Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
162

ФИКТИВНОЕ ПИСЬМО В ПОЗДНЕЙ ГРЕЧЕСКОЙ ПРОЗЕ

Псевдоисторической эпистолярной прозе с I в. н. э. сопутствует эпистолярная беллетристика — явление, неизвестное классическому периоду. В эпоху эллинизма, а затем и во времена империи, когда изображение быта и психологии стало преобладающим элементом в искусстве вообще, а в частности в риторике и в художественной литературе, особое распространение получило умение изображать характер человека. Так называемая «этопея» (ήθοποιία), первое упоминание которой мы находим у эллинистического ученого-эпикурейца Филодема, высоко ценилась Страбоном, Дионисием Галикарнасским, Гермогеном. Эпистолярная форма для «этопеи» была наиболее удобна, о чем писал грамматик Деметрий (I в. н. э.): «Как и диалог, письмо должно содержать характерное в наибольшей мере: ведь в письме каждый человек почти создает изображение собственной души. И хотя из всякой другой речи можно узнать характер пишущего, но не так, как из письма» («О способе выражения, или Как писать письма», § 5). Как художественный принцип «этопея» объединяет весьма различные по жанровым истокам произведения беллетристической эпистолярной литературы:

1) «Письма Хиона из Гераклеи» (I в. н. э.) представляют собой продолжение и развитие новеллистических и романических традиций эпохи эллинизма;

2) письма Алкифрона и Элиана (III в. н. э.), воспроизводя отдельные эпизоды из жизни различных социальных групп, во многом соприкасаются с «новой» комедией и мимом;

3) письма Филострата восходят к александрийской элегии и эпиграмме;

4) письма Аристенета, используя в большинстве случаев эпистолярную форму как традиционную условность, являются переходом к средневековой новелле.

Эти сохранившиеся памятники, видимо, составляли небольшую часть подобного рода литературы, о чем можно заключить по упо

163

минаниям сочинений митиленского ритора Лесбонакта и софиста Мелесерма (I—II вв. н. э.). «Любовные письма, доставляющие великое наслаждение от их речи» Лесбонакта упоминаются схолиастами Лукиана, а Мелесерму в словаре Свиды приписаны 14 книг писем гетер, земледельцев, поваров, солдат.

Этот весьма популярный в свое время материал, служивший приятным и развлекательным чтением, принадлежит к немногим достижениям поздней эллинской литературы не только в смысле новизны жанра, но и в смысле использования классического наследия, что имело особенно важное значение для эпохи «второй софистики».

I. ПИСЬМА ХИОНА ИЗ ГЕРАКЛЕИ

Так озаглавлены семнадцать писем, приписываемых мало известному ученику и последователю Платона и объединенных единым несложным сюжетом. Знатный гераклейский юноша Хион бежал из дома, чтобы под руководством Платона изучить философию. Добравшись после некоторых приключений в пути до Афин, Хион знакомится с Платоном и проводит у него в учении пять лет. Все почерпнутое у своего знаменитого учителя юноша обращает на службу этической добродетели, практической морали и доказывает это на деле: узнав о тиранническом перевороте на родине, Хион немедленно возвращается в Гераклею и подробно обдумывает план убийства тиранна, который он излагает в прощальном письме к учителю.

В основе рассказа подлинные исторические события IV в. до н. э., достоверность их подтверждается и Геркуланским перечнем последователей Академической школы — «Хион, уничтоживший тиранна в Гераклее», и более или менее пространными экскурсами на эту тему у поздних античных авторов — Диодора, Элиана, Мемнона, Помпея Трога, которые, в свою очередь, восходят к несохранившимся сочинениям гераклейских историков Феопомпа и Нимфида.

