можно с уверенностью сказать, что в мелких гражданских конфликтах суждения опытного истора принимались к исполнению в большинстве случаев как кланом, так и отдельными лицами. Судя по эпосу, в повседневных ссорах обращение к суду посредника было весьма распространено. Даже высшие члены общества признавали авторитет третейского посредника: критский царь Идоменей и локрский царевич Аякс, сын Оилея, затеяли спор, который Идоменей предложил разрешить с помощью истора — самого Агамемнона (Il., XXIII, 456-491). Возможно, что незначительные межклановые споры также улаживали исторы. Но в XVI-XII вв. структура общества весьма усложнилась — монархические порядки вносили коренные изменения в положение разных слоев общества. Сила происходивших тогда конфликтов и поисков узаконенного их разрешения очень часто могла превышать полномочия местных судилищ у истора.
Некоторые сведения о напряженности в сфере правосознания тогдашнего эллинства доставляет эпос, сурово осуждающий властолюбие и самоволие несправедливых монархов. Такие династы попирали права не только обычных людей, но и выдающихся властителей и даже установления общеэллинского военного права. Создававшие эпические поэмы ахейские певцы запечатлели многие глубокие и сокровенные мысли своих современников: даже преувеличивая роль отдельных фактов, аэды все же тонко передавали основные черты духовной жизни своей эпохи. Их наблюдения, относящиеся к нравственной и правовой жизни общества, особенно значимы — ведь тогда эллинство практически страдало от различной правомочности таких несходных субъектов права, как рядовой член сельского клана и опытный исполнитель административной политики династа.
Примечательно отношение творцов былин к выводимым ими лицам: каждая фигура отличается ярко выраженной индивидуальностью. Боги, басилеи, рядовые ахеяне, царицы и рабыни — все эти фигуры получили в эпосе глубокие характеристики. Именно эпос донес до нас неоспоримые свидетельства того, что каждая выведенная в нем личность обладала высоким самосознанием. Эта черта свидетельствует о сложных умонастроениях тогдашнего населения многих земель Эллады.
Ахейские аэды уделяли большое внимание вопросам правовой защиты отдельного человека и его интересов. Правила справедливо-
сти священны — их установил для всех людей сам Зевс, его предписания блюдут специальные правоблюстители δικασπ^λοι: они носят скипетр, символизирующий их полномочия (Il., I, 233-239). Божественные установления должен был знать и им следовать каждый рядовой ахеянин и каждый басилей. Людей, преступно нарушающих высшие законы справедливости при судебной деятельности в народном собрании, неминуемо ждало тяжкое наказание от самого Зевса (Il., XVI, 386-388). Сакральная защита установлений обычного права обеспечивала необходимое соблюдение каждым ахеянином его долга по отношению к богам и ко всему эллинству. Действительно, в эпосе сохранилось много указаний на нормы, регулировавшие поведение человека в обществе. Так, весьма глубоко изложены моральные установления: представления о долге человека перед его народом (Гектор и троянцы), о долге друга (Ахилл — мститель за смерть Патрокла), о долге в силу взятых на себя личных обязательств (клятвы ахеян и троянцев перед поединком их героев — Il., III, 264-301; клятва Геры — Il., XIV, 277-280). Эти и другие приведенные эпосом нравственные догмы указывают на высокоразвитое понятие личной ответственности, которое считалось необходимой чертой духовного облика тогдашнего эллина, его достойных противников в Трое, а также их богов.
Допустимо предполагать, что в реальной жизни общая или личная ответственность служила основанием для различного рода устных соглашений между несколькими лицами или кланами и племенами. Договоренности частных лиц регулировали отдельные вопросы деятельности сельчан и горожан в ахейских монархиях, что усиливало развитие различных форм древнейших обязательственных соглашений. Несомненно, что при всех видах частной договоренности субъекты права обращались к покровительству богов, принося клятвы и совершая иные сакральные действия, придававшие особую правовую силу договору сторон.
Эпос также свидетельствует, что во второй половине II тысячелетия в Элладе существовали прочные установления, определявшие конкретные обязанности некоторых социальных слоев. Например, военная знать получала от народа лучшие наделы земли за свои успехи на поле брани - Il., IX, 573-580; XX, 184-186. Особенно четко на такой порядок указал ликиец Сарпедон: за лучшие условия жизни, почет и плодородные наделы басилеи должны стоять в первых рядах войска — Il., XII, 311-328. В моральных установлениях ахей-
ского эпоса взаимосвязь размеров земельного владения и ратных трудов выражена весьма отчетливо. Аэды и рапсоды часто воспевали этот давний обычай.
Естественно, что правила практического наделения разновеликими наделами были издавна тщательно разработаны. Очевидно, изначально основные принципы определял весь дамос племени или клана. Наряду с главными правилами в каждой местности действовали конкретные установления, учитывавшие реальное качество и размеры земельного фонда. Субъектами этого права, очевидно, выступали сельские сообщества из одного или нескольких кланов. Эпос называет и отдельных землепользователей, владевших строго разграниченными наделами. В Илиаде описан спор соседей при уточнении границ и размеров их владений (XII, 421-423), причем обе стороны производят собственные измерения. Такая операция указывает на устойчивость правопорядков землепользования внутри сельских сообществ, хранивших устные определения сходов своих кланов и племен.
Однако развитие монархической государственности в южных областях страны привело к введению письменных документов в сфере земельного права ахейских монархий.
Многие вопросы тогдашних земельных отношений осветили тексты из Пилоса, Кносса и других центров, однако еще не все суждения исследователей текстов исчерпывающе осветили всю проблему. В частности, большего внимания заслуживает несомненный факт сосуществования в правовой практике Эллады XV-XIII вв. установлений устного обычного права и более подробных норм владения или пользования землей, записанных в документах царских управ. Начальные ступени развития двуединой правовой системы остаются еще неизвестными, но источники конца XIII в. доставляют много точных данных. Документы из Пилоса и Кносса были исчерпывающе исследованы М. Вентрисом и Дж. Чэдуиком в их капитальном труде1, из которого я приведу лишь часть их данных о правовых особенностях земельных отношений2.
Рассматривая пилосские тексты серии Е, ученые установили, что к 1200 г. в этом царстве главными частями аграрного фонда были:
земля дамоса (так именовалось село или небольшой городок) и земля, выделенная во владение династу и довольно значительному кругу отдельных лиц. Следует полагать, что уже были точно определены правила, защищавшие интересы обособленных от дамоса землепользователей. Тексты свидетельствуют, что существовали довольно развитые арендные отношения, причем индивидуальные владельцы сдавали в аренду небольшие земельные участки. С каждого вида земель династ взимал натуральные подати; эти поступления аккуратно записывали в документы дворцового ведомства. Изучая тексты серии Ma, М. Вентрис и Д. Чэдуик определили, что восемнадцать деревень представили шесть видов натуральных поставок.
Таблички Пилоса и других ахейских центров показывают, что экономические операции, подлежавшие контролю царской власти, были многочисленны. В дворцовых управах трудились знатоки своего дела: они разработали систему точного учета людей, животных, различных продуктов и видов сырья, готовых изделий и их деталей; сыпучие и жидкие тела взвешивались иногда в очень мелких количествах. Точность и обстоятельность сугубо экономических записей ясно показывают, сколь разработаны были нормы административного права и как тщательно поддерживали порядок в документации царские экономы. Видимо, их записи подлежали какой-то проверке. Однако качественность системы учета позволяет предположить, что ее созданию способствовали и традиционные устные правила взаимоотношений высших и низших звеньев ахейской государственной системы.
Естественно, что для каждого местного сообщества вопрос о выполнении экономических или военно-морских обязательств имел непреложное значение. Благоприятному разрешению его во всех случаях содействовало основательное знание общеэллинского обычного права и местных установлений и умелое согласование их с требованиями царского права. Реальные условия способствовали расширению правовой практики населения в ахейских монархиях и, тем самым, более интенсивному развитию правовой мысли в Элладе.
Следует предполагать, что изначально выделение особых прав ахейских династов, постепенно приспосабливавших свои требования к традиционным привилегиям племенных вождей, не встречало сильного сопротивления народа. Возможно, что промонархические правовые порядки появлялись прежде всего там, где издавна были прочны позиции верхов самых могущественных кланов и местных
племен. Их главенство обеспечивали частные местные правила, не противоречившие основным положениям обычного права. Однако постепенно эти частные нормы выделились в отдельную ветвь древа традиционных правовых установлений. Именно они определяли порядок в быстро изменявшихся политических и экономических отношениях в областях, где крепнувшие монархические устои опирались на правовые установления, заново вводимые династами. Документы XIII в. и некоторые данные исторической традиции показывают, что правовые отношения внутри ахейских монархий отличались большим разнообразием. Сложную структуру общества должны были укреплять реально действующие местные правила.
Пилосские тексты свидетельствуют, что в этой монархии уже к 1200 г. существовала сложная система управления, которое вел многочисленный административный штат. Даже некоторые ремесленники были выделены как «царские», например гончар и сукновал1. Среди должностных лиц тексты упоминают немногих высших сановников и ряд управляющих целыми районами и мелкими городками и селами2.
Естественно, что местные власти руководствовались нормами царского права и, в случае необходимости, должны были считаться с положениями обычного права. Возможно, что в повседневной практике часто могли возникать несоответствия и даже противоречия общенародного обычного права и раннего государственного правоведения. Такие случаи должны были усиливать значимость правовых установлений в сознании широких слоев населения. Можно лишь догадываться, какая напряженная умственная деятельность была развита в ахейских монархиях, когда общество искало способ разрешения правовых разногласий населения и высших властей.
Сосуществование установлений обычного права и царских правовых норм, несомненно, вело к изменениям правового мировоззрения. Ведь понимание этически должного порядка разнилось все больше в царских хоромах, в домах преуспевающих горожан и у массы сельчан. Каждый слой населения особо заботился о значимости тех правил, устных или письменных, которые полнее отвечали его интересам.
Можно предполагать, что строгая система податных обязательств, отраженная в ахейской административной документации, в какой-
то мере согласовывалась с традиционными устными правилами, что обеспечивало устойчивость общественных отношений. Ведь записанные положения служили не только интересам государственных верхов; они точно определяли обязанности городских и сельских сообществ, а также некоторых категорий населения, выделенных по их профессиям. Иногда наиболее важным профессионалам устанавливали временные льготы по обложению1. По-видимому, взимавшее подати государство считалось не только с традиционными размерами поступлений: в силу военной угрозы, оно даже шло на отмену налога.
Но, как свидетельствуют документы, вся система четкого взимания податей неуклонно сохранялась. М. Вентрис и Дж. Чэдуик, рассматривая тексты серии Ма, указали, что в этих пилосских записях порядок взимания взносов 18 сел твердо соблюдался: названия сел расположены в соответствии с размером взноса каждого пункта, причем перечисление шло строго от поставщиков меньших количеств к самым крупным плательщикам2. Выработка такой последовательной системы налогообложения и ее практическое применение позволяют думать, что при этом должно было происходить какое-то ущемление традиционных первоосновных правовых установлений. Вероятно, в каждой монархии правящие круги стремились видоизменять отдельные разделы обычного права или полностью заменять их заново введенными уставами монархов.
Следует думать, что вводимые правовые порядки по-разному воспринимались населением. Например, большинство сельчан могло относиться с предубеждением к писаным требованиям властей, особенно в тех случаях, когда записи устанавливали невыгодное изменение традиционных размеров податей. Но население стольных градов, например Пилоса или Микен, могло занимать иные позиции. Разница могла быть существенной, если деятельность какой-либо группы горожан была прямо связана с государственным хозяйством. Для их благополучия расширение экономических прав и материальных возможностей династа могло быть весьма желательным. Назовем
работников такого сложного дела, как изготовление боевых колесниц. В Кноссе и Пилосе вели тщательный учет их деталей или готовых военно-транспортных единиц, отмечая иногда, из какого дерева они сделаны. Один пилосский текст, Py Sa 03, упоминает пару колесничных колес, отделанных серебром. Анализируя многочисленные записи о наличии или готовности боевых колесниц, М. Вентрис и Дж. Чэдуик сопоставили сведения документов с данными эпоса и убедительно установили согласованность источников1. Можно полагать, что искусные изготовители боевых колесниц пользовались некоторыми особыми правами. Ведь в исключительных случаях ахейские династы добивались расположения к себе даже всей массы горожан — Фукидид сообщает (I, 9, 2), что Атрей, утверждаясь на престоле в Микенах, сумел привлечь на свою сторону «множество» жителей города. Вполне возможно, что новый династ обещал им не только защиту от Гераклидов, но и весомые правовые уступки.
Естественно, что в каждой монархии особо преуспевавшие горожане, в том числе и слой грамотников, были заинтересованы в прочности вводимых династами установлений, которые упорядочивали политическую и хозяйственную жизнь населения. Допустимо предположить, что ахейские правители не вторгались в кланово-семейные отношения и не пытались изменить традиционные нормы обычного права, касавшиеся межклановых и межплеменных отношений. Особенно прочными должны были оставаться обычаи, принятые в сфере кровно-родственных уз. Возможно даже, что правовые устои этой области жизни всего населения особенно укрепились в тревожные 1300-1200 гг.
Реальный ход истории отвел ограниченное время, а с ним и территорию, развитию монархических государств в ахейской Элладе. Военно-морские экспедиции, о которых повествуют легенды об аргонавтах или предания о Троянской войне и другие события, настолько истощили людские и материальные силы страны, что ее монархии не смогли устоять перед натиском союза североэллинских племен во главе с дорянами. Гибель крупнейших ахейских центров означала крушение не только монархической формы государства, но и порожденных ею новых правопорядков. Были уничтожены или пришли в упадок большинство правовых положений, введенных династами в XV-XIII вв. Последующее забвение монархических пра-
вил показывает, что почти повсюду в средних и южных землях Эллады (за исключением Аттики, см. с. 191) царские установления не успели и не смогли стать прочной органической частью общеэллинского обычного права.
Следует полагать, что сила общепризнанных давних правовых обычаев, отторгнувших основные результаты царского правотворчества, поддерживалась прочностью духовного наследия всего эллинства и жизнеспособностью племенного быта в северных областях Эллады. Решающую роль для населения захваченных дорянами земель играло то, что завоеватели сохраняли свою племенную систему. Северные пришельцы бесспорно содействовали возрождению местных старинных и введению новых норм обычного права для уцелевшего подвластного им населения. Произошел насильственный возврат части ахеян от хрупкой системы монархического правления к политической действительности племенного строя. Было восстановлено главенство традиционного обычного права, что означало гибель правотворчества династов во многих землях Эллады, за исключением Аттики и Фессалии. Но и в двух названных областях происходила постепенная трансформация правовых реликтов раннемонархического времени. Этот процесс привел к врастанию сохранившихся там царских установлений в правотворческую деятельность местного населения, усиленно развивавшего свое обычное право.
Известные факты из истории Эллады в XIII-XII вв. позволяют думать, что правившие тогда ахейские династии отчасти сами подготовили условия для крушения монархического устройства в своих землях. Они не смогли сохранить принципы мирного сосуществования с северными эллинскими племенами. Конечно, начавшиеся передвижения в северных землях Эллады несли большую опасность населению южных земель. Следует полагать, что сначала имели место какие-то попытки достичь мирного разрешения острых противоречий. Но угроза нарастала и, видимо, древние традиции межэллинского общения уже не имели достаточного авторитета. Возведение мощных крепостных стен вокруг нескольких монархических резиденций показывает, что после 1350-х гг. почти каждая ахейская династия усиленно заботилась о своей безопасности. Только новые правители Пилоса в XIII в. не успели укрепить свой дворец.
Естественно, что значительные оборонные усилия могли способствовать ослаблению правовых обычаев межэллинского общения. И к концу XIII в. обособленность южных монархий достигла такой
степени, что они ясно показали свое пренебрежение к обычаям взаимной поддержки и общей политики, ранее сплачивавшим весь ахейский массив. Бесспорным свидетельством этого является начало возведения Киклопической оборонительной стены поперек коринфского Истма 1. Осуществление истмийского проекта (оставшегося незаконченным) показывает, что династы Пелопоннеса отказались защищать царства Средней Эллады. Тем самым они нарушили правила внутриахейского союзничества, столь сильные еще во времена похода на Трою. Правда, уже Фукидид писал, что Агамемнон своим могуществом внушал страх союзникам (I, 9, 3), не решавшимся, видимо, ослушаться Атрида. Но теперь, незадолго до 1200 г., нарушения общеэллинского обычного права были вызваны обострением отношений различных групп племен внутри северного эллинства. Стоял вопрос о расширении земельного фонда, его нехватка побуждала некоторые племена вторгаться в земли соплеменников. Память о таких передвижениях эллинство сохраняло долго. Указывая на множество этих движений, Фукидид особо подчеркнул их отрицательное воздействие на развитие Эллады (I, 12, 2). Однако сам историк счел необходимым отдельно рассказать только о двух таких событиях. Очевидно, Олорид усматривал некую взаимосвязь обоих движений, шедших с севера.
