259
3. Возвышение Фив и Второй Афинский морской союз
ИСТОЧНИКИ
107. И здесь также основным источником служит Ксенофонт (во второй части своего труда, изложение которой доведено до битвы при Мантинее. Критику этой части ср.: Schwartz. Ук. соч., стр. 177 и сл.). Так как центр тяжести его изложения лежит в пелопоннесской истории и так как изложение это нередко оказывается тенденциозным, то ценным дополнением является Диодор, особенно когда дело касается того, что происходило на афинской стороне. В остальном Диодор представляет и здесь такие же недостатки, конечно, как и в других местах. (Ср.: Pohler. Diodor als Quelle zur Geschichte von Hellas in der Zeit von Thebens Grösse (379-362), Kassel, 1885. См. также: Holm. GG., III, 38. К тому же вопрос об источниках данной части труда Диодора представляет более трудную задачу, чем относительно других его частей. Наряду с Эфором, который и здесь также служит источником, указывали на Феопомпа и на «благоприятное беотийцам предание», представителем которого является «Греческая история» (Ελληνικά) Каллисфена из Олинфа (современника Александра, см. ниже главу X). (Так, например, думает Stern, Xenophons Hellenika und die böotische Geschichtsüberlieferung, Dorpat, 1887; ср.: против этого Busolt. Philol. Anz., XV,
260
362 и сл.; А. Bauer. Hist. Ztschr. N. F., т. 29, 287 и ел.) Несомненно, что тут, особенно в истории освобождения Фив, необходимо различать беотийскую версию (у Плутарха в его произведении «De genio Socratis» и в его же биографии Пелопида, а также у Непота, тоже в биографии Пелопида) и другую версию, сохранившуюся у Ксенофонта (V, 4). Следует ли вообще (и в какой степени) считать именно Каллисфена источником Плутарха — ото еще вопрос. См. против Штерна также Э.Мейера (GdA., т. V, стр.375). О следах «фиванского» предания в позднейшей литературе говорится у Grillin-berger'a, в его Griechische Studien, 1907. (Отдельное издание Gymn. рг. v. Wilhering, 1905/1906-1907/1908 гг.).
Из публицистической литературы надо принять во внимание «Панегирик» Исократа (380 г.) — сочинение, пропагандирующее идею морского владычества Афин и основания нового морского союза. Для оценки его см.: Wilamowitz. Aristoteles u. Athen, II, стр. 380 и сл.; Drerup. Epikritisches zum Panegyrikos des Isocrates, Philologus N. F., VIII, стр. 636 и сл.
Ср. кроме того обзор источников в предыдущем отделе. О монетах см.: Holm. GG., III, 92 и сл., 129 и сл.
108. Насилие над Фивами имело своим последствием усиление здесь свободолюбивых элементов, влияние которых распространилось далеко за пределы Беотии, благодаря энергии лиц, стоявших во главе движения; то были — Эпаминонд,1 подготовивший почву путем многолетней работы над нравственным и политическим возрождением граждан, и Пелопид,2 который, в качестве вождя радушно принятых в Афинах демократических эмигрантов, осуществил смелый переворот, уничтоживший олигархическое правление и освободивший Кадмею от чужеземного гарнизона (379 г.).3 Но как ни сильно было демократическое движение в Фивах, оно все-таки было бы подавлено превосходством военных сил Спарты, если бы неудачная попытка спартанского гармоста в Феспиях — внезапным нападением захватить Пирей — и оправдание его спартанской герусией не принудили Афины открыто примкнуть к Фивам и начать войну против Спарты (378 г.).
Несмотря на неоднократные походы в Беотию, Спарта не могла сломить упорного сопротивления союзников, а в то же время ей угрожал с моря вновь основанный Афинский морской союз. Рефор-
1 Pomtow. Leben des Epaminondas, sein Charakter und seine Politik, 1870; Du Mesnil. Über den Wert der Politik des Epaminondas, Sybels histor. Zeitschr., 1863, стр. 289 и сл.; Vischer. Epaminondas, Kl. Schriften, I, 272.
2 Vater. Leben des Pelopidas, Jahrbb. f. Philol., VIII дополн. т., 1842, стр. 325 и сл.
3 Критическую оценку истории освобождения, очень различно передаваемой Плутархом и Ксенофонтом, см. у Stern's.. Ук. соч., стр. 45 и сл. и y Rohrmoser'a. Zeugenverhör über die Befreiung Thebens, Ztschr. f. öster. Gymn., XLI, 581. О политическом положении вообще: Fabricius. Die Befreiung Thebens, N. Rh. Mus., 1893, стр. 448.
