Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter

49

Глава 3

ПЕДЕРАСТИЯ КАК ОБРАЗОВАНИЕ

«Я вынужден говорить о педерастии, так как это важно для образования»,— говорит Ксенофонт1, столкнувшись с этим предметом при рассмотрении спартанского государственного устройства. Мне остается лишь повторить эти слова от своего имени: всем известно, какое место занимала в греческой культуре любовь между мужчинами, а в области педагогики, как будет ясно из дальнейшего, это место было особенно значительным. Однако историки затрагивали эту важнейшую тему, как правило, с чрезмерной осторожностью, как будто само ее рассмотрение свидетельствует о нездоровом любопытстве. В самом деле, ученые в новое время потратили немало сил, со злобным пристрастием изучая античные свидетельства о «любви к мальчикам» и, интересуясь при этом лишь сексуальным ее аспектом, одни впадали в преувеличение, видя в древней Элладе рай для извращенцев, хотя сама лексика греческого языка (2), да и законодательство большинства городов (3) свидетельствуют, что извращение всегда рассматривалось греками как отступление от нормы; другие пытались обманывать себя наивной апологией «чистой» педерастии, не связанной с телесным извращением, что заставляет пренебрегать самыми недвусмысленными свидетельствами (4).
Как же все-таки обстояло дело? Вопрос сложен по самой своей природе — нужно учитывать различия нравственного уровня, время и место, так как отношение к педерастии не было одинаковым во всех областях Греции2. Можно представить себе, в каком затруднении окажутся социологи будущего, пытаясь определить, как относились во Франции XX века, например, к супружеской измене: на их карточках будут соседствовать, как соседствуют на наших противоречивые свидетельства античности, столь различные документы, как водевили Пале-Рояля и духовная литература о христианском браке.
Однако исследование техники извращения или подсчет процентной доли гомосексуалистов в греческом обществе могут быть занимательны разве что для психиатрии или нравственного богословия. Настоящий человеческий интерес представляет не это: хотелось бы знать, как понималась любовь (в которой мы с XII века научились видеть нечто большее, чем libido в биологическом смысле слова) и какую роль она играла в жизни.

50

«Греческая любовь», воинское товарищество

Историку достаточно констатировать, что Древнегреческое общество считало самой типичной и самой благородной формой любви любовные отношения между мужчинами, точнее, между взрослым человеком и подростком (теоретически возраст «любимца» — от 15 до 18 лет). Более чем понятно, что такие отношения сплошь и рядом вели к противоестественным половым связям: достаточно обратиться к статистике и подумать о слабости плоти. Но это, я повторяю, менее важно, чем следствия такого понимания любви для культуры в целом.
Любовь к мальчикам, как и тесно с ней связанная нагота атлетов, была — это хорошо сознавали евреи эпохи Маккавеев3 и римляне старого закала4 — одним из критериев эллинства, она относилась к числу обычаев, наиболее резко противопоставлявших греков «варварам»5, а значит, с точки зрения первых, одним из существенных преимуществ культурного человека.
Хотя Гомер, похоже, ничего не говорит о педерастии (5), ее можно, я полагаю, без колебаний возводить к глубокой древности (6). Она тесно связана со всей собственно эллинской традицией: немецкие ученые были неправы, представляя ее отличительной чертой дорийской расы (7) — на самом деле она была распространена повсеместно, и если в дорийских государствах она присутствует хотя и не в большей степени, но более официально, это связано с тем архаизирующим окостенением, которому, как я уже говорил, подверглись критские и спартанские обычаи. Именно поэтому они в течение всей классической эпохи сохранили немало черт от первоначального военного строя жизни.
Греческая педерастия представляется мне одним из самых отчетливых и стойких пережитков средневековья. По сути это воинская дружба. Греческий гомосексуализм - воинского типа. Он существенно отличается от инициационного, священного извращения, отмечаемого этнографами в наши дни у целого ряда «примитивных народов» в самых разных областях земного шара (Австралия, Сибирь, Южная Америка и Южная Африка), которое служит для колдуна средством проникновения в магический мир сверхчеловеческого (8). Греческая любовь имеет к тому же параллели, более близкие к нам во времени и пространстве: мне вспоминаются процесс Тамплиеров, скандалы, разразившиеся в 1934 году в Hitlerjugend, и нравы, распространившиеся, как мне говорили, во время последней войны в рядах некоторых армий.

