1. Битва богов. Кроме обрамляющих разделов «Илиады», в число «умеренно-ахейских» книг входит XXI, остальные три «ахейские» книги (XVIII, XX и XXII) были определены как «сугубо-ахейские». Однако традиционный анализ нередко связывал XX песнь с XXI 1. Они родственны в сюжетном отношении: в обеих Ахилл, перестав воздерживаться от боев, сражается с врагами, в обеих развертывается Битва богов, в обеих всячески оттягивается грядущий поединок Ахилла с Гектором — это обычная в эпосе тенденция к ретардации. Выдавая эту тенденцию певца2, Зевс в собрании богов (начало XX книги) прямо говорит, что боится, как бы Ахилл, пылающий яростью, не взял с ходу Трою — судьбе вопреки. И Зевс посыпает богов внести в бои равновесие. В соответствии с этой же тенденцией певца Аполлон в XX книге выдвигает Энея против Ахилла, позже воспрещает Гектору сразиться с Ахиллом («еще не дерзай» — 370)3; а в XXI книге противопоставляет Ахиллу Агенора.
Но ведь если присмотреться, то и формальный анализ, объединив эти две песни в «ахейской» группе, не так уж надежно их разделяет (одну помещая в «умеренно-ахейскую» группу, другую — в «сугубо-ахейскую»). Дело в том, что именно в этих песнях абсолютные числа встречаемости этнонимов, т.е. база частотного анализа, оказываются наименьшими во всей «Илиаде», да и вообще слишком незначительными для надежности статистических заключений. В то время, как количество упоминаний этнонима «ахейцы» в других книгах обозначается двузначными числами (от 14 до 41), в этих двух они однозначны: 7 и 9. Упоминание же этнонимов «аргивяне» и «данаи» в этих книгах и
вовсе единичны или отсутствуют. Естественно, что в соотношениях Ах:Арг:Дан, выражаемых величинами 9:0:1 (XX книга) и 7:1:1 (XXI книга), очень велика роль случайности (особенно в правой части), «ошибка малых чисел». Между тем, к «сугубо-ахейским» были отнесены книги с минимальной совокупной долей (меньше 1/6) «аргивян» и «данаев» среди этнонимов греков, а к «умеренно-ахейским» — книги с более значительной долей. Но при столь незначительных величинах этой доли, как в книгах XX и XXI, отнесение книги в ту или иную половину «ахейской» группы могло изменяться в зависимости от одного-двух упоминаний этнонима «аргивяне» или «данаи», а это не превышает нормальной статистической погрешности. Поэтому ничто не препятствует рассмотрению этих двух книг вместе.
В силу же соседства этих книг и их тематических связей с «сугубо-ахейскими», пожалуй, реалистично отнести их к «сугубо-ахейским». Тогда «сугубо-ахейские» окажутся почти цельным массивом — только одна из них, XVIII, помещается несколько отступя от прочих, а три стоят сомкнуто: XX-XXII. Каков смысл того, что в них этноним «ахейцы» почти не знает конкуренции? Это значит, что либо тексты этих книг окостенели слишком рано для получения термина «аргивяне», либо они сформировались вне пределов влиятельности этого термина. Последнее вероятнее, так как в них мало употребляется и термин «данаи», отнюдь не поздний.
В плане содержания книга XVIII, стоящая особняком, еще знает воздержание Ахилла от боев и идею мести за Патрокла. Остальные описывают схватки Ахилла с Энеем и Гектором, битву с рекой, а также другие его подвиги, наконец, умерщвление Гектора. В основном речь идет о событиях, прославляющих Ахилла как воина, а его воздержание от боев в этом повествовании не фигурирует — как не было. Нет всех переговоров вокруг проблемы отречения от гнева, нет и самого гнева на Агамемнона. Если отбросить отдельные пассажи, относящиеся к словесному оформлению событий (это могут быть и вставки, поздняя обработка), т.е. если ограничиться сутью событий, то нет здесь и Патрокла, а значит, и мести за него.
Обратимся же к содержательному анализу «сугубо-ахейских» книг. Рассмотрение XVIII книга, стоящей особняком, отнесем на конец этого анализа, а сейчас приступим к разбору массива XX-XXII книг, начав с двух песен, связанных сюжетно, — XX и XXI.
Наиболее заметным компонентом, объединяющим обе книга, выступает Теомахия, или Битва богов, разорванная надвое и широко разнесенная: первая половина стоит в самом начале XX книга, вторая —
близко к концу XXI 4. Таким образом, можно было бы сказать, что Битва богов скрепляет встык эти песни, как скоба, если бы само деление поэмы на книги не было сделано (александрийцами) много позже полного завершения текста поэмы. Весь тот материал, который заключен между этими раздвинутыми половинками, был разрезан пополам александрийцами весьма произвольно5.
Битва зачинается с повеления Зевса всем богам разойтись по враждующим ратям и поддерживать каждому богу тех, за кого он поборал до того (XX, 4-41). Зачин этот слабый, случайный, вряд ли изначальный. Собственно, повеление Зевса даже не возвещает непременно битву самих богов — Зевс лишь предложил им вдохновить на бой людские рати, вступиться за них6. Таким образом, собрание богов с оглашенным на нем повелением Зевса, видимо, просто придумано (и не очень удачно) для введения в «Илиаду» Битвы богов, в основе своей созданной независимо, для других целей. Само собрание богов было необычным: богов, по поручению Зевса, извещала не его постоянная посланница Ирида, а более значительная фигура — Фемида, в Гомеровские времена богиня норм и божественного порядка, покровительница собраний; в собрании участвовали и неолимпийские божества — речные бога и нимфы; участники заполнили все галереи Зевсова дома. Это как бы параллель к необычному народному собранию ахейцев в XIX книге, на которое сошлись все — даже рулевые кораблей и раздатчики хлеба 7. Такой сбор богов, во-первых, обеспечил присутствие Ксанфа, речного бога, который будет необходим для сражения с Ахиллом 8, а во-вторых, подчеркнул особую торжественность собрания — ведь предстоит как-никак битва богов!
Но вся эта торжественность повисает в воздухе — подготовленная грандиозная битва что-то не наступает. Бога уже было отправились к
войскам и там выстроились парами друг против друга, готовые сразиться (54-74), но затем оказывается, что битва отложена (112-155) по случаю поединка Ахилла с Энеем. По выражению Эд.Каммера, «будто застигнутые волшебством, бога, обратившись друг к другу, так и застыли, не подавая признаков жизни» 10.
В XXI книге, ближе к концу ее (385-514), отложенная битва богов возобновлена, но уже с другой мотивировкой — из-за схватки Ксанфа, бога реки, с Гефестом (все боги как бы втянулись в этот локальный конфликт). Сражаются они, однако, в тех же самых парах, которыми они были выстроены в XX книге: Афина против Ареса, Гера против Артемиды и т.д. Лишь Афродиты там не было, а здесь она появилась — Афина тут управилась с нею после своей победы над Аресом. Это, конечно, одна и та же битва, разорванная надвое ради включения поединка Ахилла с Энеем и других эпизодов.
В «Илиаде» Битва богов явно чужеродна контексту. Она не подготовлена предшествующим развитием и, как уже сказано, слабо мотивирована.
Завзятые унитарии, а из аналитиков Э.Бете, представляли дело так, что собрание богов в XX книге, где Зевс позволил богам лично вмешиваться в войну, логически является репликой на собрание богов в VIII книге: там Зевс, желая выполнить мольбу Фетиды за Ахилла, наложил запрет на участие богов в войне — чтобы не мешали троянцам поразить ахейцев. Теперь мольбы Фетиды и Ахилла выполнены, и Зевс снимает запрет.
Вроде бы так? Но при позволении богам вмешаться в войну прежний запрет даже не упоминается. Нет речи о его снятии. И мотивировка позволения здесь совсем другая — опасение, что Ахилл, чего доброго, возьмет Трою, каковое событие не предусмотрено роком. Это не очень удачно придуманная мотивировка: мощнейшие бога как раз те, которые на стороне греков; чтобы удержать Ахилла, надо бы послать троянских покровителей — Ареса, Аполлона, Афродиту, но никак не Посейдона, Геру и Афину. А ведь они-то и побеждают в Битве богов! Впрочем, и после их победы Ахилл все равно возьмет Трою11. Словом, мотивировка не оправдывается. Важно, что пробуждение Зевса рождено не глубинным развитием сюжета «Илиады», а только сиюминутной ситуацией12.
Битва ботов не очень и вяжется с «Илиадой»: эта битва разрывает стремительную линию мести Ахилла, ослабляет ее накал и явно снижает величие божественного помысла в войне, пародируя земные сражения в каком-то подобии кухонной свары. Арлекинада, буффонада, бурлеск — таковы впечатления современных критиков13.
Правда, группировка богов, на первый взгляд, в общем соответствует их распределению по воюющим сторонам в остальной «Илиаде» (кто за троянцев, кто за ахейцев). Но Гермес должен помогать троянцам (в XXIV книге он ведет Приама), а здесь он на стороне проахейской группировки; Лето и Артемида вовсе не появляются в событиях Троянской войны, а в Битве богов участвуют; Афродита же в построении отсутствует, а так как в других местах «Илиады» она участвует в войне, то дальше в Битве богов появляется, но не находит себе пары (с нею, победив предварительно Ареса, расправляется та же Афина). Дополнительное включение Афродиты — свидетельство того, что при пополнении «Илиады» Битвой богов она, Битва, была подправлена. Очевидно, в этом дополнении сказалась расстановка богов в V книге, где Афродита вместе с Аресом получили ранения от Ахилла, вдохновляемого Афиной. Отмечаются в Битве богов и другие сходства с «Диомедией»14. Кстати, и Фемида, созывавшая собрание богов, упоминается в «Илиаде» еще только в XV книге — тоже «данайской». Если и признать в позволении Зевса какой-то отклик на запрет в VIII книге, то примечательно, что VIII книга — тоже «данайская».
Итак, интерполяция самостоятельного произведения. Его облик напоминает Титаномахию в «Теогонии» Геосида: там тоже боги и титаны выстраиваются к битве попарно. Это та самая битва, в которой фигурируют борьба с Тифоном, стаскивание с неба золотой цепью, — здесь подражание этим подробностям можно усмотреть в речи Зевса в «данайской» VIII книге (18-27)15. Но стиль здесь скорее пародийный и напоминает «Батрахомиомахию»16.
Перерыв в Битве богов, при котором боги застыли парами до возобновления битвы, не помешал им в междучасье появиться перед
людьми. To ли пары расстроились на время, то ли это другие боги под теми же именами? Так или иначе, они начали деятельность, совершенно несовместимую с обрамляющей Битвой богов, с их расстановкой там в парах. Гера и Посейдон спасают Энея, которому покровительствуют их враги — Аполлон (тут же в схватке с Ахиллом) и Афродита. Посейдон, только что трясший землю от воинственного возбуждения, объявляет о нежелании сражаться с богами, только бы они не чинили препятствий Ахиллу (134-139), но сам же без таких поводов вызовет Аполлона на бой (XXI, 435—439). И поединок Гефеста с Ксанфом вовсе не будет продолжать первую половину Битвы богов: в ней Гефест и Ксанф уже стоят, изготовившись к бою, а в этом эпизоде Гера только начнет призывать Ксанфа на поле боя17.
Вторая половина Битвы богов держится в нынешнем контексте лучше. Но все же связь с предшествующим развитием и здесь натянута: в поединке Гефеста с Ксанфом Ахилл спасен, поток укрощен, слушатели ожидают дальнейших подвигов Ахилла на подступах к Трое, зачем же понадобилась Битва богов?
Неясно также, зачем и как Битва богов была разорвана и половинки ее так далеко разнесены. Первое, что приходит в голову, это что Битва была разорвана ради тех эпизодов, которые помещены в середину, прежде всего ради эпизодов с Энеем. То есть что сначала в образовавшийся промежуток втиснулся поединок Ахилла с Энеем, затем постепенно добавились остальные, так что разъединенные половинки Битвы разъезжались все дальше и дальше. Но этим решением предполагается,
что и в «Илиаду» Битва богов вошла ради поединка Ахилла с Энеем.
Бете полагает, что целью этой операции было возвеличение Ахилла 19. Но Ахиллу помогает, как всегда, лишь одна Афина, а в эпизоде гораздо больше внимания и заботы уделено Энею. Значит, ради Энея? Конечно, Битва образует величественный фон для выступления Энея20. Но богам пришлось заботиться о спасении Энея, Битва же — не очень подходящий для этого фон. Да ведь певцу и пришлось разрушить ее пары, ее строй и ход, чтобы приладить ее к поединку Ахилла с Энеем. Кроме того, тогда непонятно приноровление собрания богов не к эпизоду с Энеем,
а к «данайским» песням «Илиады». Скорее, это эпизод с Энеем пристраивали к уже вошедшей в «Илиаду» Битве богов.
Можно предположить, что сначала Битва богов была помещена в поэму цельной, а затем одна из ее половинок была перенесена на другое место. Например, что сперва вся Битва богов находилась в контексте XX книги, а затем ее вторую половину отнесли в текст XXI книги, отложили действие. Такое предположение мало отличается от предшествующего и по сути сводится к тому же.
Более интересно предположение, что, наоборот, сначала вся Битва богов находилась в контексте XXI книги, а затем ее первая, меньшая, часть была вынесена в XX книгу. К такой идее был близок К.Роберт, затем ее подробно обосновал У.Лиф и сейчас отстаивает Дж.Керк 21. Вторая, главная, часть Битвы богов стоит после схватки Гефеста с Ксанфом и подана как ее логическое продолжение (хотя изначально таковым не являлась, потому что Гефест в поединке преуспел, и богам драться уже не за что). Пара Гефест-Ксанф есть уже и в первой половине Битвы богов, значит связь с этим поединком была определяющей и до разрыва эпизода на две части, и это вторая половина стоит на месте, а первая перенесена или отъехала. Поскольку же в первой половине пара Гефест-Ксанф замыкает перечень божественных пар (хотя по нынешней последовательности событий эта пара начала битву), ясно, что эти два бога, как и Афродита, были добавлены к списку уже в «Илиаде», при введении Битвы богов в поэму.
Итак, введение Битвы богов связано с поединком этой пары — Гефеста и Ксанфа. А поединок, в свою очередь, продолжает и развивает схватку Ахилла с Ксанфом. Вот и найдено то звено, которое и привлекло в поэму эпизод Битвы богов. Битва богов должна была придать вселенский размах поединку Ахилла с рекой. Поединок же Гефеста с Ксанфом, как и Собрание богов, составленное так, чтобы участие Ксанфа было обеспечено, были сочинены как средства приладить Битву богов к «Илиаде».
2. Аристия Ахилла? Что в эпосе может помещаться между ополчением главного героя (оно было в конце XIX книги) и его главным подвигом (он в XXII книге)? Путешествие от стана, где он ополчился, до места его подвига (до крепости врага или подступов к ней). По законам фольклора, это связано с преодолением
препятствий 22, но в данном случае путь слишком короток, крепость близка. Значит, препятствиями могут быть лишь встречи с врагами. Пробиваясь сквозь толпы неприятелей к своему главному противнику, герой совершает свою аристию — нагромождение массовых подвигов: поражает рядовых врагов дюжинами (или другими порциями), более видных — поодиночке, одного за другим, не задерживаясь надолго с каждым. Задержка означала бы другую форму эпического боя — поединок, мономахию. Поединки могут включаться и в аристию, если желательно растянуть ее, подчеркивая значение героя.
Растяжка, замедление событий (а точнее, их изложения), ретардация — обычный прием в поэтике эпоса. Он придавал величавость эпическому повествованию, подчеркивал значительность предстоящего момента, накапливал напряжение перед ним. Иногда ретардация была не целью, а следствием: необходимо было включить в песнь нового героя или некий эпизод, интересующий определенных слушателей, просто растянуть песнь соответственно условиям исполнения. Накопление ретардирующих эпизодов, как здесь (Бете обе книга — XX и XXI — определяет как одну сплошную ретардацию)23, конечно, говорит о художественной задаче приема — об акценте на аристии Ахилла.
В ΧΧ-ΧΧΙ книгах есть пассажи, в которых С.П.Шестаков усматривает аристию Ахилла и ее подготовку 24, и по функции эти пассажи именно таковы. Но нужно признать, что события, составляющие аристию, тут очень незначительны по объему и сомнительны по составу, словом, едва прослеживаются. Зато яркие и хорошо проработанные поединки нанизаны один за другим. Получается, так сказать, псевдоаристия, наборная аристия. Проблема в том, созданы ли все звенья этого набора одним певцом и по единому плану или они накапливались в поэме постепенно, трудами многих певцов. И в этом случае — что здесь первично?
По логике эпоса, первичной здесь должна быть аристия, ибо для Ахилла поединок, составляющий его единственную цель, еще впереди. Остальные для него несущественны. Действительно, вставной характер ряда поединков XX и XXI книг давно и убедительно показан трудом многих ученых, в отношении некоторых эпизодов это признают и аналитики, и унитарии. Рассмотрим эти звенья.
А. Поединок с Энеем. Особенно единодушны ученые в отношении того, что интерполирован поединок Ахилла с Энеем25. Поскольку я далее уделю поздней датировке Энея и связям этого образа особую главу, здесь можно ограничиться самыми необходимыми доказательствами интерполированности эпизода. Ахилл в нем совершенно не вспоминает о Патрокле и своем стремлении отомстить за его смерть, не проявляет той ярости, которой он одержим до того и после того, даже сам предлагает Энею уйти от боя 26. Заступничество Посейдона за Энея совершенно противоречит обычному поведению этого бога в «Илиаде»: он ведь на стороне ахейцев. Несмотря на победу Ахилла в поединке, он не смог убить Энея, того спасли боги — этой неудачей поединок отличается от других в цепи подобных, — и вообще Эней прославляется в этом эпизоде больше, чем сам Ахилл: длиннее его родословная, активнее увиваются вокруг него боги, его возвышают над Ахиллом как рожденного более важной богиней — Афродитой, дочерью Зевса.
