Проблема межполисных (и шире — межгосударственных, международных) отношений в Античном Причерноморье естественно связана с развитием научных исследований, посвященных античному прошлому Понтийского региона. Их интенсивность и богатство достигнутых частных результатов диктует попытки исторического синтеза, одну из которых и представляет настоящий обзор. Впрочем, постановка проблемы межполисных отношений в Понте не нова, она имеет собственную традицию, уходящую корнями в саму античную древность. Еще в III в. до н. э. херсонесским историком Сириском была предпринята попытка исследовать и оценить отношения своего родного города с другими, очевидно, в первую очередь с понтийскими, государствами, в особенности же с Боспорским царством, за что он и был удостоен в своем отечестве высоких наград, о которых говорится в дошедшем до нас постановлении херсонеситов (IOSPE, I2, № 344). В новое время, на ином историческом основании и, разумеется, с иными целями и представлениями, эти попытки были возобновлены, примерами чего могут служить труды М. И. Ростовцева, И. Б. Брашинского, Д. Б. Шелова и др. При этом очевидная разность подходов обусловливала каждый раз и разную степень полноты и убедительности исторической реконструкции. И в данном случае, как и вообще с научными истинами, предмет далеко не исчерпан, и это оправдывает новую предпринятую авторами попытку, а наличие в новейшей историографии уже разработанных версий, несомнен-
но, облегчает движение к более комплексной, более сбалансированной точке зрения.
Настоящая статья и ставит своей целью представить такую сбалансированную точку зрения. Целью является заново проследить перипетии межгосударственных отношений в Понтийском регионе (с преимущественным вниманием к северопричерноморским делам) в тот период времени, когда существовали условия для свободного политического развития основанных здесь еще в раннее время античных городов, т. е. до утверждения римского господства. Важно при этом выявить роль тех историко-политических факторов, которые определяли картину межгосударственных отношений в Причерноморье со времени возникновения там поселений древних греков, а также наметить главные этапы этих отношений в соответствии с сравнительным значением импульсов, форм и масштабов политического взаимодействия. Что касается последнего пункта, исторической периодизации, то нам представляется возможным выделить в межполисных отношениях Понтийского р>егиона следующие три главных этапа.
I. Период первоначального освоения греками припонтийских земель и установления первых преемственных контактов между вновь основанными полисами (с середины VIII до начала V в. до н. э.). Это был период первых начинаний и первого опыта, в частности и отрицательного. Так, надо указать на такой очевидный факт негативного значения, как неспособность греческих городов-метрополий сохранить органическую государственную связь и единство со своими колониями. Это относится и к Милету, приступившему к выводу колоний в Понт еще в VIII в. (первое основание Синопы) и основавшему их будто бы, согласно преданию, до восьмидесяти (в том числе Истрию, Тиру, Ольвию, Пантикапей, Феодосию, Кепы и др.), и к Мегарам, обратившимся в эту сторону чуть позже, но основавшим стратегически чрезвычайно важные поселения в устье Понта (Халкедон и Византий в 1-й половине VII в.) и на его южном побережье (Гераклею Понтийскую в середине VI в.).
Причины, помешавшие греческим метрополиям создать в Понте собственные колониальные единства, коренились отчасти в характерной для века архаики внутренней нестабильности и смутах, отчасти же и в смыкавшихся с ними внешних осложнениях (именно так было в случае с Милетом). Из городов, активно участвовавших в колонизационном движении в архаическое время, кажется, одному лишь Коринфу, обретшему устойчивость под властью Кипселидов, удалось на известное время сохранить контроль над своими заморскими колониями.
Отношения колоний с метрополиями ограничивались главным образом связями религиозными и экономическими. Тем большее значение приобретали действия и контакты в ближайшей округе. Вообще это время можно было бы определить как
период ближних действий вновь основанных городов. Контакты завязывались по соседству; для установления и развития отношений с более отдаленными государствами или народами у новых полисов просто не было сил, да, возможно, и потребностей.
