Г. Берве "Тираны Греции"

Текст публикуется по изданию: Берве Г. Тираны Греции. Ростов-на-Дону, 1997 г.

Сыновья Писистрата

Наследниками владычества над Афинами, которое, как и любая тирания, наследовалось согласно частному праву, считались в первую очередь сыновья Писистрата от его афинской супруги. Сыновья аргивянки Тимонассы больше не появляются в Афинах: Гегесистрат осел в Сигее; Иофон, о котором вообще ничего не известно, если он не умер, мог находиться там же или в Пангее. Можно вполне верить преданию, что три сына афинянки, из которых Гиппий был старшим, Гиппарх средним, в Фессал младшим, все принимали участие в правлении, то есть существовало своего рода совместное правление. Фессал но сравнению со своим значительно более старшими братьями оставался на втором плане, и то, что о нем сообщается, весьма противоречиво. Согласно Аристотелю, его прихоти и заносчивость накликали много зла, тогда как другие утверждают, что он мудр, отказался от тирании и тем, что желал равенства граждан, снискал их уважение. Сделать выбор между двумя версиями невозможно, но они сходятся, по крайней мере, в том, что Фессал вначале принимал участие в правлении. Если братья теперь официально действовали вместе или разделили между собой сферы правления, то ведущим в политике был, без сомнения, Гиппий - и как самый старший, и из-за недостаточной склонности к правлению своих братьев. Гиппарх был более склонен к духовным интересам и чувственным удовольствиям, а Фессал вообще не входил в расчет. Гиппий был женат на дочери Харма, Миррине, которая родила ему пятерых детей, среди них названного в честь деда Писистрата, вероятно, старшего, и дочь Архедику. Гиппарх был женат на Фие, дочери афинянина Сократа; был ли женат Фессал, неизвестно.
Сыновья Писистрата вели правление по испытанному пути своего отца: они так же не касались государственного устройства полиса с его органами и оказывали влияние лишь на замещение ведущих должностей. Эти тираны, сообщает Фукидид, проявляли, в общем, усердие и благоразумие, они требовали лишь двадцатую часть доходов, содержали свой полис в порядке, доводили войны до конца и жертвовали в храмы. Гиппий поддерживал в своих войсках дисциплину, и хотя он вызывал страх у граждан, но, с другой стороны, обратиться к нему мог каждый. Аристотель даже называет его разумным от природы государственным мужем. Гиппарх у обоих авторов предстает в дурном свете. Сообщается лишь о его склонности к изящным искусствам, а не о качествах правителя; он характеризуется как детски игривый и страстно-эротичный. Таким образом, в общем умеренный характер тирании, какой она была до покушения 514 года, определялся прежде всего Гиппием. И Фукидид и Аристотель, полемизируя с тем образом Гиппия, который рисовали враждебные тирании демократы, оценивали его положительно, причем не приходится сомневаться в том, что его политика шла в русле политики Писистрата.
Среди задач, которые встали перед сыновьями после смерти Писистрата, особое значение имело установление отношений с основными аттическими родами. Кимону Коалемосу разрешил вернуться сам Писистрат; его сын Мильтиад, будущий победитель при марафоне, в 524 году даже стал архонтом, что не могло произойти без согласия тиранов. Правда, его отец, который, очевидно, в том же году добился третьей олимпийской победы, вскоре после этого был убит в пританее, где он как олимпийский чемпион получал пожизненное содержание. Это убийство Геродот приписывает Писистратидам. Во всяком случае, так считали в семействе Кимона позднее, а может быть, уже и тогда. Сам Мильтиад, очевидно, в течение последующих лет спокойно оставался в Афинах, пока в 516/515 году к нему не обратились с приглашением принять тиранию в Херсонесс Фракийском вместо его убитого брата Стесагора; эту тиранию основал еще старший Мильтиад. То, что Писистратиды после всего случившегося охотно с ним распрощались и даже предоставили ему для поездки триеру, вполне понятно, тем более что уже в эти годы наметился рост оппозиции их владычеству.