Перед поединком описывалось построение войск к бою в конце XIX книги (356-364) и начале XX (1-3, 42-46, 76-78), и вот толпы воинов уже стоят на поле (77, 113) и даже сошлись (55). Одновременно выстроились к сражению боги (54-75). Но в начале поединка снова описывается выход ратей на поле боя, и после выхода между ними, оказывается, еще есть большое пространство для поединка двух героев (156-159, 178). Во время поединка вокруг все сражаются — идет шумная битва, раздается треск оружия (319). Изложив же поединок, повествование возвращается к прежней сцене: войска стоят друг против друга, Ахилл вдохновляет своих воинов, Гектор — своих27. Поединка — как не было.
Перед ним певец, чтобы подладить эпизод поединка к контексту, заставляет Аполлона ободрять Энея и подстрекать его выступить против Ахилла. В самом тексте эпизода сделаны другие вставки: боги прерывают свою начинавшуюся битву, рассаживаются наблюдать поединок, а потом спасают Энея от Ахилла. Похоже, что до этого чуда, т.е. вне «Илиады», в отдельной песни, Ахилл все-таки убивал Энея. Переделка объяснена тут же: согласно пророчеству Посейдона, Энею и его потомкам предстоит
царствовать в Троаде — певцы явно ориентировались на местный знатный (может быть, царский) род, возводивший себя к Энею 28.
Б. Умерщвление Ликаона. Ликаон, один из сыновей Приама, выйдя из реки, встречается с Ахиллом уже поодаль от реки, ибо успел разбросать по земле все оружие (XXI, 35, 50-52), а до того (XXI, 8-16, 27) и после того (XXI, 120, 136) Ахилл сражался на самом берегу и в волнах реки29. Мать Ликаона (а также и самого младшего из Приамовых сыновей, Полидора) — не Гекуба, хотя Гекуба в это время жива и везде в «Илиаде» выступает как единственная реальная жена Приама. В оплакивании Гектора никакие другие жены Приама не названы, в том числе и Лаофоя, мать Ликаона и Полидора: она там не существует. Происходит эта жена Приама от лелегов. Но лелеги в «Илиаде» нигде более не упомянуты, кроме как в «Долонии» (X книга), которая, по греческой традиции, была добавлена к тексту «Илиады» поздно. Злополучного Ликаона, по его рассказу, выкупил из плена Эетион. Он тут царь Имброса, тогда как в других местах «Илиады» (I, 366; VI, 416; XXII, 472, 479-480) он царь Фив Гипоплакийских и отец Андромахи30.
Очень возможно, что в эпизоде с Ликаоном использованы стихи,
заимствованные из описания схватки Ахилла с Энеем в XX книге 31. В обоих случаях Ахилл восклицает: «Боги! великое чудо очами моими я вижу!». Но в случае с Энеем (XX, 343-344) чудо налицо: Эней исчез, спасенный богом, а в случае с Ликаоном (XXI, 53-54) никакого чуда нет — просто плененный и проданный в рабство Ликаон вернулся и снова попался в руки Ахиллу; смысл восклицания утрачен. Даже если слова восклицания следует понимать иронически, то и в этом обыгрывании все-таки проступает вторичность использования. Из этого следует, что эпизод с Ликаоном вошел в «Илиаду» не раньше схватки с Энеем. Третий раз стихи о «чуде» использованы в XIII книге (99) — книге «аргивской» и весьма поздней (это еще будет рассмотрено далее).
Эта трактовка поддерживается тем, что во введении к поединку с Энеем (там, где Аполлон подстрекает Энея) есть и сам Ликаон — его
образ принимает там Аполлон. Либо оттуда этот персонаж взят сюда для отдельного эпизода, что сомнительно (там-то он проходит мельком), либо эпизоды с Энеем сотворены одним певцом. То есть введение к эпизоду с Энеем, где Аполлон принимает вид Ликаона, и отдельный эпизод с Ликаоном сочинены вместе. Очевидно, это было сделано при включении Энея в «Илиаду», а почти все исследователи, даже многие унитарии, признают, что Эней включен в поэму очень поздно, в Троаде.
Само имя Ликаона связано с кругом Энея. Один из героев этого круга Пандар, сын Ликаона (конечно, другого человека, не юного Приамова сына). Пандар представлен как ликиец. Соответственно, ликийцем оказывается и его отец Ликаон. Ликаония — географическая область на юге Малой Азии, по соседству с Ликией (восточнее). Ее название производное от племенного названия ликийцев (лувийск. лука, греч. Λύκιοι): к этнониму присоединен лувийский суффикс географических названий: *Lukawana, откуда греч. Λυκάων32. Этим именем был назван отец ликийского героя Пандара в «Илиаде», а также Ликаон аркадских легенд. Когда аэду, певшему о Пандаре, понадобилось достойное имя для одного из сыновей Приама, певец и взял имя Ликаона.
Таким образом, эпизод с Ликаоном (34-135) — вставной33. Есть мнение, что собственно эпизод этот оканчивается стихом 129 или даже 127, так как далее Ахилл меняет адресата речи — обращается уже не к Ликаону, а ко всем троянцам, и изменяет осмысление функции Ксанфа: река уже рассматривается им не как поток, который унесет труп Ликаона в море (124-125), а с точки зрения ее тщетных попыток спасти гибнущих троянцев. Видимо, этот пассаж прибавлен к эпизоду для его связи с основной канвой Приречной битвы 34 : до эпизода Ахилл беспрепятственно избивал всех троянцев.
В. Пленение двенадцати троянцев. Перед эпизодом с Ликаоном помещается небольшой эпизод (17-34), также выпадающий из общего повествования. Он расходится с духом Приречной битвы. Суть ее гневное, беспощадное, неистовое избиение троянцев, а в этом эпизоде Ахилл проявляет спокойную предусмотрительность: берет 12 троянцев живыми, выводит их из реки, вяжет и велит подручным отвести их в стан, чтобы принести их в жертву при погребении Патрокла. Очевидно,
этот эпизод внесен в текст не раньше, чем образована вся сюжетная линия похорон Патрокла (от XVIII, 336-337 до XXIIIa).
Особенно эпизод пленения троянцев несогласуем с эпизодом умерщвления Ликаона. В первом эпизоде Ахилл оставил свое копье на берегу (17-18) и устремился в волны с мечом в руке, убил одних троянцев, пленил других, вывел их на берег, велел отвести их к кораблям и снова устремился к реке. А при встрече с Ликаоном у Ахилла снова оказывается копье в руках (67) 35. Неувязка также с местом встречи. Коль скоро троянских пленников Ахилл велел отвести к ахейским кораблям, ясно, что он вывел их на ахейский берег реки — левый, западный. И, устремившись назад к реке, тут и встретил вышедшего из реки Ликаона. Но ведь Ликаон вышел из потока ради бегства — побросавши оружие и доспехи, нагой. Но не к греческим же кораблям он бежал, не к Ахиллу! Значит, он вышел на троянский берег — правый, восточный. То есть не навстречу Ахиллу, а в противоположную сторону. Встретиться они не могли 36. Если же убрать эпизод с пленением 12 троянцев, то несообразность устраняется: перед ним Ахилл разрезал толпу троянцев, одних он от брода погнал по долине к городу, а другие бросились в реку. Вернувшись, чтобы их избивать, он и наткнулся на выходившего из реки Ликаона. Следовательно, эпизод с Ликаоном вставной37, но сравнительно ранний: он вошел в текст, когда эпизода с пленением 12 троянцев еще не было.
Г. Победа над Астеропеем. Сразу же за Ликаоном на Ахилла выходит могучий герой — Астеропей, царь пеонов, вооруженный огромным копьем. Но в Каталоге троянских сил и в «Патроклии» у пеонов, пришедших с Аксия, другой царь — Пирехм, и пеоны там именуются лучниками, а не копьеносцами (II, 848-850; XVI, 287-292) 38. Того царя убил в XVI книге Патрокл. Но со времени смерти Патрокла до XXI книги прошли всего одни сутки, а об Астеропее сказано, что он уже двенадцатый день в Трое. Значит, прибыл еще при Пирехме? Но об их соотношениях ни в Каталоге, ни в эпизоде с Астеропеем не сказано ничего. Похоже, что они введены разными авторами, и каждый из них не принимал во внимание другого. Только в XII книге, где введен совсем другой, небольшой Каталог и где троянские силы разделены на пять громад, и последнюю, пятую, возглавляют ликийцы
Сарпедон и Главк, — вот тут-то к ним присоединен Астеропей, не связанный с ними ни по происхождению, ни по чему-либо еще. Поздний характер этого присоединения очевиден.
Поединок с Астеропеем выдержан совсем в ином духе, чем Приречная битва и весь ход этой части сюжета: утеряно неистовство Ахилла, с новым врагом он вступает в поединок по общим правилам, как если бы он не был одержим жаждой мести троянцам. С прежним эпизодом новый эпизод не согласован: копье Ахилла там осталось воткнутым в землю, а в новом оно снова употребляется, хотя не указано, что Ахилл его вытаскивал39. Из дальнейшего хода битвы совершенно ясно, что первоначально эпизода с Астеропеем в ней не было. Там в битве река обращается к Ахиллу с просьбой избавить ее от избиваемых троянцев и их трупов, выгнать живых из реки, перестать убивать их (217-221). Из этого явствует, что Ахилл еще убивает их в реке. Меж тем таково было состояние только перед эпизодами с Ликаоном и с Астеропеем, а ведь эпизод с Астеропеем проведен на берегу40. Словом, эпизод не вяжется с контекстом, вставлен в него со стороны41.
Точнее, не совсем со стороны: он сочинен на основе предшествующих в «Илиаде». Эпизод с Астеропеем в XXI книге (139-204) сюжетно параллелен эпизоду с Ликаоном: в обоих случаях копье Ахилла вонзается в землю, противник (сначала Ликаон, потом Астеропей) удерживает его, и Ахилл наносит смертельный удар мечом, а потом бросает врага в реку, и там рыбы пожирают его тело42. Но при этом видно влияние эпизода с Ликаоном на эпизод с Астеропеем43.
Согласно рассказу Ликаона, он на 12-й день освобождения из плена снова встретил Ахилла (XXI, 45-46, 80-81). И Астеропей, по его рассказу, тоже на 12-й день появления в Трое встретил Ахилла (XXI, 155-156). В первом случае недолгий срок пребывания в Трое предопределен сюжетом о том, что Ликаон был в плену — о пленении Ликаона рассказывалось в «Киприях» (Apollod., Epit. III, 32; Procl. I). А во втором случае срок ничем не определен, к тому же на десятом году войны недавнее прибытие еще одного вождя пеонов выглядит странным (тем более, что к моменту его прибытия прежний вождь
пеонов еще не был убит). Кроме того, убив Астеропея, Ахилл, собственно, в реку его не бросил — он оставил труп лежать на берегу (170-184, 200-201), и тем не менее того залили волны, хотя река еще не вышла из берегов. Рыбы обгладывают его труп — как труп Ликаона. Это наилучшее свидетельство подражания эпизоду с Ликаоном44.
Однако в биографии Астеропея чувствуется и подлаживание к ситуации Приречной битвы: главный противник Ахилла в ней — река Ксанф-Скамандр (соответственно, бог реки), а вождь пеонов представлен как внук реки Аксия, и это обыграно певцом в речи Ахилла: герой дает намек Ксанфу, что любые реки не могут противостоять потомку Зевса 45. Таким образом, эпизод с Астеропеем хотя и поздно, но не случайно оказался, в Приречной битве — он создан (или сильно подработан) для нее.
Последние строки эпизода с Астеропеем (205-212) возвращают нас к исходной ситуации, но не перед вставкой этого эпизода, а перед совокупной вставкой с обоими героями — Ликаоном и Астеропеем: Ахилл обратился на пеонов, которые «вдоль реки еще бежали Так» (206-207). Это «так» (ώς), да еще с длительным действием глагола, может относиться только к стихам перед эпизодом с Ликаоном (6-16)46.
Д. Эпизод с Агенором. Аполлон выдвигает против Ахилла еще одного героя — Агенора Антенорида, затем скрывает его от Ахилла, а сам, под видом убегающего Агенора, заманивает Ахилла в тщетное преследование, давая троянцам тем временем укрыться в крепости. Эпизод этот (XXI, 544-605; XXII, 7-24) никакой роли в развитии действия не играет (троянцы могли бы и без того успеть забежать в ворота, да если б и не успели, а были бы истреблены, исхода войны это не решало). Гамлетовские колебания Агенора предвосхищают такие же переживания Гектора и ослабляют значение последних. По-видимому, весь эпизод с Агенором скопирован с начала поединка Гектора с Ахиллом и вставлен специально для прославления рода Антенори-
дов48. К этому роду троянский эпос вообще очень благоволил, делая Антеноридов сторонниками ахейцев. Антенориды же появляются в войске троянцев в отряде Энея (XI, 58; XII, 99-100) 49.
Любопытно, что Агенор выдвинут не для спасения троянцев, бегущих от Ахилла в город, и не для отвлечения Ахилла от Гектора. Истинный мотив выдвижения проскальзывает во вводной формуле и в речи Агенора.
Формула гласит: «Взяли бы тут ахейцы высоковоротную Трою, если бы Феб Аполлон не воздвигнул божественного Агенора» (544-545). Сам Агенор кричит Ахиллу: «Верно, надежду ты в сердце питал, Ахиллес знаменитый, нынешний день разорить обитель троян благородных? Нет, безрассудный, бедам еще многим свершиться за Трою!» (583-585). То есть цель — не дать Ахиллу взять Трою в этот день, ибо войне еще суждено продолжаться. Но ведь это то же самое, чем Зевс мотивировал разрешение богам вмешаться в боевые действия — с чего началась Битва богов. У Зевса было опасение, что вопреки судьбе Ахил возьмет в тот же день Трою (XX, 30). Почти тем же мотивировано первое выдвижение Энея: иначе трояне «скрылись бы в град», «противу судеб громодержца» (XVII, 320-321). И тоже возбудителем был Аполлон, как и вторично (XX, 79-801. Вот почему Агенор, а затем сам Аполлон уводят Ахилла от города 50.
Иными словами, эпизод с Агенором вошел в поэму не раньше Битвы богов и эпизода с Энеем.
Собственно, по нынешнему тексту часть эпизода заходит уже в книгу XXII. Но на деле к ней должен был бы отойти весь эпизод: по-настоящему книга XXII начинается уже со стиха 526 51. В этом последнем отрезке XXI книги нет никакой «Приречной битвы» — действие происходит уже под стенами Трои, где и произошло умерщвление Гектора (основное событие книги XXII). Однако подробнее займемся этим отрезком дальше — когда речь пойдет о XXII книге.
Е. Схватка с рекой. Схватка Ахилла и затем Гефеста с рекой тоже искусственно привязаны к сюжету «Илиады» и не обязательны в ней. Ни спор Ахилла с Агамемноном, ни месть Гектору за Ахилла прямо не требуют битвы с рекой. Река здесь двуименна. Расставляя
богов для Битвы богов, певец ставит против Гефеста (уже имея в виду будущий приход Гефеста на помощь Ахиллу) поток, «Ксанфом от вечных богов нареченный, от смертных Скамандром» (XX, 74). Это означает, что название реки, текущей по Илионской равнине, известное поэту «от смертных», — Скамандр, а в поэтической традиции, связывавшейся с богами (Музами, Аполлоном и т.п.), фигурировало имя Ксанф52. Поэтическая традиция охватывала мифы и древний эпос. Сражение Ахилла с Ксанфом — такой же миф, как сражение Геракла с Ахелоем. Где Ахилл сражался с Ксанфом — другой вопрос, но, привязывая мифическое действие к Илионской равнине с реальной рекой, певец совместил оба имени 53. В Битву богов проникло, конечно, «божественное» имя, в эпизод с Ликаоном, соединившийся с битвой против реки пораньше, тоже. А вот Астеропей сражался уже у берега реального Скамандра54.
Таким образом, более древняя песнь подработана для применения в «Илиаде». Трудно судить о том, каков был облик этой песни при ее отдельном существовании, но в общем это типичный мотив приключений мифического героя: перед главным поединком и смертью герой должен победить в битве с чудовищем (или, по крайней мере, избегнуть гибели в такой битве). Образец — битва Геракла с подземной рекой Ахелоем 55. О мистическом значении имени «Ксанф» говорит то, что и вещий конь Ахилла в конце XIX книги тоже называется Ксанфом. Песнь излагала такую битву с чудищем, а войдя в состав «Илиады», добавила местное имя «Скамандр».
Но и в «Илиаде» она когда-то имела другой облик. Об этом говорят в ней пассажи с богами. Когда Ахилл изнемог в борьбе с рекой, он в отчаянии стал сетовать на свою мать. Это она обольстила его уверенностью, что под стенами Трои он может не бояться гибели ни от кого, кроме Аполлона, коль скоро от Аполона ему предназначено погибнуть. Этого предсказания Фетиды в «Илиаде» нет 56. Видимо, было. Но на какое место приходится эта неотмеченная лакуна, мы не знаем. Зато другую можно выявить. К отчаявшемуся Ахиллу явились два божества — Посейдон и Афина — и «начали беседу» (287). Посейдон обнадежил героя тем, что река скоро успокоится, и дал совет гнать троянцев, убивая их, до самых стен Илиона. Затем Ахилл должен убить Гектора и вернуться в стан. Афина же промолчала. Но в самом-то «начале беседы» речь Посейдона была объявлена так: «Первым к нему провещал Посейдон...» (287). Второю должна была вещать Афина. Никаких сомнений, речь ее выпала. Сразу после речи Посейдона сказано: «И так вот оба сказавши, бессмертные удалились» (298). Говорили оба! Лакуна совершенно очевидна. Что же в первоначальном тексте поведала Афина? Скорее всего, она внушила герою мощь, силу — далее сказано, что река не могла его удержать, «облеченного в крепость Афиной» (304)57.