Одно началось еще до похода на Трою: из северной Арны какая-то группа эолян перешла в Кадмеиду и, видимо, была дружественно принята коренным населением — Фукидид пишет об их общем участии в осаде Трои (1,12,3). Но, указывает историк, спустя 60 лет после гибели Илиона все население Арны, вытесненное из своих земель фессалийцами, ушло в среднюю Элладу и заселило Кадмеиду, которую с тех пор стали именовать Беотией. О переходе фессалиян из Эпира в Арну и вытеснении ими беотян в Кадмеиду сообщил и Геродот (VII, 176). Эти краткие сведения историков позволяют полагать, что еще в начале XIII в. среди эолийских племен возникали конфликты из-за земельных владений. Очевидно, сначала уходили сравнительно небольшие группы, их вселение не ущемляло интересы местных жителей. Но при появлении значительного числа арнейцев
(возможно, им помогали потомки первых переселенцев из Арны) равновесие могло быть нарушено. Видимо, беотяне сильно превосходили числом коренное население — недаром занятую ими область стали именовать Беотией.
Отметим, что совсем по-иному Фукидид описал передвижение дорян (1,12,3): они вместе с Гераклидами на 80-м году после взятия Трои завладели Пелопоннесом. Лаконичность Фукидида весьма выразительна — историк намеренно опустил все детали огромной трагедии южных земель. Он указал лишь конечный результат — доряне завладели (εσχον) Пелопоннесом. Однако историческая традиция и ряд авторов сообщили о нескольких походах дорян. Первое нападение организовал Гераклид Гилл, который, согласно Геродоту (IX, 26), Павсанию (I, 41, 2; 44, 10; V, 3, 5; VIII, 5, 1) и Диодору (IV, 58) достиг Истма, но был там убит, а его войско отступило. Решающий поход позднее начал внук Гилла, Аристомах. Сам он погиб, но его взрослые сыновья захватили Пелопоннес — об этом сообщили Геродот (1,56; VI, 52), Исократ (VI, 21-22), Эфор в изложении Страбона (VIII, 3, 33) и Павсаний (II, 18, 7; V, 3, 5; VIII, 5, 1).
Весьма важно то, что археологические источники существенно дополнили данные древних авторов. Исследования ряда крупных и мелких городищ показали, что в конце XIII — начале XII вв. были, насильственно разрушены многие центры Эллады: в Южной — Микены, Тиринф, Пилос, Кораку, Кандия, Асина, Мальти, Тейхос Димайон; в Средней — Коринф, Гла, Криса. В Фессалии в Иолке дворец был разрушен около 1200 г., но в соседних городских кварталах жизнь продолжалась без перерыва еще некоторое время1. Анализ этих свидетельств привел В. Десборо к убедительному суждению: сообщения традиции и данные археологии вполне согласуются в вопросе хронологии — окончательное падение крупнейших ахейских центров происходило незадолго до 1200 г.2 К. В. Блеген определил этим же временем разрушение дворца в мессенском Пилосе3.
Ареал распространения разрушенных тогда памятников позволил представить основной характер событий, происходивших в Элладе, и их историческое значение. Переселению дорян уделено большое внимание исследователей1. Теперь выяснены направления их передвижений, сила ударов на отдельные ахейские центры, их вооружение. Исключительно важное значение имеет вопрос о составе войск, обрушившихся тогда на среднюю и южную Элладу.
Изучение указанной проблемы получило особое развитие благодаря опубликованному в 1950 г. основательному исследованию В. Милойчича, специалиста по эпохам неолита и бронзы на Балканском полуострове2. Изучив предметы, которые завоеватели оставили в слоях разрушенных ими городов, ученый определил время и последовательные движения на юг из внутренних балканских земель. Первые передвижения племен начались еще в XIII в. Тогда выходцы из центральнобалканских земель обрушились на Македонию, где они разрушили многие поселения (Вардаровца, Вардино и др.), задержавшись там надолго (S. 14-15,23,35). Однако уже около 1250 г. они начали нападать на Элладу — в Микенах, Тиринфе и более мелких центрах обнаружены разрушения, не коснувшиеся их укрепленных акрополей3. Но уже около 1200 г. главные ахейские центры были захвачены и опустошены неприятелем4. В. Милойчич, детально исследовав неахейские предметы из слоев этих пожарищ, определил, что завоеватели вышли из внутренних балканских земель, лежавших севернее рубежей поздних Македонии и Фракии5.
Суждения В. Милойчича существенно дополняют данные эллинской исторической традиции и авторов, которые больше говорят о вторжениях одних дорян, возглавляемых Гераклидами. Однако бесспорный вывод В. Милойчича открывает новые стороны происходивших событий.
Следует отметить, что эллинство не запомнило участие в походе на Пелопоннес военных сил из не-эллинских северных племен. Можно только догадываться о причинах этого забвения. Оснований могло быть несколько: малочисленность отрядов северян; то, что их варварское уничтожение ахейских дворцов вызывало позднее нерасположение эллинов; допустимо, что сами доряне, стремясь возвысить свое могущество, старались умалчивать об участии северян в их решающем походе, тем более, что численность дорийского ополчения могла быть решающей.
Исключительно важно то, что В. Милойчич открыл ранее неизвестный факт военно-политической деятельности дорян в XIII в.: во имя расширения своих территорий они нарушили традиционные общеправовые обычаи всего эллинства, допускавшие лишь частные внутриэллинские вооруженные конфликты. Призвав иноплеменные силы в свое предприятие, доряне жестко подчеркнули свое отрицательное отношение к монархическим режимам южных областей страны. Возможно, что успех военного продвижения из центрально-балканских земель около 1250 г. в македонские земли ясно показал не только мощь наступавших контингентов, но и силу племенных установлений у этих ратников. Для дорийских племен, сохранявших многие черты позднего родоплеменного строя, эти порядки могли иметь особое значение для укрепления связей с северными соседями, составлявшими, как и эллины, часть массива племен индоевропейской языковой общности.
Естественно, что привлекая в свой поход иноплеменных участников, доряне должны были выработать с ними ряд конкретных условий совместной военной деятельности. Видимо, обе стороны успешно согласовали необходимые нормы своих военных установлений, так как поход они провели сообща. Возможно, что этот военный союз дорян с их северными соседями оказался жизнеспособным в силу того, что эллинство уже давно имело контакты с племенами центрально-балканских земель.
В. Милойчич, изучив данные об этих связях, убедительно показал, что мирное общение среднебалканского и южнобалканского племенных миров было достаточно устойчивым: оно существовало и в такой важной сфере хозяйства, как металлургия — находки в Дебело Бърдо близ Сараево свидетельствуют о контактах ахейских металлургов с мастерами этого внутреннего центра металлообработ-
ки1. Идеи В. Милойчича были подтверждены данными раскопок 1950-1990-х гг. и развиты в трудах ряда исследователей. В. Десборо особо выделил предметы центральнобалканского происхождения, найденные в эллинских землях2. Я. Боузек привел дополнительные сведения о находках в Элладе вещей, не только северобалканских традиций, но и средневропейских образцов3. Но особенно важны для изучаемой нами темы данные из иллирийских земель4, поскольку иллирийцы были непосредственными соседями эпирского эллинства.
Обстоятельный анализ материальных источников из Иллирии и основательные исторические обобщения уже имеющихся данных по рассматриваемому вопросу содержат работы сербской исследовательницы М. Парович-Пешикан, опубликованные за последние десятилетия5. В первой статье археолог отметила, что иллирийская племенная знать имела ювелирные изделия и оружие критского происхождения уже около XX в., причем в дальнейшем эти контакты расширялись (С. 19-22). Значительной силы изучаемые взаимосвязи достигли во второй половине II тысячелетия. Связи насельников южных и срединных балканских областей стали разнообразнее в XV-XIII вв. Расширилась продажа в другие области различных видов ахейского оружия, и, как отметила М. Парович-Пешикан, уже в XII в. на Адриатическом побережье и внутри страны увеличилось местное изготовление ахейских типов оружия. Усилению контактов весьма способствовало появление ахейских выселков на берегах Эпира, Фермейского залива и даже в низовьях Вардара, причем изделия эпирских оружейников не только ввозились на север, но и служили образцами для иллирийских мастеров. Микенское воздействие в иллирийских землях проявилось и в появлении там шлемов, покрытых
кабаньими клыками, а также небольших подвесных бронзовых оберегов в виде лабрисов. В XIII в. несколько увеличилось поступление эллинской керамики ПЭIII В стиля по сравнению с предшествующими двумя столетиями1. Приведенные сведения не исчерпывают весь запас знаний о взаимодействии эллинства с его северными соседями. Но и эти данные позволяют яснее понять некоторые события XIII—XII вв. в самой Элладе.
Совершенно очевидно, что вторжение части северян в македонские земли означало их отказ от соблюдения каких-то прежних договоренностей о мирном сосуществовании в тех краях. Вступило в силу военное право победителей, установивших свое политическое главенство в захваченных землях. Это событие было по-разному воспринято в разных частях Эллады, что указывает на значительные разногласия между эолийско-дорийской и ахейской группами. Можно полагать, что тем самым наносился существенный удар по общеэллинскому обычному праву, несомненно издавна предусматривавшему установления для мирного разрешения соседских частных столкновений и для поддержания достаточно устойчивых взаимосвязей отдельных племен Эллады. На действенность правовых обычаев мирного общения ясно указывает общность культуры эллинского мира в предшествующие столетия. Однако появление мощной военной силы вблизи эллинских пределов резко изменило политико-правовое положение в стране: остро выступили непримиримые противоречия населения земель с различным общественным устройством.
Северо-западные эллинские племена, возглавляемые дорянами, использовали давние контакты со срединнобалканским населением для пополнения своих сил во время подготовки похода на южноэллинские монархии. Видимо, организация войска для нападения на мощные царские крепости потребовала длительного времени.
Ахейские династы, несомненно получавшие сведения о готовящемся нападении, усилили оборонительную деятельность. В XIII в. ясно заметны сдвиги в военно-инженерной активности, причем они сказались и в организации войска. Сведения из Микен указывают на
возведение Киклопической стены на нижнем склоне Акрополя и на укрепление других ранее возведенных участков стен. Вместе с тем тамошние военные специалисты хорошо понимали, что противостоять мощному пешему ополчению северян может только пехота, что в городских кварталах конница неприменима. Идеи теоретиков успешно применялись на практике, как свидетельствует роспись микенского Кратера воинов, представляющая стройный отряд тщательно вооруженных пехотинцев1. Примечательно, что в то же время, около 1200 г., в Фессалии во дворце Иолка столь же высок был авторитет пехоты: там найдены фрагменты кратера с изображением такого же отряда пеших воинов2.
Многие документы свидетельствуют об энергичной подготовке к обороне в мессенском Пилосе. Возведенный лишь в первой половине XIII в., дворец не имел мощных укреплений, поэтому пилосские верхи обращали особое внимание на флот и на сухопутные силы, в частности на береговую охрану3. На прилегающие участки приморья были поставлены отряды числом от 10 до 100 человек. Командир каждого подразделения назван поименно, иногда в тексте указывали название охраняемой им местности. Над рядовыми командирами стояли высшие чины, личные имена которых сопровождали их отчества. М. Вентрис и Дж. Чэдуик, исследовав пилосские тексты Ру Аn97, An 43[519], Аn654, Аn656, Аn661, воссоздали стройную структуру мессенского ополчения4. Следует заметить, что несмотря на угрозу нападения военная документация в Пилосе велась с такой
же аккуратностью и точностью, как и хозяйственные записи в той же царской управе. Вероятно, и в прочих ахейских монархиях оборонная деятельность развивалась с такой же интенсивностью1.
Однако совместное наступление дорян и их центральнобалканских союзников многие ахейские властители не смогли отразить: между 1230-1150 гг. вторгавшиеся несколько раз неприятели разрушили ряд мощных центров и многие неукрепленные городки. Длительность военных действий и их губительные результаты должны были оказать глубокое впечатление на большинство эллинов не столько численностью вторгавшихся войск, сколько силой целенаправленного удара на ахейские столицы. Успехи согласованного натиска дорян и их северных соратников показали ахеянам хрупкость блиставших своей роскошью монархических режимов. Гибель дворцов свидетельствовала о военно-политической слабости ахейских царств, в которых единовластие верховных владык стремительно попирало древние установления родоплеменного строя. Допустимо предположить, что согласованность интересов дорян и их союзников определялась не только материальными, но и идеологическими соображениями, что весьма способствовало усилению их военного натиска. К XIII в. не только доряне, но еще более северные их соседи сохраняли многие сходные черты общественного устройства, восходившие к временам расцвета родоплеменного быта2. Близость традиционных воззрений
о значении органов власти в племенном сообществе должна была укреплять сплоченность вторгавшихся.
Яростное уничтожение самых мощных дворцовых центров в Средней и Южной Элладе позволяет полагать, что доряне двинулись в крупный поход уже выработав четкую политическую цель своего натиска — уничтожение главных столиц и крепостей ахейских монархий. Логично думать, что эолийско-дорийские племенные верхи предварительно обсуждали на своих совещаниях планы таких сложных военных операций. Возможно, что к таким обсуждениям привлекали военных представителей тех срединнобалканских племен, которые могли участвовать в намеченной кампании. Особо мог цениться опыт тех завоевателей, которые уже в конце XIII в. энергично, как отметил Г. Чайлд, разрушали поселения ахеян в Македонии1.
Важно отметить, что дорийский поход был начат около 1200 г., вскоре после очень крупного землетрясения в южной Элладе — следы его обнаружены в Тиринфе и других местах.
Организация разноплеменного войска неизбежно требовала выработки ряда общих и конкретных договоренностей между дорийско-эолийским ополчением и его северными соратниками. Основным принципом таких соглашений было соблюдение обычаев военного права. Как известно, в догосударственных обществах в мирное время отношения между племенами были строго определены первобытным правом и не меньший порядок должен был быть и в совместных походах. Но после завершения военных операций каждая часть завоевателей могла вести свою обособленную политику.
Осуществление права победителей в южной Элладе зависело от многих конкретных факторов в каждой захваченной области. Назовем лишь численное соотношение коренного боеспособного населения и вторгшихся отрядов завоевателей, агрессивность последних и размеры их требований. Какую-то роль могли иметь сплоченность побежденных и дипломатические способности их представителей на переговорах с завоевателями. Даже наличие неприступных горных районов могло влиять на характер устанавливавшихся взаимоотношений.
Естественно, что авторитет общеэллинских религиозных представлений и сохранявшиеся ахейские святыни могли также облегчить поиски приемлемых договоренностей в некоторых случаях. Однако конкретные формы таких отношений были выработаны не сразу и обычаи военного права еще долго сохраняли свою силу. Это
побуждало остававшееся коренное население не ослаблять свою сплоченность и настороженность. Сами доряне реально учитывали возможность противодействия побежденных ахеян и соответственно иногда создавали весьма жесткие установления для самих себя. Но некоторые победители не стремились к полному опустошению захваченных земель и не вытесняли оттуда коренных жителей.
Имеющиеся свидетельства указывают на то, что местами в стольных градах и городках ахеян еще продолжалась какая-то жизнь. Так, в Иолке уцелел один квартал в нижнем городе. Также и в Тиринфе оставалось население некоторых городских домов и, соответственно, расширялся могильник того времени1. На аргосском побережье в Асине палаты басилея и окружавшие их стены акрополя были разрушены; но вокруг оставались пригородные земледельческие усадьбы, жизнь в которых до VIII в. шла непрерывно. Уже в XI-X вв. местные гончары имели устойчивые связи с керамевсами Аттики и Коринфии, хотя тогда же в Асине жили постоянно пришельцы, как показывает их лепная посуда2.
В Лаконике оставалось особенно многочисленное население, которому завоеватели изначально оставили некоторые существенные права — об этом сообщил Страбон (VIII, 5, 4, С364), излагая текст Эфора. Видимо, хозяйственное значение коренных жителей было столь важно для военного сообщества завоевателей, что доряне постарались удерживать аборигенов на месте; такая политика была тем более необходимой, что в те времена, согласно Эфору, многие ахеяне бежали в Ахайю. Надлежит отметить, что доряне не тронули ахейское святилище в Амиклах в четырех километрах к югу от Спарты. Там ахеяне почитали бога Гиакинфа, культ которого был позднее связан со священнодействиями Аполлону3.
