3

Введение

ХРАНИТЕЛИ И ЗАЩИТНИКИ

 

Кто не знает Государственного Эрмитажа в Ленинграде — этого знаменитого музея истории мировой культуры? В нем собраны лучшие памятники искусства всех времен и народов: картины, статуи, художественная посуда и мебель, монеты, образцы национальных одежд, древние надгробные памятники. .. Он занимает огромное старинное здание на Дворцовой набережной й большую часть примыкающего к нему Зимнего дворца. Из окон Эрмитажа открывается вид на широкую, спокойную Неву, на уходящий в небо золотой шпиль Петропавловской крепости, на многоколонное здание Центрального Военно-Морского музея, увенчанное группой статуй морских божеств.
В Эрмитаже — несколько сот зал и более двух миллионов экспонатов. Тысячи посетителей проходят ежедневно по музею, наслаждаясь красками полотен великих художников, знакомясь с культурой и бытом России XVIII—XIX веков, Западной Европы, древних и давно исчезнувших народов нашей земли и зарубежных стран.
Пройдемся по залам нижнего этажа. Здесь школьники — члены кружка юных историков — делают зарисовки с больших, покрытых черным лаком, древнегреческих ваз, хранящихся за тускло поблескивающими стеклами витрин; студенты исторического и филологического факультетов университета и аспиранты Академии художеств занимаются с руководителями, изучая надписи и изображения на старинных стенных росписях, древних гробницах, монетах или плитах. За массивными дубовыми лакированными дверями, в тиши кабинетов и вспомогательных лабораторий Эрмитажа ученые промывают в воде или кислотах древние бусы и обломки мраморных плит, просвечивают рентгеновскими лучами старинные картины и древние истлевшие ткани, рассматривают в лупы детали крошечных статуэток...

4

Несколько зал нижнего этажа занимают скифские древности и древности причерноморских греческих поселений нашего Юга (это — наиболее полное в мире собрание памятников древней истории народов СССР). В надписях мелькают названия знакомых советских городов: Севастополь, Керчь, Краснодар, Ростов, Воронеж. В витринах — старинные деревянные гробы с накладными украшениями из бронзы, гипса или резной слоновой кости, чернолаковые сосуды с красными фигурками древних богов и героев, мраморные и известняковые надгробные плиты с изображениями и надписями, глиняные детские игрушки, воинский панцирь (броня из железных чешуек), конская упряжь (уздечки, седла), статуэтки богов... О далеком прошлом нашей страны, о древних народах — наших предках и их соседях — рассказывают эти вещи.
Разбойничье нападение Фашистской Германии на СССР прервало мирный труд советских людей. Перед сотрудниками огромного музея была поставлена задача немедленно отобрать всё самое ценное и вывезти в далекий тыл.
Профессора и научные сотрудники, аспиранты и простые рабочие — все без исключения работники Эрмитажа — принялись за дело. Отобрали один миллион сто восемнадцать тысяч экспонатов. Колоссальная цифра! Уже на второй день войны — 23 июня — музей наполнился стуком молотков и визгом пил, на полу появились доски, стружки; по залам на тележках везли к подъездам тяжелые ящики. Пустели одна за другой стены, витрины. К зданию подходили грузовики. И везде мелькала знакомая ленинградцам фигура высокого человека в мягкой, надвинутой на глаза фетровой шляпе, с пышной седой бородой — директора Эрмитажа академика Иосифа Абгаровича Орбели.
Вскоре был отправлен с вокзала первый эшелон с драгоценным грузом, за ним второй...
На далеком Урале, в городе Свердловске, открылся филиал Эрмитажа. Но лишь немногие знали, что это собственно такое. Ни в коем случае не должен был дойти до врага секрет местонахождения Эрмитажа! Ящики с мрамором и картинами, древними сосудами и тканями темными ночами сгружались в подвалы особняка. На стенах подвалов появились термометры и гигрометры: ученые должны были следить, чтобы не изменялись нужная температура и влажность воздуха, — это могло попортить драгоценные краски, полотна, лаки.
В Ленинграде осталась небольшая группа сотрудников Эрмитажа. Она получила приказ хранить оставшиеся ценности, бережно перенесенные в подвалы и убежища.
В воздухе реяли советские истребители, охраняя город от врага. Сжималось кольцо блокады. Заводы работали для фронта. В опустевшем музее, в подвалах, у оставшихся сокровищ продолжалась научная работа.