Более сложный случай — с Аполлоном, в начале эпизода. Ахилл убивал троянских юношей, ранее приносивших, как обычно, жертвы местной реке (151-152), и разгневанная река (т.е. бог реки) зовет на помощь Аполлона. В речи содержатся упреки Аполлону за то, что тот не исполняет завета Зевса защищать троян, пока не спадет на них мрак и не наступит вечер (228-232). Наказ защищать Гектора был дан Зевсом Аполлону в XV книге (60-63, 221-232), но о вечере там не говорилось. По-видимому, здесь слились воспоминания об этом наказе с еще одним протроянским предвещением Зевса («и закатится солнце и мраки священные снидут»), которое было им послано Гектору (XI, 193-194 = 208-209) и повторено вещим конем, кстати, Ксанфом (XVII, 453-455). Весь этот «данайский» по составу книг (XI, XV, XVII) наказ использован здесь для речи Ксанфа-реки, но этот призыв здесь повисает в воздухе: Аполлон не откликается. Ахилл же прыгает в реку с мечом, т.е. совершает поступок, призывом к богу не вызванный и даже по сути богохульный, ибо этим поступком дерзко попирается возможный приход бога на помощь реке.
Здесь тоже явно какая-то лакуна 58. Выпал отклик Аполлона, призванного придти на помощь Ксанфу. Бог должен был как-то защитить троянцев от Ахилла, выполняя просьбу реки и завет Зевса. На деле Аполлон и взял под защиту троянцев, но тех, которые бежали к городу, а также и сам город — это выясняется несколько дальше (см. 515-517). Об этом Аполлон и должен был сказать в своем отклике на призыв Ксанфа, и, видимо, говорил. Вот что и могло побудить Ахилла прыгнуть в реку, оставленную Аполлоном без непосредственной помощи.
Однако то, что предшествует обращению реки к Аполлону, еще более странно, чем то, что следует за этим обращением. Можно подумать, что перед обращением к Аполлону бог реки был доведен до отчаяния. Но нет, там совсем другая сцена. Ксанф обращается к Ахиллу с просьбой выгнать троянцев из него и избивать их, сколько угодно, в поле, потому что трупы уже запрудили течение, не пропускают воду к морю. Ксанф просит воздержаться от дальнейшего избиения в реке — и только. Это совершенно не то, чего Ксанф добивался в других местах книги. Там он негодовал из-за того, что Ахилл губит троянцев, и обдумывал, как бы их защитить, а здесь он о троянцах нисколько не заботится, а беспокоится лишь о себе59. Ахилла он направляет к Илиону.
Что же на это Ахилл отвечает? А вот что: «Будет, как ты заповедуешь, Ксанф... Я перестану троян истреблять, но не прежде, как гордых в стены вобью, и не прежде, как Гектора мощь испытаю...» (223-225). То есть Ахилл согласен выполнить просьбу реки. Считать эту тираду Ахилла иронией не позволяет упоминание Гектора. Да и нет оснований предполагать ссору Ахилла с рекой и, следовательно, иронический тон его согласия. Согласие было истинным, потому что не враждебной была просьба.
Но ведь все это совершенно не вяжется с предстоящим вот-вот боем между Ахиллом и рекой, не дает повода для этого сюжетного хода. В сюжетной линии, ведущей через этот бой, призыв реки к Аполлону держится, а просьба к Ахиллу и ответ на нее — нет. И так как они противоречат всему сюжетному блоку, то, очевидно, представляют собой остаток, след, рудимент от прежнего состояния Приречной битвы, когда боя Ахилла с рекой не было. В ответ на просьбу Ксанфа Ахилл, как и обещал, «направлялся на троян» (227), удирающих к городу,
где и оказывался в конце книги (520-525) 60. Значит, в этом, так сказать, обмене любезностями Ахилла с Ксанфом просвечивает прежняя канва — аристия Ахилла, в которой герой избивал толпы троянцев, а река была одухотворенным, но вполне нейтральным антуражем, не более.
А истинная схватка Ахилла с рекой начинается лишь после этого обмена любезностями, т.е. со стиха 228 61. Мотивировка тут очень простая: Ксанф заступается за избиваемых троянцев, и это естественно, поскольку они поклонялись местной реке, принося ей жертвы (130-132). Соответствующие небольшие пассажи, подготавливавшие такое озлобление Ксанфа против Ахилла, внесены во все предшествующие эпизоды — в конец эпизода с Ликаоном (129-138), в начало и конец эпизода с Астеропеем (145-146, 211-212) и, конечно, в начало самого боя с рекой (235-239, 250). А в конце схватки Посейдон велит Ахиллу именно то, что было до вставки боя — гнать троян к городу (294-297).
После отбытия богов Ахиллу делать у реки, собственно, нечего, его бой окончен. Напряжение слушателя достигло кульминации (отчаяние Ахилла) и теперь ослаблено сообщением, что ему ничего не угрожает, что благой исход обеспечен. Зачем же изображение бешенства Ксанфа, призвание родственной реки, Сименса, на помощь (кстати, прибытие ее не описано) и т.д.? Только для того, чтобы мотивировать отправку Герой на помощь Ахиллу еще одного бога — Гефеста, хотя ведь ясно, что коль скоро Ахиллу уже гарантирована Афиной непобедимость в этом бою, то ему Гефест ни к чему.
Но бой Ксанфа с Гефестом (305-384) нужен для перехода к Битве богов, как завязка к ней. Это видно из того, что, обращаясь к Гефесту, Гера мотивирует призыв к нему не необходимостью помочь Ахиллу, что было бы естественно, а мнением богов, что Гефест-то и есть достойный противник Ксанфу (331-332), о том же, чтобы спасти Ахилла, даже не упоминается 62. Теперь становится ясно, чем вызвана лакуна в
«беседе» Ахилла с Посейдоном и Афиной. Ведь Гера, оказав реальную помощь Ахиллу, делает то, что в нынешнем тексте книги не дано сделать Афине, — не дано тем певцом, который выбросил речь Афины. Помощь Афины удалена ради того, чтобы ввести помощь Геры, а помощь Геры нужна для введения Битвы богов в этом месте 63.
Ж. Канва аристии. Если убрать из текста XX и XXI книг все вставные эпизоды — поединки с героями, поединки героя и бога с рекой. Битву богов, — останется очень немного. Тут-то и обнажится канва, в которой выступит первоначальная аристия Ахилла Что же она собой представляет?
Чтобы аристия могла осуществиться, войска должны сойтись в битве. Рассказ об этой подготовке просвечивает кое-где сквозь поединки и повествования о богах, пропадая и вновь появляясь — как бы пунктиром (XX, 1-3, 42-46, 75-78), затем исчезает надолго. Снова он появляется лишь в стихе 3 5 364. Ахилл изъявлял свою жажду выйти на Гектора, и вот это осуществляется65, но, по совету Аполлона (376 — «еще не дерзать»), Гектор уклоняется от поединка и скрывается в толпе — этот небольшой эпизод занял 17 строк (353-380). Ахилл с яростью принимается за других троянцев — тут и начинается, а вскоре и кончается его аристия (381-503). Если не считать того, что сохранилось в Схватках с рекой (XXI, 213-227), получается всего 113 строк. Однако и этот небольшой отрезок вряд ли монолитен.
Во время аристии Ахиллу довелось еще раз встретиться с Гектором. От руки Ахилла погиб Полидор, брат Гектора, и Гектор не смог удержаться — бросился отомстить за брата. Ахилл уже было поразил Гектора копьем, но Аполлон защитил Гектора и спас — сделал невидимым, укрыл мраком (444). После этого Ахилл снова обратился к избиению рядовых троянцев. Этот эпизод в 48 строк (407-454) выделяется из аристии, во-первых, той пространностью, с какой описана одна схватка, — это уже близко к поединку, а, во-вторых, обстоятельствами боя: оба героя выступают в этом эпизоде, как и в предшествующей встрече (353-380), пешими, тогда как в остальной аристии бой идет на колесницах — во всяком случае противники Ахилла показаны на колесницах (386, 401, 461, 487-489), сам же Ахилл в бою изображен
неопределенно, но речь идет и о конях ахейцев (394), а в конце ясно сказано, что и Ахилл был на колеснице (495-503)66.
Иными словами, тут дважды начиналось изложение поединка Ахилла с Гектором, но оба раза эти варианты были прерваны (как и начало Битвы богов) для помещения других эпизодов.
Таким образом, по-видимому, оба эпизода с Гектором не исконны в тексте аристии и подготовки к аристии, они вставлены в него. Обе встречи с Гектором, по-видимому, ориентированы на позднейший поединок с ним, окончившийся его гибелью67. Точно так же, как там, за обоими участниками стоят боги-покровители (за Ахиллом Афина, за Гектором — Аполлон). Точно так же Гектор пал, и с ним связано представление о бегстве от Ахилла (там он бегает кругами, здесь — сначала скрывается, а потом отрекается от бегства). И Ахилл готов здесь нанести тот удар копьем, от которого Гектор там и погибнет. Возможно, для эпизода в XX книге был использован вариант решающего поединка, а смерть Гектора устранена в нем вмешательством бога. Но если бы это был самостоятельный эпизод, не копия поединка, изображаемого в XXII книге, то незачем было бы прибегать к вмешательству бога, к чуду — Гектор мог бы снова спастись бегством, нырнуть в толпу, и т.п.
Итак, обе встречи Ахилла с Гектором — вставные, а за их исключением канва представлена мелкими обрывками двух сортов68. В одних обрывках, ближе к началу книги (1-3, 42-46, 75—78), Ахилл пеш, пылает яростью против Гектора. Собственно, это лишь подготовка аристии. Эти обрывки продолжают ополчение ахейцев в XIX книге (352-353, 356-391) и ведут к первому выходу Гектора против Ахилла, а далее, возможно, продолжаются в Битве с рекой и, возможно, в «Гибели Гектора» (во всяком случае Ахилл там тоже пеш). В других обрывках, ближе к концу книги (381-406, 455-504) Ахилл сражается с колесницы. Эти обрывки представляют собой колесничную аристию Ахилла — его стандартные серийные подвиги. Продолжает эти обрывки XIX книга, которая оканчивалась выездом Ахилла в сражение на колеснице (после прорицания коня: 392-424), далее они прерываются
вторым выходом Гектора против Ахилла и вовсе обрываются с концом XX книги.
Эта колесничная аристия Ахилла по своему содержанию носит сравнительно древний характер: во всей «Илиаде» есть еще только один пример архаичного сражения прямо с колесницы — это в VIII книге (99-129), где свершает подвиги Диомед, двойник Ахилла, в остальном колесницы служат только для транспортировки героев к месту боев, а сражаются герои пешими 69.
Обращает на себя внимание и объем изложения. Подготовка к аристии занимает всего 12 строк и сама аристия — 65. Это самая маленькая аристия в «Илиаде» (если взять для сравнения аристии десятка основных героев — Диомеда, Идоменея и др.). Видимо, в той среде, где сформировался образ Ахилла, не было навыка слагать песенные аристии, и в данном случае ее создали в подражание чуждой традиции. В другой главе мною было показано, что «ахейские» книги действительно не знают аристии, обходясь поединками, а «аргивские» и особенно «данайские» насыщены аристиями. Стало быть, здесь налицо подражание текстам «данайских» книг.
Перевалив за рубеж между XX и XXI книгами, аристия Ахилла выливается в «Приречную битву». Собственно, такое название XXI книги очень условно: оно не передает сути происходящего и объединяет очень разные события по чисто топографическому признаку, по этому же признаку и отделяет их от предшествующих. Складывается впечатление, что, если исключить вставные эпизоды (с Ликаоном, с Астеропеем и т.д.), здесь просто продолжается аристия Ахилла, начатая в XX книге: там Ахилл «ударил на троян», стал избивать их, и далее он избивает их уже непрерывно сначала поодаль от реки (XX книга), потом возле нее (XXI книга). Пока, наконец, его деяния не перерастают в его поединок с рекой70. Сперва никакого поединка с рекой не было, и «приречная» часть аристии кончалась мирным диалогом Ахилла с рекой, после чего Ахилл удалялся к городу. Затем появился поединок с рекой — как апогей аристии, преодоление мифического чудища. В поединке предусмотрена помощь Ахиллу от Афины и Посейдона, соответственно, помощь троянцам от Аполлона. Когда же в «Илиаду» вошла Битва богов, для ее введения, для плавности перехода к ней от
аристии и поединка с рекой была придумана «Схватка Гефеста с Ксанфом». Тогда помощь Афины была заменена помощью от Геры.
Итак, теперь выясняется, как складывался текст, ставший книгами XX-XXI. Последовательность вкладов была такова:
1) небольшая аристия Ахилла (в подражание «данайским» аристиям),
2) две встречи Ахилла с Гектором,
3) поединок Ахилла с рекой,
4) Битва Богов, а для ее введения — поединок Гефеста с богом реки,
5) поединки Ахилла с Энеем (и с Агенором),
6) умерщвление Ликаона,
7) победа над Астеропеем.
Примерно такую же последовательность предполагал У.Лиф, только блок эпизодов с Ликаоном и Астеропеем помещен у него перед Битвой с рекой71.
3. Ахилл без доспехов. В числе «сугубо-ахейских» книг «Ахиллеиды» остаются XVIII и XXII — по обе стороны сборной аристии Ахилла. Вначале Ахилл предстает лишенным доспехов (в них ушел и погиб Патрокл), и ему их добывают, чтобы он мог снарядиться к аристии, а в конце он во всеоружии совершает свой главный подвиг — отмщение за Патрокла: лишает Гектора жизни. Стилистически обе книги вполне «сугубо-ахейские», без оговорок, более того — только они и входят безоговорочно в состав этой группы по формальным основаниям (частоты достаточно велики). Но с точки зрения содержания, их принадлежность к одной и той же группе подлежит проверке: если главный подвиг — умерщвление основного противника в поединке — типичен для героического эпоса, то оставление главного героя без доспехов совершенно необычно. Поэтому рассмотрим сначала книгу XVIII — «Гоплопею» (точный перевод: 'изготовление доспехов', но изготовление занимает только часть книга; если иметь в виду всю книгу, то больше подходило бы название «Обретение доспехов»).
Эта книга состоит из 11 кусков, весьма самостоятельных, хотя и связанных тематически в несколько блоков, и тематически же к ним примыкает (в качестве 12-го куска) начало книги XIX. Вот перечень этих кусков:
1) Горькая весть (XVIII, 2-34): Антилох сообщает Ахиллу о гибели Патрокла;
2) Наставление Фетиды (35-148): услышав вопль Ахилла, Фетида является к нему из глубин моря и наставляет удержаться от боя и мести Гектору, пока она не добудет ему новые доспехи;
3) Отчаянное положение защитников тела Патрокла (148-164): Аяксы изнемогают под натиском Гектора;
4) Призыв к спасению тела Патрокла (165-202): посланная Герой Ирида призывает Ахилла вступиться, пусть и без доспехов;
5) Крик с раската (203-231): Ахилл выходит за стену и с раската криком отгоняет троянцев, ему помогает Афина;
6) Спасение тела (231-238): ахейцы выносят тело, и Ахилл сопровождает их;
7) Преждевременный заход солнца (239-242) — по велению Геры;
8) Вечернее совещание троянцев (243-314): спор Гектора с Пулидамантом;
9) Ночное оплакивание Патрокла (315-355) — с предварительным омовением, бальзамированием и одеванием тела;
10) Перебранка Зевса и Геры (356-368): Зевс корит Геру за побуждение Ахилла к бою;
11) Фетида у Гефеста (369-616): изготовление доспехов для Ахилла;
12) Доставка доспехов Ахиллу (XIX, 1-39).
Из этих кусков текста первый тематически связан с шестым и девятым, образуя сквозную линию простого, естественного завершения «Патроклии» — за гибелью Патрокла должны следовать: извещение его друга, вынос тела с поля боя и оплакивание; во всех участвует Ахилл и присутствует тело Патрокла или, по меньшей мере, образ убитого, и все действия имеют непосредственное к нему отношение. Второй кусок связан с одиннадцатым и двенадцатым — их объединяет участие Фетиды и идея необходимости добыть для Ахилла новые доспехи взамен утраченных. Третий кусок связан с пятым: ахейцев, находящихся в крайности, выручает Ахилл при поддержке Афины; тройной попытке Гектора вырвать тело у ахейцев и его тройному крику отвечает тройной крик Ахилла с раската, усиленный криком Афины. Четвертый кусок связан с седьмым и десятым: во всех трех действует инициатива Геры. Восьмой кусок остается особняком.
Таким образом, в составе «Гоплопеи» выявляются четыре тематических блока и один отдельный отрезок. Разверстанные части этих блоков перемежаются друг с другом, составляя мозаикой цельную картину, но стыки получились шероховатыми, позволяя разъять ее на составные части, и точно так негладко примыкает вся череда к предшествующему тексту XVII книги.
Пройдемся по этим тематическим блокам.
А. Вокруг убитого Патрокла. Книга XVIII начинается с тревожных предчувствий Ахилла. Он вспоминает предсказание своей матери Фетиды о том, что под Троей должен погибнуть ранее Ахилла храбрейший после него мирмидон, т.е. Патрокл (8-14). Это резко противоречит предшествующему повествованию: в XVII книге сказано четко, что Ахилл уповал на возвращение Патрокла живым, ибо Фетида в своих предсказаниях не открыла сыну близкой гибели друга (404-411)72. Скорее можно установить логическую (хотя и косвенную) связь предчувствий Ахилла с XVI книгой, где Ахилл предупреждал друга, чтобы тот не вздумал штурмовать Илион самостоятельно, без Ахилла, ибо тем он мог бы навлечь на себя ярость Аполлона (83-96), что и произошло.