Естественно, что с течением времени военные группы завоевателей по необходимости должны были искать более или менее приемлемые формы отношений с эксплуатируемыми ими коренными жителями: именно местное население, земледельцы и ремесленники, обеспечивало вселившимся контингентам победителей средства к существованию. Вероятно, выработке реальных форм взаимоотношений во многом способствовал рост общеэтнического самосознания, подкрепляемый языковым родством, общностью религиозной системы и ряда древних черт духовного мира всего массива эллинских племен.
Но переход от прямых военных столкновений к скрытой конфронтации победителей и побежденных не мог уменьшить страх и опасения ахеян, как обитавших в захваченных северными сородичами землях, так и жителей соседних им земель. На это указывают и сообщение Фукидида о передвижениях в Элладе (1,12,1), и материальные источники, свидетельствующие о значительном изменении заселенности страны. В. Десборо в 1952 г. отметил внушительное сокращение в XII в. количества населенных пунктов по сравнению с предшествующим столетием1. Так, если в ХIII в. в Мессении и Трифилии обнаружены 150 мест обитания, то в XII в. их замечено лишь 14; в Лаконии — 30 и 9; в Арголиде и Коринфии из 44 осталось 14; в Беотии —3 из 27; в Фокиде и Локриде — 5 из 19. Даже в отразившей вторжение дорян Аттике из 24 уцелело лишь 12 пунктов. Но, как отметил В. Десборо, в те же времена росло население в гористой Ахайе, причем там на поморье возродился разрушенный Тейхос Димайон2. В Арголиде заметен приток населения в Эпидавр и Асину; в Аттике — в Перати. И на некоторых островах, от Кефаллении до Крита и Кипра, также заметно появление ахейских переселенцев, сохранявших свои давние традиции и образ жизни. Рассматривая эти данные, В. Десборо обратил особое внимание на запустение многих давних центров. Однако этот процесс свидетельствует и о духовной стойкости беглецов, стремившихся уберечь свои хозяйственные и политико-правовые традиции от вмешательства завоевателей. Очевидно, три поколения ахеян, живших около 1150-1050 гг., достаточно основательно продумали накопленный опыт общения с завоевателями-сородичами, и полученные знания ясно указывали им на несов-
местимость общественного устройства обеих сторон. Поэтому часть ахейского населения избрала путь переселений, как способ сохранения своей самостоятельности.
Столь радикальное решение проблемы существования показывает, что внутри эллинского массива были достаточно сильны представления о праве его отдельных частей на независимость и внутреннее самоуправление при сохранении общеэллинского единства.
Как известно, ахейские передвижения были направлены или в соседние одноплеменные области, или в далекие заморские земли. Можно предположить, что выбор места вселения во многом был определен материальными возможностями переселявшихся. В изучаемом обществе важные передвижения могли осуществлять кланы, племена или их части. Естественно, что в далекие земли направлялись те кланы, которые имели достаточное движимое имущество, например скот и транспортные средства, и внушительное число боеспособных сочленов. Для бедняков выезд вдаль означал трудно восполнимую потерю не только земли, но и орудий труда, запасов и различных бытовых вещей. Видимо, поэтому наряду с дальними выселениями известны передвижения в земли соседних соплеменников, иногда даже в ранее незаселенные местности. Но в эти ближние земли малоимущие кланы могли как-то переправить все необходимое для нового обоснования: даже пешие взрослые переселенцы могли доставить ручную кладь в пункты, отдаленные от прежнего места обитания на 50-70 км за 3-4 дня. Часто использовали и прибрежные морские пути, доступные малым судам.
Несомненно, прав был Фукидид, когда писал о бедственном состоянии Эллады во времена переселенческих движений — хозяйственный урон был весьма значителен. Но он не останавливал передвижения, что четко указывает на силу политико-правового противостояния коренного населения и вторгшихся к ним северных сородичей. Однако период особенно острых отношений не мог быть длительным, его угасанию должен был способствовать уход наиболее воинственной части ахейской знати и средних слоев из разрушенных городов и сел.
Остававшееся беднейшее население было вынуждено во имя выживания налаживать отношения сосуществования с пришельцами. И если завоеватели оставляли задержавшимся кланам и местным племенам их земельные или промысловые угодья, требуя себе по военному праву лишь часть получаемой продукции, то постепенно возникали и крепли постоянные хозяйственные и духовные контак-
ты обеих сторон. Этому процессу, несомненно, содействовали многие патриархальные обычаи, лучше сохранявшиеся в среде простого коренного населения и весьма живучие в позднем племенном быту их северных сородичей. Даже давняя практика, идущая от времен родоплеменного строя, внутриэллинских межплеменных и, позднее, межклановых столкновений, кончавшихся часто примирениями, подсказывала необходимость достижения даже худого мира.
Писаная традиция сохранила сведения о том, что некоторые завоеватели пытались достичь определенных правовых договоренностей с населением захваченных ими земель. Это была разумная реальная политика, которую диктовали материальные интересы обеих сторон и их общеэтническая принадлежность. Ведь безопасность всего эллинства не допускала чрезвычайного обострения внутренней военной борьбы.
Имеющиеся данные свидетельствуют, что поиски путей сосуществования победителей и побежденных шли в разных направлениях. Их определяли не только общие и конкретные геополитические условия, но и индивидуальные способности ведших переговоры деятелей. Значение роли отдельных личностей ясно показывают события в Мессении, откуда доряне изгнали правивший в Пилосе царский клан Нелеидов1.
Эллинская традиция сохранила сведения о том, что получивший Мессению Гераклид Кресфонт сумел сначала как-то договориться с ее населением. Об этом писал Эфор, рассказ которого изложил Страбон (VIII, 4, 7, С. 361): Кресфонт изначально установил равноправное положение коренных мессенян и дорян, но последние были этим недовольны. Поэтому Кресфонт особо выделил город Стениклар, разрешив жить в нем только дорянам. Сообщение Эфора ясно указывает на длительные напряженные отношения победителей (видимо, не столь многочисленных) и побежденных. Разграничение мест обитания мессенян и дорян вело к ограничению части прав мессенян, что вызывало их недовольство. Как сообщил Исократ, мессеняне составили заговор против владыки и убили Кресфонта (VI, 22). Об этих событиях рассказал и Павсаний (IV, 3, 3-8), но некоторые его сведения похожи на поздние дополнения. Однако древность традиции о гибели Кресфонта не вызывает сомнений — несомненно,
свободолюбивые мессеняне бережно хранили предания о своей упорной борьбе. События в Мессении показывают, что не везде дорянам удавалось укрепить свое господство мирными соглашениями с покоренным населением. Как известно, в Спарте многие столетия воинственные победители жестко ограничивали правовое положение подчиненного населения.
Ограничившись приведенными примерами, отметим лишь основное принципиальное содержание изучаемого общего процесса: в XII— X вв. в Элладе произошло столкновение двух четко различающихся политико-правовых систем, а именно — ранней государственности ахейских монархий и позднего первобытного родоплеменного строя эолийско-дорийского союза. Это противостояние происходило внутри единого этнического массива, уже выработавшего многие значительные черты общеэллинской культуры. Но все более крепнувшая этническая общность не сразу могла преодолеть практику частых междуплеменных столкновений, столь обычных в период преобразования развитого племенного строя в раннегосударственные образования. Все же уже в XI в. хозяйственное развитие этноса двинулось вперед, видимо в условиях смягчения политических противоречий. Росло значение общих и достаточно близких отдельных черт духовной жизни разных частей одного этноса, что могло сказаться на характере конкретных событий.
Допустимо предположить, что этническая общность весьма способствовала достижению взаимопонимания между знатью побежденных и родоплеменными верхами победителей в некоторых землях. Ведь и в позднейших развитых государствах, например в Римской империи, возникали реальные формы связей племенной знати с верховной властью. В Элладе изучаемого времени важное значение должны были иметь сохранявшиеся традиционные представления об особом покровительстве олимпийских богов ахейским династиям. Видимо, поэтому доряне иногда считались с побежденными царями, ограничиваясь их изгнанием.
На такой факт указывают сведения об уходе ахейских басилеев из Мессении и Аргоса. Как сообщил Геродот (V, 65), Нелеиды ушли из Мессении в Аттику с группой своих близких. Окружение сородичей было, видимо, достаточно многочисленным, что позволило клану двинуться с немалым количеством оружия, орудий труда и других ценностей. Материальная обеспеченность клана помогла Нелеидам очень скоро добиться здесь высшей власти благодаря сохранению
своего военного потенциала: мессенский царь-изгнанник Меланф победил в поединке Ксанфа, басилея эолян, вторгшихся в Аттику из Беотии. Победа Нелеида Меланфа позволила ему воцариться в Афинах — Страбон, рассказывая об этом событии, особо подчеркнул согласие афинян (IX, 1, 7). Заметим, что примечательно не только военное мастерство Меланфа, но и психологическая устойчивость его самого и, вероятно, всего его клана — изгнанники не отступили перед новым неприятелем, но сами обратили его в бегство.
Из Аргоса и Лакедемона был выселен дорянами правивший там Тисамен, сын Ореста. Этот внук Агамемнона со значительным войском ушел в Ахайю, согласно переданному Павсанием преданию (11,18, 8; VII, 1, 7; 6, 1-2). Но местные басилеи, опасаясь за свою власть, выступили против Тисамена, однако были разбиты. Пришельцы прочно поселились в Ахайе. Археологические данные в основном подтверждают сведения традиции: анализ вещественных источников, проведенный Э. Вермьюл, показал, что наибольший приток микенян в Ахайю заметен спустя лет 30-40 после Троянской войны. В керамике это время перехода от ПЭ III В стиля к ПЭ III С (около 1230-1220-х гг.). Исследовательница отметила, что каких-либо следов вторжения дорян в Ахайю в это время и даже позднее нет и что ахеяне непрерывно населяли эту область и в X в. Однако керамика показывает постепенное угасание древних аргосских традиций1. Видимо, Тисамену и его ахеянам удалось упорядочить отношения не только с коренным населением области, но и с ближайшими соседями-эолянами, учитывавшими силу ахеян и природные условия области2. Возможно, что сами переселенцы, долго сохранявшие обычаи предков3, стремились только прочно удерживать заня-
тую ими землю и не шли на столкновения с соседями. Данные рядовых, «микенских», некрополей Ахайи свидетельствуют, что сюда смогли уйти из Арголиды не только знать, но и сравнительно широкие круги населения. Среди таких переселенцев могли быть кланы, уже давно связанные с царскими управителями, что обеспечивало им средний уровень зажиточности и более почетное положение в обществе. Такой слой ахеян мог сохранять преданность Тисамену в силу не только чисто экономических соображений, но и потому, что их воззрения сформировала яркая раннемонархическая идеология предшествующих десятилетий.
По-видимому, не все покоренные ахеяне решались покинуть свои земли и дома, доставшиеся от предков. Ведь к концу XIII в. права владения землей, судя по документам из Пилоса, были сформулированы устным обычным и письменным правами, причем операции с владением и арендой земли были достаточно сложными. Для бедного клана, владеющего ограниченным земельным фондом, потеря фактического обладания своими землями могла привести к полной хозяйственной катастрофе. Сами доряне были заинтересованы в сохранении опытных земледельцев и старались не вмешиваться в частности внутренней жизни завоеванных ахеян. Видимо, и общность религиозных воззрений заставляла господствующий слой уважать многие обычаи населения захваченных земель. На эту политику указывают важные данные из Арголиды.
Исследуя аргосские некрополи, Р. Хэгг отметил, что население области почти 400 лет (около 1230-830-х гг.) непрерывно сохраняло свой давний, «микенский», обряд захоронения в каменных ящиках, отвергая распространенный тогда обычай кремации. Общий характер погребального инвентаря позволил археологу заключить, что рядовые аргивяне в те времена жили достаточно благополучно и что иногда был заметен рост числа обитателей1. В самом городе Аргосе период протогеометрического стиля (около 1025-900 гг.) примечателен интенсивным строительством — о нем свидетельствуют пять последовательных городских напластований2. Весьма важны данные о развитии аргосского ремесла, которое сохраняло многие достижения прежних технологий. На это указывает не только мастерство ску-
дельников, но и профессионализм металлургов: в Аргосе открыта мастерская с печью для выплавки серебра, которая работала в начальном периоде протогеометрического стиля. Эти данные послужили основанием для заключения В. Десборо о том, что значительное развитие хозяйства в X в. сделало возможным дальнейшее развитие всей области. Еще в конце XI в. город Аргос заметно выделялся среди соседних центров1. Очевидно, утвердившиеся в Арголиде доряне при Темене и его потомках старались в XI—X вв. поддерживать там развитие основных отраслей хозяйства. Вещественные источники бесспорно свидетельствуют о сохранении мастерства аргосскими ремесленниками, что позволило им достичь высокого профессионализма в последующие столетия2.
Данные по истории хозяйства Арголиды позволяют сделать вывод: вторгшиеся сюда доряне, сокрушив неприемлемую для них раннюю ахейскую государственность, избрали путь умеренного использования части богатого хозяйственного опыта коренного населения. Заботясь о своей пользе, победители разумно устраивали отношения с побежденными, предоставляя им возможность работать и получать какую-то часть продуктов собственного труда. Обеспечивая коренным аргосцам необходимые условия для хозяйственной деятельности, доряне должны были сохранять им ряд правовых установлений, не противоречивших нормам дорийского права. Примечательно, что уже в эти ранние времена Аргос превосходил соседнюю Спарту даже до IX-VIII вв. Возможно, что утвердившие свою власть Темениды, царствовавшие в Аргосе, умело содействовали постепенному взаимодействию многих ахейских и дорийских традиций.
Приведя лишь часть известных данных (я намеренно не останавливаюсь на сведениях о событиях в Спарте), можно с уверенностью утверждать, что реальный ход истории в Элладе после дорийского вторжения отличался рядом местных особенностей, более существенных в области политического устройства. Однако одновременно в материальной и духовной сферах деятельности всего этноса
ясно заметен рост понятия общеэллинского единства. О внутреннем упрочении эллинского массива убедительно свидетельствуют черты технологической и видовой общности изделий, производившихся в разных землях страны, а также распространение сходных по идейному содержанию художественных произведений.
Упрочению общеэллинского сознания, несомненно, весьма способствовало успешное эволюционное развитие земель, не испытавших эолийско-дорийских вторжений. Именно в таких частях страны сохранились авторитетные святилища общеэллинских богов, покровителей всего этноса, культы которых сплачивали весь эллинский массив.
Отметим святилище с давней сакральной традицией на острове Кеосе. Там, около современного Агиа Ирини, открыта святыня, возникшая еще в XV в., в которой почиталась особо чтимая богиня и ее окружение. В крупном здании храма (площадью около 140 м2) обнаружено более 20 терракотовых статуй или их частей. Богопочитание не было прервано даже крупным землетрясением, после которого святилище существовало непрерывно приблизительно от 1000 г. до эллинистического времени1. Этот сакральный центр на ахейско-ионийском острове является весомым свидетельством того, что в духовной жизни тогдашнего эллинства шло не только сохранение, но и дальнейшее развитие древних религиозных воззрений.
Однако в политическом мышлении эллинства XII—IX вв. должны были происходить довольно значительные сдвиги. После крушения ряда ахейских монархий под натиском дорян и эолян в стране сложилось активное или пассивное противостояние политических систем разной направленности. Одна группа — земли с сохранявшимся монархическим строем, постепенно видоизменявшимся в силу новых этно-политических условий внутри Эллады. Другой тип сообществ — захваченные завоевателями ахейские области, куда господство дорян внесло возрождение многих старинных форм общественного устройства времени поздних родоплеменных отношений. Новые властители были заинтересованы в развитии деятельности кланово-племенных органов управления, еще сохраненных коренным населением. Давние полномочия местных властей могли быть удобны для использования господствующими верхами. Для поко-
ренного населения наличие традиционных местных органов власти означало возможность какой-либо защиты своих интересов. Вероятно, в ходе длительного сосуществования обоих социальных слоев происходили различные колебания значимости интересов той или другой стороны, но политическое главенство дорян оставалось непреодолимым фактором.