Поэтому на первый взгляд «Письма Хиона» можно отнести к псевдоисторической эпистолярной литературе — в фиктивности их давно уже перестали сомневаться

1 Кропотливые исследования содержания, лексики, стиля, выполненные в XIX и XX вв., в общем дают исчерпывающие доказательства написания «Писем Хиона» во второй поло-вине I в. н. э. Основные доводы указанного времени написания следующие: Ί) Принадлежность всех 77 писем одному автору, который, используя разнородные исторические источники, допустил (иногда, впрочем, в качестве литературных условностей) ряд анахронизмов, как, например, несогласованность времени встречи Хиона и Ксенофонта в Византии со сроком пребывания Хиона в Афинах; 2) несогласованность с историческими источниками имен из окружения Хиона (Фрасон, Бион, Архепол); 3) скупость в изображении деталей пути в Афины и времени учения в Академии — признак значительной хронологической удаленности от изображаемых событий; 4) философский синкретизм, который сказался не только в толковании некоторых понятий, но и в области терминологии — характерное явление в I в. н. э.
164

Проповедь практического назначения философии, столь модная в первые века нашей эры 2, тиранноборство — топика греческой философской литературы на всем протяжении ее существования3 и мотив моральной победы героя в конце произведения сближают «Письма Хиона», с эпистолярной продукцией сократиков и стоиков, а отчасти и с письмами Фаларида. Авантюрные мотивы — тайный отъезд Хиона из родительского дома, ожидание попутного ветра в Византии, покушение на Хиона в Афинах, подстроенное герак-лейским тиранном, — напоминают отдельные эпизоды писем Феми-стокла и Гиппократа. Однако тщательно продуманная композиция «Писем», мастерски выполненная анонимным ритором, искусно владеющим приемами литературной стилизации и умело использующим свои источники для достижения наибольшего художественного эффекта, указывает на качественно иную литературу, чем вышеназванные эпистолярные памятники. В данном случае основная цель повествования — уже не простое нанизывание эпизодов, где исторически значимая личность показана в различных ситуациях, а создание художественного образа идеального философа, человека безупречной морали, сочетающего в себе глубокие знания и умение применить их в общественной жизни.

Образ Хиона дан в развитии: первые его письма написаны неопытным, рвущимся навстречу неведомой жизни юношей, а последние принадлежат человеку зрелому, постигшему философию и готовому в любой момент применить ее для спасения родины. Хронологический диапазон всего повествования — пять лет — по сравнению с псевдоисторическими эпистолярными сборниками необычно велик.

Герой показан в различных аспектах: в отношениях с отцом (преимущественно), с другом, с врагом, с учителем. Все письма представлены как хранившиеся у отца (Матриса) — к нему обращено 14 писем: между 8-м и 10-м помещено как бы случайно попавшее, короткое письмо к другу Биону; предпоследнее, адресован

Кроме обширных предисловий в ранних изданиях писем Хиона (Y. T. Goberus Lipsiae, 1785; Jo. Conr. Orellius. Lipsiae, 1816; «Prolegomena ad Chionis epistolarum editio-nem futuram», ab. A. G. Hoffmanno Comment. Soc. phil. Lipsiae 3 (1803), p. 273), этим вопросам посвящены две диссертации: C. Burk. De Chionis epistulis. Gießen, 1912 и J. Goert z. De Chionis quae feruntur epistolis. Leipzig, 1912; статья A. Sabbatucci. Alcune note sulle epistole di Chione. Study ital. di filol. class (1906), p. 374—414.

Для Виламовица время написания «Писем» —I в. н.э. — представлялось бесспорным уже в начале XX в. (Hermes, Bd. 60, 1925, S. 280—316). Наиболее важная работа нового времени, где собраны результаты предшествующих: J. Düring. Chion of Heraclea. A novel in letters. Acta Univ Gotoburgensis, 1951, N 5.

2 О том, что жизнь философа не должна ограничиваться праздными спорами, писал Квин тилиан («Об образовании оратора», XI, 1, 35); этой же теме посвящены сочинения Плутарха «Против Колота» и «О невозможности жить счастливо по учению Эпикура».
3 Благодарную почву для этой темы создавали также тиранноборческие традиции в Милете, Эфесе, Эритрее и в других местах. «Города очень высоко ценили тиран но убийцу, — говорит Ксенофонт, — и осуществившему это дело ставили статуи в святилищах» («Гиерон», 4, 5).
165

ное Клеарху, как указывает сам герой, есть копия с подлинного письма, и лишь последнее, прощание с Платоном, стоит особняком в этом плане, хотя значение его как необходимого заключения в рассказе очевидно.

