Персидские вооружения. — Поход Александра в Сирию, через Евфрат, и на Тиф. — Битва при Гавгамеле. — Поход на Вавилон. — Занятие Суз. — Поход на Персеполь.
Гордое право победы есть всегда победа высшего права,— права, которое дает более сильная энергия, более высокое развитие и движущая сила новой и богатой будущностью мысли. В таких победах совершается критика того, что прежде существовало и было терпимо, но не вело вперед, что казалось могущественным и уверенным в себе, но внутри было больным и расшатанным. Ни обычай, ни право наследия, ни миролюбие, ни добродетель, ни какие бы то ни было личные заслуги не защитят тогда от подавляющей силы того, кому досталась на долю судьба исторического величия. Побеждая, пока он находит случай отваживаться, биться и побеждать, он, еще разрушая, начинает уже созидать, и создает таким образом новый мир, но из обломков, на развалинах разрушенного им. То, что он победил и сломил, переживает его в его создании.
Относящиеся к истории Александра предания более или менее преднамеренно выставляют на вид противоположность между ним и Дарием, между героем дела и героем страдания. Они изображают Дария кротким, благородным, верным, образцом почтения к своей матери, любви и нежности к своей супруге и детям, высоко уважаемым персами за свою справедливость, свою рыцарственную храбрость и за свой царственный образ мыслей. Возможно, что в спокойные времена он был бы таким царем, какого редко видели престолы Азии; но уже увлекаемый потоком событий, против которого, может быть, удалось бы устоять Камбизу или Оху, он, чтобы еще спасти себя и свое царство, ухватился за недостойные и предательские планы, не достигнув ими ничего больше, кроме тяжелого сознания, что он уже не чист от всякой вины перед тем, против кого он напрасно боролся. И по мере увеличения опасности увеличивались замешательство, непоследовательность и несправедливость во всем, что он делал или задумывал; все мрачнее становились будущность персидского царства и его правое дело;
уже ворота в Азию были сломаны, уже богатые приморские сатрапии были добычей победителя, уже основы могущества Ахеменидов были потрясены. И если, быть может, сам персидский царь при кротости своего характера охотно бы забыл об утраченном и принес бы миру еще большие жертвы, то ему, которого мысли, по-видимому, были более обращены к жене и детям, чем к трону и царству, всю громадность его падения должна была дать почувствовать величайшая мера скорби, какая только существовала для него.
Этот мотив сказанные предания рисуют самыми живыми красками. Они выдвигают на вид, что мать персидского царя Сисигамбис, его дети, его супруга Статира, красивейшая из женщин Азии, еще более дорогая для него потому, что она носит под сердцем дитя, находятся в плену у Александра. За этих пленных Дарий предлагает неприятелю половину своего царства и громадные сокровища, но гордый враг требует покорности или нового боя. Затем к Дарию является Терей, слуга пленной царицы, который бежал из лагеря неприятеля, и приносит ему печальную весть, что царица умерла в родах. Дарий бьет себя в лоб, громко оплакивая то, что Статира умерла, что царице персов не пришлось даже удостоиться почетных похорон. Евнух утешает его: ни при жизни, ни по смерти по отношению к ней македонский царь не забыл, что она супруга царя, до последнего дня он окружал величайшим почетом ее, мать и детей; тело царицы он приказал похоронить со всей пышностью по персидскому обряду и почтил память ее слезами. Пораженный Дарий спрашивает, осталась ли она чиста и верна ему, не принудил ли ее Александр против воли принадлежать ему. Тогда верный евнух бросается к его ногам, заклинает его не оскорблять памяти его благородной госпожи и не отнимать у себя в своем бесконечном несчастии последнего утешения, того, что он побежден врагом, который кажется высшим существом, а не смертным человеком; он с самыми страшными клятвами уверяет его, что Статира умерла верной и чистой, что добродетель Александра так же велика, как его отвага. Дарий поднимает руки к небу и молит богов: «Даруйте мне сохранить и восстановить мое царство, чтобы я как победитель мог отплатить Александру за то, что он сделал для моих; если же мне не суждено быть долее господином Азии, то отдайте тиару великого Кира никому иному, как ему»1.
Уже приказ персидского царя о вооружении был послан во все сатрапии государства, захваченные неприятелем области которого были хотя и велики, но незначительны в сравнении с целым. Весь Иран, Ариана, Бактрия, все земли до источников Евфрата были еще неприкосновенны; то были самые храбрые и верные народы Азии, которые ждали только приказа царя, чтобы выступить в поход; что значили Египет, Сирия и Малая Азия в сравнении с
громадным пространством земель от Тавра до Инда, от Евфрата до Яксарта; что значила потеря всегда ненадежных и приморских народов в сравнении с верными мидянами и персами, в сравнении с полчищами конницы бактрийской равнины и с храбрыми горными народами каспийских и кудрских гор? Не были ли со времен первого Дария потерянные теперь приморские области и стремление к морскому господству, которое они делали необходимостью, почти единственной причиной, которая принесла опасность и несчастие царству Кира, которая на собственную гибель впутала персов в вечные распри с эллинами? Теперь предстояло спасать глубь Востока, защищать господствующую над Азией высокую твердыню Ирана; теперь царь царей призывал вельмож своего племени биться во главе своих народов за славу и господство Персии; им одним вручал он свою судьбу; греческие наемники, греческие полководцы и македонские беглецы не должны были возбуждать ревности и недоверия своих; немногие тысячи чужеземцев, бежавших вместе с ним под Иссом, соединило с сынами Азии общее несчастие; перед горными цепями Ирана войско Европы должно было встретить настоящее азиатское войско.
Сборным пунктом этого громадного народного ополчения была назначена равнина Вавилона. Сатрап Бактрии, Бесс, привел из дальней Азии бактров, согдианцев и воинственные индийские народы с плоскогорья индийского Кавказа; к нему примкнули туркестанский конный народ саков с Маваком во главе и дахи из степей Аральского моря. Народы Арахосии и Дрангианы и индийские жители гор Паравети явились со своим сатрапом Барсаентом, их западные соседи из Арейи с сатрапом Сатибарзаном, а полчища персидских, гирканских и тапурийских всадников Хорассана с Фратаферном и его сыновьями. Затем шли мидяне, прежние повелители Азии, сатрап которых Атропат в то же время предводительствовал над кадусиями, сакесинами и албанцами долин Куры, Аракса и озера Урмии. С юга, с берегов Персидского залива, прибыли народы Гедросии и Кармении, предводимые Оронтобатом и Ариобарзаном, сыном Артабаза, и персы, предводимые Орксином, принадлежавшим к роду семи князей. Сузианцев и уксиев вел Оксафр, сын сатрапа Сузианы, Абулита; войска Вавилона собрались под командой Бупара, войска Армении явились под предводительством Оронта и Мифравста, войска Сирии по сю и по ту сторону Евфрата под предводительством Мазея; даже из каппадокийской земли, которой поход македонского войска коснулся только на западе, явились всадники, предводимые своим династом Ариаком2.
Таким образом в течение весны 331 года в Вавилоне собралось войско персидского царя, состоявшее из приблизительно сорока тысяч всадников, многих сотен тысяч пехотинцев, двухсот вооруженных косами колесниц и пятнадцати слонов, которые
были приведены из Индии. Рассказывают, что против обыкновения, царь позаботился о вооружении этого войска, особенно всадников3. Прежде всего нужно было составить план войны, который доставил бы персидскому войску возможность действовать всей тяжестью своих масс и всей силой своей громадной конницы.
Низину, тянущуюся у подножия хребта иранских гор, прорезывают в диагональном направлении две реки, Евфрат и Тигр; через них проходят дороги от берегов Средиземного моря в верхнюю Азию. Сама собой должна была явиться мысль встретить врага на местах переправы через эти реки; благоразумие требовало выставить главные силы персидского царя за Тигром, так как, с одной стороны, переход через него труден, а с другой — потерянное при Евфрате сражение отбросило бы их в Армению и они потеряли бы Вавилон, равно как и большие дороги в Перейду и Мидию, тогда как позиция за Тигром прикрывала Вавилон, выигранное сражение отдавало врага в жертву преследования на жизнь и смерть в обширных пустынных равнинах Месопотамии, а потерянное оставляло открытым отступление в восточные сатрапии. Дарий ограничился тем, что послал вперед несколько тысяч человек под начальством Мазея, чтобы наблюдать за переправой через реку; сам он из Вавилона двинулся в окрестности Арбелы, главного пункта на большой военной дороге, которая ведет далее через Лик к большой равнине Ниневии, простирающейся на запад до левого берега быстрого Тигра и к северу до предгорий хребта Загра; здесь он хотел, когда подойдет Александр, подступить к берегу реки и лишить его всякой возможности переправиться.
Пока царь Дарий, готовый биться за восточную половину своего царства, стоял на ее пороге со всеми боевыми силами, какие только она могла выдвинуть, на дальнем западе пал последний остаток персидского могущества.
