Греческий полис — пространство коммуникации par excellence. При данном утверждении необходимо, однако, сделать важную оговорку. Эта общность четко разделена на группы, права которых далеко не равны. Только граждане являются полноправными членами полиса, обладающими политическими, юридическими и религиозными прерогативами. Женщины исключены из политической сферы и могут участвовать лишь в некоторых религиозных празднествах. Метеков, проживавших на территории полиса иноземцев, частично держат в стороне от общины. Что же касается рабов, они полностью исключены из полиса и ни в малейшей степени не участвуют в общественной деятельности.
Граждане, а иногда, как мы увидим, и другие составляющие полис группы, посещают некоторое количество пространств коммуникации: места встреч, общественной деятельности, культуры, существующие во всех полисах. В их число входят агора, или общественная площадь, святилища, театр, гимнасий. Есть в полисах и места политической коммуникации: собрания, советы, суды, органы, носящие иногда разные названия в зависимости от государства. В
этой главе они не рассматриваются, поскольку слишком по-разному функционировали в разных полисах и дать общую картину, не исказив ее, было бы очень сложно. Не имея возможности вдаваться в детали всех особых случаев, мы решили привести в качестве примера пространств политической коммуникации афинские институты, которые будут представлены в разделе, посвященном этому городу.
Агора с архаической эпохи стала символом греческого города, местом единения. Она имелась во всех полисах, будь то демократические, как Афины, или олигархические, как Спарта. Даже в эллинистическую эпоху агора оставалась важнейшим элементом поселения городского типа.
Сначала она была просто почти не застроенным общественным местом внутри города, вокруг святилища, или на перекрестке важных путей сообщения: в Афинах, например, площадь возникла на скрещении улиц, образовавших пустое пространство в форме треугольника. На этом пространстве возникали святилища, потом, под их покровительством, общественные здания и, наконец, примерно с VI в. до н.э., лавки торговцев1. Таким образом, агора классической эпохи соединяет в себе три функции: религиозную, политическую и торговую. Каждая из них материализуется в особых постройках: различных, разбросанных повсюду храмах и местах поклонения, зала совета, пространство для собрания, суды; все строения располагались обычно по периметру площади. Что касается лавок, то они представляли собой переносные конструкции: «палатки и деревянные халупы, покрытые кожами или плетеными ивовыми прутьями» 2. Сосуществование все разрастающихся торговых рядов и собраний создавало иногда такие труд-
ности, что в ряде полисов в течение V в. до н.э. собрания были переведены в другие места.
Две черты определяют специфику агоры в сравнении с римским форумом или нашими общественными местами. В отличие от последних, греческая площадь, прежде чем стать рынком, была религиозным и политическим центром, т.е. истинным ядром общины. Кроме того, каждый гражданин мог войти в общественные здания не только за разъяснениями или за разрешением личных вопросов, но и для участия в выработке общих решений, либо как наблюдатель в олигархических полисах, либо как непосредственный участник в демократических государствах.
Понятно, что пространство, более или менее стихийно сложившееся в сердце полиса, полностью принадлежало обществу: никаких частных домов на агоре не возводили. Кроме того, она была физически ограничена межевыми столбами, отделявшими ее от частных владений; множество таких столбов было обнаружено в Афинах.
Кто посещал агору? В разных городах дело обстояло по-разному. В олигархических полисах туда допускалась ограниченная группа граждан, соответственно площадь была ограждена и доступ на нее затруднен, тогда как в демократических полисах она представляла собой открытое пространство, куда могли прийти все или почти все. Повсюду на нее не допускали тех, кто был чем-либо запятнан, а именно совершивших преступления и допустивших религиозные проступки. Свободные женщины, за редким исключением, нечасто появлялись на агоре; они посылали туда рабыню, а чаще всего за покупками ходили мужчины. Аристофан красочно описывает этих добропорядочных граждан, приходящих на рынок и толкущихся у прилавков:
Пусть в корзинках притащат копайских угрей,
А кругом мы толпимся, кричим, гомоним,
Рвем из рук и торгуемся. Жмутся к лоткам Знаменитые лакомки: Морих, Телей И Главкет. Напоследок Меланфий придет: Он на рынок приходит всех позже. Увы! Все распродано. Стонет и плачет бедняк...3
Лисистрата в одноименной пьесе жалуется, что воины в полном вооружении покупают рыбу или уносят в шлемах купленную на рынке овощную похлебку.
Те, что могли ходить на агору, делали это истово. Народ наполнял ее с самого утра; чтобы сказать «в разгар» или «в конце утра» греки употребляли выражения, связанные с агорой: «в час, когда агора полна» (т.е. где-то между десятью часами и полуднем), и т.п.
На агору отправлялись по самым разным причинам: на Собрание или в суд, вести тяжбу, за покупками, отдохнуть в тени портиков. Кроме того, там удобнее всего было узнать последние новости — либо на самой площади, либо в лавчонках вокруг. Например, весть о поражении на Сицилии распространяется прежде всего в цирюльне4.
Агора была также местом бесед: заведения на площади обычно посещали не только ради покупок или наведения красоты, но и для того, чтобы поболтать. Калека, мелкий ремесленник, для которого Лисий написал речь, берет в свидетели сограждан:
Ведь каждый из вас имеет обычай заходить куда-нибудь: один — в парфюмерный магазин, другой — в цирюльню, третий — в сапожную мастерскую, четвертый - куда придется; чаще всего заходят куда-нибудь поблизости от рынка и очень редко — куда-нибудь далеко от него 5.
Тот, кто не ходил на агору, считался в полисе маргиналом: так, Аристогитон, изображенный Демосфеном са-
мыми черными красками — ему несвойственно человеколюбие, он необщителен, — «не ходит ни в какие заведения цирюльников или парфюмеров, ни в какие лавки» 6.