Еще разительнее другое противоречие. В XVII книге (651-701) Аякс и Менелай, теснимые троянцами, отправляют Антилоха к Ахиллу за помощью: «не успеет ли он спасти хоть нагое тело Патрокла» (692-693). Но в XVIII книге, придя к Ахиллу, Антилох «забывает» передать именно этот призыв. Он сообщает Ахиллу о гибели Патрокла, о том, что Гектор совлек с убитого доспехи (уместное «твои» не прозвучало), и на этом его сообщение пресекается. Почему? О причине догадались еще Э.Бернгардт и Б.Низе: потому что поручения и не было. Для окончания битвы Ахилл не нужен73. Аякс Теламоний руководит спасением тела, а впоследствии он и тело Ахилла вынесет из боя. Значит поиски Антилоха и обращение защитников тела к нему — поздняя вставка74.
Но зачем было искать именно Антилоха для такой миссии, зачем посылать Менелая за Антилохом, а не непосредственно к Ахиллу с сообщением о гибели Патрокла? Зачем столько суеты, чтобы отправить именно Антилоха?75 Почему Антилох, который чрезвычайно спешил известить Ахилла, не воспользовался своей колесницей, а оставил ее вместе с доспехом своему вознице Лаодоку (XVII, 698-699) и отправился к Ахиллу пешком?76 Ответ сформулировал еще С.П.Шестаков: потому что до интерполяции в поэме уже было прибытие Антилоха к Ахиллу
с печальной вестью. Антилох тогда прибыл сам, по своей инициативе — как близкий друг Ахилла (об их дружбе рассказывают другие поэмы Троянского цикла77.
Продолжение событий находим в отрывке (пятом) о спасении тела Патрокла. Ахейцы вынесли его из-под обстрела. Но непосредственно перед тем об обстреле не было речи. Вся предшествующая сцена крика Ахилла с раската рисует совершенно другую картину. А перед ней конец XVII книги, где Менелай с Мерионом, защищаемые с тыла Аяксами, уносят тело Патрокла из боя, этот конец не описывает обстрела — там идет рукопашная. Только значительно раньше, в том месте XVII книги, где Аякс Теламоний возмечтал об отправке за помощью к Ахиллу, подробно говорится об обстреле (XVII, 376, 628-648). Но поскольку всей суеты поисков Антилоха и передачи ему поручения (XVII, 634-643, 652-716) первоначально в тексте XVII книги не было, сцена выноса тела из боя, где Менелай и Мерион несут тело, а Аяксы с тыла защищают (XVII, 717-735), следовала сразу за сценой обстрела. Таким образом, логически продолжая те сцены, пятый отрезок примыкает к первому.
Этот пятый отрезок повествует о спасении Патроклова тела, уложенного на носилки, и о перенесении его, сопровождаемого плачущим Ахиллом, в ахейский стан. За этим отрезком естественно следует восьмой — ночное оплакивание тела. Здесь же Ахилл произносит свою клятву добыть доспехи Гектора и обезглавить его — так же, как еще 12 троянцев. Это, конечно, предполагает похороны Патрокла с их жертвоприношением 12 троянцев и терзанием тела Гектора 78. Пока же мирмидоны омыли тело Патрокла, умастили, предприняли действия, близкие к бальзамированию, и положили на одр.
Любопытная деталь: эпизод оплакивания начинается сообщением, что «ахейцы всю ночь, причитая и рыдая, оплакивали Патрокла» (314-315). Но дальше идет описание того, что по смыслу предшествовало этому (т.е. омовения, одевания тела и т.п.). Чтобы подвести этот случай под характерный для Гомеровского эпоса принцип ύστερον πρότερον (или принцип инверсии79), здесь переставленные части слишком разбросаны. А завершается сцена опять словами: «Всю ночь потом вокруг быстроногого Ахилла мирмидоны, причитая и рыдая, оплакивали Патрокла» (354-355).
По смыслу в конце отрезка эти строки уместны, а в начале — нет. К тому же в конце сообщение о бессонной и горестной ночи мирмидонов противостояло сообщению об ужине троянцев, начинающему следующий отрывок 80. Начальные строки явно скопированы с заключительных81 — они были восприняты как обобщающие, представляющие суть всего отрезка (хотя на деле они не обобщают всего отрезка); в духе обобщения мирмидоны заключительных строк обернулись в начале отрезка ахейцами. Все это склоняет к мысли, что отрезком оперировали как отдельным отрывком из другого текста, прежде чем вставили его в нынешний текст.
В плаче Ахилла есть еще одна несообразность. Он вспоминает, как обещал отцу Патрокла вернуть сына победителем, меж тем только что, в начале XVIII книги, в первом отрезке, Ахилл вспоминал противоположное предсказание Фетиды — о гибели сподвижника 82. Первое воспоминание согласуется с XVII книгой, второе — с XVI. Как эти несогласуемые между собой высказывания соединились в одной сюжетной линии? Очевидно, эта линия сама явилась результатом взаимного наложения разных версий.
Говоря о доспехах Гектора, Ахилл ни словом не вспоминает, что это доспехи, снятые тем с Патрокла, т.е. принадлежавшие раньше ему самому, Ахиллу. Между тем, по нынешней фабуле, Фетида уже рассказала ему (130-132), что в его доспехе величается Плетор. Этот факт говорит о том, что обе сюжетные линии — судьбы тела Патрокла и забот Фетиды об Ахилле и его новых доспехах — первоначально были независимы одна от другой, что они — разного происхождения. Если их разделить, изолировать друг от друга, то в линии с Ахиллом и телом Патрокла (т.е. в первом блоке) представление о доспехах Патрокла как чужих, заимствованных у Ахилла, не держится.
Правда, будь события реальными, Ахилл бы и не знал, что Гектор надел на себя снятые с Патрокла доспехи Ахилла: ведь Ахилл далек от места сражения. Но события происходят не в реальном мире, а в эпическом, а там обычно герои предполагаются осведомленными обо всем, что перед тем изложил певец и узнал слушатель (так называемая мотивация от аудитории, метакеноз)83. Так что неосведомленность Ахил-
ла приходится объяснять иначе: в сюжетной линии, представленной этими отрезками (блок судьбы тела Патрокла), подмены доспехов не было.
Этому выводу как будто противоречит конец пятого отрезка — две строки о том, что Ахилл посылал Патрокла в бой «с колесницей и с конями» (237-238), поскольку передача другу колесницы и коней, очевидно, сопровождала передачу доспехов. Но эти две строки совершенно отделены от предшествующих, составляя самостоятельную фразу, хотя и неполную. Видимо, это интерполяция, введенная вместе со следующим блоком — сценами, в которых участвует Фетида.
Таким образом, для XVIII книги было использовано завершение некой ранней версии «Патроклии»: Патрокл там погибал в своих собственных доспехах, великий Аякс с Менелаем и Мерионом вызволяли его тело из кутерьмы схватки и уносили в стан, а извещенный Антилохом о беде Ахилл безутешно горевал, встречая тело. Затем мирмидоны приводили тело в должный вид и во главе с Ахиллом оплакивали. Плача, Ахилл клялся отомстить Гектору и принести в жертву покойному голову Гектора и еще 12 троянцев — обезглавить их на похоронах. Это простое, незамысловатое завершение «Патроклии» было использовано для текста XVIII книги и при этом разбито на несколько кусков. А между кусками вклинились тексты иного происхождения.
Один из них, восьмой, однако, надо включить в ту же сюжетную линию, в тот же блок, что и рассмотренные три отрезка с образом и телом Патрокла, хоть в нем речи о Патрокле нет. В нем описывается вечернее совещание троянцев, явно параллельное ночному сборищу мирмидонов над трупом Патрокла в девятом отрезке. Параллельность подчеркнута противопоставлением: в то время как троянцы в поле вечеряли, а потом бодрствовали настороже (299, 315), ахейцы провели целую ночь, рыдая над Патроклом, — т.е. им-то было не до вечери и даже не до осторожности.
Критики давно уже отметили, что этот восьмой отрезок смотрится как неожиданный после седьмого. Странно, как троянцы сразу, вдруг, пришли в себя после панического ужаса, который нагнал на них крик Ахилла, после смятения, давки, гибели каких-то троянцев в суматохе. А тут троянцы спокойно распрягают коней и устраивают перед ужином совещание 84.
Поскольку для противопоставления отрезок девятый был искусственно ограничен спереди повторением последней фразы о мирмидонах, переделанной в обобщение об ахейцах, видимо, оба отрезка были сведены воедино уже потом. Однако в поэме оба — еще до введения отрезков с Фетидой. Это явствует из того, что в речах Пулидаманта и Гектора Ахилл представлен как готовый к отмщению. «Ныне от битв удержала Пелеева бурного сына ночь», — говорит Пулидамант, — а завтра он придет штурмовать город, «нагрянув с оружием» (267-269). По контексту же XVIII книги Ахилл еще безоружен, доспехи он получает лишь от Фетиды.
Некоторое подтверждение этой последовательности можно увидеть в том, что троянцы уже знают не только о появлении Ахилла («вновь показался» — стих 248), но даже о его решении возвратиться к боям («к брани восстал Ахиллес быстроногий» — стих 308). То есть отрезок шестой с клятвой Ахилла уже существовал к моменту создания отрезка пятого. Более того, очень возможно даже, что отрезок пятый (вечернее совещание троянцев) и стоял первоначально после шестого. А имитация заключительного стиха в начале шестого отрезка, возможно, и связана с таким переносом пятого — с места после шестого отрезка на место перед ним.
В «Илиаде» в целом анализируемый отрезок относится не к самому последнему пласту. Пулидамант в нем представлен слушателю очень подробно — с именем, отчеством, сведениями о рождении и характеристикой (249-253), тогда как в книгах, стоящих ближе к началу поэмы (XII и XIII), он действует без представления. Они явно позже этого блока XVIII книги85.
Б. Новые доспехи Ахилла. Очень резко выделяются из всей XVIII книги сцены с Фетидой — куски 2, 11 и 12, давшие всей книге название.
Первый из них примыкает к предшествующему с некоторым преткновением. В стихах 33-35 происходит частая и не совсем обычная смена подлежащего — субъектом действия оказываются то Антилох, то Ахилл и Фетида 86, причем Ахилл без повторения его имени и даже без подстановки местоимения выступает сначала субъектом придаточного предложения, а затем — главного. В его реакции на горькую весть сначала отсутствуют громкие крики: он упал наземь, терзал свои волосы,
стонал (все глаголы в имперфекте), и Н.И.Гнедич в своем переводе даже добавил от себя, что Ахилл «молча» простерся — в подлиннике этого нет, но напрашивается. А примыкающая непосредственно сцена с Фетидой начинается со слов «исступленно завопил» (глагол в аористе и даже без местоимения). Г.Дюнцер видел в этом просто способ изображения одновременных событий 87, но троянские пленницы выбежали из шатров на стоны Ахилла явно раньше, чем Фетида услышала его вопль. К.Генце пытается представить все как намеренный прием поэта — постепенное нагнетание экспрессии88, но этому противоречит различие глагольных времен. К тому же резко изменилась обстановка: в первом отрезке Ахилл лежал в полном отчаянии, вокруг вопили троянки и рядом обливался слезами Антилох, державший Ахилла за руку, чтобы тот не покончил с собой; во втором отрезке ни троянок, ни Антилоха нет (по крайней мере они не упоминаются), а Ахилл печально, но вполне трезво беседует с матерью89.
Все это можно рассматривать как результат стыковки текстов разного происхождения. Ряд исследователей и помещал здесь рубеж между окончанием «Патроклии» и «Гоплопеей»90.
В том же духе можно истолковать и начало беседы Фетиды с Ахиллом. Фетида застала сына простертым на земле (27), как его изображает предшествующий отрезок. Как же она умудрилась, «став» рядом (70), а не сев рядом, обхватить его голову (71)?! Правда, здесь возможно и другое толкование. И.Какридис предположил тут возможность прямого переноса некоторых деталей из «Эфиопиды» вместе с основной сюжетной линией. В оплакивании Патрокла и мести Ахилла за него Какридис уловил подражание оплакиванию Антилоха и мести за него в «Мемнонии» (вторая половина «Эфиопиды») и доказал первичность «Мемнонии» по отношению к «Илиаде». Прибытие Фетиды к оплакиванию Патрокла в XVIII книге повторяет ее появление в «Эфиопиде» к оплакиванию Ахилла, а в «Эфиопиде» Ахилл лежал на
погребальном одре, и Фетида могла стоя взять в руки его голову, как и положено близкой родственнице умершего 91.
Но и вообще в этом отрезке многое вызывает недоумение. Зачем Фетиду сопровождают ее сестры Нереиды? Ведь оплакивать предстоит пока не Ахилла, а лишь его друга Патрокла. Когда Фетида являлась в книге I на призыв сына, этой свиты с ней не было. Зачем Фетида просит Нереид сообщить своему отцу Нерею обо всем произошедшем? Он ведь в дальнейших событиях (да и в предшествующих) не участвует. Видимо, нужно просто как-то убрать Нереид со сцены. Пассаж с Нереидами уже давно объяснили как вставку — до интерполяции Фетида являлась к Ахиллу одна92. Плачущие Нереиды — это заимствование из эпизода смерти Ахилла. Только раньше этот источник видели в «Одиссее», где есть воспоминание (XXIV, 37) о смерти Ахилла 93, неоаналитики же заговорили о непосредственном заимствовании описания самого события — из «Эфиопиды»94. А сам список Нереид (39-49), отсутствовавший в арголидских рукописях, — еще более поздняя вставка, о чем говорит повторение предшествующего стиха в конце списка (49 = 39). Список этот, видимо, заимствован из «Теогонии» Гесиода (243-262), где он длиннее (не 33, а 50)95, хотя в «Илиаде» он использован с некоторыми искажениями (или, как можно сказать иначе о том же, использован творчески) 96.
В диалоге Фетиды с Ахиллом выясняется ключевое обстоятельство всех отрезков с Фетидой: в результате гибели Патрокла, получившего доспехи Ахилла, Ахилл лишен доспехов и не может ввязываться в бой. В реальности он мог бы, конечно, надеть другие доспехи — хотя бы Патрокла (раз доспехи Ахилла подошли тому, то и обратная подмена
возможна). Но в поэме такая мысль не допускается — вероятно, все-таки учитываются особые качества утраченных доспехов Ахилла, и подмена их простыми доспехами не подходит. Во всяком случае певцу нужно, чтобы Ахилл нуждался в новых доспехах и чтобы у Фетиды был повод отправиться к Гефесту. Соответственно, это подготавливается и в XVII книге: тут-то и появилась передача от Аякса через Менелая Антилоху поручения сообщить Ахиллу о гибели Патрокла и, что очень важно, доспехов. Ни Аякс, ни Менелай не рассчитывали на помощь Ахилла — это ясно из их высказываний во вставном куске: и тот, и другой четко утверждают, что выпутываться придется самим (634, 712). Собственно, Антилоха наставляли не ради прибытия Ахилла, а ради отбытия Фетиды.
В конце диалога с Ахиллом Фетида велит сыну не ввязываться в бой за тело Патрокла беззащитным, до ее возвращения с доспехами, а это, она обещает, наступит «завтра с восходом солнца» (XVIII, 136). И она действительно возвращается утром, с восходом солнца (XIX, 1-3). То есть ночь она провела у Гефеста. Ночью он по ее просьбе ковал доспехи. Однако в промежутке Гера велела солнцу закатиться (XVIII, 239-241), и всю ночь мирмидоны оплакивали Патрокла (314-355). Только после этого Фетида прибыла к Гефесту — следовательно, ночью? Нет, она прибыла еще днем: Гефеста она застала за работой, супругу его бодрствующей. Значит, либо это был уже следующий (за ночью) день, что противоречило бы обещанию Фетиды («завтра с восходом»), либо Фетида прибыла к Гефесту в тот же день, в который она распрощалась с Ахиллом. Но тогда надо считать, что в промежутке не было событий, перечисленных выше.
И никакие ссылки на присущий Гомеровскому эпосу «закон хронологической несовместимости» (параллельные действия изображаются как последовательные)97 не могут спасти положение. Во-первых, в Гомеровском эпосе все же есть случаи совместного изображения одновременных событий 98, а во-вторых, у певцов все-таки был ряд способов обойти эту трудность (указать «в ту пору» и т.п.)99. Во всяком
случае певец не нарушал последовательность событий — изображение ночного оплакивания Патрокла должно было следовать за визитом Фетиды к Гефесту, охватывая вечер и ночь. Все это еще раз подтверждает вывод, что линия от смерти Патрокла к его похоронам и линия подмены доспехов и заботы Фетиды о доставке новых происходят из разных источников и первоначально не предусматривали друг друга.
И действительно, вернувшись с доспехами от Гефеста к Ахиллу, Фетида застает его простертым у тела Патрокла и рыдающим (XIX, 4) — т.е. таким, каким она его нашла и оставила в начале XVIII книги (27, 70-71) и каким представляла его, будучи у Гефеста (461). Будто и не было в промежутке торжественного выхода Ахилла на раскат, его победительного крика и сопровождаемого им переноса тела в стан. Сделаны только поправки, учитывающие линию спасения и оплакивания тела Патрокла: в сцене возвращения Фетиды присутствуют мирмидоны и само тело Патрокла.
Словом, линия обеспечения Ахилла доспехами взамен утраченных взята из какой-то другой версии «Илиады». Это видно также из рассказа Фетиды Гефесту о предшествующих событиях войны (436-456). По ее рассказу выходит, что, отвергнув уговоры послов и отказавшись выйти в бой, Ахилл вручил Патроклу свои доспехи и послал его вместо себя во главе войска, т.е. «Патроклия» следовала сразу за «Посольством», как его результат, тогда как в канонической версии, дошедшей до нас, эти события разделены рядом битв, и «Патроклия» не является непосредственным следствием провала «Посольства», а представляет собой реакцию на военные успехи троянцев: они дошли до кораблей и начали их поджигать. Рассказ Фетиды издавна считается взятым из другой версии «Илиады»100.
