В античной теории словесности существовал определенный, детально разработанный, широкоизвестный, повсеместно принятый критерий «художественного» произведения в его отличии от произведения «научного». Критерий этот вмещал ряд поэтико-эстетических категорий, для «художественного» произведения обязательных.
О подобном критерии упоминают, им пользуются авторы многочисленных античных трактатов, изучающих искусство слова, а также авторы «научных» сочинений, лишь косвенно и попутно затрагивающих вопросы критики и теории античной словесности. Среди них — Аристотель («Поэтика», «Риторика») и Платон (кн. III «Государства», несколько глав «Законов»), Страбон (первые три книги «Географии»), Лукиан («Как писать историю»), Квинтилиан («Воспитание оратора») и др.
Собирательно критерий этот получает четкое и компактное выражение в схолиях к Дионисию Фракийскому, где дается как бы ступенчатое описание «многослойного» художественного произведения от его поверхности вглубь. «Поэта,— пишет схолиаст — украшают следующие четыре свойства: стихотворный размер (τόμέτρον), вымысел (ό μοθοί), рассказ (ή ιστορία), и способ словесного выражения (ή leksis), и всякое произведение, лишенное этих свойств, не будет поэтическим произведением, даже если оно и пользуется размером. Так, конечно, мы не назовем поэтами 2 ни Эмпедокла, ни Пифийского оракула, ни излагающих учение о звездах, хотя бы они и пользовались размером, поскольку в их произведениях нет отличительных поэтических свойств».
Итак, в соответствии с античной теорией словесности произведение признается «художественным», если обладает четырьмя определенными поэтическими свойствами, четырьмя признаками: сти-
хотворным размером, вымыслом, рассказом и способом словесного выражения. В свою очередь, именно эти признаки, возведенные в степень поэтико-эстетических категорий, составляют античный критерий «художественного» произведения, понятный и эстетической мысли Нового времени.
Гомеровский эпос с его одновременно образной и понятийно-логической формой мышления удовлетворяет всем требованиям, предъявляемым античностью к «художественному» произведению, соответствует всем намеченным признакам и вместе с тем в чем-то постоянно выходит за рамки этих требований, этих признаков, расширяя их объем или характерно изменяя их содержание, их внутреннюю сущность.
Выяснить, как совершаются такие изменения, в чем они заключаются, почему происходят и — как следствие — определить формы и пути самовыявления, взаимопроникновения и взаимодействия образного и понятийно-логического начал в художественной системе эпического целого и является той целью, той узкой задачей, на достижение которых направлено все дальнейшее исследование.
***
Первый признак художественного произведения, стихотворный размер 3 (το μέτρον), является вместе с тем признаком возможным, но недостаточным и необязательным. Иначе — стихотворный размер указывает на присутствие в произведении образного, художественного элемента; но произведение может быть «художественным» и без стихотворного размера, равно как и не быть в полной мере художественным, обладая им.
По мнению Лукиана, историческое, т. е. научное, сочинение, вовсе лишенное метра, тем не менее способно обратиться в художественное, в «прозаическую поэзию», стоит лишь ввести в него вымысел 4.
И, напротив, стихотворный размер, по мысли Аристотеля, не сделает поэзией ни «Историю» Геродота, ни «О природе» Эмпедокла: «Ведь историк и поэт различаются не тем, говорят ли они стихотворным размером или без него: ведь можно было бы переложить сочинения Геродота стихотворным размером, и тем не менее они остались бы историческим рассказом с размером или без него» 5.
Имея в виду людей, связывающих понятие «творить» со стихотворным размером, Аристотель пишет: «И если издадут написанный метром какой-нибудь трактат по медицине или физике, то они обык-
новенно называют его автора поэтом, а между тем у Гомера и Эмпедокла нет ничего общего, кроме метра, почему первого справедливо называют поэтом, второго — скорее физиологом, чем поэтом» 6.
О том же автор схолии7: «Тот не поэт, кто из поэтических свойств пользуется только лишь размером. Так, ни Эмпедокл, написавший «О природе», ни излагающие учение о звездах, ни Пифийский оракул, изрекающий предсказания в стихах, не являются поэтами».
Вместе с тем стихотворный размер свойствен только художественному мышлению и в любом случае связан с его проявлением.
