Вернуться

Е.Н. Нечаева

Дипломатические отношения между Римом и варварами в V в.

Основным источником для нашей работы является сочинение византийского автора V века н.э. Приска Панийского. Нам сравнительно мало известно о его биографии, хотя некоторые свидетельства содержаться и в его собственном произведение, и в сочинениях более поздних авторов, среди которых труд Приска был достаточно популярен. По словам Суды он происходил из фракийского городка Паний. Годы его жизни приблизительно определяются как 410–475 гг. Евагрий Схоластик в своей «Церковной истории» с искренним восхищением пишет о «риторе Приске», «с большим искусством» рассказавшем о времени Аттилы (Euagr. H.E. I, 17). Как отмечают Л.А. Гиндин и А.И. Иванчик [1], термин «ритор» мог обозначать либо адвоката, либо преподавателя ораторского искусства. Приск был близок к Максимину, занимавшему высокие должности при дворе византийского императора и, возможно, сам в каком-то качестве состоял при дворе, хотя Л.А. Гиндин и А.И. Иванчик отвергают утверждение, что Приск занимал должность начальника ведомства писем (magister epistularum). Во всяком случае, при Феодосии II (408-450) и Маркиане (450-457) Приск участвует в нескольких посольствах византийского двора: к Аттиле, в Рим, в Дамаск и Египет. После смерти Максимина в 453 г. магистр оффиций Евфимий «принял к себе Приска сочинителя, как участника в заботах правления». Вопрос о вере в дошедших фрагментах прямо не оговаривается. По мнению Е.А. Томпсона, Приск был христианином[2], однако на основании его текстов можно сделать, скорее, обратный вывод. Во всяком случае отношение Приска к служителям культа было явно скептическим: и епископы города Марг, и города Сирмий ведут себя отнюдь не лучшим образом перед лицом гуннской опасности, что подробно описывается Приском. О том, что Приск вполне мог служить при дворе, участвовать в различных посольствах, не будучи христианином по религии, свидетельствует хотя бы пример Олимпиодора, которого сам Фотий называет эллином по вере.

Свида называет Приска автором «посланий» и «риторических упражнений». Произведения эти до нас не дошли. Название исторического сочинения Приска точно не известно. Предполагают, что оно называлось «История»; в «Суде» и в хрестоматии «Извлечения о послах» содержаться определения «Buzantikh» и «Gotqikh». Свида также дает название его отдельного труда «Ta kata Attalon», которое часто прочитывают с конъектурой «Ta kata Atthlon». Однако авторы «Свода» считают появление в словаре Свиды этого названия следствием неудачной компиляции источников[3].

Не совсем ясно, какой хронологический период охватывала «История» Приска. Первый сохранившийся фрагмент описывает события 433–434 г., последний – 471 г. Считается, что Приск доводил сочинение до 473–74 гг., т.е. до конца правления Льва I, а продолжил его труд Малх Филадельфийский  [4]. Более спорным является вопрос о дате начала его изложения. Если принимать версию, что труд его назывался «Ta kata Atthlon», то он мог начинаться с 434 – года начала правления Аттилы. Возможно, Приск продолжал труд Зосима, и следовательно, начинал изложение с 411 г. или труд Олимпиодора Фиванского и начинал с 425 г. [5].

Фрагменты его «Истории» сохранились в основном в составе созданного по приказу Константина Багрянородного сборника извлечений из исторических сочинений античных и ранневизантийских авторов, сгруппированных по тематическому принципу. Интересующие нас фрагменты – часть «Извлечений о посольствах» (Excerpta de legationibus), делящихся на две части: «Книга о послах ромеев к племнам» и «о послах племен к ромеям». Кроме того отрывки произведения Приска содержаться у Прокопия, Иордана, Евагрия, в Пасхальной хронике, у Феофана, Иоанна Малалы. Фрагменты Приска в словаре Свиды, по мнению некоторых исследователей, восходят не непосредственно к тексту Приска, но к эксцерптам Константина [6]. «Извлечения», по большей части, передают оригинальные тексты, но, поскольку для хрестоматии использовалось не все произведение Приска целиком, то неизбежны были и сокращения, обобщения и некоторые стилистические обработки. Во всяком случае описание посольства к Аттиле, в котором сам автор принимал участие, переписано, видимо, почти дословно, и повествование в нем ведется от первого лица (Prisc. fr.8)[7], также как и при упоминании посольства 450 г. в Рим (Prisc. 329.27). Хотя в некоторых фрагментах автор уже называется по имени: «писатель Приск» (Prisc. 337.21.).