51

Любовь между мужчинами представляется мне обычным явлением в воинственных обществах, где мужская среда тяготеет к закрытости. Физическое исключение женщин и любое уменьшение их роли всегда приводят к распространению однополой любви: вспомним мусульманское общество (хотя в этом случае налицо совсем иной культурный и религиозный контекст). Еще резче это выражено в военной среде, где существует тенденция принижать нормальную любовь мужчины к женщине, возводя в идеал мужские доблести (силу, храбрость, верность) и культивируя чисто мужскую гордость, с такой силой выраженную Верденом в двух стихотворениях из цикла Parallelement, с пламенным цинизмом воспевающих его оргии с Рембо:

...Пусть скажут те, над кем высокое заклятье...

Греческий город, своего рода «мужской клуб», навсегда сохранит эти черты архаического рыцарства; а что любовь между мужчинами в самом деле связывалась с Kriegskameradschaft, засвидетельствовано множеством обычаев (9). Кружок Сократа полагал6, что армия, состоящая из пар любовников, которые воодушевляли бы друг друга на подвиги и самопожертвование, была бы совершенно непобедима. В IV веке этот идеал воплотил Горгид, создав отборный отряд, который Пелопид превратил в Священный и которому Фивы были обязаны своим кратковременным возвышением7 * .
Знаменитый — и по праву — текст Страбона8 очень точно воссоздает атмосферу, характерную для этого аристократического представления о мужской любви. На Крите, сообщает он, любовник попросту похищал юношу, впрочем, с ведома его близких. Похищенного сначала привозили в «мужской клуб», άνδρεΐον, похитителя, а затем он отправлялся с этим последним и его друзьями на два месяца за город, где устраивались пиры и охоты: по окончании медового месяца вернувшегося эфеба встречали торжественным празднеством: он получал от своего любовника, сверх прочих подарков, доспехи и становился его παρασταθείς, оруженосцем. Его принимали в орден Славных, Κλεινοί, и отныне он полноправно участвует в жизни знати, считается взрослым мужчиной, занимает почетные места в хорах и гимнасиях. Очевидно, что все это означает принятие в аристократическое воинское братство. Страбон подчеркивает,



* Этот отряд сыграл решающую роль в победе при Левктрах и был совершенно уничтожен авангардом Филиппа под командованием юного Александра в знаменитом Херонейском сражении. — Прим. переводчика.

52

что оба друга непременно должны быть знатного происхождения, и добавляет: «В подобных связях ценится не столько красота, сколько доблесть и хорошее воспитание». Страбон, как водится, стыдливо умалчивает о сексуальной стороне этих обычаев. В Новое время, напротив, ее значение преувеличивается: предполагали, будто инициацией, включением в мужское сообщество была не вообще подобная связь, а собственно аномальный половой акт, причем семя самым грубо материальным образом осуществляло передачу от мужчины к мужчине воинской доблести (10).
На самом деле сведения наших текстов куда скромнее. Это одно из тех обсценных преувеличений, которые современным социологам свойственны в отношении так называемых «примитивных» обычаев и обрядов. Подобные гипотезы объясняются элементарным психоанализом и показывают, как много младенческих вытеснений содержится в душах ученых!
Каково бы ни было ее происхождение, педерастия глубоко укоренилась в нравах и сохранилась и тогда, когда Греция в целом отказалась от воинского образа жизни. Нас интересуют последствия этого факта в области образования.

