Глава вторая
Рождение римской историографии приходится на последнее десятилетие III в. до н. э., а точнее на время завершения вто-
рой Пунической войны, которую с 218 по 201 г. Рим вел с Карфагеном, и связано с именами Фабия Пиктора и Цинция Алимента.
Первый римский историк Квинт Фабий Пиктор принадлежал к знатному роду Фабиев, т. е. к самой высшей аристократии. Он был в родстве с Квинтом Фабием Максимом Кунктатором, который командовал римским войском в войне с Ганнибалом. Свое прозвище «Пиктор» («Живописец») историк получил от деда (или прадеда), расписавшего фресками стены храма богини здоровья и благополучия на Квиринале.
Год и место рождения Фабия неизвестны. Он принимал активное участие в политической и военной жизни Рима, был сенатором и с оружием в руках сражался с галлами (225— 222 гг. до н. э.). Во время второй Пунической войны, после того как римляне в 216 г. до н. э. были разгромлены Ганнибалом в сражении при Каннах, сенат послал Фабия за советом к дельфийскому оракулу.
Свой исторический труд Фабий написал по-гречески и озаглавил «Rhomaion praxeis» («Деяния римлян»). Повествование в нем начиналось с мифологических событий — прибытия в Италию Энея и рассказа о Евандре, царе древнейшей аркадской колонии на Палатине.
Между Энеем и Ромулом, основателем Рима, Фабий Пиктор размещал длинный ряд царей Альбы Лонги. Изложение было доведено, по всей видимости, до сражения при Тразименском озере (217 г. до н. э.) или, возможно, до битвы при Каннах и последовавшего за ней посольства римлян в Дельфы.
Луций Цинций Алимент, современник Фабия Пиктора, происходил из старинного плебейского рода, был сенатором и должностным лицом, претором в Сицилии в 210—209гг. до н.э. Известно о его участии во второй Пунической войне и пленении Ганнибалом. Он написал по-гречески «Историю Рима» от основания города, которое относил к 729—728 гг. до н. э., до событий своего времени. От его сочинения так же, как от истории Фабия Пиктора, дошли лишь скудные фрагменты.
Нашими знаниями о римской историографии этого периода мы обязаны главным образом свидетельствам римских и греческих историков последующих веков.
Схема ранней историографии Древнего Рима восходит к записям, которые с древнейших времен составлялись римскими жрецами-понтификами для календарных целей. Эти записи, имевшие официальный характер, назывались Annales («Анналы»). Изложение в анналах велось в хронологической последовательности, по годам: указывались консулы и магистраты года и самые значительные события (договоры о мире, объявление войны, стихийные бедствия, необычные природные явления, затмения, неурожаи и т. п.). Таким образом, сведения, регистрируемые понтификами, касались в общих чертах време-
ни, людей, мест и случившихся событий, т. е., по существу, того же содержания, что свойственно историческому труду.
Источником данных для первых римских историков служили также архивы магистратов. Должностные лица в Риме с древнейших времен были обязаны регистрировать все мероприятия и наиболее важные события, которые имели место во время их магистратуры.
Наряду с официальными записями в знатных римских домах велись частные семейные хроники. Благодаря своему социальному происхождению, широкой личной известности и высокому общественному положению первые римские историки имели доступ к частным архивам влиятельных патрицианских родов.
В то время как первые поэты Рима были людьми самого низкого социального положения — некоторые привезены в Рим в качестве рабов и лишь потом за свои заслуги отпущены на волю, первые прозаики входили в узкий круг правящей знати. Это обстоятельство, сделавшее возможным появление римской историографии на греческом языке и во многом определившее ее направленность и характер, необходимо всегда учитывать при оценке деятельности историков начального периода римской литературы. Представители правящего сословия, по большей части патриции или лица, наделенные обширными полномочиями и имевшие в государстве огромное влияние, военные и политические деятели, они в своих трудах прославляли прошлое отечества и оправдывали его современную политику. Гарантию достоверности излагаемых ими фактов, которые должны были восприниматься как безусловно заслуживающие полного доверия, обеспечивали прежде всего личное участие в этих событиях самих авторов и, кроме того, широкая известность их имен.