Но ведь о том же говорится и в диалоге Фетиды с сыном. Ахилл еще до ее пророчества (95-96) рассуждает о своей близкой гибели и о связи ее с гибелью Гектора (89-93). Между тем, в «Патроклии» он утверждал, что мать ничего опасного ему не предсказывала (XVI, 50-51).
В отрезке о визите Фетиды к Гефесту представлена также и другая версия мифа о Гефесте. Гефест здесь вспоминает (395-397), как мать бросила его с неба, стыдясь его хромоты. Он винит ее в бессердечии, тогда как в нынешней «Илиаде» он любимец Геры (ср.: I, 571-596; XXI, 330-380), а с неба его сбросил Зевс за помощь Гере (I, 590-591) Другая версия «Илиады» вполне могла опираться на другой вариант мифологии.
Изготовление доспехов Гефестом (оно начинается со стиха 468) почти целиком сведено к работе над щитом: описание этого одного предмета заняло 120 строк (478-608), тогда как все остальные доспехи (шлем, панцирь, поножи) описаны в 4 строках (610-613). Вдобавок почти весь объем описания щита — это подробный рассказ о содержании его украшений. А почему остальные доспехи не украшены или украшения их не описаны? Как сообразил еще Зенодот, эта чудовищная несоразмерность описания объяснима интерполяцией текста о щите в песнь 102, что подтверждается частичным повторением начального стиха этого отрезка при возвращении к основному тексту, т.е. к речи об остальных доспехах (478 = 609).
То есть текст о щите — совершенно чуждая вставка в сюжет о Фетиде у Гефеста, взятая, как и предполагал У.Виламовиц 103, из какого-то более раннего произведения. Она ведь не сочинена специально для «Гоплопеи». Никакой тематической связи между изображениями на щите и «Илиадой» нет: в описываемых певцом изображениях нет ничего об Ахилле и вообще о событиях Троянской войны, нет кораблей, нет ссоры вождей, нет героев, в которых можно было бы опознать участников этой войны104.
Вместо этого представлены такие картины: основные стихии (земля, море, небо со светилами), далее два города, из коих в одном идет мирная жизнь (свадьба, судебный спор о пене за убийство), а другой
город осажден. Но это не осада Трои: город осаждают две рати, а не одна, состоящая из трех десятков отрядов, и вылазку осажденных возглавляют вместе Афина и Арес — в «Илиаде» они разделены враждой и находятся в разных станах, Афина — не в стане осажденных. Далее изображены три времени года (у древних греков различалось не 4 сезона, а 3 — по важнейшим земледельческим занятиям): пахота, жатва (на царском поле) и уборка винограда. Затем представлено нападение львов на стадо крупного рогатого скота, а этому противопоставлен мирный выпас овец. Наконец, Гефест изобразил специально устроенное место для хоровода, наподобие каменного лабиринта, и сам хоровод, т.е. праздник, а в довершение — вдоль обода — реку Океан, окаймлявшую обитаемый людьми мир. Странно, что Гефест, зная, для кого он кует доспехи, не изобразил на щите ничего, что бы как-то отражало род или характер или биографию героя, для которого щит предназначался.
Песталоцци, открывший в «Илиаде», особенно в сюжетной линии Патрокла, много следов влияния «Эфиопиды», в частности ее второй половины — «Мемнонии», предположил, что и описание щита взято оттуда: оружие Мемнона, изготовленное Гефестом, было очень известно, и описание его занимало изрядное место в «Мемнонии»105. Впрочем, в «Мемнонии» тоже нет прообразов для мотивов, присутствующих на щите, а описание оружия там дано в самом начале поэмы — Мемнон появляется уже в своем оружии и доспехах, которые были изготовлены Гефестом до того.
Вот разве что в происхождении Мемнона можно отыскать основу для космической тематики, представленной в ряде сюжетов щита. Мемнон — сын богини Эос и красавца Тифона, с которым Эос обитает у Океана. Выпросив у Зевса для своего мужа бессмертие, Эос не догадалась попросить для него и вечную юность — Тифон стал дряхлеть, ход времени неумолим. Небо, Океан, ход времени — таковы некоторые мотивы сказания об Эос и Тифоне и возможного эпоса о них, представленные на щите. Но такой эпос до нас не дошел и существовал он или нет, мы не знаем.
Щит Ахилла со всеми своими изображениями, как давно показано археологами, не есть сколок с некоего реального щита. Он является плодом воображения певца, хотевшего представить сказочно богатую и
великолепно изукрашенную вещь 106. Но в этой игре воображения было использовано знание реальных образцов.
Сопоставление щита Ахилла с другими в эпосе и с археологическими материалами подтверждает гипотезу о более древнем возрасте анализируемого текста по сравнению с другими описаниями. Щит Ахилла был большим и круглым, что характерно для «аспис» — щитов, применявшихся с конца VIII в. Но Ахиллов щит назывался «сакос» 107 — термином, применявшимся для более древних, дипилонских, щитов: с боковыми врезками. Минойско-микенская атрибуция его сюжетов ныне отвергнута, подтверждаются же в качестве образцов мотивы позднегеометрического времени, т.е. VIII в. (хоровод парней с кинжалами и девушек, при двух акробатах), а также мотивы ориентализирующего стиля (вторая половина VIII—VII в.) и их ассирийские и финикийские образцы (осада города с двух сторон, сцены со зверями, земля и небо, вообще картинное украшение доспехов и посуды) 108.
На щите же Агамемнона в XI книге (32-45) изображены Горгона и трехглавый дракон. Горгона и другие мифические чудища появляются в древнегреческом изобразительном искусстве в основном с VII в. — на щите Ахилла они начисто отсутствуют. То есть щит Агамемнона несколько моложе щита Ахилла. К еще более позднему времени относится щит Геракла из псевдогесиодовской поэмы «Щит». Образ этот создан в подражание гомеровскому щиту Ахилла, и автор повторяет многие гомеровские мотивы, но, добиваясь большей пышности, добавляет к ним свои. Это дракон, 12 змеев, война кентавров с лапифами (все эти мотивы в греческом искусстве бытуют с VII в.), схватка льва с вепрем, Персей, невеста на колеснице (эти мотивы — с середины VII в.), Мойры (этот мотив — с VI в.).
Таким образом, формирование стихов о щите, отнесенных «Илиадой» к щиту Ахилла, происходило в VIII в., стихов о щите Агамемнона
из «данайской» XI книги — в VII в., что согласуется с общей датировкой текстов «данайских» книг, а псевдо-гесиодовские стихи о щите Геракла были сочинены в VI в. О том, когда описание щита было включено в «Гоплопею» с Фетидой, археологические аналогии ничего не говорят. Но из текстологического анализа ясно, что это произошло гораздо позже формирования текстов, возможно, позже формирования не только первого текста, но и второго, хотя скорее всего до его соединения с завершением «Патроклии».
Прежде, чем приступить к анализу других сюжетных блоков XVIII книги (иначе говоря, других ее напластований), нужно отвлечься для более широкого рассмотрения основной темы данного блока — подмены доспехов.
В. Подмена доспехов. Вообще подмена доспехов (в немецкой научной традиции неточно называемая Waffentausch) создает и в других песнях трудности для восприятия и одновременно отправные пункты для анализа. Идея выступления Патрокла в доспехах Ахилла была подсказана в XI книге Нестором, как он утверждал, ради вящего устрашения троянцев — авось примут Патрокла за Ахилла. Идея эта была реализована в XVI книге, а ее последствия сказываются в XVII-XVIII книгах и в XXII.
Еще Лахман заметил, что переданная Патроклу вместе с доспехами колесница Ахилла плохо вписывается в контекст. Один из коней в схватке Патрокла с Сарпедоном убит (XVI, 467-469). Между тем по другим местам «Илиады» известно, что чудесные кони Ахилла Ксанф и Балий — дар богов, и, рожденные Гарпией от ветра, они быстры, как ветер, и бессмертны (XVI, 148-151, 864-865; XIX, 400). Чтобы согласовать смерть Патроклова коня с бессмертием коней и, соответственно, с получением упряжки от Ахилла, пришлось в описание ее передачи Патроклу (152-154) и боя (470-475) ввести оговорку: убитый Педас был трофейным конем и в упряжке всего лишь пристяжным109. Пристяжные кони — редкость в «Илиаде»: еще раз пристяжной участвует только в сцене спасения Нестора Диомедом (VIII, 80-117), но там падение пристяжного играло существенную роль в сюжете, а здесь — никакой роли: Патрокл еще до того спрыгнул с колесницы и сражался пешим110. Кроме того, у Патрокла остается полный комплект: два коня запряжены в колесницу. Вот если убрать бессмертных коней (предположить их отсутствие), тогда положение Патрокла перед
самой его победой над Сарпедоном отчаянное — колесница выведена из строя111.
Лахман также обратил внимание на противоречие в изображении судьбы доспехов Патрокла при его гибели. Перед смертью героя бог Аполлон ударил его в спину могучей дланью — так, что с героя свалились доспехи: покатился шлем, щит упал наземь, панцирь, расстегнувшись, оставил героя беззащитным перед смертельными ударами копий Эвфорба и Гектора (791-804). Доспехи сорвали боги, — говорит и сам умирающий (846).
Как заметил П.Кауэр112, все это согласуется с мифологическим представлением, что и первые доспехи Ахилла были подарком богов, унаследованным от отца, и что они придавали герою неуязвимость113. Боги должны были сорвать с героя эти доспехи именно потому, что они непробиваемы для смертных. Правда, в «Илиаде» это представление не сформулировано отчетливо, но ощущается. Так, Ахилл жалуется матери, что остался без доспехов. Но ведь он мог бы надеть доспехи Патрокла: как уже отмечено выше, раз тому подошли доспехи Ахилла, то и Ахиллу пришлись бы впору доспехи Патрокла. Но они не годятся. Почему? Да потому, что они не чудесные: не придают герою неуязвимость — ту самую, которой Ахилл и славился в мифе и для которой предусматривались и другие основания (закаление в детстве огнем или купание в Стиксе).
Итак, доспехи сорваны богами. Противоречие, замеченное Лахманом, состоит в том, что вскоре после этого Гектор, отогнав Менелая, снимает с Патрокла доспех (XVII, 125), и далее Зевс осуждает Гектора за то, что тот доспехи с головы и плеч Патрокла «недостойно» сорвал (205-206). Будто не божество скинуло с Патрокла доспехи, будто в них он был убит. Так что выходит, что это простые, не чудесные доспехи! Лахман разрешал это противоречие атетированием деяний Аполлона (именно их он считал интерполяцией), и в этом за ним следовали Г.Кёхли, Г.Дюнцер и другие.
Объединив все эти наблюдения с собственными, Т.Берг пришел к выводу, что вообще в исходном тексте не было подмены доспехов
(передачи их Ахиллом Патроклу) и всех ее последствий, что все это одна большая система интерполяций. Этот вывод приняли виднейшие аналитики: С.А.Набер, Б.Низе, А.Фик, Э.Г.Мейер, Л.Эрхардт, К.Роберт, Г.Финслер, У.Лиф, У.Виламовиц, Э.Бете, П.Кауэр.
В самом деле, Патрокл выпросил у Ахилла его доспехи, чтобы обмануть троянцев — устрашить их обликом Ахилла. Но маскарад этот не удался: троянцы не приняли Патрокла за Ахилла, и Гектор знал, что это Патрокл, а в тексте нигде не отмечено, что маскарад не удался. Все ведут себя так, будто его и не было. Для решающей битвы Ахилла с Гектором подмена доспехов и вся «Гоплопея» не имеют никакого значения. Доспехи Ахилла на Гекторе в сущности не интересуют певца. И Ахилл безразличен к возвращению своих доспехов. А новые доспехи Ахилла? После торжественного и пространного введения этих доспехов в фабулу интерес к ним исчерпан. Между тем, после победы над Гектором у Ахилла оказалось два набора божественных доспехов — что он с ними будет делать, как использовать, не указано, да и придумать трудно.
Набер заподозрил в интерполированности, в частности, сцену использования трофейных доспехов Гектором (XVII, 184-219). Начинается сцена с того, что Главк упрекнул Гектора в трусости. Оскорбленный Гектор предложил Главку полюбоваться тем, как его обвинение сейчас будет опровергнуто. Но вместо ожидаемого броска в бой побежал в тыл — догонять тех, кто уносил трофейные доспехи, принадлежавшие сперва Ахиллу, затем Патроклу. Уже одна эта неловкость позволяет предполагать здесь вставку. Конечно, эта вставка — надевание Гектором трофейных доспехов — тоже предполагает волшебные качества Ахилловых доспехов. Действительно, как только Гектор надевает их на себя, «преисполнились все его члены силой и крепостью» (XVII, 211-212). Но ведь Гектор не нуждался в чем-либо подобном: уже перед тем у него самого был шлем, подаренный Аполлоном (XI, 352-353)114!
К тому же вскоре Гектор громогласно обещал отдать любому, кто захватит тело Патрокла, половину трофейных доспехов, оставив себе лишь другую половину (XVII, 229-232). Что это значит: половину доспехов? Как делить?115 Невероятно, чтобы это было сказано о доспехах, которые уже на Гекторе. Скорее всего, речь идет о доспехах,
уносимых служителями Гектора в город (если не о тех доспехах, что мыслятся еще на Патрокле!) 116.
Очень важную особенность подметил Бете: ни меча, ни копья Ахилл не передал своему любимцу. Относительно копья это даже специально мотивировано его неподъемностью для других героев. На деле просто копье еще должно фигурировать в сцене умерщвления Гектора. Но ведь и меч не отдан Патроклу, вручены только оборонные доспехи Ахилла — щит, панцирь, шлем, поножи (XVI, 131-138, 793-804; XVIII, 459-460, 608-612); они потом упоминаются вместе (XIX, 369-386) и по отдельности (XX, 259-272; XXI, 164, 592-594; XXII, 313-316). Только защитное вооружение! Почему же только защитное? Да потому, очевидно, что, происходя из божественного арсенала и обладая волшебными свойствами (XX, 264-266; XXI, 164-165, 592-594), они должны были обеспечить Патроклу неуязвимость в бою с людьми, перенести на него неуязвимость Ахилла117. Естественно, чтобы его убить, понадобился бог118. Можно и иначе повернуть эту констатацию: богам было неугодно распространение благ, пожалованных сыну богини, на простых смертных, и они не потерпели, чтобы Патрокл пользовался доспехами Ахилла и обладал его неуязвимостью.
В конечном счете многие события оказались здесь логически связаны в единую систему: Ахилл очутился на время без доспехов, значит, неспособен отбить тело Патрокла у врагов обычным способом, значит, надо было вывести его на помощь войскам не как воина, а в ином качестве и под специальной божественной защитой. Чтобы возвратить Ахиллу неуязвимость, нужно было снова обеспечить его доспехами, а для этого пришлось направить Фетиду к Гефесту. И т.д.
Какое событие из этой системы было тем звеном, ради которого была произведена интерполяция всей системы, очень трудно определить. Большинство исследователей считало, что целью было введение в поэму «Гоплопеи» 119. Виламовиц сузил цель до введения текста о щите. Ведь именно щит и только он описан подробно, а в ответе Ириде Ахилл специально упирает на отсутствие щита. Отсюда Виламовиц заключал, что у певца имелась заготовка, которая ему очень нравилась, — отрывок
о щите, и ради того, чтобы ввести этот отрывок в поэму, он и задумал все предприятие120. Н.Веклейн ехидно заметил, что это все равно, как, найдя пуговицу, заказать к ней сюртук 121.
Бете выдвинул другое объяснение: подмена доспехов и «Гоплопея» введены для того, чтобы оправдать и подготовить задержку Ахилла перед возвращением к боям, паузу в сражениях, а эта пауза нужна для того, чтобы в ней поместить книгу XIX — «Отречение от гнева». В этой книге были соединены и согласованы две сюжетные линии, противоречившие друг другу — линия «Посольства» (через книгу IX) и линия «Патроклии» (через XVI). Таким образом, соединением этих двух сюжетных линий и вызваны к жизни подмена доспехов и их
изготовление Гефестом — «Гоплопея» (книга XVIII) 122.
Однако «Отречение от гнева» умещено, как в рамку, между прибытием новых доспехов (начало XIX книги) и ополчением Ахилла — надеванием этих доспехов (конец XIX книги), т.е. выглядит чуждой вставкой в эту естественную череду событий. А надо ли задерживать Ахилла ради отречения от гнева, т.е. ради примирения с Агамемноном? Ведь такое примирительное собрание само есть достаточный повод для задержки, да и проведено оно уже после отвоевания тела Патрокла.
Кауэр, развивая аргументацию Виламовица, перенес, однако, акцент на другое звено: по его мнению, вся система развилась из образа Ахилла, одним лишь обликом своим и криком отгоняющего троянцев от трупа друга, — идея сделать Ахилла безоружным напрашивалась123.
Но это предположение подразумевает, что выход Ахилла на раскат уже имелся в XVIII книге до введения в нее блока с Фетидой, т.е. до «Гоплопеи» в собственном смысле и подмены доспехов. Так ли это? Нет, тут последовательность противоположная. Повествуя о выходе Ахилла на раскат, певец сознает противоречие этого с запретом Фетиды (ведь Фетида велела сыну не ввязываться без доспехов в бой за тело друга), и певец вводит в рассказ о выходе Ахилла оговорку: хоть Ахилл и вышел к войскам, но с ними не смешивался (215-216). И защита его плеч эгидой Афины подразумевает, что на нем нет доспехов. Со своей стороны, весь рассказ о Фетиде не предполагает выхода Ахилла
на раскат: вернувшись от Гефеста, она застает Ахилла простертым у трупа друга — таким же, каким оставила. Значит, выход Ахилла на раскат введен позже блока с Фетидой, позже подмены доспехов.