Педерастическая мораль

Прежде всего греческая любовь способствовала формированию нравственного идеала, лежащего в основе всей эллинской образовательной практики. Я начал анализировать этот идеал, говоря о Гомере: желание старшего произвести впечатление на своего любимого, блеснуть перед ним9, и ответное желание младшего оказаться достойным своего любовника, разумеется, усиливали у обоих любовь к славе, которую и без того возбуждал царивший повсюду агонистический дух: любовная связь — благодатнейший повод для благородного соперничества. С другой стороны, идеал боевого товарищества фокусирует в себе всю рыцарскую этику, основанную на чувстве чести. Античная традиция последовательно связывает педерастию с доблестью и мужеством10.
Неожиданный поворот, который следует оговорить особо, укрепил это ощущение, переведя его из военной в политическую плоскость. Любовь между мужчинами повлекла за собой множество убийств на почве ревности, чему не приходится удивляться в напряженной атмосфере, где ревность и мужская гордость были обострены до предела. В частности, период тирании насчитывает немало убийств либо восстаний, совершен-

53

ных или вдохновленных ревнивыми любовниками. «Немало влюбленных, — пишет Плутарх11, — боролись с тиранами из-за прекрасных и достойных юношей». Он приводит классические примеры: афинских тираноубийц, заговор, составленный в 514 году против Писистратидов Аристогитоном и его возлюбленным Гармодием, которого Гиппарх12 преследовал своими домогательствами, а также заговор Антилеонта, убившего тирана Метапонта и (или?) Гераклеи, который оспаривал у него любовь красавца Гиппарина; заговор Харитона и Меланиппа против фаларида, тирана Акраганта13. Было и множество других (11). Одной любви к политической свободе было недостаточно, чтобы вызвать восстание, «но, — замечает Плутарх, — стоило тиранам покуситься на их любимых, любовники начинали борьбу не на жизнь, а на смерть, как если бы речь шла о защите неприкосновенных святынь». Так эти убийства, которые наша уголовная хроника отнесла бы к разряду гнусных преступлений, приводили порой к национальному освобождению, становились в ряд деяний, прославляемых всеми способами наряду с высочайшими подвигами, а молодежи внушающих восхищение и стремление к подражанию: в умах греков14 существовала прочная связь между педерастией и национальной гордостью, любовью к свободе и независимости.

Любовь между мужчинами как педагогический метод

Более того: греческая любовь пере- даст классической педагогике свою обстановку и свой метод. С точки зрения древних такая любовь по сути своей воспитание: кои επιχειρεί παιδεύειν, «и он тут же берется за воспитание», говорит, например, Платон15.
Создание замкнутой мужской среды, недоступной для другого пола, имеет педагогическое значение и словно бы вдохновлено педагогическими целями: так выражается преувеличенная здесь до абсурда и безумия, но глубоко присущая мужчинам потребность возможно полнее реализовать задатки, свойственные их полу, стать мужчинами в наивысшей возможной степени. Сущность педерастии — не в извращенных сексуальных отношениях (я уже упоминал об отвращении, которое гомосексуализм в пассивном, жидовском смысле слова, внушал чувствам и языку греков). Это прежде всего определенный эмоциональный и душевный настрой, женоненавистнический идеал совершенной мужественности.

54

Соответствующая педагогика отражает эту однополую мораль. В анализе этого явления, как и многих других, светлый эллинский ум достиг такой глубины, что мне достаточно будет привести выводы, которые Платон и Ксенофонт единодушно приписывают Сократу. Страстная привязанность, любовь (Сократ умеет уже отличать ее от полового влечения и противопоставлять ему) предполагает стремление к высочайшему совершенству, к идеальной ценности, к αρετή. Я не стану останавливаться на том облагораживающем воздействии, которое могло иметь на старшего, έραστήν, восхищение его возлюбленного: воспитующее влияние любовной связи касается, разумеется, в первую очередь младшего, подростка-έρώμενον).
Разница в возрасте задает между любовниками отношения неравенства, наподобие того, что существует между старшим и младшим братом. Желание старшего привлечь, произвести впечатление рождает у младшего чувство восхищения: старший представляется героем, идеалом, зовущим к подражанию, на чей уровень юноша стремится подняться.
Чувствам старшего это придавало особый оттенок: сократовская теория подкреплена в традиции множеством символических анекдотов — старший ощущал в себе в ответ на призыв любимца педагогическое призвание, становился наставником, опираясь на его благородное стремление к соревнованию. Греческий «Эрос» слишком часто описывают как простое стремление души, обезумевшей от страсти, к тому, чего ей не хватает, однако и со стороны любящего античная любовь причастна к αγάπη благодаря потребности в облагораживании и самоотдаче, благодаря, не побоюсь сказать, оттенку духовного отцовства. Это чувство, подробно анализируемое Платоном16, поддается фрейдистскому толкованию— перед нами, очевидно, нормальный инстинкт размножения, страстное стремление увековечить себя в себе подобном, которому извращение не дает осуществиться и которое находит себе выход в педагогической деятельности. Воспитательная деятельность старшего— это замена, жалкий эрзац деторождения: «Цель любви (читай — педерастической) — зачинать и порождать в прекрасном»17.
Таким образом в любовной связи присутствует усилие воспитания с одной стороны и взросления с другой, причем первое окрашено отеческой снисходительностью, второе— послушанием и восхищением. Происходит это само собой, в повседневном общении, через беседу, совместную жизнь, постепенное