Как с семьей Кимона, так и с Алкмеопидами у Гиппия и его братьев в первые годы установились хорошие отношения, так что если не самим Писистратом, то вскоре после его смерти было дано разрешение па их возвращение. После того как Гиппий в 526/525 году был архонтом, высшую должность в 525/524 году занимал Клисфен, сын того Мегакла, который после разрыва брака своей дочери стал заклятым врагом Писистрата, но и здесь примирение не было длительным. Членам рода пришлось вторично отправиться в изгнание, предположительно еще до убийства Гиппарха (514 год). Нам неизвестно, как изгнанные или эмигрировавшие члены других родов, страдая от пребывания на чужбине, возвращались в Аттику и устраивали свою жизнь при тирании Оставшиеся в Аттике аристократы — и не только породненные с Писистратидами дома Харма и Сократа, — по крайней мере, часть их, уже из чисто оппортунистических соображений не отказывались от общения с тираном. Гиппию удалось собрать вокруг себя гетерию из аристократов, и в дружественных тирану кружках распевались застольные песни во славу его дома.
О политических мероприятиях во времена коллективного правления (до 514 года) известно мало. Если Писистрат поднял земельный налог до 10 процентов, то сыновья довольствовались пятью процентами. Вероятно, к первому десятилетию совместного правления следует отнести введение новой монеты, у которой на лицевой стороне была изображена Афина, на обороте — сова, а далее надпись «афинянин». Ее можно рассматривать как знак примирения, даже предупредительности по отношению к полису, которые проявляли в это время тираны. Финансовые манипуляции, приписываемые Гиппию, следует отнести к периоду после 514 года. Нет ни доказательств, ни опровержений того, что Гиппий разрешил вооружение граждан. Подобно своему отцу, Писистратиды старались снискать милость богов, прежде всего Афины. Гиппий не только продолжал начатые им сакральные постройки и пристроил к Гекатомпеду в крепости портик с мраморным фронтоном, но и постановил, чтобы при каждом случае рождения или смерти жрице Афины подносились по мере ячменя, пшеницы и один обол. Его сын Пнсистрат в бытность свою архонтом соорудил на священной пифийской территории алтарь в честь Аполлона и другой алтарь в честь Двенадцати богов на рынке. О первом еще и сегодня свидетельствует посвящение,

Несправедливо названное Фукидидом трудночитаемым, второй должен был одновременно служить центральным вербовым столбом для отходящих от Афин дорог. Этими дорогами на свой лад занимался Гиппарх, установивший на них гермы с изречениями, которые он частично позаимствовал, частично придумал сам, например: «Это памятник Гиппарха, иди с честными намерениями!» или «Это памятник Гиппарха, никогда не обманывай друга!».
Вероятно, второй сын великого Писистрата имел честолюбивое желание прослыть мудрецом и оказывать воспитательное воздействие на народ, изрекая моральные сентенции, похожие на те, что приписывались Периандру как одному из семи мудрецов. Но если у властителя Коринфа можно было отметить определенные черты, напоминавшие законодателей и государственных мужей его времени, то у Гиппарха это было скорее остроумной игрой. Предаваясь радостям любви и наслаждениям жизни, он был мало озабочен серьезными моральными требованиями Рядом с рощей героя Академа, после того как в Ликее, вероятно, уже его отец основал гимнасию, тесть Гиппия Харм воздвиг статую Эрота с алтарем. Гиппарх привлек в свой кружок Симоннда, услужливого поэта с Кеоса, и привязал его к себе богатыми подарками; вероятно, еще до падения Поликрата (522 год) в Афины был доставлен Анакреон — певец, слава которого была у всех на устах. Призванный из Гермионы в Арголиде поэт Ласос видоизменил культовую песнь, дифирамб, и этим обогатил мусические состязания в честь Диониса в Афинах. Подобное совершил некогда Арион в Коринфе. Но картина «двора муз» в Афинах была иной, чем там. Гиппарх, общаясь с поэтами, сам наслаждался содержанием и формой их творений, считая, что ато возвышает его и приумножает славу его и его дома.