261
ма податной системы1 дала Афинам возможность создать сильный флот;2 уже в 378 г. Афины вошли в соглашение с Хиосом, Тенедосом, Митиленой, Мефимной и Родосом относительно основания общей симмахии. Призыв к присоединению имел тем больше успеха (уже в следующем году к ним примкнули, кроме Фив и Византия, почти все Эвбейские общины и многие из Кикладских островов), что Афины с разумной умеренностью совершенно отказались от традиций прежней империалистической политики (псефисма 377 г. (CIA., II, 17); Isocr. Plat., XVII). Новый союз не знал никаких верховных прав главного города, которые ограничивали бы полную автономию отдельных государств. Вместо «фороса» прежнего союза теперь были введены «взносы» (синтаксис). Для защиты своих интересов перед главным городом союзники имели самостоятельный орган — постоянный союзный совет, в котором каждый член пользовался правом голоса, хотя, впрочем, решения этого совета нуждались в согласии экклесии, чтобы стать обязательными и для Афин.3
1 С этих пор податные классы Солона имели только государственно-правовое значение. Оценка всего движимого и недвижимого имущества граждан и метеков. Деление на податные округа (симмории). Lipsius. Die athenische Steuerreform im Jahre des Nausinikos, N. Jahrb. f. Phil. (117), 1878, стр. 289 и сл.; также: Frankel. Hermes, 18, стр. 314 и сл.; Beloch. Ук. соч., т. 20, стр. 237 и сл.; т. 22, стр. 371 и сл.
2 О прогрессивном росте афинского флота в IV в. ср.: Köhler. Aus den attischen Seeurkunden, Mitteil. d. d. arch. Inst, in Athen, VI, 21 и сл.; Kolbe. Zur attischen Marineverwaltung, Mitt. d. d. arch. Inst, in Athen, XXVII, стр. 376 и сл.
3 Взгляды на политическое значение «συνέδριον των συμμάχων» [синедрион союзников] расходятся. Busolt (Der zweite athenische Seebund, N. Jahrbb. f. Phil., дополн. т. VII, стр.691) и Härtel (Demosth. Studien, II, стр.46 и сл.) видят в нем только совещательное учреждение, а Höck (Der Rat der Bundesgenossen im 2-en athenischen Bund, N. Jahrbb. f. Phil., 117, стр. 478; ср. также том 127, стр. 515) и Lenz (Das Synedrion der Bundesgenossen im 2-en athen. Bund, Königsb., 1880, стр. 9) основательно приписывают ему широкую компетенцию и право самостоятельного соучастия в решении дел. К истории союза ср., кроме того: Köhler. Ук. соч., II, 138 и сл., 197 и сл.; Hahn. Jbb. f. Philol., 113, стр. 453 и сл.; Zlngerle. Eran. vindob., 1893, стр. 359 и сл.; Fabricius. Zur Gesch. des zweiten athenischen Seebunds, N. Rh. Mus., т. 46, 1891, 589 и сл.; Swoboda. Der hellenische Bund des Jahres 371, там же, т. 49, стр. 321 и сл.; Lipsius. Sitz. ber. der sächs. G. d. W., 1898, стр. 146 и сл.; Marschal. The second Athenian Confederacy, 1905.*
* Из более новой литературы о Втором Афинском морском союзе см.: Гребенскии Н. Н. 1) Элементы парламентаризма в конституции Второго Афинского морского союза. — ВДИ, 1972. № 4; 2) Второй Афинский морской союз: проблемы федерализма и история. Канд. дис, Л., 1975; ЦинзерлингГ.Д. Перерождение Второго Афинского морского союза в Афинскую Архэ IV в. до н. э. — ВДИ, 1972. № 4; Cargill J. The Second Athenian League. Empire or Free Alliance? Berkeley-Los-Angeles-London, 1981.
262
Наконец, неприкосновенность союзнической территории от тех захватов, какими раньше сопровождалось основание клерухий, была тщательно гарантирована тем, что афинское государство отказалось за себя и за своих граждан от всех притязаний на свои прежние колониальные владения, также как и от права приобретать землю в союзнической территории.
С другой стороны, Афины, которые могли тогда выставить таких полководцев, как Хабрий и сын Конона, Тимофей, и такого государственного деятеля, как Каллистрат, представляли полную гарантию в успехе предприятия. Действительно, уже в 376 г., благодаря победе Хабрия над пелопоннесским флотом при Наксосе, к новому союзному государству пришло господство в Эгейском море, на фракийские берега которого союз распространился уже в 375 г.; а в Ионийском море Тимофей привлек к союзу Кефаллению, Керкиру, акарнанские города и даже эпирских правителей (в 375 г. морская победа над спартанцами при Ализии). Заключенный в 374 г. между Афинами и Спартой мир1 был очень кратковременным, так как глава афинской партии войны, Тимофей вновь вызвал войну своим вмешательством в дела Закинфа, где он действовал в интересах местной демократической партии. В течение этой войны противники Спарты еще более усилились вследствие присоединения к союзу многочисленных приморских местностей, вступления Македонии и ферского тирана Ясона, объединившего как раз в это время под своей властью (в форме тагии — древнего фессалийского племенного воеводства, герцогства) всю Фессалию.
