349

Глава одиннадцатая

ЭКОНОМИКА И КУЛЬТУРА БОСПОРА В РИМСКУЮ ЭПОХУ

Плиний Старший, перечисляя в своем труде города Боспора, расположенные на Крымском побережье Керченского кролика, называет некоторые из них, в том числе и Нимфей, городами «бывшими».¹ Это утверждение находится в явном противоречии с выводом, к какому приводят археологические исследования. Последние показывают, что ни одно более или менее значительное боспорское поселение, расположенное к югу или северу от Пантикапея на морском побережье, не прекратило своего существования в начале нашей эры. Наоборот, повсюду сохранились следы значительного хозяйственного и культурного оживления, подъема, наступившего в I в. н. э. и продолжавшегося позднее. Чем же в таком случае можно объяснить странное утверждение Плиния: собственная ли это его погрешность, или он был введен в заблуждение источником. откуда заимствовал сведения о северном Причерноморье? Скорее можно думать, что Плиний добросовестно передает то, что ему удалось найти в литературных источниках или разузнать путем расспросов у людей, бывавших в причерноморских краях.²

Однако источник Плиния, очевидно, отразил то состояние боспорских поселений, в котором они оказались во второй половине I в. до н. э., после митридатовского царствования. Острый социально-экономический кризис II в. до н. э., вое-

350

сгание скифов во главе с Савмаком и подавление этого революционного взрыва огнем и мечом Диофантовской армии, далее длительный период митридатовских войн, закончившийся жестокой блокадой Боспора римским флотом, — все это не только пагубнейшим образом отразилось на экономике Боспорского государства, но вместе с тем повлияло на состояние его городов. Из последних многие, особенно те, благополучие которых основывалось на экспортной торговле, неизбежно должны были захиреть. Упадок этот достиг, повидимому, такой степени, что некоторые из когда-то цветущих городов на рубеже нашей эры казались «бывшими», т. е. как бы уже несуществующими, хотя в действительности жизнь в них, вероятно, понемногу тлела.

В I в. н. э., с наступлением экономического возрождения Боспорского государства, ожили его города и сельские поселения. Правда, новый подъем не был сразу же столь высоким, чтобы можно было восстановить всё в масштабах первого расцвета Боспора времен Спартокидов. Это видно, между прочим по строительным работам в боспорских городах, где прежде всего пришлось позаботиться о восстановлении оборонительных сооружений. В римское время, несомненно, производилось обновление и перестройка оборонительных стен и башен боспорской столицы Пантикапея.

Капитально перестраивались городские стены города Китея, важного сельскохозяйственного поселения, где в римское время был воздвигнут новый пояс каменной крепостной стены с башнями.³ Известно также, что в боспорском городе Гермонассе, расположенном на месте современной Тамани, во времена царя Римиталка строились новые башни, вероятно для усиления существовавшей там крепости.⁴ Сооружались кое-где на Боспоре даже новые крепости (например, Плурат). Особенно большое внимание уделялось состоянию оборонительной системы города Танаиса. Но всё же материальных ресурсов Боспора, повидимому, не хватало, чтобы обеспечить надежными боевыми стенами все поселения, как это было ранее. В ряде городов обветшавшие оборонительные сооружения по-

351

степенно разрушались и не восстанавливались, а на местах их остатков возникали различные постройки. Так, повидимому, было в Нимфее⁵ и некоторых других городах.

В организации военной обороны основных территорий Боспорского царства в римское время большое значение придавалось пограничным валам как в Крыму, так и на азиатской стороне, известно, что при царе Асандре был сооружен мощный вал с башнями, преграждавший доступ на крымскую территорию Боспора. В качестве второй и третьей линии обороны, повидимому, использовались старые валы, более близко расположенные к Пантикапею и обеспеченные постоянными гарнизонами, которые были размещены в прилегавших к валу населенных пунктах. На боспорской территории, защищенной оборонительными рубежами, начиная с I в. н. э., стало быстро оживать сельское хозяйство, поскольку спрос на хлеб резко возрастал в связи с усиленным развитием морской торговли, открывавшей широкую дорогу боспорской пшенице.

Во всех боспорских поселениях при археологических раскопках наблюдается обилие жерновов от ручных мельниц, зернотерок, а равным образом обнаруживается множество больших ям-зернохранилищ, относящихся к первым векам нашей эры. Они свидетельствуют о крупных запасах зернового хлеба, собиравшихся в указанное время на Боспоре в восточной части Крыма и на Таманском полуострове, особенно же в Прикубанье.

По-прежнему на Боспоре культивировали мягкую пшеницу, ячмень и просо. Очень интересна сравнительно недавно сделанная находка в одном из сарматских погребений на нижнем Дону сосуда с сохранившимися в нем зернами гречихи (Fagopyrum esculentum). Находка эта дает основание говорить, о внедрении в сельское хозяйство ранне-римского времени некоторых новых культур. Культура гречихи проникла в северное Причерноморье в начале нашей эры из Азии; из Причерноморья же она распространилась дальше, в Западную Европу, где гречиха стала известна в эпоху средневековья. Говоря о сельском хозяйстве в римское время, нельзя не отме—

352

тить очень интенсивного развития в этот период виноградарства и виноделия, начало которого на Боспоре восходит, как известно, еще к эллинистическому времени, к IV—IIÏ вв. до н. э., когда впервые в боспорских городах стали возникать крупные винодельческие производства промышленного значения.

Важное место в экономике Боспора римского времени занимал рыбный промысел, издавна являвшийся одним из источников его богатства.

В сравнении с более ранним периодом, когда Боспор экспортировал главным образом дорогие виды консервированной рыбы, преимущественно осетровые, теперь, в римское время гораздо большее значение приобрела заготовка дешёвых сортов рыбы — сельди, хамсы и т. п., являвшихся продуктом широкого потребления. Последнее объясняется тем, что значительная часть боспорского экспорта рыбы теперь предназначалась для снабжения римских войск, расквартированных в Крыму и других припонтийских районах, особенно в Малой Азии. В их продовольственном снабжении Боспор занимал одно из первых мест, являясь питающим эти армии тылом, и, конечно, значительное количество не только хлеба, но и боспорской дешёвой соленой рыбы направлялось прежде всего туда.

Некоторые близкие к Пантикапею города превратились в I—II вв. в своеобразные крупные промысловые поселения, специализировавшиеся на обширном производстве виноградного вина, которое шло, в основном, на внутренний рынок, и массовой заготовке соленой рыбы, предназначавшейся для внешнего сбыта, как об этом сказано выше.

Очень яркую картину такого промыслового поселения римского времени дают раскопки города Тиритаки. В течение I —II вв. н. э. на территории этого города возникло большое число специальных сооружений, предназначавшихся для переработки рыбы. Из тесаных каменных плит или из бута на цементном растворе строились врытые в землю так называемые рыбозасолочные ванны (рис. 57),* представляющие собой

* В Тиритаке раскопками ужо открыто 59 таких «ванн».

353

четырехугольные глубокие вместилища типа больших чанов, в которых рыба подвергалась засолке. Внутренние стенки этих ванн покрывались обычно несколькими слоями штукатурки, состоявшей из известкового раствора, к которому примешивалась измельченная черепица (цемянка). Вследствие

Рис. 57. Группа рыбозасолочиых ванн в южной части Тиритаки (участок I). I—II вв. н. э.

этого раствор приобретал розовый цвет и становился водоупорным, т. е. получал свойства цемента⁶ благодаря соответствующему химическому взаимодействию между известью и железистыми окислами подмешанной к раствору керамической крошки, игравшей роль гидравлической добавки.

Ванны, построенные чаще всего группами по нескольку штук (рис. 57 и 58), отличаются большой тщательностью работы. Они очень прочны и внешним своим видом; производят впечатление монументальных построек. Особенно солидно устроомы у них днища, состоящие из толстого слоя бетона.⁷ В дорим-

354

ский период подобных ванн на Боспоре не строили, и, очевидно, необходимость в такого рода сооружениях возникла только в начале нашей эры в связи с исключительно широким развитием на Боспоре рыбного промысла, что было вызвано, в свою очередь, огромным спросом на дешевую консервиро-

Рис. 58. Группа рыбозасолочных ванн (1—6) в восточной части Тиритаки на участке X. I—II вв. н. э.

ванную рыбу. Боспорские строители, несомненно, усвоили приемы римской строительной техники (к таковым относится подмешивание цемянки в вяжущий раствор — opus signinum, производство бетона и пр.), что и позволяло удовлетворять запросы боспорской рыбной промышленности в специальных засолочных сооружениях крупного масштаба.

На рис. 59 представлен план одного из раскопанных участков города Тиритаки. На сравнительно небольшой территории расположено несколько групп ванн и рядом с ними одна винодельня, возникшие в первые века нашей эры.⁸ Ничего

355

кроме указанных хозяйственно-производственных построек, в этой части города нет.* Количество ванн в различных группах, их емкость не одинаковы. Одна группа представляет

Рис. 59. План, раскопанной части города Тиритаки (участок XIII), где обнаружены группы рыбозасолочных ванн (А, Б, В, Г) и винодельня (Д) — первых веков н. э. ; Е—базилика VI в. н. э.

* На плане показаны также обнаруженные раскопками остатки древнехристианской базилики (Е). Она была построена в V—VI вв. н. э., когда большая часть прежних хозяйственных сооружений римского времени уже бездействовала. Фундаменты базилики отчасти были построены на бетонных днищах группы рыбозасолочных ванн (А).

356

сочетание из 4 ванн, другие состоят из 5 и 6. Размеры этих сооружений, их вместимость зависели от производственных возможностей отдельных хозяйств, которым принадлежали ванны. Самым мощным хозяйством являлось, несомненно, то, которое владело шестнадцатью ваннами, сгруппированными в четыре ряда около городской оборонительной стены в южном районе Тиритаки (рис. 57, план на рис. 31а, эти же ванны на рис. 316).⁹ Каждая ванна имела следующие размеры: длина — 3.20 м, ширина —1.70 м, глубина —1.80 м.

Эти ванны могли вместить за один прием не менее 1 600 центнеров рыбы — сельди, остатки которой обнаружены при раскопках на дне ванн. Ванны обычно снабжались навесами с черепичной кровлей, рядом устраивались колодцы, обеспечивавшие производство водой. Близ ванн иногда обнаруживаются пифосы — громадные глиняные сосуды, в которые перегружалась рыба после того, как заканчивался срок пребывания ее в ваннах. Безусловно, все эти рыбозасолочные хозяйства потребляли большое количество соли, последняя, очевидно, добывалась на месте, в Крыму.

Город Тиритака был крупнейшим пунктом рыбного промысла в Керченском проливе в первые века нашей эры. Но и другие, расположенные поблизости от Пантикапея приморские поселения, например Мирмекий, также с успехом развивали у себя в это время рыбный промысел, рассчитанный на массовый сбыт дешёвой соленой рыбы.

Выше уже было отмечено, что в экономике Боспора римского времени весьма существенное место занимало виноделие, производство местных виноградных вин. Доказательством тому служат многочисленные материальные остатки этой отрасли хозяйства, открытые раскопками в Тиритаке, Мирмекии, а также и в некоторых других городах Боспора (Пантикапей, Патраей). Мы уже говорили о винодельнях эллинистического времени (см. стр. 103 сл.). Винодельни первых веков нашей эры отличаются несколько более сложным устройством, что является результатом известного технического прогресса. Они обычно состояли из трех расположенных рядом основных давильных

357

площадок и такого же числа резервуаров (рис. 60а и 60б; ср.: на рис. 59 план винодельни Д).¹⁰ Давильные площадки образованы из толстого слоя розового цемента, т. е. известкового раствора с примесью мелко битой керамики. На боковых площадках виноград мяли ногами; получавшийся сок направлялся в оба крайних резервуара. Средняя давильная площадка, отделявшаяся от боковых деревянными низкими перегородками, которые вставлялись в устроенные в цементном полу пазы, служила для окончательной отжимки сока посредством пресса. Перемятый виноград, уложенный в мешки или корзины, помещали на каменную платформу средней давильной площадки и затем подвергали действию пресса. Последний состоял из рычага в виде деревянного бруса длиной около 9 м, один конец которого вставлялся в углубление, устроенное в стене винодельни, а другой использовался для подвешивания каменных гирь. Такие каменные гири со специально вырубленными углублениями, в которые вставлялись деревянные рамы, найдены в нескольких винодельнях. Таким образом, на подвергавшуюся прессованию массу винограда действовала непосредственная тяжесть самого массивного рычага, а также вес каменных гирь.¹¹ Добытый под таким сильным механическим давлением сок давал вино более низкого качества, чем сок первой отжимки, и поэтому их не смешивали. Со средней давильной площадки, из-под пресса сусло направлялось в средний резервуар. Интересно устройство резервуаров — отстойников. Это прямоугольные в плане вместилища, стенки которых сложены из плит насухо или из бутовых камней на растворе, тщательно отштукатурены внутри несколькими слоями розового (вследствие подмеси цемянки) раствора. Для удобства вычерпывания жидкости из резервуаров днища у них делались с сильным наклоном и заканчивались круглой впадиной, откуда легко было извлечь остатки сусла вместе со скапливавшимся на дне осадком. Чтобы оцементированные стенки резервуаров не разрушались под воздействием сусла, их поверхность покрывалась особой ярко-красной краской — гематитом, которая создавала защитную пленку, предохранявшую штукатурку от разъедания ее вино-

358

Рис. 60а. Общий вид винодельни II-Ш вв. до н. э. в Тиритаке на участке XVII.

А, А — давильные площади; Б — площадка для пресса; В — резервуары.

359

Рис. 60б. План винодельни II—III вв. н. э. в Тиритаке на участке XVII.

A,A — давильные площадки; Б — площадка для пресса; В — резервуары; Г — каменные гири от рычажного пресса.

360

градным соком. При раскопках близ виноделен были найдены и куски указанной минеральной краски и самые инструменты, при помощи которых втиралась краска в оцементированные стенки резервуаров. Такое устройство резервуаров свойственно боспорским винодельням только римского времени.

Боспорские винодельни эллинистическо-римского времени в техническом отношении (особенно в устройстве рычажных прессов с подвесными каменными гирями) тесно примыкают к традициям техники виноделия, существовавшей в античную эпоху в восточном Средиземноморье (включая сюда Грецию и Малую Азию). В западных областях античного мира (и прежде всего в римской Италии) применялись несколько иные технические приемы устройства винодельческих давилен и прессов.

Большое оживление наступило в первые века нашей эры во всех отраслях промышленности и ремесел Боспора. Керамические мастерские различных боспорских городов снова стали выпускать большое количество кровельной черепицы, разнообразную простую посуду, светильники, сосуды для хранения и перевозки продовольственных продуктов, терракотовые статуэтки культового и жанрового характера, глиняные детские игрушки и др.

Ввиду широкого распространения в римское время, начиная с I в. н. э., отличной стеклянной посуды — на Боспор она в основной своей массе поступала извне выделка глиняной столовой посуды с течением времени перестала быть той отраслью высокого художественного производства, какой она являлась прежде. Наиболее дорогая посуда римского времени, состоявшая, главным образом, из довольно простых по форме чаш, тарелок, кубков, кувшинов, покрывалась снаружи красной глазурью, именуемой условно «лаком». Этот «красный лак» вошел в широкое употребление еще в позднеэллинистическое время; в римскую же эпоху он стал самым излюбленным покрытием поверхности столовых сосудов. Так называемая краснолаковая посуда, бывшая в ходу на Боспоре в римское время, нередко имеет и некоторые украшения

361

простейшего типа. На дне тарелок довольно обычным был узор, состоящий из врезанных концентрических кругов и вдавленных штрихов, а в центре помещалось оттиснутое штемпелем изображение чело вече кой ступни, розетки или клеима с именем гончара. На наружной поверхности сосудов делались рельефные украшения или в виде узора, исполненного барботином, т. е. жидкой глиной, такие сосуды были модны в начале I в. н. э., — или повторяющегося орнамента, оттиснутого штампом, или исполненного резьбой по глине до обжига. Лучшая краснолаковая посуда привозилась на Боспор преимущественно из Малой Азии. Местные боспорские мастерские в Пантикапее, Фанагории и других городах, следуя привозным образцам, делали и у себя подобную же керамику более простых типов.

Очень много изготовлялось на Боспоро хозяйственной посуды — кувшинов, амфор, пифосов, которые нужны были для рыбной промышленности и винодельческого промысла, для хранения и транспортировки зерновых продуктов. В римское время, особенно с III в., на Боспоре широко вошли в обиход громадные амфоры местного изготовления, высотой свыше 1 метра и емкостью до 65-70 литров. Наружная поверхность таких амфор часто делалась желобчатой. В Пантикапее и Фанагории были открыты печи (III—-IV вв. н. э.), служившие для обжига этого рода амфор.¹² Обжигательные печи — круглые, большие, их диаметр равняется почти 5 метрам. Нижняя часть печи, впущенная в землю, служила топкой. Посередине топки стоял массивный четырехугольный столб, поддерживавший под обжигательной камеры, расположенной над топкой. Горячие газы из топки проникали в обжигательную камеру через жаропроводные трубки, устроенные в поду камеры. Обжигательная камера, куполообразной формы, имела дымовыводное отверстие. Сосуды, подлежащие обжигу, ставились в обжигательную камеру через особый загрузочный ход. Остродонные амфоры устанавливались в камере на специальные глиняные муфтообразные подставки. Подобные подставки применялись и для других видов керамики, помещаемой в печь.

