Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
12

Основные аспекты и результаты изучения греко-варварских контактов и взаимодействий в Северном Причерноморье скифской эпохи

Хорошо известно, что изменение представлений о характере греко-варварских контактов и взаимодействий вообще и для района Северного Причерноморья в частности оказалось изначально самым теснейшим образом связанным с трансформацией взглядов на причины, условия и характер самой греческой колонизации. В становлении торговой концепции, в борьбе идей о так называемом эмпориальном этапе развития колоний и временном торжестве аграрной модели, с переходом к признанию многофакторности колонизации («полиморфность при доминанте») и требованию конкретноисторического подхода к исследованию возможных поводов и условий выделения отдельных эллинских апойкий создавались, конкурировали, видоизменялись и представления антиковедов на основные формы становления греко-варварских отношений в Северном Причерноморье.

На своем пути изучение проблемы этих отношений прошло по меньшей мере четыре отдельных периода.

Первый период охватывает большую часть XIX и первую четверть XX столетий. Среди основных работ, наиболее полно характеризующих главные направления и результаты исследований этого периода в области грековарварских взаимодействий, в первую очередь необходимо назвать труды К. Неймана ( 1855), В. Н. Юргевича ( 1872), Л. Бюрхнера ( 1885), А. С. Лаппо-Данилевского (1887), В. В. Латышева (1887), Э. Р. Штерна (1900), Е. Минза (1913), Б. В. Фармаковского (1914) и особенно М. И. Ростовцева (1912, 1913, 1918, 1925, 1993). Следует заметить сразу, что хотя научная значимость указанных работ в настоящее время выглядит весьма различно, практически всем им присуща примерно одинаковая реконструкция основных черт греко-варварских отношений в Северном Причерноморье. Главные итоги разработок XIX — начала XX столетий оказались, впрочем, весьма интересными и, что весьма показательно, по большей части были восприня

13

ты и получили свое дальнейшее развитие в последующее время. Вкратце их содержание сводится к следующему.

Как показывает анализ литературы вопроса, единственной реальной движущей силой колонизации северных берегов Черного моря в представлении подавляющего большинства антиковедов этого времени являлись торговые устремления греков (Neumann, 1855, S. 335 ff; Юргевич, 1872, С. 4 сл; Лаппо-Данилевский, 1887, С. 364; Латышев, 1887, С. 6; Штерн, 1900, С. 6; Minns, 1913, Р. 438-440; Ростовцев, 1918, С. 36; Bilabel, 1920, S. 60 ff). Хотя роль других факторов, таких, например, как поиск плодородных земель, сырья и богатых рыбных угодий, полностью не отрицалась, однако им отводилось явно второстепенное место. В целом превалировало понимание колонизации как двух-, трехступенчатого процесса.

В соответствии с таким пониманием, исходным пунктом греко-варварских контактов считались сначала эпизодические ознакомительные, а затем и относительно регулярные сезонные плавания греческих купцов и рыболовов к берегам Северного Причерноморья, без создания там постоянных поселений. Продолжительность такого рода контактов эллинских торговцев с туземцами оценивалась как весьма значительная. Одновременно было констатировано, что конкретные формы и характер этих контактов в целом остаются неизвестными.

По мере знакомства с местными природными условиями, характером туземцев, налаживанием дружеских отношений с ними и постепенного осознания выгод прямого товарообмена греческими мореходами и варварами в наиболее удобных для развития торговых отношений пунктах стали возникать постоянные греческие колонии или фактории. В ряде случаев эти фактории были инкорпорированы в структуру действующих туземных поселений, зачастую расположенных к тому же в исходных пунктах крупнейших торговых путей местных жителей. В силу этого население таких колоний-факторий в этнокультурном отношении представлялось по большей части смешанным, поскольку здесь поначалу вместе с греческими колонистами якобы проживало и довольно большое количество туземцев, в том числе и выходцев из различных частей обширной Скифии, привлеченных сюда, главным образом, выгодами непосредственной торговли. Далее следовало естественное предположение, согласно которому совместное проживание греков и варваров в этих пунктах вело их к культурному сближению и ассимиляции.

Последним, третьим, этапом колонизации оказывалось либо постепенное, растянутое во времени, преобразование наиболее удачно контактирующих с аборигенами факторий в большие торговые города, либо одноразовое выведение на территорию таких торговых поселений относительно крупных контингентов эпойков с теми же последствиями.

14

Вместе с тем утвердилось мнение, что сама по себе торговая по преимуществу ориентация колонизационного потока на берега Северного Понта вела к развитию здесь в основном мирных отношений греков с туземным населением. Не без основания считалось, что главный интерес к торговле с эллинами проявляла местная племенная знать. Основа мирных отношений, таким образом, мыслилась как взаимная экономическая заинтересованность.