На агоре не просто узнавали новости и болтали, но и вели политические споры: ораторы, хотевшие, чтобы их услышали, должны были выступать в общественном месте. Именно на агоре, особенно в IV в. до н.э., сходились до или после собраний. О таких сходках повествует Демосфен:
...он же [Эсхин] был избран. Когда Народное собрание после этого разошлось, они все вместе стали совещаться, кого им оставить тут: так как все висело тогда в воздухе и будущее было неясно, то по всей площади кучки людей вели разговоры...7
Политическую роль агора играла и в олигархических полисах — в Спарте, в городах Крита и Фессалии. В Спарте самые крупные политические потрясения разыгрывались именно на агоре. Восстание парфениев — молодых спартанцев, чье незаконное рождение спасло полис от обезлюдения во время мессенских войн8, — разразилось на площади собраний *: один из вождей заговора подал сигнал, подняв посреди площади лаконскую шапку9. Оттуда же начался мятеж против Ликурга, легендарного спартанского законодателя10.
Место, где разносят новости, готовят сходки или прогуливаются, перемывают кости и тем и другим, не лишено негативного оттенка: там, где делятся информацией и ведут споры, можно и распускать слухи, и источать недоброжелательность. Если верить Демосфену, последнее явственно проявлялось в Афинах V в. до н.э.:
Когда против несчастного и жалкого Аристарха, сына Мосха, было выдвинуто обвинение в тяжком, ужасном преступлении 11, граждане афинские, Мидий вначале, разгуливая по агоре, осмелился распространять обо мне нечестивые и опасные слухи, будто это преступление было совершено мною 12.
В том же полисе именно на агоре разворачивались интриги сикофантов13, этих профессионалов клеветы, что послужило одной из причин открытого осуждения агоры, по меньшей мере в Афинах, двумя категориями граждан: теми, кто, как Аристофан, защищал простой люд, и теми, кто, как Платон, стоял на стороне аристократии.
Для первого нет худшего оскорбления, чем быть «горланом проулочным»14: у крестьянина, обрабатывающего землю, хватает других забот. Противопоставляя два образа мыслей и две манеры воспитания, Аристофан критикует новое поколение, бесцельно шатающееся по площади вместо того, чтобы заняться более неотложными или более полезными делами. Поэтому персонифицированная в пьесе Правда обращается к юному Фидиппиду со следующим советом:
И поэтому, сын мой, мужайся: меня избери себе в спутники,
Правду!
Презирать ты научишься рыночный шум, ненавидеть цирюльни
и бани,
Безобразных поступков стыдиться, краснеть, от насмешек грозой
загораться15.
И далее:
...Цветущим, блистающим жизнь проводить ты в гимнасии
будешь.
Ты не станешь на рынке, как нынче народ, кувыркаться
в словах16, и кривляться,
И мытариться зря, извиваясь крючком в пересудах грошовых
и тяжбах17.
Точно так же у Платона мудрецы не знают
...дороги ни на агору, ни в суд, ни в Совет, ни в любое другое-общественное собрание. Законов и постановлений, устных и письменных, они в глаза не видали и слыхом не слыхали. Они не стремятся вступить в товарищество18 для получения должностей, сходки и пиры и ночные шествия с флейтистками даже и во сне им не могут присниться19.
Нет ничего удивительного в том, что эта критика адресована обычаям не только агоры, но и всего общества, афинской демократии в целом20.
Несмотря на все нападки, агора во всех полисах остается местом коммуникации par excellence. Это не просто пространство, где говорят, — это место публичного выставления.
Поэтому, в память о времени, когда правосудие стало достоянием всей общины, на агоре продолжали выставлять провинившихся: в Киме21 неверная жена должна была стоять там на камне на глазах у всех. В Фивах должника выставляли у позорного столба на всеобщее обозрение. В Катане дезертира три дня держали на площади. Именно под портиками агоры выставляли трофеи: в Спарте на площади соорудили из взятой у «мидийцев» добычи персидский портик (stoa persike)22. Фиванцы тоже свалили на агоре трофеи, взятые в битве при Делионе23. Портики были одновременно и выставочными галереями, наглядно демонстрировавшими все важнейшие этапы жизни полиса, где мифические эпизоды смешивались с историческими сюжетами: в Афинах наряду с Марафонской битвой
увековечивали победу Тезея над амазонками и взятие Трои. Все эти сцены были отображены на настенных росписях.
Несмотря на локальные различия, агора везде была поистине общинным учреждением, имевшим отношение исключительно к данному полису. Знаменательно, что в то время, пока Перикл занимался внешней политикой Афин, он до некоторой степени забросил агору ради акрополя, где построил здания, сохранившиеся до наших дней.
Бьющееся сердце гражданской общины, агора развивалась и росла вместе с нею. Она расширялась по мере того, как полисы накапливали политическую власть. Что же касается ее архитектурного убранства и красоты памятников, они зачастую не соответствовали ее нравственному и политическому весу: Фукидид удивлялся, что в Спарте, столь могущественном полисе, площадь так убога, но спартанцы не хотели, чтобы памятники отвлекали граждан от насущных забот24. В Афинах основные политические баталии проходили на площади, разоренной во время персидских войн, где и укрепилась демократия.
Что любопытно, раздумья о самой площади и ее архитектуре обрели форму в то время, когда агора утратила свое значение: милетские зодчие первыми решились превратить площадь в продуманный ансамбль, где здания были связаны друг с другом портиками, придававшими им определенное единство и служившими организующим началом. В особенно больших количествах монументальные сооружения появились на агорах в эллинистическую эпоху, но, поскольку деньги на строительство давали частные лица ради собственной славы, здания эти уже не имели прежнего значения. Их продолжали посещать, но ставки в политической игре уменьшились. Кроме того, торговая составляющая явно возобладала над остальными: агора стала общественным местом в понимании, близком к современному, центром обмена, а не политическим и нравственным
ядром небольших общин классической эпохи, где решались судьбы полисов. Кроме того, как бы в знак менее тесных отношений с городом, агора повсюду становится замкнутым в себе пространством, окруженным портиками. Для Р. Мартена она теперь всего-навсего «связанная с поселением городского типа монументальная архитектурная форма без какого бы то ни было специфического значения»26.