Сам Приск, создавая свою «Историю», по-видимому, пользовался своими путевыми заметками, о чем свидетельствует его подробное описание местности, природы и селений, лежавших на их пути к гуннам, или столь детальный «отчет» о событиях, происходивших во время этого посольства. Кроме того, безусловно, он имел доступ и использовал и официальные документы. Так, кроме рассказа о его собственном посольстве, в изложении Приска до нас дошли упоминания об обмене по крайней мере еще 20 посольствами с одними только гуннами. И почти каждый раз Приск перечисляет имена и звания посланников, детально пересказывает условия и статьи договоров.

Сведения Приска о том посольстве к Аттиле, в котором участвовал он сам, как представляется, вполне можно считать достоверными. И вряд ли у нас есть хоть какие-то основания, считать, как это делает, например, Е.А. Томпсон, что некоторые его сообщения о гуннах «списаны» с более древних авторов. Так, по мнению Е.А. Томпсона [8], описание Приском осады гуннами города Наисс (Prisc. 377–280) восходит к повествованию Фукидида о взятии Платей, и не могла происходить в реальности, поскольку дикие кочевники гунны, якобы, не имели нужного вооружения и не владели техникой взятия городов. Безусловно, Приск был образованным человеком и в его сочинении вполне могут содержаться аллюзии на классических авторов, но нельзя забывать и том, что он сам в течении довольно долгого времени имел возможность лично наблюдать гуннов, и вполне мог оценить степень развитости их военного искусства, проезжая через разрушенные ими города и останавливаясь в развалинах того же Наисса. Кроме того, у нас достаточно много свидетельств о взятии и разорении гуннами множества городов и укреплений от Сирмия до Филиппополя.

Дошедшие до нас в хрестоматии «Excerpta de legationibus» фрагменты произведения Приска позволяют нам в деталях представить себе дипломатическую сторону взаимоотношений гуннов и Восточной Римской Империи. Приск описывает или хотя бы упоминает около двадцати посольств, которыми обменялись гунны и Константинополь в 30-е, 40-е и начале 50-х годов. Нам хотелось бы подробно остановится на истории одного из этих посольств.

После заключения мира с Анатолием (447/48 гг.) Аттила отправил послов в Восточную империю, в очередной раз требуя выдачи перебежчиков. Приск пишет, что посланники были «приняты, осыпаны дарами и отпущены с объявлением, что никаких перебежчиков у римлян не было. В ответ было послано второе посольство, а затем третье и четвертое. По словам Приска, Аттила «зная щедрость римлян» (Prisc. 286.4–5) посылал в Константинополь одного за другим своих приближенных, дабы они были осыпаны дарами восточного двора. И к тому «придумывал разные пустые причины и предлоги», римляне же, повиновались каждому его требования и боялись ослушаться (ibid). Реальное положение дел, видимо, было несколько иным. Столь частые посольства со стороны гуннов были, похоже, вызваны не «пустыми причинами», а, опять-таки, невыдачей беглых. Ни одно посольство от гуннов не обходилось без обсуждения этого явно болезненного вопроса, при этом все упоминания о выдаче римлянами беглых выглядят скорее дипломатической демонстрацией, поскольку речь в таких случаях идет о единицах. Характерно, что в 441 г., в условиях войны, римляне отказываются выдать перебежчиков. Эти «перебежчики» были достаточно многочисленны и явно представляли собой значительную военную силу, которую стремилась использовать каждая из сторон. Вполне вероятно, что именно с невозможностью решения этого ключевого вопроса римско-гуннской дипломатии было связано дальнейшее критическое развитие событий.

