Особый интерес вызывает религиозная политика Диоклетиана. В ней наиболее явно отразилось его консервативное мировоззрение, идеологическая сущность всей его политики.
Прежде чем перейти непосредственно к описанию религиозной политики основателя Домината, необходимо коснуться проблемы духовной жизни Империи в I—III вв. Если в отношении политической свободы она однозначно выступила в роли душительницы, то судьбы свободы духовной в условиях Принципата и раннего Домината были куда более благополучны. Надо сказать, что и по свободе гражданской в Риме скорбели мало — в последние десятилетия Республики она была крайне малосостоятельна и чаще всего порождала кровавые гражданские войны. Империя дала мир необъятному пространству римских владений, превратив их в единый Pax Romana, Римский Мир. И касалось это не только собственно римлян. Тем из завоеванных стран, в которых и без того не было никакой политической свободы и которые в первую очередь лишились только права разорять друг друга бесконечными войнами, империя дала благосостояние, которого они до сих пор никогда не знали. Подданные империи «предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому»1. Буйства Калигулы и Нерона, жестокости Домициана и безобразия Коммода задевали лишь весьма узкий круг лиц, прежде всего придворное окружение цезарей-тиранов. Populus Romanus — римский народ, не говоря уже о населении провинций, могли благоденствовать при злейших владыках Палатина. Гибель философов, писателей (Сенека, Петроний) никак не была связана с их творчеством, а произошла от неудачи чисто придворной карьеры. Свобода мысли, творческая свобода, утверждавшаяся еще в эллинистических государствах и которой были чужды полисы классической Греции («они убили Сократа; они едва не убили Алкивиада. Анаксагор, Протагор, Феодор Атей, Диагор из Мелоса, Продик из Цеоса, Стильпон, Аристотель,
Теофраст, Аспазия, Эврипид, — все пострадали в большей или меньшей степени»1), утвердилась в Римской империи. «До Константина Великого в римском кодексе не существовало ни одного закона, направленного против свободы мысли; в истории императоров не было ни одного процесса, который касался бы философских учений. Ни один из ученых не был подвергнут преследованию. Такие люди, как Галиан, Лукиан, Плотин, которых сожгли бы в средние века, жили спокойно, под охраной закона. Империя открыла эру свободы в том смысле, что упразднила абсолютное владычество семьи, города, рода (полисное наследие. — И. К.), заменив его властью государства. Ведь абсолютная власть давит тем больше, чем теснее круг, на который она распространяется. Древние республики и феодализм угнетали каждого отдельного гражданина несравненно сильнее, чем империя. Правда, были эпохи, когда Римская империя жестоко преследовала христианство, но, тем не менее, она не убила его. А в древних республиках (древнегреческие полисы, республиканский Рим. — И. К.) распространение христианства было бы невозможно; если бы не сдерживающая римская власть, довольно было бы одного иудейства, чтобы окончательно его подавить. Фарисеям не удалось уничтожить христианство только благодаря вмешательству римских правителей... первые христиане действительно с большим почтением относились к авторитету римлян»2.
Думается, по существу эти мысли Эрнеста Ренана, высказанные еще в веке XIX, едва ли могут быть отвергнуты даже в XXI веке. О безусловной исторической прогрессивности Римской империи эпохи Принципата пишет А. Б. Егоров: «Объединение народов Средиземноморья в рамках единой цивилизации было исторически необходимым процессом, и после кризиса эллинистического мира и разгрома Карфагена такой объединяющей силой мог стать только Рим... а без Римской империи не могло быть и дальнейшего развития европейской цивилизации»3.
И стало это возможным в том числе и потому, что духовная свобода в Pax Romana — римском мире — не только не умерла, но и получила дальнейшее развитие. Публия Корнелия Тацита смело можно назвать «певцом Империи и Свободы», ибо два этих понятия в эпоху Принципата отнюдь не всегда противостояли друг другу4, а в эпоху Антонинов (исключая Коммода) стояли рядом.
Христианство могло зародиться как действительно мировая религия только в условиях Римской империи, где Pax Romana сам естественным образом приходил к мысли, сходной с основополагающим постулатом св. Павла: «Несть [перед Богом] ни эллина, ни скифа, ни иудея». Собственно, это относительно обожествляемого императора четко зафиксировал эдикт Каракаллы 212 г. — все подданные императора независимо от этнического происхождения равны перед ним, все они римские граждане. Однако решительное столкновение христианской церкви и императорского Рима было неизбежным. Христианин не мог признать бога-императора и приносить ему жертвоприношения, и потому христианство существовало в империи, живя своей собственной жизнью, воздавая «Богу — богово, а кесарю — кесарево» . Но вся беда заключалась в том, что значение императорского культа возрастало параллельно с ростом числа христиан, и неприятие важнейшего идеологического обряда империи все большим и большим числом ее подданных было чревато роковыми потрясениями. Собственно, крупнейшее гонение на христиан при Деции (249-251 гг.), как известно, произошло именно из-за нежелания христиан приносить цезарю присягу, сопровождавшуюся жертвоприношением бого-императору. Компромисса здесь быть не могло. И в этом таилась величайшая опасность для языческой античной цивилизации. «Imperium Romanum, каким мы знаем его, каким все лучше узнаем по истории римских провинций, это поразительнейшее творение в монументальном стиле, — оно было только началом, строительство было рассчитано на века, которые оправдали и подтвердили бы его... С тех пор так не строили — не мечтали строить так, sub specie aeterni (под знаком вечности. — И. К.). Организация была столь крепкой, что выносила и дурных императоров: случайной личности ничего не поделать с таким замыслом, — вот самый первый принцип архитектуры большого стиля. Но она была недостаточно прочной, чтобы противостоять наихудшему виду порчи — христианину»1.
Разумеется, совершенно необязательно (скорее, и не нужно) соглашаться с немецким философом в характеристике христианства как наихудшего вида порчи, но то, что только оно было силой, способной сокрушить античную цивилизацию — это несомненно.
Здесь не следует путать судьбы античности и империи. Империю христианство не убило — Византия пережила Западный Рим на тысячелетие. А вот цивилизация античная с торжеством христианства умерла.
Время правления Диоклетиана и вошло в историю не только рождением политической системы Домината, но и крупнейшим в истории прямым столкновением языческой античности с крепнущим христианством.
Здесь особо надо отметить, что сама система Домината, основанная на поклонении как божеству личности императора, с одной стороны, была совершенно, казалось бы, несовместима с христианством, не могущим признавать царствующего августа за бога, с другой стороны, божественная природа государства становилась символом небесного строя, отраженного в мире. «Этой эволюции государственного самосознания соответствует, ее вдохновляет, но и ею в свою очередь вдохновляется религиозное движение греко-римского мира в сторону монотеизма, то есть веры в единого Бога. Неоплатонизм Плотина — это лебединая песня греческой философии, восточные культы, "герметическая" письменность — все главные духовные и умственные течения эпохи — провозглашают Единое Начало, Одного Высшего Небесного Бога»1. Говоря о взаимоотношении позднеантичной философии и христианства, надо помнить, что они были крайне непростыми. Поздний стоицизм был, к примеру, не просто неприязнен к христианству, но часто относился к нему с лютой ненавистью. Не случайно самым убежденным гонителем христиан, создавшим и утвердившим законодательную основу их гонений, как в свое царствование, так и в последующие времена, был величайший философ-стоик Римской империи император Марк Аврелий2. Отношения неоплатонизма и христианства оказались иными.