В рассказе отчетливо выступают все обычные элементы сюжета: завязка, развитие действия, сопровождающееся отступлениями, перипетия, эпилог.

Первые три письма написаны Хионом отцу из Византия. Юноша утешает отца, огорченного его тайным и неожиданным отъездом. Письмо проникнуто чувством любви и благодарности к родителям. И уже здесь изложена цель всего повествования: «Пусть доблесть, которую я чаю обрести, будет вознаграждена тем, что я сделал своих родителей подлинно счастливыми, и они не просто черпали усладу в заботах обо мне или наслаждались безмятежным счастьем» (письмо 1)4.

Эта доблесть для Хиона — изучение и практическое применение философии. Но он боится, что философия отвлечет его от жизни, и он не сумеет в этом случае принести достаточную пользу отечеству. В ожидании благоприятного ветра Хион задерживается в Византии (письмо 2), но это оказывается к лучшему. 3-е письмо посвящено описанию большого эпизода. В город приходит Ксенофонт с греческим наемным войском, которое после гибели Кира в междоусобной войне с братом проделало огромный и беспримерный по трудности переход по стране к морю, известный в исторической литературе под названием «Анабасис». Воины Ксенофонта, разочарованные бесплодным и утомительным путешествием, готовы разграбить город.

Хион бросается в ряды защитников Византия, но события приостанавливаются появлением Ксенофонта. Следует портретная характеристика полководца-философа, умевшего личным обаянием и словами воздействовать на целое войско: «В разгаре сражения поднялась тревога среди эллинов, и тут мы увидели, как длинноволосый человек, очень красивый и сдержанный, прошел по их рядам, успокаивая каждого».

Хион знакомится с Ксенофонтом, и беседа с философом убеждает юношу, что занятия философией могут сделать из него не только человека мудрого и справедливого, но также человека практического, который в случае необходимости может стать доблестным воином или государственным деятелем. Ксенофонт явился для юноши примером такого человека, который, «совершенно разделяя взгляды Сократа, умеет спасать рати и города, и философия не сделала его непригодным ни к одному делу, нужному ему самому и его друзьям».

Следующее письмо отступает от основного хода рассказа и повествует о приключениях в пути. Буря на море заставляет путеше

4 «Письма Хиона» цитируются по переводу И. Феленковской в кн. «Поздняя греческая проза». М., 1967, стр. 145—158.
166

ственников сделать остановку в Перинте. Когда Хион и его спутники выходят на берег, они едва не становятся жертвой нападения фракийцев на эту местность.

5-е письмо, посланное из Афин, открывает цикл писем, связанных с пребыванием Хиона в Афинах, цикл, который заканчивается 13-м письмом и включает в себя перипетию (11-е и 12-е письма).

Сначала дана характеристика Платона как философа и учителя: «Муж во всех отношениях мудрый, и философию он для своих учеников не делает чуждой жизни, но равно пригодной и в практической деятельности и в созерцательном уединении».

Хион видит перед собой живой пример того активного отношения к жизни, когда человек стремится принести окружающим максимум пользы, и это уже в какой-то степени предрешает финал произведения. Предлог для 6-го письма — присланная отцом посылка. Перечисление ее содержимого (горшок вяленой рыбы, пять амфор меда, двадцать кувшинов миртового вина, три таланта серебра) свидетельствует о зажиточности и богатстве семьи Хиона. Но это — лишь предлог для автора, чтобы охарактеризовать Платона как человека, совершенно бескорыстного, «не принимающего никаких даров», и подчеркнуть отношения Хиона к материальным благам: «Не стоило плыть в Элладу с целью стать менее корыстолюбивым, если корыстолюбие будет приплывать ко мне из Понта. Ты доставишь мне больше удовольствия, если пришлешь напоминание о родине, а не богатстве».

