Приложение I
В исследовании А. И. Доватура перевод учитываемых при анализе стихов Феогнида дается не всегда, хотя есть ссылки почти на
все, а имеются в виду безусловно все стихотворения как порознь,
так и в целом. Именно поэтому ниже прилагается полный перевод
первой, основной книги Феогнидова сборника. Удивительно, что
полного перевода на русский язык этого катехизиса языческой
аристократической морали до сих пор не существует. Фигурирующий
нередко в библиографиях прозаический перевод английского переложения Феогнида, как мы догадываемся, существовал только в качестве печатно объявленного намерения.1
Важной вехой в освоении Феогнида были два стихотворных перевода, выполненных Адрианом Пиотровским2 и В. В. Вересаевым.3 Оба перевода появились в 20-е годы, что говорит уже само за
себя (примечательно, что к тому же времени восходит интерес
к этому поэту у А. И. Доватура). Однако оба перевода очень избирательны: А. Пиотровский перевел немногим более четверти всего
сборника, а Вересаев — около половины (подряд только ст. 1—226).
В последние десятилетия эти две подборки пополнились — в переводе С. Е. Апта — изрядной частью как раз не освоенных прежде
стихов (около трех десятков стихотворений).4 Отдельные стихотворения Феогнидова сборника имеются также в переводах В. Иванова, Г. Ф. Церетели, Л. Блуменау и др.5 В итоге переведена метрически большая часть сборника, но в разное время и различными
переводчиками, исходившими не только из различной филологической ситуации и переводческих устремлений, но и из различного
общественного опыта, что существенно для восприятия такого поэта, как Феогнид.6
Не ставя перед собой труднодостижимую цель согласовать наш подстрочник со всеми толкованиями А. И. Доватура, мы старались быть к нему по возможности ближе. В частности, и поэтому мы вслед за автором ориентируемся прежде всего на издание Янга с постоянным учетом комментария Ван Гронингена. Когда последний расходится с Янгом, что бывает особенно часто при определении границ стихотворений, приходится выбирать, руководствуясь собственным чутьем. Знаки | указывают, в соответствии с изданием Янга, на испорченные места греческого текста, толкование которых сугубо предположительно.
Что касается принципов настоящего прозаического перевода, то главной его целью было воспроизведение мысли подлинника. Именно потому, что он заранее уступает оригиналу в звучности и стремительности, прозаический перевод — в отличие от состязательного и вольного по природе своей перевода поэтического — и может, и должен видеть свое основное достоинство как раз в этом роде точности. В настоящем случае особенно важна адекватность при передаче приближающихся к терминам слов социального лексикона: не достигая полной рекуррентности, или однозначного соответствия, таких выражений, мы все-таки к этому стремились.
В стилистическом отношении мы считали желательным намекнуть — разумеется, лишь условно — на тот своеобразный сплав гомеровских архаизмов и различных диалектных вкраплений, который характерен для языка греческой элегии. Эта шероховатость служит, на наш взгляд, и уходу от того, по слову О. Мандельштама, «переводного языка», который не пробуждает фантазию читателя, а, напротив, усыпляет его стилистическое чувство.
Иначе говоря, именно прозаический перевод своей непритязательностью может помочь читателю, оказавшемуся в близости оригинала, этой близости не преувеличивать, но чувствовать, что идеи и нормы, отстаиваемые поэтом, весьма универсальны, если неопытному они кажутся банальностью, а зрелому — выстраданной ценностью.
Книга I
Владыка, Латоны сын, Зевса рождение, тебя никогда 1
не забуду, начиная ли иль завершая,
напротив, первым тебя, последним и в средине
воспою, ты же внемли и даруй достойное.
Феб владыка! как родила богиня державная Латона, 5
за пальму тонкими держась руками,
тебя, из бессмертных прекрасного, у Круглого озера,
весь Делос беспредельный наполнился тогда
благовонной амврозии; и земля-великанша засмеялась,
и седая повеселела глубь пучины соленой. 10
Артемида-зверобоица, Зевса дочь, ее же Агамемнон
почтил, в Трою быстрыми кораблями отплывая,
услышь мое моленье, от злой оборони доли,
тебе это малость, богиня, а мне — великое.
Музы и Хариты, Зевсовы дочери, на Кадмову свадьбу 15
когда-то пришедшие, прекрасную песнь вы спели:
«Что красно — то и мило, а что не красно — то не мило» —
таково из бессмертных уст исшедшее слово.
Кирн, я-таки умудрюсь, чтоб стояла печать
на этих стихах, и не украдут их тайком, 20
не заменят худшим, когда есть достойное.
Так скажут люди: «Это Феогнида стихи
Мегарца». Да только у всех людей прослывший,
согражданам своим не умею всем угодить.
И не диво, Полипаид, если и сам Зевс — 25
дождит ли, нет ли, а всем не угодит.
Благомысленный, тебе заповедаю, что сам я,
Кирн, от добрых еще в детстве сведал:
рассудителен будь, в делах постыдных, неправедных
ни чести, ни доблести не ищи, ни состояния. 30
Это вот знай. А еще с дурными не знайся
мужами, но добрых держись всегда.
С такими ешь и пей, с такими же и
садись и таким будь угоден: велика их сила;
достойные и научат достойно, а с дурными 35
объединясь, утратишь и тот, что имеешь, разум.
Усвой это, с добрыми беседуй, — когда-нибудь скажешь,
что я хорошо советую своим друзьям.
Чревата, Кирн, наша родина — родит, боюсь, мужа,
что взыщет за злостную нашу дерзость. 40
Граждане — те еще здравы умом, зато вожди
готовы уж впасть во всяческое зло.
Никогда, Кирн, добрые мужи города не губили,
но когда дурные обнаглеют, они
народ развратят, неправедным права отдадут 45
ради своей наживы и произвола.
Не мни, будто долго такой город устоит,
хотя бы теперь пребывал в тишине глубокой,
коль дурным мужам мила она стала —
нажива, остальным беду несущая, 50
а там и раздор, и мужей единоплеменных гибель,
а единовластие — этого да не пожелает город.
Кири, город наш все тот же, а народ уж другой —
тот, что, бывало, ни суда не знал, ни законов,
и козьими шкурами укрывал себе бока, 55
и за городом обитал, словно стадо ланей,
нынче эти — добрые, Полипаид, а когда-то достойные —
нынче худые. Кто стерпит, на это глядя?
Друг друга обманывают, друг над другом насмехаясь,
не различая мнений ни дурных, ни добрых. 60
Ни одного из этих сограждан, Полипаид, другом не делай
задушевным, какая бы ни была надобность.
Ты будь на словах другом для всех,
а дела не поверяй никому сколько-нибудь
важного — не то изведаешь душу жалких людей, 65
как в делах у них верности никакой нет,
зато хитрость, обман да козни они любят —
как люди, которых уже не спасти.
Никогда, Кирн, доверчиво с дурным не советуйся,
коль хочешь важное дело свершить, 70
а пошел к достойному, так уж не жалей труда,
чтоб и дальний путь, Кирн, пешим совершить.
И друзьям не всем сообщай, что делаешь, —
из многих немногие верный имеют ум.
Поменьше людям доверяя, великие предпринимай дела, 75
не то неисцелимую, Кирн, узнаешь печаль.
Верный друг золота и серебра
дороже в тяжком, о Кирн, гражданском раздоре.
Не многих найдешь мужей, Полипаид, чтоб друзьями
верными в тяжких оказались делах — 80
теми, кто единомысленным отважится духом
и беду, и удачу равно делить.
Хоть среди всех людей ищи — не наберешь столько,
чтоб не забрал их всех один корабль,
таких, чтоб у них в глазах, как и на языке, была 85
совестливость и на скверное по влекла нажива.
Ты меня не лелей словами, мысли и ум про себя оставляя,
если меня любишь и верен умом.
Или люби меня чистым умом, или отрекись
и враждуй, явную затеяв ссору. 90
А у кого язык один, а ум — иной, такой приятель
лучше в грозных врагах, Кирн, чем в друзьях.