При преобладании мирных отношений на начальной фазе контактов допускалось все-таки существование различных вариантов занятия колонистами мест под заселение, а именно в форме свободного, т. е. не отягощенного внешними факторами, выбора, либо на основании специального договора с местными правителями и даже с выплатой им какой-то одноразовой компенсации или даже постоянного трибута. Попытки декларирования обширных военных конфликтов с туземцами при основании новых колоний — Ольвии, прежде всего, — в целом не получили поддержки у исследователей или же просто отвергались.

Существенным достижением антиковедов XIX — начала XX столетий стало подробное определение видов товаров, которыми, как полагали, греческие купцы обменивались с местным населением. Активная роль в такого рода операциях приписывалась прежде всего самим эллинам, но никак не скифам.

Едва ли не общим местом была убежденность исследователей в значительном воздействии более передовой греческой культуры на северопричерноморских варваров. Главным проводником этого воздействия мыслилась, разумеется, все усиливавшаяся во времени торговля. Среди наиболее наглядных, разительных примеров такого воздействия указывалось не только на сильную эллинизацию части скифской верхушки и возникновение греко-варварской культуры на Боспоре, но и на образование греко-скифского или сильно грецизированного варварского населения в окрестностях эмпория борисфенитов. Более того, тогда же было высказано еще одно очень важное суждение, согласно которому культурное и экономическое воздействие со стороны эллинов в какой-то степени затронуло и хозяйственный уклад туземцев, постепенно начавших переходить под их влиянием от кочевания к оседлому образу жизни и занятию земледелием.

Что же касается собственно греческих колоний Северного и особенно Северо-Западного Причерноморья, то они хотя и приобретали в период своего расцвета (V—IV вв. до н. э.) типично эллинский облик, однако в той или иной степени постоянно находились под контролем туземных правителей. Их экономика, в значительной степени ориентированная на местный рынок, заставляла всемерно развивать свое собственное ремесло для производства разнообразных и подчас весьма дорогих изделий, учитывающих потребности и вполне специфические вкусы варваров, для продажи их в хин-

15

терланде. Таким образом, города в конечном счете оказывались не только простыми посредниками в торговле между метрополией и Скифией, но и сами под влиянием благоприятной конъюнктуры довольно быстро превращались в крупные центры производства.

Одним из существеннейших достижений исследователей этого времени стало, наконец, и осознание дискретности характера отношений греков и варваров во времени, вылившееся в отдельные попытки создания общей периодизации контактов. Так, отмечалось, к примеру, что наибольшего развития торговые связи между эллинскими городами и варварским хинтерландом достигли только в V-IV вв. до н. э. Сопутствовавший этому развитию экономический и культурный расцвет городов, в частности Ольвии, правомерно ставился в зависимость от дружеских связей последней со скифами.

Таковы важнейшие черты представлений о греко-варварских взаимодействиях в Северном Причерноморье скифской эпохи, сложившиеся у антиковедов XIX — начала XX столетий.

В заключение заметим также, что наиболее ярким достижением в данной области знаний явилось создание М. И. Ростовцевым в конце первого периода двух фундаментальных исследований, специально посвященных рассмотрению проблемы взаимодействий (Ростовцев. 1918, 1925, 1993). Основным отправным пунктом указанных разработок стало уверенное выделение сразу трех главных факторов развития культурной жизни Северного Понта античного времени: эллинского, так называемого «алародийско-иранского» и среднеевропейского. При этом, по мнению М. И. Ростовцева, решающую роль в формировании исторического облика региона должны были играть прежде всего греческая составляющая и пришедшие с Востока орды номадов (Ростовцев. 1918. С. 6-7). Как бы то ни было, но именно М. И. Ростовцеву принадлежит плодотворная идея решительного отказа от господствовавшего в науке подхода — рассматривать эллинство и иранство в Северном Причерноморье изолированно или в чисто механистическом соединении и уж во всяком случае вне связи с историей окружавшего их мира варваров.

Поставив своей основной задачей восстановить эту естественно-историческую связь и хотя бы в первом приближении проследить сложнейший механизм взаимодействий всех трех вышепоименованных факторов, М. И. Ростовцев открыл перед своими последователями совершенно новые перспективы научного моделирования. В этом смысле появление названных работ являлось началом не только превращения изучения греко-варварских отношений во вполне самостоятельное направление исследований культурного развития населения раннего железного века Северного Причерноморья, но и отчетливого понимания необходимости такого изучения как единственной основы для надежной реконструкции истории этого региона.