В конечном итоге неоплатонизм, пусть его виднейший представитель эпохи Диоклетиана, ученик великого Плотина Порфирий и был воинствующим антихристианином, слился с христианством, в результате чего появился христианский неоплатонизм3. Его виднейший представитель в IV в. псевдо-Дионисий Ареопагит и обосновывал структуру небесной иерархии в качестве прообраза земной иерархии'1.
Так что Доминат в сфере политической неизбежно должен был привести и к монотеизму в сфере духовной жизни империи, а наиболее сильным и распространенным монотеистическим культом в Риме было в те времена христианство... Мирного же его утверждения в империи не могло быть не только, возможно, и не столько по причине
вопиющей нелояльности христиан к императорскому культу, за что они, как отмечалось, в правление императора Деция и подверглись гонению, но и по причине антагонизма духовного: христианство, усвоившее десять ветхозаветных заповедей и стоящее на нравственной основе постулатов Нагорной проповеди, в принципе не могло в конечном итоге ужиться со в высшей степени формалистической римской религией, не включавшей в себя понятие морали. Стоит привести слова Е. В. Федоровой: «Отношения с богами носили характер откровенной сделки по принципу "я дал тебе, чтобы ты дал мне": я принесу тебе жертвы с соблюдением формальностей ритуала, а ты должен выполнить мои просьбы; если ты этого не будешь делать, то и я не буду приносить тебе жертвы и буду искать себе других богов. Чужим богам римляне поклонялись охотно, если считали это для себя выгодным, и презирали лишь религиозный экстаз, свойственный некоторым иноземным культам, особенно восточным; бесноваться и вопить казалось им делом ненужным и унижающим человеческое достоинство; ведь, по их мнению, богам не нужны чувства людей, богам нужно лишь нечто материальное, нужна конкретная "взятка" в виде пролитого вина и рассыпанных муки и зерен, в виде крови и дыма от сожженных под открытым небом внутренностей, жира и костей жертвенных животных (мясо богам не жертвовали, его съедали сами, так что боги в конечном итоге получали лишь то, что людям все равно не нужно). Недаром латинское слово religio означает "связь", то есть формы связи с теми силами, которые стоят вне человека и могут ему вредить, а латинское слово cultus имеет общий корень с глаголом colere, основное значение которого "возделывать землю", т. е. богов, принося им жертвы, как будто бы "обрабатывают руками", также, как и землю»1.
Так могли ли долго мирно уживаться боги, отношение к которым исчерпывалось чеканной формулой: «Do ut des» и Тот, к которому завещано было обращаться «Pater noster, qui est in Caelis, sanctificetur Nomen tuum, adveniat Regnum tuum, fiat voluntas tua sicut in Caelo et in Terra», Бог, главное чувство к которому — Любовь?
Да, христианство могло возникнуть только в условиях Империи, только римская религиозная терпимость могла позволить ему распространиться по всему римскому миру, но именно оно и должно было положить конец античности. Духовный конец.
Если выделить главные причины противостояния империи и христианства, то можно обратиться к выводам крупнейшего исследователя истории гонений на христиан проф. А. П. Лебедева: «Отношение
правительственной римской власти к распространившемуся среди империи обществу христианскому выразилось во II, III и начале IV века, как известно, в гонениях на христиан. Чтобы понять надлежащим образом свойства и характер этих преследований, нужно наперед строже изучить самые причины их.
Причины эти троякого рода: 1. Государственные. Правительством замечена была несовместимость христианства с идеями о государственной власти, какие лежали в основе римского государства. Христианство своими требованиями шло в разрез с тем, что составляло сущность представлений о власти государственной и ее отношения ко всем сторонам жизни граждан. 2. Причины религиозные, хотя и не в чистом их виде. Именно несовместимость христианства с установившимися отношениями римского правительства к своей собственной религии и культам народов иноземных. Христианство не могло ожидать в отношении к себе терпимости со стороны римского правительства, потому что оно, христианство, являлось враждебным для интересов отечественной религии римской и по своему существу стояло вне круга миролюбивых фактических отношений, в какие поставляло себя правительство к другим религиям — не римским. 3. Общественные. Несовместимость христианства с общественными требованиями языческого Рима. Христиане не хотели признавать для себя обязательными иных и общественных требований правительства, а правительство не могло извинить подобного уклонения от общественных требований со стороны последователей новой религии»1.
Действительно, для человека античного мира государство было наивысшей ценностью, о чем недвусмысленно заявляли такие выдающиеся люди, можно сказать, символы греко-римской цивилизации, как Платон (в государстве каждый получает возможность исполнить свое назначение и достигнуть полной меры своего счастия и благополучия), Аристотель (человек есть существо исключительно политическое, и жизнь государственная есть все для него), Цицерон (государство родило нас и воспитало для того, чтобы лучшие и высшие силы нашей души употреблять в свою собственную, государственную пользу, а в нашу личную пользу оставлять столько, сколько будет оставаться за удовлетворением его собственных нужд), Марк Аврелий (цель разумного существа — это подчиняться законам государства и древнейшему государственному устройству).
Для христиан же высшей ценностью было служение своей вере. Они во всем и всегда давали знать окружающему их миру, что они являют собою новое религиозное сообщество, не имеющее ничего
общего с религиозным устройством и, главное, с государственным направлением римской державы1.
Более того, христианство никак не укладывалось в систему традиционных иноверных культов других народов Римской империи, к каковым (определенное исключение иудаизм, не могущий признать божественность римских императоров) римляне проявляли замечательную толерантность. Христианство не было религией определенного народа и уже этим крайне смущало римлян. Тот же иудаизм, при всей его непокорности, был все же религией иудейского народа и с этой точки зрения был для римлян явлением объяснимым и не нарушавшим традиционных представлений о верованиях различных народов. Всечеловечность же христианства явно выбивалось из античных традиций. И если бы дело было только в этом. Христианство не скрывало того, что оно является религией, прямо ниспровергавшей все языческие культы. Оно, очевидно, не желало быть верой той или иной части населения империи и неизбежно стремилось к тому, чтобы стать единственной истинной верой. Религии разных народов могли соседствовать в рамках Римской империи, проявляя терпимость друг к другу и в той или иной степени признавая равные права друг друга. Христианство при всем замечательном миролюбии ранних христиан не могло не смотреть свысока на все прочие религии, что не могло не быть замечено римлянами.
Наконец, противостояние общественное. Высшие достижения античной цивилизации решительнейшим образом отвергались христианами. Знаменитый Тертуллиан проклинал диалектику Аристотеля, предвосхищал трепет античных поэтов перед судилищем Христа, предрекал, что языческие философы со своими учениками будут гореть в пламенеющем огне. Христианский философ Тациан прямо писал, обращаясь к язычникам: «Ваше языческое красноречие есть не что иное, как орудие неправды, ваша поэзия воспевает только ссоры и любовные проделки богов на пагубу людей, глупцы и льстецы были все ваши философы. Ни один из ваших философов не произвел ничего великого и достойного, ни Диоген, живший в пифосе, чтобы явить себя чуждым потребностей, и умерший потому, что ел грубые полипы, ни Платон, который любил лакомые обеды Дионисия Сиракузского, ни Аристотель, который льстил Александру Великому; все они не были свободны от суетности и притязательности»2.