Если кто хвалит тебя, пока на глазах,
а удалится — и уж иная ведется речь,
приятель этот не такой уж милый и достойный друг* 95
раз речи его благостны, а мысли — нет.
Нет, пусть таков будет мой друг, чтобы приятеля
приметив чувства, и тягостного сносил,
словно брата. Ты это, друг, в душу себе вложи
и когда-нибудь еще меня помянешь. 100
Никто, Кирн, да не убедит тебя полюбить дурного мужа,
что за прок от дурного мужа в дружбе?
Ни от тяжких трудов не оградит тебя, ни от ошибки,
а чем-нибудь стоящим поделиться не захочет.
Худых благодетельствовать — из благодеяний нелепейшее, 105
все равно что влагу седой засевать пучины, —
воды ли засеваешь — злаков не пожнешь высоких,
благодетельствуешь ли дурных — добра не получишь.
Ненасытен ум у дурных — ошибись однажды,
и дружелюбие их уж иссякло. 110
Не так у добрых: получив, почитают за великое,
о добре помнят и впредь благодарны.
Никогда мужа дурного другом-приятелем не делать,
всегда бежать его, как дурной пристани.
Много за едой да питьем приятелей бывает, 115
а в важном деле их поменьше.
Мужа поддельного распознать — ничего нет труднее,
и ничто вящей, Кирн, не требует осторожности.
В золоте и серебре поддельном ошибиться еще можно,
и доискаться, Кирн, мудрому нетрудно, 120
а вот не скрывается ли у друга в груди
ложь, и не хитрое ли у него нутро —
это волею бога подделать легко смертным,
а распознать хлопотнее всего,
ибо не распознаешь ты ума ни мужа, ни женщины, 125
пока не испытаешь, каковы в упряжке;
а ведь не угадаешь, хотя бы пришел в пору —
так часто мысль видимым обманута.
Ни в доблести не мечтай, Полипаид, выделиться,
ни имением; удача — вот что нужно мужам. 130
Ничего у людей, Кирн, лучше отца и матери
нет, когда дорожат правдой.
Не от людей, Кирн, ошибки или пожива, —
это боги податели и того, и другого;
и ни один из людей, делая, не разумеет, 135
добрый ли выйдет конец иль беда.
Часто, затевая, опасался плохого, а вышло хорошо,
а ждешь хорошего, так выйдет плохо.
И никому из людей не бывает все, чего хочется,
ибо держат пределы безысходности тяжкой; 140
люди, мы только мним и ничего-то не знаем,
а боги, те все вершат по уму.
Ни один смертный, чужестранца, Полипаид, обманув
иль умоляющего, бессмертных не убежал.
Лучше благочестиво с малыми живи деньгами, 145
чем богатеть неправдой, деньгами утучняясь.
Справедливость, Кирн, — это все доблести купно,
всякий — муж доблий, когда справедлив.
Деньги, Кирн, и прескверному дает божество,
а доблестный удел — у немногих. 150
Гордыню, Кирн, бог посылает человеку дурному,
кому суждено, чтоб не найти себе места.
Пресыщение рождает гордыню, когда у дурного человека
довольство, а ум его небезупречен.
Никогда не кори бедностью, снедающей душу, 155
и гибельной нуждой, хотя б и злил человек,
это же Зевс по-разному чаши весов склоняет —
одному богатеть, а другому не иметь ничего.
Никогда, Кирн, высоких слов не изрекать: никто не знает
из людей, что будет назавтра. 160
У многих разумение и худое, да божество хорошее,
и где мнилось дурное, стало благо,
а есть и такие, что от решений добрых, а божества худого
маются, и нету конца их делам.
Никто из людей ни процветает, ни бедствует 165
и мимо божества ни хорош, ни дурен;
своя беда у каждого, и решительно никто не счастлив
из людей, сколько их видит солнце.
Кого чтут боги, тому и в хуле хвала,
а человеков усердие ничтожно. 170
Богам молись, в богах сила, богов помимо
ни добра не бывает, ни худа людям.
Мужа доброго, Кирн, пуще всего одолевает бедность —
пуще старости седой и лихоманки злой.
Ее убегая, Кирн, он и в рыбообильное море 175
метнуться готов, да с крутых берегов.
Ибо бедностью одоленному мужу ни сказать,
ни сделать ничего, и связан язык его.
Оттого следует на суше и на широком хребте моря
искать, Кирн, свободы от тяжкой беды. 180
Кирн, милый, да лучше умереть бедствующему,
чем жить-терзаться бедностью тяжкой.
Подыскиваем баранов да ослов, Кирн, и коней
благородных, и всякий хочет, чтоб от добрых было
потоптано, а жениться на подлой и от подлого полдела 185
достойному мужу, коль за ней денег много.
Так и женщина не откажется с дурным ложе разделить,
был бы богат — достаточный лучше доброго.
Деньги чтут: на дочке дурного женат достойный,
а дурной у доброго взял; богатство смешало породу. 190
Так не дивись, Полипаид, что сограждан порода
блекнет — это достойное смешалось с дурным.
Ведь сам же, зная, что от дурного она отца,
в дом вводит, деньгами прельстившись,
славный — бесславную, оттого что могучая неизбежность 195
повелевает, научая терпению ум мужа.
Имение, что от Зевса и правдою кому досталось
и чисто — оно вечно при нем живет;
а неправо и в недобрый час приобрел алчного духа
муж иль клятвой получил не по праву, — 200
сперва и выгадал будто, ан под конец
оборотится худо, а победителем ·—- ум богов.
Тем людской ум обманут, что не сразу
мстят блаженные за коварное дело!
Один сам уплатит мерзкий свой долг, и над детьми 206
Не нависнет более его наваждение,
а другого не сцапала Правда, ибо бесстыжая смерть
поспешила загодя угасить его очи.
Не будет у изгнанника милого и верного друга — 210
и это изгнания удручительней.
Много вина пить — беда, но если умеючи
пьешь, оно не плохо и даже хорошо.
Поворотлива, многолика будь пред друзьями, душа,
тот уклад принимая, каков у каждого;
полипа многоизвивного имей уклад: к какой скале 215
прижился, таков он и сам видом.
Нынче сюда подавайся, там другую прими окраску —
выше неподвижности искушенность.
Ты не сетуй слишком, что мятется гражданство,
иди, Кирн, путем срединным, точно как я. 220
Кто мнит, будто ничего не примечает ближний,
а он один хитрых затей полон,
тот словно безумец, достойного лишенный ума,
ибо все мы, наверно, хитрить умельцы,
но один не погонится за дурной наживой, 225
а другому вероломные ковы по душе.
Не явлен людям предел богатства,
и у кого ныне больше всех достаток,
хлопочем удвоить. Где же тут всех насытить?
Да, от денег — безумство смертных, 230
а от него является наваждение — пошлет его Зевс
на беду, а оно и гуляет по свету.
Твердыня и оплот бессмысленного народа, муж
достойный, Кирн, много чести себе не добудет.
Мы неприглядны, как люди, которые сами спаслись, 235
между тем как город их, Кирн, обречен.
Я дал тебе крылья — на них над бескрайним морем
ты полетишь, над всею землей поднявшись,
легкий; ты на пирах и в застолье будешь
у всех и у каждого на устах; 240
на флейтах коротких, звонких юные мужи тебя
пристойно и мило, красно и звонко
воспоют, а уйдешь во мрачную земли пропасть,
во многовлажные Аида чертоги,
так и по смерти никогда не утратишь славы, 245
нетленного не забудут имени люди,
будешь, Кирн, в Элладе, будешь на островах,
море пересекши рыбное неплодное;
не верхом на конях — понесут тебя светлые 250
дары фиалками увенчанных Муз.
У всех, кто неравнодушен, ты и в грядущем песней
пребудешь, доколе земля и солнце.
А я и скудного от тебя не вижу привета,
и, как младенца, меня манишь словами.
Правда — всего прекраснее, всего лучше — здоровым быть, 255
а всего приятнее — добиться, чего жаждал.