109. Несмотря на это, решительные результаты, однако, не были достигнуты; а пока оба главные государства взаимно истощали свои силы, настоящую выгоду получило третье, — именно Фивы, которым разгоревшаяся война дала возможность удачно завершить поставленную себе патриотической партией задачу — слить всю Беотию в единое государство (в главных чертах уже в 374 г.).2 Такое развитие могущества Фив,- а также их насильственные действия при проведении их политики (разрушение вновь отстроенных Спартой после Царского мира Платей (373 г.) и Феспий) снова сблизили Афины со Спартой. Созванный в Спарте — при всеобщем истоще-
1 Существуют сомнения относительно мотивов и условий договора, а также относительно того, был ли это частный договор Афин, или же он был заключен от имени союза. Ср.: Stern. Ук. соч., стр. 93 и сл.
2 Относительно характера этого объединения, которое никоим образом не приводило к подданству остальных общин, ср.: Vischer. Ук. соч., стр. 556 и сл.
* О возвышении Фив в IV в. до н. э. см.: Judeich W. Athen und Theben vom Künigsfrieden bis zur Schlacht bei Leuktra. — Rheinisches Museum für Philologie. Bd. LXXVI, 1927. S. 171-197; Bersanetti G. M. Pelopida. — Athenaeum. Vol. 27, 1949. P. 43-101; WisemannJ. Epaminondas and the Theban Invasions. — Klio. Bd. LI, 1969. S. 177-199; Buckler J. The Theban Hegemony, 371-362 В. С. Cambridge-London, 1980.
263
нии — панэллинский мирный конгресс (371 г.) пришел к соглашению, которое противопоставило объединительным стремлениям Фив принцип Царского мира в отношении автономности эллинских общин;1 но Фивы чувствовали себя уже настолько сильными, что, несмотря на отказ конгресса признать их верховенство над Беотией, они решили поддерживать свои притязания оружием. А поражение, нанесенное ими спартанцам при Левктрах (в 370? г.),2 благодаря новой тактике Эпаминонда (придуманному им косому боевому порядку) скоро повело гораздо дальше. Уже в конце следующего года они стоят во главе большой коалиции государств Средней Греции, насчитывавшей в своих рядах фокидян, локров, акарнанов, малийцев, этейцев и эвбейцев.
С другой стороны, спартанская симмахия начала расшатываться. Спарта не могла помешать присоединению ее собственных союзников (за исключением Элиды) к оборонительному союзу, заключенному на афинском конгрессе и под афинским председательством на основании Царского мира (впрочем, этот союз, вследствие пассивности Афин, просуществовал всего несколько лет). Кроме того Спарта была также вынуждена вывести отовсюду, даже из Пелопоннеса, своих гармостов и гарнизоны (как этого требовал мир 371 г.); немедленным результатом этого было сильное демократическое движение против введенной Спартой или покровительствуемой ей олигархии (в Мегарах, Коринфе, Сикионе, Фигалии, Флиунте); это движение особенно сильно проявилось в Аргосе — этом главном очаге революционного движения, где дело дошло до ужасного восстания черни, так называемого скитализма.
В то же время пелопоннесская демократия выступила представительницей политики, столь успешно начавшей проявляться в Беотии и стремившейся уравнять внешние силы государств путем объединения областей. Восстановленная в 370 г. Мантинея положила начало объединительному движению, в результате которого юго-западная Аркадия образовала путем синойкизма тридцати девяти местностей или областей объединенное государство с совершенно новой, тогда же основанной столицей (Мегалополь); вместе с тем основалось и общеаркадское союзное государство.3
1 Ср.: Swoboda. Der hellenische Bund des Jahres 371, N. Rh. Mus., τ. 49, 1894, стр. 321 и сл.; Stern. Ук. соч., стр. 129 и сл.
2 О соотношении сил обеих сторон ср.: Kromayer. Studien über Wehrkraft und Wehrverfassung der griechischen Staaten vornehmlich im 4 Jahrhundert, Klio, 1903, стр.47 и сл., 173 и сл.; Beloch. Griechische Aufgebote, Klio, 1905, стр. 341 и сл.; 1906, стр. 34 и сл.; Busolt. Spartas Heer und Leuktra, Hermes, 1905, стр. 385 и сл. О ходе битвы см.: Delbrück. Geschichte der Kriegskunst, I, стр. 130 и сл.; Е. Meyer. GdA., т. V, стр. 414.
3 Относительно истории объединительных стремлений аркадцев ср.: Weil. Zeitschrift für Numismatik, IX, стр. 18 и сл.; Niese. Hermes, т. 34, 1899, стр. 534 и сл.
264
Попытка Спарты воспрепятствовать (под предводительством Агесилая) этому объединению привела только к союзу аркадцев (аргивян, элейцев) с Фивами и к вторжению в пределы Спарты фиванцев (под начальством Эпаминонда и Пелопида) с их новыми пелопоннесскими союзниками, причем сама Спарта только с трудом избежала гибели.1 Чувствительная для Спарты потеря господства над аркадскими племенами и восстановление Эпаминондом мессенского государства в 369 г. (с главным городом Мессеной у подножия Итомы) навсегда обрекали Спарту на бессилие. У Спарты была отнята навсегда почти половина всей ее территории!