Что мог бы сделать персидский флот в греческом море, если бы он действовал своевременно и надлежащим образом, если бы он всеми своими силами поддержал начатое царем Агисом в Пелопоннесе движение? Но колеблющийся, лишенный плана и отваги, он летом 333 года упустил момент решительного нападения; и все-таки, уже ослабленный отсылкой кораблей, которые повезли наемников в Триполис, даже после сражения при Иссе и когда уже финикийский берег был угрожаем врагами, он, вместо того чтобы спешить в Финикию, поддержать сопротивление Тира и не позволить распасться ненадежным контингентам флота, остался в этих западных водах, имевших смысл только для наступательной войны. Весною 332 года финикийские и кипрские корабли отплыли домой, а Фарнабаз и Автофрадат остались в Эгейском море с остатком флота, уже столь незначительным по силе, что они с трудом, и то только благодаря помощи покровительствуемых или посаженных ими тиранов могли удержать за собою обладание
Тенедосом, Лесбосом, Хиосом и Косом4. Лишенные благоразумной и твердой политикой Антипатра всякого влияния в остальной Элладе, они находились теперь в непосредственных сношениях только с Агисом; но движение, которое последний по соглашению с ними рассчитывал возбудить в Пелопоннесе, благодаря постепенному распадению флота тоже остановилось, только Крит он приказал занять своим братьям. Тем временем македонский флот, предводимый навархами Гегелохом и Амфотером, приобрел в течении 332 года такой решительный перевес в греческих водах, что тенедосцы, сменившие союз с Александром на персидское иго только потому, что были вынуждены к этому силой, первые открыли македонянам свои гавани и снова провозгласили прежний союз. Их примеру последовали хиосцы, которые, лишь только на их рейде показался македонский флот, возмутились против своих тиранов и персидского гарнизона и открыли ворота; персидский адмирал Фарнабаз, стоявший тогда с пятнадцатью триерами в гавани Хиоса, и тираны острова очутились во власти македонян; и когда ночью перед гаванью, которую он считал еще находящейся в руках персов, появился с несколькими кипрскими кораблями Аристоник, тиран Мефимны на Лесбосе, и пожелал войти в нее, то македонская гаванская стража впустила его, перебила экипаж триер и доставила тирана пленником в цитадель. Влияние персов и их партия все более и более падали; уже Родос послал десять триер в македонский флот перед Тиром; теперь и жители Коса отреклись от персидского дела; и между тем как Амфотер с шестьюдесятью кораблями отплыл туда, Гегелох с остальным флотом обратился к Лесбосу. Туда явился с 2000 наемников Харет, которому год тому назад не удалась его попытка на Мефимне, занял Митилену и начал разыгрывать начальника именем Дария; старый афинский воин и не думал решаться на крупную игру, он сдал город с правом свободно удалиться, отправился со своими воинами на афинский остров Имброс, а потом на Тенар, обширный рынок наемников5. Сдача Митилены придала также и другим городам острова духу быть свободными; они возобновили свое демократическое устройство. Затем Гегелох поплыл к югу на Кос, находившийся уже в руках Амфотера. Только Крит был еще занят лакедемонянами; Амфотер взял на себя его покорение и отплыл туда с частью флота6, а с другой частью Гегелох отправился в Египет, чтобы самому привезти весть об исходе борьбы против морских сил Персии и вместе с тем сдать всех пленных, за исключением Фарнабаза, который нашел случай скрыться на острове Косе. Тиранов Александр приказал отослать обратно для суда в те общины, которые они угнетали; те же, которые предали остров Хиос Мемнону, были под сильным конвоем отправлены в ссылку на лежавший на Ниле остров Элефантину, самый южный пункт государства7. Таким образом, к концу 332 года был
уничтожен последний остаток персидского флота, который мог бы тревожить тыл македонского войска и препятствовать его движениям. Ряд военных пунктов, простиравшийся от фракийского Босфора вдоль берегов Малой Азии и Сирии до вновь основанной Александрии, не только помогал окончательному закреплению покоренных земель, но и служил обширным базисом для дальнейших предприятий на востоке. Новый поход должен был быть предпринят в новый и чуждый мир и в среду народов, которым был чужд греческий дух, непонятно свободное отношение македонян к своему царю, для которых царь был существом высшего порядка. Как мог Александр не угадать, что народы, которых он думал соединить в одно царство, отныне найдут и должны будут признать свое единство только в нем. И если священный щит Илиона указывал в нем греческого героя, если народы Малой Азии признали в разрешителе Гордиева узла обещанного победителя Азии, если принесенной в Тире жертвой Гераклу и празднеством в храме Пта в Мемфисе победоносный чужеземец примирился с побежденными народами и их священными обычаями, то теперь в глубину востока его должно было сопровождать более тайное посвящение и высшее обетование, по которому народы должны были узнать в нем царя царей, избранного свыше владыку востока и запада.
В обширной пустыне Ливии, при вступлении в которую стоит высеченное из выветрившейся скалы изображение стоящего на страже сфинкса и полузасыпанные песком пирамиды фараонов, в этой безлюдной, безмолвной как могила пустыне, тянущейся к западу от долины Нила на необозримое расстояние и на летучих песках которой палящий полуденный ветер изглаживает следы усталого верблюда, лежит как в море зеленый остров, осеняемый высокими пальмами, поимый ключами, ручьями и небесной росой, последний очаг жизни для умирающей кругом природы, последний отдых для путника в пустыне; под пальмами оазиса стоит храм таинственного бога, который некогда на священном челне прибыл из земли эфиопов в стовратные Фивы, который из Фив прошел через пустыню, чтобы почить в оазисе и открыться в таинственном образе ищущему его сыну. Кругом храма бога жила благочестивая семья жрецов, вдали от мира, в священном одиночестве, где к ним был близок Аммон Зевс, бог жизни; они жили, служа ему и возвещая его оракулы, для выслушивания которых народы вдали и вблизи посылали священных гонцов и подарки. В этот храм в пустыне решил отправиться македонский царь, чтобы вопросить великого бога о великих вещах.
Но о чем же он должен был спрашивать? Его македоняне рассказывали чудесные истории из старых времен; принятые тогда немногими на веру, осмеиваемые многими, известные всем, они получили новый толчок при этом походе; припоминались ночные оргии, которые праздновала Олимпиада в горах своей родины;
было известно об ее чародействах, ради которых она оттолкнула от себя царя Филиппа8; однажды он подстерег ее в ее спальном покое и увидел на груди ее дракона; верные люди, посланные им в Дельфы, принесли ему ответ бога: пусть он принесет жертву Аммону Зевсу и чтит его превыше всех богов. Думали, что и Геракл был сыном смертной матери; утверждали, что Олимпиада открыла сыну тайну его рождения при его выступлении к Геллеспонту9. Другие держались того мнения, что царь желает спросить у бога совета о своем дальнейшем походе, как сделал Геракл, прежде чем выступить против исполина Антея, и Персей, прежде чем предпринять поездку к Горгонам; оба они предки царя, и их примеру он охотно подражает. Чего он желал в действительности, не узнал никто; только немного войска должно было следовать за ним.
Экспедиция выступила из Александрии и двинулась сперва вдоль морского берега к Паретонию, первому поселению киренейцев, которые послали к нему послов и дары — 300 боевых коней и
5 четвероконных колесниц — и просили о союзе с царем, каковой им и был дарован10. Отсюда дорога шла к югу через песчаные пустыни, над однообразным горизонтом которых не возвышается ни деревца, ни холмика; целый день горячий воздух был полон тонкой пыли, а песок нередко был так зыбуч, что каждый шаг был ненадежен; или ключа, которые могли бы утолить жгучую жажду; дождевые тучи, подарок времени года, которые вскоре несколько раз давали им облегчение, считались чудесным даром бога в пустыне. Таким образом они шли дальше; никакие следы не указывали на дорогу, и низкие дюны среди этого моря песку, меняющиеся с каждым ветром свое место и форму, увеличивали только замешательство проводников, которые уже не могли более найти направления к оазису; тут во главе каравана показались два ворона11, они явились как посланцы бога, и Александр приказал, вверившись богу, следовать за ними. С громким карканьем полетели они вперед, они отдыхали с отрядом и летели дальше, когда войско двигалось дальше. Наконец показались вершины пальм и прекрасный оазис Аммона принял отряд царя.
Александр был поражен привлекательностью этого священного места, которое изобиловало масличными и финиковыми деревьями, солью в кристаллах и целебными источниками, и самой природой, казалось, предназначенного к благочестивому служению богу и тихой жизни его жрецов. Когда затем царь, как рассказывают, пожелал выслушать оракул, его встретил во дворе храма старший из жрецов, приказал всем своим спутникам подождать их снаружи и ввел его в святилище бога; вскоре Александр вернулся обратно с веселым лицом и заявил, что ответ совершенно совпал с его желаниями. То же самое он, как говорят, повторил в письме к своей матери: когда он снова увидится с ней по своем возвращении домой, то он сообщит ей услышанные им тайные предсказания
бога12. Затем он щедро одарил храм и гостеприимных обитателей оазиса и возвратился обратно в Мемфис в Египте13.
Александр умолял об ответе бога, и тем живее было затронуто любопытство или участие его македонян; те, которые были вместе с ним в храме Аммона, рассказывали чудеса об этих днях; первым приветствием первосвященника, которое они все слышали, было: «Привет тебе, сыне! » и царь отвечал: «Да будет так, отче; я хочу быть твоим сыном, даруй мне господство над вселенной!». Другие смеялись над этими сказками; жрец, говорили они, хотел говорить по-гречески и обратиться к царю со словами: «Παιδιον», но вместо этого сделал ошибку и сказал «Παι διος», что, конечно, можно принять за «Παι διός», сын Зевса. Наконец, за верное об этом событии рассказывалось, что Александр спросил бога, наказаны ли все, бывшие виновными в смерти его отца; на это он получил ответ, что он должен лучше взвешивать свои слова, что никогда смертный не поразит того, кто родил его; убийцы же македонского царя Филиппа все наказаны. И Александр спросил во второй раз, победит ли он своих врагов, и бог отвечал, что ему предназначено господствовать над вселенной, что он будет побеждать, пока не возвратится к богам14. Эти и тому подобные рассказы, которых Александр не подтверждал и не опровергал, служили к тому, чтобы окружить его личность тайной, которая сообщала вере народов в него и в его призвание прелесть и продолжительность, а развитым грекам не должна была казаться страннее слов Гераклита, что боги — бессмертные люди, а люди — смертные боги, страннее культа героев-основателей в новых и старых колониях или алтарей и празднеств, которые два поколения тому назад были посвящены спартанцу Лисандру.
Здесь было бы уместно поставить себе еще другой вопрос — вопрос, который только и мог бы ввести нас в сущность дела. Как представлял себе сам Александр цель этого похода в храм Аммона и таинственные события в его святилище? хотел ли он обмануть мир? верил ли он сам в то, во что он желал заставить его уверовать? имел ли он, обыкновенно отличавшийся своим ясным и независимым умом, столь уверенный в своих стремлениях и силах, моменты внутреннего колебания, когда его душа искала опоры и отдыха в неземном? Мы видим, что этот вопрос находится в связи с религиозными и нравственными принципами, влиявшими на волю и поступки этого страстного характера, с самыми сокровенными сторонами его личности, можно сказать, с его совестью. Вполне понять его мы могли бы только исходя из этой стороны его существа, по отношению к которому все, что он делает и созидает, является только периферией, только частями периферии, из которых предание сохранило нам одни отрывки. Поэтам дозволено изображать характеры для изображаемых ими действий таким образом, чтобы из них объяснялись их дела и страдания.
Историческое исследование повинуется иному закону: оно тоже старается создать возможно ясную и объясняющую события картину лиц, историческое значение которых оно должно проследить; оно наблюдает, насколько это дозволяют ему материалы, за их поступками, способностями и направлением; но оно не проникает до того места, где эти моменты имеют свой источник, свой импульс и свою норму. Для того чтобы найти сокровенную тайну души и чтобы судить по ней о нравственной ценности, т. е. о полном достоинстве личности, для этого оно не имеет никакого метода и никаких прав. Достаточно того, что для пробелов, которые в нем таким образом остаются, оно имеет некоторую замену: анализируя историческую личность и отводя ей соответствующее ее значению место не в той обстановке, где заключается ее нравственная ценность, а в ее отношении к великому процессу исторического развития, в ее участии в неумирающих делах и созданиях, в ее силе или слабости, в ее планах и замыслах, в ее даровании и энергии, направленной к их осуществлению, оно творит принадлежащий ему суд, и дает нам мерило для понимания, которое хотя не глубже, однако шире и свободнее исключительно психологической точки зрения.
Но мы все-таки должны коснуться здесь одного пункта, в котором, по-видимому, перекрещиваются важные линии.