Оба тирана, Гиппий и Гиппарх, испытывали особый интерес к оракулам. О Гиппий Геродот даже сообщает, что он лучше всех знал изречения оракула. Поэтому заслуживает доверия сообщение, что после его изгнания лакедемонский царь Клеомен обнаружил на Акрополе целое собрание оракулов. Правда, были ли среди них такие, которые предсказывали спартанцам зло со стороны афинян, остается спорным. Однако достоверно, что Гиппарх пользовался советами вещего Ономакрнта, но изгнал его, когда Ласосу из Гермионы удалось доказать, что он, будучи оракулом, сделал неправильное предсказание об исчезновении островов вокруг Лемноса. С дельфийским святилищем, которое с середины VI века, очевидно, все больше противостояло тирании, сыновья тирана поддерживали так же мало отношении, как некогда и сам Писистрат. Они не обращались туда за советами и не жертвовали приношения; младший Писистрат воздвиг в Пифионе под Афинами алтарь, Гиппарх же жертвовал дары оракулу в Птойонских горах, конкурирующему с Дельфами. Предание умалчивает, были ли он или его брат привержены орфическому учению, поэтические свидетельства которого Ономакрит собирал и дополнял собственными сочинениями. Братьям не без основания приписываются роскошные пиры и процессии, дорогостоящее разведение лошадей и т. п. Как часто бывает, сыновья далеко ушли от простого образа жизни отца, который возвысился благодаря собственным силам.
Напротив, во внешней политике они следовали по стопам Писистрата, то есть в общем и целом сохранялся мир. С фессалийскими феодальными владыками и македонским царем по-прежнему сохранились хорошие отношения, как и с теми кругами в Аргосе, из которых в 546/545 г. пришли тысячи добровольцев, а также предположительно и с фиванской аристократией. Если дело и доходило до военных столкновений, то они были незначительны. Ничто не говорит о том, что свергнутый около 524 года лакедемонянами тиран Лигдам с Наксоса нашел поддержку со стороны Писистратидов, хотя он был поставлен на острове их отцом и вряд ли для подобной экспедиции могло не хватить судов. Напротив, многократно подтверждено, что сыновья Писистрата были дружественными гостями спартанского государства. Теперь уже невозможно выяснить, как произошло, что на Эвроте, где политику определяла скорее ненависть к тирании, чествовали властителен Афин и тем самым признали их правление; возможно, что свою роль в этом сыграл их отход от Лигдама. Для Писистратидов сближение с самым могучим государством Греции означало определенное укрепление их положения, тем более что ко второму десятилетию их правления наметился ощутимый рост оппозиции.
Уже то, что в 516 году тираны охотно предоставили Мильтиаду для его отъезда в Херсонес триеру, выглядит так, будто они его боялись (поскольку их подозревали в убийстве его отца) и поэтому поддержали его удаление из Афин. К 520—514 годам относится, по-видимому, вторая ссылка Алкмеонидов, а также заговор некоего Кедона против тиранов. Заговор провалился, хотя у Кедона был круг верных сторонников, которые еще долго воздавали ему хвалу на пирах. Вторую попытку свержения тирании, вероятно, также до 514 года, предприняли изгнанные Алкмеониды, которые обосновались в Липсидрноне в Парнасских горах и привлекли к себе единомышленников из города. Потерпев большие потери, память о которых их друзья-тираноборцы запечатлели в хвалебно-скорбной песне, они были изгнаны из своего расположения и вынуждены, на этот раз окончательно, покинуть страну. Третий заговор принес частичный успех: на Панафинейских играх 514 года Гиппарх был убит Гармодием и Аристогитоном.
