Знакомясь с разными народами, греки всегда проявляли интерес к их происхождению и времени появления в стране, которую они населяют. Ответ на эти вопросы можно было отыскать лишь в
народных преданиях. Выясняя, как скифы оказались в Северном Причерноморье, историк услышал три различных объяснения. И хотя они противоречили друг другу, он записал все три, следуя своему принципу: «На протяжении всего повествования мне приходится ограничиваться лишь передачей того, что я слышал».61 Это примечание Геродот сделал к вызвавшему у него недоверие рассказу египтян о том, что царь Рампсинит живым спустился в подземное царство, играл там в кости с богиней Деметрой и, получив от нее в подарок золотое полотенце, вернулся на землю.
Благодаря этому принципу Геродота, нам предоставляется возможность познакомиться с версией эллинов, поселившихся в Скифии, с версией скифов и с историческим преданием, справедливость которого признавали и те и другие. В контексте мифов о Геракле мы уже подробно рассмотрели греческую версию мифа о происхождении скифов от местной змееногой богини и эллинского героя.
Содержание скифского мифа таково. За тысячу лет до скифского похода Дария дочь реки Борисфен, произвела на свет от Зевса первого человека Таргитая. Он стал жить на скифской земле, до тех пор незаселенной. Таргитай имел троих сыновей — Липоксая, Арпоксая и Колаксая. Однажды с неба упали золотые плуг с ярмом, секира и чаша. Липоксай и Арпоксай не могли к ним притронуться, так как при приближении они пылали огнем: младший же брат смог их спокойно взять. Увидев в этом знамение свыше, старшие братья по взаимному соглашению передали Ко-лаксаю царскую власть. Он стал родоначальником царских скифов, именуемых паралатами, от Липоксая произошли авхаты, а от Арпоксая — катиары и траспии. Колаксай разделил царство на три части между своими сыновьями, и в большей из этих частей хранились упавшие с неба предметы, считавшиеся священными.82
По сравнению с греческим скифский миф стилистически записан гораздо менее красочно. В нем чувствуется сжатый пересказ по-гречески скифского оригинала. Его содержание показалось историку неправдоподобным, и он привел его с оговоркой: «На мой взгляд, их рассказ недостоверен, но они все же так именно говорят». Особая ценность этих слов заключается в редкой прямой ссылке на скифских информаторов.
Варварский источник сказания ярко проявляется в местных именах всех героев, тщательно записанных Геродотом. Это особенно бросается в глаза при сопоставлении с приведенным выше эллинским мифом, где в устной традиции отсутствовало чуждое грекам имя единственного чисто скифского персонажа — змееногой богини, а имена сыновей Геракла образованы от трех наиболее известных эллинам этнонимов. В пересказе скифского мифа греческое переосмысление коснулось лишь одного скифского божества: Таргитай назван сыном Зевса, то есть верховный бог скифов Папай заменен верховным богом греков. Сопоставление Папая и Зевса
стало столь традиционным, что, пересказывая содержание скифского мифа, ольвийский собеседник Геродота, возможно, для облегчения понимания историком местного предания ввел имя греческого бога в ткань скифского рассказа, где действуют исключительно варварские персонажи.
Вероятно, в античной литературе Геродот первый привлек скифский фольклор как исторический источник о происхождении скифов. Хотя в настоящее время никто не выводит скифов от их легендарного предка Таргитая, все же из мифа извлекается историческая информация о делении скифского общества на три сословно-кастовые группы.83
Записи скифского фольклора в труде Геродота — уникальное явление по своей полноте и точности. Подобно редкому кладу, ценности которого долго не могли понять, эти записи сохранились более двух тысячелетий. И только после появления в XIX в. скифологии как отдельной отрасли истории и, особенно, археологии скифский миф в передаче Геродота стал постоянно привлекать внимание ученых, которые открывают в нем все новые и новые пласты скрытого до сих пор смысла.84 В истории же греческого фольклора и литературы ни этот, ни какие другие скифские мифы не сыграли заметной роли.