16

Второй период исследований в интересующей нас области классической археологии охватил отрезок времени от второй половины 20-х до начала 50-х гг. Среди работ указанного времени наиболее значительную, подчас даже определяющую роль в формировании конкретных представлений на характер взаимодействий греческой и туземной культур в Северном Причерноморье сыграли труды М. Ф. Болтенко (1930), С. А. Жебелева (1933, 1953), С. И. Капошиной (1933, 1937, 1941, 1945, 1950а, б), Т. Н. Книпович ( 1934,1940а, б), Г. Д. Белова ( 1938), Л. М. Славина ( 1938), О. А. Артамоновой (1940), Д. И. Нудельман (1946), А. А. Иессена (1947), Б. Н. Гракова (1947а-в), В. Ф. Гайдукевича (1949), Д. П. Каллистова (1949,1952), В. Д. Блаватского ( 1950а, б), Д. Б. Шелова ( 1950), В. Ф. Гайдукевича и С. И. Капошиной (1951) и особенно Н. Я. Марра (1925, 1926, 1933, 1934).

В целом второй период — время выдвижения на первую роль «нового» фактора развития культурной жизни населения Северного Причерноморья античной эпохи — родоплеменного или среднеевропейского, по терминологии М. И. Ростовцева, мира туземцев при сохранении господствующего положения торговой концепции колонизации. Нет никакого сомнения также, что указанная трансформация во взглядах подавляющей части археологов произошла под прямым воздействием идей, выдвинутых крупнейшим отечественным языковедом конца XIX — первой трети XX столетия Н. Я. Марром в рамках его так называемой яфетической теории, впоследствии переименованной им же в «новое учение о языке».

Одним из основных постулатов этого учения стало практически полное отрицание сколь-либо значительных влияний миграций на формирование исторического процесса. В археологии утверждались принципы эволюцинизма, автохтонности и даже отчасти этнической непрерывности (ср. Марр. 1934. С. 311-312).

Вторым, не менее важным положением «яфетидологии» был отказ и от «атавистических предрассудков» касательно превосходства какого бы то ни было народа над другим. Весь ход прогресса, а с ним развитие культуры, по мнению Н. Я. Марра, происходили «не от внешних явлений, а от внутренней работы накопляющихся материальных сил в процессе их диалектического развития. Никаких изначально-расовых факторов творчества» (Марр. 1933. С. 241). Тем самым вполне логичными оказывались и неоднократные решительные выступления ученого против «греческого чуда» и какой-то особой роли эллинов в формировании местной культуры Северного Причерноморья античной эпохи, т. е. той роли, которой якобы противоречат все факты и языкознания, и археологии, и этнографии (см., например, Марр. 1926. С. 41 ).

Одной из важнейших сторон продиктованного «яфетидологией» подхода к интересующей нас проблеме отныне становится поиск всевозможных свидетельств жизнедеятельности туземцев Северного Причерноморья в зо-

17

нах, охваченных прямой греческой колонизацией. Уже в наиболее ранних работах второго периода на этом пути, казалось, были достигнуты первые впечатляющие успехи. В материалах Березани, Ольвии, их округи и в Херсонесе впервые выделяются и в ряде случаев детально описываются целые серии своеобразных погребальных комплексов, примитивные земляночные сооружения и так называемая лепная керамика, свидетельствующие, по мнению исследователей, о присутствии в составе жителей этих колоний и в их окрестностях весьма заметного контингента аборигенного населения; делаются предварительные попытки оценить удельный вес этого населения, его социальный и имущественный статус и, естественно, этническую принадлежность. Практически общим местом становится подтверждение выводов более раннего периода исследований о внедрении греков в уже давно существовавшие на северных берегах Черного моря поселения или даже города туземцев.

Одновременно с этими конкретно-историческими разработками материалов в среде археологов начинает укрепляться мнение и об активной роли варваров в их взаимодействиях с колонистами. Более того, тогда же была высказана твердая убежденность в том, что «и Боспор, и Херсонес, и Ольвия без тесных связей с туземным миром не могли бы существовать, поскольку они были зависимы от него в значительной степени во всех направлениях своей экономической жизни» (Жебелев. 1953. С. 271 ). Как полагали при этом, относительно близкие уровни социально-экономического развития аборигенов и пришельцев будто бы вполне обеспечивали в местных условиях сращивание их общественных верхов, в результате чего в Северном Причерноморье античной эпохи и возникла своеобразная, ни на что не похожая греко-варварская культура.

