«Люди сами делают свою историю» 1. Каждый из них живет при этом в определенных условиях, окружен определенными вещами, подчинен определенным традициям и привычкам, которые все вместе не могут не воздействовать на то, как именно такой человек «делает свою историю». Столь же очевидно, однако, что историческое и бытовое поведение отнюдь не тождественны, а подчас и никак не связаны друг с другом. Римский император Флавий Веспасиан был скуп и в быту неприхотлив, его сын Тит, сменивший Веспасиана на престоле, был щедр и любил горячие ванны. Что это дает для понимания римского принципата? Более или менее ничего,— как правители они вели себя совершенно одинаково. Связи между бытом и историей одновременно и непреложны, и сомнительны. Они есть, и их как бы нет. Они, другими словами, существуют не как данность, а как проблема.
Приступая к ее решению, необходимо иметь ясность по ряду предварительных вопросов. Первый из них состоит в том, зачем вообще надо исследовать отношения между историческим процессом и бытовой повседневностью, дает ли это что-нибудь исторической науке и если да, то что именно?
Познание — всякое познание — состоит, в частности,
в том, что в многообразии окружающих явлений мы обнаруживаем общее, открываем их внутренние связи и формулируем законы, ими управляющие. В силу своей отвлеченности от жизненной полноты и конкретности такие законы «охватывают условий, приблизительно универсальную закономерность вечно движущейся и развивающейся природы» 2, «всякий закон узок, неполон, приблизителен» 3. Такова цена, которую приходится платить за раскрытие неочевидных связей между явлениями, за проникновение в их сущность. Познание, однако, не стоит на месте, оно постоянно развивается, и суть этого развития «есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту» 4. Вечно и упорно преодолевает оно узость и неполноту законов, открытых в данном их виде, вечно и упорно стремится отразить «не только абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе все богатство особенного, индивидуального, отдельного» 5.
Когда речь идет о познании исторического прошлого, все это означает, что общие закономерности, им управляющие, открытые и открываемые исторической наукой, познаются глубже, если рассматриваются, во-первых, во все более тесной связи с их реальным субъектом — живым человеком — и, во-вторых — через его повседневную деятельность, во всем многообразии и осязаемости окружающих его условий, ибо «все те обстоятельства, которые воздействуют на человека, этого субъекта производства, модифицируют в большей или меньшей степени все его функции и виды деятельности» 6. Понять его как социально детерминированного, исторически конкретного человека, понять внутренние эмоциональнопсихические стимулы его общественного поведения нельзя поэтому вне плотно и неприметно окружающих его обстоятельств, т. е., прежде всего, вне традиций повседневного существования и определенным образом организованной жизненной среды. Исследование исторического быта — необходимый шаг к тому, чтобы уловить в общественном развитии «все богатство особенного, индивидуального, отдельного».
Такой подход к изучению прошлого обусловлен не только общими закономерностями развития научного познания, но и определенными особенностями исторической науки наших дней, всей духовной ситуации второй половины XX в.— ростом интереса к проблемам культуры, изощрением и обогащением знакового языка бытовых вещей и т. д.
Следуя описанной выше логике научного познания, историки сегодня все настойчивее стремятся, с одной стороны, обнаружить действие магистральных процессов исторического развития в непосредственной фактуре общественного бытия, с другой — проследить, как сами эти процессы возникают из конкретных условий повседневной жизни. Такая тенденция обнаруживается в последнее время вполне очевидно в многочисленных и разнообразных формах. Явственно растет удельный вес исследований, посвященных теории и истории культуры, причем под культурой теперь обычно понимается не столько традиционная совокупность достижений в области науки, искусства, просвещения, сколько специфические для каждой эпохи особенности мировосприятия, формы жизни, нормы мышления и традиции поведения 7. Явления науки и искусства также все чаще рассматриваются как факты культуры именно в таком значении 8.
Усилились культурные и психологические аспекты в освещении социально-экономических вопросов и в общих характеристиках отдельных эпох и обществ 9. Сложилась в самостоятельное направление историческая социальная психология 10. Широкое использование семиотических идей и методов позволило раскрыть общественно-историческое содержание в самых обиходных проявлениях человеческой жизни 11. Появились философские работы, где исследуются «не институциональные» формы общественного поведения 12. В своей совокупности эти явления, как бы ни были глубоки различия между ними, образуют единый процесс насыщения научноисторических знаний жизненной конкретностью. Изучение повседневных форм жизни и ее бытовой фактуры — естественная составная часть подобного, столь типичного для наших дней, подхода к исследованию исторического прошлого.