Я добрая, я выносливая кобылица, только прескверного
мужа везу, — вот что всего досадней;
и часто сбиралась я, узду порвавши,
сбежать, скверного возницу стряхнув. 260
Ох, уж не пью вина, когда, при девочке нежной,
другой — хозяин, гораздо меня похуже;
ох, и не пьяно пьют милые при ней родители;
как несет она воду, по мне горюя,
я обвил девочки стан рукой, и шею 265
ей целую, она ж охнула нежно.
Бедность сразу признаешь, хоть она чужачка, —
ни на площадь не ходит, ни в суды;
всюду у нее нехватка, и рычат на нее всюду,
где ни появится, всюду она враг. 270
Оно справедливо, что боги уделили смертным
и юность, и старость губительную;
но что всего у людей сквернее, и смерти,
и всех скопом болезней дряннее, —
это когда детей вскормил, все дал готовое, 275
денег вложил, досадного снес много,
а для них отец враг, клянут, чтоб сгинул,
и злобятся так, будто нищий взошел в дом.
Дурной муж дурно и понимает, где правда,
никакого не опасаясь возмездия впредь: 230
скверные люди на несусветное без заминки
пойдут и мнят, что делают все прекрасно.
Ии к кому из этих горожан доверчиво навстречу нейди,
по любви ль или клятве верный,
хоть бы Зевса, бессмертных царя, поручителем брал 245
величайшим, что верность хранит.
В этом проклятом городе все мерзко —
/ и не переводятся / в нем несчастливцы.
Нынче что худо для добрых мужей, то отлично
для дурных — так законы их превратны; 29а
стыд сгинул, а бесстыдство и дерзость,
правду одолев, всей землей владеют.
Лев — и тот не всегда мясом пирует, нет-нет и к нему,
к могучему, безвыходность приступит.
Пустомеле молчать — величайшая тягость, 295
невесть с кем усердствует, знай, в речах,
все ненавидят его и как неизбежность терпят
приход мужа такого на пир.
Если беда у человека, другом никто быть не жаждет,
даже тот, кто чревом, Кирн, рожден тем же. 300
Горьким и сладостным, легким и крутым бывай
с прислугой и с челядью, с соседями рядом.
Трепыхаться не надо при хорошей жизни, сиди смирно,
а худую — тряси, пока не утрясется.
Ведь не все же дурные дурными из чрева вышли, 305
— нет, с дурными подружились мужами и
навыкли скверным делам, гнусным речам, дерзости,
чая, будто все то верно, что те говорят.
На пиру будь мужем рассудительным —
такой ничего не видит, словно нет его: 310
развеселить может, а силу за дверью покажет,
зная нрав, каков он у каждого.
Среди безумцев я самый безумный, а среди
справедливых я всех справедливее.
«Да, много дурных богатеет, пока добрые бедствуют, 3,5
однако мы не променяем нашу
доблесть на деньги, ибо та всегда неизменна,
а этими то один, то другой владеет».
Кирн, у мужа доброго мысль всегда неизменна,
он и в беде смел, и в удаче, 320
а подари бог человеку дурному добро да довольство,
так уж этот глупец беды не выдержит.
Никогда по малому случаю друга дорогого не теряй,
поддаваясь, Кирн, тяжкой клевете.
Если всякий раз на промахи друзей гневаться, 325
никогда б ни приятельства, ни дружества
не было, потому как промахи, Кирн, по пятам ступают
смертных; боги — кто не терпят.
И медлительный, коль вдумчив, быстрого нагонит мужа,
когда за ним, Кирн, правда бессмертных. 330
Спокойно, точно как я, ступай по срединному пути,
и никому, Кирн, чужого не раздавай.
Нет изгнаннику милого и верного друга, 332а
и это — изгнания удручительней. 3325
Не лелей, Кирн, надежд, с изгнанником дружась:
домой вернется, будет уже не тот.
Не старайся слишком; среднее — наилучшее. Так, Кирн, 335
обретешь доблесть, какую добыть трудно.
Да поможет мне Зевс воздать друзьям за дружбу
и стать мощнее врагов моих, Кирн.
Да я же среди людей окажусь богом,
коль смертный час приму отмстивши. 340
Исполнение дай, Зевс, моей мольбе, о Олимпиец,
и за мои беды дай же мне и благо:
лучше умереть, если от злых забот роздыха
не обрести, попадая из досады в досаду.
Такое, знать, мое счастье, что не вижу отмщенья 345
мужам, мое достояние силой взявшим,
грабежом; словно пес я вылез из рвины,
в бурном токе вод все утратив;
испить бы их черной крови, и поспело бы достойное
божество то свершить, что мне по мыслям. 350
Бедность поганая, что медлишь, от меня к другому
пойти мужу? не люби меня против моей воли.
Шла бы ты в другой дом, а с нами б
не коротала вечно несчастную эту жизнь.
Смелее в беде, Кирн, радовался же ты удаче, 355
решила, видно, судьба тебе уделить и это.
И как удачу сменила беда, так снова,
богам моляся, вынырнуть надо.
Да не подавай виду сверх меры, и то беда, коль заметно:
мало, Кирн, печальников о твоих бедствиях. 360
Сердце мужа, великую понесшего беду, умаляется,
Кирн, но по отмщении отрастает опять.
Ласкай врага словами, а попадется —
мсти, и уж предлога-то не ищи.
На уме у тебя свое, а на языке пусть будет всегда медвяно — 365
это, знаешь, у подлых горячее сердце.
Не постигаю, что за ум у наших сограждан:
плохо ли делаю, хорошо ли, не нравлюсь им;
да вот осуждать многие, дурные и достойные, горазды,
а подражать лишь искушенный сумеет. 370
Против воли не впрягай меня тычками в телегу,
не завлекай, Кирн, слишком в любовь.
Зевс, милый, дивлюся тебе: надо всеми ты властен,
почитаем, великую силу имеешь;
точно ведаешь мысли людские и душу каждого, 375
и держава твоя всех выше, о царь.
Но как же, Кронид, дерзает твоя мысль, чтобы шалый
в той же был доле, что и праведный,
обратился ли к благомыслию разум, или к дерзости
у людей, свернувших на неправые дела? 380
И ничего-то божеством не определено для смертного —
ни даже путь, как бессмертным угодить.
И все же те беспечно богаты, а кто сторонится душой
скверных дел, именно им, правды искателям,
бедность, мать безысходности, дана в удел, 385
та, что мысль мужей уловляет, суровой
нуждой уродуя душу в груди, и вот они
против желания отваживаются позор сносить,
уступая безденежью, что всякому злу научит —
лжи и обманам, разорам губительным; 390
и хоть против желанья, а уж не кажется дурным —
столь тяжкую рождает она безысходность.
В бедности и скверный муж, и тот, кто лучше,
выявится, когда пригнетет нужда;
у того ум мыслит правое, у кого в грудь за5
вросло навечно сужденье прямое,
а у другого ни злу ум не прилежит, ни добру.
Доброму — дерзать в одном и сносить другое,
с друзьями совеститься, бежать мужегубительных клятв,
ответного стороняся гнева богов. 400
Ни в чем не стараться слишком, свой час — всего лучше
для деяний человеческих, и часто о доблести
стараясь, ищут наживы, коль скор# божество
надумало завести человека в дебри,
и предстало ему дурное хорошим, 404
а что полезно — столь же легко — дурным.
Ты ошибаешься, будто очень мил мне, я тут ни при чем,
ты сам же напал не на лучшую мысль.
Ты никакого лучшего сокровища не завещаешь детям,
Кирн, чем совесть, что с добрыми неразлучна. 410
Считай, что никого не хуже, Кирн, такой приятель,
с кем неразлучна рассудительность, неразлучна сила.
Пью, но не столько, чтоб меня вино
толкнуло страшное слово о тебе молвить.
Искал да не нашел приятеля верного, 415
вроде себя, чтоб без хитрости всякой,
а надо испытать, как злато, потри меня о свинец
и высокое увидишь достоинство.
Многое примечаю, да пропускаю, ибо молчать
вынужден, сознавая, каковы у нас силы. 420
У многих язык не прикрыт дверью плотно,
многим обеспокоены, что их не беспокоит.
А ведь обычно лучше, чтобы беда внутри лежала:
краше достойному быть на виду, чем беде.