5

Вид на Неву с крыши Эрмитажа (Ленинград). На переднем плане фигура древнегреческого бога морей Посейдона. Вдали — здание Военно-Морского музея.

6

*
1917—1941... 24 года непрерывного культурного строительства!..
Из года в год, из месяца в месяц пополнялись музеи Советской страны новыми экспонатами. От местной промышленности, от художников, от любителей старины, от крупных музеев — отовсюду поступали в местные музеи разнообразные экспонаты. Музеи росли и развивались, создавались новые.
До Великой Октябрьской социалистической революции Минск хотя считался губернским городом, но был типичным захолустьем. В нем не было ни одного высшего учебного заведения, ни одного музея и театра, а средних школ насчитывалось всего около десятка. Весной и осенью даже на главных улицах была непролазная грязь. Тускло светили редкие керосино-калильные фонари.
К началу Великой Отечественной войны в Минске — столице Советской Белоруссии — было 17 высших учебных заведений, около 20 театров и кино, большая радиостанция, республиканская Академия наук, картинная галлерея и несколько музеев и выставок.
В 1940 году при Белорусском государственном университете открылся самый молодой музей — историко-археологический. Инициатором его создания был академик Николай Михайлович Никольский, крупный специалист по истории древнего мира. Белорусская Академия наук подарила музею коллекцию орудий древнейших людей, населявших территорию Белоруссии десятки тысяч лет назад. Ленинградский Эрмитаж прислал собрание старинных славянских и русских монет. Студенты привозили с юга, с берегов Черного моря, где они проходили Практику в музеях Керчи и Севастополя, черепки античной посуды, слепки с античных мраморов, копии надписей, зарисовки фресок. Для Минского музея многое лично отбирали керченские и херсонесские археологи — И. Д. Максименко, Ю. Ю. Марти, А. К. Тахтай. Между учеными завязывались крепкие узы деловой дружбы.
Наступили июльские дни 1941 года. Пылает столица Советской Белоруссии. Дороги запружены толпами людей с узелками, котомками и чемоданчиками. Низко, на бреющем полете, проносятся немецкие стервятники.
Всё дальше и дальше по шоссе уходил из Минска и Николай Михайлович Никольский. Всё наиболее ценное из музеев города было отправлено на восток на грузовиках: железнодорожные пути были уже разрушены. Верные люди спрятали многое по подвалам, колодцам, зарыли в ямы. Академику пришлось бросить в городе свою личную библиотеку, рукописи незавершенных исследований.
Случилось, однако, так, что академика заставили вернуться в Минск: гитлеровцы перерезали дорогу и всех, кто уходил на восток, погнали обратно в город.
Улицы дымились от пожаров, и на месте многих домов стояли коробки с пустыми глазницами окон, в которые просвечивало белесое небо. Ученый видел, как из университета, из музеев, из лабораторий и институтов Академии наук летели на мостовую книги, связки архивных документов, исторические памятники.

7

Пылали костры. Это горели книги. Гитлеровцы сожгли домик народного поэта Белоруссии Янки Купалы со всеми находившимися в нем рукописями. В сквере перед Домом Красной Армии появились виселицы. Открылись кабаки и публичные дома.. .
Однажды на квартиру академика пришел мальчуган лет тринадцати.
— Вот... из музея. На пепелище нашел. Вы, небось, хранить будете? До наших? .. Нате!.
И он протянул старику полусожженную фотографию. При свете коптилки можно было различить профиль в венце лучей. Это был снимок знаменитой монеты Савмака. Две тысячи лет назад раб-скиф Савмак поднял в Крыму восстание угнетенных масс против вторгшихся иноземных захватчиков. Невзрачное фото замечательного памятника старины вдруг стало особенно близким и дорогим и семидесятилетнему ученому, и тринадцатилетнему мальчику с серьезными глазами.