Наряду с рассмотренными мифами в среде эллинов и скифов сохранилось воспоминание о передвижении кочевых скифов из Азии в Северное Причерноморье. Рассказ об этом Геродот считает более достоверным, чем эллинский и скифский мифы.85 Современные исследователи видят здесь фиксацию исторического факта миграции скифских племен с востока на запад. Геродот описал это следующим образом: массагеты потеснили кочевых скифов из Азии, которые, перейдя реку Араке (по-видимому, Волгу), пришли на северные берега Понта, населенные киммерийцами. А те, устрашенные военной мощью скифов, покинули свою родину и переселились в Малую Азию. Только киммерийские цари не пожелали расставаться с отечеством; они разделились на две группы и решили сражаться друг с другом и так окончить жизнь. Киммерийцы похоронили их у Ти-раса, и их могилу показывали еще во времена Геродота.
Утверждение о полной смене населения в Северном Причерноморье вызывает недоверие у современных исследователей. Скорее всего это фольклорное преувеличение. Большие трудности представляет толкование сообщения о сражении и гибели киммерийских вождей у р. Тирас. Наиболее вероятным представляется предположение о том, что это — часть киммерийского или скифского эпоса, в котором отразился раскол в среде киммерийской военной аристократии, частично не признавшей гегемонию скифов.86
Для иллюстрации неприятия скифами чужих верований Геродот включил в свое сочинение две исторические новеллы, услышанные им в Ольвии.
Жанр новеллы, родившийся в Ионии в VIII—VII вв., широко распространился по всей Элладе и стал у греков излюбленной формой фольклора. Все удивительные события в новеллах происходили в обстановке повседневной жизни, без вмешательства сверхъестественных сил, но при этом допускалось наличие привидений, оборотней, знамений и т. п. В элегии, написанной на рубеже VI и V вв., ионийский поэт и философ Ксенофан отразил отношение к новеллам многих своих современников:
Тот лишь достоин хвалы, кто за бокалом вина
То, что запомнил, расскажет, стремясь к благородному
в сердце,
Вместо нелепой брехни, выдумок прежних людей, —
Будто боролись с богами Титаны, Гиганты, Кентавры.
Устные рассказы о современных событиях рождались ежедневно; они постоянно обновлялись, и большинство их, теряя актуальность, быстро забывалось и не получало какой-либо законченной формы. Если же устный рассказ об исторических событиях не умирал вместе с поколением его создателей, он превращался в легенду или историческую новеллу с закрепленным сюжетом. Так, веками в устной передаче сохранялась память народа об отдельных исторических личностях и событиях, правда, нередко художественный вымысел преобладал над реальными фактами.
Стиль новеллы отличается внешними чертами, присущими и другим жанрам фольклора. Рассказчик концентрирует внимание на главном герое, действующие лица характеризуются только поступками, кульминация приближена к концу рассказа. Исполнитель оживляет повествование прямой речью, стремится к наглядности, избегает всего абстрактного и, в отличие от автора литературного произведения, никогда не выступает на первый план. В новеллах часто фигурируют вещие сны, предзнаменования, употребляются излюбленные фольклорные числа 3, 7, 40 и т. д.
Эти фольклорные особенности лучше всех сумел передать Геродот, излагая мифы и новеллы. Последние были для него одним из главных источников исторической информации. Благодаря исключительному интересу историка к устным преданиям, только в его сочинении сохранились две исторические новеллы, созданные колонистами в Северном Причерноморье в VI—V вв. Они посвящены выдающимся скифам царского рода Анахарсису и Скилу. Из множества других местных новелл Геродот записал именно эти, потому что стремился узнать как можно больше только о скифах, а история греческих полисов в Скифии его не интересовала.
Имя Анахарсиса стало широко известно в Греции до путешествия Геродота в Скифию, и потому, первый раз упоминая о нем, историк ничего не разъяснил, считая скифа лицом, хорошо зна-
комым своим читателям. По кратким заметкам других авторов можно заключить, что греки помнили, как Анахарсис, посланный для обучения в Элладу скифским царем, посетил Афины, Спарту и Малую Азию. Собеседник афинского законодателя Солона и лидийского царя Креза, он прославился своими мудрыми ответами и изречениями. Подобные рассказы Геродот слышал от жителей Пелопоннеса.67 Поэтому неудивительно, что на родине Анахарсиса историк захотел узнать, из какого рода происходил удивительный скиф и как он окончил свои дни. К изумлению Геродота, скифы могли перечислить родственников Анахарсиса в нескольких коленах, но ничего другого о нем не знали. Ольвиополиты же рассказали новеллу, передававшуюся из уст в уста около ста лет.