Не совпадающие в других сведениях, на этот раз наши основные источники Фукидид и Аристотель едины в том, что один из братьев Гиппия, поскольку Гармодий пренебрег его любовью, тяжело оскорбил его сестру и последний вместе со своим другом Аристогитоном собрался совершить кровавую месть. Заговорщики решили убить заодно и Гиппия и таким образом свергнуть тиранию. Этот политический мотив появляется у Аристотеля, который говорит о многих участниках заговора, по еще отчетливее у Фукидида, стремящегося развенчать многократно превознесенный поступок «тираноубийц». С другой стороны, именно он настойчиво подчеркивает, что Гармодий и Аристогитон хотели дать сигнал к общему восстанию, поскольку на Панафинейские празднества граждане являлись вооруженными и поэтому были готовы к выступлению. Однако Аристотель на основании своих исторических исследований опро-вергает тот факт, что граждане во время процессии были вооружены, и чаще всего он прав, поскольку подобный во-енный парад скорее соответствует духу свободного полиса V века. С фактологической точки зрения, его рассказ зас-луживает большего доверия, чем слишком тенденциозное со-общение Фукидида. Если следовать ему, то дело происходи-ло на Акрополе, где заговорщики наблюдали за Гиппием, который собирался принимать праздничную процессию, тогда как Гиппарх в Леокорионе выстраивал участников, чтобы вести их к крепости. Когда один из заговорщиков друже-ски заговорил с Гиппием, остальные решили, что их предали. Чтобы успеть хоть что-то совершить до ареста, он поспеши-ли с горы вниз, впереди всех Гармодий и Аристогитои, ко-торые встретили Гиппарха еще у Леокориона и там заколо-ли. Гармодия на месте убили телохранители тиранов, Аристогитон же попытался скрыться, но был вскоре схвачен и после допроса под пытками убит.
Хотя в дошедшей до нас сколии* уже до 500 года Гармодий и Аристогитон восхваляются как «тираноубийцы», которые собирались дать Афинам изономию (равноправие), это совершенно не соответствует действительности. Уже Фукидид выступил против этого прославления, которое в V веке стало каноническим, указав на то, что тираном, собственно, был Гиппий, оставшийся в живых, и что тиранию ликвидировали лишь лакедемоняне — обстоятельство, о котором аттический патриотизм попытался забыть сразу же и окончательно. То, что прославлялось как подвиг двух друзей, было всего лишь намерением, тем более, что личные обстоятельства дали толчок к покушению. Не только Фукидид и Аристотель едины в том, что Гиппий тоже должен был быть убит, — его реакция со всей отчетливостью показывает, что он считал покушение политическим, а его целью — свержение тирании в Афинах. Многих, предположительно или действительно замешанных в заговоре, он велел казнить, а подозрительных или просто ненадежных изгнал из Аттики. После того как Кедон и изгнанные Алкмеониды, по всей видимости, уже угрожали его власти, он считал, что нужно крепче натянуть узду. Тирания теперь стала жестче и давила сильнее. Впрочем, нам известно подробнее лишь о мерах финансового характера, предпринятых Гиппием в последующее время, о распоряжениях, которые отдавались не только под воздействием нового, более строгого курса правления, по и ставших следствием того, что около 513/512 г. рудники в Пангейских горах достались персам, продвинувшимся через Южную Фракию до Стримона. Вследствие этого тирану пришлось позаботиться о компенсации заметных убытков. Поскольку он, как, очевидно, и его отец, считал себя собственником земли Аттики и тем самым собственником общественных дорог, он потребовал денежной компенсации за выступающие на улицу эркеры, входные лестницы и изгороди, которые, если строго следовать аттическому праву, принадлежали владельцу земельного участка. Он, вероятно, также начал вмешиваться в дела аттической общины, от чего Писистрат и его сыновья прежде всего старались держаться в стороне, разрешив состоятельным гражданам, которые этого хотели, исполнение общественных обязанностей — триерархии, филархии и хорегии при условии выплаты умеренной суммы в свою собственную пользу.
Все это неминуемо вело к росту отрицательного отношения к его владычеству, тем более что выжатые тем или иным способом средства расходовались на увеличение наемного войска и укрепление возвышающейся над гаванью Мунихийской горы. Впрочем, и то, и другое было теперь необходимо для сохранения тирании. Хотя Алкмеониды после поражения при Липсидрионе отказались от плана нападения, но в своей ненависти к тирану они постоянно подстрекали Спарту, сильнейшую военную державу в Элладе, к выступлению против Гиппия. Однако поскольку Писистратиды были дружескими гостями лакедемонян, эта цель была достигнута лишь тогда, когда на Эвроте ее поддержал признанный авторитет. Им был Дельфийский бог, с которым спартиаты со старых времен состояли в тесных отношениях, тогда как Писистрат и его сыновья не поддерживали с ним связи, а порой отношения становились даже напряженными. Алкмеониды добились того, чтобы амфиктионы поручили им восстановление храма Аполлона в Дельфах, сгоревшего в 548/547 г., и получили на это давно собиравшиеся пожертвования. Часть денег они потратили на военное оснащение, но одновременно склонили пифию к тому, чтобы всех спартиатов, обращавшихся к оракулу частным образом или по поручению государства, она убедительно просила об освобождении Афин. В Афинах позднее утверждали, что они подкупили пифию деньгами, но в действительности такой подкуп мог заключаться в том, что они обещали сделать храму фасад из паросского мрамора. Во всяком случае, именно так они и украсили святилище. Спартиаты колебались, выступать ли им против дружественных Писистратидов, но все же решились, уступив давлению пифии, а также, возможно, учитывая отношение тиранов к их врагу Аргосу. Сравнительно небольшой воинский отряд под предводительством спартиата Анхимолия был послан морским путем в Аттику (предположительно в 512/511 г.).
