Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
140

СПОРЫ О СПОРЩИКЕ

Трагический финал Сократа придал всей его жизни, его словам и делам, учению и личности уникальную цельность и завершенность, неувядаемую привлекательность. Конец, как говорится,— делу венец. Насильственная смерть обрамила все сократовское особым ореолом неподдельности и высокой правды. Она оказалась одной из тех сократовских загадок, интерес к которым пережил античность, средневековье, новое время и сохранился до наших дней. Казнь Сократа, подведя итог прошлому, стала исходным пунктом его духовного шествия сквозь века.
Смерть Сократа всколыхнула афинян и приковала к нему их внимание. Вспоминали пророчество сирийского мага, предсказавшего Сократу насильственную смерть. Обсуждали и сократовские слова о возмездии, которое постигнет его обвинителей. Вскоре после сократовской казни, сообщает Диоген Лаэртский, афиняне, раскаявшись в содеянном и считая себя введенными злоумышленно в заблуждение, приговорили Мелета к смерти, а остальных обвинителей — к изгнанию. Сократу же была сооружена Лизиппом бронзовая статуя, которая выставлялась в афинском музее Помпейон.
И воодушевленный этой идеей праведного возмездия, Диоген Лаэртский много веков спустя посвятил памяти Сократа следующую эпиграмму, приводимую в его книге о знаменитых философах:
Пей на Олимпе нектар, о Сократ! Боги всемудрые мудрым тебя объявили, Твои ж афиняне, тебе протянувшие яд, Сами устами твоими его и испили.
О наказании врагов Сократа сообщают и другие древние авторы. Так, по Диодору, обвинители Сократа были казнены без суда. По сведениям Плутарха, они повесились, презираемые афинянами и лишенные ими «огня н воды». По версии ритора Фемистия (IV в. н. э.), Анит был побит камнями.
Возможно, все эти сведения о раскаянии и возмездии во многом преувеличены и являются последующей исторической данью прозревших потомков трагической судьбе Сократа. Но, зная склонность его соотечественников к пе-

141

ресмотру содеянных ими под горячую руку несправедливостей, легко допустить их раскаяние и в данном случае — тем более, что дело было, как говорится, сделано, а раскаяние — не только целительная процедура очищения от вины и ответственности перед казненным, но и форма причащения к его нараставшей славе. Живой Сократ был тягостен и невыносим для современников, но, уйдя из жизни, он возвысился над той суетной игрой страстей и мнений, которой всегда нужны безмолвные кумиры.
Уже вскоре после казни Сократа устные споры о нем стали дополняться все разраставшейся литературной полемикой. Значительную активность в этом направлении развили ученики и последователи Сократа, которые в модном тогда жанре «апологии» отстаивали его взгляды и позицию, правоту его дела. С подобными «апологиями Сократа» выступили Платон, Ксенофонт и Лисий, а в дальнейшем также и стоик Теон из Антиохии, платоник Теодект из ликийской Фаселиды, Деметрий Фалерский (IV—III вв. до н. э.). Этот жанр пользовался в древности большой популярностью. И даже много веков спустя ритор Либаний (IV в. н. э.) разрабатывал свою версию защитительной речи Сократа на суде в духе традиций данного жанра.
Антисократовское направление противопоставило «апологиям» сократиков жанр «обвинения», «обвинительных речей». Так, в первое послесократовское десятилетие эту литературную форму использовал афинский ритор и писатель Поликрат.
Судя по сохранившимся источникам и сведениям, уже в античных спорах о Сократе успех сопутствовал его приверженцам, сократикам, которые явно превосходили своих идейных противников талантом, числом и организованностью.
Каждая из соперничавших между собой сократических школ — платоники, киники во главе с Антисфеном, киренаики-гедонисты во главе с Аристиппом, мегарики во главе с Эвклидом, элидская школа во главе с Федоном и др. — внесла свою лепту в общее для всех сократиков дело духовной реабилитации учителя в качестве образцового человека и философа.
Особо выдающуюся роль для всемирно-исторических судеб духовного наследия Сократа сыграла школа Платона. Организованная им в 387 г. до н. э. в зеленом пригоро-