Ни одно из произведений научной мысли античности, где элементы художественного освоения мира отсутствуют полностью, как в «Геометрии» Евклида, например, не содержит стихотворного размера.
А если в литературной практике античности, особенно в начальный период размежевания сфер понятийно-логического и образного мышления, и сталкиваемся с фактом стихотворного размера произведений научных, то только тех из них, где научное мышление соседствует с еще не изжитыми, не изгнанными до конца из этой отрасли знаний попытками образного освоения мира. Пример — то же сочинение Эмпедокла «О природе», дошедшее до наших дней в значительных отрывках, и те же медицинские и астрономические трактаты, на которые ссылается схолиаст.
Гомеровский эпос написан размером, выдержан в метре. Но размер, метр гомеровского эпоса специфичны, «особенны»; особенны в том и тем, что привносит в метр эпический синкретизм, обладающий элементами не только образного, но и понятийно-логического начала.
Эпический синкретизм — содержание гомеровских поэм, эпический гекзаметр — их стихотворный размер.
Функциональная связь того и другого представляется на первый взгляд парадоксальной. Однако есть основание полагать, что эпический синкретизм гомеровского мышления, действительно, отразился в стихотворном размере поэм, и прежде всего как слияние общего и частного, всеобщего и единичного. Эпический гекзаметр гомеровского эпоса безотносительно к его генезису ощущается целым, спаявшим части, единичным, вобравшим множество, общим, включившим частное, иначе — «концентрацией», средоточием первоэлементов (метрических стоп) едва ли не всех стихотворных размеров древнегреческой поэзии.
В самом деле, гомеровский эпический гекзаметр — это шестистопный стих с обязательной цезурой в третьей стопе. Основу его
составляет дактиль как сочетание одного долгого и двух кратких слогов с ритмическим ударением на долгом слоге (— U U ).
Общеизвестно, что гомеровский гекзаметр дает образцы чистого дактиля и его вариантов — трохея и спондея 8. Подобным же образом структуру гекзаметра гомеровских поэм в его тематико-семантическом единстве с поэтическим жанром эпоса определяют уже латинские грамматики, для которых подобное определение традиционно.
Диомед, латинский грамматик IV в. н. э., в сочинении «Искусство грамматики», или иначе — «Руководство по грамматике» (Ars grammatica), в разделе «О поэтических произведениях» (De poematibus) перечисляет три рода поэтических произведений: «деятельный, или изобразительный, который греки именуют драматическим, или подражательным; и повествовательный, или передающий в словах, который у греков — разъясняющий, или описательный; и общий, или смешанный, который греки называют κοινόν, или μικτόν» 9. В определении Диомеда «κοινόν, или общий (это тот род поэтического произведения), где поэт сам ведет речь и где вводятся лица, произносящие речи, как написана вся «Илиада» и «Одиссея» Гомера, и «Энеида» Вергилия, и новые им подобные» 10.
В главе «О виде общего поэтического произведения» (De specie poematis communis) Диомед приводит метрико-тематическое определение структуры эпоса, в частности эпоса гомеровского: «Эпосом у греков называется описание в гекзаметрической песни (carmine hexametro) божественных, героических и человеческих деяний» п. Как принятое в античной науке о стихосложении, это определение повторяется и в «Руководстве по грамматике» Мария Викторина (IV в. н. э.), в главе «О метрах»: «Итак, есть четыре вида метров: эпический, мелический, комический, трагический. Эпос — собственно героический метр, поскольку описывает в гекзаметрическом стихе божественные и человеческие деяния — и особенно — подвиги героев... Этим метром Гомер запечатлел доблесть героев...» 12.
Наконец, в главе «О дактилическом гекзаметре» Диомед дает изложение стереотипного строения эпического гекзаметра: «Героический стих должен быть длиною от двенадцати слогов до семнадцати, длиннее он быть не может. Потому что, если в нем большее (число слогов), они разрушаются по элизии или по стяжению. А шестистопный скандируется. Его стопы, когда он упорядочен, двух разновидностей: спондей и, при распущенной последней части его, дактиль. Но спондей в конце (стиха) ставится постоянно, и по большей части место его (там) заступает трохей на том основании, что, как полагали древние, во всяком метре последний слог не имеет значения» 13.