Гиппий уже какое-то время чувствовал опасность, угрожавшую его власти. Поэтому он укрепил порт Мунихию и на случай поражения подготовил себе путь к отступлению в Лампсак на Геллеспонте, выдав свою дочь Архедпку замуж за Аянтида, сына местного тирана Гиппокла, род которого, как он знал, пользовался большим авторитетом у персидского царя. Однако он не отказался от тирании без борьбы, а на побережье у Фалероиа выступил против высадившихся там лакедемонян при поддержке тысячи фессалийских всадников, которых к нему привел на основании заключенного еще Писистратом союза родовой князь. О других союзниках ничего не известно. Гиппию удалось разбить врагов в бою, который стоил жизни Анхимолию и многим его людям. Спартиаты, однако, не смирились с поражением, а через некоторое время послали более сильное войско под предводительством царя Клеомена, которое вторглось в Аттику по суше. Поскольку фессалийцы, многократно приходившие на помощь тирану, после
поражения вернулись на родину, Гиппию, оставшемуся только со своими наемниками, не оставалось ничего иного, как отступить к Акрополю, чтобы защищаться из-за его толстых стен. Имея достаточно припасов, он мог, вероятно, продержаться там долго, поскольку лакедемонянам, к которым присоединились и афиняне — враги тирана, такая продолжительная осада была не по плечу, да они и не собирались ее устраивать теперь. Однако при попытке к бегству молодые члены семьи Писистратидов попали в руки врага. Показательно для «приватного» характера тирании, что этого личного несчастья было достаточно, чтобы вынудить Гиппия к капитуляции при условии возвращения захваченных. В заключенном с афинянами соглашении он выразил готовность покинуть Аттику в течение пяти дней. Движимое имущество ему было разрешено забрать с собой (511/510 гг.).
Свергнутый тиран направился в Сигей, который некогда завоевал его отец и передал Гегесистрату. Однако через несколько лет вновь забрезжила надежда на то, что он опять завоюет владычество над Афинами. В Спарте вскоре пришли к выводу, что изгнание Писистратидов повлекло за собой весьма нежелательные последствия. Исагор, которому лакедемоняне покровительствовали, не смог удержать в руках руководство аттическим полисом и вынужден был уступить место вернувшемуся Алкмеониду Клисфену, преобразовавшему строй Афин в демократическом духе. Однако попытка повернуть события вспять военным путем потерпела жалкое поражение (506 год) из-за колебаний коринфян и раздора между двумя спартанскими царями на поле битвы. Поняли ли на Эвроте лишь теперь, что призывы пифии к свержению тирании были происками Алкмеонидов, отстаивавших свои интересы, или же Гиппию удалось издали успешно воздействовать на поддерживавшие его круги — во всяком случае, политика лакедемонян направлялась теперь на восстановление прежнего положения, то есть тирании (тем более, что освободившиеся Афины окрепли во внешнеполитическом отношении и уже распространили свое влияние на остров Эвбею). Гипппй был приглашен из Сигея в Спарту, где предложил пелопонесским союзникам план, как совместным военным походом вновь принудить афинян к восстановлению тирании. Такая акция должна была неприятно поразить Спарту, которая сама неоднократно выступала против тиранов и не допускала тирании у себя. Союзники, и прежде всего коринфяне, отказались от участия в этой акции, так что Гиппию ничего не оставалось, как вернуться в Сигей (около 504 года). На обратном пути фессалийцы предлагали ему Иолк, а македонский царь Амипта — расположенный недалеко от Рекела Антем. Он, однако, и теперь не отказался от надежды на восстановление своего