Анахарсис, объехав многие страны и восприняв там много мудрого, возвращался на родину в Скифию. Корабль, на котором он плыл, остановился в Кизике. В это время там пышно справлялся праздник в честь Матери богов. Перед сулившим большие опасности плаванием по Понту Анахарсис поклялся, что в случае благополучного возвращения он станет устраивать ночные празднества и совершать жертвоприношения богине так же, как делают жители Кизика. По возвращении в Скифию Анахарсис решил исполнить свой обет. Он отправился в Гилею и там совершал обряды, повесив на себя изображение Матери богов и ударяя в бубен. Кто-то из скифов увидел это и донес царю Савлию. Тот прибыл в Гилею и, убедившись в истинности доноса, убил приверженца чуждой скифам религии выстрелом из лука. Так, по мнению рассказчика, скифы расправляются с теми, кто воспринимает чужие обычаи.68
В новелле, как и в любом фольклорном произведении, нет указаний на время ее действия. Но его можно определить по косвенным данным. Через ольвиополита Тимна, доверенного скифского царя Ариапифа, историк узнал, что Савлий был братом Анахарсиса и отцом победителя персов Идантирса. Таким образом, Анахарсис погиб, вероятно, в середине VI в., так как в последней четверти VI в. Савлия уже не было, а племянник Анахарсиса Идантирс стал царем и воевал с Дарием.
Геродот записал сюжет новеллы, сохранив лишь некоторые черты ее устного повествования. Все действие концентрируется исключительно вокруг главного героя Анахарсиса: характерные для фольклора, конкретность и наглядность изображаемого проявляются в том, что драматические события развертываются в хорошо известной ольвиополитам лесной области Гилее, находившейся в низовьях Борисфена, а сам Анахарсис предстает в процессе совершения празднества, увешанный изображениями богини, с бубном в руках. Подчеркнуты также конкретные обстоятельства гибели героя: его убил царь Савлий выстрелом из лука — типичного скифского оружия. Второстепенное же действующее лицо, доносчик, никак не охарактеризован, о нем просто сказано — «какой-то скиф».
По мнению Геродота, скифы сознательно вычеркнули Анахарсиса из своей памяти за святотатство. На наш взгляд, причина неосведомленности скифов о жизни их соотечественника заключается в том, что на уровне их социального развития у них еще не мог существовать жанр исторической новеллы: у всех народов она появляется при сложении государственности. Таким образом, любые, даже самые яркие эпизоды жизни и смерти отдельных людей забывались с уходом каждого поколения. Поэтому скифы ничего не могли рассказать о гибели Анахарсиса.
Развитием скифского общества объясняется возможность установить родословную давно умершего человека. Многочисленные этнографические исследования бесписьменных народов показывают, что каждому предписывалось знать свою родословную на много колен. Поэтому при воспитании детей обязательно заботились о том, чтобы они запоминали родословное древо. Потребность в этом обусловливалась стремлением к жесткому соблюдению экзогамии (запрету браков между членами одного рода). Поэтому представители скифского царского рода, по просьбе Тимна, легко восстановили родословную Анахарсиса: он был сыном Гнура, внуком Лика и правнуком Спаргапифа; Савлий приходился ему братом, а Идантирс племянником.
Как и любая другая, историческая новелла об Анахарсисе сложилась вскоре после описываемых событий, то есть во второй половине VI в. Она сформировалась в среде греческих колонистов, живших в Нижнем Побужье. На это указывает место действия новеллы в Гилее. Невдалеке от нее на правом берегу Гипаниса находились архаические греческие поселения, куда, вероятно, раньше всего дошли известия о драматической гибели Анахарсиса.
Наблюдения фольклористов показывают, что в устных рассказах для убеждения аудитории в их достоверности нередко называются конкретные географические пункты, хорошо известные слушателям. В Северном Причерноморье Гилея была лучше всего знакома ольвиополитам, и именно для них ее упоминание имело живой смысл.
Таким образом, хотя Геродот не упомянул, с чьих слов он записал новеллу, понятно, что она родилась и бытовала в среде ольвиополитов. Недавно археологи обнаружили косвенное доказательство реальности одного факта, изложенного в новелле. В Ольвии найдено письмо, написанное во второй половине VI в., на стенке амфоры. На ней младший современник Анахарсиса процарапал острым предметом слова своего послания, где упоминаются алтари Матери богов в Гилее.68 Значит, Анахарсис не случайно выбрал Гилею для исполнения своего обета.