Решающее влияние при этом имеет общественный и культурный опыт самого историка. В навеки неизменном
прошлом он может обнаружить что-то новое лишь в той мере, в какой он обращается к нему с вопросами, порожденными окружающей жизнью и не приходившими в голову его предшественникам просто потому, что их окружала другая жизнь, которая ставила другие вопросы. Прошлое отзовется и раскроется по-новому лишь на то, что заложено в общественном и культурном опыте историка, его времени и его народа, пережитом как его личный опыт. Поэтому изучение исторических процес-
сов через реалии повседневной жизни может и, очевидно, должно принести свои реальные плоды именно сегодня, когда вещи, быт, материально-пространственная среда играют в общественном и культурном опыте человека такую значительную роль.
Вещи, окружающие человека в быту, всегда имели знаковый смысл, и уже Гораций, например, употреблял выражение tunicatus popellus — «народишко в туниках» — для характеристики не столько одежды, сколько социального статуса (Послания, I, 7, 65). Но одно дело — знаковый смысл, который объективно присущ любому элементу бытовой среды в любой исторический период, и совсем другое — осознание этой знаковой семантики как средства самовыражения и языка культуры, появившееся лишь в современную эпоху. Не только в древней Греции или Риме, но и в рамках всего многовекового антично-феодального культурного цикла общественная действительность в целом воспринималась как расколотая на противоположные и априори неравноценные сферы — высокую сферу государственности и служения, идеологии и религии, войны и политики, вообще родового бытия, в которой, собственно, человек и реализовал себя как человек, и низменную сферу бытовой повседневности, где все — от случайного, отдельного, неродового и где человек не выражал свою сущность (всегда родовую, коллективную), а проявлял собственно индивидуальные (и потому в рамках этой системы несубстанциальные) стороны личности.
В искусстве всей этой эпохи — масса вещей и быта. Значительная часть эпиграмм Палатинской антологии посвящена художественным изделиям, вещам. Вещи выступают на первый план в решающие моменты развития литературного сюжета. Рубаха с вышитым крестиком становится причиной гибели героя «Песни о Нибелунгах», как причиной смерти богатыря Большого Морганта в итальянской эпопее XV в. является плачевная судьба его сапог. Быт заполняет полотна послеренессансных мастеров. Платок Дездемоны движет интригу трагедии Шекспира, как туфельки Филины вносят странную загадочность в рассказ Гете об ученических годах Вильгельма Мейстера. Но ни один из этих предметов не пережит героем субъективно и не выбран автором для характеристики мироощущения, общественной позиции, культурного
кредо персонажей. Как ни много быта и вещей в плутовском или бурлескном романе XVI—XVII вв., но их интерпретация выдержана в прежних традициях отношения к бытовой вещи, и задача ее — показать, насколько все бытовое неаппетитно, насколько связанный с этой сферой герой погружен в вульгарную и грубую незначительность внедуховного бытия.
Перелом наступает лишь со второй половиной XIX в. Начиная с этого времени предметно-бытовое окружение человека становится не только одной из самых ярких социокультурных его характеристик, но и одним из главных средств его самовыражения, а сама бытовая вещь — предметом художественного, социологического, философского анализа, проблемой времени. Ситуация эта была порождена рядом обстоятельств, влиявших друг на друга. Начиная с указанной эпохи резко усиливается социальная подвижность, в результате чего различные социокультурные слои и группы теперь не просто сосуществуют друг с другом в пределах одного общества, но и интенсивно взаимодействуют. Традиции, вещи, формы жизни, характерные для каждой из таких групп, на фоне других приобретают отчетливый знаковый смысл. Все больше ускоряется темп роста производительных сил, одним из результатов чего является невиданное разнообразие бытовых предметов.
Процесс этот еще усиливается и захлестывает весь мир после второй мировой войны, когда появление синтетических материалов сделало бытовую среду дешевой, легко сменяемой и потому предельно чуткой к любым веяниям. Фрак, монокль и цилиндр, кепка, гимнастерка и сапоги, джинсы, кеды и свитер на глазах переставали быть просто одеждой, как переставали быть просто деталями интерьера вазы в виде резной ладьи, кресла из стальных трубок, электрические лампы, имитирующие керосиновые. Сменяя друг друга во вкусах поколений, они отражали эволюцию ценностных ориентаций, идеологических позиций, общественного самоощущения, т. е. повседневно переживаемую историю. Ширящаяся стихия легких и дешевых, непрерывно сменяемых фабричных вещей вернула привлекательность, вес и смысл былым медленным вещам художественно-ремесленного чина. Уже с рубежа века эта противоположность начинает осмысляться как важнейшая художественно-философ
ская проблема прерафаэлитами и Рильке, мастерами Талашкина и Баухауза, а позже Гуссерлем и Хайдеггером. Ныне, под влиянием кино, телевидения, видеокассет— всех массовых визуальных средств коммуникации, которые отражают действительность в зримых материально-пластических формах,— предметно-бытовая среда, зыбкая, но внятная игра ее знаковых смыслов, проблемы, раздумья и страсти, ею порождаемые, стали одним йз центральных элементов социокультурного опыта времени.