Очередным, уже пятым посланником от Аттилы, в Константинополь прибывает «Эдикон, скиф, отличившийся великими военными подвигами». Вместе с ним были Орест, житель Паннонии, которая, как пишет Приск находилась тогда под власть Аттилы, вследствие его договора с Аэцием. Эдикон вручил Феодосия письма от Аттилы, с очередными требованиями, в соответствии с которыми римляне должны были:

Итак, со времени недавно заключенного мира, у Аттилы появились новые требования – после успешных военных действий он стремился к расширению территории. Возможно, это требование уступки значительной территории и угрозы очередного набега, в случае невыдачи беглых, заставили восточноримский двор искать иное решение проблемы. Один из сановников императора – Хрисафий склоняет, а скорее, пытается склонить Эдикона к покушению на жизнь Аттилы. Если верить Приску, Эдикон сразу, можно сказать с удовольствием, соглашается на это, убедив Хрисафия, что убить Аттилу будет очень несложно и даже не очень дорого. Учитывая то, что при первой возможности он раскрывает весь заговор Аттиле, можно усомниться в его искренности по отношению к римлянам. Однако, в случае открытого отказа, ему вряд ли стоило рассчитывать на благополучное возвращение. Кроме Эдикона в заговоре принимал участие и переводчик Вигила. Феодосий известил о планирующемся покушении магистру оффиций Марциалию и, решено было отправить к Аттиле не только Вигилу, но и Максимина в звании посланника. При этом Максимин не был даже посвящен в заговор, и должен был лишь передать Аттиле письма от императора и устно сообщить Аттиле, что люди столь высокого достоинства, как он требовал не могли быть присланы к нему в качестве посланников, «ибо этого не бывало ни при его предках, ни при других начальниках скифской земли». В письмах также сообщалось, что Максимин был человеком знатного происхождения «и самый близкий к царю». Вообще, подобные заявления со стороны Константинополя выглядя несколько странно – и при Аттиле, и при Руа, по сведениям того же Приска посланниками часто выступали именно бывшие консулы, теперь же Феодосий как бы стремиться убедить Аттилу, что Максимин также достаточно знатен для проведения переговоров (Prisc. 289–290). Вероятно, прав Е.А. Томпсон, отмечая, что Феодосий мог бояться, что в случае провала заговора, люди значительные могли не вернуться обратно в империю [9]. Таким образом и Максимином, и Приском, который, по приглашению Максимина сопровождал его, Феодосий, видимо, готов был пожертвовать. А если бы все сложилось удачно для римлян, то само убийство Аттилы должно было произойти уже после возвращения этих посланников.

Нужно заметить, что этот план устранения Аттилы был не единственным инцидентом подобного рода. Так Олимпиодор, автор, труд которого, возможно, продолжал своей «Историей» Приск, также описывает свое посольство к гуннам. Историк писал, как он был отправлен послом к гуннам и Донату, о том, как этот Донат «коварно обманутый клятвой, был преступно умерщвлен. Также том, как Харатон, первый из [гуннских] риксов, распалился гневом за это убийство и как императорские дары умягчили и успокоили его» (Olymp.18). Упоминание об этом коварном обмане и убийстве Доната обычно рассматривается именно как свидетельство того, что, оно произошло не без вмешательства дипломатов империи, судя по тому, что гнев Харатона был смягчен именно императорскими дарами. Фрагмент этот настолько краток, что мы не знаем даже откуда прибыло это посольство – из Равенны или из Константинополя, можно лишь предполагать, учитывая и опыт посольства Приска, что подобные «дипломатические методы» могли использоваться, скорее, Восточной империей [10].