Результаты этих действий или взаимоотношений, как показывает, например, история Северного Причерноморья, могли быть различны: независимое параллельное существование соседних полисов, как это было в случае с Тирой и Никонием; слияние двух поселений в единое политическое и гражданское целое, как это произошло с Борисфеном и Ольвией; наконец, объединение нескольких рядом расположенных городов в одну общую надполисную структуру типа симмахии, но с четко обозначенным центром, как это случилось на Боспоре Киммерийском. Что касается конкретного содержания исторических процессов, приведших к означенным результатам, то судить об этом трудно. Можно лишь предполагать широкий спектр взаимодействий — от соглашений между сторонами до насильственных мер.
Что касается внешних обстоятельств, то они на первых порах благоприятствовали свободному развитию полисной жизни в Причерноморье. Не было никаких попыток навязать свое покровительство или тем более господство со стороны политических центров Эллады или передневосточных деспотий, занятых решением собственных проблем, не было пока и признаков какой-либо опасности со стороны варварского материка. Все же близкое соседство туземных племен в отдельных случаях оказывало если не прямое, то косвенное воздействие на общую ситуацию и, в частности, на межполисные отношения. Так, не исключено, что ранняя политическая консолидация городов Боспора была обусловлена опасным соседством, быть может, даже нажимом скифских племен (после, а вероятно, и вследствие персидского вторжения в Причерноморье при Дарии I). На противоположном берегу Понта, наоборот, изначальное энергичное наступление гераклеотов на земли местного племени мариандинов привело к формированию типично дорийского державного полиса, вроде Спарты или Сиракуз, опирающегося на систему дочерних поселений и с их помощью держащего под контролем обширные земельные владения и эксплуатирующего массу покоренного земледельческого населения. Опыт Гераклеи Понтийской тем более заслуживает внимания, что он мог позднее стать моделью для развития в территориальное полисное· государство колонии гераклеотов Херсонеса Таврического.
Особой важности вопрос — экономическая сфера межполисных отношений. Экономические связи между соседними полисами, надо думать, имели место с начальных этапов их существования. Но о развитии широких торговых контактов в раннее время, тем более в масштабах всего Понтийского региона, говорить не приходится. Экономические связи сводились в основном к усиленному развитию торговли понтийских городов со
Средиземноморьем, и здесь важную роль, конечно, играли контакты колоний с их метрополиями.
II. Период максимальной политической активности припонтийских греков и острого и многопланового межгосударственного взаимодействия (V—III вв. до н. э.). Это было время интенсивного политического строительства, продвижения и пересечения различных межгосударственных связей. В развитии этих связей понтийские государства, по сравнению с предыдущим периодом, пошли гораздо дальше и в прямом, и в переносном смысле. Взаимодействие полисов стало многообразнее и простиралось на значительные, по масштабам Понта, расстояния, захватывая подчас весьма отдаленные пункты и территории. Так, Ольвия после периода спада в V в., что, возможно, было связано с давлением со стороны скифов (а может быть, даже и с установлением временного скифского протектората), возобновила начатое еще ранее распространение своего влияния на восток, на днепровское левобережье (район Гилеи), и далее, на Северо-Западный Крым, где, однако, в середине IV в. это продвижение столкнулось и разбилось о встречное наступление херсонеситов. Одновременно Ольвия проявляла традиционный интерес к делам своих западных соседей Истрии, Каллатии и Том. Есть основания предполагать, что в III в., когда разгорелась борьба за обладание гаванью Том между Истрией и Каллатией, с одной стороны, и Византием — с другой, ольвиополиты вмешались в этот конфликт, приняв сторону более далекого и менее опасного для них Византия.
В Крыму продолжалась консолидация территориального Боспорского государства, включившего в конце V в. в состав своих владений Нимфей, а в первой половине IV в. —Феодосию. Эти успехи были одержаны при правителях из новой династии Спартокидов, чья власть, в отличие от предыдущих Археанактидов, носила ярко выраженный авторитарный — монархический или даже тиранический — характер. Активная державная политика Спартокидов возбудила опасения Гераклеи Понтийской за свободу торговли в Крыму и на Кубани, равно как и за судьбу своей колонии Херсонеса Таврического, и привела к длительной полосе вооруженных столкновений гераклеотов со Спартокидами в IV и III столетиях.