142

де Афин знаменитая Академия просуществовала около тысячи лет, до 529 г. н. э., когда была закрыта императором Юстинианом. От платоновской Академии влияние Сократа тянется в Лицей Аристотеля, к перипатетикам. Л мировой платонизм и аристотелизм стали ведущими течениями философской мысли на протяжении всего последующего духовного развития.
Через киников и киренаиков влияние Сократа с известными модификациями и трансформациями сказалось на эпикурейцах, стоиках и скептиках — первоначально греческих, а затем и римских. Характеризуя эпикуреизм, стоицизм и скептицизм как «форму, в которой Греция перекочевала в Рим», К. Маркс в своей докторской диссертации писал: «Наконец, разве это случайность, что указанные системы признают действительностью истинной науки тот образ, который, в лице семи мудрецов, знаменует мифологическое начало греческой философии и который, словно в фокусе, воплотился в Сократе, этом демиурге философии, я имею в виду образ мудреца...» *
Совместными усилиями сократиков «мудрость Сократа» стала общепризнанным фактом, хотя каждый из его последователей по-своему понимал и трактовал ее. Общим для всех них были отстаивание — с различной, правда, интенсивностью — принципа независимости истинного «мудреца» от внешних обстоятельств, акцент на внутреннем спокойствии духа и свободе от окружающей общественно-политической жизни с ее суетными интригами и борьбой за кажущиеся блага. Рисуя портрет такого «мудреца», обычно апеллировали к сократовской иронической манере отношения к жизни и окружающим, восхищались стойкостью его духа на суде, его жертвой жизнью во имя истины и т. п.
Мотив сократовской иронии широко использовался уже Платоном, оставившим потомкам бессмертный облик Сократа — стража истины, вечно борющегося за правое дело и ради него легко и радостно идущего на смерть. А, скажем, для римского стоика Эпиктета позиция Сократа на суде является выразительным примером отношения к жизни как к игре, игре в мяч. «Следовательно,— говорил он,— и Сократ мог играть в мяч. Каким же образом? Он мог играть в мяч в зале суда. Но что за мяч был у него тогда под руками? Жизнь, свобода, изгнание, яд, утрата жены, дети,

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 40, с. 157—158.
143

обреченные на сиротство. Вот что было под рукою, чем он играл. Но тем не менее он играл и бросал мяч, как то следует» *.
В качестве «игрока» трактовал Сократа и Плотин, основатель школы неоплатонизма. Правда, он уподоблял игре лишь внешнюю сторону жизни, но не внутреннюю ее духовность. «Если, следовательно, Сократ играет,— заметил Плотин,— то он играет все же лишь внешним Сократом» **.
Для христианства, испытавшего значительное влияние неоплатонизма и стоицизма, в целом характерна тенденция к религиозной героизации Сократа в качестве хотя и языческого, но все же близкого по духу мученика веры. Так, Августин Блаженный (354—430 гг.) в сочинении «О граде божием» отмечает близость к христианской философии сократовской мудрости и сократовской тяги к вечной истине. Еще выше престиж Сократа котировался у представителей греческой ветви патристики (философии «отцов церкви»), склонной к частым параллелям между Сократом и Христом.
Но для христианских авторов, при всем их пиетете к Сократу, он как язычник оставался отверженным и лишенным божьей благодати. Показательно в этом плане отношение к нему Данте, который поместил Сократа вместо с другими великими и добродетельными язычниками-нехристианами (Аристотелем, Платоном, Демокритом, Гераклитом, Диогеном, Фалесом, Анаксагором, Зеноном, Эмпедоклом, Орфеем, Сенекой, Птолемеем и др.), несмотря на свое восхищение ими, все же в аду, хотя и в круге первом. О тех, что находятся в этом лучшем месте католического ада, в Лимбе, провожатый Данте Вергилий замечает:

«Что ж ты но спросишь,— молвил мой вожатый,—
Какие духи здесь нашли приют?
Знай, прежде чем продолжить путь начатый,
Что эти не грешили; не спасут
Одни заслуги, если нет крещенья,
Которым к вере истинной идут;
Кто жил до христианского ученья,
Тот бога чтил не так, как мы должны.