Так в чем же причина пополнения «Патроклии» (и ее дальнейшего развития) мотивом подмены доспехов (и связанной с ним «Гоплопеей»)? Видимо, Виламовиц был не так уж неправ, только он неправомерно сузил ту заготовку, которую певец непременно хотел ввести в поэму, — сузил до описания щита. На самом же деле, у певца, как можно судить по следам в рассказе Фетиды, была в наличии вся система мотивов, связанных с подменой доспехов. У него была другая версия «Илиады», и ему хотелось обогатить свою поэму поэтическими находками обеих версий — надеть оба сюртука, если применить сравнение Веклейна.
Конечно, возникает вопрос: а чем там, во второй версии, было функционально обосновано такое развитие сюжета — с подменой доспехов и «Гоплопеей»? Не располагая всей версией, ответить трудно. Возможно, что там «маскарад» имел успех. Или там отчетливее выступали волшебные качества доспехов — неуязвимость носителя. Или над доспехами висел злой рок, и они приносили смерть всякому, кто их надевал, — Патроклу, Гектору и Ахиллу (догадка К.Рейнгардта)124. Но, может быть, просто описание доспехов было более полным — достаточным, чтобы стать центром тяжести всей системы. Не исключено, что правы были ранние критики, и оттуда, из второй версии, взята липа «Гоплопея», а подмену доспехов она породила уже здесь.
Г. Битва за тело Патрокла и Ахилл. Два отрезка, третий и пятый, как уже говорилось, тесно связаны между собой тематически и стилистически. От смежных же они отделяются, и уж совершенно не согласуются с той ситуацией в конце XVII книги, которую продолжали отрезки спокойного завершения «Патроклии».
Еще Лахман видел их противоречие с концом XVII книги125, но конец этой песни он брал обобщенно. Между тем, как выше было показано, продолжение линии Патрокла в XVIII книге тематически примыкает не к самому окончанию XVII книги, а к предшествующим сценам. Завершающие их слова нетрудно представить как окончание эпизода: «Так... они уносили Патрокла из боя» (735). После этой фразы, которую можно рассматривать как логическое завершение эпизода, т.е. когда ожидается уже переход к другому эпизоду, вдруг введено добавление: «но бой возрастал по следам их» (с заполнительным
полустишием впереди: «...к стану судов мореходных»). И за этим следует еще один, уже по-новому, конечный отрезок XVII книги, который резко отличается от предшествующего.
Там Менелай с Мерионом, высоко подняв труп, уносили его из боя, а оба Аякса защищали их с тыла от троянцев, и те, следуя за ними, не дерзали подступить к телу. А здесь, хотя зачем-то снова описаны отступающие перед натиском врагов Аяксы, троянцы выглядят иначе: у них впереди Гектор с Энеем, перед которыми с воплем бегут ахейцы, забывши военную доблесть и бросая оружие. Брошенное ахейцами оружие усеяло ров (760) — до рва они, стало быть, уже добежали. В первом отрезке о паре Аяксов говорится во множественном числе, а второй отрезок использует для тех же целей двойственное число. В Гомеровские времена грамматические правила допускали то и другое оформление речи о парных предметах (или субъектах), но не в одном же пассаже! Конечно, эти отрезки принадлежат разным певцам.
Зачем потребовалось наращивать эпизод с выносом тела из боя? Очевидно, чтобы изменить заключительную ситуацию битвы: вместо успешного выноса тела, за чем следовала траурная встреча его с Ахиллом, потребовалось ухудшить положение ахейских героев, несших тело, чтобы появилась нужда в помощи Ахилла.
Именно эту линию продолжает третий отрезок XVIII книги (149-164). В нем выясняется, что ахейцы, бежавшие от Геракла, уже достигли берега и кораблей, что героям не удалось вынести труп из боя, что Геракл уже трижды хватал Патрокла за ноги, Аяксы же его отбивали, но он не отступал, и им не удавалось прогнать его прочь.
Вот в этой обстановке и вышел Ахилл к раскату ахейской стены (это уже пятый отрезок XVIII книги), стал надо рвом и, не мешаясь с ахейским войском, показался народу во всем своем величии — с пламенем, зажженным Афиной вокруг его головы, с эгидой богини на плечах. Оглушительным криком он внес смятение в троянские толпы. По-видимому, герои, несшие тело, все-таки не донесли еще тело до рва, так что либо ахейцы, добежавшие до берега, оторвались от них, либо берег и корабли мыслились не конкретно, а как общее обозначение ахейского стана. Так или иначе, но крик Ахилла, усиленный голосом Афины, отпугнул троянцев и позволил ахейским героям внести тело в стан.
Одна деталь подтверждает предположенную здесь хронологическую позицию этих отрезков после простого завершения линии Патрокла. В этой линии содержалась клятва Ахилла принести в жертву на похоронах 12 троянцев (336-337). А здесь в конце отрезка, после величественного описания крика Ахилла, есть странное изолированное сообщение:
«Тут средь смятения, от собственных коней и копий, двенадцать сильных погибло троянских мужей» (230-231). Для иллюстрации гибельности Ахиллова крика сообщение чересчур мелко, да и по стилю отличается от масштабности всего описания. Вот если певец имел уже в перспективе клятву Ахилла, тогда его готовность приписывать Ахиллу гибель безымянных троянцев порциями по 12 человек психологически понятна.
О хронологических отношениях выхода Ахилла на раскат к сценам, в которых участвует Фетида, уже говорилось: выход Ахилла введен позже этих сцен.
Можно лишь догадываться, зачем понадобилось вмешательство безоружного Ахилла в бой за тело Патрокла, если по ранней версии ахейцы обходились без Ахилла. Но догадки эти не так уж беспочвенны. Во-первых, Ахилл — повелитель и друг Патрокла, отправивший его в бой, на гибель. Так что участие Ахилла в вызволении тела Патрокла, хоть и не предусматривавшееся первоначальным вариантом сюжета (там спасителем был Аякс), само напрашивается и в общем понятно; непонятен лишь повод для этого. Во-вторых, хоть Фетида и не мотивировала свою задачу необходимостью отвоевывать тело Патрокла, сама отправка Фетиды за доспехами для Ахилла все же породила идею о стремлении Ахилла немедленно в бой, а тем самым — и предпосылки для его активизации в эпизоде спасения тела друга. А то получается несуразно: такой великий герой, рвущийся в бой, а тело друга спасают без него. Правда, он, по этой версии, лишился доспехов, но все же его бездействие должно производить скверное впечатление. В-третьих, Аякс и Менелай теперь ведь уже посылают Антилоха к Ахиллу. Посылать им его больше незачем, как чтобы звать его на помощь. А коль зовут, пусть и без надежды на успех, естественна все-таки идея реализовать его прибытие. Вот и реализовали — без доспехов и даже без оружия (хоть оружие-то у него было!). Но с чудесной помощью Афины.
Каким образом Афина оказалась рядом с Ахиллом, несмотря на запрет Зевса богам вмешиваться в войну, наложенный им в VIII книге? Видимо, надо связать с данной чередой интерполяций отрезок из XVII книги (543-596), где сам Зевс посылает Афину взбодрить данаев, сражавшихся за тело Патрокла. Одетая в багряный облак, она сошла на землю и в облике Феникса явилась Менелаю. Одновременно в облике Фенопса к Гектору явился Аполлон.
Д. Вмешательство Геры. Афина появляется при Ахилле как-то внезапно и в контексте XVIII книги немотивированно: по нынешнему составу XVIII книги всю подготовку выхода Ахилла на раскат проводила
Гера, которая, в отличие от «данайских» книг V и VIII, Афину на сей раз не звала. А без зова Афина и знать не могла о выходе Ахилла на раскат: ведь дело это готовилось в тайне от Зевса и прочих богов! Итак, в подготовке выхода Ахилла участвует Гера без Афины, а в выходе — Афина без малейшего упоминания Геры. Это говорит о том, что эти отрезки — четвертый и пятый — сочинялись разными певцами.
Даже в изложении выхода Ахилла к войскам его поведение мотивируется не советами Геры, переданными Иридой, а запретом матери, наложенным перед тем. Советы Геры обходятся молчанием, будто их и не было. Это говорит о том, что когда создавался отрезок с выходом Ахилла на раскат, советов Геры и в самом деле в поэме еще не было. Отрезок с ними, т.е. четвертый в XVIII книге, включен позже126. Еще один аргумент этого вывода: в той же речи Ахилла, где он ссылается на запрет матери, он, говоря об отсутствии доспехов, специально останавливается на отсутствии щита: щит, мол, ему подошел бы только один — Аяксов. Но Аякс и сам в бою. Других доспехов он по отдельности не упоминает. Такое выделение щита из доспехов, видимо, сделано с прицелом на выдающуюся роль щита в описании доспехов, изготавливаемых Гефестом127. То есть четвертый отрезок сделан и после сцен с Фетидой, и после этой вставки о щите в «Гоплопею».
Он позже и предшествующего (в тексте книги) отрезка об отчаянном положении ахейских героев на поле брани — примыкает к нему через поправку к рассказу об успехах Гектора: «он бы (Гектор) захватил (тело Патрокла)..., если б Пелиду вихреподобная Ирида» и т.д. Тем самым вмешательство Ахилла откладывается и превращается в результат советов Геры.
Зачем отправку Ириды нужно было скрывать от Зевса? По-видимому, действовать надлежало тайно потому, что, по ощущениям певца, еще действовал запрет богам вмешиваться в войну на той или иной стороне, наложенный на них Зевсом в «данайской» VIII книге. С этим запретом приходилось считаться и в XIII книге, когда Гера обхаживала Зевса, усыпляя его, а снят этот запрет будет только в XX книге — перед Битвой богов.
Характеризуя отправку Ириды Герой к Ахиллу как несомненную интерполяцию, связанную с последующей пербранкой между Зевсом и Герой, Виламовиц добавил, что цели этой интерполяции ему неясны. «...Тщетно я задаюсь вопросом, чего добивался интерполятор. Очень неприятно предполагать здесь всего лишь его причуду, но интерполяция от этого не становится менее очевидной»128. Однако непосредственная цель вставки не так уж туманна: выдвинуть Геру на первый план. Она, а не Афина, должна стать инициатором важнейшего события — возвращения Ахилла в битву.
Это подтверждается двумя небольшими отрезками, вставленными далее, седьмым и десятым.
Седьмой связан с четвертым и десятым активностью Геры — связь
эта очевидна для многих критиков 129. В этом отрезке Гера велит солнцу закатиться досрочно, раньше времени. Как отмечает У.Лиф, день был «столь перегружен нагромождением событий (из-за разрастания поэмы), что вряд ли можно без улыбки называть этот конец преждевременным» 130. Зачем же все это придумано? По смыслу отрезка — чтобы ахейцы смогли отдохнуть от утомившего их сражения. Но ведь перед тем бежали как раз троянцы (от крика Ахилла), а после заката Пулидамант говорит, что только ночь удержала Пелида от немедленного наступления. События XVIII книги явно не дают оснований для того, чтобы Гере прибегнуть к такому чуду. И критики недаром атетируют этот отрезок 131, однако это не лучшее решение.
Истинную мотивировку находим в «данайских» книгах XI и XVII. В XI книге Зевс через ту же Ириду обещает Гераклу, что даст ему побеждать, доколе троянцы не дойдут до ахейских кораблей, и что будут троянцы побеждать до самого заката солнца (XI, 194-209). Это обещание повторено в XVII книге (453). В XVIII же Гера, перехитрив Зевса, подобно тому, как она это сделала с рождением Геракла (XIX, 96-133), — перенесла закат солнца, устроила досрочное окончание дня и тем сократила время троянских побед, кардинально пресекла успехи Гектора. Не ясно ли, что вставка сделана для вящей славы Геры, которая коварством своим и решения Зевса извращала?
В десятом отрезке Зевс упрекает Геру за то, что она подняла Ахилла в бой. А разве сам Зевс был против этого? Нигде не видно, чтобы он собирался удерживать Ахилла от боев или спасать Илион от неминуемой гибели. По этим основаниям отрезок атетировали многие критики132. Упрек нужен только для того, чтобы событие, которое придает всему сюжету дальнейшее движение, было определено устами самого Зевса как дело рук Геры. И, конечно, чтобы логически завершить тему ее обмана: коль скоро Зевс был обманут, нужно показать, что обман выявлен и что Зевс за это на супругу гневается.
Возвеличивание Геры в этих трех отрезках контрастирует с осуждением Геры в рассказе Гефеста Фетиде (одиннадцатый отрезок, уже рассмотренный выше). По-видимому, это беспардонное и самоцельное возвеличение Геры как-то связано с ее важной ролью в «данайских» книгах и побуждает предполагать, что в создании этих отрезков тоже участвовал некий локальный центр ее культа — Аргивский Герей или Герей на Самосе.
При разрастании текста книги вносились поправки в старый текст: роль покровительницы Ахилла передана от Афины Гере. Это очень схоже с таким же переходом в XXI книге, где помощь Ахиллу в битве с рекой, оказанная Афиной, была вытеснена помощью Геры — при введении Битвы богов и боя Гефеста с рекой. Здесь, очевидно, осколки той же крупномасштабной операции.
В целом XVIII книга вырисовывается как продолжение XVI-XVII. Здесь затухающая «Патроклия» наращена дополнительными эпизодами, особенно связанными с подменой доспехов, но также и с введением помощи богинь — Афины, а затем Геры (рис. 14). Отрезки текстов от «Патроклии» и куски с Герой — очень короткие (первые — в совокупности 82 строки или, с троянским эпизодом, 154, вторые — 55), и лексико-статистическую характеристику книги определяют не они, а сцены с Фетидой (362 строки). Это они здесь обеспечиваю! подавление этнонимов «аргивяне» и «данаи» этнонимом «ахейцы». Таким образом, либо формальное родство этой книга с XXII оказывается случайным, либо секрет его скрыт в предыстории сцен с Фетидой, в происхождении всего сюжета подмены доспехов — в какой-то связи этого комплекса с материалами XX-XXII книг.
4. Главный подвиг. Теперь в «ахейской» «Ахиллеиде» осталась не рассмотренной только одна книга, «сугубо-ахейская», повествующая
о главном подвиге Ахилла — отмщении за Патрокла, конечной победе над Гектором.
А. Границы. Среди критиков XXII книга славится как одна из самых цельных в «Илиаде» 133. К этой оценке унитариев присоединяются даже завзятые аналитики 134. Это, однако, не мешает тем и другим подвергать сомнению целый ряд мест книга как чуждых основному ее тексту, ее ядру. Особенно сосредоточились нарекания на начале и конце книга.
Уточним границы книга. Я имею здесь в виду переход от одной из 24 книг канонического деления к основному блоку составляющего ее текста.
Череда эпизодов предшествующей книги оканчивается Битвой богов, а эта Битва завершается удалением богов на Олимп и их успокоением там. Конечная фраза: «Так небожители бога, сидя на Олимпе, вещали» (XXI, 514). Но до последних строк XXI книга нынешнего деления — еще почти сотня строк. Здесь продолжается аристия Ахилла: он приближается к воротам Илиона. Непосредственно за Битвой богов следуют строки о вступлении Аполлона в город (515-525). М.Шмидт считал их добавочной концовкой для отдельной рецитации Битвы богов 135. Но для отдельной рецитации обособление Аполлона от остальных богов как раз не требуется. Кроме того, с завершением Битвы богов эти строки не согласуются: там сказано, что бога уже сидят на Олимпе, а здесь говорится, что Аполлон вступил в город троянцев, а прочие боги — те да, возвратились на Олимп и уселись вокруг Зевса (518-520). Это явная поправка к завершению Битвы богов.
Чем мотивировано вступление Аполлона в город? Ссылкой на его заботу о том, чтобы ахейцы не взяли судьбе вопреки город в тот же день (516-517). Это как раз то самое опасение, которым в XX книге Зевс мотивировал свое разрешение богам вмешиваться в войну самим — начать Битву богов. То есть как там оно исполняло функцию включения Битвы богов в текст поэмы, так здесь — функцию выключения этого эпизода. С Битвой богов и ее обрамлением покончено, и три рифмованных стиха (523-525: Рнукен, dцукен, hизкен), чрезвычайная
редкость у Гомера, служат формальной каденцией и дают критикам сигнал о том, что здесь крупная тема действительно завершена136.
Однако за этой, столь, казалось бы, эффектной концовкой есть продолжение и, более того, есть необходимость продолжения, которое бы изменило ситуацию. Для успокоения тревоги Зевса о судьбе Илиона и впрямь достаточно, чтобы Аполлон оказался в городе, среди его защитников. Но этого недостаточно для нормального развития аристии Ахилла, военной конфронтации Ахилла с Гектором. Аполлон должен быть при Гекторе, а Гектор — вне Трои. Нужно вернуть Аполлона на Илионскую равнину. Вернуть, поскольку он был послан туда Зевсом помочь Гектору еще до снятия запрета богам — послан в XV книге (220-261, 354-365) и в XVI книге (666-683), был там в XVII книге (320-333, 582-590). И далее он еще будет нужен — для столкновения с Ахиллом в эпизоде с Агенором, а также потому, что в последнем бою будет при Гекторе (203-204, 203, 220). Итак, нужно вывести Аполлона из Трои.