И еще, у того же Диомеда, при некотором уточнении в названии метра, в главе «О наименовании героического стиха»: «Героический шестистопный стих называется по-разному. Он — и гекзаметр, или пифийский или эпический, и приапей и буколический, а по-латыни сверх этих названий он именуется еще длинной <стопой>. Иначе говоря, героические — те, у которых всякий раз в первой, третьей и шестой стопе — спондей. Но героическим он, кроме того, называется потому, что напоминает о подвигах и деяниях доблестных мужей; также его называют гекзаметром, потому что он в шести частях сохраняет различными путями и способами спондей и дактиль» 14.
Сходное у Мария Викторина в «Руководстве по грамматике» в главе «О дактилическом метре»: «Дактилический гекзаметр состоит из спондея, трохея и дактиля» 15.
Но «перевернутый» дактиль есть не что иное, как анапест (— U U и U U — ); трохей, лишенный следующей за ним паузы, обращается в хорей; «перевернутый» хорей, где долгий и краткий слог поменялись местами (— U и U — ), образует ямб. В свою очередь, сочетания ямба, хорея-трохея, дактиля, спондея, как на это указывали еще древние, формально соотносимы с рядом иных метрических стоп античности. И едва ли не каждая из этих стоп так или иначе присутствует в гомеровском гекзаметре.
В этом смысле показательны свидетельства тех же античных грамматиков. «Руководство по грамматике» Мария Викторина содержит специальный раздел: «Книга третья, практические сведения о смежных между собой и смешанных метрах». Одна из глав этого раздела носит примечательное для нас название «Сколько родов стихотворных размеров могло бы произойти из дактилического героического стиха» 16 и включает, в частности, характерное рассуждение об иониках, восходящем и нисходящем, соотнося их с дактилическим гекзаметром: «Ионик-сотад также... произошел из гекзаметра. Потому что он состоит из спондея, расположенного вначале, в конце и в середине стиха и являющегося в героическом стихе главной сутью метра: ведь он <спондей> порождает дактиль в результате деления второго долгого <слога)» 17.
Рассуждение имеет характер практического руководства в области античного стихосложения и опирается на прецеденты гомеровского стиха, осмысленные, однако, с позиций зрелой классики. Речь, таким образом, идет не о реальном происхождении стиховых размеров из гомеровского стиха (что само по себе абсурдно!), но о явлениях, близких гомеровскому гекзаметру и внутренне ему соответствующих.
На потенциальное присутствие в гекзаметрическом стихе иных
стихотворных размеров античности с последующим выявлением, «высвобождением» их через цезуру указывает и Диомед в сочинении «Руководство по грамматике», в главе «Об отрезках» (De incisionibus): «Нам должно также следить, чтобы в героическом гекзаметре ты соблюдал отрезки, которые одни называют цезурами, а другие именуют членениями: греки по обычаю сохраняют их. Отрезков героического стиха — четыре. Они являются конечными кусками в <произносимой> речи и располагаются в таком порядке: первый — пентемимерес (т. е. состоящий из двух с половиной частей), второй — κατά τρίτον τροχαΐον (т. е. трехчастный.— И. Ш.), третий — гефтемимерес (т. е. состоящий из трех с половиной частей), четвертый называется буколическим тетраподием, потому что, как полагают, им впервые воспользовался Феокрит, автор буколической песни.
Пентемимерес — это семиквинарий, где после двух стоп и одного слога отрезок речи завершается, и потому он носит название пентемимерес, так как отделяет пять полустоп... Оставшуюся часть их составляют анапестические гиперкаталектические (т. е. сверхусеченные) триметры... Эта часть, если принимает один краткий <слог>, создает конечным отрезком <произносимой> речи вторую цезуру» 18.
В аналогичном сочинении современник Диомеда и грамматик Марий Викторин обращает внимание на присутствие в «Илиаде» и «Одиссее» телеямбических стихов 19.
Римскими грамматиками подобный метрический «сбой» осмысляется как факт выявления внутренних метрических возможностей стихотворного размера, ведущий к его разнообразию. Так, в главе «О ямбическом стихе» Диомед пишет: «Троичный ямбический стих, которым пишутся трагедии и комедии, всегда состоит из самого ямба и <организован> без помощи иной стопы; по имени его он и назван. Но ради разнообразия принимает он и дактиль, спондей, анапест, трибрах. И вот они, числом пять, являются теми, какие в зависимости от того, как требует польза дела, чередуются между собой» 20.