Наравне с ораторским искусством историография стала достоянием правящего класса, который, таким образом, приобрел еще одно средство для закрепления своего господствующего в государстве положения.
Рождение римской историографии именно в эпоху пунических войн не является случайностью. Вооруженное столкновение с Карфагеном, возвысившее Рим до великой державы западного мира, стало поворотным пунктом в его истории. Римляне теперь начали испытывать настоятельную потребность в собственном истолковании своего легендарного прошлого, которое давно уже сделалось предметом историографических изысканий греков.
Пробудившийся интерес греков к своему западному соседу побудил их еще в IV в. до н. э. вплотную заняться историей Рима. Уже нельзя было, как прежде, не считаться с его существованием, что прекрасно понимал Тимей, посвятивший 5 книг в своей «Истории» вторжению в Италию эпирского царя Пирра
(280—275 гг. до н. э.). Вклад Тимея в римскую историографию» стал определяющим, поскольку он дал пример исторического повествования с установкой, принципиально отличающейся от той, которая была типична для хроники понтификов.
Влияние греческой историографии на римскую анналистику Фабия Пиктора и Цинция Алимента несомненно. Насколько можно судить по фрагментам, которые имеются в нашем распоряжении, есть основания говорить об исократическом характере архаической историографии римлян, прежде всего в плане ее повествовательных приемов, чему в значительной степени способствовало использование первыми римскими историками греческого языка в своих сочинениях.
Появление римской историографии первоначально на греческом языке было вызвано сугубо практическими целями и потребностями внешней политики Рима. Историками двигало, стремление противодействовать карфагенофильской пропаганде и, следовательно, антиримской историографии, которая пользовалась греческим языком.
Фабий Пиктор и Цинций Алимент пишут свои исторические труды по-гречески, потому что они обращаются к тому же самому миру, к которому была обращена историография, прославлявшая карфагенян, т. е. к народу, говорящему на греческом языке, позиция которого имела большое значение в войне между Римом и Карфагеном.
Выбор греческого языка для первых сочинений по истории был неслучаен еще и потому, что это был язык высочайшей образцовой культуры, который гарантировал их распространение среди эллинизированных народов Востока. Правда, при этом круг римских читателей значительно суживался, ограничиваясь немногими образованными людьми, знающими греческий язык. Впрочем, аналогичное явление отмечается и в эллинистической литературе. В начале III века до н. э. вавилонянин Берос и египтянин Манефон пишут по-гречески историю своих народов, иногда открыто полемизируя с греческими авторами.
Римскими историками эпохи борьбы с Карфагеном владело желание показать греческому миру традиционную честность римлян по отношению к своим союзникам и исключительно оборонительный характер навязанных им войн. Римлян нередко обвиняли в империалистической сущности их внешней политики, в стремлении под любым предлогом вторгнуться с оружием в чужие земли. Так, с исключительно карфагенофильской и антиримской точки зрения была написана на греческом языке история первой Пунической войны (264—241 гг. до н.э.) Филином, который, по свидетельству Полибия, в силу личной склонности и безграничной симпатии находил, что карфагеняне действовали неизменно благоразумно, достойно и благородно,, между тем как римляне поступали всегда наоборот. Естествен-
но, что римские историки чувствовали необходимость в иной интерпретации своего прошлого, которая позволила бы им предстать перед другими народами в лучшем свете и отразить многочисленные обвинения в свой адрес.
Так что нет ничего удивительного в том, что направленность сочинения Фабия Пиктора была исключительно прорим-ской и патриотической. Пропагандистский характер его истории отчетливо проявляется в объяснении причин пунических войн, среди которых он называет высокомерие и жажду власти Гасдрубала, которым всегда восхищался Ганнибал, полностью разделявший диктаторские планы своего родственника. Однако, замечает Фабий, не все в Карфагене одобряли экспансионистскую политику Гасдрубала и затем Ганнибала. Что же касается римлян, то они были вынуждены взяться за оружие, чтобы защитить себя от агрессии карфагенского войска.
Можно смело утверждать, что, помимо пропагандистской функции, сочинения первых римских историков выполняли еще и дипломатическую миссию.