Со времени вышеупомянутого замечательного выражения Гераклита, со времени Эсхилова слова «во многих именах один образ», поэты и мыслители греческого мира не переставали искать в многочисленных образах богов и в их мифах, бывших религией для их народа, более глубокого смысла и находить в нем оправдание своей веры. Мы знаем, как глубоко поставил эти вопросы Аристотель. Александр не только читал его популярный диалог, в котором он изображает, как взгляд на красоту мира и вечное движение светил должен создать во всяком видящем их в первый раз убеждение в том, «что действительно существуют боги, что такие изумительные вещи являются их промыслом и созданием». Из поучений великого мыслителя он должен был тоже придти к убеждению, что глубокая древность видела божества в небе и светилах, движущихся на нем в вечных сферах, и выразила их дела и промысел «в мифическом образе», что «для убеждения многих и благодаря закону и обычаю» эти мифы были удержаны, распространены дальше и дополнены чудесами, но что истинный бог, «недвижимый движитель », не имеет плоти, частей, множества, что он есть чистая форма, чистый дух, сам себя мыслящий, движущий не действуя и не созидая, к которому все «со страстью» стремится, как к вечно благому, как к высшей цели.
Что же должно было теперь случиться, если Александр встретил в храме Аммона учение о богах, символику, которая, углубляясь в такие же спекуляции, сумела соединить в одну обширную и
стройную систему веру в загробную жизнь, в ее суд и просветление, обязанности и порядок земной жизни, служащие приготовлением к первому, и сущность жреческой и царской власти? Уже монументы древнего времени фараонов говорят о «боге, который сам себя сделал богом, который существует через самого себя, об едином несотворенном творце неба и земли, владыке сущего и несуществующего». И что мысли эти сохранялись во всей своей неприкосновенности, а быть может, и развивались далее, доказывает нам интересная надпись времени Дария II в честь его15; в ней является бог Аммон-Pa, который породил сам себя, который проявляется во всем сущем, который от века был и есть незыблемым началом всего сущего; другие боги являются как бы его титулами, проявлениями его деятельности: «боги находятся в твоих руках и люди у ног твоих; ты еси небо, ты глубина; люди славят тебя неутомимого в своих заботах о них; тебе посвящены дела их». Затем следует молитва за царя: «даруй быть счастливым твоему сыну, который сидит на престоле твоем, сотвори его подобным тебе, даруй ему править царством во славу твою; и как образ твой приносит благодать, когда ты восстаешь как Ра, таковы по желанию твоему дела сына твоего Дария, который да живет вечно; страх перед ним, почтение к нему, блеск его славы, да будут они в сердцах всех людей во всякой стране, как страх перед тобою и почтение к тебе живет в сердцах богов и людей».
Когда жрецы храма Аммона приветствовали Александра сыном Аммона-Ра, Зевса-Гелиоса, то они сделали это с полной искренностью своих религиозных убеждений и глубокой символики, в которую они заключали свое учение о богах. Александр, так рассказывают, со вниманием выслушал объяснения жреца Псаммона, «философа», о том, что каждый человек управляется богом (βασιλεΰεσ^αι {то $εοΰ), так как в каждом господствующее и могущественное начало божественно; Александр отвечал ему, что бог (σον $εόν) есть, конечно, общий отец всех людей, но что лучших людей он избирает своими любимыми детьми.
А теперь возвратимся к связи исторических событий, новый значительный ряд которых должен был начаться с весной 331 года.
По своем возвращении в Мемфис Александр нашел многочисленные посольства из греческих земель, из которых ни одно не возвратилось на родину, не будучи милостиво выслушанным и не достигнув возможного исполнения своих поручений. Вместе с ними прибыли новые войска, состоявшие из четырехсот16 греческих наемников под начальством Менида и пятисот фракийских всадников под начальством Асклепиодора и, как кажется, еще нескольких тысяч пехотинцев, которые тотчас же были присоединены к составу войска, уже приготовлявшегося к вступлению. Затем Александр с особенным вниманием занялся устройством управления египетской землей, имея главным образом в виду избе
жать с помощью раздела должностных полномочий соединения слишком большой власти в одних руках, что не могло бы быть безопасным при военном значении этой сатрапии и богатых элементах могущества в ней. Певкет, сын Макартата, и Балакр, сын Аминты, получили стратегию в стране и начальство над оставшимися войсками, включая сюда гарнизоны Пелусия и Мемфиса, всего около четырех тысяч человек; команду над состоявшим из тридцати триер флотом получил наварх Полемон; живущие в Египте или переселяющиеся туда греки были подчинены особому чиновнику; египетские округа или номы сохранили своих прежних номархов и получили приказ выплачивать им свои повинности в прежнем размере; главный надзор за всеми чисто египетскими округами был поручен сначала двум, а потом одному египтянину, а надзор за ливийскими округами греку; правитель арабских округов, Клеомен, грек из Навкратиса в Египте, знавший язык и обычаи страны, получил в то же время приказ принимать от номархов всех округов собираемую ими дань, и ему также был поручен главный надзор за постройкой города Александрии17.
После этих мер, после целого ряда производств в армии, после новых празднеств в Мемфисе и торжественного жертвоприношения Зевсу царю, Александр весною18 331 года выступил в Финикию; в одно время с ним в гавань Тира прибыл и флот. Короткое время, проведенное здесь царем, прошло среди больших и роскошных празднеств по греческому обычаю; после жертвоприношения в храме Геракла в войске были устроены всевозможные игры; для придачи блеска этим дням были приглашены знаменитейшие актеры греческих городов; и кипрские цари, доставлявшие и украшавшие хоры по греческому обычаю, соревновали в роскоши и вкусе друг с другом19. Затем в гавань города пришла афинская тетрера Паралия20, которая всегда посылалась только по священным или особо важным делам; прибывшие на ней послы явились пожелать царю счастья и уверить его в нерушимой верности их родного города, — внимание, на которое Александр отвечал освобождением взятых в плен при Гранике афинян.
Необходимо было позаботиться о западных землях на время продолжительного отсутствия. За исключением Спарты и Крита, в Элладе все было спокойно; только многочисленные морские разбойники, последствие персидских предприятий, делали море небезопасным. Амфотер получил приказ поторопиться с изгнанием спартанских и персидских гарнизонов с Крита, затем произвести облаву на морских разбойников и предложить помощь и защиту пелопоннесцам, которых могла бы теснить Спарта; киприотам и финикиянам было приказано послать Амфотеру в Пелопоннес сто кораблей. В то же время были предприняты некоторые перемены в управлении покоренных земель; в Лидию вместо сатрапа Асандра, который отправился для вербовки в Грецию, был послан маг-
несиец Менандр из числа гетайров, а начальство над чужеземными народами получил вместо него Клеарх; сатрапия Сирия была отнята от Менона21, который не позаботился с должным вниманием о нуждах шедшего по его провинции войска, и была передана недавно прибывшему Асклепиодору, и ему же была поручена непосредственная власть над страной Иордана, прежний правитель которой, Андромах, был убит самаритянами, и наказание за то самаритян22. Наконец, управление финансами было устроено таким образом, что общая касса, бывшая до сих пор соединенной с военной кассой, была отделена от нее и, подобно тому как это уже было сделано для Египта, были устроены особые главные кассы для Сирии и для Малой Азии до Тавра. В сатрапиях к западу от Тавра эту должность получил Филоксен, в сирийских землях, включая сюда финикийские города, Койран, заведование же военной кассой было отдано раскаявшемуся Гарпалу, которому царь из прежней дружбы или из политических расчетов простил его вину.
Тогда наконец войско выступило из Тира и двинулось к Евфрату по большой военной дороге вниз по течению Оронта, усиленное, вероятно, на пути подкреплениями из гарнизонов Малой Азии; в составе приблизительно 40 000 пехотинцев и 7000 всадников оно достигло в начале августа Фапсака23, обыкновенного места переправы. Часть македонян была послана вперед, чтобы построить два моста через реку; они были не совсем доведены до конца, так как противоположный берег до сих пор занимал перс Мазей, посланный с 10 000 человек для прикрытия реки24, и для значительно более слабого македонского авангарда было бы слишком рискованно довести мосты до противоположного берега. При приближении главной армии Мазей быстро отступил; слишком слабый для того, чтобы удержаться на своем посту против превосходных сил Александра, он, пожертвовав своими войсками, мог бы только несколько задержать наступление врагов, что для персидского царя, вооружения которого были уже окончены, не представило бы значительных выгод.
Александр приказал немедленно докончить постройку обоих мостов и переправил свое войско на восточный берег Евфрата. Предполагая даже, что персидское войско стояло готовым к битве и к защите столицы в равнине Вавилона, где оно собралось, он не должен был, как семьдесят лет тому назад десять тысяч, избирать путь вдоль Евфрата, который они тогда избрали. Пустыни, по которым он ведет, были бы при летнем зное вдвойне утомительными, и прокормление такого значительного войска представило бы величайшие трудности. Он избрал большую северную дорогу, идущую в северо-восточном направлении к Ниневии по более прохладной и богатой пастбищами холмистой местности, которую македоняне потом назвали Мигдонией, к Тигру и затем по левому берегу реки в равнину Вавилона.
Здесь однажды к царю было приведено несколько пленных неприятельских всадников, разъезжавших по окрестностям; они сообщили, что Дарий уже выступил из Вавилона и стоит на левом берегу Тигра, решившись всеми силами воспрепятствовать противнику перейти через реку; его теперешнее войско значительно больше того, которое было в проходах Исса; они сами посланы на разведки, чтобы персидское войско в надлежащее время и в надлежащем месте могло встретить македонян у Тигра.
Александр не мог решиться на переправу под стрелами неприятеля через такую широкую и быструю реку, каков Тигр; он должен был ожидать, что Дарий займет окрестности Ниневии, где через реку вела обыкновенная военная дорога; вся задача состояла в том, чтобы по возможности скоро быть на одной стороне с неприятелем; необходимо было произвести переправу незаметно. Александр немедленно переменил свой маршрут и, пока Дарий ожидал его в обширной равнине развалин Ниневии, форсированным маршем направился к северо-востоку на Бедзабде25. Вблизи не было ни одного неприятеля, войска начали переходить вброд крайне быструю реку; с величайшим трудом, но без всяких потерь, они достигли восточного берега. Александр дал один день отдыха своим утомленным войскам; они стали лагерем вдоль гористых берегов реки.