362

Гончарные обжигательные печи аналогичной конструкции римского времени известны в Греции,¹³ а также в римских провинциях Западной Европы. Равным образом, такие же обжигательные подставки, какие обнаружены в пантикапейской и фанагорийской печах, применялись в Малой Азии, в прирейнских римских мастерских, в Галлии и т. д. Все это доказывает, что керамическое производство Боспора в первые века нашей эры вполне отвечало современному ей уровню техники. Такое положение, несомненно, являлось результатом достаточно оживленных культурных и экономических связей, существовавших между Боспором и другими областями античного мира в римское время. Одним из проявлений этих связей был приток извне некоторого количества ремесленников, находивших на Боспоре широкое поле деятельности в связи с общим экономическим подъемом и большим спросом на промышленные изделия.

Мастерские боспорских металлистов, в числе многообразных изделий из железа и бронзы, выпускали особенно в большом количестве различные виды оружия: мечи, кинжалы, панцыри, наконечники копий, стрел и пр., изготовлявшиеся в это время преимущественно по образцам сарматского вооружения. Рост богатства господствующих слоев общества открывал большие возможности для ювелирного ремесла. Боспорские ювелиры в римское время производили множество золотых украшений.

Не мало вещей изготовлялось специально для погребального культа. Сюда относятся не только искусно изготовленные саркофаги, но и часто находимые в могилах золотые венки, диадемы, украшения в виде тисненых золотых пластинок, пряжек и поясных украшений из тонкого листового золота, совершенно непригодные для применения в быту и предназначавшиеся только для убранства умерших.

К сожалению, в литературных и эпиграфических источниках почти совершенно нет данных, на основании которых можно было бы воспроизвести конкретную картину состояния экономики Боспора в первые века нашей эры с точки зрения

363

организации отдельных хозяйств и выяснения практиковавшихся в них способов эксплоатации труда непосредственных производителей. Следует думать, что рабы и в римский период являлись основной рабочей силой в главнейших отраслях экономики Боспора, тогда как в сельском хозяйстве попрежнему, наряду с рабами, — не менее широко, но, повидимому, даже гораздо более интенсивно, чем во времена Спартоки-дов, — использовался труд закрепощенных земледельцев — пелатов, состоявших из коренных местных жителей; живя в деревнях и обрабатывая землю, они обязаны были отдавать значительную часть урожая владельцам земельных угодий. Наличие пелатов во II в. н. э. на землях, принадлежавших фанагорийскому храму Афродиты, как известно, засвидетельствовано эпиграфическим документом. Нет оснований считать, что пелаты эксплоатировались только на землях, являвшихся собственностью храмов. В храмовом хозяйстве, несомненно, применялись те же формы эксплоатации непосредственных производителей, которые практиковались и в частных хозяйствах боспорских землевладельцев.¹¹

Новым явлением в социальной жизни Боспора, характерным для римского периода, было некоторое распространение вольноотпущенничества, о существовании которого на Боспоре в доримское время мы ничего не слышали. Среди эпиграфических документов имеются уже двенадцать надписей — манумиссий I—III вв., происходящих из Пантикапея, Фанагории, Горгиппии и являющихся юридическими актами, на основании которых раб получал свободу.¹⁵

Самым ранним из датированных документов этого рода является горгиппийская надпись 41 г. н. э. В ней говорится, что некий Поф «посвятил в иудейской молельне свою рабыню» с тем, чтобы она была «неприкосновенна и необижаема от всякого наследника» (IPE, II, 400). Надпись начинается с религиозной посвятительной формулы, в которой упоминается необычный для греческого пантеона безыменный «бог высочайший»; заканчивается же акт перечислением греческих богов: Зевса, Геи и Гелиоса, которых призывают опекать осво-

364

божденную рабыню. В этой манумиссии нашел своеобразное отражение религиозный синкретизм в виде сочетания элементов иудейской и греческой религии, что представляло собой одну из характерных особенностей развития религиозной идеологии римского времени на Боспоре.

В приведенной выше горгиппийской манумиссии, как и во всех известных до сих пор такого рода документах, найденных на Боспоре, освобождение раба производится под видом посвящения последнего божеству. Обычай освобождать раба в виде посвящения раба божеству был широко распространен в Греции.¹⁰ Все боспорские манумиссии имеют характер посвящения отпускаемого на свободу раба или Зевсу и Гере, или Зевсу, Гере и Гелиосу, или безыменному «богу высочайшему» синкретический культ которого, как это мы увидим из дальнейшего, получил весьма большую популярность в среде привилегированных слоев общества Боспора в римское время.

Большая часть из дошедших до нас актов об отпущении рабов на волю исходит от проживавших в боспорских городах евреев или людей, близких к ним по религиозным взглядам. В таких манумиссиях освобождение раба очень часто сопровождается требованием, чтобы вольноотпущенник «постоянно присутствовал» (προσκαρτέρησίς) при иудейской молельне (προσευχή)¹⁷ и смиренно поклонялся там богу (θωπεία). Следовательно, выход из рабства происходил при условии, что отпускаемый на волю будет исповедовать иудейскую религию и выполнять ее обряды, регулярно посещая синагогу.

Юридическое оформление акта об отпущении раба совершалось при языческом храме, или в еврейской молельне, если владельцем раба был человек, исповедывавший иудейскую религию. При этом в последнем случае отпускаемый раб переходил под опеку иудейской общины, которая должна была заботиться о том, чтобы воля владельца раба, выраженная в манумиссии, действительно выполнялась.¹⁸ В некоторых манумиссиях особо оговорено, что освобождение совершено с «согласия наследников». Следовательно, вольноотпущенник:

365

не мог быть снова обращен в раба после смерти своего бывшего владельца наследниками последнего.

Манумиссии в доримское время на Боспоре неизвестны. Появление их в I в. н. э. является фактом показательным. Вольноотпущенничество вообще было одним из симптомов процесса разложения рабовладельческой системы,¹⁹ который со всё более возрастающей силой охватывал Римскую империю не только в ее центральной основной части, но и на периферии, хотя там этот процесс развивался в менее ярких формах и не так интенсивно. В этой связи надо отметить, что акты об отпущении рабов на Боспоре не представляют все же массового явления; они довольно редки, можно сказать, единичны, и поэтому не дают оснований считать, что в социальной структуре рабовладельческого Боспора в I-II вв. произошли какие-либо очень резкие изменения в смысле уменьшения значения рабского труда в экономике Боспорского государства. Судя по сообщению Страбона о невольничьем рынке в Танаисе,²⁰ работорговля занимала соответствующее место в хозяйственной жизни Боспора на рубеже нашей эры, и вряд ли она сократилась в I—II вв. н. э., принимая во внимание большой подъем во всех отраслях материального производства Боспора. Между тем такой подъем мог иметь место только при наличии достаточно обильной дешёвой рабочей силы, приток которой обеспечивался, прежде всего, торговым обменом боспорских купцов с кочевниками, систематически поставлявшими рабов.

Нужно вместе с тем отметить, что продолжавшие в римский период развиваться оживленные торгово-меновые взаимоотношения между боспорскими городами и соседними местными племенами все более усиливали у последних элементы товарного хозяйства. Это, в свою очередь, было связано с неуклонным ростом социальной дифференциации и усилением рабовладельческих отношений. Мы уже говорили о процессе классообразования у скифов, приведшего к созданию крымского скифского государства в эллинистическую эпоху. Аналогичный процесс разложения общинно-родового строя происходил в эллинистическо-римский период и в сарматских племенах, окру

366

жавших владения Боспора, особенно на азиатской стороне. Процесс этот, хотя и несколько более замедленными темпами, всё же и там неуклонно развивался, несмотря на то, что устои родового строя у сарматов были гораздо более прочными, чем у скифов.

Это подтверждается, в частности, живучестью матриархальных отношений у сарматов, что выражалось, прежде всего, в почетном положении женщины в сарматских племенах; последнее многократно отмечалось античной литературой как нечто такое, чего не наблюдалось у скифов. Греческие писатели особо подчеркивали роль женщины в военном деле и гинекократию как характерные особенности общественной организации «женоуправляемых» сарматов в доримский период. Это же послужило основанием для возникновения легенды, подробно изложенной у Геродота (IV, 110—117) и объясняющей происхождение сарматов (по Геродоту—-савроматов) от воинственных амазонок.²¹

Однако и у сарматов, особенно у той оседлой их части, которая населяла Прикубанье и южное Придонье, т. е. районы наиболее интенсивного экономического и культурного воздействия Боспора, мы видим в I—II вв. н. э. достаточно глубркую социальную дифференциацию, выражавшуюся, в частности, в наличии рабов. Вспомним сообщение Тацита о городе сираков Успа, жители которого были готовы выдать осаждавшим их римским войскам, преследовавшим Митридата VIII, 10 тысяч рабов.²² Если приведенная Тацитом цифра неточна и, может быть, преувеличена, то все же она в какой-то мере отражает факт наличия в сарматских городах в I в. н. э. значительного количества рабов, являвшихся, вероятно, не только рабочей силой в различных отраслях хозяйства, но и предметом торговли.

Главные статьи боспорского экспорта в римское время оставались те же, что и во времена Спартокидов: хлеб, рыба, продукты животноводства (кожи, шерсть), — вот основные товары, которые вывозились через боспорские торговые гавани в заморские страны. Но направление экспорта значительно

367

изменилось. Боспорские товары шли теперь преимущественно в города южного Причерноморья. О важном значении торговых «ношений с Малой Азией в первые века нашей эры говорит, в частности, тот факт, что проживавшие в городах Боспора в течение I—III вв. греки-иностранцы состояли почти исключительно из граждан малоазийских городов Синопы (больше всего), Амастрии, Гераклеи, Амиса.²³ Преобладание Малой Азии во внешней торговле Боспора и большая заинтересованность малоазийских купцов в развитии этих коммерческих связей подтверждаются и теми уже упоминавшимися выше благодарственными посвятительными надписями в честь боспорских царей, которые были установлены в начале III в. н. э. в городах Боспора от имени жителей городов Амастрии и Прусии.

Такое направление внешней торговли, т. е. первостепенное значение в ней товарообмена с городами Малой Азии, было присуще в римское время не только Боспору, но и всем остальным греческим колониям северного Причерноморья. Убедительнейшим образом это показывает одна ольвийская надпись конца II в. н. э., в которой перечислены города, наградившие знатного ольвийца Теокла золотыми венками за его заслуги перед иностранными купцами (IPE, I², 40). Из 18 чужеземных городов, названных в надписи, большинство является причерноморскими; это, главным образом, торговые центры Малой Азии.²⁴ Из городов, расположенных вне бассейнов Черного и Мраморного морей, значится один лишь Милет. Последнее обстоятельство не представляет особого исключения, свойственного Ольвии. Боспор также поддерживал торговые сношения в I—II вв. с западными малоазийскими городами, что доказывается определенными группами импортных промышленных изделий, главным образом керамических, имевших распространение на Боспоре. Из Пергама и расположенных поблизости от него ремесленных центров, а также с о. Самоса доставлялась лучшая краснолаковая столовая глиняная посуда.²⁵ Стеклянная посуда поступала, главным образом, из Египта, а отчасти, повидимому, из Сирии. Из

368

Египта привозилось также много украшений в виде бус из разноцветного стекла, фаянса, а также значительное количество различного рода амулетов и фигурных подвесок, сделанных из особой пасты.

Сношения с Грецией не играли в римское время сколько-нибудь заметной роли. Относительно ограниченные размеры имели торговые связи Боспора с более отдаленными районами центральной части Средиземного моря — с Италией. Несмотря на то, что Боспор находился в политической зависимости от Рима, непосредственные его сношения с центральной властью империи не носили систематического характера, так как политическая опека над Боспором осуществлялась римскими императорами через малоазийскую провинциальную администрацию Вифинии,²⁶ а в военном отношении Боспор находился под наблюдением мезийского римского командования.²⁷

На протяжении первых веков нашей эры в Рим, как и раньше в эллинистическое время, импортировались, повидимому, лишь наиболее тонкие и дорогие сорта понтийской консервированной рыбы, слывшей там издавна предметом большой роскоши.²⁸

Вполне регулярного и притом особенно значительного ввоза западных промышленных изделий на Боспор не было. В некотором количестве поступали на Боспор бронзовые италийские и другие западноримские металлические вещи превосходной работы: бронзовые сосуды, канделябры, фибулы; из глиняной италийской посуды на Боспор попадали лишь единичные предметы, равно как и металлические украшенные эмалевыми узорами изделия галльских мастерских.²⁹ Часть названных вещей привозилась на Боспор не по Средиземному морю, а через дунайский путь, дававший выход на черноморский рынок промышленной западно-римской продукции.³⁰ Кое-что сбывалось на Боспор спорадически бывавшими там римскими солдатами.

Главнейшими торговыми центрами Боспорского царства в римское время были: Пантикапей, Фанагория, Горгиппия, Танаис.

369

Несколько неясным является вопрос о значении Феодосии в римское время. Арриан в своем описании Понта Евксинского, составленном в 30-х годах II в. н. э., называет Феодосию «городом безлюдным» (πόλις έοηαη), указывая вместе с тем, что это «древний греческий город, ионийский, основанный милетянами; упоминание о нем имеется во многих литературных сочинениях».³¹ Сообщение о Феодосии как о «городе опустевшем, имеющем гавань», повторено и в более позднем перипле Анонима, который добавляет: «ныне же Феодосии на аланском или таврском наречии называется Ардабда, т. е. Семибожный».³² На основании этих сообщений некоторые ученые делают вывод, что в начале II в. н. э. Феодосия были «разорена дотла» одной из орд аланов, прорвавшихся в Крым.³³

Однако указанное заключение находится в явном противоречии с тем фактом, что в государственном штате Боспора вплоть до начала IV в. существовала должность наместника Феодосии. Следовательно, Феодосия имела для Боспора в римское время весьма существенное значение и не только как-стратегически важный пункт, но, очевидно, и как пункт торговый. Памятник, воздвигнутый малоазийскими послами в честь Рискупорида III и найденный (база статуи с надписью) в Старом Крыму (см. стр. 338), подтверждает активное участие в торговом обмене Феодосии и прилегающей к ней округи в первой половине III в. н. э. Не исключено, что Феодосия действительно подверглась в начале II в. нападению со стороны какой-то орды, может быть аланов, что привело город к временному обезлюдению. Вряд ли, однако, из этого следует делать заключение о полном разорении города и прекращении в нем жизни. Скорее можно думать, что после кратковременного упадка полностью или частично возродившаяся Феодосия продолжала во II —-III вв. играть роль важной торговой гавани европейской части Боспора.

Весьма усилилось в римский период значение Горгиппии. После Фанагории это был второй по важности торговый порт азиатской части Боспора, через который экспортировалось большое количество прикубанского хлеба. За это говорит,

370

между прочим, такой факт, как существование в Горгиппии в конце II в. — начале III в. религиозного общества (фиаса), членами которого являлись купцы-судовладельцы (навклеры), поклонявшиеся Посейдону.³⁴ В состав фиаса входило не менее 45 навклеров, что указывает на наличие в Горгиппии достаточно внушительной флотилии торговых судов. В период царствования Савромата II горгиппийский фиас навклеров произвел на свои средства работы по реставрации храма, посвященного покровителю членов общества — богу Посейдону. Были поставлены новые статуи, а самый храм, по словам надписи, сообщающей об этом знаменательном событии, был «воздвигнут от основания». Царь Савромат сделал фиасу пожертвование на указанные строительные работы, разрешив купцам-судохозяевам вывезти 1 000 артаб (29 тонн?) пшеницы беспошлинно.³⁵ Соответствующую сумму неоплаченной таможенной пошлины фиас получал право израсходовать на сооружение храма. Внимание, оказанное Савроматом купеческому религиозному союзу, свидетельствует о близости интересов купцов и боспорского царя. Весьма вероятно, что, подобно своим предшественникам — Спартокидам, боспорские цари в римское время также вели крупные торговые операции.

Через приморские города азиатской стороны Боспора в торговый обмен было втянуто все Прикубанье, дававшее не только большое количество пшеницы, шедшей на экспорт, но и поглощавшее много промышленных товаров, изделий ремесла, — как импортных, так и боспорских.

Численный рост земледельческих поселений, возникновение на Кубани новых селений в I в. н. э. явились в значительной степени результатом возросшего спроса на продукты сельского хозяйства, что всё более усиливало переход к оседлому быту известной части кочевых сарматских племен, вливавшихся в состав коренного оседлого меото-скифского земледельческого населения. Тем самым росло здесь влияние сарматской культуры. Скифскио элементы, свойственные культуре меото синдского населения Прикубанья в архаический и классический периоды, начиная с эллинистического времени, все

371

более изживались. Их вытеснял сарматский культурный уклад, который стал уже вполне господствующим в первые века нашей эры. Многочисленные курганы, раскопанные на правом берегу среднего течения Кубани (в римское время река носила сарматское наименование — Вардан), тянущиеся почти непрерывной цепью на протяжении нескольких десятков километров, дают представление о сарматизированной культуре Прикубанья в последние века до нашей эры и в первые века нашей эры. Они же, с другой стороны, убедительно показывают, насколько значительно было здесь культурное влияние Боспора, его городов, втягивавших население Прикубанья в оживленный торговый обмен.³⁶

В кубанских курганных погребениях первых веков нашей эры найдено значительное количество дорогих вещей, которые доставлялись боспорскими купцами в кубанские поселения и выгодно обменивались на продукты сельского хозяйства.