Утверждение активной роли варварского компонента в формировании так называемой греко-скифской культуры Северного Причерноморья и ее осносительного своеобразия остается лейтмотивом исследований советских историков и в послевоенное время. Однако при этом происходит явное расширение спектра разрабатываемых сюжетов. Помимо продолжения рассмотрения материалов некрополей, строительных комплексов и лепной керамики, результаты которого в основном лишь подтверждали сделанные ранее выводы об этнической неоднородности состава населения отдельных эллинских центров, внимание исследователей все больше начинают привлекать и вопросы более глубокого исторического звучания, а именно характер взаимодействий греческих и местных культов в Северном Причерноморье, военно-политическая составляющая контактов, социальное положение различных групп варваров, втянутых в политическую и экономическую орбиты пришельцев, важнейшие результаты воздействия греческой культуры и экономики на верхние слои туземного общества и, наконец, периоди-

18

зация истории региона, основанная на изменениях этнического состава населения эллинских колоний и характера их культуры.

Среди очередных задач античной археологии на первое место в это время выдвигается требование «изучать те памятники прежде всего, где может быть вскрыт стык греческой колонизации и догреческой культуры местного населения» (Капошина. 1946. С. 221). Следует заметить также, что постановка такой задачи неизбежно вела к необходимости рассмотрения всего комплекса вопросов, связанных с развитием самого туземного общества Северного Причерноморья и его контактов со Средиземноморьем.

Важным событием в разработке этой проблемы стал выход книги А. А. Иессена, предложившего по существу совершенно новый подход к изучению греко-варварских взаимодействий в регионе (Иессен. 1947).

Основным отправным пунктом этого изучения, по убеждению ученого, отныне должно являться представление о феномене греческой колонизации Северного Причерноморья как выражении двустороннего по своему содержанию исторического процесса, поскольку она якобы «была обусловлена всем предшествующим развитием как самих греков, в первую очередь — ионийцев, так и местного населения наших степей» (Иессен. 1947. С. 89). Подчеркнем, что в концептуальном плане идея «двусторонности» является не более чем предельно расширенным вариантом теории торговой колонизации. Методологической базой такого расширения на этот раз стали основополагающие принципы построения «нового учения о языке» Н. Я. Марра. Впрочем, нельзя не заметить все же, что именно в этом, последнем, качестве исследователь делал свое единственное, но достаточно серьезное отступление от директивной линии «яфетидологии», однозначно приписывая древнегреческим апойкиям, а отнюдь не туземным племенам, определяющую роль в дальнейшем развитии всей культуры Северного Причерноморья (Иессен. 1947. С. 51).

Значительно более последовательную реализацию на историческом уровне представлений Н. Я. Марра содержат работы Д. П. Каллистова (1947, 1952). В них, пожалуй, впервые в историографии было поставлено под сомнение одно из, казалось бы, совершенно незыблемых достижений отечественного антиковедения — идея возникновения в Северном Причерноморье особой синкретической греко-скифской культуры. Само появление такого сомнения не случайно. Оно явно базировалось на уже упоминавшемся постулате «нового учения о языке» — об эволюционном характере развития автохтонного населения, не подверженного сколько-нибудь сильным внешним культурным воздействиям со стороны мигрантов — и социологизаторском в своей сути анализе общественных отношений.

Есть веские аргументы полагать, что новый, третий по счету, период изучения греко-варварских контактов на территории Северного Причерномо-

19

рья охватил время от начала 50-х до самого начала 70-х гг. В числе основных работ этого времени в первую очередь следует назвать труды Н. В. Шафранской (1951, 1956), В. Д. Блаватского (1953, 1954а, б, 1955, 1959, 1964а-в), А. И. Фурманской (1953, 1963), И. Т. Кругликовой (1954, 1959), Л. М. Славина (1954, 1956, 1959), Б. Н. Гракова (1954, 1959), Ф. М. Штительман (1954, 1956), В. М. Скудновой (1954, 1960, 1962), Т. Н. Книпович (1955, 1956), В. Ф. Гайдукевича (1955, 1959), Е. О. Прушевской (1955), Н. И. Бондарь (1955), Я. В. Доманского (1955, 1961, 1965, 1970), С. И. Капошиной (1956а, б; 1959), Д. Б. Шелова (1956, 1967), А. А. Белецкого (1957, 1958), Н. И. Сокольского и Д. Б. Шелова (1959), М. Ф. Болтенко, И. Д. Головко и Ф. М. Гудимовича (1959), Н. В. Пятышевой (1959), М. Ф. Болтенко (1960а, б), Н. А. Онайко (1960,1966,1970), Ю. И. Козуб(1960,1962), Н. И. Сокольского (1961а, б), В. Л. Зуца (1965) и особенно В. В. Лапина (1963, 1966).

Одним из наиболее существенных отличий этого времени от предыдущего этапа явилось то, что вскоре после разгрома марризма идеологическое давление на археологов заметно пошло на убыль.