Это было 20 сентября26. Наступил вечер, первая ночная стража выступила на свои посты по реке и на горах; луна освещала окрестности, казавшиеся многим похожими на горы Македонии; вдруг свет полной луны начал затемняться; скоро диск яркого светила оделся полным мраком. Это казалось важным знамением богов; полные тревоги вышли воины из своих шатров; многие боялись того, что боги разгневаны; другие вспомнили, что, когда Ксеркс выступил против Греции, то его маги объяснили виденное им в Сардах солнечное затмение таким образом, что солнце есть светило греков, а луна персов; теперь боги скрывали светило персов в знак их скорой гибели. Самому царю сведущий в знамениях Аристандр объяснил, что это событие предвещает ему успех и что еще в этом месяце он даст сражение. Тогда Александр принес жертву луне, солнцу и земле, но и жертвенные приметы обещали победу. С наступлением утра войско выступило, чтобы встретиться с войском персов.
Македонское войско двигалось далее по направлению к югу, не встречая никаких следов неприятеля, имея по левую сторону отроги Гордиейских гор, а по правую быстрый Тигр. Наконец, 24 числа авангард дал знать, что на равнине показалась неприятельская конница, но что количества ее определить нельзя. Войско было быстро выстроено и двинулось вперед в боевом порядке. Скоро явилось дальнейшее известие, что число неприятелей можно определить приблизительно в тысячу всадников. Александр велел сесть
на коней царской и другой иле гетайров, а из легкой конницы (застрельщиков) пеонам и, приказав остальному войску медленно двигаться вперед, поспешил с ними навстречу неприятелю. Увидев его приближение, персы вскачь обратились в бегство; Александр бросился за ними, большинству их удалось уйти, некоторые попадали с коней и были изрублены, а некоторые взяты в плен27. Приведенные к Александру, они сказали, что Дарий стоит недалеко к югу у Гавгамел при реке Бумоде28, в ровной сплошь равнине, что численность его войска доходит до миллиона людей и сорока тысяч лошадей и что сами они посланы под предводительством Мазея на разведки29. Александр приказал тотчас же сделать остановку; на берегах Гассера был разбит и старательно укреплен лагерь30; близость такого громадного превосходства вражеских сил делала необходимою величайшую осторожность; четырех дней данного войскам отдыха было достаточно, чтобы приготовить все для решительной битвы.
Так как более не показывалось никаких неприятельских войск, то можно было предположить, что Дарий занял удобную для своих боевых сил местность и не позволит, как прежде, колебанию своих неприятелей и собственному нетерпению завлечь себя на неблагоприятную для него позицию. Поэтому Александр решил идти ему навстречу. Оставив в лагере весь ненужный багаж и неспособных к бою людей, войско выступило ночью с 29 на 30 сентября, приблизительно во время второй ночной стражи. К утру оно достигло последних холмов; неприятель был на расстоянии шестидесяти стадий, но находившиеся впереди холмы скрывали его от глаз31. Когда войско, пройдя вперед тридцать стадий, перешло через эти холмы, Александр увидел на обширной равнине, приблизительно в часовом расстоянии от себя, темные массы неприятельской линии. Он остановил свои колонны, созвал друзей, стратегов, илархов, предводителей союзников и наемных войск и предложил им вопрос, следует ли нападать тотчас же или стать здесь лагерем, окопаться и сначала рекогносцировать поле битвы? Большинство было за то, чтобы немедленно вести войско, горевшее жаждой битвы, против неприятеля; Парменион, напротив, рекомендовал осторожность: войска, говорил он, утомлены дорогой; персы, уже долее находящиеся в этой благоприятной для них позиции, не замедлят всячески устроить ее удобно для себя; нельзя знать, не прикрывают ли неприятельскую линию набитые сваи или скрытые ямы; правило войны требует сначала ориентироваться и стать лагерем. Это мнение старого полководца одержало верх; Александр приказал войскам стать лагерем на холмах в виду неприятеля (у Бёртелы) в том порядке, в каком они должны были идти в бой. Это было 30 сентября утром.
Дарий со своей стороны, хотя и долгое время ожидал прибытия македонян и удалил с дороги в обширной равнине всякое пре-
пятствие, до терновых кустов и отдельных песчаных холмиков включительно32, которые могли бы помешать бурной атаке полчищ его конницы или бегу боевых колесниц, был, однако ж, несколько встревожен вестью о близости Александра и крайне быстрым отступлением своего авангарда под предводительством Мазея; но персидский царь скоро нашел успокоение и веру в себя в гордой уверенности своих сатрапов, которой не нарушали больше слова непризнанного предостережения, в бесконечных рядах своего войска, перед которыми никакой Харидем или Аминта не осмелился бы отдать слишком справедливого предпочтения плотной кучке македонян, и наконец в своих собственных желаниях, которые так охотно считают свое ослепление за здравый смысл и охотнее слушают самоуверенные слова льстецов, чем серьезные указания на случившиеся уже события; его вельможам нетрудно было убедить его, что при Иссе он был побежден не неприятелем, но недостатком места; теперь достаточно места для воинственности его сотен тысяч, для кос его боевых колесниц и для индийских слонов; теперь настала пора показать македонянам, что значит персидская армия. Тут-то утром 30 числа на лежащей к северу гряде холмов показалось наступавшее в полном боевом порядке македонское войско; ожидали, что оно тотчас же пойдет в атаку; персидские народы тоже выстроились в боевой порядок на обширной равнине.
Атаки не последовало; видно было, как неприятель становился лагерем; только кучка всадников вперемежку с несколькими отрядами легкой пехоты спустилась с холмов, прошла по равнине и, не приближаясь к линии персов, возвратилась в лагерь. Наступил вечер; не замышлял ли неприятель ночного нападения? Персидский лагерь, не имевший ни вала, ни рвов, не мог бы служить защитой против нечаянного нападения; народы получили приказ, остаться всю ночь под оружием и в боевом порядке, а лошадей держать при себе оседланными подле стороженых огней. Дарий сам ночью объезжал верхом ряды, чтобы своим видом и приветом придать мужества своим народам. На крайнем левом крыле стояли отряды Бесса, бактрийцы, даки и согдианцы; перед ними находилось сто колесниц с косами, а слева для их прикрытия была выдвинута тысяча бактрийских всадников и массагетские скифы, одетые в панцырь вместе с конем. Справа за Бессом следовали арахозяне и горные индейцы33; затем шла масса персов, состоявшая из конницы и пехоты, затем сузяне и кадусии, примыкавшие к центру. Этот центр заключал в себе, прежде всего, знатнейшие отряды персов, так называемых родственников царя, вместе с отрядом телохранителей яблоконосцев; по обеим сторонам их находились греческие наемники, остававшиеся еще на службе царя; затем в центре были также индийцы с их слонами, так называемые карийцы, потомки некогда переведенных в верхние сатрапии
карийцев, мардийские стрелки из лука и перед ними пятьдесят вооруженных косами колесниц. Чтобы усилить центр, который так легко был пробит в битве при Пинаре, позади него были поставлены уксии, вавилоняне, прибрежные народы персидского моря и ситакенцы; состоя таким образом из двух и трех рядов колонн, он, по-видимому, был достаточно крепок и плотен для того, чтобы принять царя в свою середину. На левом крыле, сейчас же за мардийцами, стояли албаны и сакесины, затем Фратаферн со своими парфянами, гирканцами, тапуриями и саками, затем Атропат с мидийскими народами, за ними следовали народы Сирии по сю и по ту сторону вод, и наконец на крайнем левом крыле стояли конные народы Каппадокии и Армении, а перед ними пятьдесят вооруженных косами колесниц. Ночь прошла спокойно; возвратившись со своими эскадронами и с легкой пехотой с рекогносцировки поля битвы, Александр собрал около себя своих офицеров и объявил им, что на следующий день он думает напасть на неприятеля; он знает их мужество и мужество их войск, его испытала не одна победа; быть может, будет более необходимо сдерживать его, чем разжигать; пусть они, прежде всего, напомнят своим людям о том, чтобы они наступали молча, чтобы тем грознее раздалась во время атаки их боевая песня; они сами должны особенно позаботиться о том, чтобы тотчас замечать и исполнять его сигналы, чтобы движения совершались с быстротою и точностью; пусть они убедятся в том, что исход великого дня зависит от каждого; борьба идет теперь не за Сирию и Египет, но за обладание Востоком; теперь решится, кто должен господствовать. Его генералы отвечали ему громкими кликами ликования; затем царь отпустил их, и отдал войскам приказ ужинать и затем предаться покою. В шатре Александра находилось еще несколько приближенных, когда, как рассказывают, вошел Парменион и озабоченно сообщил о бесконечном множестве персидских сторожевых огней и о глухом шуме, доносившемся в тишине ночи; перевес сил врага, говорил он, слишком значителен, чтобы можно было решиться помериться с ним днем и в открытом бою; он советует напасть теперь ночью, ужасы ночи удвоят неожиданность и произведенную нападением суматоху. Александр, как говорят, ответил, что не желает красть победы34. Далее рассказывается, что вскоре после этого Александр прилег отдохнуть и спокойно проспал остальную часть ночи; уже было позднее утро, уже все было готово к нападению, недоставало еще только царя, наконец, старый Парменион вошел в его шатер и трижды должен был позвать его по имени, пока, наконец, Александр не оделся весело и быстро.
Утром 1 октября35 македонское войско выступило из своего расположенного на высотах лагеря, где при обозе была оставлена фракийская пехота. Скоро войско стояло в равнине в боевом порядке; центр составляли шесть таксисов фаланги, по их правую
руку находились гипасписты и восемь ил македонской конницы; к левой стороне фаланги, к таксису Кратера, примыкали всадники греческих союзников и фессалийская конница. Левым крылом предводительствовал Парменион, стоявший с фарсальской илой, сильнейшей из фессалийской конницы, на конце крыла. На конце правого крыла, с которым Александр хотел начать нападение, к царской иле примыкали часть агрианов и стрелков и Балакр с аконтистами. Так как при громадном численном перевесе неприятеля крылья его войска неизбежно должны были заходить за крылья македонян, а у главной атакующей колонны, которая должна была решать дело, можно было отнимать лишь столько сил, сколько безусловно требовало прикрытие тыла и флангов нападавшей боевой линии, то Александр позади крыльев своей линии справа и слева приказал сформировать по второй колонне, которые должны были, если бы неприятель стал угрожать линии с тыла, сделать поворот и образовав таким образом второй фронт; если же бы он напал на фланг, то они должны были в четверть оборота примкнуть под углом к линии. В резерве левого крыла находились фракийская пехота, часть союзных всадников под предводительством Керана, одрисские всадники наемников под предводительством Андромаха; на правом крыле были: Клеандр со старыми наемниками, половина стрелков под предводительством Брисона, агрианы под предводительством Аттала, затем Арет с сариссофорами, Аристон с пеонскими всадниками, а на крыле направо были выстроены снова навербованные греческие всадники под предводительством Менида, которые сегодня впервые должны были испробовать свое оружие на самом опасном месте.