Для поездки в Элладу скифу пришлось прибегнуть к помощи греков, так как его соотечественники не обладали флотом. Направляясь в Понт, корабли обычно делали остановку в Кизике. В этой
милетской колонии действительно процветал малоазийский культ Матери богов, что еще раз подтверждает достоверность многих деталей новеллы, записанной в «Истории» Геродота.
Вместе с падением роли скифов в истории эллинских городов Средиземноморья из греческого фольклора и литературы исчезали устные рассказы об этом народе. Только новеллы об Анахарсисе не забывались, а обрастали все новыми и новыми, заново вымышленными подробностями. Имя Анахарсиса встречается в античной литературе до конца ее существования. О нем упоминают около 70 античных авторов. Образ мудрого скифа стал хрестоматийным: на папирусном фрагменте середины II в. сохранилось начало школьного упражнения с изложением в стихах истории об Анахарсисе.
Центральное место для греков в жизнеописании скифа занимало его путешествие в Грецию для обучения и приобщения к эллинской культуре. С этой целью он будто бы посетил в Афинах Солона, изучал греческие законы и научился говорить на аттическом диалекте.70 За ум и остроумие скифа называли одним из семи самых мудрых людей. Вместе с ними он якобы присутствовал на пиру у сказочно богатого царя Креза и блистал там своими краткими речами.
Шведский ученый Я. Киндстранд извлек из произведений античных авторов 50 сентенций Анахарсиса.71 Приведем несколько примеров, записанных в сочинении Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов».
Анахарсис у дома Солона велел его рабу передать, что он пришел к хозяину, чтобы увидеть его и стать его другом. Солон через раба ответил, что друзей обычно заводят у себя на родине, но Анахарсис нашелся и сказал, что как раз Солон у себя на родине, так почему бы ему не завести друга. Пораженный его находчивостью Солон впустил скифа и подружился с ним.
На вопрос, что в человеке одновременно хорошо и дурно, Анахарсис ответил: «Язык». Когда его спросили, какие корабли безопаснее, он ответил: «Вытащенные на берег». Он говорил, что лоза приносит три грозди: гроздь наслаждения, гроздь опьянения и гроздь омерзения.
Высказывания Анахарсиса и других его современников, которых причисляли к семи мудрецам, созданы в разные времена и на разных культурных ступенях сознания. Одни и те же сентенции разные авторы приписывали разным персонажам. Это не случайно, потому что такие изречения представляют собой кратко выраженную народную мудрость. В таком виде она закрепляется в фольклоре большинства народов.
Моральное учение, приписывавшееся Анахарсису, в основном построено на отрицании существующих норм жизни. Его варварское происхождение давало возможность критиковать греческие обычаи с кажущейся объективностью, хотя большинство его взглядов имеет
прямые параллели с высказываниями греческих философов. В формировании литературного образа Анахарсиса решающую роль сыграли софисты и киники IV—III вв.72 Последние идеализировали варварские народы, живущие якобы в согласии с природой. Приписав Анахарсису свои взгляды, киники первые включили скифа в число семи мудрецов. Более ранние авторы, такие, как Геродот и Платон, отдававшие дань устной традиции о мудрости Анахарсиса, не знали преданий об его участии в пире мудрецов.
Первые записи об Анахарсисе принадлежат не современникам, а более поздним авторам, слышавшим устные рассказы, существовавшие уже не одно десятилетие. В них факты биографии скифа прошли через фильтр фольклорного сознания и, как обычно бывает при оформлении предания, мотивировка действий героя подведена под одну из традиционных схем. Фольклористы отмечают, что такие схемы чаще всего не отвечали действительности.
На протяжении многовековых тесных связей скифов с греками в Северном Причерноморье не известны случаи их целенаправленного обучения греческой философии и культуре. Это естественно для кочевого общества с принципиально иным мировоззрением и укладом жизни. Геродот, специально исследовавший быт и нравы скифов, отмечал в целом отрицательное их отношение к эллинскому образу жизни, религии и обычаям. Так было во времена Геродота, когда хорошо наладился торгово-экономический обмен между скифскими племенами и греческими колониями. А столетием раньше при жизни Анахарсиса даже предметы греческого импорта редко попадали в скифские погребения.