владычества над Афинами, отклонил все предложения и вернулся в Сигей. Отсюда он пытался достичь своей цели с помощью сатрапа в Сардах Артафрена. Поскольку в 506 году афиняне, когда им гро-зило объединенное нападение пелопоннесцев, беотийцев и халкидян, расстроившееся из-за раздора между лакедемонскими царями, уже обращались к сатрапу с просьбой о помощи и выполнили его встречное условие дать великому царю «землю и воду» (то есть признать его верховенство), перспективы изгнанного тирана были неплохими. Ведь персы уже владели многими греческими городами Малой Азии с помощью зависимых от них тиранов. Артафрен категорически потребовал от афинян, которых он рассматривал как подданных царя, восстановления правления Гиппия, но, когда его требование было отклонено, оставил это без последствий (около 502/501). Тогда Гиппий через своего зятя Аянтида, который наследовал Гиппоклу тиранию в Лампсаке, сам установил отношения с персидским царем и в конце концов отправился к его двору. Ему было уже за 75 лет, и в последний раз ему улыбнулась надежда восстановления своей тирании в Афинах, когда персы решили наказать город за его участие в Ионийском восстании и подчинить его себе. Вновь он пережил разочарование. Родственники и сторонники, которые еще оставались у него в Афинах, не примкнули к акции, и поход, в котором он лично принимал участие, претерпел провал на равнине Марафона (490 год). Позднее рассказывали, что он пал в битве. Вероятно, более правдиво другое предание, что он, ослепнув, умер во время возвращения в Снгей на острове Лесбос. Однако члены его семьи и тогда не отказались от надежды на возобновление владычества над Афинами и вместе с провидцем Ономакритом, некогда изгнанным Гиппархом, а также посланниками фессалийского рода Алевадов в Сузах просили Ксеркса, чтобы он выступил в поход против Греции и особенно против Афин. Они находились в военном лагере, когда в 480 году произошло нападение на Акрополь, и пытались склонить защитников к капитуляции, за которой, очевидно, должно было последовать восстановление тирании дома Писистратидов. Но община Аттики за три десятилетия, прошедшие после свержения Гиппия, окрепла настолько, что и в тяжелейшем положении отклонила это предложение. С поражением персов у Саламина для потомков Гиппия угасла последняя надежда на достижение их цели.
Итак, свержение Гиппия во время архонта Гарпактида (511/510 гг.) принесло афинянам на долгое время свободу. Вероятно, вначале еще были родственники и сторонники Писистратидов, оплакивавшие тиранию и желавшие ее восстановления, но чем больше укреплялся заново формируемый Клисфеном полис, тем более отрицательным становилось отношение граждан к Писистратидам и тирании вообще. Вскоре после отъезда Гиппия на Акрополе был установлен столб, на котором были записаны имена тех членов дома — прежде всего, разумеется, Гиппия и пяти его детей, которые по старому, восходящему еще к Дракону праву, были обречены на объявление вне закона (атимия) и конфискацию их собственности. Чтобы обезопасить новый государственный порядок, основанный Клисфеном, от периода тирании, несколько лет спустя (около 501 года) в клятву членов Совета Пятисот было включено обязательство убить каждого, кто стремится к тирании или поддерживает подобные устремления, а убийцу тирана считать чистым перед богом и людьми, поскольку он убил врага афинян; имущество убитого тирана полагалось продать и половину выручки отдать тираноубийце. Таким образом, тиран официально признавался врагом государства. Кроме того, нам известно, что потомки Писистрата исключались из всех амнистий V века.