Замечание Диомеда о метрической вариативности внутри ямбического триметра представляет для нас особые интерес и важность, поскольку в наблюдениях античных грамматиков ямбический триметр изоморфен эпическому гекзаметру.
В главе «О метрах» своего «Руководства по грамматике» Марий Викторин, продолжая рассказ об эпическом гекзаметре, говорит: «Он же — и пифийский, который, как передают, был сложен после убиения (Аполлоном) пифийского дракона, когда жители Дельф сопровождали хвалу Аполлону таким вот припевом:
ίή παιάν, ίή παιάν, ίή παιάν,—который состоит из шести спондеев. Он же _ и ямбический триметр, если коррупируется йота, которая дихронна. Ибо в них (дактиле и ямбе) заложены основы всех метров»21.
Сведения о недактилических стопах в пределах гомеровского гекзаметра, помимо античных трактатов, содержат и работы современных авторов, в том числе исследование А. Коларжа «О метрике греческих и римских поэтов»22.
Известно, что античные грамматики полагали «гекзаметрический стих завершением и, вместе с тем, главной сутью, сущностью всех метров» 23 или — резче — утверждали, что дактиль и спондей составляют «основу всех метров» 24. Соответственно в Гомере они закономерно усматривали «источник и начало учения о метрах» 25.
В классической филологии до самого последнего времени это наблюдение древних не привлекало к себе достаточного внимания: его обходили как плод игры досужего ума, пример античного формализма. Вместе с тем при закреплении определенного стихотворного размера за каждым из поэтических жанров классической древности28 бытование различных метрических стоп в пределах гекзаметра симптоматично.
В гекзаметре гомеровского эпоса спаянно, целостно отражается множественность сторон единого мира, множественность содержаний, свойственных различным жанрам последующего периода и закрепленных в этих жанрах в своем собственном стихотворном размере.
Все размеры в одном: пример, «источник», хранилище — такова первая особенность метра гомеровских поэм, эпического гекзаметра, поставленного силой художественного мышления, силой эпического синкретизма в ту же позицию по отношению к античному стихосложению, что и поэмы Гомера по отношению ко всей античной литературе.
Особенность вторая. Весь античный эпос, как ранний, в частности философский и киклический, так и поздний, скорее похожий на роман в стихах, пользуется эпическим гомеровским гекзаметром. «А так называемый героический метр,— пишет Аристотель,— присвоен ему (эпосу.— И. Ш.) на основании опыта: в самом деле, если бы кто стал сочинять повествовательное произведение каким-нибудь другим метром или же многими, то это бы показалось неуместным» 27.
Время от времени внутри эпического гекзаметра происходят некоторые изменения, связанные с тем или иным жанровым развитием эпоса, с той или иной литературной эпохой28, но общая структура метра остается неизменной, стабильной по-прежнему.
Объяснение исключительной приверженности античного эпоса к гекзаметру естественно было бы искать в традиции, но, как известно, всякая традиция, а равно — ее жизнеспособность имеют свой собственный смысл и свои особые причины.
Стихотворный размер — наиболее устойчивый, консервативный элемент художественной формы. Он воплощает определенное содержание, сформирован, создан определенным содержанием и ради определенного содержания.
Утверждение непременной соотнесенности поэтического содержания и его внешнего выражения в гекзаметрической (применительно к гомеровскому эпосу) стиховой форме предстает теоретической посылкой, открывающей главу «Гекзаметр» в книге К. Марота «Начала греческой литературы»: «Не требует доказательств, что пленительное, одинаково волнующее грацией и достоинством внешнее выражение греческого эпоса едва ли могло быть независимым от становления своего содержания, и также наоборот: едва ли подобное содержание установилось бы вне этой формы. А потому возникает вопрос именно об этом внешнем выражении, о дактилическом гекзаметре как, пожалуй, самой главной возможности пересмотреть расшифровку нашей загадки, которая носит имя Гомер» 29.