На фоне наших знаний о скифах объяснение эллинами цели путешествия Анахарсиса выглядит мало убедительно. Однако в рамках греческого мировоззрения оно казалось естественным. В VI— V вв. многие выдающиеся греческие мыслители предпринимали длительные путешествия в разные страны для совершенствования своих знаний. Десять лет провел в странствиях афинский законодатель и поэт Солон. Много земель объехали философы Пифагор, Платон и Демокрит, почти во всех областях известной тогда грекам ойкумены побывал Геродот и, наверное, Гекатей Милетский. Неудивительно, что эллины приписали скифу характерное для греческих ученых и философов стремление как можно больше узнать, воспользовавшись знаниями не только своих соотечественников.
Этому способствовало то, что Анахарсис, по-видимому, хорошо и свободно говорил по-гречески в отличие от большинства оказавшихся в Греции скифов, обладал острым умом, поражал собеседников неординарностью своих взглядов, в которых отражалась незнакомая грекам народная мудрость племен с совершенно иным укладом жизни и иными критериями оценки материальных и духовных ценностей. Некоторые высказывания Анахарсиса получили широкую известность среди греков и положили начало фор-
мированию образа мудрого скифа, которому прописали множество других всевозможных изречений.
Попробуем по сохранившимся источникам установить истинную цель путешествия Анахарсиса. Если исходить из многочисленных исторических аналогий, можно думать, что член царского рода скрывался в Греции из-за династических распрей и искал там какую-то поддержку. Напомним, что Анахарсиса убил его брат. Причастность к греческим культам, возможно, оказалась лишь предлогом, а причиной убийства могли послужить истинные или только предполагаемые притязания Анахарсиса на власть.
На наш взгляд, возможно также иное предположение: Анахарсис отправился в Грецию для выяснения позиции эллинов и лидийцев в отношении Персии. Ведь мысль о новом завоевательном походе в Азию не покидала скифов в течение всего VI в. Война Дария со Скифией, столь далекой от границ Персии, скорее всего объясняется желанием нейтрализовать скифов, воспоминание о нашествии которых и, возможно, сведения об их новых планах заставляли предпринимать решительные меры.
Может быть, память о дипломатической миссии Анахарсиса проявилась в новеллистических описаниях его встреч с государственными деятелями. Но ими не могли быть одновременно Солон и Крез. Царствование Креза (560—545 гг.) началось на четверть века позже путешествия афинского законодателя в Египет и Малую Азию. Исходя из того, что Анахарсис погиб в середине VI в., вскоре после возвращения из Греции, надо считать его современником Креза. Рассказы же о встрече скифа с Солоном основывались на возникших значительно позже новеллах о пире семи мудрецов у лидийского царя. В их число неизменно включали афинского законодателя, не задумываясь о том, мог ли он дожить до времен царствования Креза.
Появление скифов в эллинских городах в VI в. не было большой редкостью, так что национальность Анахарсиса не представляла чего-то исключительного. Мы уже отмечали, что малоазийские греки знали некоторые сюжеты скифского фольклора, а афинские художники с последней четверти VI в. рисовали на вазах скифов в их национальных костюмах. Древние авторы писали о скифах главным образом как о народе в целом, изредка называя имена их вождей. Анахарсис оказался первым и, пожалуй, единственным скифом, о биографии которого имеются разнообразные сведения, включенные в общеэллинский фольклор и литературу.
В новелле о скифском царе Скиле также можно найти некоторые черты биографии ее героя, но эту новеллу не рассказывали за пределами Ольвии. По счастливой случайности ею заинтересовался Геродот и изложил ее гораздо подробнее и ближе к устному оригиналу, чем новеллу об Анахарсисе. Собеседники историка, ольвиополиты старшего возраста, были свидетелями гибели скифского
царя в 50—60-е годы V в. В их число входил и упомянутый выше Тимн, поверенный в делах отца Скила. Вероятно, со слов Тимна Геродот записал имена многих родственников Скила, которые вошли в новеллу как второстепенные персонажи или даже не играли в ней никакой роли. К последним относятся родители Скила — царь Ариапиф и гречанка из Истрии, а также жена Скила — Опойя, которая была вдовой Ариапифа и матерью сводного брата Скила Орика.