Наличие у современного человека соответствующего общественного и культурного опыта создает весьма существенную предпосылку для углубления наших представлений о прошлом путем изучения исторического быта. Существенную, но не единственную. В разные эпохи бытовая повседневность может быть более или менее исторически выразительна, и другая предпосылка состоит в том, чтобы 6biT изучаемого общества объективно был, так сказать, исторически релевантен и адекватно отражал существо исторического процесса. Обладает ли этим свойством античное общество? Перспективно ли исследовать проблему, столь глубоко, как выяснилось, укорененную в нашей современности, на материале древних обществ Греции и Рима?
Есть множество оснований отвечать на этот вопрос положительно. Античное общество обладало рядом свойств и особенностей, благодаря которым связь между коренными процессами исторического развития и повседневной жизнью народа выступала отчетливее, чем во многие другие эпохи.
Первая среди этих особенностей — предельная сближенность хозяйственной, государственно-политической и личной, повседневно-бытовой сфер. В античном мире ОНИ так естественно И глубоко проникали друг в друга, что разделить их сплошь да рядом оказывается невозможно. Так, Рим на протяжении почти всего республиканского периода, около четырех столетий, жил войной и для войны. Война была, естественно, актом военнополитическим. но непосредственно гражданам она сулила надежды на грабеж, добычу, обогащение, вызывала личное отношение каждого человека, каждой семьи и была поэтому Фактом хозяйственно-экономической жизни римлян не менее, чем Фактом политики их государства. Но и политическая, и хозяйственная ее функции непо-
средственно реализовались через особенности социальной психологии и межличностных отношений, опять-таки их неотделимости от политики и жизни государства. Так, отношения, полководца и армии во многом строились по принципу круговой поруки и взаимных личных обязательств. От командующего зависело распределение добычи захваченной на поле боя, и регулировалось оно не законами, а обычаем и молчаливым согласием в том, что если солдаты не подведут полководца, то и он их не обидит 13. Создававшиеся здесь взаимные обязательства продолжали действовать и после окончания кампании14.
«„Политика“ и „политическая жизнь“ в Риме,— писал один из лучших современных знатоков античной политической действительности,— не была специально выделенной областью и „профессиональной сферой“. Наоборот, специфика отношений заключалась в том, что „политика“ не выделялась из „жизни вообще“, и политическая деятельность для активного и полноправного римского гражданина была не только необходимой, но и единственно возможной формой самовыявления, самодеятельности... Именно по этой причине для римского общественного сознания качества политического деятеля, „политика“, всегда сливались с общечеловеческими („моральными“) и определялись через них. Таким образом возникает уже связь (или опять-таки невыделенность, нерасчлененность!) морали и политики. Она заключается в том, что все моральные понятия и категории „политизованы“, любая же политическая акция, наоборот, должна подвергнуться моральной апробации коллектива, т. е. заслужить общественное признание и одобрение» 15.
«Человеческое» начало в жизни и функционировании античного общества проявляется особенно ярко и своеобразно в том, какую роль играли в нем разного рода контактные группы — не только упомянутые только что
воинские контингенты16, но в первую очередь всевозможные коллегии и ассоциации, сообщества и содружества. В Греции и особенно в Риме их было неисчислимое количество, они переполняли общественную действительность и как бы составляли ее плоть. Тяготение к таким социальным микромножествам, к замыканию реально-повседневной жизни в тесные, обжитые, контактные мирки характерно для большинства ранних обществ — «чем дальше назад уходим мы в глубь истории, тем в большей степени индивид, а следовательно и производящий индивид, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому...» 17. Такого рода «более обширные целые» заполняют социальное пространство между развитыми, усложненными формами общественной связи, с одной стороны, и индивидами — с другой, и в средние века 18, и в старой русской деревне 19, но нигде, пожалуй, не занимают они столь важного места, как в античном мире.