Военное превосходство доряне поддерживали не только силой своего оружия, но и сохранением давних устойчивых связей с северными соседями. Контакты с племенным миром срединнобалканских земель все эллинство имело еще в XXVI-XVI вв., однако в период расцвета ахейских монархий эти отношения были несколько ограничены1. Но совместные походы конца XIII — начала XII вв. особенно укрепили сближение дорян с населением южнодунайских земель. В дальнейшем взаимоотношения всего эллинства с северными племенными массивами значительно расширились и приобрели новые качественные черты.
Действительно, вещественные источники ясно свидетельствуют о том, что около 1125-900 гг. в Элладе находились выходцы из северных и северо-западных балканских земель. В. Милойчич, анализируя данные археологии, подчеркнул, что владельцы изделий северного происхождения были уже постоянными жителями эллинских областей, принесшими с собой готовые вещи2. Исследователь отметил, что лепная керамика этих переселенцев находит аналогии в посуде того же времени Македонии и западно-сербских земель3. Это говорит о выходцах из разных племенных групп, прибывавших в Элладу в XII-X вв.
Глубоко аргументированные выводы В. Милойчича открыли значение ряда уже известных или недавно обнаруженных источников. Их содержание позволяет подробнее остановиться на некоторых вопросах политической жизни и духовной истории Эллады в XII-X вв.
Появление постоянно обитавших среди эллинства выходцев из центральнобалканских и южноевропейских земель говорит не только о развитии связей жителей Эллады с отдаленно родственными им союзами индоевропейских массивов дунайского бассейна. Эти кон-
такты, как будет показано ниже, оказали огромное влияние на духовный мир эллинства в XI—VIII вв. Но эти же отношения доставляли эллинам сведения о растущей численности и военной мощи северных племен и о возможности их насильственного вторжения в эллинские пределы при необходимости. Ведь в истории племенных сообществ усиление демографического пресса или губительные стихийные бедствия нередко приводили к передвижениям крупных групп населения и захватам земель соседей. Сами эллины хорошо понимали нереальность своего расширения за счет северных соседей. Точно так же они бесспорно учитывали необходимость поддерживать прочную оборону своих владений, что требовало практического согласования военно-политических интересов всех частей этноса. Особенно была важна деятельность основных групп — эолян, ионян и дорян. Начавшееся еще в XII в. выселенческое движение в Малую Азию показывает, что все три названных массива умели достигать взаимопонимания в вопросах внешней политики, хотя свои внутренние задачи они решали самостоятельно по принципу своеза-кония.
Общеэтническое сознание должно было воспринимать различия общественной мысли, сформировавшиеся под влиянием реальных событий. Не сразу несколько поколений эллинов смогли преодолеть последствия той подавленности и психологической депрессии, которую пришлось испытать их предкам1. Только во время угасания субмикенских традиций в духовном мире этноса около 1150-1050-х гг. наметились существенные сдвиги, имевшие неодинаковые направления. В указанное столетие, несомненно, упрочились позиции завоевателей, дорян и эолян. Этому содействовали сплоченность и значимость их устойчивых племенных порядков. Можно полагать, что контакты с балкано-европейским позднеродовым племенным миром могли поддерживать силу особо архаичных общественных воззрений завоевателей. В свою очередь идеология господствующих слоев могла способствовать возрождению и сохранению авторитета кланово-племенных установлений у покоренных ими эллинов.
Вероятно, большей сложностью отличалось развитие духовного мира населения эллинских земель, не испытавших завоеваний. Сохранившийся у них монархический строй неизбежно должен был потерять прежний авторитет. Бесславная гибель нескольких ахей-
ских царств напоминала верхам уцелевших монархий о бренности принципа автократии басилеев; для широких слоев населения события в истории сородичей служили четким указанием на то, что не стены акрополей, но мощное войско всего сообщества может успешно защитить его независимость и жизнь народа. Эти представления укрепляли самосознание дамоса каждой монархической земли и несомненно наносили ущерб промонархической идеологии. Можно полагать, что одновременно возрастало значение исконных местных кланово-племенных органов управления, постепенно умалявших правомочия царских управителей. Ведь именно клановые и племенные власти в тревожные времена между 1230-1050 гг. оказывались самыми правоспособными и доступными руководителями населения каждой местности. От их деятельности зависело сохранение хозяйственных и правовых порядков в жизни дамоса. Изложенные предположения основываются на убеждении автора в том, что эволюционное развитие земель, отразивших дорян или не затронутых вторжениями, основывалось на устойчивом сохранении традиционных полномочий глав кланов и локально-племенных властей.
Действительно, в трудные времена крупных и мелких передвижений, когда, согласно Фукидиду (I, 2, 4), происходили захваты самых плодородных земель, даже сами басилеи были заинтересованы в активной деятельности местных сообществ и их верхов, начиная от кланов и кончая союзами локальных племен.
Первостепенной задачей клановых организаций было сохранение своих земельных владений и выработанных веками приемов их использования. Это требовало наличия достаточных трудовых ресурсов, а также необходимого количества искусных ратников, способных всегда защитить жизнь родственной общины и ее интересы. Следует полагать, что внутриклановые взаимоотношения в те неспокойные годы нередко нарушались из-за столкновения интересов групп различной степени родства или даже отдельных особо активных личностей. Изменявшиеся реальные условия влияли на положение некоторых семей внутри клана, становившихся или менее значительными, или, наоборот, более авторитетными. Естественно, что сохранение клановых обычаев и принятых издавна порядков требовало значительных усилий от верхов родственных сообществ. Вероятно, возрастало значение средних семей, имевших устойчивое хозяйство и способных выставить качественных воинов. Но наибольший авторитет, как известно, принадлежал старшим представителям семей, верхам кланов.
Именно старейшины следили за соблюдением внутриклановых порядков, строго поддерживая обычное право в своих общинах. Они же должны были представлять интересы кланов при контактах с племенными властями, особенно если главы племен энергично развивали свои обычные полномочия и при этом ущемляли права родственных сообществ.
Можно только предполагать, что сохранявшиеся монархические власти некоторых земель должны были серьезно считаться с растущим значением подчиненных им местных правомочных управ. Ведь именно деятельность этих звеньев раннегосударственных систем обеспечивала жизнеспособность и обороноспособность каждого уцелевшего царства в условиях нередких столкновений между государствами и племенами. Устойчивость самого клана, этого низового общественного объединения, была особенно важна для прочности раннегосударственных образований.
Надлежит отметить, что кровное родство членов клана должно было долго сохранять силу давнего принципа равенства всех сородичей, несмотря на различия по возрасту и роду занятий. Кровнородственная общность, одна из мощных категорий естественного права, воспитывала у каждого члена сообщества четкие представления о его долге перед общиной и об ее обязанностях по защите его жизни и прав. Традиционные и строго соблюдаемые правопорядки клановых общин — назовем лишь обычаи землевладения всей общины и ее правоспособных членов, обязательной взаимозащиты родичей и кровной мести, а также военной повинности для всех боеспособных общинников — развивали представления о значимости всего клана, о его роли в жизни племени и всего этноса. Одновременно шло развитие самосознания каждого общинника-воина, мыслившего себя полноценной частью своего клана. Отношения клановой общины с другими кланами и племенами требовали участия общинников в обсуждении и решении вопросов клановой политики, что вырабатывало умение активно участвовать в общей деятельности клана у всех его правоспособных членов.
Геополитические условия жизни эллинского массива в изучаемый период были достаточно сложными, что требовало интенсивной умственной работы деятелей всех общественных образований. Решусь утверждать, что трудный и длительный процесс формирования гражданской психологии, морально-этических и ряда других категорий духовного мира эллинов-республиканцев начался еще в
кланово-племенных общностях XII-X вв., когда шло создание ран-неполисных политей.
Развитие клановых общин в уцелевших царствах могло оказывать некоторое влияние на племенные правопорядки и даже на отдельные установления поздних монархий. Ведь правившим там в указанные столетия династам приходилось считаться с мнением вооруженного дамоса больше, чем владыкам ахеян в XIV-XIII вв. Как известно, даже Атрей укрепился в Микенах, лишь добившись, согласно сообщению Фукидида (1,9, 2), доверия микенян.
Позднее постепенное развитие монархий должно было вести к некоторому изменению правомочности басилеев, причем в сторону ее уменьшения. На этот процесс указывает свидетельство Аристотеля в Политике (III, 9,7-8). Философ отметил, что правившие по соглашению [всех] в героические времена басилеи были верховными военачальниками, ведали не совершаемыми священнослужителями жертвоприношениями и к тому же разбирали судебные дела: Κύριοι δέ ήσαν της τε κατά πόλεμον ηγεμονίας και των θυσιών, οσαι μή ίερατικαί, και προς τούτοις τάς δίκας έκρινον (Pol., III, 9, 7, 1285 b8).
Но после, как сообщил Стагирит, цари — или сами, или под давлением народа — отказались от некоторых своих полномочий. Это общее заключение выдающегося мыслителя ясно указывает на необратимый процесс ограничения власти басилеев. Разумные династы понимали необходимость уступок; в иных случаях народ сам устранял их отжившие полномочия.
Естественно, что такие изменения происходили разновременно и своеобразно в отдельных частях страны (ниже мы остановимся на событиях в Элиде и Аттике). Однако локальные особенности не останавливали общего движения политико-правовой жизни эллинского массива. Эллада в XII-VIII вв. все дальше уходила от полновластного монархического строя, заменяя единовластие различными формами государственности, управляемыми несколькими высшими должностными лицами; нередко в эти коллегии входили и магистраты-басилеи.
Эллинский политико-правовой полиморфизм, постепенно обессиливший монархическое устройство, явился естественным следствием совместного роста кланово-племенных и раннегосударственных правопорядков. Этнос, переживший эпоху интенсивного развития ахейского единовластия в XIV—XIII вв. и мучительные времена крушения монархий, обратился в новых геополитических
условиях к выработке иных систем правления. Возникавшие новые формы властных структур основывались на живучих обычаях кланово-племенных образований и племенных союзов, сохранявших принципы самоуправления и самозакония. Автаркия и автономия оставались необходимыми для развития каждой части эллинства, отбиравшего из опыта своей прошлой истории важные положения. Естественно, что дальнейшая эволюция раннегосударственных образований обогащала содержание главнейших политико-правовых понятий. Известные ныне факты истории Эллады показывают, что уже в XII-X вв. общие государственно-правовые взгляды ее населения складывались на основе развитых рациональных подходов к реальной жизни.
Здесь позволю себе выразить несогласие с довольно распространенным ныне расхожим утверждением, будто в конце II тысячелетия в Элладе «произошло полное уничтожение всяких форм государственности в ходе так называемого "дорийского завоевания" ...Государственные структуры погибли как в завоеванных областях, где сменилось население, так и в областях, где такой смены населения не было и сохранилось старое население, например в Аттике»1. Ярко изложенное в 1987 г. суждение Г. А. Кошеленки вызывает сомнения.
Политическая обособленность ряда областей страны, не исключавшая соседские войны, а также внутренние противоречия и рост местных особенностей материального и духовного развития некоторых земель не останавливали формирование общеэллинского этнического единства. Бесспорным свидетельством этого является примечательная однородность культуры всего материкового и части островного эллинства. Эта общность четко прослеживается в период 1125-1050 гг. в памятниках материальной и духовной деятельности этноса2. Ярко выраженное единство характера культуры убедительно показывает, что эллинство в трудные XII—XI вв. сумело восстановить цельность своей этнической традиции. Ведь в XIV-XIII вв. в ахейских царствах сложилось особое культурное течение обитателей дворцов и высших кругов горожан, которое исключило
многие общие древние понятия эллинства. Но и в период расцвета новых художественных вкусов высших слоев общества рядовое эллинство сохраняло традиционные воззрения своей давней культуры. Весьма ясно об этом говорит своим художественным языком орнаментация массовой керамической продукции.
Действительно, гончары, отвечая вкусам своих рядовых потребителей, и в 1425-1300 гг. украшали простую посуду врезными или расписными геометрическими узорами, общепринятыми в Элладе еще в III тысячелетии и известными тогда и в Микенах1. Эти же геометрические мотивы украшали обыденную посуду обитателей городков и селений в эпоху культурного расцвета ахейских монархий2.
События конца XIII — начала XII вв., приведшие к сложению новой геополитической обстановки в Элладе, имели следствием мощное распространение геометрического узора после 1230-1125 гг. по всей стране. Примечательна сила его единства: как подчеркнул В. Десборо, керамика этого времени, несмотря на локальные особенности, показывает много общего в декоре и в формах сосудов3. Очевидно, традиционные художественные вкусы простого эллинства получили теперь всеобщее признание, причем они решительно вытеснили принципы изысканной культурной традиции ахейских верхов.
Столь безоговорочно выраженная общность художественных идеалов всего эллинства является веским свидетельством того, что единая этническая традиция становилась все более мощной силой в материальной и духовной жизни страны. Имеющиеся ныне фактические данные позволяют внимательнее изучать ее воздействие на основные стороны деятельности всего этноса уже в XII—XI вв. Значимость этого воздействия особенно примечательна тем, что оно активно воспринималось политически расчлененным населением всех эллинских земель.
Полагаю, что именно единая этническая идеология обусловила целеустремленный поворот внешней политической ориентации тогдашней Эллады, прервавшей давние оживленные контакты с заморскими монархиями. Этот сдвиг, определяемый многими иссле-
дователями как изоляционизм, обычно оценивают отрицательно1. Однако необходимо учитывать, что в то же время (согласно А. Снодграссу — около 1025-950 гг.) эллинство значительно усилило свои связи с северобалканскими и центральноевропейскими племенами, жившими еще в условиях позднего периода первобытно-общинного строя. Сближение тогдашнего эллинства с населением северных стран убедительно проследил В. Милойчич, анализируя данные о мирном проникновении в Элладу второй волны северных соседей. Ставшие известными новые материальные источники об этих выходцах, длительно живших среди эллинов, углубили знания историков о широте связей эллинства в XI—X вв. с племенным миром дунайско-карпатских земель. Очевидно, первобытно-общинные правопорядки северных соседей были достаточно понятны широким кругам эллинства, значение которых в жизни страны все более возрастало. К тому же в древнейших обычаях самого эллинства еще сохраняли силу некоторые черты общности с установлениями южноевропейского племенного мира, окраинной частью которого на Балканах был эллинский массив. Общность древнейших генетических корней способствовала поддержанию практических и мировоззренческих связей эллинства со своими северными соседями в мирные времена.
Немалое значение имела близость ряда древнейших религиозных верований, о чем свидетельствуют варварские вещи в протогеометрических некрополях Эллады, а позднее и в эллинских святилищах2. Посвящения обитавших в Элладе варваров эллинским богам в X-IX вв. указывают на постоянные сакральные контакты. Некоторые сведения о них содержит рассказ Геродота о дарах Артемиде, которые северопонтийское племя гипербореев издавна пересылало через скифов и другие племена в делосский храм богини (IV, 32-36). Примечателен путь этих даров: гипербореи вручали их скифам, от которых святые дары последовательно передавались на запад соседствующими племенами вплоть до Адриатических берегов. Отсюда дорога шла на юг в Додону, где путь даров поворачивал на восток —
до берегов Малийского залива, откуда дары переправляли на Евбею, а затем на Тенос, жители которого доставляли посвящения на Делос.
Сухопутная обходная дорога гиперборейских даров позволяет заключить, что участвовавшие в передаче племена издавна чтили богиню, образ которой был близок эллинскому культу Артемиды1. Видимо, обычай посылки даров гипербореев возник еще около середины II тысячелетия — изучение ранних слоев делосских героонов показало, что почитание гиперборейских посланниц-дароносиц (о них сохранились мифы в сакральной традиции Делоса) велось там уже в XIV-XIII вв. и в последующие времена2. Соответствие архитектурных источников сведениям мифологической традиции и «варварские» посвящения эллинским богам заставляют полагать, что на практике существовали и другие, пока еще не известные, связи религиозных воззрений тогдашнего эллинства с верованиями его северных соседей.
Но уже точно засвидетельствованные факты сакральных контактов достаточно ясно указывают на некоторые взаимовлияния в отдельных сферах духовной жизни обеих частей балканского населения. Видимо, прочность позднего родоплеменного строя у северян могла немного способствовать укреплению весомости кланово-племенных порядков у самих эллинов. В трудную эпоху пересмотра своего отношения к монархическим принципам эллинский этнос неизбежно должен был укреплять свои самые устойчивые социальные структуры, начиная с традиционных первичных подразделений общества — кланов. Попутно замечу, что вопрос о развитии клановых образований в те времена, насколько мне известно, еще мало освещен в историографии эллинства. Особенно скудна разработка различий в положении и деятельности кланов в завоеванных дорянами и в сохранивших свою независимость частях Эллады. Однако нельзя сомневаться в том, что задачи внутреннего развития страны и ее кланово-племенного устройства занимали внимание этноса в XI-X вв.