Генеалогические изыскания Геродота содержат неоценимую информацию, о которой даже не думал историк, записывая родословную героев новелл. Это один из ярких примеров того, сколь много смыслов можно извлечь из «Истории». Сведения Геродота позволяют восстановить нигде больше не зафиксированную генеалогию скифских царей и некоторые их обычаи.
Сейчас трудно сказать, были ли царями Гнур, Лик и Спаргапиф — прадед, дед и отец братьев Савлия и Анахарсиса, но они определенно входили в правящий род скифской династии с конца VII в. до середины VI в., когда царствовал Савлий. Ему наследовал сын Идантирс. В начале V в. к власти пришел Ариапиф, затем его сыновья от разных жен — Скил и Октамасад. Таким образом, царская власть передавалась либо от отца к сыну, либо от брата к брату. Сведения о родственниках Скила проливают свет на уклад жизни скифов. У них существовало многоженство (полигамия) и свойственный многим древним народам институт левирата, то есть право вдовы вторично вступать в брак только с кем-нибудь из членов рода умершего мужа. Наследуя власть отца, Скил взял в жены свою мачеху. Полигамия засвидетельствована на примере Ариапифа: кроме матери Скила он имел еще двух жен — Опойю и не названную по имени мать Октамасада.
Так как новелла о Скиле представляет уникальную запись фольклора северопричерноморских эллинов, приведем ее полностью:
«Очень много лет спустя (после смерти Анахарсиса. — М. С.) Скил, сын Ариапифа, претерпел подобное этому. Ведь у Ариапифа, царя скифов, был в числе других сыновей Скил. Он родился от женщины из Истрии и отнюдь не от туземки, и мать научила его греческому языку и письму. Некоторое время спустя Ариапиф был предательски убит Спаргапифом, царем агафирсов, а Скил наследовал царскую власть и жену отца, имя которой было Опойя. Эта Опойя была местной уроженкой, и у нее от Ариапифа был сын Орик. Управляя скифами, Скил отнюдь не был доволен скифским образом жизни, но гораздо больше был склонен к эллинским обычаям вследствие воспитания, которое он получил. Делал он следующее: всякий раз, как Скил вел войско скифов к городу борисфенитов (борисфениты эти говорят, что они милетяне) и приходил к ним, он оставлял войско в предместье, сам же проходил
внутрь за городскую стену и запирал ворота. Сняв с себя скифскую одежду, он надевал эллинское платье. Когда он шел в этом платье на рыночную площадь, за ним не следовали ни телохранители, и никто другой (а ворота охраняли, чтобы никто из скифов не увидел его в этой одежде). И во всем остальном он пользовался эллинским образом жизни и приносил жертвы богам по законам эллинов. Проведя так месяц или более того, он уходил, надев скифскую одежду. Делал он это часто, и дом построил себе в Борисфене, и женился там на местной женщине.
Когда же суждено было случиться с ним несчастью, оно случилось по такой причине. Пожелал он быть посвященным в таинства Диониса Вакхического. В то время, как он собирался принимать посвящение, ему было величайшее знамение. Был у него в городе борисфенитов дом обширных размеров и богато устроенный, о котором я незадолго перед этим упоминал. Вокруг него стояли сфинксы и грифы из белого камня. В этот дом бог метнул молнию. И дом полностью сгорел. Скил же, несмотря на это, совершил обряд посвящения.
А скифы презирают эллинов за вакхическое исступление. Они говорят, что не подобает выдумывать бога, который приводит людей в безумие. Когда же Скил был посвящен Вакху, какой-то борисфенит стал издеваться над скифами, говоря: "Над нами вы смеетесь, скифы, что мы приходим в вакхическое исступление и что в нас вселяется бог. Теперь это божество вселилось и в вашего царя, и он в вакхическом исступлении и безумствует под влиянием божества. Если же вы мне не верите — следуйте за мной, и я вам покажу". Старейшины скифов следовали за ним, и борисфенит, проведя их тайно, поместил на башне. Когда прошел со священной процессией Скил и скифы увидели его в вакхическом исступлении, они сочли это очень большим несчастьем. Выйдя из города, они сообщили всему войску то, что видели.