«Не родиться — для земнородных всего лучше», 425
и не увидеть лучей резкого солнца,
а родился, так скорее пройти врата Аида
и лежать под грудой земли потолще.
Родить и вскормить человека легче, чем достойный
разум вложить; еще не придумано, как 430
разумным безумного сделать и дурного достойным.
А дал бы Асклепиадам бог такое:
исцелять пороки и слепоту в умах людей,
получали б они немалую мзду всегда.
Коли можно было б создать да вложить человеку мысль, 435
у доброго не бывало б дурного сына,
раз слышит разумные слова, да только ученьем
никогда не сделаешь добрым дурного мужа.
Глуп, кто за помыслами моими следит бдительно,
а своим-то делом не озабочен ничуть. 440
Никто не счастлив во всем до конца, и только достойный
отважен, ибо и в беде не подает виду.
А скверный, тот ни в удаче не умеет, ни в беде
пребывать с мужеством. У бессмертных подарки
разные для смертных, так бери смело 445
такие подарки бессмертных, какие дают.
Хочешь ли перемыть меня — с самой макушки безупречно
прозрачная вода с меня потечет,
я во всех деяниях ты найдешь, что я — как промытое
золото червонное, что потерто о пробный камень, — 450
на его поверхности черный не держится яд
и ржавчина, неизменно оно сияет.
Друг, был бы ты так же причастен смыслу, как несмыслию,
и благоразумен столь же, сколь ты безумен,
согражданам ты б столько казался достойным, 455
насколько теперь не стоишь ничего.
Не ладно это, молодая жена, а муж старый,
не слушается она кормила, как челн,
и якоря сдают; концы порвав, она ночами
часто в другую заходит гавань. 460
Ум никогда при неисполнимом не держи, не починай
вещи, коим нет исполнения.
Без труда что-то досталось от богов — это ни худо,
ни хорошо. Славятся трудные дела.
В доблести изощряйся, и правда да будет тебе мила, 465
а нажива да не одолеет та, что постыдна.
Никого из них против воли у нас не запирай;
и за дверь, коль не хочет, не гони,
и спящего, Симонид, не буди, если кого из нас,
на грудь принявших, бессильный охватит сон; 470
не спится кому — не приказывай против воли спать:
«все то досаждает, что подневольно»;
хочет кто пить — пусть подойдут, нальют,
не всякую ночь натешишься вволю.
Ну а я — у меня мера медвяному вину, 475
мысля об утешителе-сне, иду домой.
Вернусь, как всего приятней выпившему человеку,
не трезв, конечно, и пьян не слишком.
Кто ж меру в питье превысил, тот больше
над языком не властен, ни над умом, 480
несусветное болтает, что трезвому будет стыдно,
не стыдится, раз пьян, что угодно делать.
Прежде благоразумный, теперь он глупый. Это
зная, ты уж вином не заливайся,
а либо встань непьяный — зачем покоряешься 485
желудку, словно дурной поденщик, —
либо оставайся, да не пей. А ты с нелепым
«наливай» носишься — ну и пьян,
ибо один раз «за дружбу», в другой «налито»,
там «богам возлияние», да «под руку глянь», 490
и не скажешь «спасибо, нет», хотя неодолимый только,
много раз осушив, нелепость не скажет.
Нет, разговаривайте по-хорошему, у кратера сидя,
прочь взаимную вражду отогнав,
к одному обращаясь и вместе ко всем — 495
тогда выйдет пир, приятности не лишенный.
Пьют и безумный, и благоразумный,
ну а сверх меры, так легчает разум.
Серебро и золото огнем люди знающие
распознают, а мужа ум выявит вино: 500
как ни сметлив, питьем сверх меры он ум убивает:
позора не минет, каким бы мудрецом ни был.
Отяжелела, Ономакрит, голова, одолело меня
вино, уж больше я не хозяин уму
нашему; храмина кружится; ну-ка я встану 505
попытать, не владеет ли вино и ногами,
и умом в груди; боюсь, налившись, нелепость
сделать, и станут бранить сильно.
Беда, когда много пьют, а ежели кто с толком
пьет, так оно не плохо, а хорошо. 510
Пришел ты, Клеарист, через море глубинное
к нищему сюда — сам, о беда, нищий.
Ничего, уложим на корабле под банки,
что у нас есть, Клеарист, что боги дали.
Все лучшее — твое будет, а придет с тобою 516
друг твой — устраивайся для нашей дружбы.
Что есть — ничего прятать не стану и за большим
ради встречи ни к кому не побегу.
А спросят, каково живу, ответишь так:
«Πό-хорошу, так тяжко, а πό-тяжку, так и хорошо, 520
отцовского друга примет, не уклонится,
а приемы для чужестранцев — этого нет».
Не зря, о Плутос, тебя так почитают люди,
до чего ж легко ты изъяны сносишь!
Это ж добрым пристало быть с богатством, 625
а бедности подобает угодить к дурным.
Увы мне, о юность, о губительная старость —
эта подошла, та сбирается в путь.
Ни одного я не выдал верного друга-товарища,
и нет в моей душе рабского ничего. 530
Всегда теплеет у меня нутро, чуть заслышу
зазвучавших флейт любимый голос,
радуюсь благу — пить и флейтиста слышать,
радуюсь, благозвучную лиру в руках приладив.
Рабская голова никогда пряма не бывает, 535
вечно склонена, согнута выя —
из лука морского ни роза не вырастет, ни гиацинт,
у рабыни свободное не родится дитя.
Муж этот, милый Кирн, себе же кует оковы,
если мой разум не повредили боги. 540
Страшусь, Полипаид, как бы город не погубила дерзость,
та самая, что кентавров-сыроедов.
По отвесу и по угольнику надо выправить, Кирн,
эту тяжбу, сторонам обеим воздав свое,
по пророкам и знаменьям, по возженным жертвам, 545
чтоб не укорили в ошибках постыдно.
Силой никому зла не чини, для справедливого
воительней нет, чем благодеяние.
Безголосый вестник многослезную подъемлет войну,
Кирн, с вершины просияв дальной. 550
А ну, взнуздай-ка прытконогих коней —
супостату навстречу им выйти время.
Теперь недалёко, пространство они одолеют,
если мой разум не повредили боги.
Дерзать надо мужу, в тяжкую скорбь угодившему, 555
да у бессмертных перемены просить.
Размысли; решение тут на лезвии ножа:
либо много получишь, либо совсем мало;
оттого-то, слишком домогаясь преизбытка,
не вгони себя в великую нужду. 560
Мне б самому иметь кое-что, а все богатство врагов
передать друзьям во владенье.
Званым быть в гости надо и сесть с мужем достойным,
что всю превзошел мудрость,
ему внимать, когда мудрое говорит, чтоб научаться,
и вернуться домой, так поживившись.
Резвлюсь, юностью наслаждаясь: под землей долго,
жизнь утратив, камнем буду лежать
безгласным; свет солнца любезный оставлю и,
как ни достоин, не увижу боле. 570
Мнение — великая беда людей, наилучшее — опыт,
многие не испытанные слывут добрыми.
Сделано добро и получено — зачем ты вестника зовешь?
Весть о благодеянии — простое дело.
Бросают меня друзья, оттого что с врагом считаюсь, 575
как кормчий с каменьем подводным.
«Доброго легче сделать дурным, чем достойным дурного»,
меня этому не учи — уже я в возрасте.
Ненавижу мужа дурного, голову себе покрыла,
ум легок, как у маленькой птички. 580
Ненавижу женщину-попрыгунью и мужчину-дуралея,
кому не лень чужую пахать пашню.
Ну, что было, то упразднить нельзя;
что будет, о том пекись.
Опасно деяние — никто, начиная дело, 585
не знает, где оно кончится.
Кто за славой пустился бездумно, в великом
пребывает и тяжком ослепленье,
а чьи поступки прекрасны, того бог окружает
добрым счастием, от безумства ограждая. 590
Ровно следует принимать, что дают смертным боги,
и легко любую сносить долю,
ни бедами не отравляясь слишком, ни радостью вдруг
не упиваясь, пока не виден предел последний.