Мужские погребения обычно содержат оружие: чешуйчатые или кольчатые панцыри, стрелы, дротики, мечи, кинжалы. Металлические изделия не ограничивались оружием. Достаточно распространенными были позолоченные бронзовые кувшины и тазы, нередко имеющие рельефные чеканные украшения, бронзовые круглые зеркала, бронзовые и золотые фибулы, золотые гривны (шейные обручи), ожерелья, браслеты, перстни с резными камнями, множество мелких тисненых нашивных золотых бляшек для украшения одежды.

К числу дорогой утвари принадлежат разнообразные стеклянные сосуды: чаши, кубки, флаконы для благовоний, причем стекло это различных цветов — белое, голубое, зеленое, пестрое. Керамические изделия представлены довольно часто встречающимися фигурными сосудами, краснолаковыми блюдцами. Очень обильны в могилах бусы — из золота, жемчуга, стекла, горного хрусталя, лигнита, халцедона, сердолика бирюзы, аметиста, янтаря, египетской пасты.

Вместо ранее практиковавшегося скифского обычая сопровождать погребение знатного человека большим количеством закланных лошадей, теперь в могилу предпочитали класть

372

только конскую узду или кусок жертвенного мяса; обряд принесения в жертву лошадей, начиная с эллинистического времени, применялся здесь редко. Часть вещей, входящих в состав погребального инвентаря кубанских курганов римского времени, представляла собой импорт из отдаленных заморских промышленных центров, поступавший в крупные торговые центры Боспора и оттуда распространявшийся далее в глубь страны. Таковы в значительной своей части стеклянная посуда, пастовые бусы и амулеты, бронзовые кувшины и светильники на треножниках; импортными были, вероятно, и некоторые ювелирные украшения. Кое-что изготовлялось ремесленниками в местных кубанских поселениях (бронзовые котлы, простые глиняные сосуды). Большая же часть вещей — это изделия оружейных, ювелирных и иных мастерских, работавших, главным образом, в Пантикапее, а также в других городах Боспорского царства.

Подобно Прикубанью, обширным рынком сбыта товаров являлась для греческих купцов и область Дона, где роль крупнейшего торгового пункта попрежнему играл боспорский город Танаис, довольно скоро оправившийся от разрушений, причиненных ему царем Полемоном I во время подавления мятежа. При посредничестве Танаиса в торговый обмен были вовлечены в римское время не только кочевые племена и оседлое земледельческое население Придонья, но и алано-сарматские кочевые племена нижнего Поволжья, как об этом свидетельствуют раскопки древних могильников на территории Саратовской области. Судя по находкам из курганных погребений этого района, в первые века нашей эры туда доставлялись боспорское вино в глиняных кувшинах, изредка в амфорах, глиняные сосуды хорошей выделки, железное оружие, бронзовые зеркала и фибулы. Наряду с предметами боспорского происхождения (повидимому, немало такого рода вещей изготовлялось непосредственно в самом Танаисе), в приволжских степях находили также сбыт изделия, импортированные на Боспор из отдаленных заморских стран, например египетские амулеты из голубой пасты в виде жуков-скарабеев или фи

373

гурок лежащих львов, дорогие стеклянные и пастовые бусы. ³⁷

Из Танаиса велись также торговые сношения с населением северо-восточной части Приазовья, занятого преимущественно сарматским племенем сираков. Боспорские купцы в римское время вели торговые операции не только в крупных приморских городах, но и углублялись, главным образом, по рекам довольно далеко во внутренние области.

На одном из каменных надгробий, найденном в Керчи, сохранилась греческая стихотворная эпитафия I в. и. э., которая гласит, что в могиле похоронен купец (έμπορος), умерший в земле сираков, очевидно во время одной из своих торговых экспедиций. «Ныне же каменная плита имеет написанным меня, Христиана, сына Азиатика, до брака нашедшего злосчастную смерть среди иноплеменников», — меланхолически возвещают высеченные на плите строки эпитафии, сочиненной каким-то местным пантикапейским стихотворцем.³⁸

Степные пространства, лежащие между Доном и Аральским морем и предгорьем, заселенные алано-сарматскими племенами аорсов, а южнее между Азовским морем, Каспием и Кавказским предгорьем — сираками, пересекались дорогами, которые связывали северное Причерноморье с Востоком — с Закаспийскими областями и Кавказом. Страбон, характеризуя племена аорсов, пишет, что они «владели обширною страною, господствовали почти над большей частью Каспийского побережья и вели караванную торговлю индийскими и вавилонскими товарами, получая их от армян и мидян.

Через приволжские и каспийско-приаральские степи проходил торговый путь на Восток, известная еще Геродоту дорога из Причерноморья к уральскому и казахстано-алтайскому золоту. В римское время по этой дороге осуществлялась связь также и со Средней Азией, которая, в свою очередь, поддерживала сношения с Китаем. Таким путем проникали в район нижней Волги, на Кубань и на Керченский полуостров китайские изделия. В пантикапейских погребениях римского времени были найдены: китайский шелк, китайского типа

374

нефритовые украшения рукоятей мечей.⁴⁰ Существование вышеуказанных связей подтверждается и находками боспорских монет римского времени в Заволжье,⁴¹ на Алтае,⁴² в Средней Азии.⁴³

Возрождение городов Боспора в I — II вв. н. э., несомненно, сопровождалось значительными строительными работами. В крупных городах, особенно столичных центрах, строилось и перестраивалось много общественных зданий и частных домов. Государственным и культурным центром продолжал оставаться Пантикапей. Здесь была царская резиденция, тут жило много придворной знати и государственных чиновников. Равным образом, в столице было сосредоточено немало бога тых купцов, судохозяев, промышленников, ремесленников, художников. Но культурный облик боспорской столицы каким он был в римское время, может быть охарактеризован, главным образом, лишь по некрополю, по огромному числу раскопанных в Керчи могил первых веков нашей эры, давших обильный и чрезвычайно яркий вещевой материал. Что касается самого города, то как о Пантикапее, так и о других боспорских поселениях римского времени мы знаем еще мало, вследствие того, что они весьма недостаточно подвергались раскопкам, о чем уже было сказано выше.

Некоторые большие сооружения — храмы и другие монументальные постройки, возникшие в Пантикапее в доримское время, — продолжали, вероятно, существовать в первые века нашей эры, подвергаясь лишь частичным перестройкам. Однако в связи с бурными событиями на рубеже II—1 вв. до н. э. немало крупных монументальных зданий Пантикапея подверглось порче и разрушению. Характерно, что на пантикапейском акрополе при раскопках, которые там время от времени велись в XIX в., неоднократно находили в стенах построек римского периода использованные в качестве строительного материала части богатых сооружений классического и эллинистического времени, погибших, скорее всего, во время указанных выше событий.

Из сколько-нибудь определенных и значительных архитектурных сооружений римского времени, открытых в Панти-

375

капее, можно назвать термы (бани), которые были раскопаны на северном склоне горы Митридат в 1898 г.⁴⁴ Термы представляют собой небольшое здание, к которому примыкает мощный двор. Внутри терм имеется топочное помещение, в котором сохранилась печь и большая яма, куда сваливали золу. Рядом находилось горячее отделение — кальдарий, с бетонированным полом и желобом для стока воды. Кроме того, было теплое отделение — тепидарий, в котором находился полукруглый бассейн, и холодное отделение — фригидарий, причем в обеих комнатах пол выложен кирпичами. В термы вода шла по водопроводным трубам. При раскопках возле терм были открыты две водопроводные магистрали; одна состояла из свинцовых труб, другая — из глиняных.

О культовых сооружениях римского времени в боспорской столице достоверно известно лишь, что царь Савромат предпринял восстановление храма бога войны Ареса и находившейся в храме статуи (IPE, II, 47).

Культ женского божества, пользовавшийся на Боспоре всегда наибольшим почетом как земледельческий культ богини плодородия, в римское время в Пантикапее выражался в почитании, прежде всего, богини Кибелы. Последнее, несомненно, являлось отражением весьма интенсивных культурных связей с Малой Азией, которая была изначальной родиной культа Кибелы и местом наибольшего его распространения. Найденная на пантикапейском акрополе большая мраморная статуя Кибелы, о которой мы уже ранее упоминали, как известно, относится к римскому времени; это копия II в. и. э. с классического греческого оригинала. Ее появление на вершине столичного акрополя, где находилось святилище Кибелы, следует рассматривать как результат особой заботы об этом святилище, проявленной со стороны ревностных почитателей Кибелы, может быть в лице одного из боспорских царей. Надо к тому же добавить, что в нижней части города Пантикапея, севернее горы Митридат, в районе предполагаемой агоры были найдены также мраморная сильно поврежденная статуэтка Кибелы римского времени и надписи еще III в. до н. э. с упо-

376

минанием ее же имени.⁴⁵ Серия каменных посвятительных рельефов I—II вв. с изображением Кибелы, обнаруженных в Пантикапее и соседних городах (Тиритака, Нимфей), подтверждает популярность культа Кибелы в римское время на европейской стороне Боспора (особенно в Пантикапее), хотя одновременно здесь продолжал существовать и культ богини Деметры.

На азиатской стороне господствующее положение продолжал занимать культ Афродиты, значение которого в Бсспорском царстве все более возрастало по мере усиления связи правящих верхов Боспора с варварской меото-сарматской знатью азиатской части боспорских владений. Во II в. н. э. культ Афродиты стал на некоторое время едва ли не главным государственным культом Боспора, как это можно предполагать на основании появления на монетах Савромата II изображения сидящей на троне Афродиты, представляющего, вероятно, воспроизведение культовой статуи фанагорийского храма Афродиты или храма в святилище Апатура.⁴⁶

В начале II в. н. э. были произведены крупные работы по перестройке фанагорийского храма Афродиты (IPE, II, 150). Одновременно в Горгиппии был построен новый храм Афродиты Судоначальницы — покровительницы мореплавателей. Сооружение этого храма производилось на средства одного знатного боспорца, исполнявшего должность наместника Горгиппии.⁴⁷ Столетием позднее там же были осуществлены на средства местных купцов-судовладельцев большие работы по восстановлению храма Посейдона, о чем уже говорилось выше.

В первой половине III в. экономическое положение Боспора было еще настолько благоприятным, что некоторые боспорские города имели достаточные средства, чтобы строить новые храмы.

В 234 г. в городе Китее, согласно надписи на храмовом столе (рис. 61), был заново сооружен храм «богу гремящему» (θεός βροντών) с прилегающим к нему домом и оградой, причем наблюдение за строительными работами было возложено на

377

бывшего начальника царской конюшни, т. е. крупного царедворца, который вложил денежный капитал (12 золотых) с храмовую казну с тем, чтобы проценты с этого капитала шли ежегодно на священные нужды.⁴⁸

Рис. 61. Храмовый стол с надписью из Китея. III в. и. э. (Керчь, Археологический музей).

К новым явлениям в культурной жизни Боспора, характерным для римского времени, следует отнести возникновение в I—II вв. н. э. иудейских молелен. Такие молельни были в Пантикапее, а также в некоторых других городах, например в Горгиппии, где проживали значительные группы еврейского населения.

Так как из всех боспорских городов наиболее систематическим и планомерным раскопкам до сих пор подверглась

378

лишь Тиритака, то об этом поселении мы имеем и наиболее ясное представление. В римское время в Тиритаке, повидимому, не велось какого-либо строительства новых оборонительных сооружений. Но внутри города в I—-II вв. почти всё было заново перестроено и притом с определенным практическим уклоном, в результате чего Тиритака приобрела вид хозяйственно-промыслового поселения. Многие десятки монументальных вместительных рыбозасолочных ванн, описание которых было дано раньше, заняли значительную часть территории поселения. По соседству с ваннами разместились большие винодельни, представлявшие собой специальные здания, оборудованные для переработки винограда.

Окрестные земельные угодия использовались как под виноградники, так и под зерновые культуры, о чем говорят, прежде всего, ямы-зернохранилища и глиняные пифосы, в которых при раскопках обнаруживаются запасы злаков — пшеницы и ячменя, проса, иногда чечевицы. Через центральную часть поселения проходила лишь одна основная уличная магистраль, по обеим сторонам которой располагались жилые дома, принадлежавшие тиритакским рыбопромышленникам и виноделам. Вся остальная площадь города, как уже отмечалось, была занята, главным образом, производственными постройками.

Дома жителей Тиритаки первых веков нашей эры не отличаются ни богатством, ни роскошью. Владельцы этих домов по своему материальному положению принадлежали не к верхушке боспорского общества, а к среднему его слою. Не исключено, что часть жителей Тиритаки находилась в определенной зависимости от богатых боспорцев, проживавших в Пантикапее и лишь содержавших в Тиритаке свои экономии, рыбопромышленные и иные хозяйственные заведения, которые обслуживались соответствующей челядью, рабами или арендаторами.

На рис. 62 представлен план одного тиритакского большого дома римского времени, раскопанного в 1946 г. и являющегося пока единственным образцом рядового боспорского городского жилого дома-усадьбы первых веков нашей эры.

Рис. 62а. План дома III—IV вв. н. э., раскопанного в Тиритаке на участке XV.

379

Дом этот относится к III—- V вв. н. э., но такого типа жилые усадьбы, очевидно, строились и раньше.

Центральную часть усадьбы составлял вымощенный известняковыми плитами двор, откуда с западной стороны был

Рис. 62б. Дом III—IV вв. и. э., в Тиритаке — вход в помещение I со стороны двора.

I — помещение; к —лестница на второй этаж; н —пифос.

выход на улицу. Стекавшая с кровель дома вода выводилась за пределы усадьбы посредством водосточного канала (е—е), устроенного во дворе и направленного в сторону улицы. Вокруг двора сгруппированы жилые и хозяйственные помещения, часть которых имела второй этаж. Над южным помещением (I), несомненно, был устроен второй этаж: об этом можно заключить по остаткам ступеней каменной лестницы (к), пристроенной к стене помещения со стороны двора.

Стены дома сложены из бута и камней, подвергнутых лишь грубой обтеске. Хорошо отесанные крупные плиты при-

380

менены лишь в кладке угловых частей здания, а также для облицовки дверных проемов. В качестве вяжущего материала использована глина.

Помещения получали дневной свет через оконные отверстия, обращенные во двор. Одно из таких окон (ж) почти полностью сохранилось в помещении II; признаков остекления окон не обнаружено. Надо, однако, отметить, что в это время на Боспоре, как и в западных областях Римской империи, уже было известно применение оконных стекол, и обломки их неоднократно встречались при раскопках Пантикапея, Фанагории и др. городов.⁴⁹ Но оконные стекла являлись еще настолько большой роскошью, что ими могли пользоваться лишь в особенно богатых домах. Внутри комнат тиритакского дома стены были покрыты слоем глиняной обмазки и подвергнуты побелке. Обмазка стен и побелка неоднократно обновлялись и освежались.

Для того, чтобы попасть в помещение I, нужно пройти через дверной проём (рис. 62б) и по двум ступенькам спуститься вниз. Прямо перед входом в пол комнаты вкопан большой глиняный пифос (н), в котором хранился запас пшеницы. Часть пола покрыта каменными плитами. При раскопках этой комнаты в ней было найдено много больших амфор, различных сосудов, светильников и пр. Здесь же оказалась круглая «ниша» (п), устроенная в северо-восточной стене комнаты. «Ниша» эта находится у самого пола; она сделана в нижнем ряду кладки стены и снаружи оказалась закрытой слоем глины. После изъятия последней, в «нише» обнаружились кости барана, поросенка и осетра, сверху на них лежал глиняный светильник. Очевидно, это остатки «строительной жертвы». Во время закладки дома, когда приступали к постройке, была совершена умилостивительная жертва богам, чтобы обеспечить успех постройке и благополучие будущим жителям дома. Обширное помещение II имело большой построенный в северном углу очаг (з), служившим для приготовления пищи. В стене над печью устроена ниша (а), куда можно было ставить посуду, а также осветительные приборы (глиняные светильники). Подобные ниши

381

имеются и в других комнатах дома. В помещении II у входа стоит каменная ступа (и). Надо к этому добавить, что почти во всех помещениях были найдены каменные жернова, как круглые, наиболее распространенные в римское время, так и четырехугольные (зернотерки), более древнего типа. Помещения III и IV служили для хозяйственных целей. В помещении IV найдено множество амфор, в которых хранились зерно, соленая рыба, вино.

Чтобы проникнуть в помещение V, надо так же, как и в помещение I, расположенное напротив, спуститься по нескольким ступеням вниз. И тут часть помещения вымощена плитами, среди которых одна плита оказалась надгробием с надписью; жители утилизировали в качестве строительного материала старые надгробные камни местного некрополя. Над указанной вымосткой, а также вдоль западной стены находилось несколько открытых очагов (в), которыми обогревалось помещение и на которых готовили пищу.