Впрочем, на начальной фазе третьего периода большинство отечественных антиковедов продолжало оставаться приверженцами чисто торговой модели греческой колонизации этого региона. Более того, создается впечатление, что в 50-е гг. происходит почти полная реанимация суждений на сей счет, более всего характерных для работ первого периода исследований. Как ранее, так и теперь сам процесс освоения берегов Черного моря делится на три взаимосвязанные этапа, в числе которых особое значение придается второму — возникновению постоянных эмпориев. Почти в обычном стиле трактуются и основные линии развития взаимодействий греческих поселенцев с туземным населением. При этом, однако, на первых порах практически общим местом становится отрицание превалирующей роли аборигенов в этих взаимодействиях. Речь теперь скорее идет о другом — не столько о возникновении в регионе обширной синкретической греко-варварской культуры, сколько о проникновении сильных культурных элементов в духовную сферу и материальный быт скифской аристократии и какой-то части сравнительно небольших местных общественных образований, проживавших главным образом в ближайших окрестностях греческих центров.

Основным, если не единственным, проводником такого проникновения по-прежнему мыслится торговая активность греков. Не случайно поэтому, что именно во время третьего периода ученые предпринимают новую серьезную попытку предметного рассмотрения всей совокупности свидетельств экономических связей колонистов с варварским хинтерландом (Фурманская. 1953; Прушевская. 1955; Бондарь. 1955; Зеест. 1959; Граков. 1959; Онайко. 1960; 1966; 1970;Скуднова. 1962; Доманский. 1970). Углубленный качественный, количественный и хронологический анализ материалов са-

20

мих греческих центров и находок импорта в степной и лесостепной зонах Северного Причерноморья позволил тогда же значительно более рельефно, чем когда либо раньше, оценить характер, реальные масштабы и пути торговых сношений Ольвии и Боспора со Скифией, дал возможность примерно проследить динамику указанный сношений во времени и определил основную номенклатуру ввозимых и вывозимых товаров. Следует отметить, что главные выводы такого рода анализа оказались в общем и целом весьма созвучными с уже известными нам по результатам исследований XIX — начала XX столетий. Однако помимо подкрепления, уточнения и расширения прежних наблюдений, новые разработки имели и более важное значение — они создали вполне фундированную базу для реконструкции достаточно взвешенной картины воздействия коммерческой деятельности эллинов на социальное и культурное развитие местного общества.

Было установлено, в частности, что торговля оказалась не в состоянии создать в Скифии новый способ производства. Она в лучшем случае способствовала ускорению имущественной дифференциации в среде отдельных варварских племен и стимулировала здесь развитие собственных производительных сил, подрывая тем самым устои первобытно-общинных отношений, что в конечном счете не могло не содействовать формированию в Северном Причерноморье первых туземных государственных образований.

Более взвешенный подход к проблеме греко-варварских отношений наблюдается в это время и в плане оценки местного вклада в развитие греческих колоний региона. Как полагали, этот вклад в значительной мере был опосредованным. Через приводной ремень торговли с хинтерландом в греческих городах довольно быстро возникло и развилось собственное производство всевозможных предметов потребления, предназначенных для продажи во внутренние районы Скифии. При этом вполне допустимым считалось и довольно масштабное участие туземных металлургов и мастеров в непосредственном производстве на экспорт.

Вместе с тем сам факт наличия автохтонного элемента в составе населения греческих городов начинает рассматриваться в первую очередь как одно из следствий естественного стремления эллинской, раннеклассовой по своей структуре, общины города использовать местные людские ресурсы для создания здесь слоя социально зависимого населения. Впрочем, в среде самих туземцев апойкий усматривается присутствие и какого-то числа полностью свободных и вполне зажиточных лиц, например, ремесленников, торговцев и даже отдельных представителей скифской знати. Однако основной контингент аборигенной прослойки в городах Северного Причерноморья начиная уже с позднеархаического времени состоял, по мнению большинства ученых, все-таки из рабов и зависимых. Интересно отметить, наконец, что попутно с таким представлением социального состава и вполне опре-

21

деленным предназначением большей части туземного населения античных центров было высказано убеждение, что ее формированию в интересах эллинов могла содействовать местная племенная верхушка, стремившаяся к всемерному развитию своих экономических контактов с греками (Гайдукевич. 1955. С. 25).

Вернемся, однако, снова к началу третьего периода исследований. Как уже отмечалось выше, большинство антиковедов этого времени продолжало оставаться истыми приверженцами идеи исключительно торговых устремлений греков на северные берега Черного моря. Вместе с тем тогда же в отечественной историографии появились и первые признаки надвигающегося кризиса этой концепции. На фоне критического переосмысления итогов работ 20-х — начала 50-х гг. и более углубленного изучения фонда накопленных материалов и данных античной литературной традиции среди специалистов вскоре стали раздаваться отдельные голоса предостережения против чрезмерного преувеличения роли чисто коммерческих интересов эллинов как во всех случаях единственной движущей силы колонизации (Доманский. 1955. С. 6).