Когда же после этого Скил возвратился к себе домой, скифы восстали, поставив во главе его брата Октамасада, рожденного от дочери Тера. Скил же, узнав о том, что совершается против него, и о причине, по которой это происходило, убегает во Фракию. А Октамасад, услышав об этом, пошел на Фракию войной. Когда же он был у Истра, фракийцы, вышли ему навстречу. Прежде чем они схватились, Ситалк послал к Октамасаду сказать следующее: "Зачем мы должны испытывать силу друг друга? Ты — сын моей сестры и у тебя мой брат. Отдай же мне его, и я передам тебе своего Скил а с тем, чтобы ни тебе, ни мне не рисковать войском". Это возвещал ему, послав посла, Ситалк. Ведь у Октамасада находился брат Ситалка, бежавший от него. Октамасад соглашается с этим и, выдав своего дядю с материнской стороны Ситалку, получил брата Скила. И Ситалк, взяв брата, увел его с собой. Скилу же Октамасад там же на месте отрубил голову. Вот таким
образом скифы охраняют свои обычаи, а тех, кто перенимает чужеземные законы, вот так наказывают».73
Это новелла — единственный рассказ о Скиле в античной литературе. Никто, кроме Геродота, о нем даже не упомянул. Поэтому некоторые исследователи сомневались в реальности его существования и сочли новеллу вариантом предания об Анахарсисе.74 Однако имеется материальное доказательство бегства скифского царя во Фракию. В 30-х гг. текущего столетия недалеко от Истрии при вспашке поля найдено золотое кольцо-печать с именем Скила. На его щитке изображена богиня с зеркалом и глубоко врезана греческая надпись: особенности начертания букв соответствует греческим надписям времени жизни Скила.75 При находке кольца не было никаких иных предметов, следовательно, оно не сопровождало погребение. Скорее всего Скил потерял свой перстень в тревожные дни, когда искал убежище, за Дунаем. Перстень Скила — не единственная находка драгоценной вещи, утерянной каким-то правителем. Золотая гривна-змеевик, служившая оберегом Владимиру Мономаху, сорвалась с его груди, вероятно, во время охоты и была случайно найдена в черниговских лесах в начале прошлого века. Тогда же близ Юрьева Польского на месте Липецкой битвы тоже случайно обнаружены золотые и серебряные накладки редкого по красоте шлема Ярослава Всеволодовича.
В народном рассказе отразились реальные факты биографии скифского царя. Истолкование же его действий несет печать восприятия событий коллективным сознанием ольвиополитов. Между мировоззрением греков и скифов всегда существовало огромное различие, и это следует помнить, когда мы узнаем о скифской истории через посредство древнегреческих источников.
Драматические события многих новелл объяснялись непредотвратимым роком. Близкая и понятная самому Геродоту эта мысль не раз звучит в его «Истории».76 Скил возымел желание стать посвященным в таинства Диониса тогда, «когда ему суждено было испытать беду», и ничто, даже грозное предзнаменование, не отклонило его от пагубного поступка. Точно такими же словами выражена подобная мысль в новелле о низвержении египетского царя Априя. Неразумные действия лидийского царя Кандавла, приведшие его к гибели, предваряются сходным объяснением: «Кандавлу суждено было претерпеть беду». Геродот описывает, как воля рока толкнула персидского царя Ксеркса дать легкомысленное обещание Артаинте выполнить любое ее желание, а правители Коринфа Бакхиады, зная от оракула о своей судьбе, напрасно пытались избежать ее и убить ребенка, которому суждено их свергнуть.
Поступки Скила и Кандавла, Априя и Ксеркса приводят их к смерти, но они совершаются после того, как рассказчик заявил, Что герою суждено погибнуть. Несчастья, таким образом, пред-
ставляются не следствием этих действий, но оказываются проявлением воли неотвратимого рока.
Названный мотив в рассказе о Скиле — одно из доказательств того, что в тексте Геродота передано не скифское предание, как думают некоторые, а именно греческая новелла о скифском царе. Как и гибель перса Ксеркса, египтянина Априя, лидийца Кандавла и коринфского рода Бакхиадов, его смерть мотивирована, исходя из эллинского мировоззрения.
Остановимся на других моментах повествования Геродота, где отразились черты устного рассказа ольвиополитов. Как и в новелле об Анахарсисе, все действие, весь интерес рассказчиков концентрируется на главном действующем лице. Описание предзнаменований, весьма характерное для фольклорных рассказов, присутствует также в новелле о Скиле. Бедам скифского царя предшествует грозное знамение: молния сжигает его дом в Ольвии. Но Скил, которому суждено погибнуть, не внимает предупреждению божества и принимает посвящение в таинства Диониса.