Несомненно, это первостепенное направление жизни Эллады определило важный перелом во внешней ориентации страны: в изу-
чаемый период эллинство решительно порвало с внешнеполитическими устремлениями ахейских монархий и сочло необходимым избрать политику отчуждения от соседних древних царств.
Сокращение связей с заморскими монархиями было аргументированно прослежено рядом ученых, изучавших историю Эллады и соседних ей стран в период с начала XII до середины X вв. Однако новые источники свидетельствуют, что и после 950-х гг. эллинство еще долго отгораживалось от близлежащих монархических государств. Весьма важны выводы П. Курбэна, исследовавшего эллинскую керамику, обнаруженную в Тире и Басите1. Около 950 г. в эти города были привезены евбейские амфоры с оливковым маслом — этот продукт из Эллады являлся в Сирии предметом роскоши. Однако ученый полагает, что товар был доставлен в Левант не из материковой Эллады, но через Кипр. Ведь, как уже определил Дж. Колдстрим2, около 900-х гг. только Евбея имела связи с Кипром. В самих же Тире и Басите даже в IX в. фрагменты геометрической эллинской керамики весьма редки. Лишь в VII в., как подчеркнул П. Курбэн, возобновился прямой импорт из материковых эллинских центров в Левант.
Выводы исследователя указывают на то, что тогдашнее балканское эллинство очень медленно восстанавливало дальние связи с монархическими государствами. Но с эллинством, обитавшим на Кипре, связи не прекращались — в 950-900-х гг. прямые контакты с киприотами имели обитатели Фессалии и Кикладских островов3. Примечательно, что не только в материковых землях, но и на Крите в период от 1200 до 800 гг. импорт из Египта почти отсутствовал4.
Бесспорные сведения о длительном ограничении контактов эллинства с Египтом и царствами Леванта позволяют заключить, что население материковой Эллады выработало тогда совместную и четко определенную линию своей внешней политики. Ее основной целью в XII-X вв. было сознательное отчуждение от стран с традиционным и прочным монархическим правлением. Этнос Эллады уже накопил достаточный социально-политический опыт за предшеству-
ющие 600-500 лет и относился отрицательно к возможным мощным промонархическим влияниям извне.
Выдвигая особую значимость идеологических позиций в мировоззрении тогдашнего эллинского массива, считаю необходимым напомнить, что проблема сохранения этнокультурной самостоятельности ясно стояла перед поздними родоплеменными обществами не только в древности, но во многих странах мира даже в XIX в. нашей эры.
Для эллинства, уже в XIV-XIII вв. стоявшего на высокой ступени общего развития, проблема сохранения своей этнокультурной и политической обособленности и в последующие столетия была особенно важна. К этому же вело и понимание реальных возможностей дальнейшего существования всего этнического массива на Балканах.
Имеющиеся важные источники бесспорно свидетельствуют, что материковое эллинство в XII-X вв. сосредоточило основное внимание на вопросах своего внутреннего материального и духовного развития. Происходившие тогда в стране сдвиги требовали от общества напряженной умственной и физической работы по преодолению хозяйственной и духовной неустойчивости в части захваченных дорянами земель и по созданию более прочного взаимопонимания внутри всего этноса.
Огромное значение для развития материальной деятельности эллинов имел происходивший в указанные столетия переход к повсеместному изготовлению железных предметов, особенно оружия и орудий мирного труда. Превосходившее бронзу многими важными качествами железо долгое время было редким и драгоценным металлом: даже в XIII—XII вв. лишь немногие железные вещи попадали в малые городки типа Мальти, что отметил уже Н. Валмин. Но уже около 1025-900 гг. выплавка железа из местных руд засвидетельствована в Аттике, Аргосе и на Евбее1. Ставшее очень скоро основным металлом, железо содействовало важным сдвигам не только в хозяйственной жизни эллинства, но и в его мировоззрении и общественном устройстве. На это еще в 1942 г. указал Г. Чайльд: железная техника оказала демократизирующее воздействие на сельское хозяйство, ремесла и военное дело2. Повсюду железные орудия су-
щественно повысили производительность труда каждого рядового труженика, что в свою очередь укрепило материальные и социальные позиции небогатого населения. Это указал Г. Чайльд.
Надлежит отметить, что развитию более сложной железной металлургии сопутствовали важные усовершенствования в остальных областях хозяйства. Естественно, одновременно становилась более интенсивной общая интеллектуальная деятельность всего этноса.
Весьма убедительные сведения доставляют исследования по развитию гончарного дела. Установлено, что в Аттике, Арголиде и некоторых других землях Эллады около 1075-1050 гг. произошел значительный качественный сдвиг1. Это было продвижение вперед в мастерстве, которое еще сохраняло основные специальные знания и навыки предшествующих поколений скудельников. Правда, разруха после 1150-1125-х гг. привела к упрощению многих внешних форм жизни эллинства, что прямо отразилось на гончарном деле: изготовлявшаяся тогда посуда скромного субмикенского стиля (около 1125-1050-х гг.) не только сохраняла давние традиции, но и развивала местные особенности общеэтнической культурной традиции. Эти, пусть и слабые, проявления локального художественного вкуса весьма важны — они отражают начавшийся принципиальный отход от той свободной и жизненной манеры, которая характеризовала творчество ведущих вазописцев в ахейских монархиях.
Однако возвращение к архаическим художественным идеям народа не привело к полной потере фундаментальных технических знаний и тонких художественных приемов всеми мастерами гончарного дела. Часть керамевсов сумела сохранить свои сложные профессиональные правила и передавать их постепенно последующим поколениям скудельников. Деятельность таких знатоков вполне соответствовала общему непрерывному ходу развития этноса, который уверенно обрисовал А. Снодграсс2. Действительно, пример металлургов, сохранивших и развивавших свои технологические правила3, ясно показывает, что качественные специалисты имели все условия в XI-X вв. для успешного применения своих глубоких знаний на практике. Добавлю, что о том же свидетельствует продолжение деятельности профессионалов гу-
манитарного направления, например рапсодов и сказителей легенд о прошлом.
Именно живучесть выработанной ранее профессиональной традиции гончарных мастеров обеспечила успешность дальнейшего сдвига в развитии керамического производства. Он происходил около 1025-900 гг., когда формировался новый протогеометрический декор посуды. В этот период возродился высокий профессиональный уровень гончаров: их изделия указывают на работу мастеров своего дела1. Очевидно, замеченный процесс происходил в благоприятных условиях интенсивной умственной деятельности в ряде частей эллинского массива.
Важным и убедительным свидетельством этого, как показал В. Десборо, является крупное техническое изобретение в Аттике. Там при переходе от субмикенского к протогеометрическому стилю, около 1050-1025 гг., вазописцы создали многосоставную кисть для нанесения концентрических кругов на посуду и широко применяли циркуль. Исследователь, подчеркивая преемственность многих приемов и форм от гончарного дела XIII—XI вв., указал важные нововведения в технологии керамевсов: введено быстрое кружало и повышена температура обжига2. Естественно, что рационально использовать такие достижения могли мастера, владевшие всеми изобретениями предшествующего периода. Выводы В. Десборо были дополнены Дж. Пападопулосом, который отметил, что техника и технология гончаров в период перехода от бронзы к железу не отличались коренной переменой — гончарные печи имели традиционную конструкцию, способы подготовки глины и красок не менялись, как и многие формы сосудов; эти данные бесспорно свидетельствуют об устойчивости непрерывных ремесленных традиции в гончарном деле3.
Точные знания о высоком развитии столь важных отраслей производства как металлургия и гончарство позволяют с уверенностью говорить, что в XI-X вв. эллинская мысль работала напряженно.
Как известно, прогресс производства идет много быстрее, чем существенные изменения в духовном мире общества. Устойчивость
субмикенских традиций в искусстве Эллады около 1125-1025 гг. указывает на то, что почти три поколения обитателей страны сохраняли какие-то реликты идейного наследия монархической идеологии, которые не останавливали развитие точных знаний и технической практики. Примечательно, что несмотря на многие геополитические различия, способствовавшие неравномерному развитию материальных условий разных частей этноса, умственная жизнь большинства земель эллинства в изучаемое время шла по сходным направлениям, что ясно показывают общие изменения эллинской этнической традиции. Эти изменения коснулись и общеэтнического политического мировоззрения тогдашней Эллады. Эллинство выработало два различных направления своей внешней политики. Одно — усиление связей с балканским племенным миром, хозяйственно-культурный тип которого имел ряд черт, близких раннеэллинскому обществу. Другое направление — отчуждение от части заморских монархий, обществ другого хозяйственно-политического типа. Очевидно эллинство, тщательно продумывая сложности своего внутреннего состояния в послевоенные времена, учло нежелательность активных идеологических влияний из стран с устойчивыми монархическими порядками1, и необходимость ограничения внешних экономических контактов. Ведь во многих эллинских землях хозяйственная деятельность ослабла или была затруднена новыми порядками, что приводило к сокращению местных ресурсов потребления. Видимо, активно работавшая эллинская политическая мысль в XII- X вв. считала проводимые тогда изменения внешней политики наиболее разумными и полезными.
Уверенно выделить два направления во внешней политике эллинства в XII-X вв. позволяют недавние археологические открытия в Элладе и изучение полученных источников. Но полнее оценить значение указанных явлений в истории эллинского сообщества можно лишь, сравнив их с давно известным по историческим легендам Эллады мощным направлением, третьим, тогдашней внешней деятельности этноса — возобновлением переселенческого движения на малоазийское поморье. Сопоставление всех трех течений внешнеполитической
активности тогдашней Эллады указывает на весьма обоснованный выбор ее позиций. Этнос в XII-X вв. обратил особое внимание на возможность расширения своих территорий на довольно близких восточных берегах Эгейского моря, которая обеспечила бы эллинам неоспоримое господство в его бассейне.
Политическая ситуация, сложившаяся в Малой Азии после ослабления и раздробления около 1200 г. некогда могущественной Хатти1, могла быть успешно использована в интересах эллинства. Многие хеттские земли были захвачены вселившимися на них фригиянами, но возникшее там царство Фригия еще не начинало активной морской политики. Позднехеттские царства — Лидия, Кария и Ликия — были заняты укреплением своих глубинных владений, поэтому приморские земли они держали не очень прочно.
Несомненно, эллинство давно внимательно следило за событиями в Малой Азии — ведь еще в XIV-XIII вв. на ее берегах возникло несколько ахейских центров, самым крупным из которых был Ми-лет. О его значении свидетельствуют и документы XIV—XIII вв. из Хатти, и мощные остатки оборонительных стен города, и обильные археологические источники его хозяйственной деятельности2. Потеря Милета-Миллаванды и других ахейских владений на малоазийском поморье стала особенно ощутимой для эллинства в период усилившихся после вторжения дорян передвижений отдельных групп по материковой Элладе. Очевидно, этнос рассчитал, что возвращение на восточноэгейские берега является наиболее реальным и результативным решением трудных задач его жизни.
Действительно, эллины возобновили переселения в давно известные области малоазийского побережья весьма целеустремленно, что свидетельствует о большом значении, которое этнос придавал своим апойкиям в тех землях. Особо примечательна быстрота, с какой эллины восстановили свое господство в Милете: разрушенный
неприятелем, как считает В. Десборо около 1100 г., город недолго лежал в развалинах, и уже с 1050 г. в нем появились переселенцы из Эллады1. Это важное событие послужило началом интенсивного эллинского движения на малоазийское западное поморье. Легендарная традиция сохранила ряд сведений об этих событиях, достоверность которых сегодня подтверждена новыми материальными источниками, особенно керамикой. Теперь известно, что материковые эллины сначала обосновались на некоторых эгейских островах и лишь затем двинулись на малоазийские берега.
Предания первыми называют дорян, вселившихся на Крит, на Мелос (Thuc., V, 84), на Феру (Her., 147-148), на другие острова. Вторая группа апойкий в Малую Азию была выведена эолянами (Her., I. 149-151; Strab., XIV, 1, 3). Вскоре ионяне выслали своих переселенцев на побережье от Милета до Клазомен (Her., 1,142-148). Некоторые приводимые легендарной традицией даты основания ионийских городов вполне согласуются с данными археологии: например, в Милете и других центрах найдена протогеометрическая керамика около 1050-900-х гг. Примечательна быстрота движения ионян: около 1087-1086 г., как указывает традиция, ими были заселены Самос (Strab., X, 2, 17; XIV, 1, 3), Эфес (Strab., XIV, 1, 3 и 21; Paus., VII 2, 6) и другие центры. Приблизительно к 1000 г. — за время жизни двух поколений — от Милета на север до Смирны уже тянулась цепочка из восьми ионийских полисов2.
Характерно, что, судя по Паросской хронике, эллинская память относила заселение всей Ионии и даже создание Паниониона к одному только году (IG, XII, V, 1, № 444, Lin. 42-44). Рассказ Геродота также создает впечатление очень быстрого обоснования ионян. По-видимому, ионийское вселение в Малую Азию действительно отличалось своей упорядоченностью и кратковременностью переезда. Этому, несомненно, способствовала сама идея возвращения эллинов в их прежние владения — Милет и прилегающее побережье. Весьма важным фактором была роль главенства в ионийском передвижении потомков царственного клана Нелеидов-Кодридов. Согласно Стра-
бону, излагавшему Ферекида, именно законный сын царя Кодра Андрокл был главой ионийского переселения; он же провел военные операции по вытеснению автохтонов кариян с побережья внутрь страны (XIV, 1,3 и 21). Кодриды в Ионии сохраняли монархические порядки: Андрокл царил в Эфесе, в некоторых ионийских центрах басилеями стали другие Кодриды или, как рассказал Геродот (1,147), царевичи из Ликии, где правили потомки знатного аргосца Беллерофонта, некогда высланного в Ликию из Эфиры (Il., VI, 119-233). В рассказе Геродота ясно выступает мысль историка об активной роли жителей каждого центра в решении вопроса о признании ими своего царя. И Аристотель особо отметил, что древнейшие монархии основывались на всеобщем добровольном согласии и на принципе законного наследования царской власти (Pol., III 9, 7 1285b).
Следует полагать, что обоснование переселенцев на новых местах могло действительно содействовать росту политического авторитета широких кругов населения апойкии. Ведь создание новых городов требовало от их жителей массы интеллектуальных и физических усилий, а также нередко и военного труда. Естественно, что новое сообщество в каждой апойкии внимательно рассматривало не только повседневные, но и важнейшие политико-правовые вопросы своей независимости, в том числе и необходимые изменения в монархических порядках. Вероятно, необходимость сохранять свой этновоенный потенциал в условиях угрозы натиска оттесненных аборигенов заставляла каждое эллинское образование своевременно вырабатывать эволюционные способы укрепления своей государственности. Имеющиеся данные о развитии малоазийских эллинских апойкий свидетельствуют об их усиленном постепенном росте.
Сохранившиеся исторические предания об эллинских переселениях на малоазийское приморье в XI-X вв. и материальные источники из возникших там эллинских владений позволяют заключить, что процесс освоения новых земель в целом прошел успешно.
Упомянем к примеру археологические сведения из района дорийского Галикарнасса, около современных Мускеби и Бургаз-тепе, где ахеяне обосновались еще в конце XV в. Там в период протогеометрической керамики (около 1025-900 гг.) часть обитателей поселений достигла значительного благосостояния. На это указывает открытый возле Бургаз-тепе основательный каменный склеп с дромосом. Архитектура этой гробницы следовала принципам ахей-
ского зодчества1. Многие другие памятники также свидетельствуют о благополучии основной массы малоазийских апойкий.
Прочность обоснования эллинских апойкий на восточноэгейском берегу бесспорно указывает на то, что столь крупные заморские предприятия были основательно и согласованно подготовлены еще на материке всеми тремя крупнейшими частями этноса — эолянами, дорянами и ионянами. Их сотрудничество в умелой внешнеполитической деятельности отражает глубокое понимание основных трудностей всего этноса и внимательное отношение к интересам его отдельных подразделений. Осуществлению этих принципов, бесспорно, служили уже действовавшие в тогдашней Элладе общеэтнические установления, регулировавшие межплеменные контакты на самых высших уровнях. Такие нормы, естественно, укрепляли общеэтническое самосознание на основе единой эллинской культурной традиции.