По принципу контактной группы, спаянной, помимо внешних обстоятельств, специфическими межличностными отношениями и личной зависимостью членов, строились боевые дружины вождей, защищавшие поселения архаической Греции 20. Сообщества сторонников того или иного политического деятеля продолжали и в позднейшее время играть значительную роль в политической жизни полисов, поддерживая своего руководителя в на-родно^собрании, а подчас и терроризируя его противников2^ В пору гражданских смут сходная ситуация вырисовывалась и в Риме (Sall. Jug., 31, 15; 41, 1; 85, 10; Vell. Pat. II, 7, 3; De Vir. Illustr. 65) 22. Контактными группами были важнейшие ячейки общества — фратрии и религиозные ассоциации классической Греции, фамилия в Риме, местные общины. Ни один римлянин не предпринимал сколько-нибудь серьезного шага как в домашних делах, так и в политике без совещания с «друзьями» — обычно земляками, дальними родственниками, самыми доверенными клиентами. Результатом своеобразной диффузии местно-общинных и фамилиальных отношений были не только политические группировки, но даже и, например, римские откупные компании 23. Продвинуться и утвердиться в любой области можно было, только опираясь на поддержку такой группы 24. При империи, в пору объединения греко-римского мира, повсеместно распро-
страняются профессиональные, религиозные, похоронные коллегии — все официализованные виды содружеств, «учрежденных,— как сказано в Дигестах (50, 6, 6(5), 12),— пади необходимости поддержки общества в видах его пользы» .Микромножественная структура античного общества становится в последнее время совершенно очевидной, и исследование ее конкретных форм (именно как форм жизни общества в целом) все чаще рассматривается как первостепенная научная задача 25.
Сближенность политической, хозяйственной и повседневно-бытовой сфер, повышенная роль личного фактора в политике, микромножественная структура общественной жизни делают исследование исторического быта особенно существенным для углубленного познания античного мира. Но была у этого мира и еще одна черта, благодаря которой исследование античного материала оказывается,
в свою очередь, особенно плодотворным для углубленного познания исторического быта в целом, его общей проблематики и специфических закономерностей его развития. Как всякое раннее общество, античный мир характеризовался замедленным развитием производительных сил и_общей_традиционностью существования. В отличие от обществ архаического типа,__где эта традиционность никак не была рефлектирована. он осознавал свой консерватизм как ценность а верность заветам предков — как универсальную норму,— в Риме еще категоричнее, чем в Греции: «Меры, которые принимались в старину в любой отрасли, были лучше и мудрее, а те, что впоследствии менялись, менялись к худшему» (Tac. Ann., XIV, 41, 1).
Консерватизм, убеждение в том, что лучшее позади, а движение времени несет утрату и разложение, определяли основы идеологии в официально-государственной сфере, в области философии истории, в художественном сознании. На быт, однако, эта закономерность распространялась далеко не автоматически, и дело с ним обстояло гораздо сложнее. Быт, как мы убедились? всегда втянут в идеологию, в конечном счете подчинен ей, и, соответственно, быт греков и римлян был пронизан консерватизмом. Положение женщины в греческой семье и в классическую пору все еще регулировалось архаическими нормами, давно не соответствовавшими общему уровню общественного развития; тога и туника римлян были официализованы, ритуальны и в принципе не менялись на протяжении столетий; в первые века н. э. вода, доставленная в Рим государственными водопроводами, по-прежнему распределялась по частным домам в соответствии с правилами, сложившимися за 500—600 лет до того. Но жить лучше, легче, комфортнее, красивее, менять свой быт в соответствии с достатком и по мере роста общественного богатства — непреложная человеческая потребность. А общественное богатство в античном мире росло, и временами довольно значительно рос достаток многих семей, и быт сопротивлялся консервативной идеологии, перестраивался в соответствии с новыми требованиями и возможностями.
Яснее всего противоречивость отношений между идеологией и бытом обнаруживалась в связи с так называемыми рецепциями, когда по идеологическим причинам
общество усваивало воззрения и принципы либо других народов, либо определенных эпох прошлого, а бытовая повседневность, если и следовала за идеологией, то не всегда, в чем-то подчинялась ей, в основном же оставалась верной себе, обнаруживая свои внутренние, как бы имманентные ей законы развития. Анализ исторического быта античной эпохи дает нам возможность попытаться проникнуть в эти специфические законы, без знания которых невозможно научно строго использовать повседневно-бытовой материал и для исследования более общих исторических закономерностей.