Что же касается Херсонеса Таврического, то эта основанная гераклеотами колония (по широко принятой версии — в конце 20-х годов V b.), следуя примеру метрополии, очень скоро обнаружила тенденции к территориальному росту, результатом чего явилось освоение Гераклейского полуострова, а затем и еще более обширных земель Северо-Западного Крыма. Присутствие или влияние ольвиополитов было здесь решительно пресечено, древний ионийский город Керкинитида был аннексирован и стал опорным пунктом херсонеситов наряду с другими их крепостями, протянувшимися на север вплоть до Прекрасной гавани
(Калос Лимен). Так в IV в. Крым оказался фактически поделен между двумя греческими территориальными государствами— Боспором и Херсонесом. В дальнейшем поддержание известного modus vivendi между ними стало важной чертой их политики, как об этом можно судить по упомянутому выше декрету в честь Сириска.
Интенсивная политическая жизнь находила опору в развитии торговли и экономики. Взаимоотношения полисов в экономической сфере в этот период неузнаваемо изменились. Государства активно расширяли сферы своего экономического воздействия, и в зонах пересекающегося экономического влияния, естественно, развивалось межполисное соперничество. Все это сопровождалось проявлением политических амбиций и могло переходить в военную конфронтацию.
Что касается непосредственно торговых межполисных отношений, то они, по существу, только в этот период сложились и усиленно развивались. Теперь это происходило в масштабах всего Понтийского региона, что демонстрирует весьма полно и разнообразно археологический материал, показывают нумизматические находки, подтверждают эпиграфические данные — многочисленные проксении, которыми награждались граждане различных понтийских полисов. При этом надо заметить, что торговые межполисные контакты, конечно, не исчерпывали всю сферу непосредственного общения граждан полисов друг с другом. Свидетельством тому могут быть хотя бы почетные декреты в честь иностранных граждан, оказавших полисам какие-либо услуги. Мы не касаемся здесь проблем культурного, религиозного влияния.
Как и в предыдущий, так и в этот период историческая жизнь Античного Причерноморья направлялась главным образом усилиями самих расположенных здесь греческих государств, — главным образом, но не исключительно. Общая картина их свободного развития и двух- и многосторонних экономических и политических отношений в их микрокосме начинает затемняться своеобразными грозовыми облачками — вмешательствами сторонних политических сил. В V в. Афины сделали попытку включить Понтийский регион сначала в орбиту своего влияния, а затем и форменным образом в состав своей морской державы. Афинские державные претензии были заявлены в начале 30-х годов экспедицией Перикла в Понт и подкреплены посылкою клерухов в города Южного Причерноморья: Синопу и Амис. В 20-е годы по крайней мере некоторые греческие города Понта (и среди них—Гераклея) должны были войти в состав Афинского союза, возможно, образовав в нем специальный податной округ.
О действительных масштабах афинского проникновения в Понт судить трудно; в частности, весьма спорным является включение в Афинскую державу городов Северного Причерно-
морья (Ольвии, Нимфея). К тому же поражение в Пелопоннесской войне скоро положило предел державным проискам Афин в Причерноморье. Однако самая попытка Афин собрать под одним началом понтийские города заслуживает внимания: она имела значение примера и могла дать толчок к формированию в дальнейшем местной геополитической идеи. Столетие спустя дополнительными стимулами к развитию этой последней могли стать вторжения в Западное и Северо-Западное Причерноморье македонских завоевателей — царя Филиппа II (339), полководца Александра Великого Зопириона (331), фракийского наместника Лисимаха (после 323 г.). Во всяком случае, ко времени усилившегося нажима этого последнего на западно-понтийские города относится первая попытка ответной консолидации понтийских греков по инициативе и под эгидой боспорских Спартокидов.
Известно, что царь Боспора Эвмел (310—304) не только предоставил приют тысяче бежавших из родного города каллатийцев, но и очистил море от пиратов и помышлял о подчинении всех земель и народов Понта своей власти (Diod., XX, 25). Преждевременная смерть помешала Эвмелу приступить к реализации своего плана, однако заявка на державное положение в Понте Спартокидами была сделана, и остается только гадать, почему в последующем, на протяжении всего сравнительно спокойного для них III в., они так и не сделали ничего существенного в этом плане, за вычетом разве что отдельных дипломатических жестов вроде поздравительного подарка Спартака III афинянам в 289 г. (Ditt. Syll.3, 1, №370). Не исключено, впрочем, что инициатива боспорских властителей могла быть скована возобновившейся при Левконе II (ок. 240—220) войной с Гераклеей.