**

А в Ленинграде наступила холодная и голодная блокадная зима. Его заводы, фабрики, учреждения превратились в «объекты»: безжалостный и жестокий враг методически обстреливал прекрасные здания, обрушивал на них бомбы.
Стал «объектом» и Государственный Эрмитаж. Трудная и необычайная пора! Фанера закрывала высокие прекрасные окна; стекла вылетели от взрывной волны, и на полу около окон возвышались сугробики снега. У дверей в большой зал стояли два манекена. Когда-то это были рыцари. Теперь панцыри, кольчуги, забрала — всё это хранилось в подвалах особняка в Свердловске. Пустые рамы висели на своих местах. Рядами уходили вдаль пустые постаменты.
Часто здание Эрмитажа сотрясалось от грохота взрывов. За время осады в него было свыше тридцати одних только прямых попаданий бомб и снарядов. Вдребезги разлетелось однажды стекло купола. Казалось, хрустальное небо обрушилось дождем осколков. Но ученые с мировым именем, и хрупкие пожилые женщины, и молодежь — все, кто носил звание хранителя музея, шли через залы, тускло освещенные коптилками, спотыкались, лезли (вверх по шатким винтовым лестницам, карабкались по обдуваемой ледяным ветром крыше и в конце концов приколачивали фанерную доску.
Потом в одном из зал от сотрясения сорвалась о потолка большая бронзовая люстра. Она упала посреди зала и расплющилась. В Гербовом зале силой взрыва вырвало и перекосило все оконные рамы. В другой раз снаряд попал в подъезд Эрмитажа. Дыра появилась в карнизе над самым Атлантом. Но попрежнему невозмутимо продолжал держать гранитный силач на своих плечах навес, как когда-то легендарный Атлант держал на них свод неба.
Сперва в подвалах музея было организовано бомбоубежище только для дежурных работников. Потом число коек пришлось значительно увеличить: многие ученые переселялись в музей на жительство. Надо было следить за оставшимися памятниками постоянно: почти каждый день лопались

8

трубы, вода затопляла залы, всё холоднее становилось в помещении, губительная сырость ползла по стенам.
Эти люди не только берегли памятники искусства. Они вели семинары, делали доклады, писали статьи, готовили и защищали диссертации. Профессор, ныне лауреат Сталинской премии, Б. Б. Пиотровский дежурил пожарным на крыше и... писал монографию о древней Армении. Худой, едва передвигающийся от усталости и голода, приходил в подвалы к античным мраморам, к священным камням академик С. А. Жебелев — знаменитый исследователь восстания Савмака, знаток «херсонесской присяги» и многих других замечательных памятников древнего Причерноморья. ..
На заводах и фабриках продолжалась работа для фронта. Город-герой стоял гордо и неколебимо.

***

«Помните, — спрашивал в одной статье писатель Константин Паустовский,— Инкерман? Последний тоннель. Все бросаются к окнам вагона. Но, даже не глядя в окна, можно догадаться, что поезд подходит к Севастополю. Отражения воды бегут по потолку вагона, морской ветер вздувает занавески, гремит сигнальная пушка. Полдень! Синевой, блеском прибрежной волны, желтыми скалами, сухим огнем бьет в глаза, слепит Севастополь».
А потом — знакомый севастопольский вокзал. О нем писал Илья Ильф; «Севастопольский вокзал, открытый, теплый, звездный. Тополя стоят у самых вагонов. Ночь, ни шума, ни рева. Поезд отходит в час тридцать. Розы во всех вагонах».
Сюда тоже пришла война. Она наполнила воздух ревом вражеских машин, — немцы сбрасывали на Севастополь тысячи бомб ежедневно. Она. пришла в образе коричневых чудовищ, обложивших и обстреливавших город. Но город русской славы — город великих адмиралов, Малахова кургана, бастионов и памятников, город хирурга Пирогова, писателя Льва Толстого и лейтенанта Шмидта — стоял и не сдавался.
Восемь месяцев длилась осада, одна из самых суровых в истории войн. Немцы возненавидели этот город. Они боялись его, как боялись другого города-героя — на севере, на Балтике, выдержавшего неслыханную голодную блокаду, бесчеловечные обстрелы и бомбежки.
Казалось, замерла жизнь в Севастополе. Всюду коробки выгоревших домов, мертвые стены в дырах, провалившиеся крыши, обрушившиеся потолки, изуродованные фугасками фасады. Знаменитый памятник Тотлебену на Историческом бульваре обезглавлен, изуродованы бронзовые, толпящиеся у пьедестала, матросы: у одного пробито плечо, у другого оторвана нога.
Но Севастополь жил; жил и боролся.
Корабль за кораблем уходили из осажденного Севастополя. На Херсонесском мысу, под обстрелом с воздуха, грузили ящики в грузовики и на моторные лодки. Работали матросы и бойцы-пехотинцы. Распоряжался морщинистый, седобородый старичок. На одном из грузовиков ящики