Тертуллиан писал об античном театре как о святилище Венеры и Бахуса, утверждал, что христианину не должно учиться музыке
и живописи, поскольку они так или иначе посвящены языческим богам, языческим ценностям. Отвергая духовные и культурные ценности античного общества, христианство неизбежно обрекало себя на конфликт с этим обществом, каковое гордилось своими достижениями в науке, искусстве, литературе, архитектуре.
Христианство и античная цивилизация были обречены на конфликт, следствием чего и стали неоднократные гонения римской власти на христиан, каковые и происходили при Марке Аврелии, Деции, Валериане и, наконец, крупнейшее из них разразилось в конце правления Диоклетиана.
Теперь обратимся непосредственно к конкретным особенностям религиозной политики Диоклетиана.
Диоклетиан, стремившийся создать в Римской империи такое положение, при котором императорская власть контролировала бы все стороны жизни общества и государства, не мог не обратить особого внимания на религиозные системы, распространяемые в различных частях империи. По мнению Диоклетиана, религия должна была явиться в его руках тем инструментом, посредством которой император обосновывал бы установление системы Домината как средства и «его необходимость для "всеобщего блага"»1.
Единая для всей империи религиозная система должна была укреплять престиж императорской власти, восстановить пошатнувшийся авторитет «Вечного Рима», сплотить все слои населения вокруг императорского престола.
Это и наложило определенный налет на его политику в идеологическом плане. Что, как это ни парадоксально, соответствовало его новаторским мероприятиям в государственной деятельности. Единая официальная религия должна была укрепить новую политическую систему.
В данном случае староримская религия явилась идеологической опорой режима, важнейшим атрибутом надстройки2.
Всеми мерами Диоклетиан старался укрепить староримскую религию. «Древнейшие религии свято соблюдались», — отмечал римский историк3. Резко был усилен императорский культ. Диоклетиан и Максимиан приняли имена «Иовия» и «Геркулия» — Юпитера и Геркулеса. Впервые к императору стали обращаться и поклоняться как к богу4.
Любопытно, что при Диоклетиане в империи усилилось почитание также и ряда местных божеств. Так, в конце III в. в армии исключительно популярным становится культ Дунайского всадника, произошедший из Паннонии, чья религиозная суть до настоящего времени историкам неясна1. Соправитель Диоклетиана Галерий всю жизнь боялся каких-то непонятных римлянам горных богов своей родной Дакии3. Естественно предполагать, что распространение подобных культов должно было быть связано с иллирийским происхождением ряда императоров — Клавдия II Готского (268-270 гг.), Аврелия (270-275 гг.), Проба (276-282 гг.), да и самого Диоклетиана со своими соправителями.
В первые 18 лет правления Диоклетиана существовала еще известная веротерпимость к иудеям, манихеям и христианам. Хотя эти религиозные системы являлись основными оппозиционными силами в отношении староримских верований и императорского культа, но не подвергались каким-либо гонениям. Об этом свидетельствует христианский писатель Евсевий Памфил: «Столь велики были и как далеки между всеми народами, греками, варварами, распространились, пред современным нам гонением, слава и дарование учения о почитании верховного Бога, возвещенного свету Христом, рассказать достойно мы не в состоянии. Доказательством того может служить благосклонность к нашим державных лиц (Диоклетиана и соправителей. — И. К.), которые поручили им управление народом и, по великому расположению к их вере, избавляли их совесть от жертвоприношений. А что сказать о царских придворных? Что о начальствовавших над всеми правителях? Домашним, детям и слугам они попускали открыто и свободно следовать божественному слову и христианской жизни, едва не позволяли им хвалиться дерзновением в вере и считали достойным любви больше, чем прочих сослужителей»3.
Веротерпимость Диоклетиана впервые пошатнулась в 297 г., когда он издал эдикт против манихеев. С этим эдиктом, безусловно, связаны следующие обстоятельства: шла война с Персией (296-298 гг.), где и был особенно распространен культ Мани, помимо этого манихеи вызвали волнения в ряде мест империи, особенно в Северной Африке. В эдикте говорилось: «Старая религия не может быть осуждена новой... Величайшее преступление отречься от того, что было определено и утверждено древними... Поэтому мы решили наказать зловредное упрямство дурных людей, которые противопоставляют древним
богослужениям богопротивные секты, чтобы по своему скверному произволу уничтожить то, что нам было завещано богами... Следует опасаться, что они (манихеи) с течением времени отравят своими мерзкими ядовитыми напитками невинных людей, скромный и спокойный римский народ и весь наш земной шар... Поэтому мы повелеваем, чтобы основатели и главари вместе с их мерзкими писаниями были подвержены суровому наказанию — сожжению в огне: их приверженцы, прежде всего фанатики, должны быть наказаны смертью, их собственность конфискована в пользу казны... Эпидемия этого зла должна быть истреблена с корнем из нашего счастливого века»1.
Меры, что и говорить, суровейшие. По сути, конец веротерпимости, предвестие для прочих неримских конфессий.
Благосклонность Диоклетиана к христианской церкви казалась прочной, ибо и жена, и дочь, и многие другие близкие к нему люди исповедовали христианство. Более того, у многих тогда складывалось впечатление, что христианство вот-вот станет официальной религией в Римской империи. Царь Тиридат, союзник Рима, восстановленный победоносной армией Галерия в 298 г. на армянском престоле, стал христианином и принудил к крещению своих подданных, полагая, что так скоро поступит и сам Диоклетиан.
Такое положение христианской церкви в начале IV столетия вытекало из целого ряда исторических обстоятельств, сложившихся в Римской империи к этому времени. Российский исследователь христианизации империи М. М. Казаков выделяет 8 предпосылок для союза христианства и государства в Риме рубежа III—IV вв.:
«1. Разложение в период Империи античных полисных структур, в том числе и полисного религиозного сознания.
2. Унификация населения Римской империи после эдикта Каракалы, требовавшая унификации идеологии и религии.
3. Кризис Римской империи в III в., вызвавший глубокие изменения во всей структуре общественного сознания и индивидуальной психологии.
4. Создание новой политической системы — домината, требовавшей принципиально нового по сравнению с традиционным язычеством идеологического и религиозного обоснования.
5. Провал всех попыток подавить христианство силой или изменить его в угоду императорской власти.
6. Быстрый рост популярности христианства во всех регионах римского мира (и даже за его пределами) и во всех слоях римского общества, в том числе и высших.
7. Формирование к началу IV в. достаточно мощной и стройной церковной организации, которая могла стать для государства либо опасной оппозицией, либо сильным союзником.
8. Потребность церкви в легальном существовании, которое позволило бы не только активизировать ее деятельность, но и расширить и укрепить ее материальную базу»1.
Однако начало IV в. готовило христианской церкви последнее страшное испытание гонением.
Христианская Церковь в последние десятилетия III в. значительно усилилась. Она была уже стройной и сильно организованной, с выделившейся церковной верхушкой, которая вела себя очень уверенно, и внутри которой шла упорная борьба за преобладание в церкви. Эти обстоятельства обеспокоили Диоклетиана, увидевшего в церкви организацию, параллельную государственной. Кроме того, христиане откровенно издевались над римскими богами, не признавали императорского культа, пренебрежительно относились к законам государства, что не могло не раздражать императора, ибо независимая Церковь никак не укладывалась в рамки его политической системы, где все регулировалось верховной властью.