Так или иначе, момент для форсированной консолидации Понта был упущен. А между тем предоставленные самим себе понтийские города уже в III в. стали испытывать серьезные, все нарастающие трудности. С одной стороны, проявились симптомы того самого внутреннего социально-политического кризиса, который столетием раньше охватил города Балканской Греции. Яркими свидетельствами кризисной ситуации, сложившейся, в частности, в северопричерноморских городах, могут служить ольвийский декрет в честь Протогена и херсонесская присяга (IOSPE, I2, №32 и 401). Но еще более, как следует из тех же документов, осложнились дела внешнепелитические, поскольку пришли в движение и усилили свой натиск на греческие города скифские и иные туземные племена (для Херсонеса ср. также IOSPE, I2, №343 —декрет с благодарностью богине Деве за спасение народа во время набега варваров).
Аналогичного рода трудности стали испытывать и греческие города Южного Причерноморья, которые сделались объектом посягательств со стороны правителей Понтийского царства, вы-
ступавших с претензией на наследие Ахеменидов в Малой Азии. В 279 г. Митридат I Ктист овладел Амастрией, затем последовали присоединение к Понту Амиса (до 255 г.) и первое нападение понтийцев на Синопу (220 г.). А в 183 г. Фарнак1 окончательно овладел Синопой, которая стала важнейшим городским центром его государства. Впрочем, при известном сходстве того трудного положения, в котором оказались греческие города Северного и Южного Причерноморья, было также и существенное различие: понтийские цари, в отличие от скифов, не были лишены некоторого налета эллинской культуры. В своих державных целях, в борьбе с другими эллинистическими владыками, а позднее также и с Римом, они непрочь были разыграть эллинскую карту, выставить себя покровителями эл-линства, и это предопределило в дальнейшем вынужденную ориентацию понтийских греков, перед лицом варварской опасности, на союз с Митридатидами.
III. Период политической деградации припонтийских греческих государств, свертывания независимых межполисных отношений и подчинения Античного Причерноморья стороннему диктату (II—I вв. до н. э.). Причиной наступившего в это время политического упадка стала для греческих городов Причерноморья крайне неблагоприятная перемена внешней обстановки. В особенности эта перемена оказалась чревата тяжкими последствиями для северопонтийских городов, ставших объектом прямой атаки со стороны скифских и сарматских племен. С греческими поселениями в Северном Причерноморье во II в. случилось то, что нередко бывало в мировой истории: судьба этих сравнительно небольших государств оказалась в полной зависимости от воли и намерений наступавших на них мощных соседей. С севера усилился и стал неодолим натиск скифских племен, сплотившихся при царях Скилуре и Палаке в сильное государство. С юга явилась далеко не бескорыстная помощь понтийских царей, помощь, за которую причерноморским греческим городам пришлось заплатить дорогой ценой — отказом от суверенитета, переходом на положение зависимых от Понтийского царства союзников, а затем и просто подданных.
Пример был подан Херсонесом Таврическим, который уже в 179 г. заключил договор о дружбе и взаимной помощи с понтийским царем Фарнаком I. В обязательствах последнего прямо было записано приходить на помощь херсонеситам в случае нападения на них соседних варваров (IOSPE, I2, №402). А в конце того же столетия угроза варварского нашествия стала столь, грозной, что на призыв херсонеситов о помощи Митридату VI Евпатору пришлось посылать целые вооруженные экспедиции (походы Диофанта, о которых повествуется в херсонесском декрете в его честь, IOSPE, I2, № 352). Результатом стало не только отражение варваров, но и одновременное фактическое подчинение Митридату Херсонеса и Боспора, а также в какой-
то в точности не известный момент и Ольвии, куда был введен понтийекий гарнизон (IOSPE, I2, №35).