* Цит. по кн.: Т. Гомперц. Жизнепонимание греческих философов и идеал внутренней свободы. СПб., 1912, с. 90.
** Там же.
144

Таков и я. За эти упущенья,
Не за иное, мы осуждены,
И здесь, по приговору высшей воли,
Мы жаждем и надежды лишены».
(«Божественная комедия». Ад, IV, 31—40).

С освобождением европейской мысли от догм христианской теологии интерес к Сократу заметно усилился. Для просветителей Сократ — их античный предшественник и соратник, герой разума и великий святой из мирового философского календаря.
В центре сократовской морально-философской проблематики оказывается И. Кант в своих поисках пути к вечному миру, нуждающемуся в согласии политики с моралью. По существу, идет старый сократовский спор о претензиях философии на политику. Но времена иные, и соответственно скромнее и умереннее требования Канта. «Нельзя ожидать,—пишет он,—чтобы короли философствовали или философы сделались королями. Да этого не следует и желать, так как обладание властью неизбежно искажает свободное суждение разума. Но короли или самодержавные (самоуправляющиеся по законам равенства) народы должны не допустить, чтобы исчез или умолк класс философов, и дать им возможность выступать публично. Это необходимо и тем и другим для внесения ясности в их деятельность» *. Если в первой части приведенного суждения кенигсбергский философ явно спорит против излюбленных мотивов своего афинского коллеги, то во второй части их позиции идентичны, и без преувеличения можно сказать, что вся кантовская концепция моральной политики продумана с оглядкой на поучительный провал сократовской попытки.
Большой интерес к философии и жизненной судьбе Сократа проявлял Гегель. Сократ, по его оценке, «представляет собой не только в высшей степени важную фигуру в истории философии и, может быть, самую интересную в древней философии, а также и всемирно-историческую личность. Ибо главный поворотный пункт духа, обращение его к самому себе, воплотился в нем в форме философской мысли» **. После Сократа, отмечал Гегель, дух внутрен-

* Кант И. К вечному миру,— В кн.: Трактаты о вечном мире. М. Изд-во социально-экономической литературы, 1963 с 173—174.
** Гегель. Соч., т. X, с. 34.
145

него убеждения стал принципом человеческого действования. Еще и сейчас, подчеркивал Гегель, продолжает сказываться влияние Сократа в области философии, религии, науки и права. Критикуя интерпретацию сократовской иронии немецким романтиком Фридрихом фон Шлегелем, он писал, что в иронии Сократа есть момент субъективности, но нет приписываемого ей субъективного произвола, характерного для нового времени.
Интересна гегелевская трактовка обвинения и осуждения Сократа. Обвинительная жалоба против Сократа, по его мнению, была совершенно правильной, поскольку-сократовский принцип индивидуального самосознания колебал нравственные устои и законы афинского полиса. Нападки Сократа на афинскую религию и воспитание юношества были гибельны для афинского духа и афинского государства.
Правомерен был, с точки зрения Гегеля, и смертный приговор Сократу, который был вынесен ему не за прошлые проступки, а за непризнание власти народа на суде, за нежелание определить себе надлежащее наказание. Проявив моральную самостоятельность, Сократ своим поведением на суде по сути дела отвергал суверенитет народа, судебному приговору противопоставил свое внутреннее убеждение и объявил себя оправданным перед судом своей совести. Тем самым Сократ проявил себя как герой, сознательно высказавший новый принцип духа — абсолютное право индивидуального сознания на внутреннее решение. Но субъективному сократовскому принципу противостоял объективный принцип греческого мира. Поэтому афинский народ не только имел право, но и был обязан осудить по закону сократовский принцип, который представлял собой преступление. Следовательно, судьба Сократа но случайна, она необходимым образом обусловлена его принципом: герои во всемирной истории, выступая с новым принципом, с необходимостью оказываются насильственными нарушителями уже существующих принципов и законов, за что и подвергаются наказанию. Но в наказании уничтожается не сам новый принцип, а лишь его носитель, индивид. «Великий человек,— замечает Гегель в связи с виной Сократа, — хочет быть виновным и принимает на себя великую коллизию. Так Христос пожертвовал своей индивидуальностью, но созданное им дело осталось» *.