Таким образом, агора в интересующих нас обществах выполняла уникальную роль, будучи одновременно пространством для обмена мнениями, общедоступным садом для прогулок, местом отправления культа, национальным музеем, местом политических собраний, короче говоря, центральной точкой, где сходилось большинство видов общинной деятельности.
Святилище есть священное пространство, посвященное богам. Оно может представлять собой лес, участок земли вокруг могилы героя и т.п., обозначенный межевыми знаками или окруженный стеной. На священный характер этого места указывает множество признаков. Так, чтобы войти туда, нужно быть ничем не запятнанным и совершить очистительное омовение. Там запрещено разрешаться от бремени, заниматься любовью, умирать: Геродот, скажем, считает варварским практикуемый некоторыми народами обычай половых сношений в храмах. Туда можно бежать и чувствовать себя в безопасности: в этом отношении святилище — asulion, убежище. Беглые рабы и изгнанники, чье положение шатко, ибо никакие законы их более не охраняют, находят защиту в святилищах; Орест в начале «Эвменид» после долгих скитаний укрывается в
храме Афины в Афинах 26, где никто не может поднять на него руку.
Какие-либо сооружения в святилище не обязательны. Если они имеются, это обычно алтарь, храм, иногда так называемые сокровищницы. Самым важным является алтарь: верующие собираются вокруг него, и основная часть религиозных обрядов, жертвоприношение, происходит на открытом воздухе, вне храма. Ведь храм, самый замечательный из дошедших до нас памятников, для культа не столь уж и важен. Он служит в основном местопребыванием статуи божества: скажем, в Парфеноне, воздвигнутом для того, чтобы поместить там изготовленную из золота и слоновой кости статую Афины, творение Фидия, Никогда не проводилось никаких церемоний. Святилище открыто не всегда, и в нем имеется тайная часть, адитон, где находится статуя божества и куда могут входить только жрецы или те, что после совершения определенных обрядов испрашивают наставления божества. Сокровищницы же, о роли которых еще пойдет речь, суть здания, предназначенные для приношений.
Святилище одновременно место коммуникации и между людьми и богами, и внутри людского сообщества. Общение с богами совершалось посредством жертвоприношений и возлияний, молитв, подношений, празднеств, а также советов оракула. Мы рассмотрим более подробно самые самобытные действа, жертвоприношения и предсказания.
Самым обычным жертвоприношением в Греции было заклание животного. Главным в приношении был дым, восходивший к богам и устанавливавший связь между землей и небом. В «Птицах» Аристофана описывается фантастический город, жители которого, дабы сделать богов посговорчивее, облагают таможенной пошлиной жертвенный дым27. Часть мяса, таким образом, отдается богам, а
остальное распределяется поровну между всеми участниками; обряд обычно заканчивается пиром, на котором поедают жертвенных животных. Раздача всем гражданам равных долей пищи - ритуал, имевший целью установление общественных связей: он символизировал принадлежность к политической группировке, каковой являлся полис.
Ясно, что жертвоприношение — одно из основных общественных действ. Отказывающийся в нем участвовать добровольно ставит себя в положение маргинала, как обстояло дело с членами некоторых сект, например орфиков, которые отрицали кровавые жертвы и тем самым отрезали себе все пути к участию в политической жизни. Некоторые пифагорейцы участвовали в общественной жизни лишь ограниченно, признавая только жертвоприношение мелкого скота, коз или свиней.
Наряду с жертвоприношениями важной формой коммуникации между людьми и богами были имевшиеся во многих святилищах оракулы. Из числа наиболее известных и влиятельных можно упомянуть оракулов Аполлона в Дельфах, Зевса в Додоне, Асклепия в Эпидавре.
Греки имели обыкновение прибегать к услугам оракулов по всем поводам, и дошедшие до нас сведения показывают, что божествам можно было задавать как самые незначительные или нелепые, так и самые серьезные вопросы. Один, к примеру, спрашивает, является ли он на самом деле отцом своего ребенка, другой интересуется, украли ли у него плащ или он его просто потерял. Принято было обращаться к оракулу всякий раз, когда собирались основать колонию или принять важное решение.
Способы общения значительно различались в зависимости от оракула, а иногда даже в пределах одного святилища: в Додоне практиковалось гадание по шелестенью дубовых листьев, по полету голубок, по бронзовому сосуду, по которому били металлическими цепями, посредством
инкубации. Самыми распространенными способами были инкубация, с одной стороны, и обращение к прорицательнице-посреднице вроде Пифии — с другой.
При инкубации вопрошающий непосредственно вступал в контакт с божеством, которое отвечало ему, когда он спал в священном месте; в Эпидавре бог-целитель Асклепий сам являлся к больному, чтобы излечить его или указать нужное лекарство. Для подобного вида совещаний с оракулом внутри святилища были предусмотрены ложа: в Эпидавре на десяток метров храма приходился портик длиной тридцать шесть и шириной восемь метров, называвшийся абатон, т.е. запретное пространство, потому что туда могли попасть только вопрошающие, совершившие ритуальное очищение.
Второй способ обращения к божеству был непрямым и осуществлялся через посредство вдохновляемой свыше прорицательницы, говорившей от имени божества. Но не следует представлять себе жрицу в трансе, в дыму воскурений, произносящей в невменяемом состоянии бессвязные слова. На самом деле ритуал был тщательно разработан. Вопрошающий совершал положенное очищение и убеждался, что вопрос, который он намерен задать, угоден божеству. После этого он пребывал в чем-то вроде приемной, поскольку доступ в адитон, где находилось божество или говорящая за него жрица, был воспрещен. В Додоне запрос подавали в письменном виде, и до сих пор при раскопках находят записи на свинцовых табличках, которые жрица потом выбрасывала28. В Дельфах археологи подобных документов пока не обнаружили; если верить Геродоту, упоминающему множество запросов к оракулу, каждый говорил непосредственно с Пифией29.