Каждый поэтический жанр имеет свой размер. Его жанровое закрепление и есть содержательность стиховой формы. Можно писать любым метром на любой сюжет, но как писать, и в частности каким метром,— создает жанр.
Связь стиховой формы, метра поэтического произведения с его содержанием ощущалась уже античностью, хотя и толковалась несколько прямолинейно: чувство непосредственна соотносили с метром художественного произведения, это чувство вызвавшего. Известно рассуждение Деметрия о холиямбах Гиппонакта: «Желая отразить врагов, он сломал метр и сделал его хромым, вместо прямого, и аритмичным, т. е. соответствующим страшности и брани. Действительно, ритмичный и удобослышимый метр подходил бы больше к энкомиям, чем к хуле» 30,— и замечание Варрона Реатинского о разнузданности ионийского метра и строгой собранности гекзаметра: «Героический <стих> принадлежит Ахиллу, ионик — кинеду» 31.
На историчности подобных ассоциативных связей стихотворного размера и человеческого чувства при сопоставлении античности и современности специально останавливается в своей книге об античной музыкальной эстетике А. Ф. Лосев 32. Вместе с тем в современном стиховедении безотносительная экспрессивность стихового размера, и — как частный случай — спондеических гекзаметров у Гомера, не ставится под сомнение 33.
Среди советских ученых на связь явлений стихового ряда с глубинным, внутренним содержанием поэтического произведения вполне отчетливо указывал Б. В. Томашевский. В статье «Строфика Пушкина» Б. В. Томашевский квалифицировал строфу как художественное явление, исторически и содержательно обусловленное, и воспринимал ее, вместе с поэтом, «в круге жанровых, эмоциональных и тематических ассоциаций с другими произведениями, в которых эта строфа уже употреблялась»34.
Но содержание гомеровского эпоса, эпический синкретизм в многочисленных вариантах его художественного претворения, предстает как некое неделимое сращение понятийно-логического и образного элементов. Поэтому-то гомеровский стихотворный размер и оказывается определенной художественной формой, привносящей оба эти начала в слитности и гармоническом единстве. Именно специфика содержания, заключенного в гомеровском метре, вынуждает прибегать к нему весь послегомеровский эпос.
Так, эпос киклический и эпос философский, далеко не утратившие еще эпического синкретического мировосприятия, но лишь нарушившие его гармонию: первый увеличением образного начала, второй уменьшением его,— находят в эпическом гекзаметре прочную опору, способную выдержать избыток и при случае восполнить недостающее, оставаясь неизменной по своей сути.
Иное и особое положение с эпосом поздним. Творцы позднего эпоса как греческого (не ранее конца IV в. до н. э.), так и римского (с II в. до н. э.), обращались к этому литературному жанру только тогда, когда ставили перед собой задачу всестороннего и возможно более объективного воспроизведения жизни во всем ее богатстве и полноте, т. е. тогда, когда приходили по своей целенаправленности в некоторое соприкосновение с гомеровским эпосом35.
Поздний эпос упорно и почти всегда безуспешно пытался взглянуть на мир с позиций, отошедших в далекое прошлое, с позиций эпического синкретизма как слияния элементов понятийно-логического и образного начал. Отсюда стремление позднего эпоса использовать метр, принятый этим типом художественного мышления и несущий в себе его заряд, его особое содержание. Обращение к гомеровскому гекзаметру освобождало от мучительного нащупывания подходов, вело художественную мысль по проторенным дорогам, подсказывая лучшие переходы и повороты, на которых рельефнее и ярче должен был высвечивать, открываться под необходимым и заранее определенным углом зрения нужный материал.
Таковы, очевидно, причины использования гомеровского гекзаметра во всех жанрах эпоса на всем протяжении развития древнегреческой и более того — всей античной литературы.
Вместе с тем, исследуя содержательность метра как явления стихового ряда, надлежит, видимо, иметь в виду не только ассоциативно-содержательные связи с предшествующим употреблением метра, но и внутренние возможности самого метра по отношению к типу художественного мышления, поэтического взгляда на мир, принятому автором и отраженному в его произведении. Причины использования подразумевают возможность к такому использованию, заложенную в самом метре. Чтобы быть эпическим размером, гекзаметр должен обладать способностью передавать сращение образного и понятийно-логического начал эпического синкретического мышления, равновесие этих начал в гомеровских поэмах, преобладание понятийно-логического над образным в философском и образного над понятийно-логическим в киклическом эпосе, и тем более — в эпосе позднем.