Есть веские основания полагать, что уже со второй половины 50-х гг. число сторонников главным образом коммерческой ориентации местных эллинских городов резко пошло на убыль. Отсутствие бесспорных материальных свидетельств в пользу существования эмпориев на территории античных центров, прежде всего Ольвии и Боспора, с одной стороны, и появление дополнительных данных о развитии здесь разного рода ремесел и особенно сельского хозяйства, с другой, способствовали возникновению нового информационного поля. Именно поэтому, надо думать, исследователи все чаще начинают обращать внимание на более сложный, нежели это казалось ранее, характер экономической базы отдельных северопонтийских колоний.

Кульминационным моментом новой волны критики источников стало вполне определенное предположение, согласно которому греческая колонизация Северного Причерноморья являлась по своей природе не только торговой и ремесленной, но и земледельческой, «причем в разных центрах первоначально преобладал тот или иной вид хозяйственной деятельности» (Сокольский и Шелов. 1959. С. 51-52). Словом, уже для этого времени можно констатировать нарастание явных предпосылок к постепенному переходу от преимущественно торговой модели к совершенно новой и исторически более адекватной теоретической концепции греческой колонизации региона — ее многофакторности или полиморфности при доминанте. Впрочем, до вполне реальной и окончательной трансформации взглядов большинства отечественных ученых в указанном направлении было еще далеко. В начальной фазе грядущих радикальных перемен на роль единственной нормы, объясняющей все основные черты эллинской миграции на северные берега

22

Черного моря, стала претендовать так называемая аграрная теория колонизации (Лапин. 1966).

Анализ существующей литературы вопроса показывает, что практически одновременно с изменениями во взглядах на причины появления греческих апойкий в регионе и в тесной взаимосвязи с этими изменениями происходит и заметная переоценка ценностей в сфере интерпретации контактов пришельцев с аборигенным населением. В данном отношении прежде всего необходимо отметить постепенное усиление понимания исключительной сложности и внутренней противоречивости самого процесса взаимодействий античных государств с отдельными племенами Северного Причерноморья в различные периоды их истории (Сокольский. 1961а. С. 124; Блаватский. 1964а. С. 13). Важной составной частью такого рода переоценки становится, кстати, и осознание невозможности слишком уж прямолинейной и узкой этнической атрибуции большинства исторических материалов и фактов, происходящих из зон непосредственных и, вероятнее всего, наиболее продолжительных контактов различных культурных элементов.

Со все возрастающим упорством и последовательностью делаются попытки поставить под сомнение, а затем и полностью исключить из использования один за другим буквально все виды историко-археологических источников, обычно привлекаемых для освещения проблемы взаимодействий колонистов с туземным населением Понта, в том числе: погребальную обрядность, продукцию ольвийских литейных и косторезных мастерских, строительные комплексы — так называемые землянки и полуземлянки и даже в значительной мере лепную керамику. Наконец, все большее предубеждение начинает вызывать и сама идея преемственности местных культур до- и колонизационного периодов, выливающееся зачастую в крайне негативное отношение, к казалось бы, раз и навсегда установленному факту наличия догреческих поселений на территории античных апойкий.

Последний, решающий аргумент для создания новой концепции отношений был неожиданно получен извне — в сфере археологии позднего бронзового века. В результате кардинальной передатировки блока памятников так называемого позднесрубного периода истории Северного Причерноморья — сабатиновского и белозерского этапов — в подавляющем большинстве районов степной зоны этого региона возник весьма обширный хронологический разрыв между местными земледельческо-скотоводческими культурами эпохи бронзы и временем создания здесь самых первых греческих колоний, совершенно не заполненный археологически фиксируемыми следами жизнедеятельности в виде стационарных поселений (Тереножкин. 1965). Таким образом, как бы сами собой однозначно отрицательно решались сразу два важнейших вопроса историографии раннего железного века юга Украины — о преемственности туземной традиции до- и раннеколони

23

зационного периодов и наличии оседлого населения в степи в момент проникновения в прибрежные районы Понта наиболее ранней волны переселенцев из Средиземноморья. Тем самым под прямым ударом оказывалась и идея так называемой двусторонности колонизационного процесса, причем в первую очередь как раз в своей наиболее значимой части — представлении о последовательном нарастании в регионе предпосылок переселения.

Заключительным этапом движения по пути полного переосмысления всего спектра взглядов на проблему контактов греков с аборигенами стало для этого времени монографическое исследование В. В. Лапина (1966). В нем впервые был аккумулирован и подвергнут последовательной ревизии буквально весь существовавший в тот день банк информации. Главным результатом этой обширной работы стало устойчивое и, как представляется до сих пор части антиковедов, полностью доказанное мнение, согласно которому для раннего периода колонизации северных берегов Понта варварский родоплеменной мир почти не улавливается и, следовательно, «связи с так называемым «местным населением» — это пока лишь область чистых гипотез», никак не подкрепленных конкретными данными (Лапин. 1966. С. 142).