Характерно, что рост этнического единства не подавлял местное самосознание и традиции политико-культурного автономизма. Имеющиеся бесспорные факты свидетельствуют, что политико-правовая мысль эллинства в XI-X вв. вырабатывала отдельные установления, сохранявшие различные местные обычаи и порядки, даже резко отличавшиеся от общепринятых взглядов. Назовем приверженность к старинному обряду захоронений в каменных ящиках, которую Аргос удержал и в период широкого распространения обычая кремации. Тогда же в Мессении хоронили родичей в небольших фолосах, построенных еще в XIV-XIII вв. Близ Пилоса между 1050-900 гг. была даже заново возведена такая купольная усыпальница2. Критяне также сохраняли обычай погребений в древних семейных склепах. Приведенные факты можно было бы умножить, но и они достаточно ясно свидетельствуют, что развитие общеэллинского надплеменного самосознания не подавляло движение умственной деятельности на местах. Этническое единство все более крепло, причем его основные идеи получали яркое развитие в творчестве локальных мастеров, создателей орудий, оружия и разных бытовых предметов, а также работников духовной сферы: служителей богов, художников, сказителей былин и преданий старины.
Конечно, особенно значимой была общность сакральных представлений. Главенство богов Олимпа над множеством местных божеств отражало единство сакрального мировоззрения этноса. Религиозное единомыслие поддерживало устойчивость общеэтнических связей в условиях интенсивного роста местных традиций, локально племенных и клановых. Тщательная разработка сакральных обычаев имела значение не только в религиозной сфере — ведь в Элладе тех столетий богослужебные и правовые представления были генетически взаимосвязаны как создания общеэллинских богов. Нарушения религиозно-этических и общеэтнических порядков были одинаково греховными деяниями и подлежали суровым наказаниям1.
Естественно, что сакральные обычаи оказывали решающее влияние на практическую правовую деятельность этноса и на дальнейшее развитие обычного права. Несомненно, что во всех установлениях еще сохранялись некоторые принципы предшествующих времен позднего первобытно-племенного и раннемонархического устройств в Элладе. Но в сложных условиях жизни этноса в XII— X вв. особую силу должен был получить древний принцип неоспоримой обязательности правовых положений всего сообщества для его членов — местных племен, кланов и отдельных людей. Ведь именно неукоснительное исполнение каждым субъектом обычного права его обязанностей обеспечило многим сообществам возможность выживания.
Следует полагать, что сопряженное развитие двух основных политических направлений в мировоззрении тогдашнего эллинства — общеэтнического сознания и отдельных племенных традиций — должно было особо побуждать умственную деятельность в стране. Действительно, на напряженную работу мысли эллинства в XI-X вв. ясно указывает характерная черта его идеологии тех столетий: почти весь этнос считал важнейшими принципами своей жизни жесткий порядок и строгую умеренность. Эти настоятельные общие идеи неуклонно и четко выражали и распространяли, пользуясь художественным языком своих рисунков, труженики наиболее общедоступного вида ремесла — гончарного дела. Декор посуды протогеометрического стиля (около 1050-900 гг.) энергично внедрял в сознание каждого эллина и всего этноса идею строго упорядоченного и сходного умеренного образа жизни всех и каждого члена сообщества.
Можно только догадываться о мощи идеологического поворота в обществах, отвергших безоговорочно такие выдающиеся (впервые достигнутые в североэгейских землях) черты вазописи ахейского раннемонархического периода, как живописность и тонкий реализм в свободной передаче предметов окружающего мира, а также безупречное воспроизведение живого движения.
Суровое творчество вазописцев протогеометрического стиля во многих областях Эллады ясно говорит о том, что этнос продуманно возрождал духовные ценности еще домонархических времен. Конечно, эллинство, в XI-IX вв. уже формировавшее установления новой ранней государственности, взяло из обычаев родоплеменного времени лишь часть положений. Судя по характеру вазописи, особенно важными для тогдашнего населения страны были идеи первобытных обычаев, строго определявшие деятельность и поведение каждой части всего племени или клана1. Для эллинства, сохранявшего тогда многие кланово-племенные установления, такие взгляды были весьма значимыми. Ведь еще при монархической государственности широкие круги царских подданных, судя по бытовым древностям простого люда2, не забывали о сдержанных линейных узорах своих пращуров. Видимо, в духовном мире рядового эллинства еще жили представления о справедливости многих жизненных правил их предков. Конечно, определенную роль могли иметь военные успехи дорян и эпиротов, долго сохранявших многие кланово-племенные обычаи. Мирные контакты с мощными военно-политическими союзами северных племен, составлявших европейский тыл Эллады, также могли оказывать сильное влияние на духовный мир эллинства.
Следует полагать, что сложная геополитическая обстановка внутри эллинского массива требовала от этноса больших усилий для согласования условий новой действительности с правовыми порядками, уцелевшими еще от домонархических времен. Вероятно, наиболее плавно такой процесс шел на уровне семейно-клановых отношений. Но важные сдвиги в хозяйственно-политической жизни всего этноса и его крупных частей неизбежно требовали углубленной ра-
боты правоведов для создания новых правовых норм, которые соответствовали бы и древним обычаям. Ведь именно в изучаемые столетия правовое творчество должно было выработать реально действующие установления, которые регулировали бы практическую жизнь всего этноса и его многих частей, столь разнохарактерных по политическим формам.
Достигнутое ныне знание многих явлений и точных фактов из истории эллинства в XI-X вв. позволяет использовать их для выяснения некоторых направлений в развитии политико-правовой сферы. Конечно, движения в правовой практике и правотворчестве в землях с различным политическим устройством развивались неравномерно; нередко они даже слабо заметны. Все же некоторые особенности общеэллинской и местной земской правовой деятельности можно определить достаточно уверенно.
Так, поддаются изучению некоторые сдвиги в правовой жизни всего этноса, связанные с высылкой апойкий на западномалоазийское поморье. Многие предания об этом переселенческом движении, сохраненные авторами VIII—IV вв., получили подтверждение и даже дополнения в археологических источниках. Ныне известно раннее обоснование там эллинов не только в крупных центрах, но и в ближайшей к ним сельской территории. Так, к западу от Галикарнасса открыт (датируемый около 1050-1025 гг.) их обширный могильник у современного поселения Ассарлик 1.
Следует обратить внимание на то, что история основания ранних апойкий ясно указывает на правовое уточнение ряда вопросов в отношениях между тремя крупнейшими племенными группами эллинства. Эоляне, ионяне и доряне строго обособленно вели вывод своих апойкий: каждая названная часть этноса тогда отправляла своих переселенцев в одну определенную область заморской территории. Плотно заселенные единоплеменными городами, эти части побережья получили соответственные названия — Эолия, Иония и Дорида. Столь четкое определение областей по племенному имени свидетельствует, что в общеэллинской правовой деятельности уже имели реальную силу особые и общепринятые установления, отвечавшие отдельным интересам каждой из трех важнейших племенных групп. Следовательно, в общеэллинских устных правопорядках действовали правила, регулировавшие интересы и всего этнического сообще-
ства, и запросы каждой из его крупнейших частей. Количество таких специальных установлений могло быть невелико, но их применение имеет принципиальное значение: в правовой мысли тогдашнего эллинства, сознававшего себя главным субъектом права, присутствовала и категория вторых по значению субъектов права — трех основных племенных сообществ внутри всего этноса.
Правовые аспекты организации малоазийских апойкий ясно указывают на силу общеэллинских договоренностей, обеспечивавших мирное решение главных проблем и учет потребностей каждой крупнейшей племенной группы. Заметим, что соблюдение принципа единоплеменного заселения каждой из трех занимаемых территорий значительно облегчало им вторжения в заморские чужие области. Несомненно, в единоплеменных массивах переселенцев значительно крепли обычаи внутренней взаимосвязанности.
В самой материковой Элладе вывод апойкий бесспорно послужил мощным ускорителем правотворчества в каждом одноплеменном образовании, нуждавшемся в новой территории по экономическим или политическим причинам. Бесспорно, организация выездов в несколько единоплеменных апойкий требовала сложной подготовительной работы и правящих верхов и всего сообщества. Эта деятельность уже в XI в. должна была идти по двум направлениям: военно-хозяйственному и политико-правовому. Подготовка военно-хозяйственных ресурсов будущей апойкии была доступна всем слоям населения материковой области. Но разработку политико-правовых положений могли вести наиболее авторитетные знатоки кланово-племенных обычаев. Ведь выезд в заморские земли мог быть целесообразен лишь после завершения выработки четкой системы установлений, реально отвечавших интересам остающегося на родине основного массива и отделявшихся от него соплеменных апойкий.
Естественно, что в период выселений в каждом центре-основателе происходило особенное усиление правотворчества и правовой практики. Всюду там стояла задача незамедлительно выработать точные соглашения и нормы, определявшие прочные, постоянные и взаимовыгодные связи основного материкового сообщества и высылаемой им апойкии. Как показывает традиционная терминология, основным принципом указанной правовой деятельности было сохранение устойчивых контактов материкового центра и высылаемой им группы соплеменников.
Следует полагать, что возникновение таких ключевых понятий, как матрополия, ματρόπολις1, и апойкия, αποικία, происходило еще около 1050-х гг. Именно тогда необходимость выезда на малоазийское побережье создала в Элладе ясное представление о неизбежности переселений на чужбину, что для многих будущих апойков означало горестную утрату родины и близких сородичей. Метрополией, видимо, называли всю область, высылавшую апойков, и такое наименование сохранялось и в V в., судя по лексике Геродота (VIII, 31) и Фукидида(1,107,1; Ш, 92,3): оба автора называют Дориду метрополией лакедемонян.
Для заново создаваемого пункта сохранение тесной связи с родиной было важнейшим условием успешного выживания в новых условиях. Поэтому в каждой метрополии заблаговременно вырабатывались точные соглашения обеих сторон, касавшиеся их религиозной, внутриполитической и хозяйственной сфер деятельности. Это были новые правовые обычаи, регулировавшие главные интересы каждой метрополии и ее апойкий, а также отвечавшие запросам местных племен, кланов и некоторых басилеев, лично участвовавших в переселениях. Естественно, что знатоки общепринятых установлений при создании таких новых уставов должны были иногда дополнять или исправлять уже действовавшие нормы самих матрополий.
О конкретных правилах и процедуре вывода ранних апойкий сведений в источниках почти не сохранилось, можно лишь предполагать, что решение о высылке апойкий принимали не одни высшие власти, но и достаточно широкие круги правоспособного населения метрополии. Ведь выезд в апойкию какой-то немалой группы военно- и трудоспособного населения неизбежно вызывал не только хозяйственные, но и психологические трудности для остающегося на родине сообщества. Эти же вопросы еще больше значили для переселенцев: ослабевали их семейные и внутриклановые связи, а устройство апойкий требовало многих мирных и, нередко, военных трудов. Более чем вероятно, что выезду в апойкию предшествовал ряд сакральных и правовых процедур, обеспечивавших строгую ответственность сообщества метрополии и всей группы отбывающих переселенцев. Соблюдение взаимных обязательств обеспечивалось
клятвами и обращениями к богам. Судя по ахейскому эпосу, эллинство придавало большое значение клятвам отдельной личности — в «Илиаде» их приносили боги (XV, 40; XIX.127) и герои (I, 76; IX, 132; X, 328-331; XXIII, 584-585). Несомненно, и в XI в. такие обязательства сохраняли силу. Однако можно полагать, что при организации апойкий присягали не все соплеменники, но лишь верховные власти метрополии, тогда как от выезжающих клялись все военно-способные мужи и старейшины каждого подразделения общеплеменных кланов.
Не исключено, что в тревожное XI столетие метрополии оказывали сильное давление на намеченных к выселению соплеменников. Такую позицию могли диктовать не только конкретные политические или демографические условия, но и общее суровое мировоззрение тогдашней Эллады. Кланово-племенные порядки требовали соблюдения принятых правил и отдельных решений от каждого соплеменника; отказ от послушания им делал эллина, а иногда и весь его клан, беспомощным в обществе и неизбежно навлекал на него гнев богов. Эти представления стечением времени видоизменялись, но не слабели1.
Естественно, что внутреннее устройство апойкий в основном повторяло политическое устройство и правопорядки своих метрополий и установления общеплеменного сообщества. Но обоснование в заморских землях потребовало серьезных дополнений к правовым обычаям новых апойкий, во владения которых входил не только главный город, но и поселения на окружающей его хоре. Геополитическое окружение малоазийских полисов усиливало их политико-правовую деятельность, она отличалась большей динамикой, чем изменение правопорядков в их метрополиях.
Особенно остро стояла проблема безопасности каждой группы эллинских апойкий, которую обеспечивали только их собственные ополчения и умение поддерживать мирные отношения с окружающим коренным населением. Наиболее важными были мирные кон-
такты с соседними позднехеттскими царствами, среди которых выделялись Лидия, Кария и Ликия1. Для успешного регулирования внешних связей каждой группе апойкий были настоятельно необходимы сплоченность и политико-хозяйственная сила каждого ее полиса. Эти потребности содействовали быстрому развитию городской жизни в средоточиях каждой апойкии, превращавшейся в сочетание основного города и его сельской округи. Ход процесса сопровождался важными новшествами во многих разделах обычного права и в то же время дальнейшим ростом самосознания эллинства, укрепившегося на малоазийском поморье. Некоторые достоверные сведения об их ранней истории позволяют судить о происходивших изменениях.
Весьма важны сообщения авторов о прочном политическом сплочении единоплеменных территорий, образовывавших Эолиду, Ионию и Дориду. Геродот передал, что у эолян был союз Двенадцати городов (I, 149-150), также Двенадцатиградие образовали ионяне (1,142-143), доряне же имели только Шестиградие (1,144). Каждое единоплеменное объединение консолидировалось не только на основе общности политико-племенных порядков. Огромную роль имело общее почитание культа верховного божества, главное святилище которого в каждом объединении осуществляло сакральную защиту принятых союзных и местных соглашений. Общесоюзное святилище укрепляло сплоченность сочленов объединения не только принципиально, но и тем, что вырабатывало практические организационные формы союзного общения.
Некоторые данные о внутрисоюзной деятельности в ионийском Двенадцатиградии позволяют судить о его племенной обособленности. Так, известие Паросской хроники об основании этими ионийскими апойкиями уже в 1087/1086 г. общего святилища Посейдона Геликонского, а также сведения Геродота (I, 148) и Страбона (XIV 1, 20) указывают на то, что около середины XI в. составлявшие Ионию политико-территориальные автономные образования вели весьма активную
объединительную политику. Святилище Посейдона получило наименование Панионий (Her., I, 142-143; VI, 7; Paus., VII, 3, 5; 4, 10; 5,1). Такая четкая принадлежность святилища могла быть определена именно в XI — начале X в., когда были особенно сильны сакрально-племенные разграничения внутри всего эллинства. Сообщение Геродота о том, что ионяне сообща (κανί) посвятили Посейдону землю на северной стороне мыса Микале (1,148), позволяет заключить, что эта совместная религиозная деятельность ионян была осуществлена автономиями, державшимися строго племенной общности и потому считавшими необходимым разрабатывать особо тесные союзные связи своего объединения.
Однако, примечательно то, что ионийское Двенадцатиградие не допускало к святыням Паниониона соплеменные соседние полисы, возникшие позднее. Геродот, упоминая об этом правиле, особо подчеркнул эту обособленность (I, 143). Очевидно, в Панионионе происходили не только религиозные службы, но и совещания собравшихся на торжества представителей каждого полиса, уполномоченных своими верхами. Очевидно, именно в Панионионе на торжествах высокочтимого Посейдона1 союзники обсуждали важнейшие вопросы внутренней жизни своего объединения (например, использование общего земельного фонда) и внешнеполитического курса всего союза или отдельных его членов. Несомненно, жесткое ограничение доступа к святыням отражает четкое политическое обособление всего Двенадцатиградия от других частей ионийского массива. Это правило может быть истолковано как один из признаков возвышения интересов раннегосударственного союза над принципом общеионийской племенной политики.
Аналогичные установления имели и доряне в своем Шестиградии — Геродот сообщил, что только члены этого объединения могли участвовать в праздниках, посвященных Аполлону и происходивших в Триопском святилище (I, 144), причем даже соседние доряне, не входившие в союз, были лишены доступа на эти торжества. Историк отметил, что Шестиградие строго требовало от своих членов неукоснительного соблюдения древних сакральных уставов Триопия. Так, позднее, когда святотатство галикарнасского атлета не было наказано его полисом, весь полис Галикарнасс был исключен из союза пятью остальными полисами. Бесспорно, именно присущая дорянам
устойчивость древних правопорядков способствовала росту значения праздников в Триопии, подробно описанных в I в. до н. э. Дионисием Галикарнасским (IV, 25) и надолго остававшихся особо чтимыми торжествами эллинства1.