Гармодий и Аристогитон, подвиг которых прославляла уже упомянутая знаменитая сколия, вскоре после свержения Гиппия и впоследствии необычайно почитались как тираноубийцы и основатели свободного государства, на агоре им установили бронзовые статуи, произведения скульптора Антенора, которые после взятия Афин в 480 году, очевидно, похитил Ксеркс. Однако два друга к этому времени уже настолько превратились в символ свободы аттического полиса, что вскоре после битвы при Платеях Критий и Неспот создали новую скульптурную группу. «Поистине великий свет взошел для афинян, когда Аристогитон и Гармодий убили Гиппарха» — гласила надпись на подножии монумента. Их гробницу позднее показывали на пути в рощу Лкадема, однако она не относилась к государственным гробницам, и несмотря на все уважение, которым они пользовались, их культ как героев существовал лишь во времена Александра, который отправил творение Антенора обратно из Суз или, по крайней мере, распорядился это сделать. Вообще, следует учесть, что некоторые почести, нам известные, как, например, запрещение называть рабов именами тираноубийц или устанавливать рядом с их скульптурной группой другие скульптуры, были учреждены долгое время спустя после их деяния. Впрочем, потомков «освободителей» продолжали пожизненно бесплатно кормить в пританеях самое позднее с середины V века. Они были также освобождены от налогов и могли занимать лучшие места на состязаниях. Вплоть до римского периода афиняне видели в убийцах Гиппарха воплощение своего собственного свободолюбия и питали этим свою ненависть к тиранам, которая была составной частью духа полиса не только в классическую эпоху. Даже «освобождение» Афин от деспотизма Аристиона Суллок (86 год) было прославлено чеканкой монеты с изображением монумента тираноубийцам.
Любая историческая оценка тирании Писистрата и его сыновей будет исходить из того, что эта тирания была явлением позднеархаического периода. В середине VI века, насколько мы можем судить, политическая структура афинской общины была значительно более рыхлой, чем обычно склонны считать на основании солоновской концепции государства, ставшей почти классической. Крупные аристократические роды со своими приверженцами доминировали не только во внутренних делах, где их соперничество в значительной степени определило общественную жизнь; и во внешних делах они вели себя на удивление самостоятельно — по более поздним меркам. Знатные господа проявляли заботу о различных группах населения в первую очередь в интересах своей власти. Не может быть и речи о социально или экономически ориентированных «партиях» с определенной политической программой, скорее, можно говорить о свите, собственные устремления которой вождь может и обойти, если, как в случае союза Мегакла и Писистрата, личная выгода диктовала сближение с прежним противником или если слишком большая власть соперника делала целесообразным объединение с другими его противниками. Народная масса еще не обладала тем политическим сознанием, не говоря уже о государственных убеждениях, которых требовал Солон и которые усвоили последующие поколения. Когда Писистрат в 546/545 г. завоевал Аттику и установил свою тиранию, народные массы интересовала скорее не свобода полиса, а то, улучшатся или ухудшатся их жизненные условия. Знать также исходила из эгоистических соображений и сопротивлялась грозящей тирании не во имя идеи свободного государства, а ради сохранения собственного лидирующего положения. Когда тирания укрепилась и стало очевидно, что свергнуть ее не удастся, то даже те господа, которые вначале вынужденно или добровольно покинули родину, раньше или позже помирились с тираном, как это сразу же сделали оставшиеся в Аттике. То, что у афинян того времени еще отсутствовали государственные убеждения классического периода — вот что, а не только богатство, наемные войска, разоружение граждан и разумное использование власти, сделало возможным установление, и на длительное время, владычества Писистрата.