И эта возможность, эта способность к подобной передаче, отличающая метр гомеровских поэм, находит объяснение лишь в одном: эпический гекзаметр включает не только элементы прочих античных метров, но и элементы «неметрической» речи, характерной для научной литературы как понятийно-логического пути познания мира. По мнению современных исследователей, гекзаметр на определенном этапе развития древнегреческого языка был наиболее близок к обыденной разговорной речи, а гекзаметрические колоны соотносимы с «отрезками», «кусками» традиционного повествовательного прозаического языка. В этой связи важно вспомнить и наблюдение Аристотеля: из всех стихотворных размеров гекзаметр — «самый устойчивый и самый вместительный»36.
Вместе с тем в античной традиции, закрепленной авторитетом Аристотеля, гекзаметр признавался размером, далеким от разговорной, «нехудожественной», «непоэтической» речи и ей чуждым. Заземленность, «прозаичность», ориентир на «болтовню толпы» античные теоретики относили к свойствам ямба.
Рассказывая о становлении трагедии, Аристотель упоминает о стихотворном размере ее диалогической части, ямбическом триметре, и полагает этот размер свойственным трагедии от природы, «так как ямб из всех размеров самый близкий к разговорной речи. Доказательство — то, что в беседе друг с другом мы произносим очень часто ямбы, а гекзаметры редко и то выходя из обычного строя разговорной речи» 37. Сходное у Аристотеля в повествовании о тропах: «В героических стихах употребительно и все вышесказанное, а в ямбических — подходящие слова все те, которыми пользуются в разговорах, так как эти стихи особенно подражают (разговорной) речи»38. Наконец, значительно категоричнее у Деметрия: «Ямб — дешев и подобен речи толпы. Толпа ведь, не зная сама того, болтает ямбическими метрами» 39.
Условность подобного деления и тематического закрепления метра самой античностью ощущается поздно, историчность не ощущается вовсе: «Не всякий ямб ругателен, но существует и благочестивый. Именно в комедиях он болтает и бранит, в трагедии же горюет. Бывает, что и гимны им пишутся; потому он и благочестив»40.
Традиции античности в науке Нового времени были поколеблены сравнительно недавно, в нашем столетии, новейшими достижениями археологии и лингвистики, открытиями М. Вентриса и Дж. Чэдвика, специальными работами Т. Вебстера, К. Марота, Г. Френкеля.
Как известно, при дешифровке табличек линейного письма Б в нескольких случаях М. Вентрис и Дж. Чэдвик обнаружили дактилические заголовки к традиционным, административно-хозяйственным перечням (Ру Αn 12, и Аn 14) и сопоставили их с текстами гомеровских поэм (Ил., II, 639 и Ил., XXII, 395)
Это обстоятельство, равно как и выявление археологически подтвержденных анахронизмов в гомеровских эпических формулах материальной культуры, усиленное работами Г. Лоример, позволило Т.Вебстеру в своих работах о предгомеровской поэзии, или, точнее, о том малом, что мы о ней знаем, закрепить за эпической поэзией микенской эпохи двойной короткий ритм 42. «Чем больше будет изучаться микенская Греция,— пишет Т. Вебстер в знаменитой книге «От Микен к Гомеру», — тем больше может найтись примеров, и метрические заголовки к перечням, может оказаться, были <там> правилом. Во всяком случае, эти вполне определенные примеры показывают, как легко микенская Греция с ее не подлежащими стяжению гласными могла приспособиться к двойному короткому ритму, анапестическому или дактилическому»43.
К мнению Т. Вебстера о дактилическом ритме эпической предгомеровской поэзии как поэзии микенской эпохи присоединяется Дж, Чэдвик в последнем издании основополагающего труда «Документы в микенской Греции» 44.
В свою очередь, предпосылки освоения микенской эпической поэзией двойного короткого ритма, или ритма дактилического, заложены, как полагают современные исследователи, в специфике греческого языка микенского периода, в ритмическом строе разговорного микенского.