Четкая политико-сакральная обособленность двух упомянутых союзов малоазийских эллинов ясно показывает, что на чужбине эти хорошо сплоченные крупные сообщества довольно скоро поставили локальные интересы выше общих принципов ионийского или дорийского единства. По-видимому, и эоляне имели схожие установления2. Отграничение ранее сформировавшихся союзов в сакральной сфере от позднее возникших единоплеменных полисов является важным свидетельством того, что внутри всего эллинства, материкового и малоазийского, уже достигли большой силы правовые установления, обеспечивавшие политико-правовую самостоятельность каждой крупной части всего этноса. Общепризнанная автономия каждого из крупнейших союзов указывает на то, что в Элладе в XI-X вв. происходило, хотя и медленно, дальнейшее развитие разных форм государственной системы. Возможно, что сложившиеся еще в материковых областях раннеполисные учреждения получили более быстрое развитие в союзах малоазийского поморья. Однако ведущие направления изменений политического устройства вели к формированию множества автономных политических единиц в пределах одноплеменных общностей, составлявших этнически единый массив эллинства.
Естественно, что выработка раннеполисных правовых норм требовала интенсивной деятельности знатоков обычного права и дальней-
шего роста правосознания всего этноса и его отдельных частей. Именно в этот период в политической жизни Эллады могло возникнуть понятие автополитии — независимой государственности. На его возможность указывает термин ή αύτοπόλις — «независимое государство», употреблявшийся, как сообщил Фукидид (V, 79), в правовой практике Лакедемона и Аргоса даже в V в.
Усложнение правовой деятельности в ΧΙ-Χ вв. должно было содействовать уточнению прав и обязанностей различных категорий субъектов права: всего эллинского массива, крупных общеплеменных союзов, областных и мелколокальных племенных союзов и клановых сообществ. В клановом праве следует предполагать различия правоспособности разных групп кровных родичей, составленных в зависимости от возраста, военной доблести или особого места в системе данного клана. Как известно, родство ведут по линиям и степеням; правоспособность родственников по прямой линии — лиц, происходящих одно от другого, обычно более весома, чем родичей по боковой линии, имеющих общего предка. Также различались правомочия родственников различных степеней родства. Можно предполагать, что в кланах сохраняли полную силу многие правопорядку созданные еще во времена родоплеменного строя. Но реальные условия жизни в XI—IX вв. и рост численности сородичей разных категорий должны были способствовать правотворчеству на уровне именно клановых сообществ. Естественно, развитие правового сознания в кланах уцелевших ахейских монархических обществ значительно опережало движение правовой мысли и культуры государственно-племенных образований областей, захваченных северными эллинами. Но не все детали происходивших нововведений могут быть выяснены. Можно лишь предполагать, что уже тогда разновидность политей начала создавать отличия прав своих политов от положения инополитов — эллинов из других полисов.
Все же можно утверждать, что напряженная правовая активность в хозяйственной и политической сферах деятельности каждой из множества автономий должна была ускорить развитие и упрочение раннеполисных учреждений, иногда существенно отличавшихся в различных землях страны. Но эти различия, становившиеся постепенно все более устойчивыми, не останавливали рост общности духовного мира всего эллинства. Этническое самосознание опиралось на традиционный фонд сакральных, этических и нравственных воззрений, созданных эллинством за многие столетия. Именно эти ду-
ховные ценности помогали этносу находить способы правового урегулирования противоречий, иногда доходивших до военных столкновений. Естественно, что множественность противостояний (мелких соседских или значительных межобластных и межсоюзных) должна была усиливать меры по упорядочению и обновлению основных установлений обычного права каждой земли и всей Эллады. При этом особо важное влияние на сдвиги правовой мысли должна была оказывать разница предшествующей геополитической истории каждой области. И если население земель, переживших завоевания или, наоборот, успешно их отразивших, должно было более энергично приспосабливать свои правопорядки к резко изменявшимся реальным условиям, то в областях, не затронутых военными действиями и сохранивших часть устоев позднего племенного строя, правотворческая деятельность могла идти более плавно.
Несомненно, сложной была правовая история земель, где сохранились монархические системы. Но в каждом отдельном случае характер царской власти мог претерпевать особые изменения. Уже в самые давние времена, видимо до XII—XI вв., царевластие было обусловлено какими-то соглашениями. Фукидид упомянул о них кратко: πρότερον δε ήσαν έπι ρητοΐς γέρασι πατρικαι βασιλεΐαι (1,13, 1). Слова историка об «оговоренных почестях» наследственных царей согласуются с указаниями ахейского эпоса о взаимосвязи привилегий и обязанностей царей. Так, Беллерофонтиды, царившие в Ликии, доблестно сражались впереди всех: за это они получали от народа самые лучшие земли и основные блага (Il., XII, 311-330). Каких-то соглашений с народом достиг и добивавшийся царской власти Атрей1. Видимо, старинные обычаи способствовали постепенному ограничению власти басилеев, закончившемуся в некоторых землях тем, что басилеи, став лишь высшими военными, сакральными или судебными магистратами, утеряли свое исключительное верховенство в тех государствах. Отмеченные еще Аристотелем (Pol., III, 9, 8 1285 b), эти изменения морально-политического и отчасти религиозного содержания понятия βασιλεία свидетельствуют, что после XII—XI вв. материковое эллинство по-иному относилось к монархическому строю.
Правда, аналогичные процессы происходили в малоазийских эллинских полисах и даже на Кипре. Этот остров имел оживленные
контакты с Критом в XV в., с XIV в. начали развиваться связи с ахейским миром. С конца XIII в. на Кипре обосновались переселенцы из балканской Эллады, образовавшие несколько небольших, но устойчивых царств. Яркие сведения об их ранней деятельности доставили раскопки городища Маа-Палайокастро на западном побережье острова. Там переселенцы быстро возвели мощные оборонительные стены и жилые дома; бытовые древности из этого города свидетельствуют, что прибывшие ахеяне поддерживали длительные устойчивые связи с коренным населением1. Уже в XI в. позднеахейские царства на Кипре достигли значительного благосостояния, как свидетельствуют остатки нескольких дворцов и городские некрополи, раскопанные в 1960-1990-х гг. Документы из кипрских полисов указывают на сохранение там царской власти даже в V в., что позволяет предполагать применение там некоторых правовых установлений, созданных еще ахейскими династами. Ведь традиционность была характерной чертой материальной и духовной жизни кипрских эллинов2.
Изменения сохранившегося в ряде материковых земель института царской власти должны были усиленно содействовать сближению этих политических сообществ с обитателями областей, где позднеплеменные союзы постепенно развивали начала раннегосударственных форм правления. Такому укреплению этнополитической общности Эллады способствовал не только рост этнического самосознания, но и устойчивое единообразие традиционно-эллинских племенных правопорядков. Особенно значимым было сходство внутриплеменных установлений, регулировавших порядки всего племени, отношения между составлявшими его кланами, а также внутриклановые связи. Эти уложения обычного права должны были приобрести особое значение в XII-X вв., когда военные действия и перемещения отдельных групп коренного населения нередко нарушали мирную жизнь.
Память эллинского народа сохранила воспоминания об этих трудных временах. Фукидид особо отметил, что страна, охваченная перемещениями и переселениями, долгое время не имела покоя и не набирала сил (1,12,1). В таких условиях не только все племя, но даже единичные кланы могли решиться на целесообразные изменения традиционных обычаев. Например, выселение в апойкию части сородичей было чрезвычайным нарушением принципа территориального единства клана. Такое событие требовало усиленной работы клановых правоведов для успешных решений сакральных и хозяйственных проблем делимого кровно-родственного сообщества. Но основные традиционные правила семейно-клановых связей, вероятно, оставались устойчивыми.
Зато в сфере межплеменного и межсоюзного права должны были происходить существенные сдвиги. За сравнительно короткое время изменились размеры земельных владений эолян, дорян и ионян, что вызвало передвижения множества мелких племен и даже кланов. Нередко ход событий неизбежно приводил к отказу от политики военных нападений и к выработке практических соглашений с соседями. Ведь воспроизводство военной мощи каждого племени затрудняли не только военные потери, но и ослабление хозяйства полиса из-за убыли полноценных работников. Отсюда — ухудшение жизнеобеспечения подрастающих поколений, ведшее к тому, что новые ополченцы были менее способными к овладению трудным военным делом тех времен. Как известно, захватившие Лаконию доряне ясно учитывали эти обстоятельства и соответственно построили свои военно-хозяйственные порядки.
Конечно, множественность политических сообществ, стремившихся к автаркии и автономии, порождала частые силовые и политические столкновения и конфликты. Однако, как показывают источники, острота противоборств постепенно уменьшалась и возрождался авторитет междуэллинских правовых обычаев и связей, освященных общими религиозными установлениями. О крепнувшем умиротворении внутри Эллады ясно свидетельствует широкое распространение общих технологических знаний и идеологических представлений в XI—X вв. Развитие практических и духовных контактов внутри этноса, сохранявшего политико-правовой полиморфизм своих крупнейших частей, настоятельно требовало напряженной работы правоведов во всех землях.
Новые исторические события и условия вызывали необходимость дополнения старых и создания иных конкретных правовых установлений. Правотворчество шло в двух направлениях: выработка более
подробных и точных правил внутриэллинского общения, а также создание и расширение правопорядков, касавшихся внешнеполитической деятельности всего этноса.
Предшествующие страницы были посвящены попыткам выяснить этноправовое содержание достоверно известных событий из истории Эллады в XII-X вв. Имеющиеся точные факты предоставляют важные данные об уровне правосознания этноса, давно обладавшего высокоразвитым правовым чувством, как ясно свидетельствует эпос. И после дорийско-эолийских переселений поиски всеобщей справедливости, освященной властью Зевса, божественного законодателя, определяли важные сдвиги в политико-правовой деятельности эллинов. Одним из первых крупных сдвигов был отказ от письменной фиксации правовых действий, столь разработанной в управах ахейских монархий. Этот кардинальный шаг в духовной жизни почти всех земель показывает, что в XII и последующих столетиях неписаные нормы обычного права стали единственными регуляторами хозяйственной и культурно-политической жизни страны. Естественно, что различные племенные и областные установления вливались в этноправовое наследие прошедших времен и способствовали дальнейшему развитию правотворчества народа. Но многие основные моральные ценности, созданные этносом еще во времена позднеплеменных и раннемонархических общественных систем, продолжали жить в правосознании последующих поколений.
Здесь уместно напомнить: уже ахейский эпос ярко выразил силу многих нравственно-правовых норм эллинства, получивших особое развитие в миросозерцании всего народа в I тысячелетии до н. э. Например, суровое осуждение противоправных поступков смертных и богов, даже самого Зевса (Il., XIX, 91, 125-131), достигло самого совершенного выражения в юридических формулах поздних полисных законов.
Надлежит указать, что наличие гуманных черт в психологии всего этноса проявилось и в военно-политических событиях XII-X вв. Применявшееся тогда военное право не требовало полного истребления противников-эллинов даже при острых идеологических столкновениях. Ведь царский клан Нелеидов смог уйти из своего неукрепленного дворца в мессенском Пилосе даже с большим числом приближенных, как сообщил Геродот (V, 65), хотя завоеватели яростно уничтожили всю резиденцию династии. Видимо, они жестко отвергали даже материальные следы низвергнутого царевластия.
Но в других случаях, как было отмечено выше, одержавшие победу северяне стали на путь договорных соглашений с покоренными местными эллинами. Эта последовательная смена норм военного права на применение договорных отношений ясно показывает силу внутри-эллинского обычного права. Его не погубило длительное (около 400 лет) сопоставление раннемонархических установлений в ахейских царствах1 с правопорядками поздних родоплеменных сообществ в северных землях страны. Возможно, что рост политического полиморфизма после эолийско-дорийских вторжений (когда в Элладе установились уже три соседствовавшие формы общественного устройства: позднеплеменные сообщества, раннегосударственные образования, в устройство которых вошли главные древние правительствующие звенья, созданные отдельными племенными массивами во времена их развитого первобытного строя2, и позднемонархические политейи) особенно способствовал увеличению правовой практики и, естественно, развитию местного и общеэллинского правотворчества.
Политическое многообразие разных частей крупного эллинского массива определило высокий уровень сложности его правовой истории. Но эти трудности эллины смогли преодолеть благодаря силе их этнорелигиозного единства, общности многих технологических приемов хозяйственной деятельности всего этноса и единству основ его духовного мира. Именно этническое самосознание, единоверие и языковая общность направляли практические усилия по сплочению этноса, а также обеспечивали непрерывное развитие общего духовного мира всего эллинства. Устойчивость общеэтнических психологических черт способствовала последовательному росту правового чувства эллинства, что вело к углубленной разработке правовых
установлений всего народа и его самоуправляющихся частей. Недаром в XI-IX вв. получил такое признание ахейский эпос, в котором возвеличены моральные, освященные богами и давней эллинской традицией идеи, причем в нем столь же категорично осуждены нарушение справедливости и своеволие Атрида. Правовая мысль этноса в те времена отражала настоятельные поиски общества, строившего свои правопорядки на принципах все большего ограничения единовластия и расширения полномочий должностных лиц различного уровня во всех сферах управления.
До некоторой степени развитию правового сознания весьма способствовали последствия насильственных изменений политической системы в ряде земель страны. В Элладе одновременно развивалось тогда три типа общественного устройства: кланово-племенной строй в северо-западных землях, раннеполисный-позднеплеменной быт дорян и эолян, а также трансформировавшийся с различными особенностями позднемонархический строй. В недрах последнего уже складывались элементы республиканской государственности. Политические противоречия таких образований не достигали катастрофической силы, военные столкновения имели ограниченный характер. Но геополитическая обстановка на Балканском полуострове и в ближних южных и восточных землях (с X в. рост Ассирии!) требовала укрепления общеэллинского единства. Этому отвечал рост самосознания всего эллинского этноса, сопровождавшийся созданием новых правовых положений и форм. Выше было обращено внимание на проявления указанных тенденции во внешнеполитических отношениях и во внутренних связях некоторых частей эллинства.
Общей характерной чертой правосознания XI и последующих столетий, ясно выступающей в системе эллинского обычного права, было дальнейшее усиление роли сакральных норм при создании общеэллинских юридических положений. Особенно важны были религиозные установления, практически содействовавшие урегулированию политических отношений всех частей эллинского народа. Даже вторгшиеся в Пелопоннес завоеватели, эоляне и доряне, довольно скоро обратились к сакральным правопорядкам, чтобы заложить новые формы общеэллинского сближения (см. гл. 2). Следует полагать, что в основе такой политики лежали представления не только о единстве эллинского народа; скорее главной была мысль о том, что более сплоченный мир эллинства будет успешнее отражать внешние нападения. Конечно, в XII—XI вв. это понятие только начало развиваться.
Примечательно, что созданием организационных форм, которые могли бы выражать идеи общеэллинского единства, занялись первыми эоляне и доряне. Видимо, накопленный ими длительный опыт межплеменных и межсоюзных контактов сохранял свою полную силу, тогда как основанный на страхе, как сообщил Фукидид (1,9,3), военный союз ахейских монархий оказался непрочным и даже обесславленным. По-видимому, успехи золийско-дорийских договоренностей относительно движений в Пелопоннес и раздела захваченных там земель послужили толчком к дальнейшему развитию договорных отношений не только в пределах отдельных земель, но и внутри всего эллинского массива. Убедительным свидетельством выработки общеэллинских принципиальных соглашений по важнейшим вопросам внешней политики является трехчастное движение переселенцев из материковых областей на малоазийское приморье.
Несомненно, еще остается много пробелов в наших знаниях об этом сложном и долговременном процессе. Все же достаточно бесспорно понимание огромного значения указанных событий: эллинство более или менее согласованно осуществило расширение своего земельного фонда, причем захват и освоение новых земель на малоазийском поморье производили основные племенные союзы по отдельности, что требовало выработки новых межсоюзных договоренностей. Ведь условия каждой области были различными [например, Геродот особо отметил благоприятный климат Ионии (I, 142)], но ни доряне, ни эоляне не оспаривали права ионян на их владения. Примечательно, что все три области, особенно Эолида, были заселены довольно свободно, что уменьшало возможность конфликтов между соседними апойкиями из-за недостаточности хоры. Очевидно, политико-правовая мысль народа уже в XI-X вв. предусматривала необходимость избегать местных столкновений среди эллинских переселенцев на чужбине.