Войска начинают наступать; Александр с македонской конницей, сосредоточенной на правом крыле, находится против неприятельского центра, индийских слонов и против ядра неприятельского войска, с его двойной боевой линией, а все левое крыло неприятеля выдается дальше. Он приказывает начиная с правого фланга наступать, подвигаясь несколько вправо36, иле Клита, имеющей по свою правую сторону легкую пехоту, впереди, затем второй, третьей и т.д. илам, гипаспистам и т.д., уступами один отряд за другим; движения эти исполняются в величайшей тишине и порядке, между тем как неприятель благодаря своим громадным массам приходит в расстройство при попытке своего левого крыла сделать обратное движение. Их линия все еще далеко выдается за линию македонян и скифские всадники крайнего крыла скачут уже в атаку против стоящих на фланге Александр легких войск и уже близки к ним. Не позволяя обмануть себя этим маневром, Александр продолжает свое движение вперед и наполовину вправо; остается пройти еще немного и он минует место, расчищенное здесь для употребления снабженных косами колесниц. От их опустошительного бега — здесь стоит сто таких колесниц — персид
ский царь ожидал особенного успеха; он приказывает теперь своим скифским и тысяче бактрийских всадников обскакать крыло неприятеля и задержать этим дальнейшее наступление его. Александр пускает против них греческих всадников Менида; число их слишком незначительно, и персы опрокидывают их. Движение главной линии требует здесь возможно сильного сопротивления: в подкрепление Мениду посылаются пеонские всадники под предводительством Аристона; они37 с такою энергиею бросаются в атаку, что скифы и тысяча бактров должны отступить. Но уже полчища других бактрийских всадников проносятся мимо крыла Александра, опрокинутые собираются около них, и вся эта подавляющая масса накидывается на Аристона и Менида; завязывается жаркий бой; скифы, одетые в панцырь вместе с конем, сильно напирают на пеонов и ветеранов, из которых многие падают, но не подаются назад; ила за илой наступают они и на мгновение оттесняют назад превосходные силы неприятеля.
Между тем македонский фронт подвигался косой линией все дальше и дальше; теперь македонские илы и гипасписты находятся против ста вооруженных косами колесниц левого крыла; тут эти последние приходят в движение и несутся навстречу линии, которую они должны разорвать. Но агрианы и стрелки встречают их с громким криком градом стрел, камней и дротиков; многие колесницы перехвачены уже здесь, греки сволакивают на землю возниц, рубят постромки, ловят за поводья и закалывают перепуганных лошадей; другие, которые скачут на гипаспистов, встречаются или плотно сомкнувшимися рядами щитов с выставленными вперед копьями и задерживаются в своем беге падающими лошадьми, или проносятся в отверстия, образованные быстро расступившимися направо и налево отрядами, без вреда для себя и для других, чтоб позади фронта попасть в руки к стоящим там конюхам македонян.
Теперь вся громадная линия персидского войска, подавшаяся раньше налево, начинает переходить в наступление, между тем как на фланге Александра Аристон и Менид только с величайшим трудом могут выдерживать нападение неприятельской конницы. Приблизившись к врагам на расстояние полета стрелы, Александр велит ускорить шаг и в то же время приказывает Арету с сариссофорами — это последняя конница его второй колонны — поспешить на помощь готовым отступить в сражении войскам Менида и Аристона. Когда это движение замечается персами, то ближайшие отряды конницы этого крыла скачут вслед за бактрами; таким образом в их левом крыле образуется отверстие. Момент, которого ожидал Александр, наступил. Он дает сигнал к атаке38, бросается вперед во главе илы Клита, а другие илы и гипасписты с боевым криком бегом следуют за ним; эта атака клином совершенно разрывает линию неприятеля; ближайшие
фаланги, Кен и Пердикка уже тоже подошли; с опущенными копьями бросаются они на боевые ряды сузианов, кадусиев и на полчища, прикрывающие колесницу царя Дария; теперь им нет преграды, нет более сопротивления. С разъяренным врагом перед глазами, среди внезапного, дикого и шумного беспорядка, не видя для себя выхода из растущей с каждой минутой опасности, Дарий бросает все и обращается в бегство; после отчаянного сопротивления, персы следуют за ним, чтобы прикрывать жизнь своего царя; бегство и паника охватывают также боевые ряды второй линии. Центр уничтожен.
В то же время страшная сила, с которой Арет врубился в ряды неприятеля, решила сражение в тылу линии; горячо преследуемые сариссофорами, греческими и пеонскими всадниками скифские, бактрийские и персидские всадники бросаются бежать. Левое крыло персов уничтожено.
Не то на правом крыле. Гоплиты Александра только с большим трудом следовали за быстрым движением атаки, и не могли остаться в сомкнутом строю; между последним таксисом, таксисом Кратера, и ближайшим к нему справа таксисом, которым предводительствовал Симмий, образовался промежуток; Симмий остановился, так как Кратер и все крыло Пармениона подвергалось серьезной опасности. Часть индийцев и персидских всадников неприятельского центра быстро воспользовалась этим промежутком, бросилась через него, не задерживаемая второй колонной, на лагерь; немногочисленные фракийцы, легко вооруженные и не ожидавшие никакого нападения, только с величайшим трудом могут выдерживать кровопролитную борьбу в воротах лагеря; тут пленным удается вырваться и они нападают на них с тыла во время битвы; фракийцы побеждены; с криками ликования варвары бросаются в лагерь грабить и убивать. Предводители второй линии слева, Ситалк, Керан, одрисянин Агафон и Андромах, заметив случившееся, поворачивают обратно, ведут свои войска как можно скорее к лагерю, бросаются на грабящего уже неприятеля и побеждают его после короткого боя; многие варвары падают мертвыми, другие отступают в беспорядке на поле битвы, под копья и мечи македонских ил.
Одновременно с этим нападением другие индийцы и персы, и парфянские всадники вместе с ними появились на фланге фессалийской конницы. Поэтому Парменион послал сказать Александру, что он находится в большой опасности, что он должен получить подкрепление, или все погибло. Ответ царя, как говорят, был таков: Парменион, должно быть, сошел с ума, что требует теперь помощи; с мечом в руке он сумеет победить или умереть39. Но Александр прекращает начатое уже преследование, чтобы сначала оказать помощь своим; со всеми имеющимися при нем войсками40 он спешит к правому крылу персов, которое еще сто
ит; сначала он наталкивается на выбитых уже из лагеря персов, индийцев и парфян, которые, сделав пол-оборота, собираются и принимают его сомкнутым строем. Здесь завязывается страшный конный бой, который долго остается нерешенным; бьются один на один; персы бьются за свою жизнь; около шестидесяти гетайров остается на месте; очень многие, в том числе Гефестион и Менид, получают тяжелые раны; наконец, победа решена и здесь; те, которым удалось пробиться, предаются неудержимому бегству.
Прежде чем Александр, сражаясь таким образом, успел достигнуть правого крыла персов, фессалийская конница, хотя и сильно теснимая Мазеем, тоже оправилась и оттеснила полчища каппадокийской, индийской и сирийской конницы; она уже начала преследование, когда Александр подошел к ней. Видя, что дело сделано и здесь, он поскакал обратно через поле битвы в том направлении, которое, по-видимому, избрал персидский царь; он преследовал его до темной ночи. Пока Парменион захватывал неприятельский лагерь у Бумода, слонов и верблюдов, колесницы и вьючных животных громадного обоза, Александр достиг реки Лика, лежащей в четырех часах пути за полем сражения. Здесь была страшно беспорядочная толпа бегущих варваров, ужас которых усиливала темнота наступающей ночи, возобновившаяся резня и обвал переполненного людьми моста; скоро страх расчистил им дорогу, но Александр должен был остановиться на несколько часов, так как крайнее напряжение сильно утомило лошадей и всадников. Около полуночи, когда взошла луна, они снова выступили к Арбелам, где надеялись захватить Дария, его поклажу и сокровища. В течение дня они туда прибыли. Дария уже не застали; его сокровища, его колесница, его лук и щит, поклажа его и его вельмож и несметная добыча достались в руки Александра.
Эта великая победа на равнине Гавгамел, по словам Арриана, стоила македонской коннице всего только 60 убитых41; но пало или было убито более 1000 лошадей, из которых половина приходилась на македонскую конницу; по самым крупным показаниям со стороны македонян пало 500 человек; цифры — кажущиеся несоразмерно малыми сравнительно с потерями неприятеля, которые определяются в 30 000 и даже в 90 000 человек, если не принимать в соображение, что, с одной стороны, при прекрасном вооружении македонян в рукопашном бою смертельные раны получали только немногие, и что, с другой стороны, резня могла начаться только при преследовании; все сражения, не одной только древности, доказывают тот же факт, что потери во время бегства бывают несравненно значительнее, чем во время боя42.
Это сражение сломило могущество Дария43; из его рассеянного войска собралось несколько тысяч бактрийских всадников, остатки греческих наемников, составлявшие около 2000 человек под предводительством этолянина Главка и фокейца Патрона,
мелофоры и тому подобные, в целом войско, состоявшее приблизительно из 3000 всадников и 6000 пехотинцев; с ними Дарий в своем неудержимом бегстве направился на северо-восток через проходы Мидии в Экбатаны44; там он надеялся хоть на короткое время быть в безопасности от страшного неприятеля, там он хотел выждать, не ограничится ли Александр богатствами Суз и Вавилона и не оставит ли ему древнеперсидского края, отделенного могучими горными кряжами от Арамейской низменности; если же ненасытный завоеватель все-таки подымется на высокую твердыню Ирана, то планом персидского царя было, опустошая все кругом, бежать через северные склоны плоскогорья в Бактрию, последние остатки когда-то столь обширного государства.
Из крупного числа рассеянных войск, бежавших к югу по направлению к Сузам и Персии, собралось (по Арриану) 25 000, по другим источникам 40 000 человек''5, которые под предводительством персидского сатрапа Ариобарзана, сына Артабаза, заняли персидские проходы и прекрасно укрепились за ними. Если только вообще это было возможно, то здесь еще можно было спасти персидское царство; оно, может быть, и было бы спасено, если бы Дарий не искал ближайшего пути, и своим бегством к северным склонам Ирана не предоставил бы лежащие к югу сатрапии самим себе и верности сатрапов. А эти последние не все были так верны, как Ариобарзан; в своем, столь же заманчивом, как и трудном, положении они готовы были забыть своего бежавшего повелителя, чтобы отдаться надежде на независимость, о которой, быть может, они давно мечтали, или чтобы добровольным подчинением приобрести от великодушного победителя более, чем они потеряли благодаря бегству своего царя. Сами народы, которые по своему обычаю стеклись бы для новой борьбы, если бы Дарий пожелал решиться защищать свой царский престол у врат Персии, и которые, может быть, с успехом защитили бы природные границы своей страны, чему история представляет много поразительных примеров, эти воинственные народы наездников и разбойников, которых Александр отчасти покорил с трудом и только впоследствии, отчасти же никогда не решался напасть на них, были этим бегством Дария предоставлены самим себе и как бы двинуты на потерянный пост, не принеся этим делу царя ни малейшей выгоды. Таким образом, благодаря невероятному замешательству, которое все более овладевало Дарием, готовым на все, чтобы спасти что-нибудь, победа при Гавгамелах приобрела это росшее, подобно лавине, значение, которое должно было уничтожить могущество Персии до последнего остатка.