В новелле ярко проявляется конкретность, свойственная народному повествованию. Сообщается, как тщательно запирались ворота города и ставилась стража, чтобы скифы, оставленные царем в предместье, не могли наблюдать его эллинский образ жизни. Сюда же следует отнести описание ольвийского дома Скила: он был большой и роскошный, украшенный белокаменными грифонами и сфинксами. Геродот не мог его видеть, но тщательно передал описание здания, наверное, одного из наиболее богатых и красивых в Ольвии и потому так запомнившегося ольвиополитам.
В изложении новеллы Геродот дважды сохранил характерную для устного повествования прямую речь персонажей. Она оживляет рассказ и переносит слушателей как бы непосредственно на место событий. Сначала звучит речь грека, обращенная к скифам, затем призыв Ситалка обменяться заложниками. С той же целью для оживления повествования в фольклоре часто употребляется настоящее время в рассказе о прошлом. Оно встречается и в новелле о Скиле. Узнав о возмущении скифов, он убегает во Фракию, а Октамасад, выслушав вестника Ситалка, соглашается на его предложение.
Новелла о Скиле показывает, как ширилась и укреплялась с течением времени эллинизация правящей верхушки скифского общества. Несмотря на утверждение Геродота, что причина гибели Скила заключается в неприятии скифами чужой религии, приобщение скифского царя к культу Диониса скорее всего оказалось лишь поводом для расправы с царем его противниками.
Почему же Скил не нашел спасения за стенами Ольвии, а бежал в далекую Фракию? Геродот пишет, что Скил узнал о возмущении своих соотечественников не в Ольвии, а возвратившись в Скифию. Во Фракии, он, возможно, искал там не просто убежище,
а хотел собрать силы для возвращения себе царской власти. В это время уже назрел военный конфликт между фракийцами и скифами: в случае поражения Октамасада Скил мог рассчитывать на возвращение на родину. Но события развернулись неожиданно для Скила, когда предводители войск нашли путь к примирению. Они обменялись знатными заложниками, каждый из которых имел притязания на власть; расправившись с ними, как скифский, так и фракийский цари избавлялись от опасных конкурентов.
За последнее время наиболее подробно с исторической точки зрения новеллу о Скиле проанализировал В. Г. Виноградов, сопоставив ее сведения с данными археологии. По его мнению, экономика Ольвии и других греческих городов Северо-Западного Причерноморья находилась в V в. под контролем скифов. Ариапиф и Скил, не вторгаясь в сферу внутренней и внешней политики, имели возможность существенно влиять на экономику греческих государств, и те вынуждены были переориентировать ее с земледелия и скотоводства на ремесло и транзитную торговлю скифскими поставками.77
Таков один из возможных исторических выводов из новеллы. Однако она дает историку большой простор для разнообразных догадок. Построение новеллы по законам фольклора допускало отход от реалий повседневной жизни. Поэтому имеющиеся там, с точки зрения нашей логики, ошибки не надо приписывать Геродоту.78 Например, даже если за Скилом запирались ворота города, то в течение месяца, пока там жил Скил, в Ольвию существовал доступ жителям ее округи и лежавшего у ее стен предместья. Так что скифы от них могли узнать о том, как проводит время их царь в городе. Но фольклорный рассказ, строящийся по принципу контрастных противопоставлений, предпочитает полностью изолировать Скила от его подданных и затем описать потрясшую их сцену приобщения царя к чужой религии.
Факты биографии двух знатных скифов, переосмысленные греческим фольклорным сознанием, вылились в форму исторической новеллы, основная функция которой была познавательная. Этим объясняется одна из ее специфических черт: если содержание предания интересно аудитории, исполнителя станут слушать, даже если он не наделен особым даром рассказчика. Поэтому рассказчиков новелл было гораздо больше, чем исполнителей других жанров повествовательного фольклора, которые требуют высокого мастерства. Сказки, например, передавались ограниченным кругом лиц, овладевших исполнительской традицией. Неумело рассказанный анекдот теряет комический эффект, и поэтому не каждый может его передать.
Неустойчивость художественной формы новеллы не исключала, однако, возможности ее изложения отдельными лицами в высокохудожественной форме. Это отразилось в записях Геродота. Ста-