Итак, посольство было отправлено. Максимину, ничего не знавшему о заговоре были даны письма, заверявшие Аттилу, что, кроме тех 17 человек беглых, которых должно было привезти это посольство, других перебежчиков у римлян не было. Т.е. формальным поводом для посольства опять был вопрос о «беглых». Кроме того, Максимин должен был убедить гуннов отправить к римлянам Онегисия, для разрешения недоразумений, «потому что не было прилично, чтоб Аттила, в сопровождении римлянина, имеющего консульское достоинство, прибыл в разрушенный уже город Сардику» (Prisc. 290.5–8). По всей видимости, в Константинополе просто хотели, на время осуществления заговора, удалить от Аттилы Онегисия – одного из самых влиятельных его приближенных, который мог бы помешать осуществлению замыслов Хрисафия и Феодосия.

Приск подробно описывает свое путешествие в гуннские земли. Его посольство встречается с Аттилой вскоре после переправы через Истр, однако Максимин никак не может добиться аудиенции у Аттилы. Ни Максимин, ни Приск не могли понять причин отказа Аттилы от переговоров, при том, что приезжавшие от него гунны оказывались не хуже самих посланников осведомлены о содержании императорских писем. Дело в том, что Эдикон, при первой же встрече с Аттилой, раскрыл ему готовящийся заговор, о котором, между тем сами дипломаты ничего не подозревали. Все последующие их переговоры с Аттилой строятся на этом «недоразумении», о котором ему было прекрасно известно и которым он пользовался. К примеру Аттила запретил Вигиле и прочим римским посланникам покупать на гуннской территории что-либо, кроме провианта, чем, с одной стороны, вызвал абсолютное недоумение Максимина и Приска, а с другой – лишил Вигилу формального предлога для привоза золота, которым Эдикон должен был подкупить окружение и охрану Аттилы. Наконец, посланники были приняты Аттилой, который, по прочтении императорских писем отослал в Константинополь Вигилу, послав вместе с ним Ислу для требования выдачи всех беглых. При этом самому Максимину было велено дождаться ответных писем от Аттилы для императора. Наконец, уже после прибытия посольства в ставку Аттилы, дипломаты были отпущены в Константинополь, с письмами к Феодосию, кроме того Аттила требовал, чтоб к нему прислали для переговоров консулы Нома, Анатоляй или Сенатора. Вместе с посольством Максимина в Константинополь в качестве очередного посланника отправился некий Верих – знатный человек, и прежде участвовший в посольствах к римлянам. По дороге в Константинополь дипломаты встретили возвращавшегося к Аттиле Вигилу, который был разоблачен по приезде. Фактически, с самим посольством Максимина не было ни переговоров, ни соглашений. Аттила, несмотря на их присутствие, отправил к Феодосия Ислу, затем Вериха, а после их отъезда Ореста и опять же Ислу, который, по всей видимости, вернулся вместе с Вигилой. Как это ни парадоксально, но, несмотря на провал заговора восточноримского двора, ни по отношению к посланникам – Максимину и Приску, ни даже, по отношению к Вигиле, со стороны Аттилы не последовало никаких репрессий. Вигила, в конце концов был отпущен, «откупившись» 150-ю фунтами золота.

После возвращения в Константинополь посольства Максимина туда же прибыли Орест и Исла, которые должны были выразить Феодосию возмущение Аттилы и потребовать выдачи Хрисафия для наказания (Prisc. 325.29–326.6). В ответ к Аттиле были посланы Анатолий и Ном «для укрощения его гнева и убеждения хранить мир на постановленных условиях» (Prisc. 327.24–26). Аттила встретил дипломатов вскоре после их переправы через Истр. Несмотря не его первоначальную суровость, римлянам, по словам Приска, удалось смягчить его «множеством даров и ласковыми словами» (Prisc. 327.28–30). Последний пассаж очень напоминает ситуацию во время посольства Олимпиодора, хотя едва ли только императорские дары были причиной сравнительной лояльности Аттилы. Во всяком случае, мир был заключен на довольно выгодных для империи условиях, Аттила обещал:

После этого Аттила, «из уважения к Анатолию и Ному» отпустил без выкупа многих военнопленных и отпустил посланников, щедро одарив (327.30–328.10).