Александр не последовал ни за персидским царем в горные проходы, ни за бежавшими по дороге к Сузам. Вдоль отрогов окружавших Иран гор46 он двинулся по дороге в Вавилон, бывший центром обширной Арамейской низменности и со времени
Дария Гистаспа бывшей столицей персидского царства; обладание этим мировым городом было первой наградой за победу при Гавгамеле. Александр думал встретить сопротивление; он знал, как громадны были «стены Семирамиды», какая сеть каналов окружала их, как долго город выдерживал осаду Кира и Дария; он узнал, что Мазей, всех долее и успешнее державшийся при Гавгамеле, бросился к Вавилону; можно было опасаться повторения сцен Галикарнасса и Тира. Приблизившись к городу, Александр приказал войску идти в боевом порядке; но ворота отворились, и навстречу ему вышли вавилоняне с венками из цветов и богатыми дарами, холдеи и старейшины города, с персидскими чиновниками во главе; Мазей сдавал город, цитадель и сокровища, и западный царь торжественно вступил в город Семирамиды.
Здесь войскам был дан продолжительный отдых; это был первый видимый ими настоящий восточный большой город; громадный по своим размерам, он был полон самых изумительных строений: исполинские стены, висячие сады Семирамиды, кубическая башня Бела, на массивной постройке которой тщетно желал сорвать Ксеркс свой безумный гнев за испытанный при Саламине позор; и все это наполняли бесчисленные массы народа, стекавшегося сюда из Аравии и Армении, Персии и Сирии; здесь царила чрезмерная роскошь и нега жизни, бесконечная смена утонченного сладострастия и изысканных наслаждений; все это сказочное очарование восточного пыла страстей досталось здесь сынам запада в награду за их труды и победы. Мощный македонянин, дикий фракиец, пылкий грек мог пить здесь жадными глотками упоение победой и жизнью и забываться на благоуханных коврах, за золотыми кубками, среди шумного ликования вавилонских пиров, мог с дикой радостью упиваться наслаждениями, почерпая в них жгучую жажду новых наслаждений и жажду новых дел и новых побед. Таким образом войско Александра начало сживаться с азиатским бытом и примиряться и сливаться с теми, которых ненавидел, презирал и называл варварами многовековой предрассудок; восток и запад были охвачены общим процессом брожения, и начала подготовляться будущность, в которой должны были потеряться они оба.
Назовем ли мы это ясным пониманием, счастливым чутьем или необходимым следствием обстоятельств, во всяком случае избранные Александром меры были единственно возможными и правильными. Здесь, в Вавилоне, более чем где бы то ни было до сих пор, туземная цивилизация была сильна, сообразна с природой и в своем роде закончена; Малая Азия была близка к греческой жизни, Египет и Сирия были доступны для нее и поставлены в связь с ней общим морем, в Финикии греческие обычаи уже давно были введены в домах богатых купцов и многих князей, в области нильской дельты со времени фараонов ей доставили известность и право
гражданства греческие поселения, близость Кирены и разнообразные сношения с греческими государствами, Вавилон же лежал далеко от всякого соприкосновения с западом, в самой глубине бассейна двух рек арамейской страны, которая по своей природе, торговле, нравам и религии и по своей многовековой истории тяготела более к Индии и Аравии, чем к Европе; здесь в Вавилоне люди жили еще полной жизнью старинной культуры, писали еще, как века тому назад, клинообразным письмом на глиняных дощечках, наблюдали и высчитывали течение светил, считали и мерили по законченной метрической системе, и во всех областях техники достигли исключавшего всякое соперничество совершенства. В эту чуждую, пеструю, уже насыщенную собой народную жизнь проникли теперь первые греческие элементы, по своему количеству ничтожные сравнительно с туземной культурой и стоявшие выше ее только своею способностью приспособиться к ней.
Необходимо иметь в виду еще второй момент. Действительно, персидское войско было разбито на поле битвы; но устранено и уничтожено оно еще далеко не было. Если Александр желал править на месте персидского царя только как македонянин и грек, то он зашел уже слишком далеко, когда, продолжая свои завоевания также и по ту сторону сирийской пустыни, перешел границы соседних с западом земель. Если он желал заставить народы Азии переменить только имя рабства и дать им почувствовать только более суровый, унизительный гнет более высокого или более смелого умственного развития, то даже самая минута победы не обеспечивала их повиновения и взрыва ярости народных масс; чумы, одного сомнительного успеха было бы достаточно, чтобы разрушить химеру эгоистичного завоевания. Держава Александра, по своей величине несоразмерно малая сравнительно с азиатскими областями и народами, должна была найти свое оправдание в благодеяниях, которые она приносила побежденным, а свою опору и будущность в их симпатиях; она должна была зиждиться на признании за всякой народностью права иметь свои обычаи, законы и религию, насколько это не противоречило существованию государства. То, что персы так глубоко угнетали, что они раздавили бы так охотно, то, что оставили существовать их бессилие и беззаботность, а не их любовь к справедливости, должно было теперь восстать обновленным и свободным и тяготеть непосредственно к греческой жизни, чтобы иметь возможность слиться с ней. Не шло ли тем же путем в течение многих веков изумительное колониальное развитие греков? Разве способность греков понимать и признавать чуждые элементы, согласоваться и сливаться с ними не создала у скифов Тавриды и у африканцев берегов Сирта, в Киликии и на кельтских берегах устьев Роны множества новых полных жизни организмов и, пропагандируя эллинизм, не усиливала постоянно по численности и способности распростра
няться и самый греческий элемент? Что мысли Александра шли в этом направлении, этому может служить доказательством то, что в Мемфисе и Тире, а во всяком случае и в Иерусалиме, он справлял празднества по местному обряду, что в Вавилоне он приказал снова украсить разграбленные Ксерксом храмы, восстановить башню Бела и отныне отправлять богослужение вавилонским богам со свободой и роскошью времен Навуходоносора. Таким образом, он приобрел симпатии народа, возвратив его самому себе и его народной жизни; он давал им таким образом возможность в качестве непосредственно деятельного элемента вступить в организм государства, которое он замыслил основать, — государства, в котором различия между западом и востоком, между греками и варварами, как они до сих пор существовали в истории, должны были исчезнуть в единстве всемирной монархии.
Но какова же должна была быть организация и администрация этого государства, в какой политической и военной форме должна была быть проведена эта мысль, нормировавшая гражданскую и церковную жизнь? Если отныне сатрапами, окружавшими царя лицами, вельможами государства и войском должны были быть только македоняне и эллины, то это слияние являлось лишь предлогом или иллюзией, народность не выходила признанной, а только терпимой, прошедшее связывалось с будущим только несчастьем и скорбными воспоминаниями, и вместо азиатского господства, которое, по крайней мере, выросло в этой части света, на Азию ложилось чуждое, неестественное, вдвойне тяжелое иго.
Ответ на эти вопросы знаменует катастрофу в геройской жизни Александра; это червь, сам подтачивающий корень своего величия, роковая судьба его побед, побеждающая его самого.
Пока царь Персии ищет спасения в своем последнем бегстве, Александр начинает украшать себя блеском персидского царского сана, собирать вокруг себя персидских вельмож, примиряться с именем, с которым он боролся и которое он унизил, и присоединять к знати востока знать Македонии.
Уже с осени 334 года на службе и в чести у него находится Мифрен из Сард, а затем, со времени падения Тира и Газы, Мазак и Амминап из Египта. День Гавгамел сломил гордость и самоуверенность персидских вельмож, они научились смотреть на вещи другими глазами, чем прежде; число переходящих на сторону Александра растет, особенно с тех пор, как Мифрен получил всегда считавшуюся важной сатрапию Армении, а Мазей, храбро бившийся против Александра, богатую вавилонскую сатрапию. Большая часть персидской знати отрекается от дела бежавшего Ахеменида и собирается кругом победителя.
Естественно, что Александр идет им навстречу, насколько это возможно. Но столь же естественно, что, давая персу новую сатрапию или оставляя ему его прежнюю, он образует вооруженную
силу сатрапии из македонских войск и во главе ее ставить македонского военачальника; столь же естественно, что финансы сатрапии отделяются от области ведения сатрапа и сбор податей предоставляется македонянам.
Так было теперь в вавилонской сатрапии. Для сбора податей рядом с сатрапом Мазеем был поставлен Асклепиодор; город Вавилон получил сильный гарнизон, расположившийся в цитадели, под предводительством Агафеона, брата Пармениона, а стратегию над оставшимися у сатрапа войсками получил Аполлодор из Амфиполя; кроме того Менет, один из семи соматофилаков, был назначен гиппархом Сирии, Финикии и Киликии и под его начальство были отданы необходимые войска, чтобы обезопасить большую дорогу из Вавилона к морскому берегу и транспорты с Востока в Европу и обратно, что было вдвойне необходимо благодаря разбойничьим инстинктам кочевавших по пустыне племен бедуинов. Первым транспортом была сумма приблизительно в три тысячи талантов серебра, из которых часть назначалась для Антипатра, чтобы он мог энергично вести как раз теперь начатую войну со Спартой, а остальное предназначалось на вербовку солдат для главной армии в возможно широких размерах.
Во время приблизительно тридцатидневного пребывания Александра в Вавилоне Сузы, город, где находился персидский придворный лагерь и царские сокровища, была приобретена мирным путем. Уже из Арбел Александр послал вперед македонянина Филоксена48, как кажется, во главе легкого отряда, чтобы обеспечить за собой город и царские сокровища; теперь он получил от него известие, что Сузы сдались добровольно, что сокровища спасены, и что сатрап Абулит изъявляет покорность Александру49. Через двадцать дней по выступлении из Вавилона Александр прибыл в Сузы50; он немедленно завладел несметными сокровищами, накоплявшимися со времени первых персидских царей в высокой цитадели города, киссийской Мемнонии греческих поэтов51; одного золота и серебра было пятьдесят тысяч талантов, и, кроме того, здесь находились громадные запасы пурпура, благовоний, драгоценных камней, вся обильная утварь самого пышного из всех дворов, многочисленная добыча, вывезенная из Греции во время Ксеркса, и между нею бронзовые статуи убийц тирана Гармодия и Аристогитона, которые Александр отослал обратно к афинянам.
В то время, когда войско находилось еще в Сузах и на берегах Хоаспа, посланный год тому назад из-под Газы за подкреплениями на родину статег Аминта явился с новыми войсками52. Их распределение по различным частям войска53 было в то же время началом новой организации армии, которая в течение следующего года была проведена дальше на новых основаниях, вызванных ходом войны в верхних сатрапиях; начало было положено разделением
ил македонской конницы на два лоха, что, так сказать, удвоило их тактически.