110. Хотя новое возвышение Фив заставило Афины и верные Спарте государства Пелопоннеса (Мегары, Коринф и др.), а также сицилийскую тиранию,2 сделавшуюся самой крупной сухопутной и морской эллинской державой, начать против них войну, но это не могло ни остановить дальнейшего расширения фиванской симмахии (благодаря присоединению Сикиона и ахейских городов), ни заставить их отказаться от политики, конечная цель которой была формальная гегемония над Элладой. До такой задачи Фивы, однако, не доросли ни в нравственном, ни в материальном отношении!
Какую пользу могло принести то, что удалось добиться у Великого царя признания этого верховенства Фив, независимости Мессены и требования о разоружении, обращенного к Афинам (367 г.), — такой поступок, кстати заметить, едва ли совместим с идеальными и панэллинскими тенденциями,3 которые произвольно приписывают политике Фив новые биографы фиванских государственных деятелей, а также Курциус и др., — если принять во внимание, что конгресс, созванный в Фивах для утверждения заключенного в Сузах соглашения, не дал никаких результатов, а застращивание персидским вмешательством оказалось пустой угрозой. Да и сам фиванский демос снова подверг опасности завоевания своих великих вождей, отменив, например, в Ахайе разумно пощаженный Эпаминондом при принятии в союз (367 г.) аристократический режим, и, ослепленный партийным духом, прибегнул к той же политике насилия — только в антиаристократическом духе, — какая возбудила уже ненависть к спартанской гегемонии, да и теперь также привела в результате к потере всех подвергшихся насилию городов.
1 Ср.: А. Bauer. Der zweimalige Angriff des Epaminondas auf Sparta, Histor. Ztschr., τ. 65, 1890, стр. 240 и сл.; Niese. Beiträge zur griechischen Gesch., Hermes, 1904, стр. 84 и сл.
2 Относительно мотивов вмешательства Дионисия ср.: Kölner. Mitteil, d. d. arch. Inst, in Athen, I. 21.
' Разумную реакцию против этого идеализирующего прославления фиванской политики представляет указанное выше сочинение Штерна. Впрочем, это воззрение встречается уже у Плутарха (Pelop., XIII) и Павсания (IV, 26). Ср.: Swoboda. Epaminondas у Pauly-Wissowa.
265
Превышающим силы Фив предприятием оказалось далее то, что они взяли на себя упорядочение фессалийских дел,1 чрезвычайно запутанных убийством Ясона (370 г.), а также македонских дел, что потребовало от них величайшего напряжения военных сил (и стоило даже жизни Пелопиду); с другой стороны, они захотели вдруг превратить земледельческое государство Беотию в сильную морскую державу с целью уничтожить несравненно более обоснованное и в то же время соответствовавшее национальным интересам морское могущество Афин, для чего действительно (364 г.) вновь созданный флот иод начальством Эпаминонда был отправлен в Эгейское море. Очень характерным для утопического характера этих планов фиванской гегемонии является сделавшееся ходячим в Фивах кичливое намерение, возглашавшее — что «Пропилеи афинского акрополя надо перенести к воротам Кадмеи».
Даже против собственных союзников Фивы не могла отстоять свои притязания на гегемонию. Аркадцы, с самого начала отказывавшиеся признать ее, держались совершенно самостоятельной политики, руководствуясь только интересами своей страны; эта политика привела их к союзу с Афинами и к войне с Элидой, которой они упорно отказывались возвратить Трифилию (с Лепреем), перешедшую на их сторону, но в Сузах обещанную элейцам (365 г.); эта война, неудачная для Элиды, принудила ее вновь примкнуть к Спарте (364 г.). Даже на священной почве Олимпии во время общего мира, на глазах у собравшихся на праздник эллинов, происходили кровавые столкновения: элейцы не захотели, чтобы отпавшие от них писаты, поддерживаемые аркадцами, участвовали в играх, и они нарушили торжества, устроив нападение на писатов, отбитое, впрочем, теми при помощи аркадцев. С другой стороны, в Аркадии с таким успехом проявилась партикуляристически-аристократическая и антифиванская реакция, что объединенное государство прямо распалось на два враждебных лагеря. Тогда как Тегея, защищаемая фиванским гарнизоном, продолжала быть центром верной союзу демократии, Мантинея сделалась средоточием движения против центрального учреждения, авторитет которого, впрочем, уже сильно пошатнулся, вследствие произведенного им разграбления сокровищ храма в Олимпии. Когда, наконец, начальник фиванского гарнизона в Тегее, воспользовавшись областным собранием в этом городе, сделал неудачную попытку захватить приверженцев аристократии, последняя получила такой решительный перевес, что от имени всей Аркадии — помимо воссоединения со Спартой — смогла создать большую антифиванскую коалицию, которая охватила, с одной стороны, Ахайю, Флиунт и снова соединившуюся с Аркадией под влиянием
1 Основание κοινόν των Θετταλών [Фессалийского союза] по образцу Беотийского союза. Ср.: Köhler. Mitteil. d. d. arch. Iust, in Athen, II, 201 и сл., который, впрочем, неправильно думает, что здесь мы имеем дело с возрождением амфиктионовского учреждения.