Для этого сделана вставка — пассаж о Приаме, который, завидев с башни приближающегося Ахилла в погоне за троянцами, сошел на землю и приказал держать ворота распахнутыми настежь, пока все троянцы не вбегут в город, и вовремя закрыть ворота перед Ахиллом. Пока троянцы забегали в город, Аполлон выскочил навстречу Ахиллу (XXI, 526-539). Вставкой этот пассаж приходится признать но двум основаниям. Во-первых, Приам здесь увидел Ахилла и сошел с башни на землю, а дальше (XXII, 25-35) Приам снова «первым увидел» Ахилла, и притом опять с городской стены, вскрикнул и завопил. То ли пассаж о закрытии ворот взят из другого варианта поэмы, то ли один из этих схожих пассажей сложен по образцу другого137. Во-вторых, за первым из этих пассажей опять следуют стихи об Ахилле (540-543), и говорится в них об Ахилле только местоимениями, а они после упоминаний об Аполлоне непонятны — к кому относятся? «Он» гнал троянцев, в «нем» сердце пылало, «он» алкал славы. По синтаксическим условиям, это Аполлон, по смыслу же — Ахилл. Смысл согласуется с синтаксисом, если пассаж о Приаме и Аполлоне изъять138.
Сделана ли эта вставка ради эпизода с Агенором, начинающегося со стиха 546 (сразу же за пассажем о неназванном Ахилле), или ради
более отдаленной помощи Аполлона Гектору? Скорее, ради эпизода с Агенором: в этом эпизоде участие Аполлона — более конкретное и пространно изложенное. Кроме того, именно в эпизоде с Агенором отчетливо указана цель Аполлона предотвратить взятие города Ахиллом вопреки судьбе, да и эпизод этот гораздо ближе, так что противоречия в местонахождении Аполлона были бы заметнее.
Что же до пассажа о неназванном Ахилле, то по смыслу он продолжает Битву с рекой, где часть троян направлялась к городу139, а по форме требует перед собой непременно стихов об Ахилле и может стоять также после стиха 525. В этом случае они ликвидируют финальное звучание рифмованной концовки и, продолжая Битву с рекой, дают аристии Ахилла последнее обрамление, доводя ее — через крайние пассажи обеих смежных книг (XXI, 606-611; XXII, 1-6) — до Гектора, оставшегося одиноко стоять перед Скейской башней в ожидании Ахилла. Если удалить весь эпизод с Агенором, все его части, то непосредственно за этим идет второй пассаж о Приаме, увидевшем Ахилла со стены.
Э.Бете придает вставке о Приаме на граде гораздо больший объем, чем намечается здесь: он трактует весь текст между обеими сценами с Приамом (XXI, 527а — XXII, 266) как одну большую вставку, опираясь на сходство первых строк этих эпизодов 140. В таком ракурсе рассмотрения есть свой резон, но ограниченный: при нем улавливается лишь последняя стадия формирования этого текста (вполне, однако, реальная).
Учитывая разные окончания предшествующей темы, можно сказать, что у решающего эпизода о поединке Гектора с Ахиллом есть два варианта начала, и оба начинаются со сцены, в которой Приам смотрит с городской стены (или башни) на приближающегося Ахилла (XXI, 526 и XXII, 25)141: один включает эпизод с Агенором (и мелкие обрывки, завершавшие Битву богов и аристию Ахилла), другой — без этого эпизода (соответственно, указанные обрывки отходят к предшествующему тексту). В первом Ахилла пытается отразить сначала Агенор, во втором — сразу Гектор. Эпизод с Агенором, как уже определено выше, представляет собой репетицию (и, видимо, копию) начала поединка Гектора с Ахиллом. Он принадлежит к этой теме.
Таким образом, несмотря на то, что продолжение предшествующей темы заходит в книгу XXII (до стиха 6 включительно), а истинное начало темы поединка находится еще дальше в ней (XXII, 25), все же к ней принадлежат и многие стихи XXI книги: эпизод с Агенором (XXI, 544-605; XXII, 7-24) и вводящий его пассаж с Приамом (XXI, 526-539).
Теперь об истинном, т.е. тематическом, конце книги. Тематический конец книги наступает задолго до последних стихов XXII книги канонического деления, потому что завершающие ее плачи родных Гектора (404-515), как уже было показано выше, предваряют и повторяют аналогичные плачи конца XXIV книги. Они введены под влиянием тех после создания основного текста книги. Итак, вот истинные пределы этой книги: 25-403.
Б. Атетезы. Первое появление Приама наверху града в художественном отношении нелогично и более понятно как отражение второго появления его в этой позиции, потому что служит подготовкой эпизода с Агенором, а к Агенору Приам не имеет никакого отношения. Зато второе появление Приама вполне логично: при виде Ахилла он начинает уговаривать Гектора укрыться в городе, и ему вторит Гекуба — это естественное введение к размышлениям Гектора в преддверии поединка и образует с ним один эпизод (XXII, 25-130). Стенания Приама и Гекубы хорошо оттеняют решимость Гектора противостоять Ахиллу.
Однако весь этот эпизод, рисующий Гектора полным «несмиримого мужества» (96), не очень вяжется с дальнейшим текстом, где со слов «и взял его страх» (136) начинается рассказ о его бегстве от Ахилла142. В самом деле, эпизод легко вычленяется: перед ним (если удалить эпизод с Агенором) стоят строки о Гекторе, который остался ожидать Ахилла у ворот, «как скованный гибельным роком» (5-6), а после этого эпизода сказано: «Так размышляя стоял, а к нему Ахиллес приближался, грозен, как бог Эниалий...» и т.д. (131-132). Нетрудно представить, что слова «Так размышляя» заменили какое-то другое выражение, и весь текст гладко смыкается, оставляя вне повествования весь эпизод психологической подготовки к поединку (со стенаниями родителей и монологом Гектора). Чуждость этого отрезка контексту опознается и по такой детали: можно было бы ожидать, что в своих колебаниях Гектор припомнит предостережения родителей, но этого нет143.
Поскольку критики осознанно или неосознанно придерживались эстетических критериев «подменности», т.е. исконности гомеровского текста (Гомеру надлежит быть совершенным), а эпизод содержит ряд красивых, трогательных мест, в целом он не вызывал подозрений. Но отдельные его места все же не избежали нареканий. Учитывая вставной характер эпизодов с Полидором и Ликаоном в XX и XXI книгах, многие аналитики атетировали и здесь в речи Приама пассаж с упоминанием обоих его младших сыновей (XXII, 43-53 или 45-55)144. Атетировали в речи Приама также картину грядущих бедствий его семейства — уж очень пророчески и подробно рисовал Приам то, что уместнее было бы описывать в киклической поэме о гибели Илиона и что, вероятно, оттуда и взято (66-76; можно начинать атетезу и с 59)145. К тому же в атетируемом отрезке содержится пассаж о собаках, которые будут терзать срам старика, а в этом пассаже видят сходство с элегией Тиртея — X, 21146. Одни трактуют пассаж как подражание Тиртею (поэту VI в.!)147, другие, оспаривая это, считают, что, наоборот, Тиртей здесь использовал гомеровский образ148.
В монологе Гектора многие критики удаляют вторую часть, где Гектор предается колебаниям — не сложить ли оружие и не сдаться ли на милость Ахилла149. Эта часть монолога противоречит первой части, где Гектор твердо готовится сразиться и думает о стыде, ожидающем его, если он отступит. Было бы не так странно, если бы помыслы о сдаче помещались перед размышлениями о стыде, а эти размышления сметали бы страх, но после них такой поворот монолога выглядит неестественным для героя, особенно — для эпического героя.
Существенно и то, что в этой части монолога содержится повторение тех условий прекращения войны, которые обсуждались в книге III и в конце VII, — выдать Елену вместе с похищенными у Менелая сокровищами и добавить к этому троянские богатства. Коль скоро
тексты III и VII книг представляют собой большую вставку в поэму, интерполяцией надо признать и эту часть монолога Гектора150.
По отношению к «Ахиллеиде» эта часть монолога также выглядит поздней: Гектор подробно перечисляет в уме доспехи, которые надо бы отдать Ахиллу, чтобы его умилостивить, — совершенно неординарный помысел! Но он резонен, если это доспехи самого Ахилла, перешедшие к Гектору от Патрокла. А если так, то эта часть монолога предполагает в поэме и «Патроклию», и уже с подменой доспехов.
В первой, героической, части монолога подразумевается из предшествующих событий лишь вечернее совещание троянцев в XVIII книге (243-314) по поводу предстоящего после гибели Патрокла возвращения Ахилла к боям. На том совещании Пулидамант предлагал укрыться всем в городе и выдерживать осаду за крепостными стенами, а Гектор его за такой совет бранил и гордо обещал выйти навстречу Ахиллу. Вот предстоит эта встреча, и Гектор понимает, что Пулидамант был прав, но теперь, после всего, что Гектор тогда при всех наговорил ему, отступать было бы мучительно стыдно 151. Это рассуждение не совсем согласно с безоговорочной решимостью Гектора, объявленной перед его монологом. Поэтому Т.Берг изымал из текста песни и эту, первую, часть монолога, т.е. атетировал весь монолог152. Во всяком случае получается, что монолог этот не мог войти в поэму раньше «Патроклии».
Еще одна крупная интерполяция встречает нас в описании погони Ахилла за Гектором. Только повествование о погоне подошло к самому напряженному моменту, оно прерывается для большой вставки, изображающей сцену на Олимпе, отправку Афины к Ахиллу и прибытие Аполлона к Гектору. Весь рассказ о богах идет после сообщения о том, как в погоне оба героя сделали три крута, причем рассказ о богах занимает следующие 42 строки (166-207), и только после него следует продолжение текста о трех кругах в погоне: «Но лишь в четвертый раз до Скамандра ключей прибежали...» (208). 42 строки, разрывающие текст о погоне, — конечно, вставка. Еще одно подтверждение этому: упустив из виду, что в предшествующем тексте герои уже сделали три круга, и что больше кругов не было (в последующем тексте ведь
подведен итог: «в четвертый раз»), интерполятор во вставном тексте говорит, что Гектор (это уже после трех кругов) «сколько раз ни пытался», пробегая у Дарданских ворот, укрыться под защиту обстрела со стены, Ахилл всякий раз его отгонял в поле (194-198). Так что интерполяция здесь несомненна, и разорванный ею текст надо сшить153.
Кроме того, во вставке Афина увещевает Зевса не препятствовать судьбе — дать Гектору погибнуть, и Зевс соглашается с ней. Между тем, вне вставки, сразу же за ней, повествуется, как Зевс прибег к взвешиванию кер (демонов смерти) обоих героев, чтобы решить, кому из двоих суждено погибнуть. Зачем же решать, коль скоро в диалоге с Афиной он это уже решил154!
Полустишие об удалении Аполлона от Гектора (213) и, возможно, стих об Аполлоне в речи Афины (220), видимо, тоже подлежат атетезе: с изъятием сообщения о прибытии Аполлона теряет смысл и упоминание о его удалении155. Певец задает риторической вопрос: «Как бы и мог Приамид избежать от судьбы и от смерти, если б ему... Аполлон не явился?» (202-203). Вопрос был бы уместен, если бы Гектор на сей раз избежал смерти. Но ведь он же не избежал! Стихи были всунуты в место, к которому они попросту не подходят. Да и весь визит Аполлона выглядит очень пустым: бог «укреплял Приамиду и силы и быстрые ноги», но ничего более конкретного не сделал и, что для эпоса существенно, не изрек. Это поражает никчемностью, особенно в сравнении с активной деятельностью Афины, и свидетельствует о случайности и искусственности визита Аполлона. Он возник лишь как параллель деяниям Афины.
Далее, подозрение вызывали сцены переговоров Гектора с Ахиллом: перед боем (249-272) и предсмертных (330-366). Речь в них о желании Гектора условиться о выдаче тела того из них, кто погибнет, соплеменникам для почетного захоронения и об отказе Ахилла, жаждущего отомстить за смерть Патрокла и бросить тело врага на растерзание птицам и псам. Для тех, кто считал последние книги поэмы (XXIII и XXIV) поздней добавкой, в этом подчеркнутом интересе героев к посмертной судьбе видна подготовка последней книги («Выкуп тела Гектора»), а в речи Ахилла о мести Патрокла, которого он похоронит, отняв у Гектора такое будущее, — подготовка предпоследней книги
(«Похороны Патрокла»). Соответственно, из первой сцены они удаляли стихи 254-259, 261-267156, а из второй — все или почти все 157. В одном из стихов последней серии упомянут Приам с патронимом «Дарданид» (XXII, 352). С этим отечеством он выступает по одному разу в книгах III, V, VII, XII и XXI, а в книге XXIV — 4 раза. Это подкрепляет связь данного отрезка с книгой XXIV 158.
К.Генце отвергает это атетирование, так как кроме соображений о связи с последними песнями других, более ощутимых аргументов не существует159. По-видимому, он прав, тем более, что опасения Гектора и угрозы Ахилла могут трактоваться и иначе — не как подготовка выкупа тела, а как подготовка иного конца поэмы, ныне утраченного: растерзания тела Гектора птицами и собаками 160.
Остается сцена умервщления Гектора (273-330). Те, кто считает «Гоплопею» и подмену доспехов интерполяциями, разумеется, должны атетировать и ссылки на эту подмену в описании доспехов Гектора — стихи 316 и 323. Генце принимает атетезы этих стихов: «оба, — пишет он, — можно изъять без ущерба»161, т.е. не затрагивая смежных стихов. Да, это так. Но осталось незамеченным, что представление о подмене доспехов, о том, что на Гекторе — божественные доспехи Ахилла, проницает всю ткань этой сцены, ее смысловую разработку. Сам способ умерщвления Гектора связан с невозможностью пробить полученные от богов доспехи, принадлежавшие ранее Пелею (об их непробиваемости см. XX, 264-266; XXI, 164-165, 592-594). Копье Ахилла поражает Гектора туда, где доспехи оставляли обнаженное место:
Так у Пелида сверкало копье изощренное, коим
В правой руке потрясал он, на Гектора жизнь умышляя,
Места на теле прекрасном ища для верных ударов.
Но у героя все тело доспех покрывал медноковный,
Пышный, который похитил он, мощь одолевши Патрокла.
Там лишь, где выю ключи с ременами связуют, горла
(у Гнедича пер.: гортани)
Часть обнажилася, место, где гибель душе неизбежна:
Там, налетевши, копьем Ахиллес поразил Приамида;
Прямо сквозь белую выю прошло смертоносное жало...»
(ХХП, 319-327)
Вот что заставляет подозревать, что вся сцена вставлена в поэму поздно — вместе с «Изготовлением доспехов» («Гоплопеей»). Это не значит, что в исходном тексте Гектор не был убит Ахиллом, это значит лишь, что он был убит не так. Ведь в эпосе вообще Гектора убивали не раз и по-разному: Аякс неоднократно убивал его камнем в грудь, Диомед убивал его копьем в голову. Смерть от руки Диомеда особенно важна, ибо Диомед (как образ) во всем копировал Ахилла. Видимо, и Ахилл в исходном тексте убивал Гектора ударом копья в голову. Показательно, что умерщвление Гектора в нынешней XXII книге мало отличается от удара в голову — удар лишь чуть сдвинут вниз, чтобы угодить в незащищенное место, и в то же время внести в текст минимальное изменение (исходя из экономии усилий певца).
Эта гипотеза подтверждается разительным противоречием удара в шею с последующим текстом. Там ведь умирающий Гектор ведет пространные разговоры с торжествующим Ахиллом. Гектор умоляет Ахилла не позорить его труп, выдать тело родным за выкуп. В ответ на отказ Ахилла прорицает ему близкую гибель. Как же он это изрекает с перерезанным горлом? Не ясно ли, что когда сочинялся этот диалог, горло Гектора мыслилось целым, удар — нанесенным в другое место. Когда же место удара было изменено, образовалось противоречие, которое не ускользнуло и от певца. Певец внес поправку: «Понятно, гортань ему не рассек отягченный медью ясень, дабы он мог обменяться с ним (Ахиллом) словами» (328-329). В этой подготовке речей поражает прямота мотивировки162. Многие аналитики атетировали именно поправку певца 163, но от этого не исчезает само противоречие.
В победном обращении Ахилла к ахейцам пассаж о Патрокле (385-390) предполагает песнь XXIII уже в поэме и, видимо, вставлен При присоединении этой книги. Некоторые авторы атетируют его в большем объеме (381-390)164.
Речью Ахилла Набер и Фик оканчивают древний текст XXII книги и всей «Илиады» (Набер — стихом 393, Фик — 394). Фику представляется, что следующая за тем картина Ахилла, летящего в колеснице, за которой волочится тело Гектора, не согласуема с речью Ахилла, в которой он призывает ахейцев идти к кораблям, волоча тело Гектора165. На деле глагол νεομαι (392: νεώμεθα) имел и значение «отправляюсь», «отбываю», «уезжаю»; он применялся и к поездкам на лошадях.
Итак, из текста в пределах стихов 25-404 остается после всех атетез чуть больше двухсот строк, представляющих исконное ядро книги, а с небольшой переделкой — еще около дюжины строк.
В. Ядро. Выявившееся ядро книги, несмотря на внешнюю ясность, представляется загадочным. Совершенно непонятно поведение Гектора. Тщетно отец и мать уговаривали его избежать сражения с Ахиллом (а раньше и Аполлон запрещал), преодолены и собственные колебания — он отвергает их как постыдные, певец предваряет поединок эпическими формулировками о непреклонной решимости героя. Все это должно подготовить слушателя к твердой позиции Гектора в поединке. Это соответствует славе Гектора («с ним и Пелид быстроногий на славных мужам ратоборствах с страхом встречается» — III, 113-114) и в дальнейшем подтверждается тем, как он мужественно встретил смерть.
Но то в дальнейшем. А теперь, после всей подготовки к подвигу, типичной для героического эпоса, Гектор вдруг пугается Ахилла, срывается с места и бежит. Этот трусливый поступок ничем (по изъятии гамлетовских колебаний Гектора) не подготовлен и слабо, в 4 строчках, мотивирован. Эти 4 строчки описывают Ахилла не более грозным, чем он обрисован в прелюдиях к другим боям — к тем, где герои гибли от его рук, но не убегали.