Давай-ка, милый, издали приятели будем — 595
кроме богатства, все пресыщает.
А что до нашей дружбы, так дружись с другими
мужами, кто лучше твой ум постигли.
Заприметил и тебя на избитой тропе, где ты
и прежде рыскал, изменяя дружбе. 600
Прочь иди, людям неверный, богам противный,
со змеей за пазухой в отливах холодных.
Вот такие и магнезийцев погубили про дерзкие дела,
что теперь сим святым завладели градом. . .
Пресыщение много больше, чем глад, сгубило уже 605
людей, желавших большего, чем надо.
Есть сперва малая радость в обмане, но под конец
барыш постыдный пополам с бедой
бывает; хорошего ничего мужу не будет,
раз изошла ложь из виновных уст. 610
Ближнего обругать нетрудно, а то и выхвалить —
подлых мужей заботы эти;
молчать они не желают — дурные, дурное мелющие,
вот добрые — те меру всему знают.
Ни одного, как есть, доброго и меру знающего мужа 615
среди тех, что нынче, не видит солнце.
Не так все свершается, чтобы людям совсем по нраву,
потому как смертных бессмертные крепче.
От безысходности ворочаюсь, сердцем терзаясь,
нет, не миновал бедности я мету. 620
Все уважат богатого, а не уважат бедняка,
у всех людей на уме одинаковое.
Всяческие пороки у людей бывают, всяческие
и доблести, и приемы жизни.
Худо разумному средь безумцев рассуждать, 625
а молчать вечно — и вовсе нельзя.
Да, скверно пьяну быть среди трезвых мужей,
скверно и трезвому оставаться средь пьяных.
Юность и младость легкою делают мысль мужа,
и души многих попадаются в сети; 630
чья мысль не сильней страсти, тот вечно ослеплен,
Кирн, а там и совсем сетями опутан.
Дважды и трижды, что взошло на ум, обдумай, —
в слепоте неистовый живет муж.
За мужами добрыми суждение ступает и скромность —
теперь и средь множества таких мало.
Опасение и надежда у людей похожи —
оба тягостные божества.
Бывает, удаются нежданно-негаданно дела
людей, а раздумья окончатся ничем. 640
Не узнаешь ты ни друга преданного, ни врага,
пока не напал на важное дело —
за чашей множество милых бывает приятелей,
а в важном деле их поменьше.
Маловато найдешь верных, заботливых приятелей, 645
очутившись душой в безысходности крайней.
Стыд нынче сгинул среди людей,
а бесстыдство по земле гуляет.
Подлая бедность, что, усевшись на захребетье,
и тело мое позоришь, и мысли? 650
Ты против воли пакости любой насильно научишь,
а я-то знаю, что красно и достойно.
Было бы благо и дружба богов бессмертных,
иной, Кирн, доблести я не жажду.
Кому тяжело, Кирн, с тем томительно всякому; 655
только на день чужое горе.
Слишком не растравляй душу бедой и удаче
не радуйся — муж добрый, кто сносит все.
Нельзя так клясться! Что это: «тому не бывать»? —
прогневятся же боги, от коих свершение! 660
Ну, сделал — так что? из дурного выходит достойное
и дурное из блага. Вон тот бедняк
вдруг богат, а кто был добром тучен,
нежданно все в одну ночь потерял;
и благоразумный ошибается, и безумец иной раз славу 665
сыщет, и честь приходит к дурному.
Были бы деньги, Симонид, я бы так
не уязвлялся с добрыми рядом,
а теперь, хоть знакомы, они идут мимо, а я
безгласен от нищеты, и хорошо /же она меня/ знает. 670
Паруса белые спущены, и вот нас уносит
с Мелийского моря сквозь непроглядную ночь;
вычерпывать не желают, накидывается море
чрез оба борта. Вряд ли кто
и спасется, а те налегают, уж честного отставили 675
кормчего, что умело стоял на страже.
Деньги грабят силой, пропал порядок,
и дележ стал неравный,
грузчики правят, дурные выше добрых,
волна, боюсь, поглотит корабль. 680
Это у меня загадано притчей для добрых —
кто мудр, тот и плохое предвидит.
Многие, ничего не смысля, богаты, другие прекрасного
ищут, терзаемы бедностью тяжкой,
вот и нет ни тем, ни другим пути к делу, 685
раз одним деньги мешают, а ум — другим.
Нельзя смертным с бессмертными биться
или там тягаться — никому нельзя!
Не нужно портить, чему не надо портиться,
как и вершить, чему нехорошо свершиться. 690
Да свершишь радостно путь чрез великое море,
и вернет тебя Посейдон друзьям на радость.
Многих мужей сгубило в безумствах пресыщение —
трудно меру постичь, когда хорошее рядом.
Устроить не могу, чтоб все тебе, дух мой, было ладно, 695
крепись: ты не один прекрасного жаждешь.
Все у меня хорошо — друзей много, а стрясись страшное —
и уж меньше тех, у кого верный ум.
Большинству людей одна доблесть известна —
богатеть, а от остального нет им проку. 700
Хотя бы ты строг был к себе Радаманфа не меньше
иль знал бы больше Сизифа Эолида,
что из Аида самого многоумно вышел,
Персефону вкрадчивой речью уговорив,
ту, что умопомрачительное на человеков забвенье наводит. 705
А ведь такого никто не придумал,
кого уж покрыла смерти черная туча,
и пришел в сень отцветших,
темные миновав ворота, что запираются за
умерших душами, хоть они и несогласны, — 710
так ведь и оттуда ушел Сизиф герой
на свет солнца, многоразумный. . .
Или сочинял бы ты выдумки, схожие с правдой,
и был у тебя богоравного Нестора язык,
хотя б ногами ты был скорых быстрее Гарпий 715
и Борея детей, чьи ноги — шасть и нет.
Что ж! примем тогда одно суждение все:
для большинства в богатстве — вся сила.
Для богатого, у кого серебра много,
золото есть и поля хлебоносные, 720
кони, мулы, прилично иметь, что положено, а еще
«чтобы желудку и бедру и ногам было славно
от женщин и мальчиков». А случись это
в самую пору и с юностью в лад —
так это уж избыток для смертных, ибо излишнего 725
никто не забирает с собой в Аид,
и даже с выкупом не убежишь смерти, тяжких
болезней и злой наступающей старости.
Пестрые крылышки достались людским заботам,
все верещат, как быть им, как жить. 730
Отче Зевс, да будет мило богам, чтоб гнусные
с дерзостью слюбились и чтобы милы были их
духу пакостные дела, и если кто их искусно
чинит, на богов ничуть не глядя,
так пусть он же бедой заплатит, а уж впредь 735
бедою детей не станут отца бесчинства.
Дети неправедного отца, если мыслят и поступают
правильно, Кронид, опасаясь твоей ярости,
рано возлюбив правду, одинаково с согражданами,
чтоб такие за преступление отцов не платили. 740
Это мило да будет блаженным; а нынче, кто содеял,
не наказан, а другой беду терпит после.
И вот еще, царь бессмертных: справедливо разве,
чтобы тот, кто далек от дел неправедных
и преступленья, и гнусной клятвы не ведает, 745
справедливый, терпел несправедливо?
И какой же смертный, на такого глядя, бессмертных
уважит, и станется что же,
когда муж неправый, необузданный, ни людского
гнева, ни божественного не опасаясь, 750
богатством пресытившись, наглеет, меж тем как правый муж
сохнет, тяжкой бедностью терзаясь?
Усвой это, друг, и праведно деньги делай,
храня подале от необузданности скромную душу,
всегда памятуя об этих речах — когда-нибудь 756
добром помянешь, что внял благоразумному слову.
Да воздвигнет Зевс, в эфире живущий,
над этим градом десницу на вечную его непобедимость,
а с ним и другие блаженные боги, и пусть Аполлон
направит язык наш, как и разум. 760
Звени ж, форминга, и ты, флейта, святой напев,
а мы возлиянья богам в угоду сотворим,
друг с другом беседуя приятно,
пред войной пред мидийской мало робея.