Некоторые из найденных в помещении V вещей имели отношение к женскому быту. Многочисленные пряслица от веретен свидетельствуют о производившейся пряже шерсти; тут же найдена и цилиндрическая костяная коробочка с остатками румян, применявшихся для косметических надобностей. В глиняном сосуде, в котором оказался спрятанным клад монет (подробнее о нем см. на стр. 482), обнаружены так называемые чернильные орешки (Gallae), т. е. особые образования на дубовых листьях, применявшиеся, как можно предполагать, в виноделии или в качестве красителя шерсти. В хозяйственном быту жителей дома обработка шерсти и приготовление домотканного платья занимали существенное место.

Но больше всего в доме встречено предметов рыболовного дела: каменные грузила от неводов в виде обработанных продолговато-округлых кусков известняка с перехватом посередине для обвязывания веревкой, костяные иглы для плетения сетей — доказательство того, что в доме занимались изготовлением снастей, — все это в большом количестве при раскопках обнаруживалось почти во всех помещениях. Вла

382

делец дома был рыбопромышленником, которому, возможно, принадлежала какая-нибудь из групп рыбозасолочных ванн, открытых поблизости дома на восточной окраине Тиритаки. Одна четырехугольная оцементированная внутри ванна (о), открытая за юго-западной стеной помещения I, являлась, возможно, также собственностью владельца данного дома. Дом погиб во время нашествия гуннов в IV в. н. э., когда ворвавшийся в город враг предал огню все дома, жители которых бежали, бросив свое имущество. Таким образом, тиритакский дом в том виде, в каком застигла его катастрофа, отражает не только поздний период жизни Тиритаки, но и является иллюстрацией к заключительному этапу истории этого города, а вместе с тем и всего Боспорского государства.

Экономическое процветание Боспора, наступившее в I в. н. э., прекрасно отражено боспорскими некрополями, и прежде, всего некрополем Пантикапея, сотни и тысячи раскопанных могил которого, относящиеся к первым векам нашей эры, дают обильнейший материал для важных выводов и широких обобщений о состоянии и развитии культуры Боспора в римский период.

Новый рост материальной мощи господствующих слоев рабовладельческого общества Боспора, накопление больших богатств в руках землевладельческой, торговой и промышленной верхушки нашли свое отражение как в обилии дорогих вещей, которыми стали снова сопровождать умерших при их погребении, так и нередко в весьма дорогом устройстве самих погребальных сооружений.

Хотя в римское время продолжали иногда прибегать к обряду трупосожжения, который был очень распространен на Боспоре в поздне-неолитическое время, все же основным способом захоронения в первые века нашей эры снова становится трупоположенио.

Наиболее употребительными в раннее время были старые типы могил, известные на Боспоре с очень давних пор, и, прежде всего, грунтовые могилы, т. е. вырытые в земле ямы, покрытые сверху каменными плитами или досками; иногда

383

внутренние стены могилы также обкладывались каменными плитами. Довольно распространенной разновидностью грунтовых могил были могилы подбойные, заложенные со стороны могильной ямы плитами или досками. Более богатыми гробницами состоятельных боспорцев являлись подземные склепы в виде комнат, с ведущим к входу коридором-дромосом и ступенчатой лестницей-спуском. Такие склепы обычно строились из каменных плит, перекрывались они полуциркульным сводом, а внутри часто были украшены стенной росписью.

С конца I в. до н. э. наряду с этого рода погребальными сооружениями, которые хорошо были известны на Боспоре уже с конца IV в. до н. э., стала входить в обиход более усложненная конструкция семейных погребальных камер, чаще всего вырубленных в скалистом или глинистом грунте. В стенах таких гробниц, называемых обычно «катакомбами», устраивались большие ниши-лежанки, куда ставились гробы. В склепах-катакомбах, являвшихся, как правило, семейными усыпальницами, при многократном их использовании погребения совершались не только в нишах-лежанках; нередко гробы ставились просто на пол камеры.

Комнатные склепы и катакомбы украшались живописью, яркой и многокрасочной в I—II вв., монохромной и с геометризованными рисунками в III в., когда боспорская декоративная живопись, как, впрочем, и все искусство, особенно сильно варваризуются.

На могилах в I—II вв. было принято попрежнему ставить украшенные рельефами надгробия, изготовлявшиеся местными скульпторами-ремесленниками. К концу II в. н. э. производство надгробий со скульптурными рельефами вырождается и прекращается вовсе. В дальнейшем употреблялись надгробия, на которых были одни только надписи, вырезанные или написанные красной краской.

Подобно тому, как во времена Спартокидов иногда богатые боспорцы привозили изящные мраморные надгробия из Аттики, в римское время (в I в. н. э.) надгробия порой также доставлялись извне. Это бывало чаще всего в тех случаях, когда

384

поело смерти уроженцев малоазийских городов, проживавших на Боспоре, их родственники привозили надгробия из Малой Азии.⁵⁰

Надгробия, особенно с рельефами первых веков нашей эры, так же как и боспорские надгробия более раннего времени, представляют исключительный по важности исторический источник.

Одним из наиболее популярных сюжетов скульптурных рельефов на боспорских надгробиях римского времени было изображение сцены пира, на котором вместе с покойником присутствуют близкие его родственники. Обычно мужчина изображался возлежащим на ложе, впереди которого стоял трехногий столик, уставленный яствами и сосудами для вина. Сбоку, чаще всего у ног мужчины, представлена сидящая в кресле его жена, а по краям рельефа показаны маленькие фигуры прислужников-рабов. Этот весьма излюбленный сюжет в надгробных памятниках древней Греции отражает глубоко укоренившееся в сознании эллинов представление о том, что люди и после смерти нуждаются в земной пище, которая является материальной связью между умершими и живыми. На этом был основан обычай приносить регулярно, в определенные сроки угощение покойникам на могилу. Невыполнение этого обряда грозило близким родным бедствиями вследствие мести умерших, жаждавших пиршества. В сцене пира на надгробиях воспроизводилась воображаемая трапеза, в которой принимал участие покойник, якобы покидавший на время загробный мир, царство Аида, чтобы в кругу своих самых близких вкусить земные яства и тем самым снова, хотя бы кратковременно, приобщиться к жизни и ее радостям.⁵¹

Другой характерной особенностью боспорских надгробий римского времени является многочисленность рельефов с изображениями воинов. Как для других сюжетов, так и для изображений воинов были выработаны некоторые довольно прочно установившиеся схемы, по которым строилась обычно скульптурная композиция рельефа. Нередко на рельефе изображалась лишь фигура одиноко стоящего воина, опирающегося

385

иногда рукой на колонку; позади чаще всего виден висящий на стене горит, рядом с колонкой стоит щит.

Имеются рельефы, на которых стоящий воин представлен рядом с сидящей в кресле его женой. На некоторых рельефах мы видим воина, стоящего вместе со своими товарищами по оружию; порой они образуют целую группу вооруженных воинов, держащих в левой руке большие овальные щиты, а в правой руке —по два копья. Но чаще на стелах представлены не пешие, а конные воины. Как правило, конного воина сопровождает другой всадник или пеший воин (рис. 63). Конный воин сидит на стоящей или спокойно шагающей лошади; гораздо реже на рельефе изображали мчащегося всадника. Конные воины вооружены: с левой стороны на боку висит меч и горит с луком, справа к бедру прикреплен короткий кинжал. Никогда не изображались воины в панцырях; единичны случаи, когда конный воин держит в руках копье; совсем редки изображения воинов в шлеме, хотя, как показывают росписи пантикапейскпх склепов, панцырь и шлем являлись обязательной составной частью оборонительного вооружения боспорских воинов во время сражения. Очевидно, надгробные рельефы изображают воинов не в походно-боевой обстановке, а в парадном виде воина-героя, победителя, выступающего перед зрителем без полного набора ратных доспехов.

Из текста некоторых надписей порой удается выяснить, что хотя умерший изображен на рельефе в виде воина, всё же военная служба не была его основной профессией. Это положение может быть отлично подтверждено, например, найденным в Керчи надгробием, относящимся к I в. н. э. Интересующее нас надгробие было воздвигнуто вольноотпущенником Сосием на могиле своего бывшего господина Стратоника (рис. 64). Надгробие в виде прямоугольной плиты завершается вверху декоративным анфемием и содержит два расположенных один над другим рельефа. В верхнем рельефе изображен Стратоник, одетый в длинный гиматий и держащий в левой руке свиток. Четыре таких же свитка лежат рядом на столе,

386

поддерживаемом высокой подставкой. Вблизи изображена маленькая фигура слуги. Рукописи в виде свитков, изображенные на рельефе, показывают, что Стратоник был человеком науки или литературы. Надпись под рельефами, как мы увидим, подтверждает правильность такого предположения. Но второй, нижний рельеф изображает того же Стратоника в виде конного воина. В правой руке всадник держит сосуд, в левой —поводья. На правом боку воина висит горит с луком, на бедре с этой же стороны показан короткий кинжал с кольцеобразным навершием рукояти. Перед всадником стоит мальчик-слуга, держащий в правой поднятой кверху руке сосуд. Между мальчиком и всадником изображена, как символ верности, собака, вставшая на задние лапы и повернувшая голову к хозяину. Позади Стратоника видна часть фигуры второго всадника; лошадь его стоит на низком пьедестале. В надписи под рельефом говорится: «Храня и мудрость и дивный характер, ты погиб. Стратоник, оставив слезы печальному отцу. Божественный друг, дорогой прежним, будущие века узнают из [твоих] книг твою прелестную мудрость. Стратонику, сыну Зенона, своему господину, воздвиг это надгробие, памяти ради, вольноотпущенник Сосий».⁵²

Из текста эпитафии следует, что Стратоник был писателем или, скорее, философом. Это очень интересный штрих, характеризующий культурную жизнь Боспора. Но поскольку на нижнем рельефе Стратоник изображен в виде воина, следует заключить, что он нес и воинскую службу, при исполнении которой, быть может, его и постигла смерть.

Обилие изображений воинов на боспорских надгробиях обусловлено, прежде всего, тем, что основной состав армии в римское время рекрутировался из граждан боспорских городов. Вооруженное ополчение господствующего класса рабовладельцев составляло теперь главное ядро боспорского войска, призванного защищать свое государство от кочевников, напор которых на границы Боспора всё более усиливался и принимал угрожающий характер. С другой стороны, оно предназначалось для подавления внутри государства всяких

387

Рис. 63. Надгробие Клеона, сына Клеона. I в. н. э. (Эрмитаж).

388

попыток к восстанию эксплоатируемых масс, ждавших удобной возможности, чтобы сбросить с себя гнет.

Вверять оборону государства наемному войску или войскам союзных племен, как это практиковалось при Спартокидах, в римское время Боспор позволить себе не мог.

Популярность изображений конного воина на надгробиях рельефах I—II вв. объясняется еще и тем, что образ реального воина соединялся в религиозном воображении боспорцев с образом бога-всадника, культ которого, очень широко распространенный во Фракии,⁵³ проник, повидимому, и на Боспор. Ассоциирование образа покойника с божеством было одним из проявлений античного религиозного мышления, представлявшего умершего в образе героя-сверхчеловека, постигшего тайны загробного мира.

Под рельефом с изображением воина-всадника на одном из надгробий I в. н. э., происходящем из города Фанагории, сохранилась очень выразительная стихотворная эпитафия, в которой местный поэт отразил указанные представления боспорцев — и вообще древних греков — о загробном мире. От лица близкого эпитафия говорит, обращаясь к умершему: «Ты, Тимофей, незапятнанный муж своей отчизны, умер, окончив три десятка лет. О, несчастный, я скорблю о тебе у многооплакиваемой могилы. Теперь, когда ты умер, да имеешь ты место с героями» (IPE, II, 362).

В римское время, как и раньше, в могилы вместе с останками умерших помещали различные их вещи и, прежде всего, глиняную посуду — блюдца, чаши, миски, кувшины, глиняные светильники. Самыми дорогими были импортные краснолаковые сосуды, наиболее изящные образцы которых встречаются в погребениях зажиточных боспорцев первой половины I в. н. э., когда в пантикапейский некрополь в особенном изобилии попадали изысканные изделия художественного ремесла импортного происхождения. Из таких произведений керамического производства начала нашей эры отметим изготовленный в Пергаме замечательный краснолаковый кувшин, украшенный великолепными рельефными изображениями двух

Рис. 64. Надгробие Стратоника, сына Зенона. I в. н. э. (Керчь, Археологический музей).

389

цапель, которые нападают на змею, извивающуюся в промежутке между головами цапель (рис. 65). Сосуд найден в одной из пантикапейских могил. На голове погребенного в ней был обнаружен при раскопках золотой венок из листьев апия

Рис. 65. Сосуд с изображением цапель, нападающих на змею. Начало I в. н. э. (Эрмитаж).

(сельдерея), а по обеим сторонам головы стояли: простой глиняный флакон — бальзамарий и указанный краснолаковый пергамский кувшин.⁵⁴

Довольно часты в могилах римского периода фигурные сосуды в виде человеческих голов или в виде животных. Например, в одной гробнице I в. н. э., раскопанной также на территории пантикапейского некрополя, найден небольшой гли-

390

няный сосуд, изображающий слона с поднятым хоботом (рис. 66). Сосуд этот, вероятно, был сделан в Александрии (Египет).⁵⁵ Нередко в составе погребального инвентаря оказываются терракотовые статуэтки, а в детских могилах еще и глиняные погремушки пли игрушечные повозки, воспроизво-

Рис. 66. Фигурный сосуд в виде слона. I в. н. э. (Эрмитаж).

дящие реальные, т. е. существовавшие в действительности типы грузовых и кочевнических телег (рис. 67).⁵⁶

Особый интерес вызывают многочисленные терракотовые статуэтки, изготовлявшиеся в пантикапейских мастерских и изображающие в весьма схематизированном виде своеобразные человеческие полуфантастические образы, с сильно подчеркнутыми — иногда до карикатурности утрированными — деталями лица и других частей тела, что дает основание называть эти внешне уродливые фигурки «гротесками» (рис. 68). У них часто непомерно велики оттопыренные уши, сильно

391

выступают носы; нижние конечности, вылепленные отдельно, обычно подвешивались к туловищу, сохраняя свою подвижность. Некоторые статуэтки имеют на голове рога или причудливые головные украшения, в руках они иногда держат предметы неясного назначения. Нередко эти загадочные существа представлены играющими на музыкальных инструментах.⁵⁷ Повидимому, часть таких статуэток изображала различных демонов, свойственных религиозным представлениям жителей

Рис. 67. Глиняная игрушка, изображающая кочевническую повозку 1 в. н. э. (Эрмитаж).

боспорских городов. Некоторые статуэтки той же серии представляли исполнителей ритуальных действий, имевших отношение к какому-то местному популярному культу, может быть связанному с поклонением богине Кибеле или богу Сабазию.

Наряду с глиняной посудой и более редко встречающимися металлическими сосудами (бронзовыми, серебряными) в могилах первых веков нашей эры весьма многочисленны сосуды, исполненные посредством дутья из бесцветного прозрачного или цветного стекла. Присутствие стеклянной посуды резко отличает погребальный реквизит первых веков нашей эры

392

от доримского времени, когда литые сосуды — и притом из непрозрачного цветного стекла — были редкими предметами роскоши. В пантикапейских и других боспорских некрополях римского времени стеклянные сосуды входят в состав почти каждого погребения. Если мы вспомним многочисленные находки разнообразных стеклянных сосудов (нередко очень дорогой выделки) в сарматских курганных погребениях на Кубани, то тем более будет понятно исключительное обилие стеклянной посуды в Пантикапее и других крупных боспорских городах, куда в первую очередь попадала привозившаяся извне стеклянная продукция. Даже в самых скромных захоронениях обычно находят стеклянные сосуды хотя бы в виде одного-двух бальзамариев, т. е. простых флаконов с коническим небольшим туловищем и высоким узким горлышком, предназначенных для хранения косметического масла. Стеклянные сосуды отличной выделки и чрезвычайно изящной формы— изделия лучших фабрик — встречаются в погребениях I, отчасти II вв. Позднее начинают преобладать более стандартные и рядовые типы. Впрочем, еще и в III в. н. о. на Боспоре были в ходу дорогие стеклянные сосуды, снаружи украшенные орнаментом, который выполнялся посредством шлифовки и резьбы.

Замечательным образцом художественной стеклянной посуды I в. н. э. является расписной сосуд из курганной могилы, которая была раскопана В. В. Шкорпилом на окраине Керчи. В деревянном саркофаге там была погребена какая-то богатая жительница Пантикапея. Найденные в ногах скелета круглое бронзовое зеркало и стеклянное пряслице от веретена, а равным образом наличие золотых украшений, в том числе пара прекрасных золотых серег, украшенных альмандинами и стеклышками, — все это с полной очевидностью указывает на то, что в могиле была похоронена женщина, принадлежавшая к состоятельному слою жителей боспорской столицы. В саркофаге обнаружено несколько стеклянных сосудов. Самым замечательным из них является упомянутый сосуд-амфориск из зеленого стекла, изумительно тонко расписанный снаружи

393

Рис. 68. Терракотовые статуэтки II—III вв. н. э. (Эрмитаж).

394

эмалевыми красками. На плечах сосуда изображены ветки маслины, туловище охвачено живописно переплетающимися ветками плюща и винограда, на которых разместились три жёлто-красные птички.⁵⁸ Вся эта яркая роспись в сочетании с темнозеленым фоном самого стекла создает впечатление исключительной художественно-декоративной изысканности. Сосуд является изделием одной из лучших александрийских стеклоделательных фабрик.