Высказанное в современной науке предположение, что латинский язык в эту эпоху не был еще выработан для использования в прозаическом сочинении, представляется, на наш взгляд, маловероятным, ведь в эти же самые годы историю Рима воспевали в латинских стихах Невий и Энний. Правда, они обращались к совершенно другой публике, а именно к сообществу своих соотечественников.
Между историографией и эпической поэзией этой эпохи есть много точек соприкосновения. Больше того, древняя историография, в особенности когда излагаются события очень отдаленного прошлого, может, в какой-то степени, определяться как эпос в прозе. В обоих случаях используется один и тот же эпический материал, но в эпосе откровенно сознательным является художественный замысел. Однако и у поэтов-эпиков, и у историков задача общая — прославление Рима посредством его идеализации и соединения истории его основателей с греческими легендами, что, впрочем, уже было сделано до них греческими историками. Последнее обстоятельство, кстати, могло быть одной из причин использования греческого языка римскими историками. Кроме того, в этом сознательном акцентировании древних связей римлян с грекоязычными народами, к которым обращалась древняя историография Рима, выразилось стремление первых римских прозаиков облагородить отечественную историю, сделать ее более значительной.
Первоначально интерес римских историков был сосредоточен преимущественно на истории возникновения Рима и современных событиях. Таким образом, несколько веков римской истории оказывались вне их кругозора. Эта особенность сближает древнюю историографию с историческим эпосом Невия «Пуническая война» и поэмой Энния «Анналы». События, имев
шие место между отдаленной по времени эпохой основания Рима и недавней историей, получали в их сочинениях слабое отражение и занимали объем, не соразмерный общему объему произведения. Так, в поэме Энния, в которой повествование велось в хронологической последовательности, события, более близкие ко времени автора, излагались гораздо подробнее. Указанную поляризацию интересов отметил в I в. до н. э. Дионисий Галикарнасский у Фабия Пиктора и Цинция Алимента. Они, по его наблюдению, подробно изложили только современную историю, а события предшествовавшего времени — лишь в общих чертах.
Возникновение Рима, эпоха царей, основание италийских городов и события новейшей истории отныне становятся неизменным содержанием римской анналистики. Для периода, опускаемого историками, возможно, в то время просто не хватало документального материала. Не исключено также, что первые римские историки не ставили перед собой задачу отыскания сведений о прошлом, предшествовавшем пуническим войнам, поскольку им хотелось рассказать более всего о событиях, в которых они участвовали сами. Ведь, как уже не раз отмечалось, первые историки были не только писателями, но главным образом политическими деятелями и основными участниками излагаемых ими исторических событий.
Характерный элемент ранней анналистики — морализм. Пытаясь, например, объяснить причины пунических войн, Фабий Пиктор обращается к анализу личных качеств карфагенских полководцев, подчеркивая их надменность, властолюбие, нежелание считаться с мнением других людей. Историк тенденциозно лишает врага всякого героического ореола и умаляет его достоинства и, наоборот, повествуя о Риме, всячески восхваляет его прошлое и возвеличивает настоящее. Прославлением национальных героев ранняя римская историография сближалась также с эпической поэзией. Она сохранила и передала историкам последующих поколений чувство благоговейного уважения к Риму и его прошлому.
С научной точки зрения сочинения первых римских историков вызывают сильные сомнения в подлинности приводимых в них сведений. На первых порах, когда исторических данных не хватало, они восполнялись легендами, которые придавали героическое сияние древнейшим временам римской истории.
Однако и в отношении сравнительно недавних событий эта историография также не заслуживает полного доверия и порождает сильнейшие подозрения в ее объективности, поскольку сочинения первых прозаиков имели явно апологетический характер и были предназначены главным образом прославлять, причем не только мифологическое прошлое, но и современные события, имеющие прямое отношение к деятельности тех самых родов, к которым принадлежали сами авторы. Не исключено,
например, что именно Фабий Пиктор является создателем легенды о 306 Фабиях, которые, подобно 300 спартанцам, павшим в битве при Фермопилах, погибли в сражении с этруссками у реки Кремеры в 477 г. до н. э.
Итак, ранняя римская историография, восходящая к традиции понтификальной анналистики, сохраняет ее летописный характер. В отличие от последней, она предназначена не для архивного хранения, а для конкретной читательской аудитории, владеющей греческим языком. Но до подлинно художественной литературы этой историографии было еще очень далеко.