266
аристократической политики Элиду, с другой — афинян и их союзников.1 Эпаминонд, правда, еще раз победоносно провел фиванцев и их союзников вплоть до самой Спарты,2 но затем при Мантинее вместе с ним были погребены надежды Фив на роль великой державы (362 г.).3 Оказалось, что значение Фив основывалось только на личности их вождей, что народ не был в состоянии собственными силами удержать достигнутое государством могущество, не говоря уже о дальнейшем его расширении. Таким образом, после смерти Эпаминонда в Элладе наступило состояние истощения и непрочности политического положения, — состояние, подтверждавшее еще раз безнадежное раздробление нации.
111. Даже слабая связь, объединявшая афинскую симмахию, не устояла против господствовавшей в то время тенденции κ распадению и разложению. Посылка афинских клерухов (правда, в области, не принадлежавшие к союзу — Херсонес, Самос, Потидею); насилия, совершавшиеся особенно при взимании союзных взносов, как следствие финансовой нужды и ведения войны при помощи наемных войск и вождей, которые хозяйничали в стране часто скорее как главари разбойничьих шаек, чем как военачальники, и, по характерному признанию Эсхина (II, 71-72), доставили Афинам славу настоящего разбойничьего гнезда; отвращение ко всякому сколько-нибудь суровому применению союзной власти, казавшейся тем более несправедливой, что первоначальная цель союза — падение Спарты — была достигнута; неспособность афинян заинтересовать союзников какой-либо новой задачей союза; усиленное отдельными правонарушениями недоверие союзников κ конечной цели главного города; эгоистическая торговая политика, — все это возбудило враждебное отношение к Афинам,-1 которое, будучи поддерживаемым (как раньше Эпаминондом) выступившим в то время на сцену могущественным сатрапом Мавсолом Галикарнасским, привело, по примеру Византия (363 г.) и Керкиры (360 г.), уже в 357 г. к отпадению Хиоса, Родоса, Коса, позднее Митилены и др. Афины не могли справиться с этим движением. Упадок воинственности в гражданах и финансовые требования, предъявлявшиеся к подат-
1 Об отрывках союзного договора ср.: Köhler. Mitteil., I, 197 и сл.; Diu. Syll2., I, 148.
2 См.: Α. Bauer. Ук. соч., стр. 257 и сл.
3 Kromayer. Antike Schlachtfelder in Griechenland, 1902, стр. 27 и сл. Ср.: Lammert. Die neuesten Forschungen auf antiken Schlachtfeldern in Griechenland, N. Jbb. f. d. kl. Α., 1904, стр. 114; Roloff. Probleme aus der grechischen Kriegsgeschichte, 1904. Другого мнения: Kromayer. Zu den griech. Schlachtfelderstudien, Wiener Studien, 1905, стр. 2 и сл.
4 Busolt в указанной статье о Втором Афинском морском союзе (N. Jahrb. f. Phil., VII доп., стр. 821 и сл.) достаточно ясно доказал, что распространенные и в новой литературе нападки на союзную политику Афин заходят часто слишком далеко. Впрочем, он, по-видимому, слишком уж преувеличивает светлую сторону.
267
ной силе имущих классов, ведение войны при посредстве наемных войск, упадок патриотизма и готовности жертвовать собой — все это влекло Афины на путь мирной политики, для которой высшие политические цели отступали на задний план перед заботой о материальном благосостоянии граждан.
Уже в 355 г., когда вследствие вынужденной наемниками, которым не было заплачено, поддержки одного восставшего сатрапа афинским кондотьером Харесом, Персия также грозила вторжением,1 афиняне согласились на мир с отпавшими от союза городами и на прекращение союзных отношений. Этот успех, правда, давал союзникам не «свободу», а подчинение господству олигархии или тирании и отчасти даже зависимость от азиатских властителей.2
112. Хотя затем для Афин начался, при успешном финансовом управлении Эвбула (с 354 г.), период накопления3 и восстановления материальных сил,4 но тот способ, каким приходилось покупать это у черни (раздача государственных доходов в виде праздничных денег), естественно все возраставшая требовательность которой в конце концов опять-таки значительно ограничивала возможность воспользоваться финансовым укреплением государства для поднятия его значения, лишь снова доказал неспособность тогдашней крайней демократии к политике в широком масштабе.
В системе Эвбула нашло себе выражение целое направление, имевшее много сторонников среди имущих классов Афин; по этому воззрению материальные интересы являлись высшим мерилом, а политические цели Афин ставились возможно ниже, для того, чтобы оградить граждан от всякого нарушения их хозяйственного процветания и обеспечить им спокойное наслаждение жизнью. Такая тенденция вполне соответствовала, впрочем, тому направлению, которое приняло развитие экономической и социальной жизни Афин в IV в. Со времен Пелопоннесской войны самостоятельное землевладение, в особенности мелкое, утратило значительную долю своего значения, вследствие разрушительных кризисов в сельском хозяйстве, вторжения городского капитала в поземельную собственность
1 Характерен тот безнадежный тон, в каком Демосфен указывает на грозящую опасность новой Персидской войны: μη ούν εξελέγςηθ' ώς κακώς εχει τα Ελληνικά, συγκαλοΰντες οτ' ού πείσετε και πολεμοΰντες οτ' ού δυνήσεσθε (XIV, 38). Ср. для суждения о положении дел Исократа (Areop., 8, 9, 81) и Эсхина (II, 70-71).