55

приобщение младшего к общественной жизни старшего: клуб, гимнасий, пиры.
Я анализирую так подробно эти чудовищные отклонения потому, что для греков это нормальная модель, обычная техника любого образования: παιδεία реализуется в παιδεραστεία. Это кажется диким современному человеку-христианину. Нужно понять, что это обусловлено всем строем жизни древних.
Семья не могла дать образования: женщину, чья роль вообще невелика, признают способной лишь к вскармливанию младенца. После семи лет ребенок ей не принадлежит. Что до отца (речь идет, не будем забывать, изначально об аристократической среде), он поглощен общественной жизнью: он гражданин, политический деятель и лишь затем глава семьи. Вспомним любопытный рассказ Платона в начале диалога Лахет1в: он описывает двух отцов семейства, пришедших посоветоваться с Сократом об образовании своих сыновей. Их собственным образованием в свое время совершенно пренебрегли: «Мы корим за это наших отцов, которые предоставили нам полную волю, не прибегая к узде, а сами были заняты делами других». Речь здесь идет о великом Аристиде и Фукидиде, сыне Мелесия, противостоявшем Периклу вожде аристократической партии, которого афинский народ покарал остракизмом в 433 году. Поэтому не приходится удивляться, что в другом месте19 Платон категорически утверждает: педерастическая связь создает между любовниками «куда большую близость», πολύ μείζω κοινωνίαν, чем та, что существует между родителями и детьми.
Не берет на себя образования и школа. В архаическую эпоху ее просто не существовало, а возникнув, она всегда вызывала некоторое презрение и недоверие из-за того, что школьный учитель получал плату за свою службу, и роль ее была подсобной, ограничивалась обучением, а не образованием. Замечу мимоходом: когда современный человек говорит об образовании, он в первую очередь имеет в виду школу (отсюда та, порой чрезмерная, острота, которую приобретают у нас проблемы, связанные с учебными заведениями); такой подход завещан и передан Западу средневековьем — тесная связь между учителем и духовным наставником возникла в монастырских школах Темных веков.
Для грека образование, παιδεία, заключалось в основном в глубокой близости, возникавшей между юношей и старшим по возрасту, причем последний одновременно делался для первого образцом и руководителем и посвящал его в жизнь; любовный пыл отбрасывал на эту близость свой нечистый и жаркий отблеск.

56

Обычай — а в Спарте и закон20 — считал любящего морально ответственным за развитие любимца. Педерастию рассматривали как самую совершенную, самая прекрасную форму образования, την καλλίστην παιδείαν21. Отношение учителя к ученику у древних всегда будет напоминать отношение любящего к любимцу. Образование было не столько обучением, техническим наставлением, сколько совокупностью забот, расточаемых старшим, исполненным нежного участия, ради развития младшего, который, в свою очередь, горит желанием в ответ на эту любовь сделаться достойным ее.