Впрочем, когда к богу обращался полис или могущественный политический деятель, т.е. речь шла об официальном запросе, вопрос и ответ формулировались в письменном виде, и гонец передавал мнение божества во-
прощавшему30. Это позволяло избежать намеренных искажений или ошибок, обычных при устной передаче. Порядок запросов определялся жребием; исключение делалось только для пользовавшихся правом промантии, т.е. внеочередного обращения к оракулу.
Прорицания, донесенные до нас надписями, ясны и кратки, но дошедшие через посредство литературы зачастую двусмысленны, что объясняется двумя причинами. С одной стороны, они могли быть сформулированы четко, но при этом не давать заинтересованному лицу указаний, необходимых для того, чтобы правильно понять их смысл. Есть два хорошо известных примера такого рода предсказаний. Аполлон предсказал Эдипу, что тот убьет собственного отца и женится на собственной матери. Но герой, который поспешно бежит от тех, кого считает своими родителями, не знает, что настоящие родители бросили его еще ребенком как раз из-за этого предсказания. Крезу, вопрошающему Аполлона, начинать ли ему войну с персами, оракул отвечает, что он сокрушит великое царство31. И здесь формулировка прозрачна. Лидийский царь уверенно выступает в поход, не думая, что упомянутое божеством царство — его собственное.
С другой стороны, прорицание может быть неясно сформулировано, напичкано метафорами, загадками, двусмысленными словами. Примеров такого рода в литературе также предостаточно; возьмем хотя бы другое данное Крезу прорицание:
Коль над мидянами мул царем когда-нибудь станет,
Ты, нежноногий лидиец, к обильному галькою Герму
Тут-то бежать торопись, не стыдясь малодушным казаться32.
Как объяснить подобное расхождение между прорицаниями, сохраненными в литературных произведениях, и
прорицаниями из надписей? Надо признать, что большая часть ответов была куда прозрачнее, чем можно подумать по свидетельствам современников. Но когда речь шла о важных вопросах, затрагивающих отношения между полисами или международную политику, Аполлон и те, кто оказывал влияние на прорицание, не были заинтересованы в том, чтобы заявления Пифии звучали слишком уж ясно... Отсюда и стилистические ухищрения, выбор двусмысленной поэтической формы. Все подобные неясности оставались законом жанра вплоть до конца язычества.
Прорицания дельфийского оракула претерпели множество трансформаций и интерпретировались по-разному: чтобы оправдать ту или иную политику, победу, поражение, распространяли подделанные задним числом предсказания. Как подчеркивает Мари Делькур, «большинство прорицаний, имеющих отношение к военным действиям, были выдуманы задним числом людьми, нуждавшимися в отговорке, алиби, дополнительном престиже, поручительстве»33. Из назидательных историй, демонстрирующих высокую нравственность прорицаний, без сомнения составлялись апокрифические собрания, распространявшиеся среди греков. Иногда, чтобы поддержать ту или иную политику, подкупали саму Пифию. Более всего на нее влияли именитые граждане Дельф, подправлявшие предсказания в соответствии со своими симпатиями, так что жрица в зависимости от обстоятельств «беотийствовала или атти-цийствовала»34. Но коль скоро пророчество, несмотря ни на что, оставалось непререкаемым почти десять веков, значит, оно соответствовало определенной потребности, давая человеческим деяниям божественную гарантию...
Наконец, с богами часто общались посредством приношений, совершаемых в благодарность за милость или в надежде на нее. Вот почему греческие храмы были полны роскошных, иногда самых причудливых предметов. Один
из персонажей Эпихарма, войдя в Дельфийский храм, обнаруживает там
лиры, треножники, колесницы,
медные столики, миски, тазы,
бронзовые котлы, кратеры, фибулы 35,
короче говоря, целый ворох вещей, лежащих грудой перед статуей божества, что приводит его в изумление. Можно было также — и это не единичные факты — возводить сокровищницы, т.е. небольшие храмы, где помещались одна или несколько статуй из драгоценных материалов или иные ценности. Больше всего сокровищниц строилось в знаменитых святилищах Дельф и Олимпии.
Но приношения могли быть и более удивительными: памятники часто возводились ради того, чтобы увековечить победу в войне или на состязаниях. Тем самым они становились не только религиозными, но и пропагандистскими сооружениями, возведенными во славу того или иного полиса, а иногда и с целью подразнить соперничающие государства. Впрочем, сокровищницы были не единственными орудиями пропаганды: свои изображения в святилищах могли выставить полководцы или высокопоставленные лица... Более всего известен случай Лисандра, который, победив афинян при Эгоспотамах 36 в 405 г. до н.э., даровал Дельфам свою статую. Победители посвящали богам орудия или знаки своей победы: колесницы, треножники, амфоры, золотые венцы.
Полные статуй, картин, драгоценностей святилища весьма напоминали музеи... Проблема только в том, чтобы выяснить, имела ли публика постоянный доступ к этим сокровищам, что весьма сомнительно, особенно для классической эпохи. Все зависело от того, куда они были помещены. Скажем, сокровищницы большую часть времени были закрыты для посещения во избежание вандализма:
двери в них были расположены очень высоко и чаще всего закрыты, окон не было... Таким образом, греки имели возможность видеть драгоценные статуи только в дни больших торжеств, когда двери открывались, да и то издали. Можно, впрочем, предполагать, что некоторые храмы, в особенности храмы оракулов, были более доступны. Именно благодаря этому Геродот смог увидеть в Дельфах и описать в своей «Истории» роскошные дары Креза. Он явно видел их вблизи, поскольку комментирует надписи на них 37. Мало-помалу возобладало стремление превратит! сокровищницы в музеи; в стенах были прорублены окна для лучшего освещения. Первым зданием, спроектированным таким образом, явился Парфенон, а затем Эрехтейон, Пинакотека и храм афинян в Делосе38.