Обилие ювелирных изделий в погребениях римского времени служит подтверждением весьма возросшего материального благосостояния господствующего класса Боспора. В могилах очень часто встречаются золотые венки, которыми увенчивались умершие. Венки эти состоят из тонких золотых листьев, приклеенных к материи или прикрепленных к золотой полоске, застегивавшейся сзади. Спереди венок нередко украшался медальоном, представлявшим собой оттиск боспорской царской или римской императорской монеты.⁵⁹ Золотыми листиками, сделанными обычно в форме листьев сельдерея или лавра, иногда осыпали одежду покойника. Одежда или покрывало у богатых украшались также мелкими штампованными нашивными бляшками, преимущественно простой геометрической формы. Типы таких бляшек, встречающихся в большом количестве не только в городских некрополях Боспора, но также и в сарматских погребениях первых веков нашей эры в азиатской части боспорских владений, значительно отличаются от бляшек, употреблявшихся раньше как в греческих, так и в скифских погребениях.⁶⁰ В преобладании геометрического стиля, свойственного бляшкам римского времени, некоторые исследователи не без основания усматривают проявление ориентализирующих влияний, проникавших на Боспор через посредство алано-сарматских племен, населявших арало-каспийские степи. Интересно в этой связи отметить, что найденные в 1944 г. Фархадской археологической экспедицией в Средней Азии, при раскопках Мунчак-тепе в районе среднего течения Сыр-дарьи (близ города Беговат), золотые нашивные бляшки начала нашей эры представляют весьма близкую

395

аналогию бляшкам, распространенным на Боспоре в римское время.⁶¹

Драгоценные украшения, как-то: серьги, ожерелья, браслеты, кольца с резными камнями, обычные в женских погребениях, дают богатейший материал для суждения о развитии ювелирного искусства Боспора в римское время, поскольку значительная часть этих ювелирных изделий изготовлялась преимущественно в Пантикапее. Излюбленным приемом украшения ювелирных изделий теперь являлось усеивание поверхности золотых вещей яркими цветными камнями. Этот сталь в ювелирном деле достиг своего наиболее пышного расцвета к концу II в. и особенно в III в.

Женские погребения римского периода изобилуют разнообразными бусами, среди которых встречается много импортных «египетских изделий в виде различного рода подвесок-амулетов. Достаточно часто в могилах встречаются бронзовые зеркала, а также туалетные деревянные и костяные цилиндрические коробочки для хранения румян, белил и других косметических снадобий. Реже в могилу клали ящики-ларцы, иногда снабженные замками и предназначенные для складывания туалетных вещей: гребней, зеркал или принадлежностей рукоделия, в числе которых бывают медные иглы для шитья, железные ножницы, мотки ниток, костяные или деревянные веретена и т. д.

Погребение богатых обыкновенно совершалось в дорогих саркофагах. К числу наиболее роскошных принадлежит большой мраморный саркофаг II в. н. э., украшенный по бокам скульптурными рельефами и имеющий крышку с изображением двух возлежащих фигур: мужчины и женщины, также исполненных скульптурно.⁶² Саркофаг этот (хранится ныне в Эрмитаже) был найден в 1834 г. на Карантинном мысу, где находятся развалины боспорского города Мирмекия, в сильно поврежденном состоянии, т. к. гробница, где стоял саркофаг, подверглась разграблению еще в древности. Этот единственный в таком роде саркофаг римского времени из числа найденных на Боспоре, несомненно, был привезен сюда из Греции или

396

Малой Азии по заказу какой-то очень богатой семьи боспорцев.

Известна серия обнаруженных в Пантикапее римских мраморных саркофагов, высеченных из мрамора, с совершенно гладкими стенками и тяжелой двухскатной крышкой, украшенной по углам акротериями. Такие саркофаги, иногда огромных размеров, внешне предельно просты, но вместе с тем очень выразительны своей суровой монументальностью.⁶³ Применялись также небольшие каменные саркофаги, сделанные из местного известняка, снаружи обычно никак не украшенные, но зато внутри покрытые росписью по оштукатуренным стенкам. Изготовлявшиеся в Пантикапее, эти саркофаги представляли собой как бы имитацию в миниатюре больших расписных склепов. Но наиболее распространенными были деревянные, чаще всего кипарисовые гробы и саркофаги, изготовлением которых занимались специальные мастерские, причем в Пантикапее, несомненно, находились, как и во времена Спартокидов, самые искусные мастера, делавшие красивые и дорогие саркофаги для столичной знати.

Деревянные саркофаги I—II вв. напоминали своим внешним видом римский храм. Внизу выделялся подий — гладкое основание, цоколь, на котором покоились стены. К внешним сторонам последних примыкают колонны или пилястры, соединенные иногда между собой вверху арочками; выше расположены венчающие части, т. е. антамблемент, и далее все сооружение завершается двухскатной крышей, на которой порой делалась имитация черепичной кровли.⁶⁴ Обычно такой саркофаг служил лишь как бы парадным футляром, внутрь которого — чаще всего через одну из узких боковых сторон — вставлялся простой дощатый гроб.

Промежутки между колонками или пилястрами украшались написанными краской гирляндами или сделанными из стружки розетками, а также гипсовыми или террактовыми прилепами; иногда для украшения саркофагов применялись резные деревянные ажурные рельефы.⁶⁵ Употребление гипсовых или терракотовых раскрашенных прилепов было очень

397

модно, особенно во II в. н. э. Изготовление прилепов для саркофагов составляло особую отрасль художественного ремесла. Помимо чисто декоративных украшений — акротериев, балясинок, цветков и розеток, — весьма распространены были гипсовые прилепы в виде головы Медузы (рис. 69), голов различных зверей (львиные и др.), трагических масок, изображений эротов на дельфинах, гусях, лебедях, богини со змеиным туловищем. Иногда стенки саркофагов украшались набором терракотовых фигур Ниобид.⁰⁶ Значительная часть этих украшений имела отношение к загробному культу и представляла магические обереги, долженствующие защищать умершего от влияния злых сил.

Обширное поле деятельности для художников-живописцев открывал и заказы богатых боспорцев на украшение росписью погребальных склепов. Большое число таких расписанных склепов римской эпохи, сохранившихся до наших дней, открыто в Пантикапее. Эта исключительная по своей исторической ценности группа памятников позволяет проследить развитие декоративной живописи Боспора в первые века нашей эры и выяснить ее стилистическую эволюцию на протяжении всей римской эпохи. Продолжая сохранять и в римское время некоторые элементы более ранней эллинистической традиции, декоративная живопись Боспора вместе с тем ярко отражала новые культурно-художественные веяния, присущие данной эпохе, когда искусство Боспора испытывало, с одной стороны, весьма сильные восточно-эллинистические влияния, шедшие главным образом через Малую Азию, а с другой со все более нарастающей силой впитывало элементы местного варварского искусства.

Выше было отмечено, что живопись применялась не только для украшения склепов; иногда расписывались и каменные саркофаги. Один из таких замечательных саркофагов I в. н. э., найденный в Керчи в 1900 г., заслуживает особого внимания, так как на одной из внутренних его сторон изображена мастерская пантикапейского живописца.

Этот саркофаг, хранящийся в настоящее время в Эрмитаже,

398

представляет собой продолговатый блок известняка с вырубленным в нем углублением, предназначавшимся для погребения покойника.⁶⁷ Сверху саркофаг закрывался каменной крышкой, состоящей из двух плит. Внутренние стенки саркофага отштукатурены и расписаны, причем фоном всех изображений служит розоватая штукатурка, по которой рассеяны написанные красками лепестки и листики роз.

На короткой стороне в изголовье написана гирлянда из. лент и цветов, на противоположной стенке представлен стол с сосудами и пляшущие возле него уродливые карлики-пигмеи, изображению которых придавался магический смысл: своим исступленным танцем безобразные карлики должны были отпугивать злых духов. На длинных боковых сторонах нарисовано по три коринфских колонны. В промежутках между ними, т. е. в интерколюмниях, мы видим различные изображения — сцены загробного пира, двух всадников, юношу с лошадью, троих музыкантов, из которых двое играют на флейтах, а один на ручном органе, и, наконец, в одном из интерколюмниев показана мастерская живописца.

Перечисленные сюжеты росписи представляют, с одной стороны, воспроизведение некоторых эпизодов из реальной жизни, но наряду с этим имеется ряд картин, отражающих религиозные представления (таковы сцены пира, пляшущие пигмеи, и пр.). Схороненный в саркофаге пантикапеец был по профессии художником-живописцем, о чем свидетельствует одна из картин росписи. Но вместе с тем как боспорский гражданин он должен был нести и воинскую службу. Об этом говорит сцена с всадниками, а также изображение стоящего у колонки юноши, по обеим сторонам которого показаны лошадь и висящий на стене горит. Очевидно в молодые годы художник был воином и состоял на службе в боспорском ополчении.

Обратимся теперь к изображению мастерской художника (рис. 70). Неподалеку от мольберта представлен сидящий за работой молодой художник-портретист, одетый в типичный боспорский костюм. Последний представляет комбинацию

399

Рис. 69. Гипсовые «терракотовые (верхний ряд) украшения саркофага I—II вв. н. э.: голова Медузы: эроты на дельфинах; пегасы, вэлетающие с земли

400

античной греческой и местной варварской одежды, соответствующей климатическим условиям северного Причерноморья. На художнике надет короткий рукавный хитон, штаны, плащ и сапоги. Живописец разогревает восковую краску, которую он держит с помощью специального инструмента над жаровней. Между мольбертом и живописцем на высокой подставке расположен раскрытый ящик, имеющий внутри серию квадратных отделений с красками.

На стене висят три готовых портрета; один четырехугольный еще на подрамнике, два других заключены в изящные круглые рамы. Таким образом, с полной определенностью устанавливается, что в Пантикапее были художники, применявшие для писания портретов энкаустику, т. е. восковые краски. Однако ни одного подлинного образца пантикапейской станковой портретной живописи до нас не дошло.

Значительно лучше обстоит дело со стенной декоративной живописью. Интереснейшим памятником стенной росписи ранне-римского времени является так называемый склеп Анфестерия начала I в. н. э., который открыт в 1876 г. на территории некрополя, занимающего северный склон горы Митридата, где находится большая часть пантикапейских расписных склепов.⁶⁸

Склеп Анфестерия, как и почти все другие подобные склепы, был открыт уже в разграбленном состоянии, без вещей. Он вырублен в твердой глинистой материковой породе и в плане представляет собой продолговатую просторную комнату с плоским сводом. Входной арочный проём устроен с северной стороны, сверху к нему вел лестничный спуск; самый же вход, как это обычно делалось, закрывался большой приставной плитой.

Стены склепа покрыты тонким слоем штукатурки и расписаны. Большая часть росписи стен изображает четкую правильную квадровую кладку из рустованных плит (рис. 71), Швы между отдельными плитами обозначены черной краской а очертания рустов — красными линиями. На определенной высоте от пола роспись, имитирующая кладку, прекращается,

401

Рис. 70. Мастерская живописца — деталь росписи каменного саркофага. I в. н. э. (Эрмитаж).

402

и на остальном пространстве южной и западной стен, ограниченных сверху линией сводчатого потолка, размещены фигурные изображения.

Наиболее интересна роспись западной стены, в которой устроены небольшая ниша (таких ниш в склепе три) и дверь, ведущая в пристроенную несколько позднее другую гробницу. Над нишей сделана краской надпись: Άνθεστηριος 'Ηγησίππου ό και Κτησαμενός («Анфестерий, сын Гегесиппа, он же Ктесамен»), — это имя владельца склепа.

По обе стороны ниши нарисованы красками изображения, образующие в общем целую картину. Слова от зрителя нарисовано дерево, на котором висят горит и футляр для лука и стрел; правее представлена войлочная юрта. Внутри нее через открытое входное отверстие видны две человеческие фигуры, сидящие на

Рис. 71. Стенная роспись в склепе Анфестерия. 1 в. н. э. Керчь.

403

возвышении. Кочевническая юрта воспроизведена весьма тщательно, с обозначением деталей, свидетельствующих об очень хорошей осведомленности художника, несомненно видевшего такие сооружения в натуре. Выступающие над шатром деревянные шесты, т. е. вертикальные стойки, скрепленные вверху горизонтальными палками, показывают, что кибитка была обтянута войлоком по деревянному каркасу, состоящему из жердей. Верх ее был открыт для доступа света и для выхода дыма из внутреннего очага. Томный четырехугольник, показанный над юртой, являлся щитком для закрывания верхнего отверстия во время ненастья. К юрте прислонено длинное копье. Возле юрты (справа в кресле) сидит женщина, обращенная лицом к зрителю; по обе стороны от нее стоят прислужники-подростки. К женщине подъезжает на оседланной лошади вооруженный всадник, держащий в правой руке нагайку. На нем надеты штаны, вероятно кожаные, и голубая подпоясанная рубашка, украшенная светлыми кружками, представляющими нашивные металлические бляшки. К всаднику обращается мальчик, подносящий сосуд. Далее по правую сторону ниши изображен другой всадник, держащий наперевес длинное копье и ведущий на поводу лошадь. Несколько дальше видна еще часть одной лошади. Ниже юрты нарисован столик, уставленный сосудами; рядом стоит мальчик с сосудом в руках.

Перечисленные выше изображения представляют собой такое же сочетание сцен, воспроизводящих моменты реальной жизни, с символическими культовыми сценами, как это мы уже наблюдаем в расписном саркофаге. Сидящая в кресле в торжественной позе женщина — хорошо известное по боспорским надгробиям героизированное изображение образа покойницы, сливавшейся, в религиозном воображении, с образом богини подземного царства. Культовый же характер носит изображение стола с угощением — обычная составная часть сцен загробного пира.

Но наряду с этим в стенной росписи мы видим и такие элементы, которые отражают реальный мир и действительную

404

жизнь тех, кто был погребен в склепе. Анфестерий, очевидно, был воином; поэтому он представлен в виде вооруженного конника, которого сопровождает слуга, ведущий запасную лошадь. Труднее объяснить, почему изображена кочевническая юрта. Может быть, в этом проявилось желание подчеркнуть ту степную обстановку, в которой протекала походная жизнь воина Анфестерия. Но возможно и другое предположение, а именно, что сам Анфестерий или его ближайшие предки вели когда-то кочевой или полукочевой быт, будучи представителями варварской знати, той ее части, которую экономические и культурные преимущества жизни в городах Боспора соблазняли настолько, что они охотно туда переселялись, в какой-то мере эллинизировались там, вливаясь в состав верхнего социального слоя Боспорского государства. Как известно, в результате наплыва в боспорские города такого рода жителей из состава местных племен, с которыми греков тесно связывали общие экономические интересы, культура Боспора всё более приобретала своеобразный местный колорит.

В художественном отношении роспись склепа Анфестерия еще во многом продолжает традиции эллинизма, что проявляется, прежде всего, в передаче посредством живописи архитектурной структуры стен. Но тут же проявились и те новые элементы, которые рождались и развивались в боспорском искусстве римского времени в соответствии с вкусами полугреческой-полуварварской среды. Характерным в этом отношении является стремление к яркой красочности при общей плоскостности изображаемого и достаточно условной передаче соотношения частей, пропорций. Интересно, что одна из лошадей, изображенных на южной стене, окрашена в яркозеленый цвет. Художник ради цветового эффекта прибег к краскам, совершенно но отвечавшим действительности. Но вместе с тем он по-своему стремился к реалистичности образов. Это достигалось посредством очень тщательного изображения бытовых деталей: костюмы, вооружение, убор коня, шатер, — все это воспроизведено старательно, верно и, можно даже сказать, любовно.

405

Ярким образцом декоративной живописи с чисто мифологическими сюжетами росписи, выполненной в так называемом цветочном стиле, наиболее характерном для боспорской живописи I —II вв. н. э., является так называемый склеп Деметры, открытый в Керчи в 1895 г.⁶⁹

Склеп представляет собой почти квадратную в плане комнату (2.20 X 2.75 м), покрытую полуцилиндрическим сводом. Оштукатуренные стены (в них имеются три пиши), а также свод склепа украшены росписью. Линия начала свода условно обозначена декоративным сухарным карнизом, который исполнен красками так, что создается иллюзия его скульптурной рельефности. В отличие от склепа Анфестерия, вся поверхность стен до указанного декоративного карниза оставлена в цвете штукатурки и не дифференцирована, т. е. не имеет росписи, подражающей кладке или облицовке стен. По обеим сторонам каждой ниши написаны лишь ветки винограда. Направо от входа изображена женская фигура Калипсо с наброшенным на голову покрывалом в знак траура. Слева от входа представлен обнаженный, но обутый в сандалии с крылышками бог Гермес, держащий в руке свой жезл — кадуцей. В представлениях греков, Гермес и Калипсо встречали души умерших у входа в Аид и провожали их в загробное царство под землей; поэтому-то и здесь в склепе они изображены у входа.

Полукруглое поле стены (люнетка) над входом расписана изображением пышных ярких гирлянд, состоящих из растительных веток, скомбинированных с различными плодами (груши, яблоки, гранаты). Все это должно было символизировать райскую обитель блаженных, в которую попадают души после смерти.

Противоположная люнетка занята изображением мифологической сцены увоза Персефоны, дочери богини Деметры, похитившим ее богом преисподней — Плутоном. Все свободное пространство люнетки, не занятое фигурами, заполнено, как и на потолке, разбросанными лепестками и листьями.