2 Например, Лесбос, который в 350 г. разорвал союз с Афинами и тотчас же подпал под тиранию, как и другие отпавшие союзники, ставшие подданными Мавсола.
3 См.: Francotte. L'administration financiere des cites Grecques, Mem. cour. Ac. Belg., 63, 1903.
4 Союзниками Афин были в то время только Кикладские и некоторые другие мелкие острова; аттической государственной территории принадлежали острова — Лемнос, Имброс, Скирос, Самос и некоторые пункты во Фракии и на Херсонесе, населенные клерухами.
268
и эксплуатации землевладельческого класса денежными спекулянтами; торгово-промышленные классы в то же время выступили еще более на первый план. Промышленность и культивирование различных растений для сбыта способствовали широкому развитию экспорта, и Афины сделались первым складочным и обменным рынком эллинского мира: в руках их судовладельцев, купцов и банкиров находилась добрая часть эллинской внутренней торговли и денежных операций. Это был момент такого расцвета торговли, когда на основах развитого денежного хозяйства возникает настоящая международная торговая жизнь, возникает сосредоточение продуктов почти всего известного круга стран и образуется денежный рынок, на котором концентрация капитала достигает таких успехов, что отсюда исходит, охватывая большую часть стран восточного бассейна Средиземного моря и заходя до самых отдаленных заморских областей, регулярный обмен очень значительных торгово-оборотных капиталов. Соответственно этому меркантильному развитию важнейшую часть государственных доходов начинают составлять торговые налоги, пошлины и портовые деньги.
Ясно поэтому, как настоятельно нуждалась в мире построенная на подобном основании хозяйственная жизнь, какие неисчислимые потрясения и кризисы неминуемо должна была повлечь за собой война. И эти потрясения были особенно чувствительны: каждый хозяйственный кризис по преимуществу опасен, потому что основу всей этой искусной системы составляла не крупная держава, а город-государство. Каждая заминка в сбыте, каждое прекращение сообщения (например, подвоза с Понта) угрожало лишить пропитания население, для которого далеко не хватало продуктов небольшой области; поэтому уже в мирное время государство надеялось обеспечить его в этом отношении только при помощи системы самого тщательного регулирования торговли съестными припасами.1 Как легко, наконец, могли возникнуть затруднения в сбыте для такого производства, как аттическое, которое служило лишь для утонченных потребностей культуры и роскоши. Действительно, на таком узком и колеблющемся основании только при исключительно благоприятных условиях можно было долгое время вести великодержавную политику, которая в каждое мгновение могла втянуть государство в непредвиденные военные осложнения. И поэтому значительное преобладание мирных тенденций в IV в. было до известной степени вполне естественно.
113. Эта жажда мира, проявленная афинскими дельцами, нашла себе в высшей степени характерное выражение в несомненно неправильно приписываемом военному человеку, Ксенофонту, сочинении «Доходы, или о поступлениях» (Πύροι ή περί προσόδων), представляю-
1 Состояние хлебных запасов служило, по словам Аристотеля (Athen. Pol., XLIII), предметом неоднократного обсуждения в народном собрании. Ср.: Böckh. Staatshaushaltung der Athener, I 3, 103 и сл.
269
шем собой как бы публицистическое восхваление мирной политики Эвбула.1 Основной идеей памфлета служит отречение Афин от положения великой державы. Афинянам не нужна гегемония, чтобы жить в счастье и довольстве, если только они в достаточной степени используют источники богатства своей собственной страны, особенно рудники, если они будут всячески покровительствовать приросту торгового и промышленного населения. А для этого нужен прежде всего мир; вот почему Афины должны всегда держаться политики примирения и мирных соглашений и отречься по возможности от мысли о войне. На необходимость мира указывает уже их центральное торгово-иолитическое положение, благодаря которому они обратились в средоточие далеко расходящейся сети самых различных интересов. Судохозяева и купцы, торговцы зерном, вином и маслом, крупные овцеводы, ремесленники и художники, учителя (σοφισταί) и мыслители (φιλόσοφοι), поэты и артисты (актеры, певцы, танцоры), все, кто должны быстро покупать и продавать — все они могут достигнуть своих целей легче всего в Афинах, все они нуждаются в мире и все они явятся его опорой. Афинам же мир принесет множество благодеяний — демос получит свой хлеб, богатые будут освобождены от военных издержек; накопление значительных остатков государственных доходов даст возможность устраивать еще более торжественные празднества, строить храмы, заново отстроить стены и верфи, воздать жрецам, Совету, должностным лицам и всадникам то, что им с давних пор полагается.