Вот так описывает положение, сложившееся в самой церкви непосредственно перед началом гонений, Евсевий Памфил: «Когда же от излишней свободы течение наших дел превратилось в медленное и вялое; когда мы начали друг другу завидовать, друг с другом ссориться и, при случае, поражали один другого стрелами слова едва ли не так же, как оружием; когда власть стала нападать на власть, народ — возмущаться против народа, постыдное же лицемерие достигло высшей степени зла. Мнимые наши пастыри, презрев закон благополучия, воспламенились взаимными распрями, умножалось только одно — раздоры и угрозы, ревность, вражда друг против друга и ненависть, и именно домогались первенства, будто какой-нибудь неограниченной власти»2.
Эту особенность взаимоотношений тогдашнего христианского клира впоследствии удачно использовал последний реставратор язычества император Юлиан. По словам Аммиана Марцеллина, «он созвал во дворец христианских епископов, пребывавших в раздоре друг с другом, и народ, раздираемый ересями... Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости, какую проявляют большинство христиан в своих внутрирелигиозных разногласиях»3.
Почему же гонения на христиан Диоклетиан начал только в самом конце своего правления, на восемнадцатом его году, учитывая, что он сам определил срок своего правления в два десятилетия? Думается, до настоящего времени объяснения этому, данные профессором А. П. Лебедевым, остаются наиболее убедительными: «...в борьбу с христианами можно было вступить только с крайней осторожностью и притом во всеоружии сил государственных. Между тем в начале правления Диоклетианова государственная система не представляла твердости и прочности: наперед нужно было усилить и укрепить эту систему, и только опираясь на нее, можно было думать о борьбе с христианством. Если бы Диоклетиан вступил в эту борьбу на первых же порах своего царствования, когда не были обезопасены границы империи, прекращены внутренние возмущения, то гонение на христиан стало бы лишь источником новых опасностей и неустроений, ко вреду для государства. Борьба с христианством была заключительным звеном в программе реформирования римского государства, и это было потому, словом, что Диоклетиан сначала хотел собраться с силами, а потом уже ринуться на христиан»
Гонения на христиан начались на девятнадцатом году правления Диоклетиана в марте перед праздником Спасительного Страданья. Согласно сведениям Лактанция — он был непосредственным очевидцем начала гонений, поскольку жил в Никомедии, где преподавал латынь — толчком к перемене отношения к христианам в худшую сторону у Диоклетиана стало отсутствие знамений во время государственного жертвоприношения богам2. Неудача жертвоприношения, бывшего событием государственным, наиторжественнейшим обрядом, выглядела ударом по престижу самого императора. Жрецы, ведавшие жертвоприношением, быстро нашли причину срыва государственного обряда — злой умысел христиан. Неожиданно нашлись свидетели, которые показали, что легионеры-христиане, присутствовавшие на жертвоприношении, осеняли себя крестным знамением, что, естественно, в глазах язычников не могло не выглядеть оскорблением римских богов, коих Диоклетиан искренне и глубоко чтил. Не удивительно, что дерзкий срыв торжественного государственного обряда вызвал гнев императора, и он повелел исключить всех христиан из армии и сместить их с государственных постов, если они не совершат положенных лояльным к римским богам и к императору подданным жертвоприношений. Но непосредственных репрессий пока не было... Пока. Поводом для их начала часто считают поджог дворца
Диоклетиана в Никомедии. В поджоге незамедлительно обвинили христиан. Христиане же со своей стороны видели в этом провокацию Галерия, имевшего репутацию ненавистника христиан.
Начало репрессий подготавливалось Диоклетианом очень тщательно. Он заручился для начала согласием государственного совета (Consistorium principis), затем последовало обращение к самим богам, путем направления официального запроса к оракулу Аполлона в Милете. Только после положительного ответа милетского оракула по всей империи были распространены эдикты Диоклетиана о преследовании христиан.
Анализируя первоисточники, сообщающие о непосредственных причинах начала гонений Диоклетиана против христиан, нельзя не заметить, что сведения эти крайне противоречивы и многое в них до сих пор остается неясным.
Во-первых, сообщение Лактанция о том, что христиане, присутствовавшие на жертвоприношениях, когда жрецы-гаруспики гадали на внутренностях забитых животных, тайно крестились, и потому жрецы в неудачах гаданий стали обвинять христиан, принося гневные жалобы на них Диоклетиану, придававшему исключительное значение таким гаданиям, не выдерживает критики1. Евсевий Памфил, заслуживающий никак не меньшего доверия, нежели Лактанций, совершенно определенно сообщает, что сам Диоклетиан официально освободил чиновников и военных христианского вероисповедания от присутствия при совершении жертвоприношений и гаданиях гарусииков2. На это важнейшее обстоятельство обратил в свое время внимание А. П. Лебедев3.
Так же не заслуживает никакого доверия версия Лактанция об исключительной роли Галерия в организации этого крупнейшего гонения4. Ни один соправитель не имел влияния на старшего августа. Стоит лишний раз напомнить, как Диоклетиан обошелся с тем самым Галерием после поражения от персов под Каррами. Тот, кто жалко бежит за носилками своего повелителя, умоляя его выслушать свои оправдания в злосчастной неудаче, совершенно не похож на человека, способного заставить того самого повелителя поступить так, как ему того хочется. Да еще в таком важнейшем деле, как религиозные судьбы империи. Разумеется, Диоклетиан прислушивался по этому вопросу к мнениям жрецов, философов, риторов, среди каковых могли быть такие незаурядные люди, как знаменитый неоплатоник
Порфирий. Но мнение пусть и преданного, но достаточно дремучего в конфессиональных делах Галерия едва ли было интересно Диоклетиану.
Наконец, о знаменитом пожаре императорского дворца в Никомедии, который с легкой руки того же Лактанция принято считать результатом целенаправленного поджога по наущению Галерия. Евсевий Памфил в отличие от Лактанция ничего не знал о причинах пожара и вину на Галерия не возлагал.
Константин Великий, пребывавший в те дни в Никомедии, совершенно определенно называет причину пожара в императорском дворце — удар молнии1. Другое дело, что в той напряженной обстановке всякое неординарное событие воспринималось чрезвычайно остро. Слухи о вине христиан в пожаре дворца Диоклетиана, конечно же, ходили. В ответ христиане неизбежно в порядке самозащиты винили язычников. Ситуация еще более усугубилась, когда, через две недели после первого, случился второй дворцовый пожар, причины какового совершенно неясны.
Уверенно можно утверждать лишь следующее: конкретных данных о чьей-либо вине в поджогах императорского дворца в Никомедии у историков до настоящего времени нет. Обвинение Галерия в организации поджога ничем не доказывается. Другое дело, что эти трагические происшествия во дворце так или иначе резко усилили враждебность Диоклетиана к христианам, как полагал А. П. Лебедев2, или, что представляется более вероятным, послужили удобным поводом для репрессий против них. Столь умный и расчетливый политик, каковым, безусловно, был Диоклетиан, не мог принять столь важное государственное решение лишь на основе простой подозрительности, чьих-то наветов, острой реакции на одно или два даже крайне неприятных происшествия. Причины введения столь решительных мер против христианской церкви были ему ясны, очевидно, ранее. Другое дело повод. Он уже принципиального значения не имел.