Утверждение протектората понтийского царя Митридата практически над всем регионом Античного Причерноморья не могло не сказаться отрицательным образом на собственно межполисных отношениях. Остались в прошлом существенные аспекты межгосударственных взаимодействий, исчезли зоны экономических влияний, резко нарушились торговые связи, оказались позади крупные акции полисной помощи (последняя известная нам акция такого рода—миссия ольвиополита Никерата на помощь страдавшим от войн и раздора херсонеситам, относимая новейшими исследователями еще к 1-й половине II в., IOSPE, I2, №34). Тенденция разрушения межполисных отношений, их деградация становится доминирующей.
Главным в политике причерноморских полисов становится приспособление, установление приемлемых отношений с угрожающим Севером и победоносным Югом и при каждом удобном случае — поиски путей освобождения. Роковой для греческих полисов Причерноморья оказалась не только неблагоприятная внешняя обстановка, но и характерная неспособность построить на межполисных связях какое-либо прочное объединение, способное обеспечить защиту от общих врагов. В решающий, трагический момент своей истории полисы не сумели действовать сообща и по очереди вошли в состав Понтийской державы Митридатидов. Последняя под легким флером эллинизма скрывала вполне азиатское, деспотическое нутро. Достаточно скоро припонтийские греки должны были почувствовать гнет этой азиатской деспотии, утратить панэллинские иллюзии, которые они могли связывать поначалу с понтийскими царями, и, разочаровавшись в Митридате Евпаторе, покинуть его в решающий момент его единоборства с римлянами. Последние, сокрушив Митридатидов, переняли от них эстафету покровительства причерноморским грекам и, по большому счету, справились с этой задачей и успешнее, и продуктивнее. И это было естественно, поскольку истинным восприемником эллинизма (понимаем под этим не конкретную эпоху, а общие традиции эллинской политики и культуры) был именно европейский, античный Рим, а не азиатская постахеменидская деспотия.
Так, в рамках одного столетия политическая жизнь понтийских греков дважды подверглась формирующему воздействию древней геополитики, дважды испытала государственную консолидацию в рамках всего региона, однако не благодаря собственным усилиям, а вследствие навязанной им сторонними силами инициативы, совершенно чуждой им по своему духу.
Таково, в общих чертах, развитие межполисных (межгосударственных) отношений в Причерноморье (преимущественна в северной его части) в VI—I вв. до н. э. До определенного момента, в благоприятных внешних условиях, эти отношения раз-
вивались по восходящей спирали как в территориальном плане, так и по своему содержанию, все полнее охватывая различные стороны полисной жизни. Но затем, как бы в одночасье, с рубежа III—II столетий, они утратили свое значение и отошли на второй план. На смену им пришли проблемы большой международной политики, на фоне которой собственно межполисные интересы и контакты стали выглядеть несущественными деталями. Греческие государства Понтийского региона оказались вовлечены в орбиту действий могущественных, внешних по отношению к ним, но весьма заинтересованных в контроле над Причерноморьем сил — скифских племен, надвигавшихся с севера и вдвойне опасных, поскольку им, наконец, удалось создать сплоченное государство, полуазиатской-полуэллинистической монархии Митридатидов, выступившей с претензией на господство над всем греческим Востоком, и, наконец, Римской державы, принявшей вызов понтийских царей. Перед лицом варварского нашествия северопричерноморские греческие государства, не сумевшие создать собственного военно-политического единства, поодиночке отдались под покровительство понтийской монархии. Позднее этого патрона для них заменил Рим, под эгидою которого понтийские полисы обрели новые возможности для мирного существования и продержались перед лицом непрекращающегося натиска туземного материка еще несколько столетий. Однако им суждено было оставаться отныне фигурами второго плана, подчиненными и пассивными участниками исторической жизни, направлявшейся помимо их воли иными и более мощными силами.
Опираясь на этот исторический материал, можно дать сравнительную оценку возможностям различных политических форм, порожденных классической древностью. Очевидна беспомощность автономных полисов в условиях большой международной политики. Более перспективной могла оказаться в этом случае инициативная политика державных единств вроде Боспорского государства или монархии Митридатидов. Но по-настоящему победоносной и жизнеспособной проявила себя Римская держава, удачно соединившая в своей государственности и политике элементы общинно-городского, полисного плана с более широким державно-территориальным построением, собственный национально-государственный интерес — с общей для всей античности задачей противостояния варварской периферии.