Культовое пространство, место убежища, орудие пропаганды, музей — функции святилища отличались многообразием. Но имелся и еще один аспект, не менее удивительный для нас: то было место, где добывали информацию. В самом деле, в святилищах было множество надписей, от счетов самого храма до священных уложений и важных законодательных текстов, и наиболее крупные из них являлись тем самым «местом, где по преимуществу писались политические тексты»39. Законы высекались не в целле и не в адитоне, тех частях храма, куда посторонним вход был закрыт, но на виду, на стенах храма, или даже вне его, хотя и в святилище. Невольно задаешься вопросом, как паломники ухитрялись не заплутаться среди обилия выставленных повсюду надписей. До некоторых, правда, добраться было невозможно; например, счета, расположенные под самой крышей, едва ли удалось бы разобрать: имелось ли в виду, что они касаются исключительно отношений между богами и управителями храма? Напротив, политические тексты — что принципиально важно — были выставлены на самых видных местах: на стенах храма, в пронаосе40, или снаружи, на территории святилища.
Представление греков о театре весьма отличалось от нашего: для них театральные представления были не побочным видом культурной деятельности, а важнейшим пространством коммуникации, существенным элементом жизни полиса. Там собирались все граждане, ставились на кон огромные суммы.
В классический период театральные постановки были сугубо афинским делом, в значительной степени связанным с жизнью этого полиса. Мы, однако, решили не включать обсуждение проблем театра в главу об Афинах, поскольку постановки очень быстро коснулись всех греческих полисов; кроме того, театральная деятельность, сосредоточенная вначале в Афинах, с начала эллинистической эпохи распространилась по всем эллинизированным городам.
Первые представления прошли в Афинах при Писистрате, около 534 г. до н.э. Речь не шла о произведениях, которые ежедневно играют в одном и том же театре: спектакли ставились по случаю больших празднеств — Леней41, Сельских Дионисий и особенно Великих Дионисий, о которых нам известно больше всего. Пьесу обычно играли один-единственный раз. Замечательно, что празднества, длившиеся три или четыре дня, устраивали и во времена испытаний и войн, в частности Пелопоннесской войны, поскольку они были важными событиями годового цикла; кроме того, их проводили зимой или ранней весной, когда все военные действия прекращались.
Эти проявления сложно сравнивать с тем, что происходит сегодня. Можно проводить лишь приблизительные параллели с крупными фестивалями во Франции и за ее пределами: театральным в Авиньоне, кинематографическим в Каннах, музыкальными в Экс-ан-Провансе и Зальцбурге и т.п. При этом различие проявляется очень четко,
поскольку греческий театр, при всем его высоком интеллектуальном уровне, обращался не к образованной элите, а ко всем гражданам. Более адекватное представление и о характере публики, и о масштабе происходившего могло бы дать сравнение со спортивными праздниками, например с Олимпийскими играми.
Оценить количество участников празднеств трудно. Платон — единственный источник сведений на этот счет — говорит о более чем тридцати тысячах42 зрителей в театре Диониса в Афинах43, но такая цифра кажется завышенной, если принять во внимание размеры здания. Представляется вероятным, что там насчитывалось около семнадцати тысяч мест, но лишь некоторые были закреплены за определенными лицами и пронумерованы, так что древние тексты свидетельствуют о побоищах из-за мест.
Приходившая в театр толпа не относилась ни к какой определенной социопрофессиональной группе: то были люди разного происхождения. Цена — два обола 44 — была весьма сходной. Перикл даже учредил особый фонд, теорикон, из которого государство оплачивало места самым обездоленным 45.
Положим, социопрофессиональные группы разнились, но кто же все-таки присутствовал на театральных представлениях? Разумеется, все граждане мужского пола; допускалось, несомненно, и присутствие женщин и детей, о котором ученые ведут жаркие споры. Метеки также могли присутствовать на представлениях при условии уплаты денег за место. Что касается рабов, они имели такую возможность только в том случае, если с ними был благосклонный хозяин. Помимо граждан, метеков и некоторого количества женщин и рабов на празднествах, прежде всего на Великих Дионисиях, присутствовали зрители из других полисов, привлеченные этими прославленными зрелищами.
Чем объяснить такую тягу к пьесам, которые, судя по тем, что дошли до нас, были в общем и целом весьма и весьма интеллектуальными? Как объяснить, что столь разношерстная публика могла четыре дня кряду присутствовать на представлениях? Что такого особенного было в Великих Дионисиях, что публика была готова с восхода до заката подряд смотреть три трагедии плюс сатировскую драму 46 или же пять комедий?..
Прежде всего нужно представить себе, что греческие празднества были не просто театральными представлениями. Их ждали, к ним готовились заранее.
Это были религиозные действа: они были частью обрядов, отправлявшихся в течение всего года в честь разных богов, в данном случае Диониса. Религиозный аспект не отражался на всей совокупности театральных празднеств; сами пьесы не имели ничего общего со средневековыми мистериями. Но контекст — подготовка к собственно представлениям — был религиозным. Его легче всего понять на примере лучше всего известных Великих Дионисий. Перед празднеством статую Диониса, обычно находившуюся внутри театральной ограды, переносили в небольшой храм за чертой города. Потом ее в свете факелов торжественно возвращали в театр, что символизировало вхождение в Афины бога и его культа. То же празднество открывалось шествием с песнями и сатировскими танцами; там можно было видеть девушек с корзинами, полными подношений; участники процессии несли огромные фаллосы, символизировавшие оплодотворяющие дары Диониса; непосредственно перед самими пьесами проводились жертвоприношение свиньи или возлияния.