Как и любой подобный режим, который знает скорее подданных, чем граждан государства, тирания Писистратидов также стала причиной нивелирования сословий, когда, с одной стороны, знать лишали власти, а возможно, и сокращали родовое имущество, с другой же стороны, земледельцы получали определенную поддержку, а ремесленники — сильный импульс. Региональные противоречия, существовавшие между ведущими знатными родами, отступали на второй план и грозили ожить вновь после устранения тирании, что, впрочем, Клисфен предотвратил, упорядочив филы. С изменением социальной структуры происходили изменения и в духовной жизни. Хотя культивирование поклонения Дионису, склонность к орфике и мистериям были свойственны не только неблагородным слоям, все же это были чуждые или догреческие элементы эллинской религии, которые не принадлежали аристократическому миру гомеровских богов. Теперь ими были страстно увлечены и знатные господа, а с другой стороны, олимпийские божества стали ближе простому народу, так что разлад в религиозной жизни, который некогда пытался устранить еще Гесиод, все больше и больше сглаживался. Немалая заслуга в этом принадлежала тирании Писистрата, ибо она старалась принизить роль знати в общественных культах, сосредоточить ее помыслы на частной жизни, а городскую богиню Афину использовать как свою защитницу, которая теперь получала жертвенные дары преимущественно от процветавших при тирании ремесленников и маленьких людей. Благодаря определенному уравниванию сословий в религиозной жизни полнее проявлялись силы и таланты, свойственные народу Аттики. Это подтверждают вазы зрелого чернофигурного и раннего краснофигурного стиля, равно как и дорийско-ионическое искусство трагедии или женские статуи и скульптуры на фронтоне Акрополя. Даже поощрявшийся тиранами отказ от свободного и активного участия в политической жизни принес свои плоды, ибо вызвал самоуглубление, склонность к самопознанию, более непосредственному духу восточных ионийцев, что одновременно укрепляло индивидуальное самопознание каждого. Определенный вклад в это внесли и роскошные празднества в честь богов, проводившиеся Писистратидами, и воздвигнутые ими строения, и привлечение Гиппархом поэтов.
Но где же был солоновский дух права, сознательной преданности граждан автономной общине, которая не потерпела бы над собой насильственного правления? Если он до прихода тирании не успел укорениться ни в знати, ни в народе, то при тирании он тем более не ощущался. Разумеется, граждане, по крайней мере вначале, были разоружены, а свергнуть тиранию с ее превосходящими силами изнутри, как показывает история, крайне тяжело, если вообще возможно. Примечательно, что несмотря на сохранение конституции Солона, на усиление стремления к порядку в обществе, который культивировали Дельфы и орфическое учение, на давно закончившуюся тиранию на Истме, ничто не говорит о всеобщем протесте против режима Писистратидов даже во время вмешательства спартанцев. Алкмеониды, которые гораздо больше были заинтересованы в восстановлении своего ведущего положения в Афинах, чем в воплощении солоновской концепции государства, в своем стремлении свергнуть тиранию получили из Аттики лишь мизерную поддержку. И все же при деспотизме, беззаконном по самой своей сути, сформировалась потребность в автономном государственном устройстве, определяемом самими гражданами, которая охватила широкие слои афинского народа. Во второй половине VI века более актуальным стал образ Тесея как объединителя Аттики и идеального царя — Писистрат сам способствовал этому и пытался предстать вторым Тесеем. После устранения тирании Клисфен ввел конституцию, которая соответствовала желаниям народа и которую народ вскоре (около 506 года) защитил от внешних сил. Тирания именно из-за ее беззаконности чем дольше длилась и чем резче проявлялась, тем больше — даже в кругах, которые при ней экономически процветали — будила потребность в свободном государстве с четкими законами. Против своей воли тирания помогла рождению полиса V века, для которого она уже подготовила почву, способствовав нивелированию сословий.
Во внешнеполитическом отношении тирания обеспечила целому поколению афинян мир и тем самым способствовала их материальному благосостоянию. Однако нельзя утверждать, что она — словно Пролог будущего развития — обеспечила общине Аттики лидирующее положение в Эгейском мире. Ведь Пангеи и Сигей принадлежали Писистратидам, а не аттическому полису, и хотя афиняне здесь осели и продолжали поддерживать с родиной личные связи, все же они образовали самостоятельные общины, которые были связаны с Афинами лишь как звенья династического владычества тиранов. Возросшая во времена Писистрата зависимость острова Наксоса также была династического характера. Когда аттический полис после изгнания Гиппия принял под свою власть некогда завоеванные владения Писистратидов, особенно рудники в Лаврийских горах, к этим владениям, как в Коринфе, можно было бы отнести и колонизованные области, но притязания полиса на них вряд ли можно было реализовать. Пангейская область незадолго до этого перешла к персам, и Сигей, где закрепился Гиппий, также был во власти персов. То, что Афины в течение последних лет VI века могли достойно противостоять соседним государствам, было, как уже отмечено, невольным следствием тирании, под давлением которой окрепло стремление к свободе и самоутверждению, и одновременно наследием тирании. Напротив, власть над внешними владениями после тиранов Афины не должны были наследовать.