* Гегель. Соч., т. X, с. 86.
146

Если бы Сократ был осужден без вины, его судьба была бы лишь печальной. Но она трагична, поскольку в сократовском деле столкнулись две правомерные нравственные силы — принцип субъективной свободы и объективный полисный порядок. Трагедия Сократа была одновременно и трагедией Афин, трагедией Греции, потому что сократовское преступление — это не ординарный проступок индивида, но симптом саморазложения нравственной целостности полиса, преступление, совершаемое народным духом против самого себя.
Гибельный для духа и судеб афинского полиса, сократовский принцип верховенства субъективного внутреннего сознания стал, по характеристике Гегеля, всеобщим принципом всей последующей философии и истории. С этим связано и то, что послесократовские философы отошли от государственных дел, погрузились в проблемы внутреннего мира и заняли враждебную к афинскому полису позицию.
Подход Гегеля к Сократу — заметное явление в мировой литературе по данной теме. Его влияние испытали в той или иной мере многие авторы XIX и XX вв., обращавшиеся к этому вопросу.
Под ощутимым влиянием гегелевской концепции истории философии находится, например, оценка воззрений Сократа, данная Л. Фейербахом. «Сократ,—писал Л. Фейербах,—действительно явился тем мыслителем, который в хаотической путанице софистики отделил истинное от неистинного, свет от темноты» *.
Блестящая характеристика жизни и творчества Сократа содержится в произведениях А. И. Герцена. Сократ, по оценке Герцена, «нанес существующему порядку в Греции тяжелейший удар»; «он осмелился поставить истину выше Афин, разум — выше узкой национальности» **. Касаясь трагической судьбы Сократа, Герцен отмечал, что Сократ судился как гражданин, имевший огромное влияние на своих соотечественников и отрицавший неприкосновенную основу афинской жизни. Его столкновение с афинским полисом было неизбежно.
В иной, чем Гегель, Фейербах и Герцен, перспективе и с иных позиций о «неразрешимом конфликте» между Сократом и греческой государственностью писал Фр. Ниц-

* Фейербах Л. История философии, т. 2. М., «Мысль» 1974, с. 18.
** Герцен А, И. Соч., т, 2. М., 1955, с. 172, 173.
147

ше, один из самых ярых антисократиков во всей долгой истории споров об афинском философе. Для имморалистской концепции Ницше сократовская мораль, как, впрочем, мораль вообще, есть воля к отрицанию жизни, воля к смерти. Рационализм Сократа враждебен тому инстинктивному, мистико-иррациональному, трагическому началу жизни, которое Ницше именовал дионисийским и отстаивал его в противопоставлении рациональному аполлоновскому началу.
Все современное ему общество Ницше неприязненно характеризует как «сообщество критических сократовцев», а современную культуру — как сократовскую, или александрийскую. Гитлеровский тоталитаризм, претендовавший на духовное родство с Ницше и практическую реализацию его антидемократических и иррационалистических представлений, оказался действительной трагедией для европейской культуры, для миллионов людей в самой Германии и во всем мире. Трагическая вакханалия развязанных национал-социализмом инстинктов насилия и разрушения, вражда к разуму, агрессивное отрицание принципа индивидуальной свободы, моральных и культурных ценностей убедительно показали, что человеку «сократовского типа» пришел конец, что ему нет места в рамках подобного режима.
Как первый мученик научного исследования, просветитель и реформатор характеризуется Сократ Т. Гомперцом, известным немецким историком философии конца XIX— начала XX в. По поводу осуждения Сократа Т. Гомперц писал: «Вынести справедливый приговор об этом столкновении благородного народа с одним из благороднейших его сынов — дело щекотливое» *. Т. Гомперц полемизирует против распространенных представлений, будто Сократ, представ перед судом, добивался во что бы то ни стало смертного приговора; нет, замечает он, Сократ хотел жить, но продолжая заниматься прежним любимым делом. Обращая внимание на критический смысл сократовских выступлений, Т. Гомперц считает удивительным то обстоятельство, что афиняне так долго терпели антиполисные выпады Сократа и не осудили его раньше. В деле Сократа сыграли свою роль предрассудки афинян и ненависть к нему ряда его сограждан, но главной причиной его осужде-