Театральные представления являлись не только религиозными, но и гражданскими праздниками. Во время их проведения замирала торговля, закрывались суды, короче говоря, вся деятельность полиса сосредоточивалась в теат-
ре, и зрелище могли посетить все. Перед спектаклем провозглашали здравицы гражданам и иностранцам, оказавшим услуги полису. Сыновья тех, кто пал за Афины, красовались вооружением, данным им государством, а затем занимали в театре предназначенные им почетные места.
Кроме того, посредством Великих Дионисий Афины демонстрировали прочим полисам свое могущество: перед собственно театральными представлениями каждый зависимый от Афин полис должен был вынести прямо на сцену наложенную на него дань. Дань исчислялась в талантах (один талант серебра весил приблизительно двадцать шесть килограммов), которые, видимо, носили в сосудах. Представим себе сменяющих друг друга «носителей талантов» — всего около ста человек.
Отчасти популярность полисного праздника объясняется тем, что это был не только ритуал. Активное участие требовалось от всех граждан. Театральные представления проходили в форме состязания, где судьи, отобранные из числа простых граждан, должны были определить лучшие пьесы. Таким образом, авторы оспаривали пальму первенства на глазах публики, и во время представления все нетерпеливо ожидали окончательного вердикта. Напряжение усиливала сама процедура назначения судей: имена отобранных — мы не знаем, каким именно образом, — среди членов десяти фил помещали в урны, по одной на каждую филу. Урны устанавливали в сокровищнице Акрополя, и никто под страхом смерти не мог к ним прикасаться. Судьи определялись в момент представления: из каждой урны вытаскивали по одному имени, т.е. всего десять. Когда все пьесы были сыграны, каждый судья писал свой выбор на табличке.
Полис ставили в известность обо всех приготовлениях: за день-другой до начала празднеств проводилась официальная церемония, проагон, на которой детально распи-
сывалась предстоящая программа. Публику собирали в Одеоне47, близ театра Диониса. Поэты приходили с актерами и хористами, не надевавшими ни масок, ни сценических костюмов, и можно предполагать, что они приводили заглавия своих пьес, излагали их краткое содержание и называли имена исполнителей. Проагон, таким образом, соответствовал нашим театральным афишам или рекламным роликам кинофильмов.
После церемонии закрытия проводилось еще одно мероприятие, демонстрирующее, что в празднествах принимала участие вся гражданская община: все зрители собирались в театре, но уже на внеочередное Народное собрание (экклесию), рассматривавшее, как прошло празднество. Там обсуждали устроительскую деятельность архонта, которого могли похвалить, а могли и поругать, заслушивали жалобы на плохую организацию или даже на применение насилия в ходе состязаний.
Греческий театр был поистине общественным институтом, к участию в котором привлекался полис, сам становившийся театром. На подмостки могли выйти только мужчины: женщины, не имевшие политических прав и бывшие до некоторой степени чуждыми жизни полиса, к игре на сцене не допускались. Все роли, как мужские, так и женские, исполняли мужчины.
Каким же образом полис мог выйти на сцену? Возьмем две основные театральные формы — трагедию и комедию. Первая черпает сюжеты в легендарной традиции и древних мифах. Но в то же время, как показали Ж.-П. Вернан и П. Видаль-Наке, она перерабатывает мифы и обращается с ними чрезвычайно вольно: «Она сопоставляет героические доблести и древние религиозные представления с современным образом мысли, знаменующим пришествие в полис права»48. Так, Орест в трилогии Эсхила, посвященной Атридам, убивает свою мать Клитемнестру и ее любов-
ника за то, что они убили его отца Агамемнона по возвращении из Трои. По древнему праву, которое придерживалось исключительно фактов, он заслуживает смерти, потому что убил, и притом собственную мать. Но древнему праву в трилогии противостоит суд Афины, в контексте полисных институтов соответствующий Ареопагу, суду, которому подлежали кровавые преступления, реформированному непосредственно перед написанием «Орестеи». Этот суд после долгих прений оправдывает Ореста, поскольку принимает во внимание уже не просто факты, а обстоятельства убийства. Тем самым на общедоступную сцену выводился настоящий спор о самой сути общественных институтов. Нельзя анализировать по такой схеме всю совокупность трагических пьес, но все они через посредство мифа выводят на сцену полис, его ценности, его политические предпочтения, а зачастую, в последней трети V в. до н.э., и подтачивающую его войну.
То же относится и к комедии. Она черпает сюжеты не в легендарной традиции, но по большей части в современной политической жизни. Почти всегда критическая, она затрагивает функционирование демократии, политические нравы, афинскую имперскую политику, государственных деятелей вроде Перикла или Клеона. В ней популярных людей критикуют, иногда даже осмеивают.
Все парадоксальным образом происходит так, как если бы полис и в трагедии, и в комедии в заранее определенные дни подвергал себя расследованию, словно бы критика была необходима для правильного функционирования демократии. «Она напоминает прежде всего власть имущим, что источником всякой власти в Афинах является афинский народ, что там нет власти по рождению или государственных интересов»49.
Как же реагировала на представление столь разношерстная публика? Древние тексты не изображают ее совер-
шенно спокойной: тишину тогда, как и в наши дни, не соблюдали. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что еще в XVIII в. между комедиантами и зрителями не было строгой грани. Только к концу XIX в. от коллективного просмотра перешли к соположению множества индивидуальных, когда каждый одинок перед зрелищем, тишина обязательна, а аплодисменты и даже шиканье отнесены на конец50. В любом случае следует отдавать себе отчет в том, что в Греции представления были очень долгими, — от зари до захода солнца, — пьесы игрались на открытом воздухе, и не было контраста между освещенной сценой и затемненным залом, придающего современным спектаклям определенную торжественность.