Позднее мы возвратимся к этой реорганизации. Она является вступлением к крупным переменам, которые, каково бы ни было мнение о поведении Александра в этом случае, необходимо вытекали из логической последовательности предпринятого им дела и из условий, необходимых для достижения успеха.
Прежде всего, хотя теперь и была половина декабря, Александр думал двинуться к царским городам области Персиды, с обладанием которыми, как привыкла считать народная вера, было неразрывно связано господство над Азией; появление его там на троне персидских царей, во дворцах Кира, Дария и Ксеркса, было для них доказательством падения династии Ахеменидов. Он поспешил привести в порядок дела области Суз. Он утвердил сатрапию за сатрапом Абулитом, передал цитадель города Суз Мазару54, а командование войсками сатрапии вместе с корпусом из тридцати тысяч человек Архелаю; замки Суз он назначил будущей резиденцией матери и детей персидского царя, которые до сих пор находились при нем, и окружил их придворным царским штатом; рассказывают, что он оставил при дворе царевен несколько греческих ученых, выразив желание, чтобы они научились от них по-гречески55. После этих распоряжений он выступил с войском в Персию.
Среди различных военных трудностей, делающих замечательными походы Александра, немалую роль играет трудность ориентироваться в совершенно чуждых землях. Теперь приходилось подниматься из низменности на Иранскую возвышенность, в области, о конфигурации, протяжении, средствах к существованию, дорогах и климатических условиях которых греческий мир до сих пор не имел ни малейшего понятия. Мы должны предположить, что Александру удалось составить себе приблизительное представление о географических условиях областей, против которых он думал теперь обратиться, из сообщений персов, которых он теперь имел достаточно в числе окружавших его лиц; детали должны были выясниться впоследствии из обстоятельств и из расспросов на самом месте.
Чтобы из равнины Сузианы достигнуть царских городов высокой Персиды, прежде всего, было необходимо пройти через крайне трудные проходы. Дорога, которую должен был избрать или, вернее, открыть себе Александр, была та, которая была устроена между Персеполем и Сузами для переездов персидского двора56. Она вела сперва по богатой Сузианской равнине, через Копрату (Дисфуль) и Эвлай (Куран у Шустера), которые соединяются и под названием Паситигра (Малого Тигра) текут в «Эрифрейское море»,— затем далее, через две реки, древних имен которых мы более не можем определить, через Иераги у Рам Гор-
муза и через Таб (Ароз?). Между этими двумя реками идет проход из равнины в горы, тот самый проход, как кажется, который был назван древними проходом уксиев57. Уксии живут частью на равнине, частью в горах, сопровождающих ее на северо-востоке; подвластны персидскому царю были только обитавшие на равнине; горные уксии, когда двор ехал по этой дороге, давали позволение пройти через этот находившийся в их руках проход только за богатые подарки. Те же самые окружающие иранскую возвышенность горы, которые около Ниневии подходят к самому Тигру, сопровождают своей юго-восточной цепью равнину сузианцев и уксиев, поднимаясь несколькими, лежащими друг за другом, террасами до высоты вечных снегов; далее к юго-востоку, где вместо равнины и как бы в виде продолжения ее глубоко врезывается в сушу Эрифрейское море, число этих поднимающихся от берега террас увеличивается до восьми и девяти параллельных линий гор, над которыми, если смотреть с залива милях в двадцати от берега, виднеется как центральная масса высокая снежная цепь Кух-и-Баэна. Миновав вышеупомянутые проходы уксиев, «проезжая дорога»58 ведет в Бабехан по этому лабиринту горных цепей, прорывающихся между ними горных потоков, маленьких равнин и проходов между ними, затем идет в юго-восточном направлении по равнине Ласфера, проходит далее к востоку в равнину Башта и затем в равнину Фахиана, окруженную такими высокими горами, что солнце в этой деревне видно только утром, а всю остальную часть дня она постоянно в тени. Эту лежащую к востоку долину замыкает скалистый пик Келах-и-Сефида, а лежащая на вершине его крепость вполне преграждает путь. Таковы персидские проходы на проезжей дороге через Шираз в Персеполь; кто желает избежать их, обращается у Фахианы к югу и достигает Шираза через Казерун, «дурную идущую вверх и вниз по скалам дорогу». Маршрут Александра показывает, что этот проход можно обойти с севера и от Таба пройти более коротким путем, чем проезжая дорога. Уже у Бабехана есть одна дорога левее к северу, которая у Танг и Тебака поднимается на лежащую за ним более высокую террасу и затем у Башта опять, по-видимому, приводит к большой дороге59; затем снова упоминается одна дорога у Фахианы, ведущая прямо к северу в горы и спускающаяся по ту сторону Келах-и-Сефида в лежащую позади крепости маленькую равнину.
Таковы были дороги, по которым должен был пройти Александр, чтобы достигнуть Персеполя и Пасаргад; время года было крайне неблагоприятно, на горах уже должен был лежать глубокий снег, частые бивуаки благодаря редкости поселений и холодные ночи должны были еще более затруднять и без того уже трудный путь; кроме того, можно было ожидать сопротивления со стороны уксиев и еще более со стороны Ариобарзана, который со значительными силами укрепился в верхних проходах. Несмот-
ря на все это, Александр поспешил в Персию, не только для того, чтобы завладеть страною, сокровищами Персеполя и Пасаргад и ведущим в глубину Ирана путем, но главным образом для того, чтобы долгим промедлением не дать персидскому царю времени предпринять обширные вооружения и из Мидии обратиться сюда, чтобы защищать за столь трудными персидскими проходами колыбель персидского царства и Высокую Порту Ахеменидов.
Таким образом, Александр прошел по равнине Сузианы, перешел через несколько дней Паситигр60 и вступил в область живших в долине уксиев, которые, будучи подвластны персидскому царю и состоя в ведении сатрапа Сузианы, немедленно сдались. Горные же уксии послали к нему уполномоченных сказать, что они позволят ему пройти только тогда, если получат и от него тоже подарки, которые дали бы им персидские цари. Чем важнее был свободный проход в верхние области, тем менее мог Александр оставить его в руках дерзкого горного народа; он послал сказать им, чтобы они явились в теснины и получили бы там свою часть.
С агемой и другими гипаспистами и еще тысячью с восемью человек большей частью из легковооруженных он, ведомый проводниками из сузианцев, двинулся ночью по другой весьма тяжелой горной тропинке, которая осталась не занятой уксиями61; с наступлением дня он достиг их деревень; большинство тех, которые были дома, были перебиты в постелях, дома были разграблены и преданы пламени. Затем войско бросилось к теснинам, куда со всех сторон собрались уксии. На лежавшие позади занятых уксиями теснин высоты Александр послал Кратера с частью войска, а сам с величайшей поспешностью начал наступать на самый проход, так что варвары, обойденные кругом, испуганные быстротой неприятеля и лишенные всех преимуществ, которые мог дать им узкий проход, при приближении Александра сомкнутым строем, немедленно отступили и обратились в бегство; многие попадали в пропасти, многие были перебиты преследующими македонянами, а еще большее количество было перебито войсками Кратера на высоте, куда они хотели спастись. Александр намеревался сначала выселить из этой местности все племя горных уксиев; за них ходатайствовала Сисигамбис, царица-мать; Мадат, муж ее племянницы, как говорят, был их предводителем. Александр внял просьбам царицы и оставил этим пастушеским племенам их горы; он обложил их ежегодной данью, состоявшей из тысячи лошадей, пятисот голов вьючного скота и тридцати тысяч овец; денег и пахотных земель они не имели62.
Таким образом, путь в верхние горы был открыт; и пока Парменион с одной половиной войска, состоявшей из тяжеловооруженных63 пехотинцев, фессалийских всадников и обоза, двинулся далее по большой военной дороге, сам Александр с македонской пехотой, конницей, сариссофорами, агрианами и стрелками по
спешил к персидским проходам64 ближайшим, но более трудным путем через горы. Идя форсированным маршем, он на пятый день достиг входа в них и нашел его прегражденным крепкими стенами65; за стеною, как говорили, стоит сатрап Ариобарзан с сорока тысячами пехотинцев и семьюстами всадниками, решившись защитить вход какою бы то ни было ценою. Александр расположился здесь лагерем; на следующее утро он отважился вступить в окруженную высокими скалами область прохода и произвести нападение на стену; он был встречен градом метательных камней и стрел, сбрасываемыми с высоты обломками скал и окружившим его с трех сторон разъяренным неприятелем; тщетно некоторые воины пытались взобраться на скалистые стены, позиция неприятеля была неприступна. Александр отступил обратно в свой лагерь, находившийся в часовом расстоянии от прохода66.
Положение его было трудное; в Персеполь вел только этот проход, он должен был быть взят, чтобы в противном случае не наступил опасный перерыв в ходе военных действий; но об эти скалистые стены, казалось, должны были разбиться все усилия искусства и мужества; а, между тем, от взятия этих проходов зависело все. Александр узнал от пленных, что эти горы по большей части покрыты густыми лесами, что через них ведет только несколько опасных тропинок и что они теперь представят вдвое более труда благодаря лежащему на горах снегу, но что, с другой стороны, обойти проходы и проникнуть в занятую Ариобарзаном местность возможно только по этим скалистым тропинкам. Александр решился на эту, быть может, наиболее опасную экспедицию в своей жизни.
Кратер со своей фалангой и с фалангой Мелеагра, частью стрелков и пятью сотнями конницы остался в лагере с приказом, при помощи сторожевых огней и всеми другими способами скрыть от неприятеля разделение армии, а затем, когда он услышит по ту сторону гор македонские трубы, со всеми своими силами приступить к штурму стены. Сам Александр с фалангами Аминты, Пердикки, Кена67, с гипаспистами и агрианами, с частью стрелков и большею частью конницы, которою предводительствовал Филота, выступил ночью и перешел через горы, сделав более двух миль трудного пути по глубокому снегу. На следующее утро он был на той стороне; справа тянулась горная цепь, кончающаяся у проходов выше неприятельского лагеря, впереди была долина, простирающаяся к равнине Аракса, через который ведет дорога в Персеполь, позади были перейденные с трудом высокие горы, которые в случае неудачи могли бы сделать возврат и спасение невозможным. После небольшого отдыха Александр разделил свое войско; Аминте, Кену и Филоте с их отрядами он приказал спуститься в равнину, как для того, чтобы соорудить мост через реку на дороге в Персеполь68, так и для того, чтобы преградить персам
отступление к Персеполю, если они будут побеждены; сам с гипаспистами, с таксисом Пердикки, с конной свитой и тетрархией конницы69, со стрелками и агрианами он двинулся направо к проходам; это и без того не легкое движение было еще значительно затруднено покрывавшим гору лесом, сильною бурею и темнотою ночи. Перед рассветом они встретили первые форпосты персов, — они были перебиты; затем они приблизились ко второй линии персов, не многим удалось спастись на третью линию постов, чтобы бежать с нею не в лагерь, а в горы.