* Гомперц Т. Греческие мыслители, т. II. СПб., 1913, с. 68.
148

ния был действительный конфликт философа с устоями родного полиса. И в понимании характера и существа этого конфликта Т. Гомперц следует за гегелевской трактовкой судьбы Сократа как трагедии: праву полиса самоутверждаться и противодействовать разрушительным тенденциям противостояло право личности открывать новые пути вопреки обычаю и велениям власти.
Подобная оценка осуждения Сократа была подвергнута критике Р. Пельманом, Э. Целлером и рядом других исследователей. С их точки зрения, казнь Сократа нельзя рассматривать как правомерную оборону полиса против пагубных последствий сократовского выступления. «С правовой и моральной точки зрения,— писал Э. Целлер,— казнь Сократа есть юридическое убийство, а с точки зрения исторической — грубый анахронизм»*.
Как неоправданное мероприятие «реакционной демократии» характеризует обвинение и осуждение Сократа Г. Каффка.
Конфликт сократовской этики, утверждавшей «автономию воли» и индивидуальную «самозаконную свободу», с афинской политикой в качестве основной причины уголовного преследования Сократа выделял П. И. Новгородцев, известный русский юрист начала XX в.
Своеобразна всемирно-историческая роль Сократа в трактовке известного западногерманского философа К. Ясперса, одного из ведущих представителей экзистенциализма XX в. Время возникновения философской веры, становления философии и мировых религий в Индии, Китае, Персии, Палестине, Древней Греции (около VIII—II вв. до н. э.) Ясперс определяет как «осевое время», сделавшее возможным — в результате борьбы логоса против мифа и одухотворения человеческого бытия — саму нашу историю, общую для всего человечества. Одним из великих деятелей этого «осевого времени» и является Сократ, которого Ясперс называет наряду с Буддой, Конфуцием и Христом, «авторитетным человеком» общечеловеческой истории. Своей жизненной и философской позицией, своей «экзистенцией» Сократ рационализировал и просветил человеческое бытие с его хрупкостью, бессмысленностью и абсурдом, продемонстрировав тем самым авторитетный пример обращения с «пограничными ситуациями», их «прожива-