В колеснице, запряженной четверкой коней, стоит полуобнаженный Плутон, придерживающий маленькую куклообраз

406

ную фигурку Персефоны (рис. 72). Над лошадьми видна миниатюрная фигурка парящего в воздухе возничего, который держит в одной руке поводья, в другой — кнут. Внешность Плутона имеет восточные черты: лицо обрамлено густой окладистой бородой, сливающейся с пышной курчавой шевелюрой.

Сводчатый потолок склепа украшен изображением растительных гирлянд, плодов, перехваченных лентой, пучков маков и птиц, сидящих на гирляндах. В центральной части свода находится круглый, окаймленный венком медальон, внутри которого на темнооливковом голубоватом фоне написано погрудное изображение богини Деметры (рис. 73). Пышные каштановые волосы окаймляют строгое лицо богини и падают на плечи. Шея охвачена золотым ожерельем, ниже видна часть синего хитона, покрывающего плечи и грудь. Сжатые губы, широко открытые скорбные глаза, устремленный вдаль взор убедительно и с большой экспрессией передают душевное состояние матери, бродящей в поисках за дочерью и напряженно вглядывающейся вдаль.

Высокое мастерство, с каким написана Деметра, заставляет вспомнить о существовании в Пантикапее живописцев-портретистов. Очевидно в этом жанре там работали художники, вполне владевшие лучшими традициями эллинистического искусства, что нашло свое отражение и в работе мастера, рисовавшего Деметру.

В инЬм стиле выполнена картина увоза Персефоны. Здесь наблюдаются значительная обобщенность и плоскостность фигур, стремление к геометризации форм, несоблюдение пропорций и, как следствие этого, анатомические неправильности. Вместе с тем художник старается тщательно передать некоторые детали, которыми он как бы желает подчеркнуть реальность изображенных образов и предметов (таковы узоры на колеснице, кнут и поводья в руках возничего и т. д.).

Картина выполнена мастером, у которого античные греческие приемы живописи уже в значительной Мере переработаны в духе боспорского искусства, формировавшегося под всё более усиливавшимся влиянием местных вкусов. Так проис-

407

Рис. 72. Похищение Персефоны — роспись на южной стене склепа, открытого в 1895 г. I в. н. э. Керчь.

408

ходило, впрочем, всюду, где античный греко-римский мир тесно соприкасался с варварскими обществами. Склеп Деметры, как одно из немногих исключений, был открыт неразграбленным. Вдоль боковых, восточной и западной, стен стояли деревянные саркофаги. Возле восточного саркофага найдены синий с белыми пятнами стеклянный сосуд, украшенный рельефными орнаментами (произведение сидонской фабрики в Сирии), а также высокий бронзовый канделябр и лежавшая рядом с ним серебряная раковина; два золотых перстня обнаружены под саркофагом. Около западного саркофага оказались: погребальный золотой лавровый венок, золотые дутые бусы и две золотые бляшки, воспроизводящие монеты начала I в. н. э., а также сосуд из бледнозеленого стекла с рельефными украшениями, подобный тому, что стоял с восточной стороны.

Первые захоронения были совершены в склепе еще до середины I в. н. э., но несколько позднее (вероятно, в конце этого же столетия), при повторном использовании склепа прах ране погребенных людей был изъят из саркофагов и сложен в преддверие склепа, а в саркофаги были помещены новые покойники. Вместе с ними появилась в склепе лошадиная уздечка, которая была повешена на одну из стен.

Предметы лошадиной сбруи в пантикапейском склепе свидетельствуют об определенных процессах, происходивших в социальной и культурной жизни Боспорского царства. Если взять в целом пантикапейский некрополь I в., то следует признать, что он еще не содержит ничего, что заметно расходилось бы с греческими обычаями, нравами и верованиями. Греческие основы культуры боспорской столицы, видимо, еще продолжали сохраняться. Изменился облик вещей, но набор их, в смысле функционального значения, остался прежний, хотя уже и нет того ярко выраженного палестрического характера быта мужчин, который свойственен был столичному населению Боспора в эпоху Спартокидов, что соответственно сказывалось тогда на составе могильных вещей. Но с конца Ι в. и особенно на протяжении II в. н. э. в пантикапейском некрополе чрезвычайно отчетливо выступают такие черты,

409

которые свидетельствуют об интенсивном проникновении в среду жителей боспорских городов обычаев, присущих не греческому, а сарматскому населению Причерноморья.

Рис. 73. Изображение богини Деметры на своде склепа. I в. н. э. Керчь.

Появляется значительное количество погребений, в которых пантикапейцы похоронены вместе с принадлежавшим им оружием— мечами, кинжалами, ножами, стрелами. Больше того,

410

в могилы нередко кладут конскую сбрую, узду, а иногда хоронят рядом с человеком и его лошадь. Боспорская столица, как и все государство, постепенно все более варваризуются.

Мужская часть свободного населения боспорских городов в это время была тесно связана с военным делом. Каждый мужчина, принадлежавший к господствующему классу, должен был с оружием в руках защищать свое государство. Боспорское войско, в задачу которого теперь входило, прежде всего отражение натиска со стороны кочевых алано-сарматских, племен, заимствует у последних их оружие и военную тактику.

Сарматы в военном отношении отличались от скифов, хотя, подобно скифам, они также были конными воинами. Скифское войско представляло собой легко вооруженную подвижную конницу; скифы были конными лучниками, основным оружием которых был лук. Стремительно атакуя в конном строю врага, скифы уже с дальних дистанций осыпали противника градом стрел и только окончательный завершающий удар наносили с помощью короткого меча. У сарматов, наоборот, главная часть войска представляла тяжело вооруженную конницу, для которой лук являлся вспомогательным оружием, а основным наступательным оружием служили длинное копье (гика) и длинный меч.⁷⁰ При этом сарматский воин гораздо основательнее был защищен: на него надевался обычно длинный тяжелый панцырь—пластинчатый или в виде кольчуги, голова покрывалась коническим шлемом.

Оснащение армии оружием сарматского типа, организация главных вооруженных сил, состоявших из гражданского ополчения, по образцу сарматской конницы —таковы характерные черты боспорского войска в первые века нашей эры. Аналогичная картина своеобразной военизации быта наблюдается в это время и в других причерноморских греческих городах, например в Ольвии. Красочное описание последней оставил нам греческий писатель Дион Хрисостом, который побывал в Ольвии около 100 г. н. э. По словам Диона, город жил в постоянном ожидании набегов со стороны степи, и поэтому население было всегда начеку, в боевой готовности-

411

Ольвийцев Дион описывает одетыми в полуварварскую одежду и притом вооруженными: мужчины носили на поясе большой меч.⁷¹ Заимствование у варваров их вооружения и военной тактики свойственно было не только Боспору и причерноморским городам. В известном смысле так же поступали и римляне, которые на протяжении императорской эпохи систематически перестраивали, модифицировали военную тактику и вооружение, применяясь к наиболее серьезным своим противникам: парфянам, аланам и другим «варварским» народам.⁷²

Встречающиеся в пантикапейских могилах I—III вв. н. э. сарматского типа мечи имеют длину до 1.10 м.⁷³ Они состоят из обоюдоострого железного клинка, который завершается вверху стержнем, служащим основой рукояти. Последняя обыкновенно облицовывалась деревом, обтягивалась иногда золотом и, как правило, украшалась сверху красивым набалдашником (рис. 74). Набалдашник состоял из круглого или четырехугольного диска, который делался большей частью из халцедона или стекла, реже из оникса, топаза; иногда этот диск заключался с боков в золотую оправу, усеянную цветными камнями, например рубинами. Сверху под диском выступала выпуклая золотая шляпка, украшенная вставками цветных камней и узорами из зерни.

Мы уже отмечали, что в могилах пантикапейцев, начиная с конца I в. н. э., часто встречается оружие. Вот, например,

Рис. 74. Железный кинжал (а); золотой набалдашник рукояти (б) украшен цветной инкрустацией. III в. н. э.

412

усыпальница богатой пантикапейской семьи II в., раскопанная в 1841 г. на окраине Керчи.⁷⁴ Под курганной насыпью был обнаружен монументальный каменный склеп, состоявший из двух погребальных комнат с полуцилиндрическим сводом и богато профилированным входом. В одной из комнат стояло 14 деревянных гробов, в которых покойники лежали на подстилке из лавровых листьев. В нишах, устроенных в стенах, находились стеклянные сосуды, глиняные светильники и некоторые золотые вещи (браслет, ожерелье). Около гробов обнаружена яичная скорлупа, каштаны, орехи, а в углах комнаты лежали птичьи и бараньи кости — остатки пищи, положенной в склеп при похоронах.

Наиболее богатым было одно из женских погребений. Одежду женщины украшали золотые бляшки, в ушах были золотые серьги с бирюзой, на пальце руки— перстень с гранатом. В гробу, в котором, повидимому, покоились останки главы семьи, оказался золотой венец с оттиском монеты императора Марка Аврелия (172—173 гг.), а рядом со скелетом лежал железный меч.

Оружие в могиле становится обычной принадлежностью погребального реквизита. В некоторых пантикапейских гробницах II в. н. э. найдено не по одному, а по два меча; иногда же умерших сопровождает целый набор оружия: железные мечи, кинжалы, наконечники копий, ножи.

Еще более разнообразное проявление сарматизации культуры Пантикапея и других боспорских городов можно видеть в распространении уже отмеченного выше обычая класть конскую сбрую в могилу или, —что, впрочем, бывало редко, — хоронить вместе с человеком и его лошадь.

Примером может служить открытая в Керчи гробница II в, н. э., состоявшая из камеры, в которой был похоронен мужчина-воин, и расположенного рядом каменного ящика с конским погребением.⁷⁵ Лоб покойника был украшен венком из золотых лавровых листьев, на шее были золоченые меловые бусы, на руке— золотой дутый браслет с утолщенными концами; около скелета лежал золотой перстень с резным камнем, 6 мед-

413

ных наконечников стрел и небольшой деревянный сундук с замком довольно сложного устройства; в нише, имевшейся в одной из стен гробницы, стояли три сосуда. В соседнем отделении гробницы, где была похоронена лошадь, оказались металлические части двух сбруй для верховой езды.

Культура боспорских городов приобрела в рассматриваемый период своеобразный облик, обусловленный сильным влиянием культуры негреческого населения северного Причерноморья. И уже становится невозможным на основании такого рода погребального ритуала, какой мы встречаем в вышеуказанной пантикапейской гробнице, предполагать непременно погребение эллинизованного варвара, что было бы вполне закономерным в более ранние, доримские времена. Полугреческая-полуварварская культура свойственна теперь всем слоям рабовладельческого общества Боспорского царства с его весьма смешанным этническим составом, представлявшим своеобразную амальгаму, в которой уже не было четко различимых групп греческого и негреческого населения.

Жизнь Боспорского царства с течением времени приобретала все более напряженный характер в связи с усиливавшимся натиском кочевых орд. Оборона рубежей государства имела исключительно важное значение, поскольку военные столкновения учащались. Эго нашло свое отражение в пантикапейских погребальных склепах второй половины I и II вв. н. э., когда в росписях, украшавших стены склепов, появились целые батальные картины, повествующие о военных подвигах боспорцев. Сюда, прежде всего, относится замечательный расписной склеп I—II вв., открытый в Керчи археологом А. Ашиком в 1841 г.⁷⁶ К сожалению, склеп этот вскоре был разрушен, и местонахождение его потеряно, вследствие чего о росписях склепа можно иметь представление лишь по очень неточным, искажающим стиль росписей, рисункам, исполненным крайне посредственным художником тотчас же после открытия склепа.

По богатству росписи, пышности ее, обилию картин и разнообразию сюжетов этот склеп, состоявший из двух комнат, соединенных одна с другой, не имел в Пантикапее себе равных.

414

Тут мы видим и мифологические сцены (похищение Персефоны и увоз ее богом Плутоном в колеснице, поиски Персофоны ее матерью Деметрой) и картину загробного пиршества, которое покойник совершает в присутствии своих многочисленных близких и слуг. Наряду с этим много места занимают изображения охотников, музыкантов и гладиаторов. Присутствие их дает основание предполагать, что в Пантикапее в римское время иногда устраивались гладиаторские игры. Это было, вероятно, не простым подражанием Риму, где такие игры, как известно, были очень популярны, но и своеобразным выражением лойяльности боспорских царей по отношению к Риму, поскольку организация таких дорогостоящих римских зрелищ производилась, вероятно, в Пантикапее на царские средства.⁷⁷

Весьма интересна роспись одной из стен склепа, на которой изображено пышное погребальное шествие, На двух катафалках, увенчанных балдахинами, лежат завернутые в саваны покойники, у которых оставлены открытыми только головы. Катафалки несут многочисленные слуги-носильщики. В изголовьи каждого покойника стоит женщина, в ногах — мужчина. Покойников провожают музыканты и процессия людей.

Не менее замечательна написанная на другой стене картина боя; она занимает нижний пояс стены и расположена под изображением загробного пира. Два отряда конных воинов с копьями наперевес скачут во весь опор навстречу один к другому. Левая группа, представляющая, повидимому, противников боспорцев, состоит из всадников, имеющих головы непокрытыми. На воинах надеты длинные подпоясанные кафтаны, через ^грудной разрез которых видны покрывающие тело панцыри, и штаны, плотно облегающие ноги. Головы противоположной группы всадников покрыты коническими шлемами; поверх одежды этих воинов надеты панцырные рубашки: у одних короткие, доходящие до талии, у других более длинные.* Между

* Художник, копировавший росписи, несомненно, внес искажение изображение всадников, одетых в длинные панцирные рубашки. Непра-

415

двумя сближающимися отрядами видны уже сраженные воины. Они лежат вместе с павшими конями на земле, образуя беспорядочную груду тел.

Исключительно пышный характер стенных росписей этого склепа делает весьма вероятным предположение, что склеп принадлежал одному из боспорских царей и являлся богатой семейной усыпальницей.

Не менее выдающимся по своему историко-художественному значению следует признать пантикапейский склеп II в. н. э., открытый в 1872 г. на северном склоне Митридата и сравнительно хорошо сохранившийся до наших дней. Первым исследователем и издателем росписей названного склепа был известный русский художественный критик В. В. Стасов, вследствие чего этот склеп обычно называют «стасовским».⁷⁸

Склеп имеет форму трапециевидной в плане комнаты, высеченной в глинистом грунте. В сравнении с ранее упомянутыми склепами внутренняя архитектура стасовского склепа отличается некоторыми особенностями. Наряду с обычными небольшими нишами, вырубленными в стенах и предназначенными для размещения в них вещей, в стене, расположенной против входа, высечена глубокая большая ниша-лежанка, т. е. углубление, в которое устанавливался гроб с покойником. Наличием лежанки стасовский склеп напоминает так называемые керченские катакомбы — особый тип подземных гробниц с нишеобразными лежанками (чаще всего тремя), вошедший в широкое употребление с конца I в. н. э.

К обеим коротким боковым стенам стасовского склепа пристроены лежанки, сложенные из каменных плит и ташке служившие местом погребения. Эти каменные ложа предназначались еще и для другой цели: ими были замаскированы особые ниши-тайники, сделанные в нижней части стен склепа для того, чтобы в них можно было укрыть наиболее ценные вещи.

вильно поняв этот род защитного вооружения, он представил всадников с длинными панцирями сидящими на лошадях по-женски, что совершенно немыслимо.

416

Все стены, равно как и потолок склепа, оштукатурены и украшены живописью.

Нижняя половина стен расписана в инкрустационном стиле. Живопись воспроизводит роскошную облицовку стен плитами цветного пестрого мрамора. Наиболее нарядна роспись центральной части нижнего яруса стены, где находится лежанка в виде ниши. Здесь над пурпурным цоколем изображены четыре ионийские колонки, промежутки между которыми как бы инкрустированы разноцветными мраморными плитами, образовавшими серию геометрических фигур, последовательно вписанных одна в другую: прямоугольник, ромб, круг с треугольниками, сплошной круг. Все это увенчано сухарным карнизом, исполненным в иллюзионистской манере. Верхние части стен, в том числе и стенки ниши-лежанки, украшены различными изображениями людей и животных, представленных на фоне листьев и цветочных лепестков.

Таким образом, в стасовском склепе соединены два стиля декоративной живописи: инкрустационный, являвшийся продолжением эллинистических традиций, и цветочный, получивший распространение на Боспоре уже в римское время. По своему содержанию росписи верхней части стен могут быть разделены на две группы. Значительная часть картин изображает обширный парк-зверинец, в котором среди высокой травы и пальмообразных деревьев представлены различные звери: пантеры, лев, олень, собака, кабан, медведь, а также птицы — павлин и др. (рис. 75). Водном месте показан порхающий вместе с птицами Эрот, другой Эрот парит, держа в руках гирлянды. Все это должно было, очевидно, напоминать роскошный, полуфантастический парадиз-рай, который рисовался воображению художника наподобие экзотического парка-зверинца, вроде тех, какими обладали могущественные восточные цари.

Другой тип картин росписи связан с сюжетами, более близкими к реальной жизни тех пантикапейцев, которые нашли упокоение в настоящем склепе. Это — ряд эпизодов из военной жизни, к которой, несомненно, имел непосредственное отношение владелец склепа, бывший, повидимому, крупным воена-

417

чальником. По обе стороны центральной ниши-лежанки на южной стене склепа представлены подвиги этого знатного воина-пантикапейца.