Это соглашение содержит уступки со стороны Аттилы не только по сравнению с теми требованиями, которые выдвигало посольство Эдикона – Аттила оказывался от переноса гуннско-римской границы вглубь Римской империи, но и даже по сравнению с первым миром Анатолия, о чем свидетельствует смягчение положений о беглых. В принципе, возможно, что Аттила заключил этот договор с Константинополем, уже планируя вторжение в области западной империи и желая укрепить отношения с востоком. Но не исключено, что дальнейшее обострение ситуации в отношениях с Феодосием могло быть опасным для Аттилы. Его чрезмерные требования, видимо, перешли определенную черту и нарушили известный баланс в отношениях с Константинополем.

Что касается времени этого мира Анатолия и посольств Эдикона и Максимина, то в данном случае, датировка Е.А. Томпсона представляется вполне убедительной. Он отмечает, что 199 фрагмент Иоанна Антиохийского, восходящий к сочинению Приска, прямо продолжает 14 фрагмент Приска, описывающий последнее посольство Анатолия. Вскоре после того, как вернулся Анатолий, Феодосий, пытавшийся предотвратить заговор Зенона, узнает о том, что Гонорией были отправлены письма Аттиле, с предложениями напасть на западную империю. Это известие Феодосий получает в июне 450 г. Таким образом, переговоры Анатолия относятся, по-видимому, к марту–апрелю этого же года. Кроме того, из текста Приска следует, что между возвращением Максимина и отправлением Анатолия прошло не очень много времени. Поэтому, как считает Томпсон, посольство Максимина путешествовало к Аттиле осенью 449 г., а Эдикон, соответственно, прибыл в Константинополь весной или летом того же года [11].

Исходя из текста Приска можно выделить следующие основные пункты, по которым введутся переговоры византийских дипломатов с гуннами:

«Беглые». Из них наиболее значительной и часто обсуждаемой, безусловно, является проблема «беглых». Без их обсуждения не обходится не только ни один мирный договор, но и ни одно посольство, как с той, так и с другой стороны. Так, уже Руа отправляет в Империю Ислу с требованиями выдачи перебежчиков. Судя по тому, что перед этим для обозначения племен, «прибегавших к союзу с римлянами», против которых собирался воевать Руа, использован однокоренной термин, можно предположить, что речь идет именно об этих народах (Prisc. 276). И само слово «перебежчики» следует рассматривать, скорее, как terminus technicus, обозначающий группы, «отколовшиеся» от гуннской империи и перешедшие на службу к римлянам. Видимо, иногда могут иметься в виду целые племена, возможно гуннские, которые предпочли службу восточной империи.

Большую ясность в этот вопрос может внести высказывание об этих беглых самого Аттилы. Когда посольство Приска было наконец удостоено аудиенции, Аттила, получив письма Феодосия был в ярости из-за того, что, по его мнению, не все беглые были ему выданы. Римляне отрицали это, утверждая, что те 17 человек, которых они привезли были последними. (Приск описывает как их посольство заезжало по дороге в Наисс, чтоб забрать пятерых из них у предводителя стоявших недалеко от Наисса иллирийских войск (Prisc. 291.15–20).) Аттила, велев секретарю прочесть бумагу, в которой были записаны имена беглых – видимо, тех которые были привезены только что – заявил, что намерен отправить в Константинополь Ислу для очередного требования «всех бежавших к ним варваров, считая с того времени, как Карпиолен, сын Аэция, полководца западных римлян, был у него заложником; ибо он не позволит, чтобы его рабы действовали на войне против него, хотя они не могут принести никакой пользы тем, которые вверяют им охранение страны своей...» (Prisc. 296.30–297.5). Прежде всего, характерно, что всегда, когда римляне выдают этих беглых, речь идет о единицах, а гунны, между тем, ссылаются на множество остающихся в империи перебежчиков. Видимо, эти выдачи со стороны Константинополя являются некой демонстративной акцией, неясно, впрочем на кого рассчитанной. И высказывание Аттилы про «охранение страны», и то, что посольство забирает пятерых «беглых» у предводителя иллирийских войск, свидетельствует о том, что эти гуннские «перебежчики» использовались Империей для службы в тех войсках, которые и должны были отражать нападения гуннов. Аттила иронически спрашивает какой город или крепость был спасен ими, после того, как он решил его взять. Вероятно в империи не боялись, что варвары могли бы перейти на сторону своих соплеменников, тем более, что для самих гуннов это было чревато довольно мрачными последствиями – во всяком случае, после выдачи беглых по условиям Маргского мира они были в наказание распяты во Фракии. С другой стороны использовать их именно для отражения гуннских набегов имело определенный смысл, поскольку они должны были быть хорошо знакомы с их методами ведения войны. И то, как настойчиво гунны каждый раз требуют возвращения этих беглых, свидетельствует, несмотря на патетические заявления Аттилы, о том, что они действительно являлись довольно значительной силой.