* Целлер Э. Очерк истории греческой философии. М., 1913, с. 103.
149

ния», когда перед человеком, освободившимся от мифа, встают «последние вопросы». И сократовский скептицизм, по Ясперсу, не обессмысливает жизнь, а, напротив, осмысливает ее.
По поводу осуждения Сократа Ясперс говорит, что при надлежащей защите он мог бы легко спастись. Но он заносчиво насмехался над судьями. Не захотел он избежать казни и возможным побегом. Он не проявил никакой готовности соблюдать неписаные правила общежития. Сократ, этот «мученик философии», сам выхлопотал свою смерть, он ее хотел; это было «не юридическое убийство, а юридическое самоубийство» *.
В поисках экзистенциальных корней метафизики к Сократу обращается западногерманский историк философии Г. Кун. Жизнь, а еще более смерть Сократа представляют собой, по характеристике Куна, процесс, обнаруживающий и обосновывающий всякую метафизику. Сократ всегда современен, поскольку его вопросы безответны во все времена. Оценивая преданность Сократа родному полису и законам как границу его свободы, Кун пишет, что своей смертью он сделал людей свободными от полиса — для нового уединения и новых форм общности. Поэтому Сократа можно назвать «последним гражданином». Его незаконное осуждение и гибель вызваны тем, что Афины его времени не могли уже вынести «истинного гражданина». Платон в этом смысле действует уже не как истинный гражданин Афин, а как «подлинный грек».
Иную интерпретацию сократовского дела дает Б. Рассел, разделяющий старое сомнение в подлинности платоновской и ксенофонтовской информации о Сократе. Рассел в этой связи соглашается с Бернетом, заметившим, что защита Сократа Ксенофонтом чересчур успешна: если бы он был действительно таким, каков в описании Ксенофонта, его бы никогда не приговорили к смерти. Еще больше сомневается Рассел в достоверности платоновского Сократа. «Его Сократ,— пишет он об этом,— является последовательным и исключительно интересным характером, какого не смогло бы выдумать большинство людей; но я считаю, что Платон мог бы выдумать его. Сделал ли он это на самом деле — это, конечно, другой вопрос» **.

* Jaspers К. Die grossen Philosophen, Вd. I. München, 1957, S. 114.
** Рассел Б. История западной философии. М., 1959, с. 103.
150

Заметное внимание различным аспектам сократовской темы — жизни и учению Сократа, его месту в истории философии и культуры — уделялось в советской литературе *. И это не просто академическая дань уважения общечеловеческому авторитету античного мыслителя, но и неподдельный интерес к его любопытной и привлекательной личности, к его продолжающемуся и в наши дни духовному влиянию.
Каждое время, обращаясь к Сократу, по-своему толкуя и споря о нем, по сути дела, занимается не прошлым, а своей современностью, не чем-то себе чуждым, а собственным делом — самоуяснением. И во всякой новой встрече «Сократ оказывается не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком» **.
Сократовские беседы, легко преодолев сопротивление вот уже двух с половиной тысячелетий, продолжают свое старое колдовство. Они увлекают, очаровывают, озадачивают и заставляют задуматься. А без этого нет ни человека, ни философии.

* Причем, важно отметить, что в советской литературе примерно двух последних десятилетий отвергнуты характерные для предшествующего периода представления о «реакционности» Сократа, справедливости вынесенного ему смертного приговора и т. п. Весьма поучительно в этой связи сопоставить работы 30—50-х годов (см.: Сережников В. Сократ.— Труды Московского института истории, философии и литературы. Философский факультет, т. I. М., 1937, с. 1—22; История философии, т. I. М., 1940, с. 137; Краткий философский словарь. М., Госполитиздат, 1954, с. 541; История философии, т. I. М., 1957, с. 104—105; История политических учений. М., Госюриздат, 1960, с. 63—66) с работами 60— 70-х годов (см. упомянутые произведения Ф. X. Кессиди, И. Д. Рожанского, а также: Асмус В. Платон. М., «Мысль», 1969, с. 12—14, 182—183; Он же. Сократ.— В кн.: История античной диалектики. М., «Мысль», 1972, с. 142—166; Лосев А. Ф. Жизненный и творческий путь Платона.— В кн.: Платон. Соч., т. I. М., «Мысль», 1968, с. 15—27; Он же. История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон. М., «Искусство», 1969, с. 51—82; Толстых В. И. Сократ и мы.— «Вопросы философии», 1976, № 12; История политических учений, ч. I. М., «Высшая школа», 1971, с. 47—48, автор раздела — Л. С. Мамут).
** Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 40, с. 57.

Подготовлено по изданию:

Владик Сумбатович Нерсесянц
СОКРАТ. ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА», Серия «Научные биографии», Москва, 1977.
© Издательство «Наука», 1977



Rambler's Top100