В IV веке до Р.Х. в Афинах из дионисийского танца родилась драма, в частности трагедия. Особую роль в этом эллины отводили Феспиду (ок. 535 года до Р.Х.). Немецкие классики в своем понимании древней трагедии основывались вовсе не на созданных в 472 году "Персах" Эсхила (525— 456), хотя это, вероятно, самое древнее сценическое произведение, а на его же "Прометее Прикованном", который был поставлен в 458 году. Именно в "Прометее" они усматривали начало греческой драмы, сравнивая его с библейским рассказом о грехопадении человека и спасении его благодаря нисхождению во ад и воскресению Христа. Авторы более позднего времени, например М. Крюгер в своей книге "Лики трагического. Драма и инициация", также ведут отсчет от этой трагедии Эсхила.
И в сказании о Прометее, и в библейском символе рая присутствует мотив вины, связанной с обретением знаний и умений. Тут и там вопрос, не увидят ли далекие потомки в как будто бы виновном наставнике — победителя, оставлен открытым. У Эсхила один за другим держат речь титан Прометей, титан Океан, гонимая Герой смертная девушка Ио — ее роль вполне под стать мисту — и олимпийский бог Гермес. Громовержец Зевс действует, но не произносит ни слова. Смысл истории куда глубже, чем полагает правящий готовым миром Зевс. И страждущий титан Прометей знает об этом.
Прометей слышит гром, чувствует удар молнии и кричит: "И всю эту бурю послал на меня разгневанный Зевс, чтоб меня устрашить!"* Титан нисходит в Тартар, в стихию земли, зная о грядущем восхождении в огне, — для людей в этом заложено знание о силе преображения в таинствах. Таинства воспринимают грядущую метаморфозу личностно; поэтому главное в драме — имя божественного владыки будущего.
Создав первых людей, Прометей подарил им небесный огонь. Он знал, что делает, хотя в наказание висит с тех пор крестообразно распятый на утесах Кавказа. Его палач и страж Гефест, как и он сам, властвует огнем, особенно подземно-вулканическим. Гермес тщетно старается выпытать у Прометея, которому открыто грядущее, имя и происхождение будущего властелина мира; Прометей молчит. Лишь посещающим его богам воды и ветра он кое на что намекает.
В таинствах на первом месте было, скорее всего, божество ветра, то есть Артемида или здесь — Гера со своей посвященной Ио; лишь затем следовал Посейдон как владыка вод. Перестановкой древний поэт маскирует мистерию. В остальном же трагедия повторяет строение элевсинских таинств, коль скоро путь через стихии отвечает порядку ветер — вода — земля — огонь.
В основе едва ли не каждой аттической драмы V века лежит заданный мистериями образец, который отчетливо просматривается в комедии Аристофана "Лягушки" (405 г.). Мы видим здесь Диониса, которого Геракл ведет в Гадес, у Ахерона ему надоедают лягушки — души, не обретшие избавления. Но вблизи Плутонова дворца оба они слышат музыку флейт: это процессия душ, что были посвящены в Элевсинии и теперь, после смерти, направляются в Элизий. Мертвые мисты поют те же песни, какие пели, шагая из Афин к Элевсину. Перед троном Плутона
решится, который из великих трагиков столетия — Эсхил, Софокл или Еврипид — наиболее велик. Ситуация напоминает вторую сцену в Гадесе из "Одиссеи", где к концу эпоса Агамемнон и Ахиллес оценивают свой земной путь.
В таинствах решение приходится на Третью оргию, и принимают его боги огня; зовутся они, как правило, Гефестом и Прометеем-Дионисом. Если Первая оргия — под знаком ветра и речи — напоминает странствия Иисуса-учителя, то Вторая — под знаком стихии воды — напоминает страсти, о которых повествуют Евангелия, а Третья — под знаком стихии земли и огня — смерть и нисхождение Спасителя во ад. (Евангелия об этом умалчивают, но зато говорит христианский Символ веры*). Воскресение его стоит под знаком света и соответствует явлению богини в желанном "созерцательном образе" во время Третьей оргии.