Несмотря на начальную сугубо отрицательную реакцию значительного числа отечественных историков на исследование В. В. Лапина (см., например: Захарук. 1968; Тереножкин. 1968; Шелов, Брашинский. 1969), следует заметить все же, что оно вскоре нашло и своих верных сторонников, поделив тем самым исследователей как бы на два противоположных лагеря. В целом же указанное сочинение сыграло скорее положительную, нежели отрицательную роль в дальнейшем развитии знаний по интересующей нас тематике, наглядно продемонстрировав наличие ряда узких мест в историографии раннего железного века, требующих своего скорейшего устранения. Оно стало своего рода катализатором нового подъема изысканий в области классической археологии региона. Начался новый, четвертый по счету, период в истории изучения греко-варварских взаимодействий в Северном Причерноморье скифской эпохи.

Хронологические рамки последнего, четвертого, периода — от начала 70-х гг. до наших дней. Среди наиболее существенных исследований этого времени отметим работы В. В. Лапина (1975, 1978), А. С. Островерхова (1978а, 1980, 1981), Я. В. Доманского (1979, 1981, 1985), А. С. Русяевой и М. В. Скржинской (1979), Н. А. Лейпунской (1979,1981), Ю. Г. Виноградова (1979, 1980а, б, 1981а-г, 1983,1989),Е.С.Голубцовой и Г. А. Кошеленко (1980), Е. Г. Кастанаян (1981), А. А. Масленникова (1981), Л. В. Копейкиной ( 1981 ), В. М. Отрешко ( 1981,1990а), М. Ю. Вахтиной ( 1984), В. П. Толстикова ( 1984), С. Б. Охотникова ( 1984,1987,1990), Э. В. Яковенко ( 1985), Ф. В. Шелова-Коведяева (1985), С. Д. Крыжицкого, В. М. Отрешко (1986), С. Д. Крыжицкого, С. Б. Буйских, А. В. Буракова, В. М. Отрешко (1989),

24

Г. А. Кошеленко, В. Д. Кузнецова (1990, 1993) и С. Л. Соловьева (1989, 1995а, б; 1999).

Судя по их содержанию, важнейшим направлением творческих устремлений большинства ученых отныне становится поиск путей преодоления разногласий, возникших в предыдущий период исследований в сфере создания исторически сбалансированной концепции греческой колонизации и моделирования картины отношений античных центров с аборигенным населением Северного Причерноморья. Разработки этого времени ведутся сразу же в двух основных направлениях, а именно: во-первых, в плане адаптации к новым археологическим фактам идеи противоположности двух миров — эллинского и варварского, отрицающей в принципе в значительной степени воздействие туземцев на формирование истории и этнокультурного облика населения зон непосредственного проживания греков, во-вторых, по линии совершенствования аргументации в пользу наличия самых разнообразных, подчас даже определяющих основные стороны экономического и политического развития отдельных апойкий, взаимодействий греков и варваров уже на самых ранних стадиях колонизации северных берегов Черного моря. Вполне очевидно также, что сама разработка названных направлений проходит в рамках дальнейшей трансформации представлений исследователей на непосредственные причины, характер и условия осуществления колонизационного движения в Северном Причерноморье. При этом первое из них традиционно остается связанным прежде всего с дальнейшей модернизацией старой аграрной концепции переселений, принявшей ныне отчасти форму «стихийной», т. е. нерегламентированной государством, массовой миграции беднейших слоев ионийцев из сельских районов Малой Азии, а второе — с развитием новой — так называемой многофакторной или полиморфной при доминанте.

Итак, мы завершили рассмотрение важнейших аспектов и результатов изучения проблемы греко-варварских взаимодействий в интересующем нас районе античного «пограничья». Подведем основные итоги только что проделанного краткого экскурса в историографию и попытаемся с их помощью определить порядок построения и наиболее существенные компоненты нашей дальнейшей работы.

Первое и самое главное, что следует еще раз констатировать в резюмирующей части, — отсутствие на сегодняшний день в историографии сколь-либо целостной во времени и пространстве картины взаимодействий эллинских центров Северного Причерноморья скифской эпохи с окружающим их туземным миром. Несмотря на большой и, как мы пытались показать, довольно напряженный путь исканий, которым шли исследователи к созданию общей концепции таких взаимодействий, несмотря на очевидные достижения в деле решения целого ряда сложнейших вопросов отношений,

25

особенно в области экономических и политических связей, несмотря, наконец, на появление в последний период в распоряжении отечественных антиковедов новых обширных и разнообразных археологических материалов из самих эллинских центров и, что важнее, из контактных зон этого региона — несмотря на все это, специалисты все еще вынуждены довольствоваться более или менее удачными набросками отдельных сюжетов.