Благородное воспитание в VI веке

Эта черта была тем более явно выражена, что греческое воспитание классической эпохи во многом унаследовано от архаической аристократии. Изначально оно было выработано для нужд богатого, праздного слоя, перед которым задача обучения молодежи для овладения ремеслом, для заработка, вовсе не стояла. Поэтому образование было прежде всего нравственным — формирование характера, личности — и осуществлялось в обстановке изящной жизни, одновременно спортивной и светской22, под руководством старшего, в рамках мужской дружбы.
Все это предстает перед нами в творчестве Феогнида Мегарского— драгоценном, поскольку весьма раннем (544 года по античной хронологии) свидетельстве (12). Его элегии, предназначенные для исполнения под аккомпанемент флейты23 на пирах, где собирались «гетерии», аристократические клубы, представляют собой поучения в гномической форме, обращенные поэтом к своему юному и знатному другу Кирну, сыну Полипайда. Даже если не принимать во внимание — как и следует — откровенно эротическую II книгу, апокрифическую и более позднюю, остается несомненным, что любовная страсть оживляет и окрашивает эти отношения. «Я дам тебе добрые советы, как отец сыну», — говорит Феогнид24, но не вполне чистая природа этой отеческой привязанности проявляется в нежных упреках, в тревоге ревнивого любовника, в горьких жалобах покинутого («Я теперь для тебя — ничто, ты обманул меня, как малого ребенка»25), хотя, конечно, можно до бесконечности спорить, были тут налицо — или нет — какие-то чувственные проявления.
Содержание этих наставлений целиком этическое: личная нравственность, общественная нравственность, то есть традиционная мудрость благонамеренных людей, αγαθοί, которую

57

феогнид сознательно передает своему юному другу так, как сам усвоил ее в детстве 26.

Его пережитки: отношения учителя и ученика

Когда позже в другой среде возникнет иное образование, более непосредственно направленное на овладение ремеслом, высшее техническое образование, — оно также будет овеяно мужским эросом. Какого бы рода оно ни было, оно будет осуществляться в атмосфере духовной близости, созданной пылкой и часто страстной привязанностью ученика к учителю, которому он предан, который служит ему образцом во всем и который постепенно посвящает его в тайны своей науки или своего ремесла.
Отсутствие собственно образовательных учреждений на долгое время сделало возможным единственный тип углубленного образования — вышеописанную привязанность ученика к призвавшему его, отличившему его своим выбором учителю. Подчеркнем, как именно осуществлялось призвание: учитель со своей высоты обращался к тому, кого считал достойным. Долгое время античность будет презирать преподавателя, который заводит лавочку и предлагает свои познания случайному покупателю: знание должно сообщаться лишь заслужившим. В этом видно глубокое понимание высочайшего достоинства культуры и ее необходимого эзотеризма; мы на Западе полностью утратили это понимание, но оно сохраняется в мудрости Востока, в том числе в Исламе, где в неприкосновенности сохранилась Платоновская идея превосходства устного образования над безличным письменным27.
Конечно, эта страстная привязанность часто превращалась в менее чистые, более плотские отношения; повторяю, такова человеческая природа. В Китае, где существовало то же глубокое понимание посвящения в культуру, тоже, говорят, поощрялись противоестественные связи между учителем и учеником и между учениками одного учителя. Да и в самой Греции скандальная хроника представляет нам целую галерею скандальных любовников в пантеоне классической культуры.
Из философов достаточно вспомнить Сократа, удерживавшего цвет афинской молодежи «смолой любовной страсти», представляя себя знатоком в делах Эроса. Сократ не исключение: Платон любил — и судя по всему не только «платонически» — Алексида и Диона: преемственность схолархов в его Академии на протяжении трех поколений осуществлялась от лю-

58

бящего к любимцу, поскольку Ксенократ любил Полемона, Полемон — Кратета и Кратет — Аркесилая. Это не было ни отличительной чертой платоников — Аристотель любил своего ученика Гермия, тирана Атарнеи, которого ему предстояло обессмертить знаменитым гимном— ни особенностью только философов, так как подобные отношения связывали также поэтов, художников и ученых: Еврипид любил трагика Агафона, Фидий — своего ученика Агораклита Паросского, врач Теомедонт — астронома Евдокса Книдского (14).