Сочинение Приска содержит еще два фрагмента, речь в которых, также, идет о выдаче «беглых». Во-первых после Маргского мира «варварам были выданы искавшие убежища у римлян гунны. В числе них были дети Мама и Атакам (по Дестунису: дети Мамы и Атакама), происходившие из царского рода. В наказание за их бегство гунны, получив их, распяли во Фракийской крепости Карс»(Prisc. 277.27–31). Кроме того, Приск говорит, что после первого мира Анатолия беглецы были отправлены гуннам. При этом римляне убивали многих из них, потому, что те противились выдаче (что вполне естественно, учитывая судьбу предыдущих). «в числе их было несколько человек царского рода, которые переехали к римлянам, отказываясь служить Аттиле» (Prisc. 284.1–6). Денис Синор [12] 

полагает, что эти люди «царского рода» могли быть сторонниками Бледы, которые находились в оппозиции к Аттиле. Но, если это можно предположить для времени мира Анатолия, датируя его не 443, а 447(8) годом, то во время заключения Маргского мира Бледа был еще жив и, возможно, обладал властью еще большей, чем Аттила. Вероятно, эти члены царского рода были предводителями, «вождями» групп, перешедших на службу к римлянам.

Выплаты гуннам . Что касается ежегодных выплат гуннам, компенсаций за пленных и вопроса об императорских дарах, которыми сопровождалось каждое посольство, то здесь, как кажется, мы сталкиваемся с некоторым противоречием. Приск регулярно подчеркивает, что размер выплат был чрезвычайно велик и только крайне положение заставляло империю принимать эти условия. По словам Приска, при том, что казна была опустошена, даже люди принадлежавшие к сенаторскому сословию вынуждены были вносить золото для выплат варварам. Многие из римских граждан покончили с собой, не выдержав такого разорения (Prisc. 283). Это бедствие, по Приску, постигло империю после того, как при заключении мира с между гуннами и Анатолием размер ежегодных выплат с 700 фунтов был повышен 2 100, кроме того гунны получали и компенсацию за годы войны, когда выплаты со стороны восточной империи были прекращены. Жуткие последствия, которые описал Приск, вызывают некоторое недоумение. Олимпиодор указывает, что в первой четверти V века средний доход представителя римской знати с его поместья составлял «40 кентанариев золотом ежегодно, кроме хлеба, вина и прочих продуктов, стоимость которых, если бы их продать, равнялась трети вносимого золота. Доход же второстепенных домов в Риме равняется 15 или 10 кентанариям» (Olymp. 44). Интересно, что та же сумма – 40 кентавнаиев, или 4 000 фунтов золота – была, выплачена и Алариху, что вызвало крайнее возмущение сенаторов, принужденных санкционировать это решение (Zos., V, 29,9,5), (Olymp. 5). Если предположить, что в 40-е годы V века в Восточной части империи ситуация была, примерно, аналогичной, то ежегодно Аттила должен был получать сумму, в два раза меньшую, чем среднегодовой доход с крупного поместья или соответствующую доходу с «двух второстепенных домов». Пожалуй повод к самоубийству это могло дать только если бы все выплаты гуннам были возложены на одного владельца поместья. Вряд ли можно всерьез полагать, что для Константинополя эти суммы были настолько значительны, в отличии от самих гуннов, которым такое количество золота вполне могло казаться огромным. В таком случае понятно, почему при переговорах восточноримские дипломаты могли все время подчеркивать величину выплат, но Приск создавал свое произведение никак не в расчете на гуннского читателя, а граждане империи, по всей видимости, вполне могли бы самостоятельно оценить размер бедствия. Безусловно, в том фрагменте, который посвящен «финансовому кризису», вызванному выплатами, Приск, прежде всего стремился обличить Феодосия, который истощил казну на «непристойные зрелища и безрассудную пышность», но это не снимает названных противоречий. Характерно, что вопрос о дани не являлся, до момента смены восточноримского императора, основным вопросом переговоров. Несмотря ни на что дань, исключая годы войны, выплачивалась, видимо, регулярно, и этот аспект не вызывал претензий гуннов, в отличии от вопроса о «беглых».