Кроме вопросов внешней политики, этот памфлет занимается и теми проблемами, которые все интенсивнее занимают умы этой эпохи классовой борьбы, а именно социальным вопросом, который он рассматривает как важный общественный организационный вопрос. В этом смысле трактат этот — симптом общего, глубоко проникающего во внутреннюю жизнь государства процесса распадения; таким образом, мы видим, как здесь на почве демократии из существующего капиталистического строя с известной психологической необходимостью вырастает социализм.2
Много сходных мыслей находим и в другом политическом памфлете того времени, в речи Исократа «О мире». И она также прежде всего и любой ценой требует мира, ведущего к умножению богатства; она требует, чтобы Афины разоружились, отказались от всяких военных завоеваний и ограничились моральными приобретениями.
1 Мнения о времени написания колеблются между 356 и 346 гг.*
2 Этот в высшей степени интересный трактат имеет основное значение для истории развития античного социализма. Ср.: Pöhlmann. G. des antiken Korn, und Soz., т. II, стр. 250 и сл.
* Э. Д. Фролов, отбрасывая всякие сомнения в датировке этого произведения, определяет время написания трактата 355 г. до н.э.: Фролов Э. Д. Политические тенденции трактата Ксенофонта «О доходах». — Проблемы социально-экономической истории древнего мира. М.-Л., 1963. С. 204-221.
270
При этом с невероятной наивностью защищается положение, будто завоевательная политика соседних государств — например, Македонии, как раз тогда начавшей властно протягивать свою руку к границам северных владений Афин — вытекает только из опасений перед воинственно настроенными Афинами, с которыми никто не хочет быть в соседстве; если же Афины обратились бы в мирную державу, отказались бы от всякого увеличения своей территории, то эти враги не только вернули бы все захваченное, но отказались бы еще и от своих владений. Тихое счастье небольших незатронутых мировыми столкновениями Мегар, граждане которых при всей бедности своей маленькой страны владели самыми большими домами в Элладе, — таков идеал, к которому должны стремиться Афины.
Невольно приходит при чтении всего этого в голову чудесное сравнение талантливого оратора тех времен Демада, который говорит о тогдашних Афинах, что город давно уже не имеет ничего общего с девой-героиней Марафона и больше похож на «на старушку, тихонько попивающую свою микстурку и бродящую всюду, шлепая туфлями».1
Ясно, что здесь чрезмерно преувеличено само по себе вполне справедливое стремление к миру. Государство, которое руководилось бы исключительно подобными взглядами, очень скоро увидело бы, — если бы ему не помогла изолированность его положения, — что его собственное существование поставлено на карту. И поэтому Демосфен был не так уж не прав, когда говорил о «добрых людях», которые дорожат миром, хотя бы и направленным против их отечества, доверчиво возлагая при этом всякие надежды на будущее (XVIII, 89).2 Ведь в этом стремлении к миру со стороны имущих классов слишком часто проявлялось лишь такое настроение, для которого и государство, и отечество — лишь пустой звук.
Это лишенное истинного понимания государственности настроение получило тогда еще и идейное подкрепление в том широком индивидуалистическом и в то же время космополитическом течении, которое с эпохи просвещения систематически работало над освобождением личности от унаследованных ею основ духовной, религиозной и политической жизни. Все более самостоятельно развивавшийся индивидуум повсюду стремился выйти из тесной и суживающей атмосферы города-государства. В этом направлении особенно работала философская мысль; исходя из своих естественно-правовых предпосылок, она пришла к резкому противоречию с историческими основами полиса
1 Oratores Att., ed. Sauppe, II, 315... τήν πόλιν, ού τήν έπί των προγόνων, αλλά γραϋν, σανδάλια ύποδεδεμένην και πτισάνην ροφούσαν.
2 Он мог бы добавить сюда слова Бисмарка, сказанные о слабой, только отрицавшей политике столь же доктринерской оппозиции: что вообще существование по образцу феаков удобнее, чем по обычаю спартанцев; тогда можно по-феакски есть, пить, находиться в безопасности, не неся за все это никаких жертв!
271
и часто, — стоит лишь припомнить учение киников и киренаиков, — вообще отворачивалась от вопросов государственной жизни.1
И так обстояло дело в области и духовной, и материальной жизни! Социальные отношения тогдашних Афин не без основания выставляются некоторыми как прототип современного либерального общественного распорядка. Во всяком случае, в Афинах не отсутствовала теневая сторона вышеупомянутой ступени социального развития: порожденный капитализмом тип буржуа, который хочет полного невмешательства государства там, где оно могло бы стеснить его стремление к наживе, который смотрит на все требования государственной жизни только как на принудительное и неохотно переносимое бремя, от которого старается по возможности избавиться. Уже Лисий бичует отсутствие патриотизма у этих элементов, только но рождению являющихся гражданами своего города, а по убеждениям считающих отечеством всякую страну, где они находят обеспечение своего экономического существования, так как они видят свое отечество не в государстве, а в собственности (XXXI, 6). Торговля, денежное хозяйство, личные и общественные отношения и политика стремятся выйти за тесные границы города-государства.