Непонятна и нелогична сама сцена погони: Гектор бежит от Ахилла не назад, в крепость. Эту нелогичность заметили и сами певцы: во вставке Гектор пытается броситься к стене, но Ахилл его отгоняет (непонятно, как он оказался между Гектором и стеной — ведь Гектор направлялся к Ахиллу от ворот, т.е. от стены)166. Кстати, во вставке же певцы силились устранить и другую несуразность: при погоне ахейцы не стреляют — Ахилл подает им головой знаки, кивки, чтобы не стреляли, не отняли у него славу погубителя Гектора (и ахейцы издалека это видят и понимают эти знаки). Со стен троянцы почему-то тоже не стреляют.
Но вернемся к основному тексту. У Ахилла в эпосе постоянный эпитет — «быстроногий». Однако «быстроногий» Ахилл не оправдывает своей аттестации — он не может догнать Гектора, пока того не останавливает хитростью Афина. Странная погоня! И эту странность тоже заметили певцы — во вставке отмечено, что погоня напоминала сон: «Словно во сне человек изловить человека не может» (199).
Куда же бежит Гектор? По традиционному толкованию, он бежит вдоль крепостных стен вокруг Илиона. Трижды обегает город: «Так град Приама три раза оба они обежали кругом» (165). Вставные стихи утверждали толкователей в этом убеждении: сколько Гектор ни пытался, пробегая из Дарданских ворот, броситься прямо к стене, всякий раз Ахилл отбивал его в поле, а сам двигался, «держася твердыни» (198). Это представление столь укоренилось, что в разные времена исследователи предпринимали попытки проверить на местности возможность такого обегания (Деметрий из Скепсиса, Шлиман, Виламовиц), чтобы
убедиться, что оно нереалистично, что оно — художественный вымысел 167.
Но еще в прошлом веке некоторые исследователи пришли к выводу, что бег происходил не кругами вдоль стен крепости, а перед ней — вокруг холма и смоковницы.
На деле же, если отбросить вставные стихи, то получается и вовсе иная картина. В тексте нет указаний на постоянный бег вдоль стен вокруг города. Маршрут пролегает «от Скейских врат» (137) «у подножья стен» или «из-под стен» (144) «мимо холма и смоковницы» (145), «вдали от стены колесничной дорогою» (146) «к ключам» (147) — это «источники быстротекущего Ксанфа» (148); «там пробежали» (157). И вот следует главная цитата, служившая в поддержку идеи о беге кругами. Обычно ее цитируют усеченной — как итог описания. А на деле она представляет собой часть развернутого сравнения: «Как кони вокруг беговой меты..., так град Приама три раза оба они обежали кругом» (162-165). Город тут сравнивается с метой, которую огибают кони на похоронных ристаниях
Велико ли это расстояние? Можно ли идентифицировать эти ключи, возле которых Гектор и был убит, с какими-то объектами на местности близ Илиона, т.е. близ холма Гиссарлык?
Об этих ключах в поэме сказано, что они являются истоками Скамандра, что один из них горячий (так что идет пар), а другой — холодный, как лед, и что троянские женщины в мирное время ходили к ним стирать белье (147-156). Долгие поиски, проверки и перепроверки на местности показали, что в точности такого урочища, которое соответствовало бы данным поэмы, возле Гиссарлыка нет. Истоки Скамандра находятся в полусотне километров от крепости. Во всей Троаде не найдено пары источников, где бы один был холодным, другой — горячим. Ближайшие известные горячие источники находятся возле Александрии Троадской у берега моря примерно в 25 км от Илиона. Возле Гиссарлыка мелкие ключи пробиваются, но не парами и не очень удобные для стирки.
Наиболее подходящими объектами для идентификации с гомеровской парой источников, по-видимому, являются две крупные выбоины в каменном грунте, заполненные ключевой водой и находящиеся возле Бунарбаши (претендовавшего ранее на отождествление с Илионом), примерно в 6 км к югу от холма Гиссарлык. Жители окрестных деревень еще в наше время носят туда за несколько километров белье для стирки. Из деревушки Хыблак (возле Гиссарлыка) не носят: далековато. А в гомеровские времена от Гиссарлыка было до моря ближе, чем теперь, и гораздо ближе, чем до этих источников169. В морской воде, однако, стирать хуже. Вода в этих каменных выбоинах не горячая, не холодная, а теплая. Летом она может показаться холодной, зимой — горячей, и кое-где зимой подымается пар. Учитывая, что певец, конечно, не измерял температуру воды источников термометром и вообще сам не ходил к источникам, а слышал об их особенностях от женщин, да и о местоположении источников — от них же, возможно, что он имел в виду именно эти выбоины. Они действительно находятся у истоков, но не Скамандра, а его притока — ручья Бунарбаши, на длительном протяжении текущего рядом со Скамандром, так что спутать было не трудно 170.
Что же, значит, Гектор с Ахиллом трижды пробегали туда и обратно 6-7 километров? Ну, ведь, это эпические герои, а эпические герои и не такое проделывали. Кроме того, певец, видимо, не совсем представлял себе реальную удаленность источников от города.
Во всяком случае, именно там, по представлению певца, был убит Гектор. Ныне курган, размещенный неподалеку от Бунарбаши, на горе Балидаг, называют «Могилой Гектора».
Сцена погони не может быть зачислена в интерполяции: нет никаких текстологических примет этого (неубранные швы и т.п.). Нет и в смежных участках никаких следов работы интерполятора по соседству с ними. Ведь обычно вставка не очень расходится с основным текстом (иначе она просто не вязалась бы с ним), что же до тех расхождений, которые все-таки проскользнули, интерполятор старается их скрыть, внося поправки в другие места исходного текста. А тут вставленным пришлось бы признать текст с коренным отличием одного из главных образов от принятой трактовки. Это ведь не мелочь! При такой вставке певец непременно должен был переделать или убрать несогласуемые с ней подступы и продолжение. Если он хотел представить Гектора трусом, то должен был поступить именно так.
Иное дело, если эта погоня Ахилла за Гектором и была неотъемлемой частью поединка — ядра песни, если она была столь тесно спаяна с образами Гектора и Ахилла, что убрать или изменить ее было невозможно. Если исконен именно бегущий и убиваемый Гектор. Тогда при новом, ином понимании образа Гектора, вполне героическом, исправить положение можно было только респектабельным обрамлением, поправочными подрисовками, придающими гибели Гектора достойный вид, а погоне — характер случайного эпизода (хотя и не положено в эпосе иметь случайности, столь отклоняющиеся от нормы).
Почему же круговая или, точнее, эллипсная погоня стала столь важным, стержневым эпизодом сцены гибели Гектора? В чем ее суть?
Для выяснения этого нужно обратить внимание на ее сходство с обрядовым жертвоприношением человека. Некоторые исследователи Давно уже усмотрели в мотивах Гомеровского эпоса отражение культового ритуала 171. Их обвиняли в односторонности и преувеличениях, но не стоит зачеркивать саму идею. Ведь корни героического
эпоса уходят в мифологию 172, а миф и культ развивались в теснейшей взаимосвязи173. На этой взаимосвязи, возможно, на так называемых объяснительных мифах (на мифах, объяснявших и осмысливавших обряды), основано сходство многих мифологических и сказочных сюжетов с обрядами, по В.Я.Проппу174. Более ста лет назад и в подвигах Ахилла были усмотрены жертвоприношения175.
Но мотив круговой погони в этой связи, кажется, не рассматривался.
Сходство с этим мотивом проявляется в двух обрядах — в жертвоприношении Афине и в изгнании фармаков.
Первый из этих обрядов зафиксирован на Кипре. Там в городе Саламине почитались в одном теменосе Диомед, Агравлос и Афина. В месяце афродизионе (конец сентября — октябрь) в этом храме совершали жертвоприношение человека. Эфебы шали его, заставляя трижды обежать вокруг алтаря, а затем жрец ударом копья в рот убивал его, после чего труп сжигали. Этот обычай был оставлен в эллинистическое время (Porphyr. De abstin. II, 54)176. Удар копьем в рот — это как раз тот удар, которым Диомед отличился в «Илиаде» (умерщвление клятвопреступника Пандара в IV книге).
Гибель Гектора от удара копьем в голову и участие Афины в организации этой гибели сближает этот мотив эпоса с указанным обрядом. Обход вокруг святыни — старый индоевропейский обычай, знак почитания 177. В Индии он называется «прадакшина». В «Илиаде» Гектора обгоняли вокруг объекта почитания именно как жертву — в дальнейшем вокруг могилы Патрокла Ахилл ежедневно волочил за колесницей труп Гектора, делая по три круга (XXIV, 14-16, 416-417). Тройной прогон жертвуемого вокруг алтаря эфебами на Кипре находит
себе соответствие в том, как юный Ахилл гнал Гектора и как они трижды обегали город и ключи. Известно178, что горячие источники почитались в древней Греции как входы в Аид.
Агравлос, дочь Эрехтея, — хтоническая фигура из мифологии Афины в Аттике. Поскольку и Диомед не чужд кругу культов Аттики (он числился основателем храма Афины Остроглазой в Афинах и Афины Предвидящей в Прасиях), вся кипрская троица, похоже, была привезена на Кипр из Афин — по-видимому, тогда, когда колонисты из Саронического залива вообще осваивали восток острова (и когда г Саламин был выведен с о. Саламина). Раннеаттическая керамика на Кипре есть 179. Диомед же, напоминаю, выступает в «Илиаде» как двойник Ахилла. Правда, удар копьем в рот специфичен для Диомеда: Ахилл его не повторяет нигде.
Второй обряд, похоже, также отразившийся в погоне Ахилла за Гектором, это ионийский очистительный обряд на ежегодном весеннем
празднике таргелий, посвященном Аполлону 180. На празднике совершался обряд убиения человека, называвшегося «фармаком» (φαρμακός). Перед тем, как убить, его гнали по местности. Обряд зафиксирован в VI в. до н.э. (Гиппонакс и Мимнерм, см.: Serv. Ad Vergilii Aen. III, 57; Lactanii Placidi in Stat. Theb. X, 793), а позже вышел из употребления. Фармака изгоняли из города с целью очистить город от скверны — изгоняли, как козла отпущения у евреев. Сначала фармаку давали поесть сушеных фиг (смокв), сыра и хлеба, затем толпа шала его по городу, избивая фиговыми розгами (очищенными ветвями смоковницы). Пригнав на определенное место, отпускали ему 7 ударов по гениталиям, а затем убивали камнями. В Абдерах (ионийская колония в Африке) фармака выводили из городских ворот, обводили вокруг городских стен, а затем царь и народ забрасывали его камнями, гоня его прочь от города (Ovid. Ibis V. 467-468; Callimach, fr. 90). Все это происходило 6 таргелиона (т.е. в начале мая), в канун праздника Аполлона.
В Афинах избирали двух фармаков — мужчину и женщину, выводили их, увешанных фиговыми ветвями (венок на шее), из городских ворот, перед которыми и начинался очистительный обход, или, точнее, обгон. Более конкретно маршрут установить не удается. Здесь завершалось все, видимо, изгнанием. Фармака называли здесь и словом «катарма» (κάθαρμα) 'очистки', 'отбросы', 'нечисть' (Aristoph. Ranae 730-731; Plutos 454; Arist Fr.46 Ritter 1404; Eupolis. Fr. 15, 20; Lysias VI, 53; Harpokration 180, 19 s.v. φαρμακός; Helladios in Photios Bidl. 279; Athenaeus XIII 602 c; Diogenes Laert. I, 10). Само слово «фармак» до нас дошло лишь в значении 'колдун' и в качестве ругательства. Более ранний его смысл неясен. Родственное слово «фармакон» (φάρμακον) означает 'зелье', 'снадобье', 'средство', 'краска', 'лекарство', 'отрава' и как-то связано с травой, растениями. Как установил Ф.Р.Балонов 181, в мифах и на древних изображениях это трава, которой бьют как священным оружием. О происхождении этого обрядового битья и умерщвления фармаков есть несколько гипотез. Его трактуют как изгнание злого духа ради урожая, или как усиление производительных сил духа растительности, или как заместительное жертвоприношение и т.п. 182 Но в данном контексте важно не это, а связь этого обряда с сюжетом погони в «Илиаде».
Тут надо отметить смоковницу, которую певец поместил неподалеку от источников и которую герои тоже обегают в погоне друг за другом. Фига (смоква), совершенно несомненно, играет важную роль в описанном ионийско-аттическом обряде, и есть даже мнение, что в центре обряда был прежде демон смоковницы183. Во всяком случае фига была у греков воплощением плодородия и апотропеем (по всей Европе неприличный жест, символизирующий фигу, сохранил это значение)184. Аполлон, которому посвящен праздник таргелий, вошел в данный сюжет поэмы, видимо, позже Афины, но и он присутствует при погоне. Во фрагментарном сообщении Истра говорится о том, как некий Фармак (тут это имя собственное) похитил чаши у Аполлона и был за это убит Ахиллом и его товарищами (Fr. Η. Gr. I, 422, fr. 33). Убийство
фармака Ахиллом, угодное Аполлону, — суть этого сообщения и предполагаемая цель погони в «Илиаде». Наконец, в довершение увязки можно сослаться на одну греческую традицию, по которой падение Илиона (последовавшее, по исходной версии Троянского цикла, сразу за смертью Гектора и Ахилла) произошло в таргелии (Damasthes Fr. Gr. Hist. 5 F 7; Hellanicus 4 F 152a).
Выше приведены аргументы интерполированности пассажа с ударом копья в шею. Первоначальный удар в голову представляется более вероятным, а он близок кипрскому обряду жертвоприношения. Однако и удар в шею не так уж чужд обрядности.
При заклании жертвы обычно смертельный колющий удар наносили в шею, выпуская оттуда кровь, — это хорошо видно на изображениях (например, жертвоприношение Поликсены)185. И Ахилл убивает двух Приамидов — Гектора и Ликаона (XXI, 116-118; XXII, 324-326) — ударом в основание шеи, в ямку между ключицами, «где гибель душе неизбежна» (XXII, 325). Кстати, и в русском обиходе эта ямка именуется «душой» (ср. выражения «за душой ни копейки», «душа нараспашку», «душегрейка»)186.
Существенно и то, чем наносится удар. Если Ликаона Ахилл убивал мечом (как его сын Неоптолем — Поликсену), то Гектора — копьем, причем особым копьем. Это копье ему подарил кентавр Хирон, который, по «Киприям», вместе с Афиной и Гефестом смастерил его из цельного ствола ясеня, срубленного в Фессалии, на горе Пелионе (Schol. ad Il., XVI, 140) 187. Даже в походе содержит Ахилл это копье в специальном ковчеге (XIX, 387-391). Отправляя в бой Патрокла, Ахилл отдает ему свои доспехи и коней с колесницей, но не оружие, и относительно копья это специально объяснено: им-де никто не в силах владеть, кроме самого Ахилла (XIX, 388-389). Это отговорка: кто в силах носить доспехи Ахилла, тот и копье подымет. Однако здесь не логика реальности, но логика эпического сюжета, а по ней нельзя отдавать это копье Патроклу. Ведь тогда копью суждено попасть в руки врага, а оно должно остаться в руках Ахилла, ибо именно этим копьем Ахилл должен убить Гектора. Видимо, смерть Гектора была мистически связана с этим оружием, как смерть Париса с луком, которым владел Филоктет.
Ясень — священное дерево, у германцев оно приравнивается к Мировому Древу, и на нем повесил себя Один, дабы познать «мед поэзии». А Один со своими воронами и волками — это в некоторых отношениях параллель греческому покровителю искусств Аполлону, чьи культовые животные — вороны и волки.
Некоторое недоумение может вызвать позиция Аполлона в этой модели. Он тут на стороне Ахилла, тогда как в «Илиаде» он покровитель и защитник Гектора, враг Ахилла. Но в поэме его отношение к Ахиллу сложное — из под вражды проглядывает близость. Аполлон веселился с лирой в руках на свадьбе родителей Ахилла; позже подобно Аполлону Ахилл пел, сам себе аккомпанируя; оба они имитировали женскую внешность (Аполлон — прической, Ахилл — одеждой, когда в детстве был спрятан среди дочерей Ликомеда); оба не имели жен. Правда, в конце концов Аполлон содействовал смерти Ахилла, но ведь, для Аполлона, умереть безбрачным, умереть в юности — высшее благо, высшая награда. Совершив убиение Гектора, Ахилл предлагает ахейцам воспеть победный пеан (XXII, 391), а пеан — это гимн Аполлону (Страб., IX, III, 12), нередко исполнявшийся при жертвоприношениях. Таким образом, связь Аполлона с Ахиллом — очень древняя, глубинная, а их позиция в «Илиаде» — поздняя, наложена на эти образы сюжетом Троянского цикла: по его диспозиции, Аполлон — сторонник троянцев.
Возникает вопрос о том, каким образом мотив о культовом умерщвлении одного древнего героя другим попал в сказание о Троянской войне и приобрел военное звучание. В общем это связано с происхождением героического эпоса из более древних мифологических сказаний, а конкретно связано с вопросом о том, как включились в Троянский цикл Ахилл и Гектор. Ведь ни тот, ни другой непосредственной и необходимой связи с сутью Троянской войны, с ее поводом и конечной целью не имели. О Гекторе в этом плане уже говорилось. Пришла пора сказать и об Ахилле. По сюжету цикла, ахейские герои были обязаны вступиться за Менелая, поскольку их связала предварительная клятва не давать в обиду того из них, кто победит в соревновании за Елену и станет ее мужем. Но Ахилла не было в числе женихов Елены (он был слишком молод), и клятву он не приносил. В сюжет он вторгся, как и Гектор, позже, со стороны.