Другим моментом, который также постоянно акцентируется Приском является вопрос о дарах, которыми обмениваются дипломаты. Приск всячески стремится подчеркнуть их значение для гуннов, замечая, например, что именно для обогащения через получение этих даров отправлял Аттила в империю одного за другим своих приближенных (Prisc. 285–286).В другой части труда он пишет, что когда Маркиан, отказавшись выплачивать дань, отправил послом к гуннам Аполлония, Аттила отказывался принять его, но «между тем прибавил, чтоб он выдал ему подарки, везенные к нему от царя, грозя убить его, если их не выдаст» (Prisc. 331.3–7). Также и Олимпиодор, говоря, об убийстве Доната, произошедшем, по всей видимости, не без участи римских дипломатов, замечает, что императорские дары смягчили и успокоили гнев Харатона. (Olymp. 18). Подобным же образом, по словам Приска, и восточноримским посланникам в 450 г. удалось укротить гнев Аттилы, после неудачного на него покушения «множеством даров и ласковыми словами» (Prisc. 327.28). Видимо, все эти пассажи свидетельствуют о некотором непонимании римлянами самого смысла этих даров или выплат для гуннов. Ставшая знаменитой в империи жадность гуннов и их страсть к золоту объясняется, скорее, сакральным значением, которое они придавали золоту. Этот момент активно использовался дипломатией и, вероятно, был даже как-то зафиксирован. К примеру Константин Багрянородный, в своем произведении «Об управлении империей» обращает внимание своего сына на то, что «у всех северных народов стала как бы прирожденной жадность к деньгам и ненасытность, никогда не удовлетворяемая» (DAI. 13.15). И, описывая то, как надо отправлять посольство к печенегам, Константин отдельно указывает на то, что «эти самые пачинакиты, будучи ненасытными и крайне жадными до редких у них вещей, бесстыдно требуют больших подарков» (DAI. 7.8-10). Далее подробно расписывается буквально каждое действие послов, в том числе и то, что дары следует вручать после принесения печенегами клятв (DAI. 8.15-16). Вполне возможно, что и на более раннее время можно предположить существование некоего «руководства» для дипломатов, в котором регламентировались правила отправления посольств к тем или иным народам. В таком случае, для гуннов, безусловно существовала статья относительно значения вручения даров. И Приск, и Олимпиодор, исполняя дипломатические поручения, должны были быть хорошо знакомы с этим правилом, что, собственно и отразилось в их сочинениях