Наконец, 23 февраля 303 г. был издан первый эдикт против христиан и разосланы грамоты, предписывавшие разрушить до основания христианские храмы, сжигать их книги, самих христиан лишать всех государственных должностей, находящихся в услужении лишать свободы, если не откажутся от христианства. Немедленно отреклись от христианства жена Диоклетиана Приска и его дочь Валерия.
За первым последовали еще три эдикта, повелевавшие заключать всех христиан в оковы и всеми мерами принуждать к жертвоприношениям римским божествам и «гению» императора.
Репрессии были жесточайшими. В Никомедии был сожжен некий знатный человек, посмевший разорвать императорский указ против христиан, затем был устроен всеобщий погром христиан. Был обезглавлен епископ никомедийской церкви Анонн.
Скоро гонения распространились по всей восточной и центральной части империи. Диоклетиан не щадил никого. Погиб римский епископ Марцелин. По приводимому Евсевием свидетельству мученика Фалеаса, наибольшие жестокости творились в Фиваиде и Александрии. Сильнейшими были преследования во Фригии, в Понте и в Северной Африке1.
Именно от времени гонений Диоклетиана в церковном мартирологе засвидетельствовано более всего имен мучеников2.
Самым знаменитым из них должно признать святого Георгия. Он был по происхождению земледельцем из Малоазиатской области Каппадокии, служил в римских легионах. Во время объявленного Диоклетианом гонения на христиан Георгий отказался отречься от христианской веры, и был за это безжалостно замучен палачами. Христианское предание утверждает, что после смерти он вновь явился на землю, совершая разные чудеса. В честь Георгия стали строить христианские храмы на месте прежних святилищ Диониса и назначили в честь его два праздника — весенний (23 апреля) и осенний (27 ноября), близкий по времени к осенним дионисиям. Первоначально на этих празднествах разрешалось даже соблюдать прежние магические обряды и приносить прежние жертвы. Постепенно культ Георгия распространился и в Греции, и в Палестине, где со временем его начали почитать даже арабские крестьяне. В восточной части империи Георгий стал одним из главных христианских святых. Эту традицию во многом унаследовало восточное христианство — православие3.
Житие Херсонитских мучеников сообщает, что во время Диоклетиановых гонений из Иерусалима в Херсонес был послан епископ Ефрем, под юрисдикцией которого должна была находиться « Великая Скифия», т. е. Северное Причерноморье. Таким образом, гонения могли способствовать укреплению христианства на окраинах империи и в соседних с нею землях, куда устремлялись гонимые. Правда, сведения о епископе Ефреме крупнейшие историки русской церкви Е. Е. Голубинский и А. В. Карташев считают легендарными4.
Происходили во времена гонений и удивительные случаи спасения, а также обращения в христианство. Так, во время диоклетиановых гонений епископ Аугусты Венделиков (совр. Аугсбург) Нарцисс вбежал к блуднице Афре, не зная, куда идет. Там он не только обрел спасение, но и спас саму Афру, быстро склонив ее к обращению в христианство. Ей, однако, не удалось избежать преследования гонителей. В конце концов, Афра стяжала мученический конец, была канонизирована. Она стала единственной раскаявшейся блудницей, канонизированной на Западе, ибо там традиционно избегали провозглашения святыми даже раскаявшихся блудниц и разбойников, поскольку западный, латинский ареал, в отличие от восточного, греческого, не видел достоинств в парадоксальной святости1.
Трагическая история Афры представляет для историка диоклетианова гонения на христиан интерес особый. Дело в том, что в историографии, посвященной событиям римской истории начала IV в., нет единства во взглядах на то, каким образом проводились в жизнь антихристианские эдикты императора в разных частях империи. Сильнейшие гонения были на Востоке, где ими руководил сам старший август, ненавистником и гонителем христиан был в то время Галерий, Максимиан, август Запада, правая рука Диоклетиана, тоже зарекомендовал себя лютым гонителем сторонников учения Христа. А вот по поводу гонений на христиан в тех областях империи, где непосредственно управлял Констанций Хлор, существует достаточно стойкое мнение среди историков об их слабости и едва ли не отсутствии вообще2. Т. Д. Барнс, ссылаясь на Лактанция (15.67), утверждал, что Констанций Хлор вообще отказался соблюдать первый эдикт Диоклетиана против христиан на подвластных ему территориях, и самый суровый антихристианский эдикт — четвертый не проводился в жизнь во всей западной части Римской империи (Испания, Галлия, Британия)3. Однако, как справедливо отметил М. М. Казаков, в отрывке книги Лактанция, на каковой Т. Д. Барнс ссылается, говорится лишь о том, что Констанций позволял разрушать стены, которые легко было восстановить4.
Непосредственно текст Лактанция сообщает следующее: «Что касается до Констанция, то, опасаясь, чтобы кто не подумал, что он не одобряет решения императора, он дал дозволение разрушить несколько церквей, которые можно было легко восстановить, но не позволял,
чтобы гонение простиралось на самих христиан »1. История Нарцисса и Афры однозначно свидетельствует о том, что гонения во владениях Констанция Хлора, жертвами которых становились непокорные христиане, все же были. Особенно важно место трагедии: Аугуста Венделиков — Аугсбург, пограничная с германскими племенами территория империи, которая, безусловно, контролировалась самим Констанцием Хлором (цезари перед августами, прежде всего, отвечали за пограничье, а уж за военное пограничье, где находилась Аугуста Венделиков — вдвойне). Другое дело, Констанций Хлор мог не усердствовать подобно своему непосредственному августу Максимиану или же Галерию, но не проводить в жизнь указы Диоклетиана он не мог. Гибель Афры и других христиан — прямое тому свидетельство.
Неубедительно и утверждение Евсевия, что Констанций вовсе не был гонителем христиан и что напротив он даже оберегал их от преследований2. Этому утверждению противоречат не только события в Аугусте Венделиков, но и ряд других данных.
Во-первых, сам Евсевий включает Галлию в число провинций, которые страдали от гонений в 303-304 гг. Во-вторых, в актах Руинарта сохранились свидетельства о суровых гонениях на христиан в Галлии. Это акты Рогациана и Донациана, которые А. П. Лебедев уверенно датирует 304 г., поскольку в самих актах есть ясные указания на четвертый указ Диоклетиана, изданный в 304 г.3
Согласно этим актам братья-христиане Донациан и Рогациан были сначала брошены в тюрьму, а затем обезглавлены. Место трагедии — город в устье Луары, Нант. Север Галлии, приморские земли, безусловно, зона ответственности Констанция Хлора.
Гонения происходили и в Испании, о чем свидетельствуют акты Винцентия, диакона из Сарагосы. Проконсул Дациан потребовал к себе на суд епископа Валерия и диакона Винцентия (303 г.). Валерий, будучи лишеным дара красноречия, попросил Винцентия произнести за него исповедание христианское на суде. Винцентий это и исполнил. В результате епископ Валерий был сослан, диакон Винцентий же после жестоких мучений погиб в тюрьме4.
Глубинные районы Испании — территория Арагона — никак нельзя считать пограничной территорией, и потому сарагосская трагедия на совести, скорее всего, самого Максимиана как августа всего Запада. Но если правы те, кто включает в сферу ответственности Констанция
не только пограничье, но и всю территорию Галлии, Британии и Испании, то и диакон Винцентий пал жертвой гонений на тех землях, где правил отец Константина Великого.