Отыскивая правовое содержание столь крупного и известного события, как обоснование эллинов на восточноэгейском поморье, отметим еще раз, что каждый союз тщательно поддерживал свою политико-культурную обособленность. Эта направленность позволяет понять идеологию всего этноса, имевшего теперь ярко выраженную общую этническую традицию и, вместе с тем, последовательно поддерживавшего внутреннюю самобытность каждой своей крупной части. Указанное обстоятельство бесспорно свидетельствует, что принцип автаркии практически получил большое развитие в политической мысли
всего этноса. Однако он не отражался отрицательно на главенстве общеэллинского самосознания. Видимо, этнос считал вопросы политического устройства второстепенными по сравнению с принципами своего этнического и религиозного единства. Такие взгляды были естественными: эллинство пережило крупные идеологические сдвиги в сфере политических воззрений, однако твердо сохраняло многие духовные ценности прошлых столетий. Ведь сохранение традиционных моральных воззрений содействовало укреплению этнической сплоченности и психологической устойчивости всего общества.
Отмечая практическое развитие принципов самоуправляемости в XII-X вв., заметим, что это направление было единственно реальным в политической жизни этноса. Эллинский массив включат тогда различные политико-правовые образования — от позднеплеменных обществ до монархических государств, уцелевших в некоторых землях. Политико-культурное своеобразие разных земель отступало перед общностью всего этноса и его религиозного миропонимания, перед сходством ряда разделов хозяйственной жизни народа, перед разумным пониманием значимости общей родины, обеспечивающей всему этносу жизнь.
Но политическое расчленение, несмотря на вторичность своих позиций в мировоззрении эллинства, оказывало и положительное влияние на все стороны жизни этноса. Например, автономизм развивал правосознание и правовую культуру народной массы. Множество самоуправляемых образований, имевших, естественно, различные уровни правоспособности, вело интенсивную правовую деятельность, включавшую не только соблюдение общепринятых установлений, но и необходимое правотворчество. Тем самым в Элладе значительное количество правоспособного населения участвовало в развитии правовой практики, а наиболее сведущие люди были активными деятелями при корректировке действовавших уже правовых обычаев и создании новых правовых положений. Конечно, процессы правообразования отличались в землях с различными системами управления, но всюду они исходили из общих первооснов правовой культуры этноса. Ее важной чертой было сохранение особенностей неписаного обычного права каждым племенным сообществом, хотя все они уже являлись субъектами общеэллинского права, тоже неписаного.
Следует полагать, что именно усиление значения автаркии постепенно привело к возникновению раннеполисной государственности. Это были еще государственно-племенные образования, так как
племенные отношения и правопорядки оказывали большое влияние на характер складывавшихся форм государственного управления большинства земель Эллады. Правда, в иных уцелевших царствах преобразование монархических правопорядков испытывало воздействие и клановых сообществ (см. гл. 3). Но хотя ранние формы полисной государственности еще сохраняли ряд черт от племенного и монархического устройств, часть которых не утратила своего значения и в зрелых республиканских полисах, однако известные события истории народа в XII—XI вв. позволяют заключить, что уже тогда происходило создание раннеполисной системы устройства. Жизнь народа менялась, что неизбежно требовало новой структуры его властей.
Правовое значение известных исторических событий указанных столетий бесспорно свидетельствует, что тогда же формировались правовые установления, отвечавшие требованиям государственно-племенного устройства, в недрах которого созревали принципы и правопорядки вырабатываемого эллинским народом нового вида государственного устройства — полиса.
Действительно, изучение политико-правовых аспектов достоверных источников XII—XI вв. показывает, что тогдашнее обычное право Эллады было достаточно разработано и заключало ряд разделов. Из них ясно можно выделить такие разделы:
I. ВНУТРИНАРОДНОЕ ПРАВО
A. Общеэллинское
Б. Межсоюзное племенное
B. Внутрисоюзное племенное Г. Межплеменное право
Д. Внутриплеменное: 1. Общее; 2. Клановое Е. Межполисное
II. МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО
А. Общеэллинское право, определявшее контакты с весомыми иноплеменными союзами и отдельными царствами.
Б. Регионное международное право, регулировавшее связи отдельной государственно-племенной автономии с близлежащими иноэтническими владениями. Надо полагать, что в реальной действительности применялись и установления, не укладывавшиеся в предлагаемую предварительную классификацию, но более полно отвечавшие характеру каждого кон-
кретного случая. Такие нормы могли иногда иметь лишь ограниченную силу, возможно и на определенное время.
Названные выше области обычного права выделены при изучении правового содержания некоторых известных ныне событий истории Эллады в XII-X вв. Полученные данные свидетельствуют о правовом регулировании ряда общеэтнических и местных вопросов жизнедеятельности народа, а также о том, что уже существовавшие формы правообразования отвечали запросам общества, имевшего строй, более сложный, чем кланово-племенное устройство. Выясняющиеся новые правопорядки позволяют с уверенностью заключить, что в указанные столетия Эллада вступила в период формирования раннеполисного строя.
Важно то, что этот процесс происходил в условиях достаточно устойчивого политико-правового развития страны. На это указывают неуклонный подъем хозяйственной деятельности этноса, укрепление внутриэтнических отношений, рост значения общих идеологических ценностей, освященных религиозным единомыслием. В Х-IX вв. особенно ясно выступает единство художественной мысли, которую развивало творчество мастеров геометрического стиля, работавших почти во всех землях Эллады.
Характер раннегосударственных образований эллинства следует определить, исходя из устройства высланных на малоазийское поморье апойкий: все три области были заселены автономными полисами. Это обособление новых самостоятельных центров на территории трех главных племенных союзов ясно указывает на то, что в материковой Элладе выделение автаркичных политических единиц уже стало реальным явлением в жизни страны. Естественно, что полисные образования, возникшие эволюционным путем, сохраняли в своей государственной организации многие обычаи и правопорядки предшествовавших им обществ, позднеплеменных или монархических. Особенно важным было сохранение традиционных обычаев народоправности, выработанных за многие тысячелетия племенного быта: социальные позиции племенных ополченцев, обеспечивавших своему сообществу жизнь и землю, были всегда прочны. Даже в ахейских монархиях, судя по пилосским текстам конца XIII в., сельский дамос был достаточно значимым субъектом земельного права. Общественная весомость средних слоев в каждом клане и каждом племени должна была возрасти в начале XII в., полном внутренних столкновений и передвижений. Одновременно росло правосознание и усложнялась психологическая жизнь обитателей всей Эллады.
Несомненно, в каждой земле местные правопорядки воздействовали на пути приспособления к новым хозяйственно-политическим условиям, что сказывалось и на характере растущих форм раннеполисного устройства. Особенно хорошо это заметно на примере отличий государства в Аттике, эволюционно сложившегося на монархической основе, от структуры спартанского полиса, созданного вторгшимися завоевателями-дорянами. Именно традиционное или, наоборот, резко изменившееся социально-правовое положение массы основного населения каждой земли оказывало определяющее влияние на развитие четко различавшихся форм полисного устройства.
Многие звенья данного процесса в геополитически расчлененном, но этнически едином, массиве эллинства еще неизвестны. Однако основной общей чертой раннеполисных образований была устойчивость их кланово-племенных традиций, ясно проявляющаяся в последующей истории ряда эллинских земель. Именно эти уставы и обеспечивали сохранение реальных прав каждой группы населения на участие в духовной и материальной деятельности своего раннего полиса. В дальнейшем усложнение структуры обществ и, как следствие, изменения типов политей влияли на силу правовых обычаев, определявших правоспособность свободнорожденных эллинов. По-видимому, в X-IX вв. имущественное неравенство внутри кланов местами уже стало подрывать авторитет древних установлений (см. гл. 3).
Существенные факты из истории малоазийских апойкий бесспорно указывают на то, что укрепление автономных полисов в X-IX вв. достигло там значительной степени, причем некоторые государства вели активную враждебную политику против соседних эллинов. Так, ионяне из Колофона захватили эолийскую Раннюю Смирну около 800 г., как датировал Дж. Кук1. Сообщение Геродота (I, 149-150) об этих событиях согласуется с фактом возведения ранних стен города еще в середине IX в. Эолийский союз вскоре потерял Смирну: ее граждане все ушли в сельский храм, оставив в городе принятых беглецов-колофонян. Эти ионяне закрыли ворота и не пустили обратно хозяев полиса. Конфликт разрешил межсоюзный договор: ионяне получили Смирну, отдав имущество ее прежним гражданам. Их приняли к себе другие эолийские полисы. Описанный конфликт свидетельствует об остроте межполисных противоречий, о росте обособленности малоазийских полисов и о значении межсоюзных договоров.
Аналогичные процессы происходили и в материковой Элладе, где народ, непрерывно обитавший в своей стране, развивал полисную государственную систему иногда менее быстро1, но зато с более плавным ходом преобразований. Замедленность образования полисных правопорядков в ряде областей способствовала длительной эволюции их давних кланово-племенных и позднемонархических установлений, постепенно враставших в столь сложный государственный мир, каким была полисная Эллада. Но именно эта постепенность позволила самому эллинству в XII-X вв. выработать свою особенную многовидовую форму государства, каким был полис. Создавая полис, народ сохранил в его системе ряд разумных принципов организации органов управления всей областью или ее частями, сформулированных еще в дополисные времена.
Как показывает хозяйственная история Эллады, в начале I тысячелетия эллинство последовательно продолжало древние традиции в сфере производства, обогащая их новыми важными знаниями и технологическими усовершенствованиями. Менее рельефны сдвиги в характере духовного мира всего этноса и его отдельных частей. Однако немногие, но существенные факты показывают кардинальные изменения самосознания эллинства. В интеллектуальном развитии народа уже проявился его отход от части традиционных религиозно-мифологических представлений о неограниченном значении воли богов в событиях жизни человечества2. Новые взгляды открывали возможность разумного и последовательного приспособления еще сохранившихся традиций племенного быта к изменявшимся реальным условиям в материковых островных эллинских землях.
Указанная деятельность была особенно важна в области правовых воззрений общества. Как известно, в раннеполисных образованиях эллины не только удержали ряд древнеплеменных обычаев, но и активно использовали их при требованиях растущих государственных систем. Первоочередным был вопрос о правовом положении и правоспособности всего племенного массива каждой земли и отдельных групп, прежде всего кланов, его составлявших. Несомненно, что народ прочно держался за свои права, с чем сначала считались даже
завоеватели-доряне. Полисные правопорядки, формировавшиеся в других землях, первоначально исходили из основных местных обычаев правоспособности всего свободнорожденного населения — ведь все правовые нововведения должны были получать одобрение сообщества коренных обитателей.
Именно сохранение обычаев племенного народоправства в течение длительного роста полисной системы государств позволило развивавшейся правовой мысли Эллады постепенно трансформировать исконные обычаи автохтонного населения страны в сложные нормы полиса, государства, в котором свободное население было носителем различных законно установленных прав. Но даже неодинаковая правоспособность отдельных субъектов права в различных землях была сохранена (или выработана заново) и стала реальностью в государственной истории Эллады благодаря интенсивному развитию эллинского самосознания и его собственной политико-правовой мысли. Естественно, указанный процесс в идеологии народа потребовал много времени и усилий этноса. Назовем лишь такую сложную задачу духовного движения этноса, как переход к самосознанию гражданина полиса, что настоятельно требовало основательных сдвигов в психологии этноса и его различных частей.
Установленное ныне основательное усложнение хозяйственного и общественного развития эллинства, непрерывно обитавшего в своей земле и долго не допускавшего чужеземных военных вторжений, требует пристального изучения его истории в XII-X вв. Наука располагает рядом фундаментальных трудов, вышедших в 1950-1990-х гг. Но не все недавние издания могут быть названы основательными.
Вновь упомянем взгляды Ч. Г. Старра, который считает «подозрительными» сведения исторической традиции и эпоса эллинов об истории их страны до конца VIII в. Это предубеждение привело его к необоснованному заключению о примитивной политической жизни эллинства около 1100-700 гг.; столь же категорично названный автор пишет о «дегенеративном» художественном творчестве эллинов между 1125-1025 гг., о «внезапном» интеллектуальном подъеме около 720-680 -χ гг. Ограничимся лишь этими выдержками из обеих книг Ч. Старра1. Они ясно показывают, что автор не затруднял себя внима-
тельным изучением достоверных источников. Поверхностные взгляды Ч. Г. Старра уже подробно и убедительно раскритиковал Э. Д. Фролов1, что позволяет мне ограничиться кратким их упоминанием.
Странными представляются решительные утверждения Ю. В. Андреева о том, что в развитии Эллады произошел кардинальный регресс после крушения ахейских монархий; о том, что в XII-X вв. греческое общество было отброшено далеко назад на стадию первобытно-общинного строя. В 1993 г. ученый «открыл» разрыв единого культурного развития эллинства, механически разделив его на две цивилизации: микенскую и нового эллинского типа2. Приведенные мнения Ю. В. Андреева свидетельствуют, что исследователю, знакомому со многими фактами развития эллинства в XXX-VI вв. до н. э., все же не удалось достичь разностороннего понимания непрерывной сложной истории эллинского народа. Ведь Эллада, как и другие страны древности, например Египет, пережила период внутренних междоусобий, принесших части земель страны ухудшение материальных условий жизни. Но единый массив эллинства смог преодолеть разруху, сохранив, местами же восстановив свой хозяйственный и интеллектуальный потенциал. Этому процессу весьма содействовало то, что эллинство интенсивно использовало свой опыт предыдущих столетий, особенно в хозяйственной сфере. Однако Ю. В. Андреев остановился лишь на некоторых явлениях тогдашней истории Эллады, не уделив должного внимания наиболее существенным источникам и принципиально важным фактам. Этот метод придал его построениям спорное значение.
Дискуссионные заключения отдельных ученых не останавливают развитие науки; они даже содействуют более активному исследованию известных достоверных фактов истории Эллады в XII—VII вв.3
На предшествующих страницах я попыталась изложить некоторые выводы и предположения о значимости и характере исторических событий, известных в политико-правовом развитии эллинства в указанные столетия. Особо подчеркнут был рост этнического самосознания эллинства и его единства, который отчетливо проявляется в столь важных сферах деятельности народа, как сакральные воззре-
ния и общеэллинское международное право. Примечательно, что общеэтническое единство последовательно укреплялось в условиях усиливавшегося политического обособления земель, что вело к формированию различий в устройстве общества каждой области. Но политико-правовые особенности внутреннего строя множества частей этноса занимали подчиненное место в мировоззрении народа, объединенного общностью сакральных воззрений, общим языком и давним общим владением своей землей. Важную роль должно было играть понятие этнического единства всех эллинских племен. Следует полагать, что возникшее еще во времена племенного быта общеэтническое сознание становилось более крепким по мере усложнения отношений с соседними государствами, иноплеменными союзами и народами. Видимо, уже к VI-V вв. этническое самосознание эллинства получило довольно глубокое определение — недаром Геродот писал, что афиняне не могут предать единство с эллинами по крови и языку, общеэллинские святилища и жертвоприношения, а также одинаковые обычаи — αΰτις δε το Έλληνικον έον δμαιμόν τε και όμόγλωσσον, και θεών ιδρύματα τε κοινά και θυσίαι ήθεά τε όμότροπα, των προδότας γενέσθαι Αθηναίους ούκ άν εΰ έχοι (VIII, 144).
Осознание этих фундаментальных ценностей выработалось в результате длительного исторического развития эллинского народа. В этом процессе период от XII до VII вв. занимает особо важное место. Именно в указанные столетия эллинство, развивая различные формы раннеполисной государственности, сумело вложить принципы древней племенной народоправности сначала в положения о правоспособности всего сообщества свободных, а затем в законы о гражданстве и политах в политейях различного типа. Но основы этой политико-правовой концепции эллинский народ интенсивно вырабатывал в эпоху своей ранней государственности, виды которой были довольно различными. Естественно, что самобытная культура независимого народа отгораживалась от воздействий Хатти, новохеттских государств, Египта и других ближних царств.
Автономия духовной жизни эллинства исправно служила до конца VI в. высокому интеллектуальному подъему этноса и его военного потенциала. Независимая Эллада сосредоточенно занималась внутренним развитием своих земель.
Блаватская Т. В.
Черты истории государственности Эллады. — СПб.: Алетейя, 2003. — 409 с. — (Серия «Античная библиотека. Исследования»).
ISBN 5-89329-632-Х
© Издательство «Алетейя» (СПб.),
2003
© Т. В. Блаватская. 2003