Ввиду продолжительности представлений публика должна была подкреплять свои силы. Некоторые возвращались поесть домой, и от этого в театре должно было наблюдаться постоянное хождение взад и вперед; другие приносили питье и провизию с собой и не стеснялись шумно поглощать пищу, если пьеса им не нравилась 51.
Реакция на собственно спектакль также могла быть достаточно бурной: аудитория без зазрения совести свистела и аплодировала52. Так, один из авторов, правда, поздний, рассказывает, как однажды зрители, очевидно, находившиеся в плохом настроении, освистывали одновременно и актеров, и пьесы, которые те играли. Можно было иметь своих сторонников в зрительном зале: Филемон, соперник Менандра, уступавший последнему в таланте, но победивший в состязании, признавал, что получил награду благодаря поддержке толпы, «клаке» 53.
Несмотря на столь шумные проявления, частоту и длительность которых определить трудно, публика живо участвовала в зрелище и реагировала на него куда более непосредственно, чем в наши дни. Геродот, первый историк, заговоривший об эмоциональном воздействии театра,
повествует, что во время представления «Взятия Милета» Фриниха, зрители так рыдали, что пьеса была впредь запрещена54: в тексте, от которого до нас дошло только название, рассказывалось о современном событии, завоевании персами Милета, греческого города в Малой Азии. Ксенофонт, со своей стороны, вкладывает в уста одного из персонажей «Пира» слова о том, что знаменитый актер Каллипид мог заставить толпу зрителей обливаться слезами 55. Что же касается анонимного позднего автора жизнеописания Эсхила, он рассказывает, что во время представления «Эвменид» зрители так перепугались при виде Эриний, богинь мщения, что дети падали в обморок, а у женщин случались выкидыши 56. Если последнее свидетельство и не следует понимать буквально, из него следует, что зрители в театре реагировали живо. В текстах в числе прочих встречаются два чувства, жалость (элеос) и страх (фобос), которые, согласно Аристотелю, характеризуют воздействие, производимое трагедией 57.
После упадка Афин — с IV в. до н.э. — театральная продукция не теряет своего значения. Однако если о комедиях еще можно составить представление благодаря сохранившимся пьесам Менандра, то трагедии были утрачены полностью. До нас дошли только названия произведений, имена авторов, иногда кое-какие отрывки. Именно поэтому часто высказывается ложная идея о том, что трагическое вдохновение иссякло...
Что меняется в IV в. до н.э., так это само восприятие зрелища. На предыдущих страницах подчеркивалось внимание, которое зрители уделяли тексту; начиная с эллинистической эпохи публику интересуют актеры. Некоторые из них, ставшие настоящими «звездами», отправляются в турне по всему греческому миру, получают огромные гонорары от принимающих их полисов и подношения от богатых меценатов. Зачастую актеры по своему разумению из-
меняют тексты пьес. С III в. до н.э. возникают актерские гильдии, техниты, пользовавшиеся необычайным авторитетом: их члены и имущество освобождались от налогов. Некоторые актеры были столь почитаемы и признаны как деятели международного масштаба, что им ставили памятники на площадях и даровали гражданство сразу многих полисов.
Само представление уже не имело прежнего значения: оно все более и более отодвигалось от публики, что проявилось и в одеянии актеров и в самой организации театрального пространства. Преображается актер: в одежде с накладными элементами, в котурнах на высоченной подошве, в масках с утрированными чертами он становится все дальше и дальше от аудитории. Сцену приподнимают на несколько метров, что еще более подчеркивает дистанцию между пьесой и зрителями.
Зачем говорить о гимнасии в книге, посвященной коммуникации? Чтобы сказать, что там, как и на крупных современных стадионах, люди встречались друг с другом? Разумеется, встречались, но дело не только в этом. Гимнасию у греков была уготована совершенно особая судьба. Из места для спортивных упражнений, куда греки ежедневно отправлялись тренироваться, каким он был вначале, гимнасий превратился в интеллектуальный центр, ядро того, что можно было бы сравнить с нашими университетами. В частности, на основе крупных гимнасиев основали собственные школы — соответственно Академию, Ликей, Краний, Киносарг — такие мыслители, как Платон, Аристотель, Диоген, Антисфен. Как могло произойти столь удивительное преображение?
Отчасти оно стало возможным потому, что гимнастика в Греции была поистине системой обучения. В этом ее самобытность по сравнению со взглядами на физические упражнения в других странах древности, например в Египте. Иными словами, ее практиковали не в качестве тренировки к соревнованиям, но как повседневные упражнения, служащие в то же время для телесного развития. Все молодые люди ежедневно отправлялись в палестру или гимнасий. Тем самым становится понятнее, почему внутри последнего учреждения, уже бывшего местом обучения, распространилась другая форма образования, на этот раз интеллектуального, а первыми начали распространять свои идеи в гимнасиях софисты. Но рассмотрим сначала более традиционные функции этих заведений, где греки встречались и обменивались информацией.
Видимо, в гимнасии или палестре все были готовы обсуждать что угодно. Об этом, в частности, свидетельствует начало платоновского «Хармида». Сократ возвращается из Потидеи, идет «к привычным местам бесед», заходит в палестру Посейдона Таврия, где его приветствует множество народу и начинает выяснять:
«Сократ мой, так ты уцелел в битве?!» <...> А я ему в ответ: «Как видишь, уцелел».
— Да ведь сюда дошли вести, — сказал он, — что битва была очень жестокой и в ней пали многие люди, которых мы знаем. <...>
— Садись же сюда, — сказал он, — и расскажи нам: ведь не обо всем мы точно осведомлены.
С этими словами он усадил меня подле Крития, сына Каллесхра. Сев рядом, я приветствовал Крития и остальных и стал рассказывать им о войске все, что каждого интересовало; вопросы же сыпались со всех сторон58.
