Центром эллинистической драматической поэзии была Александрия, где Птолемей II организовал драматические агоны по образцу афинских и пригласил поэтов, образовавших так называе-
мую Плеяду. Их произведения не сохранились, но, судя по заглавиям, трагедии того времени сочинялись на мифологические или исторические темы. Вновь поэты возвращаются к сатировским драмам, которые привлекают к себе внимание зрителей. Не известно, в чем состояла реформа сатировской драмы, инициатором которой был Сосифей, один из членов александрийской Плеяды. Сатировские драмы сочинял и другой ее участник, Ликофрон из Халкиды, ученый и поэт, специально изучавший в александрийской библиотеке комедию и автор трактата о ней. От Ликофрона дошло странное и загадочное произведение «Александра», или «Кассандра» — драматический монолог из полутора тысяч ямбических триметров. Его произносит кто-то в Трое перед троянским царем Приамом, рассказывая о пророчестве царской дочери Кассандры. Кассандра предсказывает близкую гибель Трои, дальнейшую судьбу победителей и побежденных, бегство Энея в Италию, греко-персидские войны, походы Александра Македонского и многое другое. Александру, которого поэт называет львом из рода Эака и Дардана, предстоит завершить грандиозное столкновение Востока и Запада, но за ним последуют еще столкновения, и чем ближе подходит Ликофрон к своему времени, тем туманнее становится смысл пророчества. «Александра» полна скрытых намеков, загадочных имен и названий, стиль изложения метафоричен и гиперболичен. В ней много общего с очень популярной в IV—III вв. до н. э., но малоизвестной оракульной поэзией, столь распространенной в Египте среди местного, негреческого населения. Ликофрон был знаком с подобной литературой и переработал ее на основе собственных ученых штудий, чтобы преподнести как новинку взыскательному читателю. «Александра» сохранилась благодаря загадочности своего содержания, так как уже начиная с I в. н. э. эрудиция комментаторов испытывалась на ней и много раз делались попытки объяснить ее, раскрыть ее сложные метафоры, разгадать инверсии. Дошедшие вместе с ней схолии содержат обильный и интересный материал по истории и мифологии.
В сочинении одного из ранних христианских писателей сохранился большой фрагмент из трагедии на библейский сюжет. Трагедия, сочиненная Иезекиелем во II в. до н. э., носила название «Исход» и, судя по тому, что ее содержанием был уход евреев из Египта, место действия в ней неоднократно менялось. Она состояла из пяти действий и в художественном отношении примыкала к Еврипиду, любимому драматургу эллинизма.
В 1950 г. был впервые опубликован любопытный фрагмент трагедии о лидийском царе Гиге, представляющий собой эллинистическую переработку геродотовской новеллы. Отрывок содержит рассказ какого-то вестника о смерти царя Кандавла, о его вероломной жене и о захвате власти Гигом.
В эпоху эллинизма неизменной любовью во всех социальных кругах пользовались мимы как самый разнообразный жанр, при-
годный для всех вкусов. Мимы разыгрывались в театре и дома на пирах, для них не требовалось ни масок, ни специальных костюмов. Исполнять их могли как мужчины, так и женщины, то разыгрывая в лицах, то просто декламируя. Они были в стихах и в прозе. Образцом мимической поэтической монодии является большой отрывок из так называемой «Жалобы девушки». По содержанию «Жалоба» напоминает древнюю лирическую песню типа серенады у закрытых дверей, первый литературный образец которой сохранился среди фрагментов Алкея. В миме покинутая девушка приходит к дверям дома возлюбленного и горько жалуется на него:
Сколько гордых слов
Твердил он и клялся,
Будто его не Киприда ко мне пригнала, а после,
После, лукавый,
Ссоры пустяшной достало тебе, чтоб все забыл ты!
...
Страшно так любить, как я,
Меру позабыв в любви.
Стыд терпи, слезы глотай, Все сноси безответно!..
(Пер. С. Аверинцева)
Песенными мимами непристойного характера прославился поэт Сотад. Он часто высмеивал Птолемея II и его приближенных. Когда же царь, следуя древнему египетскому обычаю, женился на сестре, а Сотад выступил с публичным осуждением такого брака, Птолемей приказал зашить его в мешок и утопить.
Из всего многообразия мимов до нашего времени сохранились лишь «Мимиямбы» Герода, найденные в 1890 г. во время раскопок в Египте. Биография автора неизвестна. Спорно даже его имя, которое по одним античным свидетельствам писалось как Геронд, по другим — Герод. Из самих мимов ясно, что он жил в Александрии и на острове Косе в середине III в. до н. э. Литературным образцом Герода могли быть мимы Софрона, однако он пользовался ионийским диалектом, стихотворный размер заимствовал у древнего ионийского ямбографа Гиппонакта (холиямб). Сохранилось полностью 7 мимов различного содержания. 8-й же, особенно интересный, так как он связан с литературной полемикой александрийских поэтов, дошел очень фрагментарно.
Все мимы несложны, полны бытовых подробностей и натуралистических деталей. В первом из них к молодой женщине, ожидающей возвращения любовника, уехавшего по делам, приходит старуха-сводня и тщетно убеждает ее согласиться встретиться с богатым щеголем, которому та приглянулась. Во втором гневный монолог произносит содержатель публичного дома, обвиняя приезжего купца в дебоше, устроенном в его заведении. Его речь представляет собой пародию на судебные речи того времени. В третьем бедная пожилая женщина приходит к школьному учителю просить высечь ее бездельника сына, который не хочет
учиться, играет целыми днями в бабки на улице и совсем отбился от рук. В четвертом миме в храм бога целителя Асклепия на острове Косе пришли две женщины принести жертву, между делом стали разглядывать убранство храма и не могут скрыть своего восторга перед картинами и замечательными статуями:
А гуся-то, о Мойры, мальчик как душит!
Не знай я, что стоит передо мной камень,
Подумала б, что гусь загоготать сможет!
Наверняка со временем начнут люди
И в камни жизнь вливать...
Тут же одна из них набрасывается на служанку:
Служителя пойди, Кидилла, к нам кликни.
Тебе я говорю? Раскрыла рот, дура,
И до того, что говорю, ей нет дела!
Стоит и на меня, как рак, глаза пялит!
(Пер. Г. Церетели)
В пятом миме богатая хозяйка гневается на своего любовника-раба, который смел предпочесть ей хорошенькую рабыню. Далее две подруги поверяют друг другу весьма интимные секреты. В седьмом миме действие развертывается в лавке сапожника, куда постоянная клиентка привела двух приятельниц. Восьмой мим, с большими лакунами, стоит несколько особняком. Ранним утром на Косе некий крестьянин рассказывает о своем удивительном сне. Ему снилось, что он состязался на каком-то празднике в прыжках на надутой воздухом козлиной шкуре и одержал победу. Некоторые пастухи начали оспаривать его первенство; среди них особенно неистовым был неизвестный дряхлый и грязный старик. Далее следует толкование сна, из которого можно понять лишь, что старик оказывается Гиппонактом, крестьянин — поэтом, а пастухи — его литературными соперниками. Однако и здесь смысл и сущность поэтических разногласий, роль Гиппонакта и самого Герода остаются неясными.
Трудно сказать, ставились ли мимиямбы на сцене или читались в лицах. Весьма вероятно, что их разыгрывал без всякого театрального реквизита один чтец, в совершенстве владевший искусством перевоплощения. Предназначались они не для широкой публики, а для небольшой аудитории ценителей.