Каким же ныне видится механизм преодоления столь нетерпимого положения дел в историографии?

Наиболее существенным препятствием на пути решения данного вопроса в настоящее время является, на наш взгляд, наличие в среде ученых принципиальных разногласий в оценке роли, характера и масштабов участия варварского хинтерланда в формировании культурной хозяйственной и демографической сфер жизнедеятельности эллинских апойкий, что в свою очередь, как мы видели выше, в конечном счете обусловлено отсутствием единого подхода к самой концепции отношений. Таким образом, можно думать, что основная причина указанных разногласий находится за пределами непосредственного восприятия интерпретационных возможностей собственно источниковедческой базы. Ее корни уходят глубже и должны быть связаны прежде всего с фатальным несовершенством наших исходных теоретических установок и только как следствие методическим обеспечением конкретно-исторических разработок чисто археологических фактов.

Следующим очевидным препятствием на пути создания по возможности целостной картины взаимодействий эллинских колоний Северного Причерноморья с окружавшим их миром аборигенного населения является отсутствие в современной историографии достаточно четко установленного содержания самого понятия отдельных частей этого региона античного «пограничья». Нет никакого сомнения в том, что поразительное невнимание к этому вопросу со стороны подавляющего большинства исследователей в свою очередь является следствием отсутствия глубокого понимания специфики протекавших здесь этнокультурных трансформаций. Неслучайно поэтому, быть может, в целом ряде работ все еще довольно явственно проступает стремление чересчур расширительного либо, напротив, неоправданно узкого восприятия отдельных событий истории греко-варварских контактов. Вторым необходимым условием радикального изменения существующей ситуации становится ныне, таким образом, по возможности корректное, т. е. вполне обоснованное под интересующим нас углом зрения, определение историко-географических ареалов отдельных районов Северного Причерноморья.

Однако это еще не все. Не менее, если не более существенные пробелы в современной историографии фиксируются в настоящее время и в сфере создания сколь-либо целостной периодизации отношений. Как представляется

26

ныне, специалисты лишь в незначительной мере затронули в своих разработках эту тему, рассматривая греко-варварские связи к тому же, как правило, в рамках иных, напрямую не связанных с ними хронологических схем. Нельзя, наконец, не отметить и того, что буквально единичные отступления от этого правила, обязанные своим появлением прежде всего наиболее ранним исследованиям, во многом устарели в своей аналитической части и охватывают гораздо более обширные или же узколокальные пространственно-временные границы. Тем самым следующим, третьим по счету, необходимым элементом механизма преодоления существующих в историографии трудностей, по всей видимости, должно стать выявление наиболее приемлемых для нас в теоретическом плане принципов внутривременной организации накопленного на данный момент фонда исторических фактов, свидетельств и наблюдений.

Ко всему только что сказанному остается прибавить, что структура дальнейшей работы по разрешению стоящей перед нами задачи — созданию целостной картины греко-варварских взаимодействий и контактов в Северном Причерноморье скифской эпохи — будет, очевидно, в значительной степени определяться уже самим характером распределения сгруппированных на основе такой периодизации материалов. При этом, однако, учитывая чрезвычайную важность наиболее точного выяснения мотивов появления первых греческих поселений в столь отдаленном районе античной ойкумены для уточнения древнейших форм и масштаба их контактов с аборигенами, особое место в работе, безусловно, следует уделить рассмотрению конкретно-исторических условий, в которых протекало освоение эллинами северных берегов Черного моря. Тем самым в структуре нашей хронологической схемы целесообразно выделить отдельный период, посвященный анализу военно-политической, этнокультурной и демографической ситуации, существовавших в Северном Причерноморье в канун греческой колонизации этого региона.

В заключение отметим, что создаваемая таким образом работа ни в коем случае не претендует, да, судя по состоянию дел в современной историографии, и не может претендовать на завершенность и полноту отражения событий греко-варварских взаимодействий в интересующей нас зоне «пограничья», она, как надеются авторы, в лучшем случае позволит сделать еще один шаг по пути мучительного процесса познания одной из наиболее интересных, но все еще во многом таинственных сторон истории населения Северного Причерноморья скифской эпохи.

Подготовлено по изданию:

Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху / отв. ред. К. К. Марченко. — СПб. : Алетейя, 2005. — 463 с. ; ил. — (Серия «Античная библиотека. Исследования»).
ISBN 5-89329-800-0
© Коллектив авторов, 2005
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2005
© «Алетейя. Историческая книга», 2005



Rambler's Top100