Граница между империей и гуннами. Торговля . Что касается торговых отношений гуннов и восточной империей, упоминания об этом вопросе в тексте Приска, позволяют говорить о его безусловной важности. Уже первый договор Аттилы с Константинополем содержал требования безопасной торговли, на равных для обеих сторон правах (Prisc. 277.19). Далее Приск отмечает, что именно во время ярмарки гунны напали и перебили многих римлян (Prisc. 280.5–6). Затем Эдикон привозит в Константинополь письма от Аттилы, который заявляет о переносе границы с берега Дуная вглубь римской территории (Prisc. 287.3–8). Гуннская земля должна была теперь простираться по течению Дуная от Паннони до Нов Фракийских, а в ширину на пять дней пути (ibid). При этом торговля, которая всегда происходила на границе, должна была теперь быть перенесена, в город Наисс, который как раз и отстоял от Дуная на пять дней пути. Реально, этого так и не произошло, поскольку при заключении мира в 450 г. Аттила отказался от этих требований и «обязался уступить римлянам землю, которая граничит с Истром» (Prisc. 327.30–32). Вероятно, для гуннов эти торговые отношения были достаточно важны. К примеру, когда ко Льву прибывает посольство от сыновей Аттилы, единственным конкретным проявлением восстановления мира, о котором просили гунны, было возобновление торговли по Истру: «они хотели снова съезжаться с римлянами на берегу Истра, в одном и том же месте, продавать там свои товары и взаимно получать от них те, в которых имели нужду».

По всей видимости, традиционно существовал один или несколько таких ярмарочных центров, в которых и происходила встреча гуннов римских купцов, для которых дальнейшее продвижение вглубь гуннской территории было невозможным. Даже для посольств это было сопряжено с некоторыми опасностями, судя по тому, что Аттила несколько раз сам предлагает встретить их в каких-нибудь пограничных городах, т.к. римляне могли бояться отправиться дальше (Prisc. 287.12; 327.22–24). Видимо, поездка по гуннской территории без «дипломатического паспорта» и сопровождающих гуннов была чревата серьезными последствиями, во всяком случае показательна судьба некоего «скифа», «пришедшего из римской земли в варварскую лазутчиком» – «Аттила велел посадить его на кол» (Prisc. 320.30). Не случайно, по всей видимости и то, что в состав делегации от западных римлян, которую посольство Максимина встречает по дороге, кроме дипломатов ехали еще двое – Татул и Констанций – по своим личным делам. Видимо, несмотря на собственные связи с гуннами отправиться туда самостоятельно они не рискнули (Prisc. 301.32; 302.4).

Примечания:

[1] Muller, FHG , IV, 69. Parisiis, 1848 – 1884.

[2] Гиндин Л.А , Иванчик А.И. Приск Панийский... С. 81.

[3] Гиндин Л.А , Иванчик А.И. Приск Панийский... С. 81.

[4] Muller, FHG , IV, 69. Parisiis, 1848 – 1884.

[5] Гиндин Л.А , Иванчик А.И. Приск Панийский... С. 81.

[6] Левинская И.А., Тохтасьев С.Р.Менандр Протектор, // Свод древнейших письменных известий о славянах. Т 1. М., 1994. С.313.

[7] В данном случае мы ссылаемся на нумерацию фргаментов по изданию Меллера, т.к. на протяжении всего этого отрывка повествование ведется от первого лица.

[8]Thompson E.A. Priscus of Panim. Fr. 1b. // Classical Quarterly, 39, 1945, № 3-4.

[9] Thompson E.A. A History of Attila... P. 102.

[10] Впрочем в связи с этим можно вспомнить также фрагмент Иоанна Малалы, который сначала рассказывает о смерти Аттилы, ссылась на текст Приска Фракийца, причем это описание совпадает и с текстом Иордана, который также восходит к сочинению Приска (Iord.254). А затем Малала передает другую версию смерти Аттилы: «Другие же написали, что патрикий Аэций подговорил его [Аттилы] спафария и тот ранил и убил его; патрикий же Аэций, одержав победу вернулся в Рим.» (XIV. 60).

[11] Thompson E.A. A History of Attila... P. 220.

[12] Denis Sinor. The Historical Attila // Attila: The man and His Image... P.8.



Rambler's Top100