В исследованиях К. Марота гекзаметр как всеобщий греческий стихотворный размер уходит корнями далеко в предгомеровскую, пору, когда он ощущался близким обыденной разговорной речи 45. В своих выводах К. Марот опирается и на дактилические тексты линейного письма Б, и на опыт современных исследований языка эпической поэзии различных народов мира в сопоставлении с дан-
ными языка их разговорной, обыденной, непоэтической речи. Соответственно, по мнению К. Марота, «древнемикенский язык подходил для порождения или, по меньшей мере, для восприятия дактилического размера», который пришел к нему в виде «интернационального четырехарсного метра, воспринятого жителями древних Микен как свой собственный, что могло иметь основу в южноахейском диалекте Пелопоннесса» 46. Ту же «распространенную и всеобщую четырехарсную метрическую форму, прототип гекзаметра», К. Марот наблюдает и в древнекритском языке заговоров (—1580—1350 гг. до н. э.)
Выводы К. Марота идут как будто вразрез и с устоявшейся традицией, выверенной авторитетом Аристотеля и, более того, с практикой, «с общей картиной послегомеровской поэзии: ведь в классическое время дактилический гекзаметр — далеко не господствующий размер» 48.
В разъяснении видимого противоречия К. Марот отталкивается от историчности общественного сознания, исторической и культурной обусловленности эстетической мысли и ее выражения, в частности выражения метрического.
Аристотель, как видит это К. Марот, в своих суждениях о стихе и разговорной речи пренебрег фактором исторического развития языка и его диалектными различиями, а высказывания Аристотеля о стиховых размерах исходят, по К. Мароту, из практики после-гомеровской поэзии, чуждой поэтике и эстетике предгомеровского и гомеровского периодов 49.
С особым и вполне понятным сочувствием К. Марот относится к научным поискам взаимосвязи разговорной речи и речи метрической на современном этапе их исследования и соответственно к работам в этой области Г. Френкеля, изучающего взаимодействие прозы и поэзии на уровне прозаической речи и эпического гекзаметра античности.
Как показал Г. Френкель в книге «Пути и формы раннегреческой мысли» 50, «воспринимаемые куски» (die verständlichen Satzstücke) «традиционногоповествовательного(прозаического)языка в значительной мере с необходимостью способствовали выявлению правильной системы колонов гекзаметра, или, иными словами, возникновению греческого эпического языка» 51.
Более того, по утверждению Г. Френкеля, «отклонение от прозаической речи» в гекзаметрах даже такого литературно изощренного эпика, как Каллимах, «не выходит за пределы привычной поэтической вольности» 52.
Возникший на основе микенского двойного короткого ритма, эпический гомеровский гекзаметр как поэтическая форма худо-
жественной мысли античности, видимо, вместил, переработал и освоил элементы иной, непоэтической, в узком смысле слова, речевой системы, или, иначе,— элементы повествовательной прозаической речи 53.
И, наконец, третья особенность гомеровского гекзаметра предстает как наблюдение ритмического характера, частное по отношению к двум предшествующим и являющееся выражением эпического художественного принципа качественного единообразия мира при количественном неравенстве качеств, это единообразие составляющих и, вместе с тем, эпического закона, по которому любой эпический «каждый» не противопоставим эпическому «все», но единообразен с ним.
Особенность была подмечена поэтом русского романтизма и переводчиком «Одиссеи» В. А. Жуковским. «Переводя Гомера (и в особенности «Одиссею»),— пишет Жуковский,— недалеко уйдешь, если не займешься формулою каждого стиха в отдельности, ибо у него, т. е. Гомера, нет отдельно (здесь и далее курсив мой.— И. Ш.) разительных стихов, а есть поток их, который надобно схватить весь, во всей его полноте и светлости; нужно сохранить каждому стиху его физиономию, но так, чтобы его отдельность сливалась со стройностью целого и в ней исчезала» 54. «Каждый» стих единообразен со «всеми», и «все» вбирают, покрывают «каждый».
Так, в слиянии метра и элементов «неметрической» речи, в целостном эпическом единстве стихотворного размера и — как следствие — в метрической его универсальности, в качественном единообразии эпического стихового потока (не исключено — и во многом ином, уточняющем и углубляющем эти наблюдения) обретает свое метрическое претворение в поэмах Гомера художественный синкретизм эпического мышления.