Исполнена подлинно высокого трагизма история отрока Тарцизия, случившаяся в Риме. Там в это время находился август Максимиан, и в его присутствии в римском Цирке около ста христиан обоего пола и возраста должны были вывести на арену на «битву со зверями». По сути, на растерзание диким хищникам. Максимиан, очевидно, вспомнил первое гонение на христиан в Риме при Нероне, когда множество последователей Христа, как сообщает Тацит, было растерзано зверями на цирковых аренах.
В это время скрывавшийся в одной из подземных базилик в римских катакомбах пресвитер Дионисий, дабы облегчить душевные страдания своих единоверцев, обреченных на погибель, совершил молебен и приготовил Святые Дары для причащения несчастных собратьев. Святые Дары надо было доставить в Мамертинскую тюрьму, где находились заключенные христиане. Совершить это дело вызвался двенадцатилетний мальчик Тарцизий. Пресвитер заколебался — уж больно юн был отрок, но тот настойчиво умолял священника поручить доставку Святых Даров только ему. Наконец Дионисий согласился. Тарцизий отправился в Мамертинскую тюрьму, однако на площади, соседствовавшей с ней, неожиданно наткнулся на толпу своих сверстников, которые стали понуждать его вступить в их игры. Тарцизий отказывался, завязалась потасовка, и обнаружилось, что мальчик несет нечто такое, что никому не желает доверить. Происходящим заинтересовались прохожие, и один из праздных плебеев догадался, что это, должно быть, предмет каких-то христианских таинств. Тарцизия стали жестоко избивать, но он так и не выпустил из своих детских ручонок Святые Дары, не дав язычникам их осквернить. Один из императорских воинов, втайне сочувствовавший христианам, попытался спасти Тарцизия. Он отбил мальчика у разъяренной толпы. Тот успел рассказать спасителю о своем поручении и на руках у него скончался. Невредимые Святые Дары и бездыханное тело воин принес в подземную базилику к пресвитеру Дионисию.
Погибший отрок был похоронен христианами и впоследствии канонизирован. Римский папа Дамаз в 384 г. велел начертать на мраморной доске, покрывавшей гробницу Тарцизия, следующую надпись:
Tarcisium Sanctum Christi sacramenta gerentem,
cum malesana manus peteret vulgare profanis
ipse animum potius voluit emittere caecus,
prodere quam canibus rapidis coelestia membra.
(Святой Тарцизий нес Христовы таинства, язычники хотели осквернить их нечистыми руками; но он предпочел скорее испустить дух под их ударами, чем выдал этим хищным псам тело Христово).
С именем Максимиана связывают христиане гибель святого Пантелеймона (до крещения Пантолеон). Он был уроженцем Никомедии, принял крещение, обратил в веру своего отца, после смерти которого раздал бедным все его имущество. Пантелеймон стал врачом, но лечил больных безвозмездно, что вызвало возмущение других лекарей. В 305 году они донесли на него Максимиану. Несчастный врач был подвергнут пыткам и казнен. По преданию, казнившие его были тайными христианами и перед тем, как отсечь голову осужденному, попросили у него отпущения грехов. Святой Пантелеймон почитается как покровитель медиков и медицины.
Суровость Максимиана к христианам порождала и легенды о его жестокостях. Самой знаменитой из них следует признать легенду о гибели 6600 воинов-христиан, составлявших легион, именовавшийся Фиваидским, поскольку он был набран в Египте. Рассказ о гибели Фиваидского легиона был записан христианским автором Евхерием где-то около 430 г. (Евхерий скончался в 454 г.) Следовательно, между самим предполагаемым событием и свидетельством о нем лежит целый век с третью, что не может изначально не настроить историка на критический лад.
Теперь перейдем к самой легенде. Согласно сведениям Евхерия, бывшего епископом Лиона, знаменитого своими мучениками еще времен расправ с христианами императора Марка Аврелия, находившийся в альпийском Агаунском ущелье (недалеко от совр. Женевы и Женевского озера) Фиваидский легион, сплошь составленный из христиан, отказался выполнить приказ императора Максимиана и обратить оружие против христиан. Возмущенный непокорством Максимиан сначала покарал легион двумя децимациями (казнь каждого десятого) подряд, а когда и они не привели мятежных легионеров к покорности, то повелел перебить весь легион. «Христианские воины дали себя избить без возражений и без противодействия; они сами преклонились под меч. Земля покрылась телами убитых святых мужей, а их драгоценная кровь лилась ручьями»:. Так записано в актах, приводимых епископом Лиона Евхерием.
Сразу следует отметить, что в западноевропейской историографии традиция доверия к истории гибели Фиваидского легиона весьма значительна. А. П. Лебедев в свое время полемизировал, и очень убедительно, с такой позицией западных авторов и конкретно Отто
Гунцикера. Из мнений современных историков выделим оценку этих событий Карлом Кристом, склонным скорее рассматривать легенду о гибели Фиваидского легиона как событие подлинное, нежели вымышленное1.
Думается, у современного исследователя есть все основания принять сторону А. П. Лебедева. Приводимая им аргументация не устарела и поныне. Действительно, как объяснить молчание о таком грандиозном событии христианских историков Евсевия и особенно Лактанция, который был весьма склонен к гиперболизации всего, что связано с взаимоотношениями империи и христианства при Диоклетиане? Ведь злодеяние приписывалось особо ненавидимому авторами-христианами младшему августу Максимиану! Молчат и современные этому событию другие историки. «Молчание века» о гибели Фиваидского легиона не может не вызвать серьезнейших сомнений в подлинности легенды.
Сам рассказ о судьбе Фиваидского легиона также вызывает много сомнений. Кому вообще пришло в голову формировать целый легион из христиан, да еще в только-только замиренном Диоклетианом Египте? Зачем этот легион направлять из Египта в Альпы? Мероприятие дорогостоящее и бессмысленное. Зачем понадобился целый легион для борьбы с христианами в местности, где и населения-то было маловато, а христиан среди них и того меньше? Даже в густонаселенных регионах, где христиан было множество, имперские власти обходились в гонениях полицейскими силами и помощью многочисленных «активистов» из языческого населения.
Важнейший аргумент защитников в подлинности гибели Фиваидского легиона — широчайшее распространение культа его на Западе, наличие мощей, уверенность в подлинности актов Евхерия. Ни первое, ни второе, ни третье прямыми доказательствами не являются.
Откуда же появилась сама легенда? А. П. Лебедев считал, что основой ее стало сообщение блаженного Феодорита о гибели в правление Диоклетиана по приказанию Максимиана в Аламее в Сирии римского военного трибуна Маврикия и нескольких воинов-христиан вместе с ним (в одном из вариантов сказания о св. Маврикии говорится о 76-ти воинах). «Можно полагать, — пишет А. П. Лебедев, — что этот восточный рассказ, перейдя на почву западную, в V веке послужил зерном к возникновению повести о Фиваидском легионе и его мученичестве »2.
Главный мученик Фиваидского легиона — святой Маврикий. На Запад было перенесено имя мученика, из простого военного трибуна он превратился в легата легиона, а 70 его солдат (неполная центурия) в целый легион полного состава (6600 воинов).
В отличие от церкви Западной церковь Восточная не знает мучеников Фиваидского легиона и лишь почитает святого Маврикия Лнамейского.
И еще вопрос: откуда взялось имя Максимиана в рассказе о событиях в Сирии, провинции ему явно неподведомственной?