На картине, занимающей правую часть стены, показано боевое столкновение боспорцев, предводительствуемых своим военачальником, с вражеским войском (рис. 76).* Слева скачет конный воин, одетый в длинную панцырную рубашку, голова

Рис. 75. Изображение животных — роспись склепа, открытого в 1872 г. II в. н. э. Керчь.

его защищена коническим решетчатым шлемом; в руках он держит копье. За спиной развевается плащ, благодаря чему усиливается впечатление быстрого движения. Позади всадника идут два пеших воина с овальными щитами и копьями. На них также надеты панцырные длинные рубашки с разрезом внизу и шлемы. Вся эта группа воинов, очевидно, представляет боспорцев. С противоположной стороны к ним прибли-

* На нашем рисунке 76 наиболее интересная часть росписи дана дважды. Внизу она представлена по точной зарисовке худ. М. В. Фармаковокого, исполненной, однако, лет тридцать спустя после открытия склепа, когда роспись пострадала от сырости и некоторые важные детали уже утратились. Вверху воспроизводится зарисовка 1872 г. худ. Ф. И. Гросса, хотя и менее точная, но зато передающая картину с такими деталями, которые позднее исчезли.

418

жается вражеский всадник, стреляющий на ходу из лука. Панцыря на нем нет, но у пояса его висит меч. Воина-лучникапреследует сзади боспорский всадник с копьем; он в таком же панцыре и шлеме, как и воины левой группы. В промежутке между обеими группами сражающихся показаны с большим реализмом жертвы боя, каковыми являются, разумеется, воины противника боспорцев. Под ногами коня пантикапейского военачальника находится истекающий кровью воин, в левый бок которого вонзилось копье со сломанным от удара древком. Правее лежит второй воин с отрубленной головой'. Возле него изображена падающая лошадь с вонзившимся в шею копьем, древко которого также сломано. Из раны лошади и ее морды, из шеи обезглавленного воина текут потоки крови.

Фигуры воинов и коней выполнены довольно схематично, однако художнику всё же удалось передать динамику массового конного сражения, стремительность движений, увлеченность боем участников схватки. Вместе с тем в картине весьма заметно выступает характерная для боспорской декоративной живописи любовь к реалистической передаче деталей, мелких бытовых подробностей. Старательно изображены стриженые гривы лошадей, седла, уздечки, ленты или ремни, свисающие из-под седла; у раненой лошади показаны седло и попона; в обоих копьях художник не забыл представить и те кожаные петли (amentum), которые находились на древке, для того чтобы вернее управлять копьем при метании его в противника.

По другую сторону центральной ниши-лежанки изображен бой между пешим воином-варваром, возможно тавром, и боспорским конным воином.

Внутри ниши-лежанки одна из ее стенок украшена изображением военного отряда, состоящего из 5 боспорских пехотинцев с щитами и копьями; из них двое одеты в длинные панцыри и имеют на голове конические шлемы. Отряд возглавляется знаменосцем (рис. 77).

Многократное изображение военных сцен как бы особо подчеркивает тесную связь погребенных в склепе с военной деятельностью при их жизни.

419

Росписи стасовского склепа являются замечательными иллюстрациями жизни Боспора в I—II вв. н. э., но наряду с этим как художественные произведения они —яркое свидетельство

Рис. 76. Изображение боя — роспись склепа, открытого в 1872 г. Керчь.

связей, существовавших между Боспором и восточно-эллинистическим миром, и прежде всего тесных связей с Малой Азией. Весьма интересными представляются черты значительной, художественной общности между росписями стасовского склепа

420

и стенными росписями той же эпохи, открытыми при недавних раскопках античного города Дура Европос в восточной части Сирии. В сценах охоты, которые представлены в росписях Дура Европос, изображение всадников чрезвычайно близко образам конных воинов стасовского склепа, лошади представлены в положении так называемого летучего галопа, всадники обычно повернуты к зрителю верхней частью корпуса почти

Рис. 77. Отряд боспорского войска — роспись склепа, открытого в 1872 г. Керчь.

в полный фас; очень близки по стилю изображения зверей, растительности.⁷⁹ В Пантикапее и парфянской Дура Европос мы видим проявление общих художественных приемов и мотивов, которые были свойственны искусству эллинистического Востока. Это могло иметь место потому, что между Боспором и Малой Азией поддерживался живой экономический контакт, влекший за собою и приток на Боспор элементов восточноэллинистической культуры, которые нашли свое отражение в пантикапейской декоративной живописи. Надо вместе с тем подчеркнуть, что привнесенные извне элементы художественной

421

культуры подвергались здесь, безусловно, значительной местной творческой переработке.

Характерные черты культуры первой половины III в. н. э., когда сарматизация Боспорского царства достигла наибольшей интенсивности, чрезвычайно ярко выступают в царских гробницах, раскопанных в Керчи.

В 1837 г. в одном из курганов, расположенном за Керченским предместьем Глинище, была раскопана гробница, в которой оказался мраморный саркофаг с останками царя Рискупорида III или одного из членов его семьи.⁸⁰ Внутри саркофага и вне его в могиле было найдено большое число драгоценных вещей.

На черепе лежала рельефная золотая маска (весом 264 г), исполненная художником, повидимому, по гипсовому слепку, снятому с лица умершего (рис. 78). Это — единственный случай такой находки на Боспоре, заставляющий вспомнить знаменитые золотые маски микенских владык из «шахтовых гробниц», раскопанных в 70-х годах прошлого столетия Шлиманом. Однако обычай класть на лицо умершего золотую маску, нашедший свое проявление в пантикапейской гробиице,

Рис. 78. Золотая маска из царской гробницы, открытой в 1837 г. III в. н. э. (Эрмитаж).

422

пришел на Боспор не из древних Микен, отделенных почти двадцатью веками от Рискупорида III, а из современной Боспору Парфии, где лица покойников иногда покрывались золотыми пластинками.⁸¹

Кроме маски, голову покойника украшал пышный золотой венец, состоявший из деревянного кедрового каркаса, к которому снаружи прикреплены золотые листья; передняя же сторона украшена золотой чеканной бляхой с сирийскими гранатами по углам. На бляхе изображен царь, сидящий верхом на лошади и обращенный к возжженному алтарю. Очевидно, царь представлен во время исполнения культового обряда.⁸²

В саркофаге были найдены также золотые перстни, пара золотых серег, украшенных гранатами, два массивных широких золотых браслета очень тонкой ажурной работы с открывающейся на шарнирах четыреугольной пластинкой (особенно изящно орнаментированной и усеянной гранатами), золотая гривна, фибулы (золотая и бронзовая), бусы из стекла и сердолика, несколько сот золотых штампованных бляшек, украшавших одежду. Рядом с человеческим скелетом в саркофаге лежала лошадиная сбруя: серебряные удила и ремни оголовья уздечки, украшенные золотыми пластинками с рельефными геометрическими узорами и сердоликовыми вставками (рис. 79); две пластинки этой уздечки украшены рельефной звездой и тамгой. Оружие представлено двумя предметами — мечом и ножом.

О принадлежности покойника к царской династии, помимо исключительного обилия ценностей, говорит обнаруженный в саркофаге серебряный скипетр. В гробнице оказалась также серия дорогих бронзовых и серебряных сосудов. В числе последних особенный интерес вызывает большое серебряное блюдо, в центре которого выгравирован лавровый венок и монограмма, повидимому обозначающая два слова: ’Αντ(ωνέϊνου) β(ασιλεως). Такая же монограмма имеется и на крае блюда, которому придана форма широкого бордюра, украшенного, как и центральная часть блюда, венком из лавровых листьев. На оборотной стороне вычеканена точечными буквами надпись 'Ρησκουπορει

423

βασιλέως («царя Рискупорида») и обозначение веса блюда. Есть основание думать, что блюдо это было подарено боспорскому царю Рискупориду III римским императором Кара-

Рис. 79. Части кожаной лошадиной уздечки, украшенной золотыми чеканными бляхами с сердоликовыми вставками, из гробницы с золотой маской. III в. н. э. (Эрмитаж).

каллой, собственное имя которого было Марк Аврелий Антонин.⁸³ Подарок от римского императора Рискупориду III, повидимому, был обусловлен большой заинтересованностью Каракаллы в дружественных взаимоотношениях с Боспором. Для ведения начатой в 216 г. войны против Парфии Каракалла

424

несомненно, нуждался в снабжении своей малоазийской армии продовольствием, что в значительной мере зависело от Боспора.

Экономическое положение последнего в указанное время было достаточно сильным, как об этом можно судить по обширным и оживленным внешним торговым связям Боспора, прежде всего с Малой Азией, что засвидетельствовано рядом эпиграфических документов, нами уже выше упоминавшихся.

В 1841 г. в окрестностях Керчи, близ Аджимушкайских каменоломен, под одной из курганных насыпей были открыты два склепа с очень богатыми погребениями, повидимому членов той же семьи царя Рискупорида III.⁸⁴ Интересно, что в последнем случае оказались использованными старые погребальные склепы, построенные еще во времена Спартокидов, в IV—III вв. до н. э. В одном из таких склепов, покрытом уступчатым сводом, стоял деревянный обитый свинцом гроб, в котором сохранился костяк погребенного. Череп его был украшен пышным золотым венком, подобным найденному в гробнице с золотой маской. Разница состоит лишь в том, что передняя бляха украшена изображением царя верхом на коне, а позади него представлена крылатая Ника, увенчивающая всадника победным венком.⁸⁵

Рядом со скелетом, на котором уцелели куски тканной золотом одежды, лежало оружие: меч, кинжал, копье, нож и точильный камень. Особенным изяществом отличается отделка кинжала: его рукоятка обтянута золотом и инкрустирована сердоликами; сверху рукоятку увенчивают халцедоновый диск и золотая розетка, украшенная эмалью и стекловидными цветными вставками, что создает впечатление тончайшей миниатюрной узорчатой мозаики (рис. 80).

Рис. 80. Кинжал из царской гробницы, открытой в 1841 г. III в. н. э.(Эрмитаж).

425

Кроме оружия, возле костяка лежала богатая конская уздечка, ремни которой покрыты точно такими же золотыми пластинками с сердоликами, какие обнаружены в гробнице с золотой маской.⁸⁶ Наличие узды в гробнице должно быть сопоставлено с обнаруженным над сводом коридора склепа захоронением лошади. Находка в склепе двух золотых кружков, являющихся оттисками с монет Рискупорида III, позволяет определить время как данного погребения, так и гробницы с золотой маской, в которой найдено немало почти тождественных вещей.

Из приведенной характеристики царских гробниц пантикапейского некрополя первой половины III в. н. э. видно, насколько глубоко проникли элементы сарматской культуры в уклад жизни боспорских городов.

Наличие оружия, конской сбруи, а иногда и целых лошадиных захоронений становится теперь обычным явлением в столичном некрополе, свидетельствуя тем самым, что господствующий класс Боспора, его правящие верхи вполне усвоили обычаи и вкусы, свойственные сарматскому населению, его знати.

Вместе с тем содержимое богатых пантикапейских гробниц первой половины III в. н. э. позволяет сделать вывод о широком и успешном развитии на Боспоре в это время многих местных производств и, в частности, художественных ремесел. Особенно яркого расцвета достигло на Боспоре во II—III вв. н. э. ювелирное искусство. В пантикапейских мастерских был блестяще разработан так называемый инкрустационный полихромный стиль.⁸⁷

Металлические изделия, и прежде всего различного рода золотые украшения, делались так, что их поверхность усеивалась разноцветными камнями, сердоликами, гранатами, рубинами, бирюзой, а также стеклянными цветными вставками, причем полихромная инкрустация обыкновенно сочеталась, с геометрическими узорами из зерни и филиграни.

Тенденция украшать поверхность металлических изделий, полихромией посредством инкрустационной техники находила свое проявление уже в архаическую эпоху в некоторых изде-

426

лиях скифского стиля, образцы которых представлены в таких известных кубанских курганных погребениях, как Келермес и др.

При общем господстве в ту пору пластических форм орнаментации в виде своеобразно стилизованных звериных образов, все же и тогда в этом «скифском зверином стиле» порой сказывалось стремление к украшению металла вставками разноцветных камней, которыми нарушалась внешняя монотонность предмета с точки зрения красочного восприятия.

Эти ранние зачатки полихромного инкрустационного стиля получили на Боспоре сильный толчок к развитию в раннеэллинистическое время, когда в северное Причерноморье значительно усилился приток восточных, особенно иранских, художественно-культурных элементов. Это интенсивное проникновение шло на Боспор, с одной стороны, из Центральной Азии и смежных с нею стран через сарматские племена, а с другой — из Малой Азии через южные причерноморские города, с которыми Боспор в это время стал вести особенно оживленные сношения. Обильное применение эмали и цветных драгоценных камней ярких цветов является характерной особенностью многих чрезвычайно изысканных и порой поразительно роскошных ювелирных произведений, вышедших, несомненно, из боспорских мастерских и выполненных руками ювелиров, хорошо известных по таким замечательным находкам, как, например, знаменитая диадема из Артюховского кургана, и т. п.

Полугреческое-полуварварское Боспорское царство и сопредельные сильно эллинизованные варварские области северного Причерноморья явились исключительно благоприятной средой, в которой полихромный стиль смог плодотворно развиваться, поскольку он здесь особенно близко отвечал художественным вкусам населения.

В римское время Боспор становится крупнейшим центром развития полихромного инкрустационного стиля всего Северного Причерноморья. В пантикапейских мастерских вырабатывается характерный для первых веков нашей эры ювелирный

427

стиль, в котором сочетаются геометрические орнаментальные формы, образуемые зернью и филигранью, с обильными цветными вставками из драгоценных камней и стекла. С течением времени вся эта нарядная декоративная полихромия все более приобретает тенденцию как бы превратить всю поверхность металлических художественных изделий в своеобразную сплошную мозаику, в которой многочисленные инкрустированные цветные камни и стекла почти закрывают собой металлическую основу предмета.

Особого внимания заслуживает довольно многочисленная серия вещественных памятников римской эпохи с местными тамгообразными знаками, уже не раз упоминавшимися выше. Эти знаки (именуемые нередко «загадочными знаками»), употребление которых прослеживается на Боспоре с I в. н. э. до начала IV в. н. э., встречаются на различных бытовых предметах: поясных пряжках, металлических украшениях конской сбруи, и т. п.⁸⁸ Такие же знаки примерно с середины II в. н. э. начинают встречаться и на каменных плитках с официальными надписями.

На танаидской надписи, происходящей из Недвиговского городища и содержащей сообщение о постройке городской стены при царе Евпаторе в 163 г., над текстом надписи высечен знак, который, очевидно, был присущ названному царю.⁸⁹ Точно такой же знак имеется на каменных плитах, найденных в Тамани, т. е. на месте боспорского города Гермонассы,⁹⁰ и в Прикубанье на берегу реки Саги, близ хутора Батарейного, где в древности было какое-то боспорское пограничное укрепление.⁹¹ На поименованных плитах представлен, следовательно, знак царя Евпатора, причем этот знак на таманских плитах помещен между двумя фигурами крылатых Ник с венками в руках, что придает знакам ярко выраженный геральдический характер.

На ранее уже упоминавшейся таманской плите с надписью, в которой говорится о постройке в 208 г. какого-то сооружения под попечением главного аланского переводчика Ирака, также высечен знак, символизирующий боспорского царя Савро-

428

мата II, во времена царствования которого производились указанные строительные работы (рис. 81). Последний знак имеет несколько иную конфигурацию, нежели знак царя Евпатора, хотя между ними имеется и не мало общего. Все такого рода плиты в свое время были вставлены в стены важных сооружений крепостных башен, общественных зданий и т. п., знак на плите, очевидно, воспринимался зрителями как символ царя, как своего рода царский герб. Подобные же знаки известны на некоторых обиходных предметах, имеющих отношение к одежде или конскому убору. Они же иногда встречаются на погребальных стелах с рельефами, где бывают вырезаны или возле греческой надписи, или между фигурами людей,, или на изображении лошади.⁹²

Кроме одиночных знаков, известны довольно многочисленные случаи, когда они начертаны группами. Иногда целью плиты испещрены такими как бы беспорядочно расположенными знаками, представляющими собой линейно-геометрические фигуры, подобные вышеуказанным, причем среди них встречаются знаки, по нескольку раз повторяющиеся. В известном уже нам стасовском склепе в Керчи на стене у входа под слоем штукатурки были обнаружены многочисленные тамгообразные знаки. В Керчи найдены также плиты, сплошь заполненные вырезанными на их поверхности знаками.

Памятники с подобными «загадочными знаками» известны не только на Боспоре. Их находили в районе Кривого Рога,⁹³ а также в Ольвии.⁹⁴ В Ольвии были найдены две фигуры мраморных львов, на которых начертано множество знаков, в том числе таких, которые по своей форме близки и даже тождественны боспорским. Тамгообразные знаки имеются и на монетах скифских царей Фарзоя и Ининсимея I в. н. э., а также на боспорских монетах царя Фофорса.

Из всего сказанного следует, что такого рода знаки были в ходу во всей причерноморской Сарматии, хотя надо признать, что на Боспоре они имели наиболее широкое распространение. Повидимому, практика применения графических знаков исходит из среды алано-сарматского населения. Показательна

429

в этом отношении находка на кубанских городищах многочисленных глиняных плиток (назначение которых пока еще не

Рис. 81. Плита со знаком царя Савромата II. (Керчь, Археологический музей).