9

Присяга граждан Херсонеса Таврического эпохи его расцвета (III в. до н. э.).

10

принимал пожилой человек в штатском. Взрывная волна опрокинула группу бойцов. Ящик развалился, из него посыпались черепки глиняной посуды и осколки мрамора. Стряхнув с себя землю, люди бросились собирать рассыпавшееся и вновь тщательно сколачивать ящик.
Херсонесский государственный историко-археологический музей эвакуировался в глубь страны. Вывозилась знаменитая мраморная плита с присягой древнего херсонесита и сотни других ценнейших памятников.
— Так как же, Александр Кузьмич, все-таки останетесь? — спрашивал пожилой директор музея, который должен был сопровождать эшелон.
— Останусь, Иван Данилович, — твердо отвечал ученый хранитель музея Тахтай. — В каждом аду должен быть свой Цербер. Я полжизни отдал Херсонесу. Тут остаются десятки, да что я — сотни, тысячи других редкостных памятников. А сами развалины Херсонеса, эта наполовину еще не разведанная, таинственная, щедрая археологическая целина? Я останусь таким. Цербером близ священных камней.
— Ну, храни вас Зевс, — попробовал пошутить Максименко. Его губы дрогнули. Ученые обнялись.
Александр Кузьмич вернулся в свою каморку при музее. Его глаза с любовью остановились на большом белом листе ватмана с текстом херсонесской присяги. Оригинал — плиту с текстом — увезли. Извлеченная из земли, пятьдесят шесть лет простояла плита здесь, в одном из зал. Доедет ли она в целости? Может, лучше было закопать ее на месте, как ряд других памятников? Красноармейцы так предупредительны к просьбам ученого. Они защищают родной город со всем его прошлым. Нет, ведь вся почва тут перепахивается снарядами и бомбами. Севастополь в руинах...
«Клянусь Зевсом, Землею, Солнцем, Девою, богами и богинями Олимпийскими и героями, кои владеют городом, областью и укреплениями херсонаситов, — вчитывался вновь и вновь старый ученый в давно знакомые, известные наизусть, но теперь по-новому волнующие строки присяги, написанной на «акающем» дорическом диалекте, — я не предам ни Херсонаса, ни Керкинитиды, ни Прекрасной гавани, ни прочих укреплений, ни из остальной области, которой херсонаситы владеют или владели, — ничего никому, — ни эллину, ни варвару, но буду охранять для народа херсонаситов. Не нарушу демократии и желающему предать или нарушить — не дозволю. .. Не открою ни эллину, ни варвару ничего тайного, что может повредить городу. Не дам и не приму дара ко вреду города и сограждан; не замыслю никакого неправедного деяния против кого-либо из граждан. .. Не вступлю в заговор ни против общины херсонаситов, ни против кого-либо из сограждан, кто не объявлен врагом народу. . .»
— Зевс, Земля, Солнце, Дева и боги Олимпийские!—продолжал шептать ученый хранитель Херсонеса, — пребывающему мне в этом да будет благо и самому, и роду, и моим; а не пребывающему — зло и самому, и роду, и моим; да не приносит мне тогда плода ни земля, ни море; женщины да не рождают прекрасных детей!
Где-то совсем близко разорвался снаряд. На стол посыпались осколки оконного стекла.