Так да будет! оно и лучше с веселым духом 765
от забот в стороне в веселии жить,
себя услаждая и прочь злой отгоняя рок,
срок гибельный и предел смертный.
Должно служителю Муз и вестнику, когда что изрядное
знает, жадным на мудрость не быть; 770
нет, одно замышлять, являть другое,
отделывать третье, какой им прок,
что он про себя ведает?
Феб владыка, ты, кто воздвиг верхнего града твердыню,
Алкафою, поросли Пелоповой, на утеху,
ты и отринь наглое мидийцев войско 776
от града сего, дабы народ, веселясь,
тебе с наступленьем весны славные творил гекатомбы,
наслаждаясь кифарой и пляской прелестной,
пеанными хорами и кликами подле твоего алтаря.
Я страшусь, видя несмыслие эллинов, 780
гибельного для народов раздора, но ты,
Феб, милостиво этот наш град храни.
Побывал я как-то и в сицилийской земле,
побывал и в лозной долине эвбейской,
и в Спарте славной у Эврота, заросшего тростником, — 785
и всем от души полюбился мой приход,
но не было у меня той услады душевной, —
видно, нет ничего отчизны милее.
Пусть не явится у меня никакого нового устремления,
кроме доблести и мудрости, но оставаясь при том же, 790
буду наслаждаться формингой, и пляской, и пеньем,
имея достойный ум добрых мужей.
Ни чужестранца не завлекай в мерзкие деяния,
ни своих, но, любя справедливость,
«собственную услаждай душу, а уж свирепые сограждане 796
о тебе скажут — кто дурно, а кто и получше».
Добрых один бранит очень, другой хвалит,
а о дурных памяти нет вовсе.
Средь людей на земле нет нехулимого
/........./не заботило б многих. 800
Не народился такой человек и не будет такого,
кто, всем полюбившись, в Аид сокрылся;
ведь и тот, кто смертными и бессмертными правит, —
Зевс-Кронид — смертным всем понравиться не умеет.
Резца и отвеса, и угольника верность — 805
паломнику, Кирн, должно сберечь,
когда пифийская пророчица бога
глас явит из тучной святыни храма,
ибо прибавь что-либо — и уж нет исцеления, убавь —
опять не избежишь божественной западни. 810
Вещь мне приключилась, хоть гадкой смерти не хуже,
зато и всего прочего, Кирн, удручительней:
бросили меня друзья, и я, сблизясь с врагами,
сведаю, каков и у них ум.
Бык, мощной ногой ступив, придавил язык мне, 815
не дает болтать. А я-то знаю.
И все ж, о Кирн, суждено изведать, так не увильнешь,
и что суждено изведать, изведать не страшусь.
В треклятую беду мы попали, и теперь всего бы лучше,
Кирн, чтоб взяла обоих смертная доля. 820
Кто непочтителен к родителям престарелым,
тот, Кирн, не найдет себе места.
Не пособляй тирану, соблазну наживы уступив,
и не убивай его, клятвы богам принесши.
Как это хватило у вас духу под флейту петь, 825
когда с площади видна граница
земли, что на пирах кормит плодами вас, носящих
на русых волосах пурпуровые венки.
Ты лучше, Скиф, волосы обрезай да кончай гульбу,
оплакивай благовонный край, что гибнет. 830
Верностью сгубил имущество, вероломством спас, —
мысль получается, как ни кинь, тяжкая.
Все пошло прахом и пропадом, и никто тому, Кирн,
не причина из бессмертных богов блаженных,
это подлых насилие, нажива и наглость 835
из многих благ в беду нас ввергли.
Две от питья погибели у скверных людей —
воздержность изнурительная или тягостное похмелье.
Так уж посредине удержусь, меня не уговоришь,
чтобы вовсе не пить или пьянеть слишком. 840
Вино мне вообще любезно, а то нелюбезно,
когда, налившись, к врагу бросаюсь;
нет, лишь покажется низ верхом,
тут же, попойку прекратив, идти домой.
Мужу процветающему помешать — дело пустое, 845
а помочь обездоленному — тяжело.
Пятой ступи на глупый народ, стрекалом бей
острым, тесное наложи ярмо —
истовее народа не сыщется у господ
средь людей, сколько есть под солнцем. 850
Зевс да погубит, олимпиец, если кто приятеля своего,
лопоча нежно, обманывать хочет.
«И прежде чудесно было, а теперь того лучше», —
потому какая дружба с подлыми?
Часто этот город из-за начальников негодных, 855
словно корабль сбившийся, на берег кидало.
Только завидят друзья, что дела у меня скверные,
отвернутся, смотреть не желая;
а если откуда достойное выпало, что изредка бывает, —
сколько приветствий и какая любовь. 880
Бросают меня друзья, ничего не хотят за мною дать,
хотя явились мужчины. Так я сама же
с вечера выйду, а обратно вернусь под утро,
под пение просыпающихся петухов.
Бог многим мужам негодным дарует счастье 885
отменное, кто ни себе на пользу,
ни друзьям. А великая слава доблести пребудет вечно,
ведь муж-воитель землю и град спасает.
Да упадет на меня сверху громада широкого неба
медного, земных людей ужас, 870
если я тем в помощь не буду, кому любезен,
а врагам на горе и досаду великую.
Вино, частью хвалю тебя, частью порицаю, а в целом
ни врагом тебе быть, ни другом не могу.
Ты отлично, ты и дурно; кто из тех, в ком мудрости мера, 876
тебя хулит или тебя хвалит?
Бодрись, дух мой, — скоро уж другие мужи
будут, а я умру и буду черная земля.
Пей вино, что мне с вершины Тайгета
принесли лозы, а насадил их старец 880
в лощинах горных, Феотим, богам любезный,
из Платанистунта воду студеную подведя.
Такого выпьешь, и тяжкие рассеются стремления,
примешь и станешь куда резвее.
Мир и богатство да пребудут в городе, покуда с другими 885
гуляю, по злой войне не скучая.
Не слишком-то слушай зычный голос глашатая,
ибо не отеческую мы землю защищаем.
Впрочем, стыдно, будучи рядом и на быстроногих
конях, не взглянуть на слезную войну. 890
Где же мужество? сгинул Керинф, вырезают
виноградный добрый Лелант,
и бегут добрые, а дурные правят городом —
так погуби же, Зевс, род Кипселидов!
Ничего лучше суждения не имеет муж в себе 895
и ничего, Кирн, больнее безрассудства.
Кирн, если за все на людей смертных гневаться,
узнавать, какой у каждого в груди ум
и кто что содеял справедливо или несправедливо,
великая была бы беда для смертных. 900
Один получше, другой хуже в своем деле,
но никто из людей не умудрен на все.
Кто на расход не охоч, а до денег охотник,
высокой доблестью для понимающих наделен,
потому как можно было б увидеть конец жизни, 905
когда, ее закончив, надлежит перейти в Аид,
тогда уж верно, кому дольше ждать своего срока,
больше бы приберегал, что у него есть,
да только нельзя, как это мне ни прискорбно,
как ни уязвлен я в душе, как дух ни противится. 910
Стою на распутье: две предо мною дороги,
размышляю, которая лучше:
не транжиря, провести жизнь в скудости
или жить сладко, мало что делая.
Видел я одного, что сберегал, и, богатый, никогда желудку 915
еды пристойной не давал,
однако, ничего не добившись, в адские чертоги спустился,
а деньги достались кому попало —
зря наживал и не передал, кому хотел.
И другого я видел: тот желудок улещивал 920
и, деньги протратив, сказал: «Усладил себя и съезжаю».
Теперь у друзей просит, чуть кого завидит.
Потому всего лучше, Демокл, по деньгам
мерить траты свои и усилия:
потрудившись, не отдашь ты свои труды другому 925
и, попрошайничая, не дойдешь до раболепия,
не разбегутся все твои деньги под старость.
А ведь с этими людьми лучше уж деньги иметь!
Потому как, если богат, друзей много, а бедствуешь —
меньше, и тот же самый, ты уж не в том достоинстве. 930
Приберегать потому лучше, что и мертвого не оплачет
никто, пока не увидит, что деньги остались.