Воспитательница Сапфо

Конечно, греческий народ - прежде всего мужской клуб, но, как простодушно замечает Аристотель28, женщины все же составляют половину человеческого рода. Как многоженство вызывает в обществе, которое его допускает, опасную диспропорцию, обрекающую часть мужчин на безбрачие или беспорядочную жизнь, так во всяком обществе, где одному полу позволено превратиться в закрытую, автономную среду, неизбежно возникает в качестве антитезы такая же закрытая среда для другого пола. Не тайна ни для кого — в особенности для французского читателя, воспитанного на Бодлере, — что беснованию любви между мужчинами соответствовало в Элладе безумство «окаянных женщин». Симметрия распространялась и на образование. Похоже даже, что в этой области у женщин были более передовые установления, насколько можно судить по выдающемуся и такому неожиданному для столь раннего времени (около 600 года) свидетельству Сапфо Лесбосской — по крайней мере, по тем небольшим отрывкам, которые дошли от ее сочинений в цитатах античных грамматиков и критиков и в испорченных папирусах Египта.
Они свидетельствуют, что на Лесбосе к концу VII века девушки могли завершить свое образование в период между концом детства, проходившего дома под властью матери, и замужеством. Это высшее образование давалось через жизнь в школьной общине. Школа, «обитель учениц Муз»29, юридически представляла собой (как со времен Пифагора философские школы) религиозное братство, θίασος, посвященное богиням культуры. Там девушки под руководством наставницы, чей облик так великолепно очерчен словами Сапфо о самой себе, приближаются к идеалу прекрасного, стремясь к Мудрости30. Технически это что-то вроде «Школы музыки и декламации»: в программу входят групповые танцы31, унаследованные из минойской тради-

59

ции32, инструментальная музыка, а именно благородная лира33, а также пение34. Жизнь общины регулируется чередой праздников, религиозных церемоний35 либо пиров36.
В этой замечательной педагогике очевидна воспитующая роль музыки, что сохранится во всей классической традиции. Видимо, уже тогда она была предметом богословской мысли: один из фрагментов Сапфо37 недвусмысленно выражает дорогое греческому сознанию учение о бессмертии, которое возможно заслужить почитанием Муз.
Лесбосское образование — не исключительно художественное: здесь не пренебрегают и физической культурой. Не уподобляясь спартанкам, нежные лесбосские девушки тем не менее занимаются атлетикой, и сама Сапфо гордится тем, что тренировала победительницу в беге38.
Все это овеяно атмосферой очень женственной, я бы сказал — очень современной, если бы не неизменный женский пол: внимание обращено не только на красоту тела, но и на грацию, кокетство, моду39, встречаются и такие лукавые замечания: «Не упрямься, если тебе хотят подарить перстенек»40, «Эта женщина не умеет даже приподнять юбку над щиколотками»41.
Наконец — и это возвращает нас к нашей теме — это образование тоже не обходится без страстного огня, без того, чтобы учительницу и ученицу связывали пламенные узы Эроса. Более того, эта сторона известна нам всего лучше, поскольку вся эта жизнь предстает перед нами лишь как эхо страстей, живших в сердце Сапфо, через жалобные крики, которые исторгает у нее боль разлуки, когда ей изменяет или выходит замуж та или другая из ее учениц или возлюбленных. Сапфическая любовь еще не получила у нее того метафизического переосмысления, которому подвергнется у Платона педерастия, ставшая устремлением души к идее. Это всего лишь человеческая страсть, пылкая и безудержная: «Вновь терзает меня сокрушительный, необоримый Эрос, горько-сладостный Эрос, о моя Аттида! А ты, пресытившись мною, устремляешься к Андромеде»42.
Психиатр по-прежнему будет с любопытством доискиваться, как далеко зашли нарушения полового инстинкта. Уже в древности был поставлен вопрос: «Была ли Сапфо женщиной дурного поведения?»43 — и даже сегодня среди ее почитателей находятся защитники ее безупречной добродетели (16). В данном случае вопрос решается просто: откровенность и, можно сказать, бесстыдство, характерные для женской лирики (здесь