Поделившись новостями, Сократ в свою очередь начинает расспрашивать друзей о том, что произошло за время его отсутствия. «А когда мы вдоволь наговорились об этом, я в свою очередь стал расспрашивать их о здешних делах: о философии — в каком она сейчас состоянии, и о молодежи — есть ли среди них кто-либо, выдающийся своим разумом, красотой или тем и другим вместе»59.
Гимнасий был не только местом обмена информацией, но и местом свиданий, разумеется, между мужчинами. В том же пассаже из «Хармида» Сократу сообщают о необычайно красивом юноше. Поскольку тот страдает головной болью, его подзывают к Сократу под предлогом того, что философ знает средство от мигрени. Вот как присутствующие встретили приход молодого человека:
Хармид подошел и вызвал громкий смех, ибо каждый из нас, сидящих, освобождая для него место, хорошенько потеснил своего соседа — чтобы оказаться сидящим рядом с ним, — пока мы не заставили встать одного из сидевших с края и не сбросили на землю другого. Хармид же, подойдя, сел между мной и Критием 60.
Начинается разговор — сначала о головной боли, потом на истинно философскую тему, о рассудительности.
Кроме того, с V в. до н.э. в гимнасии стали распространяться новые идеи. Специального места для этого предусмотрено не было, и софисты избрали для себя гимнасии во всех крупных городах, и прежде всего в Афинах, поскольку именно там собиралась городская молодежь, наиболее восприимчивая к их идеям. Первые контакты устанавливались в раздевалках. Не стоит, конечно, представлять себе раздевалки наших дней: немыслимо, чтобы в современный гимнастический зал явился какой-нибудь чужак и начал проповедовать свои идеи и спорить о них с нахо-
дящимися в раздевалке. В Греции соответствующее помещение, аподитерий, было гораздо просторнее. Там, разумеется, одевались и раздевались, но также делали разминочные упражнения, расслаблялись после нагрузки, натирались оливковым маслом или скребли тело песком. Именно в такие минуты разрядки софисты и приобщали завсегдатаев гимнасиев к игре ума.
Привычка распространилась быстро. Сократ тоже начал распространять свое учение в гимнасиях, и ряд платоновских диалогов происходит именно там или в палестрах. Так, однажды Сократ, идя из Академии в Ликей, встречает по пути Гиппотала и Ктесиппа с группой молодых людей.
Гиппотал, увидев, что я подхожу, молвил:
— Сократ мой, откуда ты держишь путь и куда?
— Из Академии, — отвечал я, — а иду я в Ликей.
— Значит, — отозвался он, — ты идешь туда же, куда и мы. Не присоединишься ли к нам? Это стоило бы сделать.
— Куда именно, — спросил я, — ты хочешь меня повести и к кому я должен присоединиться?
— Сюда, — отвечал он, указывая мне на расположенное напротив стены крытое помещение с отворенной дверью. — Мы здесь проводим время — мы и многие другие прекрасные юноши.
— А что это за постройка и в чем состоит ваше времяпрепровождение здесь?
— Это, — отвечал он, — недавно выстроенная палестра. Проводим же мы время большей частью в беседах, к которым с радостью привлечем и тебя.
— И прекрасно сделаете, — отозвался я. — А кто здесь наставник?
— Твой приятель и поклонник, — отвечал он, — Микк.
— Клянусь Зевсом, — сказал я, — это муж не без достоинств и способный софист.
— Так не хочешь ли последовать за нами, — спросил Гиппотал, — и посмотреть, кто там собрался?
— Сначала я охотно услышал бы от тебя, для чего ты меня приглашаешь и кто среди собравшихся там выделяется своей красотой? 61
Таким вот образом в гимнасиях постепенно налаживалось настоящее обучение. Платон основал в Академии свою школу философии в 887 г. до н.э. С тех пор, не прерывая писательской деятельности, он горячо отдался делу главы школы и наставника, готовя приезжавших к нему за обучением философии со всех концов греческого мира учеников прежде всего к управлению полисами. Позже Диоген, вопреки традиции вовсе не вещавший из бочки, обосновался в Крании, коринфском гимнасии. Его наука пользовалась такой славой, что послушать приезжали даже цари. Хорошо известен, к примеру, рассказ о его беседе с Александром. Благодаря Диогену коринфский гимнасий стал одним из важнейших центров кинической мысли.
Вначале связь между гимнасием и обучением была случайной. Как мы видели, софисты и философы приходили туда потому, что это было удобное место, где собиралась та часть населения, к которой они обращались. Полис мало интересовался разворачивавшимися там беседами. Связь эта обрела значимость только с эллинистической эпохи: обучение в гимнасиях мало-помалу институционализировалось и государство стало принимать участие в формировании программ и их финансировании. Дававшееся в гимнасиях образование составляли как курсы, читавшиеся штатными преподавателями, так и лекции странствующих учителей. Первые вели scholai, уроки, продолжавшиеся в течение всего учебного года, вторые — akroaseis, буквально «то, что слушают», отдельные лекции на различные темы. Если изначально единственным преподаваемым предме-
том была философия, лекции постепенно диверсифицировались. Со временем расширился и контингент учащихся, который уже не ограничивался молодыми людьми, занимавшимися гимнастикой.
Вместе с назначением гимнасия изменилась и его архитектура. Были спроектированы и открыты специальные учебные помещения; занятия перестали проходить в общей шумной зале и садах, где тренировались воины. В лекционных залах стояли стулья и столы, на которых находят граффити, вырезанные учениками. Параллельно гимнасии, до того загородные учреждения, стали строиться внутри городских стен, куда постоянным слушателям было легче добираться.
Так гимнасий мало-помалу стал в рамках полиса даже больше, чем университетом: он превратился в одно из главных мест собраний, культурный центр, куда стекалась публика.