Мало кому из людей доблесть и красота сопутствуют,
и счастливец, кто получил и ту и другую.
«Все его почитают; и молодые сверстники 935
ему дают дорогу, а то и старшие.
Старея, он приметен среди сограждан, и никто по справедливости
ему не повредит и по уважительности».
Не могу голосом звонким петь, словно соловей, —
я ж и прошлую ночь разгуливал шумно, 940
на флейтиста валить не стану — просто меня приятель
превосходит, наукою не обделен.
Песнь заведу, поближе к флейтисту ставши
справа, да богам помолюсь бессмертным.
Пойду по прямой черте, никуда с пути не уклоняясь, 945
да будут безупречны все мои помыслы:
послужу отечеству, городу пышному, к народу
не сворачивая и мужей не слушаясь неправедных.
Словно лев, в силе уверенный, молодую лань
лапами задрав — крови я не напился;
па высокие стены взойдя — града не опустошил,
коней запряг, а на колесницу не взошел;
содеяв, не содеял, и не совершил, совершив,
не учинил, учиняя, и преуспев, не преуспел.
У благодетельствующего скверным — две беды: многого
лишить себя, а благодарности никакой.
Если немалым благом я тебя одарил, а ты неблагодарен,
приди-ка еще в дом к нам с нуждою.
Покуда один я из ручья свежего пил,
до чего хороша-сладка мне казалась вода,
а теперь сколько мути — не то вода, не то жижа; нет,
из другого ручья иль реки пить буду.
Никогда не хвали, пока не распознал отчетливо мужа,
каков по складу, по строю и обычаю —
потому как многие прячут ложный, обманный нрав,
прикрывая его мимолетными чувствами,
да только время у всех у них нрав выявляет:
так и я промахнулся сильно в суждении,
поспешил с хвалою, всего твоего нрава не распознав,
а нынче, точно корабль, стою на рейде.
Какая доблесть пить, чтобы состязаться в питье,
если дурной муж часто доброго побеждает?
Чуть только покроет человека земля,
и сойдет он в Эреб, Персефоны чертоги,
не насладится ни звуком лирным, ни флейтиста игрой,
ни воздыманьем Диониса даров.
Это видя, потешу свое сердце, покуда проворны
колени и не дрожит еще голова.
«Ты мне не будь друг на словах, но и на деле»,
руками старайся и деньгами вместе,
и не так, чтобы за чашей словами мой тешить ум,
«а делом являть благо, какое можно».
Мы в ликованиях юных приютим наш любезный дух,
пока выносит приятные труды наслажденья,
ибо в миг, словно мысль, светлая уносится юность —
даже коней скок не бывает быстрее,
когда несут господина на копьеборное дело
неистово, хлебным наслаждаясь полем.
Когда пьют — пей, а насытишь свой дух —
пусть никто не узнает, как тебе тяжко. 990
Иногда порадует дело, а иногда бездействие
досадит, не всякий всегда может.
Положи, Академ, песню завести на день целый,
а наградой — мальчик прекрасноцветущий
тебе или мне, кто победит в бою за мудрость, 995
и узнаешь, насколько лучше ослов мулы.
Лишь солнце в эфире цельнокопытных коней
окликнет, что дню — половина,
покончим с обедом, благами разными
желудок как душе угодно натешив, 1000
и пусть несет умыванье прочь, а венки — сюда
милая, с тонкими руками девушка-лаконка.
«Вот доблесть, вот подвиг у людей наилучший,
его и добиваться мудрому мужу,
вот общая города и народа гордость — 1005
муж, что в землю врос, врагов отражая».
Людям завет общий: пока у человека юности
светлый цветок и в уме здоровые мысли,
нежить себя своим имением, ибо юн не станешь
дважды волей богов и не уйти от смерти 1010
смертным человекам, а злая лезет старость
губительная, хватая за самую макушку.
О, блажен и счастлив и богат всякий, без борений
в черный чертог Аида сошедший,
врагов не трепеща, не понужден к злодеянью, 1015
друзей не испытавший, каковы их мысли.
Вдруг несказуемый пот по мне хлынул —
жутко глядеть на сверстников цветение,
нежных и красивых: ему бы дольше длиться,
«но краткотечна, будто как сон, 1020
бесценная юность, и губительная, безобразная
вдруг над головою нависает старость».
Никогда врагам шеи не подставляй под ярмо
тесное, хоть Тмол над головой нависни.
Скверные по дрянности своей как-то суетны умом, 1025
а у добрых всегда действия прямее.
И легки же люди на дрянные дела,
трудней, Кирн, доброе дело справить.
Будь спокойна, душа, в беде, как бы ни было тяжело,
это у подлых сердце горячее, 1030
неисполнимыми начинаньями не умножай / скорбь /,
/ злобно не злобись /, не докучай друзьям
и врагов не весели. Даров, что богами назначены,
нелегко убежать смертному мужу,
хоть спустись он до основания порфирных вод, 1035
хоть стереги его непроглядный Тартар.
До чего ж трудно доброго обмануть мужа —
это, Кирн, у меня давно так решено;
и прежде известно было, а теперь еще лучше — 1038а
потому никакой дружбы нет с подлыми. 1038b
Бессмысленны люди и глупы, кто вина
не пьют, когда звезда пришла Пса. 1040
Эй, флейтиста сюда. У плачущего давайте
пить, веселиться, его бедами наслаждаясь.
Спать! Об охране заботится стража градская
равнинной милой родины нашей.
Зевсом клянусь, да хоть бы кто и улегся, покрывшись, 1045
а нас, гуляк, он приветливо встретит.
Нынче пить-веселиться, беседуя изящно,
а чему быть потом — богов забота.
Я тебе так посоветую, словно отец сыну,
отлично, а ты в мысль уложи и в душу: 1050
никогда не спеши дурное сделать — нет, глубоко
в душе обдумай, в добром уме и здравом;
у сумасбродов душа окрылена и ум,
а в разум добрый, отличный дума приводит.
В сторону разговоры, давай бери 1055
флейту — помыслим о Музах оба,
это ж они нам дали возлюбленные дары,
тебе да мне, городам f соседским f на утеху.
Уклад каждого, Тимагор, разгадывать, издали
глядя, трудно и тому, кто мудр, 1060
раз у одних богатством зло прикрыто,
у других доблесть — под бедностью жуткой.
Юности — ночь напролет со сверстником спать,
делам вожделения не ставя предела,
с гуляками петь под флейту — и это можно. 1065
Ничего нет, что было б сладостней
мужам, да и женам. Что богатство? стыдливость что?
Все превосходят утехи в своем веселье.
Несмысленны люди и глупы: по мертвым воют,
не о цвете, что гибнет, юном; 1070
наслаждайся, дух мой, — скоро уж здесь другие 1070а
будут, а я, мертвый, буду черная земля. 1070 b
Кирн, поворотлив и многолик с друзьями будь, 1071
тот принимая уклад, каков сродни каждому:
нынче сюда подавайся, там настройся иначе,
великой доблести выше искушенность.
Деянья несодеянного всего трудней конец 1075
распознать, каким его бог свершить захочет.
Мрак кругом, и покуда не свершится,
непостижны смертным безысходности пределы.
Никогда я врага хулить не стану, коль он достойный,
и скверного не похвалю, будь он и друг. 1080
«Чревата, Кирн, наша родина, — родит, боюсь, мужа
наглого, тяжких раздоров вождя.
Граждане — те еще здравы умом, зато вожди 1082а
готовы уж впасть во всяческое зло». b
«Ты меня не лелей словами, мысли оставляя в стороне, c
если меня любишь и верен умом, d
ты люби меня, очистив ум, а то отрекись, e
враждуй, явную затеяв ссору» — f
вот как должно достойно помыслы направить 1083
к другу, и так хранить их до конца.
Много трудного перенесешь, Демонакт, раз не умеешь 1085
делать то, что тебе не по нраву.
Кастор и Полидевк, вы, что в божеском Лакедемоне
живете у Эврота, реки, текущей красиво:
когда другу замыслю зло, пусть на меня же падет,
а он мне — ему вдвое да будет. 1090
Худо у меня на душе от нашей любви —
ненавидеть не могу, как и любить,
зная, как тяжко друга ненавидеть,
как тяжко и любить против воли.