11

Пол из разноцветной гальки в бане II века до н. э. в Херсонесе (раскопки 1937—1938 гг.). Посредине изображена большая ваза с водой, по бокам две фигуры моющихся.

***

Росло в Севастополе число госпиталей. Появились они и в древнем Херсонесе, на руинах города, имевшего историю в две с половиной тысячи лет. Тяжело раненные располагались в коридорах музея и в высившемся над городищем соборе, изрешеченном снарядами, но еще крепком. Легко раненные и выздоравливающие располагались прямо на городище. В меру сил они помогали защитникам Севастополя, Херсонеса.
Археологов принято считать чудаками.
Александр Кузьмич бесстрашно ходил по городищу, ставшему фронтом, среди противно дзикающих пуль, отряхивая пыль, вздымавшуюся от взрывов.
— Товарищи, эта земля — музей, эти камни священны! Берегите их, они еще пригодятся нам, сокровища исчезнувшего города. . .
И он читал бойцам импровизированные лекции.
— Перед крытым навесом склада херсонесских древностей стоит молодой человек с пушистыми, свешивающимися вниз усами, в русской вышитой рубахе, — с увлечением рассказывает Александр Кузьмич. — По небу бегут низкие тучи, накрапывает дождь. Не замечая этого, человек подходит то к одному, то к другому мрамору, трогает и щупает их, как будто хочет взять с собой хоть частицу их радостной красоты. Но вот он морщится: издали доносится заунывное пение монахов из расположившегося здесь же, на городище, монастыря. Через мгновение человек с еще

12

большим восторгом продолжает переходить от обломка колонны к мраморному льву, от льва — к известняковой плите. Глухо шумят на ветру деревья. Шумит и суровое сегодня море. Но на душе человека весна. «Хорошо!» — вслух, заметно «окая», говорит он. Это было в 1897 году. Человек в русской рубахе — Алексей Максимович Пешков, нижегородский мастеровой — писатель Максим Горький. Шли годы скитаний, были пройдены Поволжье, Дон, Украина, Грузия. Всюду за Горьким следовал «негласный надзор» полиции: правительство видело в молодом человеке бунтовщика, ниспровергателя «основ». В типографии уже были два томика рассказов Горького, они появятся в магазинах через год, и имя его выйдет на европейскую арену. Про наш Херсонес Горький писал: «Глядя на эти обломки исчезнувшей культуры, понимаешь, как громадно значение простоты в красоте. В сущности, все эти изваяния из мрамора — просты, и именно поэтому они так прекрасны».
... Мерно течет речь старого ученого. Проясняются лица бойцов. Так вот каков он, наш «гробокопатель»! А об этих мраморах писал сам Горький! Эти невзрачные черепки — достояние народа, а этот старичок — его хранитель.
Бойцы платили старику взаимностью. Однажды они помогли ему укрыть глубоко в земле мозаичный пол древней бани. Перед тем как засыпать его, они долго любовались живыми тонами и красками мозаики.

* * *

Стояли знойные, душные июньские дни сорок второго года. Радио сообщало: непоколебимо стоит гордый город на Балтике! В синем раскаленном небе тучей саранчи гудели немецкие самолеты. В один из таких дней черноморский моряк лейтенант Калюжный написал своей кровью на клочке газеты с портретом Сталина: «Клянусь стоять на смерть за родной Севастополь!» Он прикрепил клочок с клятвой к обломку стены. Кругом были тела его братьев-солдат, он оставался один. Подоспевший на подмогу отряд застал его смертельно раненным. И, как один, все бойцы отряда поставили и свои подписи на том же газетном обрывке.

Подготовлено по изданию:

В.Шевченко
Сокровища исчезнувших городов (Записки музейного работника).Л., Лениздат,1948.