Скорее всего, имя Максимиан здесь было бы правильно читать как Максимин. Максимин Даза (или Дайя), один из преемников Диоклетиана, правивший на Востоке, включая Сирию, с 306 по 313 гг. Именно при нем гонения на христиан на Востоке достигли своего пика и были куда более суровыми, нежели гонения самого Диоклетиана. Например, из числа 88 палестинских мучеников, о которых сообщает Евсевий, только 14 относятся ко времени гонений в царствование Диоклетиана, 74 же — жертвы Максимина1.
Наверное, св. Маврикия и его воинов-христиан должно считать жертвами репрессий Максимина Дазы, но не Максимиана Геркулия или же самого Диоклетиана.
Из числа действительно знаменитых мучеников вспомним епископа города Салоны в Далмации Домния. Он был казнен, а несколько лет спустя в Салоне поселился сам Диоклетиан, и там был сооружен его знаменитый дворец. С торжеством христианства почитание в Салоне (совр. Сплит) погибшего и канонизированного епископа стало традиционным на протяжении более полутора тысячелетий. В современном Сплите сохранились как развалины дворца Диоклетиана, так и места, связанные с почитанием св. Домния. По иронии судьбы для храма в честь святого Домния была перестроена гробница его погубителя — Диоклетиана, лишний раз знаменуя его поражение в борьбе с христианством.
На фризе бывшего мавзолея Диоклетиана сохранился медальон с изображениями самого Диоклетиана и его супруги Ириски.
Исследуя христианские свидетельства о подвигах тех или иных жертв диоклетиановых гонений, надо иметь в виду, что непосредственных подробностей их мучений и гибели римские источники не приводят. Сохранилось немалое число проконсульских протоколов (актов) эпохи Диоклетиана, содержащих описание судебных процессов над христианами. Эти акты по распоряжению императора Константина Великого хранились во всех крупных городах империи2.
Полностью в судебных актах описывался только допрос обвиняемого, сообщалось о его свидетельстве и смерти. Никаких иных подробностей в них не должно было быть.
В протоколе допроса сначала обозначалось имя проконсула области, в которой производили суд, затем год, месяц и день, а иногда и время дня суда и, наконец, уже сам допрос, который представлял собой диалог между судьей, его служителями и обвиняемым. По окончании допроса проконсул требовал прочесть его протокол вслух. Затем судья со своими асессорами выносил решение и читал приговор. Исполнение приговора производилось в отсутствие судьи, и потому подробности его не протоколировались1.
Следует отметить, что голословных обвинений быть не могло — непременно требовались показания не менее двух свидетелей.
Впоследствии христиане стали выкупать эти протоколы. Так, в актах казненных в 304 г. Тараха, Прова и Андроника отмечено, что христиане заплатили за них римским властям 200 денариев2.
Несмотря на всю жестокость политики правителей империи, сломить моральное сопротивление христианства все же не удалось.
Большинство рядовых христиан упорно придерживались своих религиозных взглядов. Их упорное и мужественное сопротивление стало привлекать на их сторону симпатии масс населения. Христианские общины были достаточно сильными организациями, опиравшимися на широкую массовую моральную поддержку, а героизм лиц, подвергшихся гонениям, создавал им ореол мученичества, усиливая проявления ненависти и озлобления против имперской администрации.
По словам Евсевия Памфила, именно конечная неудача гонений на христиан и предопределила конец правления Диоклетиана. «Чье слово в состоянии пересказать, сколь великим богатством и благоденствием наслаждалось римское правительство до борьбы с нами, в те времена, когда сохранялись еще дружеские и мирные отношения римской власти к христианам? Тогда верховные владыки целые десятилетия и двадцатилетия своего царствования проводили в празднествах, торжествах, блистательных пиршествах и увеселениях среди полного и нерушимого мира. Но между тем как их благоденствие беспрепятственно умножалось и с каждым днем чрезвычайно возрастало, они, прекратив вдруг с нами мир, возбуждают против нас непримиримую войну. И вот не исполнилось еще двух лет, как в целом управлении их произошло нечто новое, извратившее весь порядок дел. Первенствующего из упомянутых (царей) поразила трудная болезнь, доведшая его
до помешательства, так что он, вместе с занимавшим после него второе место, сошел в жизнь гражданина и частного человека. Потом, едва это случилось, как вся держава распалась на две части — событие, которому подобного история дотоле не представляла»1.
Здесь мы видим, как Евсевий из строго объективного историка своего времени превращается в творца христианской легенды о диоклетиановой гонении. Не мог он не знать, что не было двадцатилетнего процветания, а были непрерывные войны с внешними и внутренними врагами империи, о двадцатилетнем сроке правления Диоклетиан объявил изначально, не были гонения и беспричинными, о чем писал и сам Евсевий...
Христианские общины вышли, в конце концов, победителями в борьбе с императорской властью и отстояли свое право на существование. Даже такой настойчивый преследователь христиан, каким был Цезарь Галерий, был вынужден в 311 г. признать: «Я искал преследованиями только оградить старые учреждения отечества, которым угрожали новаторы, но, быть может, я заслужил гнев богов тем, что заперши храмы и мучениями я оставил без богослужения значительное число моих подданных; и так как много христиан упорно удаляются от старых верований, пусть они свободно почитают Бога по своим обрядам, пусть молятся за наше здравие, благо государства и свое»2.
В тексте его официального эдикта о веротерпимости, изданном в Никомедии 30 апреля 311 г., говорилось:
«Среди важных забот, которыми мы были заняты во имя блага и безопасности империи, мы имели в виду все исправить и восстановить согласно древним законам и древним общественным благочинием римлян. Мы особенно желали возвратить на путь разума и природы впавших в заблуждение христиан, которые отказывались от религии и обрядов предков и, самонадеянно отвергая старинные обычаи, сочинили нелепые законы и мнения по внушению своей фантазии и организовали разнообразные общества в различных провинциях нашей империи. Так как эдикты, изданные нами с целью поддержания поклонения богам, подвергли многих христиан опасностям и бедствиям, так как многие из них претерпели смерть, а многие другие, в более значительном числе, до сих пор упорствуют в своем нечестивом безрассудстве, лишены всякого публичного религиозного культа, то мы желаем распространить и на этих несчастных людей наше обычное милосердие.
Поэтому мы дозволяем христианам свободно исповедовать их религию и собираться на их сходки без опасений и препятствий лишь с тем условием, чтобы они всегда оказывали должное уважение существующим законам и властям.
Другим рескриптом мы сообщим нашу волю судьям и должностным лицам, и мы надеемся, что наша снисходительность побудит христиан возносить к Богу, которому они поклоняются, молитвы о нашей безопасности и о нашем благополучии, а также о их собственном благоденствии и благоденствии государства»1.
Галерий отменил гонения на христиан, находясь при смерти — он умирал от мучительной болезни — возможно, рассчитывая на молитвы и этой части своих подданных о своем здравии. Не помогло. В мае того же 311 г. Галерий умер, а осенью гонения на христиан возобновились. Вновь их прекратили Константин и Лициний, издав в 313 г. в г. Медиолане (Милане) новый эдикт, разрешивший свободное исповедание христианства наряду с языческими культами2. Именно его, а не эдикт Галерия принято считать окончательной легализацией христианской церкви в империи после диоклетиановых гонений, хотя, по сути, он повторял указ 311г.