выяснено) с тамгообразными знаками, правда несколько более примитивными, чем те, что представлены на памятниках римского времени из боспорских городов.⁹⁵

430

В сарматизованных городах Боспора во II—III вв. н. э. тамгообразные знаки, повидимому, приобрели наиболее развитой вид; здесь же они получили и самое широкое распространение. Первоначально знаки представляли собою идеограммы, выражающие принадлежность к определенному роду, но затем они стали и персональными символами, эмблемами знатных семей и их отдельных представителей. Тамгообразные знаки у боспорских царей были неодинаковы: каждый из царей имел свой индивидуальный знак. Нельзя считать исключенным, что тамгообразные знаки являлись одновременно и зачатками сарматской письменности. Под таким углом зрения представляет большой интерес находка в Ольвии в 1946 г. фрагментов каменной, увенчанной профилированным карнизом плиты, на которой тамгообразные знаки размещены не бессистемно, а в строгом порядке, в строку, что, естественно, заставляет предполагать здесь некий «текст», содержание которого скрыто в неподдающихся еще дешифровке тамгообразных письменах.

Независимо от того, вправе ли мы видеть в тамгообразных знаках зародыши сарматской письменности или нет, их применение в качестве родовых и личных символов в сочетании с греческими надписями само по себе весьма показательно. Это еще один яркий штрих, который подтверждает своеобразие культуры Боспора римской эпохи, когда элементы греческие и местные («варварские») чрезвычайно тесно переплелись.

Чтобы дать представление о всех сторонах жизни Боспора в римское время, необходимо еще коснуться вопроса о религии боспорцев в этот период.

Мы уже отмечали ряд греческих культов, имевших большую популярность на Боспоре в первые века нашей эры. В общем это были уже издавна установившиеся культы, связанные с образами определенных богов греческого пантеона, среди которых основное место занимали, как известно, женские божества. Последнее обстоятельство отражало, прежде всего, глубокую связь широких слоев населения Боспора с аграрным хозяйством, что и выдвигало на первый план культ женских божеств, будь то Деметра, Артемида, Афродита или Кибела.

431

Культ этих богинь пустил на Боспоре глубокие корни еще и потому, что здесь, как известно, среда благоприятствовала, ему, поскольку у местного населения, особенно на азиатской стороне боспорских владений, где жили синдо-меотские племена, существовали верования, сходные с греческими по их идейному содержанию. Они здесь также были тесно связаны с образом «великой богини», олицетворявшей плодородие природы, ее производительные силы.

Но в римское время, параллельно с этой традиционной линией развития религиозной жизни Боспора, наблюдаются некоторые новые и притом весьма интересные явления. Прежде всего бросается в глаза большое распространение на Боспоре во II-III вв. н. э. так называемых фиасов или синодов, представлявших собою религиозные общества, союзы. Об их существовании и внутренней организации сообщают многочисленные надписи, найденные в различных боспорских городах. На основании этих надписей надо считать установленным, что религиозные союзы существовали во всех крупных городах: Пантикапее, Феодосии, Фанагории, Горгиппии, Танаисе (отсюда происходит наибольшее число надписей, связанных с фиасами), а также и в более мелких поселениях, как Киммерик и т. п.

Религиозные общества были хорошо известны в античном греческом мире, начиная с эллинистического времени, преимущественно как объединения почитателей тех богов, которые чаще всего не принадлежали к числу официально почитаемых в данном городе или государстве.⁹⁸ Значительное количество таких обществ возникало вокруг культа иноземных, в частности восточных, божеств, приобретавших с течением времени особенно большую популярность в широких слоях населения многих греческих городов особенно потому, что, не являясь государственными культами, они были доступны всем слоям общества, не исключая и неполноправных граждан (метэков) и даже совсем бесправных рабов.

Религиозные союзы были организациями частного характера, внутренний устав которых вырабатывался самими членами. Союзы преследовали религиозно-культовые цели. Вместе

432

с тем они нередко обладали значительным имуществом, денежными средствами и т. д., что вызывало необходимость в создании соответствующих органов управления внутри союза. Вступающие в тот или иной союз, уже организованный какой-либо инициативной группой, должны были удовлетворять определенным нравственно-религиозным требованиям; иногда необходимо было еще и платить вступительный взнос. Члены союза обычно обязаны были оказывать взаимную помощь.

Наиболее ранним эпиграфическим документом, свидетельствующим о существовании религиозных союзов на Боспоре, является пантикапейская надпись середины II в. до н. э., времени царствования Перисада IV Филометора (IPE, II, 19). Памятник этот был воздвигнут в честь богини Афродиты Урании, владычицы Апатура, членами религиозного союза (θιασίται) во главе с председателем, который именуется в надписи συναγωγός. Так как отбитая часть надписи утрачена, невозможно установить численный состав этого фиаса, его полный список. В Пантикапее, следовательно, уже при Спартокидах в эллинистическое время существовал религиозный союз, который объединял почитателей богини Афродиты, главный центр культа которой находился, как известно, на азиатской стороне Боспора — в Фанагории и в Апатуре.

Существование религиозных союзов на Боспоре в доримское время является несомненным фактом; однако такие союзы были тогда явлением редким. Положение существенно изменилось в римское время, когда религиозные союзы стали существовать почти во всех боспорских городах и в них было вовлечено значительное количество людей.

В числе этих союзов мы встречаем такие, которые были организованы почитателями божеств, издавна пользовавшихся успехом на Боспоре. Таков фиас Афродиты, засвидетельствованный римской надписью из Гермонассы (Тамани).⁹⁷ Сюда же принадлежит и уже упоминавшийся фиас горгиппийских навклеров, т. е. купцов-судохозяев, объединившихся вокруг культа бога Посейдона. Во главе этого религиозного союза стояли: жрец (ιερευς), синагог (συναγωγές) и два попечителя

433

(φροντισταί), из коих один, видимо, заведывал денежными делами фиаса, выполняя функции ιερών οικονόμος.⁹⁸ Следует отметить, что жрецом фиаса являлся бывший наместник царства, синагогой был наместник Горгиппии, а в числе рядовых членов фиаса находились государственные финансовые чиновники. Близок к фиасу был и сам царь Савромат II, который почтил союз ценным даром. Это достаточно ярко характеризует социальный облик названного горгиппийского фиаса.

Однако большим успехом на Боспоре в римское время пользовались не такие фиасы, в которых поклонялись богам греческого пантеона. Исключительное распространение в рассматриваемую эпоху получили религиозные союзы, объединявшие почитателей ранее неизвестного на Боспоре безыменного бога, называемого обычно в надписях «богом высочайшим» (θεος υψιστος).⁹⁹ Он впервые упоминается в отмечавшейся уже нами горгиппийской манумиссии 41 г., в которой сообщается об освобождении одним местным жителем-рабовладельцем принадлежавшей ему рабыни (IPE, II, 400). Текст этой отпускной надписи начинается с посвящения «богу высочайшему, вседержителю благословенному» (θειοι ύψιστωι παντοκράτορι εύλογητώ), а далее указывается, что отпускаемая на волю посвящается в еврейскую молельню (προσευχή).¹⁰⁰

Названный эпиграфический документ, как и ряд других боспорских манумиссий, исходивших от проживавших на Боспоре евреев и содержавших аналогичное упоминание «бога высочайшего», убеждают в том, что распространившийся на Боспоре в римское время культ этого божества складывался под влиянием монотеистических идей иудейской религии. Показательно, что некоторые эпитеты (παντοκράτωρ ευλογητός — «вседержитель благословенный» и др), употреблявшиеся на Боспоре по отношению к безыменному «богу высочайшему», встречают прямые аналогии именно в иудейской религиозной терминологии. Но при этом надо отметить, что в тех случаях, когда надписи с упоминанием «бога высочайшего» сопровождались изобразительным символом, таковым обычно являлся орел, т. е. атрибут, свойственный древнегреческому Зевсу.

434

Все это приводит к выводу, что культ «бога высочайшего», привлекший к себе во II—III вв. н. э. на Боспоре обширное число приверженцев, был культом синкретическим, т. е. соединял в себе черты различных божеств, а именно — иудейского бога Яхве и греческого верховного бога Зевса. Некоторые исследователи склонны видеть в этом культе θεοϋ ύψίστου еще и результат некоторого влияния христианской религии.¹⁰¹

Религиозный синкретизм, нашедший свое наиболее яркое проявление на Боспоре в культе «бога высочайшего», не представляет собой чего-либо необычного на общем фоне данной эпохи. Общеизвестна пестрая смесь культов в Риме и в римских провинциях в период империи, когда многие культы иноземных, и прежде всего восточных, божеств получали широчайшее распространение, успешно вытесняя старых, одряхлевших греко-римских богов, не удовлетворявших идеологическим требованиям античного общества на данной стадии его развития.¹⁰² Одной из характерных черт этих культов, тесно переплетавшихся, а иногда и сливавшихся с некоторыми образами традиционных античных божеств, являлась их монотеистическая тенденция, выражавшаяся, прежде всего, в том, что то или иное божество часто представлялось как единственное «высочайшее» существо, безраздельно владычествующее над миром.

Необходимо особо подчеркнуть, что θεός υψίστος, ставший столь популярным на Боспоре в римское время и синкретически соединявший в себе черты нескольких божеств, воспринимался его почитателями не только как «бог высочайший», «внемлющий» (Ιπηκοος), «справедливый» (δίκαιος), но и как «бог всемогущий» (παντοκράτωρ). Настойчиво акцентировались сила и могущество бога. В этой связи представляется весьма выразительным эпитет, который применен в надписи на китейском храмовом столе, где, повидимому, тот же θεός υψίστος именуется «богом гремящим» (θεάς βροντών). Такой эпитет обычно прилагался к Зевсу, а в Малой Азии еще и к Сабазию.¹⁰³

Культ «бога высочайшего» привлекал к себе на Боспоре во II—III вв. множество приверженцев, которые и организо

435

вали большое количество религиозных союзов — фиасов — во всех важнейших боспорских городах.

В более ранний период число членов в фиасах обычно было невелико и ограничивалось чаще всего несколькими десятками человек. Позднее фиасы стали более многочисленными, и количество членов в некоторых религиозных союзах достигало 150 человек. Фиасы имели свою регламентированную внутренюю организацию, построенную по принципу известной иерархии.

При некоторых оттенках и различиях в организационной структуре фиасов, имевших место на протяжении примерно двух столетий, в общем они отличались довольно однородным устройством.

Во главе фиаса обыкновенно стояло несколько человек, составлявших высшую руководящую коллегию союза. Почти всегда в официальных надписях первым упоминается жрец (ίερεύς), который выполнял обрядовые функции, совершал жертвоприношения во время культовых собраний, и т. д.¹⁰⁴ В одной из надписей назван еще и ίερομαστωρ, который был, повидимому, помощником жреца, выполнявшим различные подготовительные работы к священнодействиям. Почетным председателем фиаса, как правило, являлся «отец схода» (πατήρ συνόδου), а фактически управляющим делами общества, созывающим собрания его членов, организующим культовые трапезы и т. п., был «сводитель» (συναγωγός).

Кроме того, почти во всех фиасах существовали должности «фил агата» (φιλάγαθος) и его помощника «парафил агата» (παραφιλάγαθος), в обязанности которых, повидимому, входила проверка (δοκιμασία) моральных достоинств лиц, вступающих в фиас, а равным образом и наблюдение за нравственностью уже состоявших в фиасе.

Как можно судить по некоторым надписям, члены фиасов (θιασώται, συνοδεΐται) называли друг друга братьями (ίδελφοί), рассматривая, следовательно, фиас как одну семью, возглавляемую «отцом», причем, повидимому, в отличие от тех полноправных фиасотов, отцы которых уже состояли членами

436

фиаса, вновь принятые фиасоты назывались «приемными братьями» (αδελφοί εΐσποιητοί).¹⁰⁵ В некоторых фиасах их члены («братья»), делились на группы, во главе которых стояли старшины (πρεσβύτερος). Делопроизводство фиаса возлагалось на секретаря (γραμματεύς), а упоминающийся в некоторых надписях πραγματα; исполнял, очевидно, функции казначея.

Помимо выполнения соответствующих религиозных обрядов и определенных требований, касающихся нравственной жизни членов союза, в задачи фиасов входила забота о надлежащем воспитании детей в духе исповедываемой религии с тем, чтобы дети могли затем стать достойными сочленами данного религиозного союза. В соответствии с этим среди должностных лиц в фиасах обычно упоминается воспитатель или руководитель юношей (νεανισκάρχης) и наряду с ним гимнасиарх (γυμνασιάρχης). В надписи одного из горгиппийских фиасов упоминается «попечитель сирот» (όρφανοφύλαξ). Фиасы заботились о погребении своих сочленов и об установке на могиле надгробного памятника. На таких надгробных стелах обычно перечисляются имена руководителей фиаса, а также имя умершего фиасота, в память которого (μνημης χάριν) воздвигнуто данное надгробие.

Фиасы издавали списки своих членов, имена которых высекались на каменной плите. Такие списки обычно начинались посвятительной формулой: «богу высочайшему». Вслед за тем упоминался с полным титулом соответствующий боспорский царь, во времена которого существовал данный религиозный союз. Лишь после этого следовало перечисление состава членов фиаса, начинавшееся словами: ή σύνοδος ή περί («сход, имеющий во главе...»). И дальше в строго определенном порядке, соответственно рангам, перечислялись должностные лица фиаса и их имена: жрец, «отец», синагог, филагат, парафилагат, неанискарх, гимнасиарх, секретарь. По окончании перечня руководящей верхушки фиаса следовала фраза: οι λοιποί θιασωται («прочие фиасоты. . .»), за которой излагался поименный список рядовых членов фиаса.

437

В Танаисе имеются и такие списки личного состава фиасов, которые построены по несколько иной формуле. Они также начинаются с посвящения «богу высочайшему», но после слов ή σύνοδος ή περί на первом месте упоминается «бог высочайший», а затем уже следует жрец, синагог и т. д. Таким образом, бог здесь является как бы главенствующим членом фиаса. Подобные списки фиасов, имеющие мистический оттенок, более редки, нежели списки отмеченного выше типа.

Чем же следует объяснить столь значительную популярность на Боспоре во II—III вв. н. э. религиозных союзов, в которых были объединены многочисленные последователи безыменного «бога высочайшего»? Какие слои общества были представлены в этих фиасах и что их туда влекло? Судя по тем данным, которые могут быть почерпнуты из сохранившихся списков, в фиасы «бога высочайшего» входила преимущественно боспорская знать, во всяком случае ей принадлежало в фиасах руководящее положение. Это может быть подтверждено такими фактами. В танаидском списке фиасов 220 и 225 гг. назван в качестве жреца некий Хофразм, сын Форгабака, из других же танаидских эпиграфических документов мы узнаем, что одновременно с выполнением указанной функции в фиасах Хофразм занимал важный пост в административном управлении Танаиса (повидимому, он был эллинархом), а несколько позднее (в 236 г.) тот же Хофразм становится пресбевтом, иначе говоря — царским наместником Танаиса.

Не менее интересно, что среди членов фиаса, жрецом которого был упомянутый Хофразм, имеется Зенон, сын Фаннея, о котором из другой надписи мы знаем, что он в течение некоторого времени исполнял должность пресбевта Танаиса и был наместником области аспургианов (IPE, II, 430). Таким образом, не подлежит сомнению, что боспорские фиасы в римское время включали в себя представителей рабовладельческой верхушки. Об этом же говорит и вхождение в некоторые горгиппийские фиасы лиц, принадлежавших к составу военного командования боспорской армии — стратегов, лохагов; известен случай, когда функции жреца в фиасе

438

выполнял лохаг. Достойно внимания еще и то обстоятельство, что на всех надгробиях II в. н. э. со скульптурными рельефами, которые были воздвигнуты фиасами в память своих сочленов, умершие всегда представлены в виде воинов. Это дало повод одному из исследователей высказать предположение, что фиасы объединяли исключительно воинов. Такое заключение, естественно, вызвало возражение, как недостаточно обоснованное.¹⁰⁶ В самом деле, до нас дошло всего лишь с десяток такого рода надгробий, где фиасоты изображены воинами, тогда как религиозные союзы объединяли многие десятки и сотни людей. И все ли они имели отношение к военному делу, неизвестно.

Однако вхождение в фиасы царедворцев и представителей высшей рабовладельческой знати, равно как и военной верхушки, заставляет сделать вывод, что религиозные союзы «бога высочайшего», ставшие чрезвычайно популярными на Боспоре во II—III вв. н. э., являлись объединениями людей господствующего класса. Очевидно, это была одна из форм сплочения сил боспорских рабовладельцев, которых привлекал культ «бога высочайшего», т. е. синкретического божества, ассоциировавшегося в значительной степени с Зевсом и импонировавшего, прежде всего, своим всесильным могуществом. В период, когда социально-политическая обстановка становилась все более напряженной, когда неотвратимо назревал и приближался крах рабовладельческой системы, естественно, что упования господствующих слоев общества возлагались на сильного «гремящего» бога, поклонение которому явилось одновременно и средством объединения рабовладельцев в виде широкой организации религиозных союзов.

Подготовлено по изданию:

Гайдукевич В.Ф.
Боспорское царство. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949.