114. Меркантильные интересы и меркантильный характер общества настолько сильно выступают на первый план, что даже война получает коммерческий отпечаток и становится капиталистическим предприятием. Это — еще одно звено в той цепи явлений, которые объясняют все растущую неспособность эллинского города-государства к созданию обширных политических образований со сколько-нибудь долговечным существованием. По мере того, как развивавшееся государство все больше принимало торгово-промышленный характер, все труднее становилось поддерживать то единство между войском и народной общиной, на котором покоилась крепость прежнего общественного строя. Если и удержалось военное воспитание юношества, то все же в таких государствах, как Афины, все труднее было решиться на полное и своевременное использование всей имевшейся под рукой военной силы. Столь характерное для всех торговых народов нерасположение к продолжительной военной службе позволяло лишь в исключительных случаях мобилизовать все ополчение, так что обыкновенно в ряды войска вступала лишь недостаточно значительная часть граждан, а недостающая часть замещалась наемниками; в противном же случае войска оказывались существующими лишь на бумаге (έπιστολιμαΤοι δυνάμεις) [бумажные силы] Демосфена.2 Впрочем, в этом же направлении действовали еще и другие
1 Ср.: Henkel. Studien zur Geschichte der griechischen Lehre vom Staat, стр. 42 и сл. и 135; Kaerst. G. des hellenistischen Zeitalters, I, 37 и сл., II, 83 и сл. (прекрасное изложение «внутреннего переворота в культуре полиса» и «философии эллинизма»).
2 Характерна просьба Демосфена набрать из рядов граждан хоть четверть назначенной для похода но Фракию армии; не менее характерна и мотивировка просьбы — воины из граждан должны надзирать (ώσπερ έπόπτας) за наемниками и их вождями ввиду совершаемых теми насилий над дружественными и союзными народами, а также ввиду их склонности бросать знамя, если кто-нибудь предложит им более высокую плату (IV, 21). Ср. жалобы Исократа: Areop., 4; см.: Böckh. Staatshaushaltung d. Α., Ρ, 362 и сл.
272
элементы, в особенности успехи военной техники и стратегического искусства. И здесь, как и во всех других областях, проявлялась тенденция все возрастающего разделения труда, благоприятствовавшая развитию особого, постоянно занятого воинскими упражнениями класса, который в руках вождя, также нередко превращавшегося в профессионального кондотьера, оказывался более пригодным орудием, чем ополчение из граждан.*
Однако, действительно ли уже так не заслужены те упреки, которые высказывались по адресу эллинского, а в особенности афинского гражданства того времени, за его отношение к военному вопросу, как это любят выставлять в новейшее время?1 Если прежнее гражданское ополчение не могло угнаться за успехами военной техники, то почему военное устройство не было соответствующим образом реформировано? Гольм полагает, что афиняне были в таком же положении, как современные колониальные державы, которые защищают свои колонии наемными войсками. Однако разве Афины держали наемников лишь столько, сколько было действительно необходимо для защиты заморских владений и для пополнения ограниченных военных сил такого небольшого государства? И разве, с другой стороны, как раз современное нам государство не доказало, что военное устройство, покоящееся на принципе всеобщей воинской повинности и совершенно не допускающее употребления наемников, может с успехом удовлетворять высшим требованиям военного искусства? Гольм думает, что если Афины желали иметь такого полководца, как Ификрат, то они должны были дать ему вполне подходящую армию из опытных воинов; что, таким образом, наемные войска были необходимы для Афин также и с технической точки зрения. Но с таким же правом можно было бы утверждать, что и современное государство технически не может обойтись без наемников.
Истина же — достаточно обоснованная в речах Демосфена — заключалась просто в том, что афинский гражданин не имел достаточно политического чутья, чтобы принести те жертвы временем, имуществом и кровью, каких стоило бы ему преобразование военного устройства, и что, с другой стороны, профессиональная организация военного управления, которая одна только могла возвести народное ополчение на достаточную высоту военной подготовки, признавалась несовместимой с духом республиканской идеи. В близоруком эгоизме, предпочитающем, чтобы другие рисковали за него
* О развитии наемничества в IV в. до н. э. см.:
Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. М., 1975.
273
жизнью, в республиканско-демократическом предубеждении против всякого устройства, основанного на пожизненной работе на одном поприще, безопасность и честь государства вверяли лишенным всякой привязанности к отечеству кондотьерам и проходимцам, тела которых — по удачному выражению Лисия — принадлежали тем, кто лучше платил, и верность которых исчезала одновременно с истощением военной кассы платившего им. И тогда, действительно, понятны становятся ярые издевательства Демосфена над штатскими военачальниками, которые годны лишь для парадов на площадях и которые, точь-в-точь как глиняные солдатики, продаваемые гончарами, годны для рыночной площади и уж никак не для войны!1
1 Dem., IV, 26.