Лициний в 320 г. на Востоке империи возобновил гонения на христиан. Они прекратились там только в 324 г., когда Константин, сокрушив Лициния, стал единоличным правителем империи, кстати, первым после Диоклетиана с 305 г. Приняв перед смертью христианство, он таким образом завещал сыновьям сделать его государственной религией. Что и произошло. За исключением Юлиана Отступника (361-363 гг.), все последующие римские императоры были христианами. Диоклетиановы гонения, в конечном счете, только усилили христианство, оправдав предсказание, сделанное Тертуллианом еще в начале III в., что «христианская кровь падет в землю семенем» — sanguis martyrum est semen Christianorum.
В конце концов, признание равноправия всех провинций влекло за собой и признание равноправия всех религий, так как с утратой Италией и Римом первенствующего положения не могла не утратить своего былого значения и староримская религия. Восток торжествовал над Западом, а на Востоке Исиду и Митру все более и более затмевал Христос. Отсюда неизбежность поражения диоклетианова гонения на христианство, отсюда и неизбежное торжество учения Христа в Римской империи, что, впрочем, столь же неизбежно подводило черту под историей античной цивилизации. О том, что значило для римского
общества торжество христианства, очень ярко написал английский историк религии Д. Фрэзер: «Греческое и римское общество строилось на подчинении личного начала общественному, гражданина — государству... С распространением восточных религий, которые внушали мысль о том, что единственной достойной ценою жизни является соединение с Богом и личное спасение, а благоденствие и даже само существование государства в сравнении с ними ничего не значат, ситуация резко изменилась. Неизбежным следствием принятия этого эгоистического и аморального учения был все возрастающий отход верующих от служения обществу, концентрация на личных духовных переживаниях и появление у них презрения к окружающей жизни, в которой они начинают видеть не более, как временное испытание перед жизнью вечной. Высочайшим идеалом человека в народном представлении стал святой отшельник, полный презрения ко всему земному и погруженный в экстатическое религиозное созерцание; этот идеал пришел на смену древнему идеалу самозабвенного героя-патриота, готового пожертвовать жизнью на благо своей родины. Людям, чьи взоры были устремлены к заоблачному Граду Божьему, град земной стал казаться низменным и жалким. Центр тяжести, так сказать, переместился с настоящей жизни на будущую, и насколько от этого перемещения выиграл один мир, настолько проиграл другой. Начался процесс всеобщей дезинтеграции общества: государственные и семейные связи ослабли, общественная структура стала распадаться на составляющие фрагменты, над обществом вновь нависла угроза варварства. Ведь цивилизация возможна только при активном содействии со стороны граждан, при условии их готовности подчинить свои частные интересы общему благу. Между тем люди отказывались защищать свою родину и даже продолжать свой род. В стремлении спасти свою душу и души других людей они равнодушно смотрели на то, как гибнет окружающий мир — мир, который стал для них символом греховности. Это наваждение длилось целое тысячелетие. Возврат европейцев к исконным принципам их жизненной ориентации, к трезвому, муясественному взгляду на жизнь отмечен возрождением в конце средневековья римского права, философии Аристотеля, античной литературы и искусства. Долгому застою в цивилизации пришел конец. Волна восточного нашествия, наконец, захлебнулась и стала идти на убыль. Отлив этот продолжается до сих пор»1.
Все же хочется уточнить некоторые моменты.
Гражданские чувства римлян задолго до христианства пришли в совершеннейший упадок. Империя, превратив граждан (cives) в под-
данных (subjecti), выполнила эту задачу сама, без малейшего участия христианства. Правда, в интеллектуальной римской среде патриотизм не угасал до самого конца империи. Здесь можно назвать последнего историка Рима Зосима, последнего античного философа Боэция. Были попытки даже соединить римский традиционный патриотизм и христианство. Если у Зосима и Боэция явная ностальгия по славным временам расцвета Римской империи и античной цивилизации, ею опекаемой, то у поэта Пруденция, жившего на рубеже IV-V вв., мы видим попытку не просто примирить Рим и христианство, но и доказать, что христианский Рим и есть Рим истинный. Христианство не только противоречит исконным римским ценностям, но, наоборот, не поднимает их на новую высоту. Истинный патриот Рима — римлянин-христианин.
Однако интеллектуальные изыски отдельных, пусть и замечательных людей, не могли преломить общей трагической направленности событий позднеримской истории. Римские доблести уходили в прошлое. Навсегда.
Едва ли основательно видеть только негативные стороны восточного влияния на римскую цивилизацию. Византия — наследница Рима — сумела сохранить многое из античного наследия, и ее цивилизация не была обречена на неминуемый крах из-за господства православия, как полагал А. Дж. Тойнби1, а была никак не менее полнокровна, нежели западная, современная ей, и пала она, прежде всего, по причине неизбывности военного давления на все без исключения ее рубежи на протяжении столетий2. Запад, нанесший Византии предательский удар в 1204 г., виновен в ее гибели более, нежели турки.
Наконец, мысль о том, что христианство было главной силой, погубившей Римскую империю, сама по себе не нова. Так полагал еще в XVIII веке Эдуард Гиббон. В последнее время, однако, в мировой историографии античности утвердилось мнение, что большую роль здесь сыграло внешнее давление и внутрисоциальные проблемы3.
Возвращаясь же ко времени Диоклетиана, к последнему великому гонению Римской империи на христианство, нельзя не заключить, что конечный его результат оказался обратным тому, на который рассчитывала римская власть. Гонение это было сильнейшим за все время соприкосновения дряхлеющей античной и зарождающейся христианской цивилизации, его предпринял действительно великий император, победоносно до этого сокрушивший всех внешних
и внутренних врагов империи. Столь великой и могучей Римская империя не была, пожалуй, со времен Септимия Севера (193-211 гг.). И именно поэтому поражение диоклетианова гонения на христианство неизбежно означало грядущее торжество церкви Христовой над Юпитером Капитолийским.
Вот что написал об этих трагических временах известный церковный историк протоиерей Александр Шмеман:
«Конец века проходит под знаком усиливавшегося гонения. Империя гибнет, все ее здание колеблется под страшным напором германцев с севера, готов и персов с востока. В эти смутные годы, когда, естественно, нужно найти виновников стольких несчастий, ненависть против христиан зажечь не трудно. Эдикт следует за эдиктом, и по всей Империи имена мучеников увеличивают церковные "мартирологи". Но никогда, кажется, не достигало гонение такого напряжения, как при Диоклетиане (303), — буквально накануне обращения Константина. От этого гонения дошло до нас самое большое число мучеников. Как будто в последний раз перед победой, являет церковь всю силу, всю красоту, все вдохновение мученичества, то, чем жила она все эти первые века своей истории. Силу свидетельства о Царстве Христовом, которой одной, в конечном итоге, и победила»1.
Гонение на христиан, предпринятое в конце правления императора Диоклетиана, стало концом той самой духовной свободы в Римской империи, которая так восхищала Эрнеста Ренана. Прекращение гонений при преемниках Диоклетиана на деле открыло Церкви дорогу к завоеванию господствующего положения в духовной жизни римского мира. Константин Великий и его сыновья сделали христианство государственной религией, христиане же при этом отнюдь не великодушно отнеслись к побежденному язычеству. Ранее гонимые быстро превратились в гонителей. «Cesset superstitio, sacrificiorum aboleatur insania» — «Да прекратится суеверие, да будет уничтожено безумие жертвоприношений» — гласил указ императора Константа, сына Константина Великого.