Другого кого присмотри, а мне нужда какая 1095
это делать? сперва меня за прошлое поблагодари.
Я теперь вздымаюсь на крыльях, словно птица
с просторной глади, мужа дурного бежал,
силки порвав. А ты, моей любви себя лишивший,
позже оценишь мою сметливость. 1100
Кто бы ни присоветовал и ни велел тебе
удалиться, нашу дружбу бросив, —
наглость и магнезийцев сгубила, и Колофон,
и Смирну, а вас, Кирн, погубит всяко.
Мнения — великая беда людей, наилучшее — опыт, 1104а
часто добрым слывет, хоть не проверен, b
вот если при испытании, когда потрут свинцом, выйдешь 1105
чистое золото, тогда ты всем хорош.
О, как я жалок — врагам потеха,
а друзьям тягостен в жалкости стал.
Прежде добрые, Кирн, — нынче дурные, встарь дурные —
нынче добрые. Кто стерпит, на то глядя, 1110
как добрые в бесчестии, а те, кто хуже, получили
честь! и женится на дочери дурного достойный!
Друга друга обманывая, насмехаются друг над другом,
памяти не имея ни о дурном, ни о добром.
В безысходности ворочаюсь, сердцем терзаясь, 1114а
нет, не миновал бедности я мету. b
Ты, денежный, бедностью меня укорил, но ведь кое-что 1115
есть у меня, а другое сделаю, богам помолившись:
«Богатство, из богов прекраснейшее и вожделеннейшее,
с тобою и дурной достойным становится;
да пребуду еще в юности и да любит Феб Аполлон меня,
сын Латоны, и Зевс, бессмертных царь, 1120
пока я, праведный, от всяческого зла вдали
юностью и богатством дух согреваю».
О бедах не поминай — мне их словно Одиссею выпало,
что из Аида чертогов великих умел уйти;
он же, духом безжалостный, женихов перебил 1125
радостно Пенелопы, жены законной,
что так уж ждала его, у сына милого живя,
пока он земли и моря |сумеречные| исходил углы.
Напьюсь — мне мало дела до бедности душегубной
и до мужей враждебных, что меня бранят, 1130
я над юностью милой, оставляющей меня, причитаю
да о тяжкой, что подходит, старости вою.
Кирн, тут друзья, остановим беды начало,
поищем зелий на рану, раз открылась.
Надежда — один для людей хороший бог, 1135
прочие на Олимп, все побросав, ушли:
удалилось Верности божество и мужей Скромность,
а вот и Хариты, друг, оставили землю,
Клятвы верные у людей уж не служат правде,
и богов никто не страшится бессмертных; 1140
благочестивых людей сникло племя, ни правил
боле не знают, ни благочестия.
Нет, покуда жив и солнца свет видишь,
чествуй богов, с надеждой пребудь,
богам моляся и пышные сжигая бедра. 1145
Надежде первой, ей же последней жертвуй.
И помнить, что у неправедных вечно кривой расчет,
бессмертных богов отнюдь не уважают,
вечно их мысли чужим заняты достояньем —
позорный залог дурных деяний. 1150
Никогда нынешнего друга не бросай и иного не ищи,
скверных людей доверившись речам.
Мне б, богатому, подальше от злых хлопот
жить безвредно, беды не зная.
Не жажду богатства, не вымаливаю, мне б 1155
жить скромно, беды не зная.
Богатство и мудрость неодолимы для смертных навек,
ибо душу богатством не перекормишь,
точно так и мудрейший мудрости не бежит,
но жаждет, а души не наполняет. 1160
| Мужи нынешние — юнцы |, а мне что за нужда 1160a
делать это? сперва меня за прошлое благодари. 1160b
Лучше ты сокровища не завещай детям, а давай 1161
добрым мужам, Кирн, когда просят. 1162
Никто не счастлив во всем и совсем, только достойный 1162a
смел в беде, ее не показывая, b
а подлый ни в удаче не умеет, ни в беде c
дух уравнять. Бессмертных подарки d
всякие для смертных, бери же смело e
дары бессмертных, какие дают. f
Глаза, и язык, и уши, и ум мужской — 1163
у разумеющих они в груди. 1164
Таков да будет мой друг, чтобы приятеля 1164а
приметив тоску, и тягостного сносил, b
словно как брата. Ты это, друг, в душе своей c
обдумай, — когда-нибудь помянешь меня. d
Искал да не нашел я приятеля верного, e
вроде меня, чтоб без хитрости совсем; f
а пришло испытание — три меня, как злато свинцом, g
и объявится наше достоинство. h
С добрыми водись, а за дурными не гоняйся никогда, 1165
коль | далеко ходишь |, торгуя.
У добрых достойны ответы, достойны и дела,
а подлые речи дурных ветер уносит.
Беда от лжедружбы происходит, это и сам ты узнаешь
хорошенько, обманув великих бессмертных.
Боги, Кирн, дают смертным благо мысли, 1170
мыслью человек все пределы объемлет.
О, как блажен, у кого внутри она есть! сколь она лучше
гордости гибельной и вредоносного пресыщения;
пресыщенье — зло для смертных, хуже и нет, 1175
ибо отсюда, Кирн, идет все злое.
Если мерзких дел ты не претерпел и не содеял,
это великий, Кирн, знак доблести.
Смелым быть должно мужу, когда тягостная печаль внутри, 1178
да у бессмертных перемены просить.
Кирн, богов СТЫДИСЬ И бойся, ибо ЭТО мужу 1179
воспрещает нечестивое и в словах, и в делах, 1180
а что ты тирана-людоеда желаешь свалить,
так на это божьего гнева нет.
Никого, Кирн, лучи смертным сияющего солнца
не видят, над кем бы ни нависала брань;
что за ум у наших горожан, не постигаю, 1184
не нравлюсь им, творю ли вред или благо. b
Хорошо это — ум и язык, да мало кто уродился, 1185
чтоб и тому, и другому быть хозяином.
Никто, хоть откупайся, смерти не избежит, и неудачи
трудной, коль преграды не положит судьба.
Даже невзгоды, если уж бог насылает печаль,
смертный хотел бы, да не избегнет дарами. 1190
Не жажду на ложе царственном возлежать
мертвый — мне давай-ка живьем хорошего,
для мертвого терние не хуже ковров ничуть,
| и доска то ли жестка, то ли мягка |.
Богами ложно не клянись, ибо не допустят это 1195
бессмертные, чтоб скрылся должник.
Голос, Полипаид, птицы, резко кричащей, я услышал,
той, что смертным весть принесла: пахать
время. Так и ткнуло меня в черное сердце —
моим цветистым другие владеют полем, 1200
и не тащат мои мулы плуг гнутый
из-за другого | памятного| плавания. . .
Не пойду, не позову и не мною у могилы
оплаканный уйдет муж-тиран под землю.
Пусть и он по смерти моей не тужит 1205
и с ресниц не роняет горючую слезу.
С нашего гулянья не гоним, но и не зовем,
ибо, тягостный, ты мил, когда тебя нет.
Я — Этон по рожденью, живу в Фивах, граде
добростенном, ибо из отеческой прогнали земли. 1210
Ты шутя родителей ненароком не трогай милых,
Аргирида, потому — у тебя дни рабства,
а у нас, женщина, много бед, раз мы своей земли
изгнанники, а все не тягостное рабство,
и не продают нас, да и город есть у нас 1215
чудный, что лежит в долине летейской.
Никогда с плачущим сидя смеяться не станем,
собственной, Кирн, удачей услаждаясь.
Трудно, Кирн, врага и недруга обмануть,
а Другу это легко — обманывать друга.
Сколько промахов в рассуждениях смертных, 1221
если, Кирн, в смятении мысли.
Ничего, Кирн, нет неправеднее гнева, 1223
что вредит, низко душе потакая.
Ничего, Кирн, нет отраднее доброй жены. 1225
Я свидетельствую, а ты подтверди.
Вот уж зовет меня покойник моря, 1229
мертвый живыми кричит устами. 1230