В персидском лагере нимало не подозревали того, что происходило; македонян они считали находящимися внизу перед долиной; во время этой зимней бури они сидели по шатрам в полном убеждении, что буря и снег сделают нападение для неприятеля невозможным; таким образом, в лагере все было спокойно, как вдруг, — это было ранним утром, — справа на высотах загремели македонские трубы и в одно время и с высот и из долины внизу раздались боевые клики. Александр был уже в тылу персов, когда Кратер начал свой штурм из долины и без труда овладел плохо охраняемыми входами; бежавшие оттуда попадали навстречу мечам и копьям наступавшего царя; возвращаясь на оставленные ими позиции, они нашли их уже занятыми третьим отрядом, так как Птолемей был оставлен с 3000 человек, чтобы произвести нападение сбоку. Таким образом, македоняне со всех сторон стекались в неприятельский лагерь. Здесь началась ужасная резня, бегущие бросились на мечи македонян, многие бросались в пропасти, все было потеряно; Ариобарзану удалось пробиться; с несколькими всадниками он бежал в горы и по потайным дорогам к северу в Мидию.
После небольшого отдыха Александр двинулся на Персеполь; дорогой, как говорят, он получил письмо от Тиридата, имевшего в своем ведении сокровища царя, где тот торопил его, так как иначе сокровищница может быть разграблена70. Поэтому, чтобы скорее достигнуть города, он оставил пехоту позади и поспешил вперед с всадниками; с наступлением дня он был на мосту, который был уже выстроен авангардом. Его неожиданное появление, — он едва не опередил известия о битве, — сделало невозможным всякое сопротивление и всякие беспорядки; город, дворцы, сокровища были немедленно захвачены. Так же быстро достались победителю Пасаргады71 с новыми, еще более значительными, сокровищами; здесь было найдено много тысяч талантов золота и серебра, несметное множество дорогих тканей и драгоценностей; рассказывают, что, для того чтобы вывезти их оттуда, понадобилось десять тысяч пар мулов и три тысячи верблюдов72.
Еще важнее, чем эти богатства, с которыми Александр отнял у своего неприятеля главное орудие его силы и которые его щедрость возвратила из-под мертвых сводов сокровищницы к обра-
щению между народами, у которых они были отняты столь долгое время, было обладание самой этой областью, ближайшей родиной персидского царского дома. Кир победил господство мидян в долине Пасаргады и в воспоминание о своей великой победе воздвиг там свою резиденцию, свои дворцы и свою гробницу, — среди памятников величайшей земной роскоши простой домик в скале, у которого благочестивые маги ежедневно приносили жертвы и воссылали молитвы. Еще богаче роскошными постройками была долина Персеполя с составлявшими ее восточное и западное продолжение долинами Аракса и Мида. Дарий, сын Гистаспа, который впервые потребовал от эллинов земли и воды, который филэллина Александра, македонского царя, сделал персидским сатрапом, был здесь после лже-Смердиса провозглашен персидским царем и построил здесь свой дворец, свою базилику и свою гробницу; многие из следовавших за ними царей наполнили скалистую долину Бендемира новыми роскошными зданиями, охотничьими пущами и парками, дворцами и царскими гробницами; царская порта «сорока колонн », воздвигнутое на скале величавое здание на трех террасах, с колоссальными изваяниями коней и быков при входе, масса исполинских зданий отделанных с величайшей роскошью и подавлявших своим величием украшали священный округ, который народы Азии чтили, как место помазания царей и место, где они принимали поклонение, как очаг и центр могущественного царства. Это царство теперь пало; Александр сидел на троне того же самого Ксеркса, который некогда разбил свой роскошный шатер на высоком берегу Саламинского залива, святотатственная рука которого сожгла акрополь Афин и разрушила храмы богов и гробницы мертвых. Теперь македонский царь, полководец союза эллинов, был господином в этих царских городах и в этих дворцах; теперь, казалось, настало время отомстить за старые обиды и примирить с собой богов и мертвецов Аида; здесь на этом очаге персидского могущества должно было свершиться право возмездия и искупиться старая вина, народы Азии воочию должны были получить доказательство, что порабощавшая их доныне сила исчезла и умерла, что они уничтожены навеки73. Мы имеем достаточно доказательств тому, что это не было делом минутного возбуждения, но спокойно обдуманным решением, когда Александр приказал74 зажечь покрытые обшивкой из кедрового дерева стены царского дворца. Парменион был другого мнения, он советовал царю пощадить прекрасное здание, составлявшее его собственность, и не оскорблять персов в памятниках их прежнего величия и славы. Царь остался при убеждении, что задуманная им мера полезна и необходима. Таким образом сгорела часть дворца в Персеполе. Затем царь приказал потушить пламя75. Быть может, этот пожар находился в связи с особенным приемом восшествия на престол, к которому, по-видимому, прибегнул Александр. Рас-
сказывают, что коринфянин Демарат, увидав Александра сидящим под золотым балдахином на троне персидских царей, воскликнул: какой великой радости лишились те, которым не пришлось дожить до этого дня.
Здесь мы должны обсудить еще другую возможность, — возможность, не лишенную значения для составления себе общего представления об Александре и его действиях.
Если происшедшие в Персеполе события были торжественной декларацией конца власти Ахеменидов и формальным вступлением во владение объявленным вакантным царством, то мы должны спросить, неужели только теперь, именно теперь наступила минута, чтобы в такой выразительной символической форме объявить об окончательном разрыве с прошлым и исполнить над ним свой приговор. Если битва при Гавгамелах решительно сломила могущество Персии, то почему тогда Александр полгода медлил сделать шаг, для которого во всяком случае столица Вавилон или резиденция в Сузах были столь же подходящим местом? или если он откладывал его потому, что с этой победой, со взятием Вавилона и Суз, еще не казалось приобретенным достаточно, то разве в таком случае оккупация Персиды имела такое большое военное и политическое значение, когда в руках Дария была еще Мидия с Экбатанами, а вместе с ними и обширный север и восток царства, и кратчайшая дорога к Тигру и к большой царской дороге из Суз в Сарды, и возможность прорвать длинную и слабо охраняемую линию, соединявшую Александра с сатрапиями запада и с Европой, которую имело собравшееся в Мидии войско конных полчищ востока?
Характер дошедших до нас преданий не таков, чтобы мы имели право предположить, что найдем в них упоминание обо всем существенном. Они достаточно многоречивы, когда приходится произносить нравственный суд над Александром; о его военных действиях они дают приблизительно достаточно для того, чтобы можно было угадать общую связь между ними; о его политических действиях, о руководивших им мотивах, о целях, которые он имел в виду, они говорят мало или вовсе молчат; так что на основании даваемых ими сведений могло казаться справедливым представление, что Александр перешел через Геллеспонт с весьма простым планом дойти до неизвестного еще Ганга и столь же неизвестного моря на востоке, в которое он впадает.
Ответ, данный Александром после битвы при Иссе на жалкие и в то же время высокомерные предложения персидского царя, показал, в какой форме и на каких основаниях Александр представлял себе возможным заключение мира. Требование, которое он выставил в нем первым, вытекало из самого положения вещей и из суммы предшествовавших исторических фактов. Некогда предки Дария принудили македонского царя подчиниться их вер-
ховенству и быть их сатрапом; они потребовали от греческих государств земли и воды, они постоянно смотрели на себя как на естественных повелителей эллинов и варваров Европы, на основании постановлений Анталкидова мира они отдавали греческим государствам «приказы», которых исполнение было обязательно; когда царь Филипп воевал с Перинфом и Византием, они без всяких оснований послали против него войска, как будто бы им принадлежало право держать в своих руках греческий мир и вмешиваться, где и когда им вздумается. Если эти притязания на господство также и над греческим миром лежали в существе Персии, этой «монархии Азии»76, то целью войны, для ведения которой выступил Александр во главе македонян и греков, могло быть только желание раз и навсегда положить конец этим притязаниям. После битвы при Иссе на предложения Дария Александр отвечал только одним требованием, требованием признать, что владыка и царь Азии уже более не Дарий, а Александр; за это признание он был готов сделать уступки побежденному противнику, даровать ему, — таково было приблизительно его выражение, — все, в справедливости чего он убедит его, победителя77: если он отказывается от этого признания, то он может ожидать новой битвы. Поставленный перед такой альтернативой, Дарий избрал дальнейшую борьбу; он потерял второе большое сражение и с ним обширную полосу земли от берегов моря до окружавших Иран гор. Не должен ли он был понять теперь, что он не в состоянии выдержать борьбу с силами Александра? не показывало ли каждое дальнейшее движение последнего, что он фактически является властелином Азии, признания чего он потребовал, и что не существует более такой силы, которая могла бы помешать ему делать то, чего он хочет? мог ли Дарий еще сомневаться, что он должен склониться и подчиниться ему, если желает спасти еще что-нибудь и возвратить себе дорогих для него заложниц, находившихся в руках победоносного противника?
После дня при Гавгамелах Александр должен был ожидать, что Дарий пошлет к нему, сделает ему еще более подходящие предложения, чем после дня при Иссе, и что он преклонится перед силою вещей; так как ему не могло казаться уместным принять инициативу непосредственно на себя, то он намекнул царице-матери, по ходатайству которой он простил уксиям, что охотно склонит свой слух к мирным предложениям ее сына. Он мог еще и теперь думать даровать своему побежденному противнику, если тот признает совершившуюся перемену власти, такой мир, который возвратил бы ему его земли, подданных и семью. То, чем владел Александр теперь, земли от моря до окружавших Иран горных уступов, составляло большое сплоченное и довольно однородное по своему народному составу целое, достаточно обширное и богатое для того, чтобы, по соединении с Македонией и Грецией в
одно государство, составить господствующую державу Азии, а своими морскими берегами достаточно близкое к западу для того, чтобы прибавить сюда еще и господство над Средиземным морем, краеугольный камень которого был заложен в египетской Александрии. Мирный договор в таком смысле скрепил бы дело победоносного оружия признанием со стороны того, кто пал под его ударами.
Такова гипотетическая линия, которую мы нашли нужным провести, чтобы указать на пробел, встречающийся в наших источниках; события в Персеполе принимают более определенный характер, если мы представим себе этот пробел дополненным таким образом. Если Александр желал мирных предложений, если он ожидал их целые долгие месяцы, если они не явились даже после падения Суз, взятия шедших в Персию проходов и захвата находившихся там старинных царских резиденций, то приходилось, наконец, отказаться от надежды придти к соглашению путем договора и свершить тот акт, которым власть Ахименидов объявлялась умершей и провозглашался переход власти над монархией Азии в новые руки.
Таков был поставленный приговор, исполнению которого должна была быть посвящена ближайшая военная задача.