60

Сапфо оказывается рядом с графиней де Ди * и Луизой Лабе) не позволяют сомневаться в чувственном характере этих связей: «Середина ночи, время идет, а я все лежу одна...»44 ** , не говоря уж о рыданиях ревности, которые ясно свидетельствуют о страстях отнюдь не только духовных.
Лесбосский тиасос известен нам лишь случайно, благодаря гениальности пылкой души Сапфо: но она не была исключением — мы знаем, что у нее были среди современниц конкурентки, соперницы в ремесле. Максим Тирский сохранил для нас имена двух таких «наставниц пансионов для благородных девиц», Андромеды и Горго45.
Образование женщины, о котором долгое время нет никаких сведений, по крайней мере, в источниках, дошедших до нас, вновь возникает перед нами намного позднее, на заре эллинистической эпохи. В частности, мы узнаем о состязаниях, дававших выход антагонистическому духу и служивших, как наши экзамены, венцом образования и демонстрацией его результатов. В Пергаме, где в эллинистическую и римскую эпоху специальные должностные лица, приставленные к женскому образованию, носят титул «надзирающих за порядочным содержанием девиц»46, девушки состязаются, как и юноши, в поэтической декламации под музыкальный аккомпанемент или без него47; в других местах, в частности, на островах Эолиды, программа этих состязаний не копировала прямо программу их братьев — там наличествуют специфически женские пункты, в которых живет дух сапфического образования. Теофраст48 сообщает, что существовали конкурсы красоты для девушек на Лесбосе и Тенедосе, а также и в других городах, существовали также состязания в уравновешенности (если можно так перевести σωφροσύνη) и искусстве домоводства, οίκονομία.

Примечания

1. Lac. 2. 12. - 2. Plat. Conv. 182 bd. - 3. 2 Mac. 14, 9-16.- 4. Enn. ap. Cic. Tusc. IV, 70. - 5. Hdt. I, 135; Luc. Am. 35. - 6. Plat. Conv. 178 c; Xen. Conv. VIII, 32. - 7. Plut. Pel. 18. -
8. X, 483. - 9. Xen. Conv. VIII, 26; Plat. Phaedr. 239 ab. - 10. Plat.


* Беатриса де Ди — французская поэтесса конца XII века, писавшая на провансальском наречии. — Прим. переводчика.
** Сейчас принадлежность этого фрагмента Сапфо оспаривается (несоответствие диалектных и метрических особенностей); в частности, резким противником сапфической атрибуции был У. Виламовиц. В издании Poetae melici Graeci Д. Пейджа (Oxf., 1962) фрагмент помещен среди adespota (fr. 58).

61
Conv. 182 cd; Plut. Erot. 929-930. - 11. Erot. 929. - 12. The. VI. 54-59. - 13. Ath. XVI, 602 B. - 14. Plat. Conv. 182 bd; Arstt. Pol. V, 1313 а 41 s. - 15. Conv. 209 c. - 16. Id. 206 be; 209 be. - 17. Id. 206 e - 18. 179 cd. - 19. Conv. 209 c. - 20. Plut. Lyc. 18. - 21. Xen. Lac. 2, 13. - 22. Id. 5, 5. - 23. I, 239-243. - 24. I, 1049. - 25. I, 254. -26.1, 27-28. - 27. Phaedr. 275 ac. - 28. Arstt. Pol. I, 1260 b 19. -29.Saph. fr. 101.- 30. fr. 64.- 31. fr. 99.- 32. fr. 151.- 33. fr. 103. - 34. fr. 7; 55. - 35. fr. 150. - 36. fr. 93. - 37. fr. 63. - 38. fr. 66. - 39. fr. 85. - 40. fr. 53. - 41. fr. 65. - 42. fr. 97-98. - 43. Didym. ap. Sen. Ep. 38, 37. - 44. fr. 74. - 45. Diss. 24, 9. - 46. Ins. Perg. 463 B. - 47. AM. 37 (1912), 277. - 48. Th. ap. Ath. XIII, 609 E-610 A.

Подготовлено по изданию:

Марру, А.-И.
История воспитания в античности (Греция)/Пер. с франц. А.И. Любжина. - М.: «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина. 1998.
ISBN 5-87245-036-2
© «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина. 1998



Rambler's Top100