Три следующих письма отступают от темы непосредственного общения Хиона с Платоном, но в них содержатся также весьма важные приемы для характеристики юноши. В 7-м письме дан образ недруга и антипода Хиона — бывшего казначея, а впоследствии чиновника с Лесбоса, Архепола, человека глупого, неприятного и темного, разменивавшего жизнь на мелкие и бессмысленные дела — различные сделки, чтобы нажиться. Архепол презирает философию, он враг Платона, учеников которого он также не уважает и ни во что не ставит, так как они «беседуют о доблести, а не о выгоде».

Тем более показательно обхождение с ним Хиона. Поступая по принципу: «Не следует отвергать дурного человека настолько, чтобы самому сделаться дурным», юноша, после вышеизложенной подробной характеристики Архепола, вручает ему небольшое корректное письмо (8-е), в котором просит отца дружески принять гостя.

Фраза из 8-го письма («Он мне, собственно, не друг, но я считаю для себя полезным сделаться другом тому, с кем не был дружен прежде») вводит в письма новую тему — верность Хиона друзьям, которая несколько подробнее развернута в следующем письме, обращенном к Биону.

Это короткое письмо замечательно не только своей эмоциональной стороной, как кажется на первый взгляд. В композиционном

167

отношении этому письму, как и двум предшествующим, последователи отводят скромную роль «умышленных отступлений»,5 Но упоминание Каллисфена в качестве учителя Хиона указывает, что и это письмо является необходимым звеном в ходе общего изложения. Не обратив внимания на очередное несоответствие в хронологии 6, автор «Писем» воспользовался именем знаменитого ученика и родственника Аристотеля, философа перипатетической школы, который сопровождал Александра Македонского в Азию. Имя Каллисфена, таким образом, было в достаточной мере авторитетно и связано с греческими поселениями на Понте,' чтобы убедить читателя, что Хион с ранней юности получил хорошую подготовку для серьезных занятий философией и что интерес к этим занятиям возник не случайно.

10-е письмо, содержание которого является продолжением 6-го, завершает тему, касающуюся непосредственно личности Платона. Хион, узнав, что философ выдает замуж старшую из четырех племянниц за хорошего, но бедного человека, Сневсиппа, добавляет к приданому талант. И здесь автор «Писем» не упускает случая вставить короткое наставление, восходящее к этическим принципам сократовской школы: «Я убеждал его так: — Я даю тебе деньги не для того, чтобы росли твои богатства, но во имя дружбы, а такие дары не следует отвергать, ибо они почетны, тогда как все прочие унижают человека». Платон принимает подарок Хиона, и юноша видит в этом для себя «приобретение, лучше которого едва ли выпадет когда-нибудь в жизни».

Следующие письма, 11-е и 12-е, составляют тесное логическое единство и служат перипетией, поворотом событий в ходе изложения. В первом из них Хион отвергает просьбу отца вернуться на родину по прошествии пятилетия, объясняя это тем, что для усвоения практической стороны философии требуется не менее десяти лет.

Во втором, узнав, что в Гераклее захватил власть тиранн, юноша меняет намерение и решает отправиться в обратный путь. Свой поспешный отъезд и перемену настроения Хион объясняет так: «Было бы бессмысленно уподобиться тем, кто в случае волнений покидает отчизну и бежит куда попало, вместо того, чтобы быть дома именно тогда, когда нужны люди, способные принести пользу».

В 13-м письме Хион рассказывает о несостоявшемся покушении на него в Афинах близ Одеона, покушении, которое подстроил Клеарх, подослав одного из своих телохранителей-фракийцев. В этом же письме автор приступает к характеристике Клеарха, как жестокого, трусливого и очень недалекого человека. Хион убеж-

5 J. Düring. Указ. соч.
6 Каллисфен родился в 373—371 гг., Диодор Сицилийский (IV, 1, 2) называет его современником историков Эфора и Феопомпа.
168

ден, что тираны, хоть и видит в нем личного врага, не обратит внимания на его переписку с друзьями, так как презрение к философии порождает убежденность, что философ не может быть деятельным человеком. 14-е письмо написано, как и первое, из Византия. Оно завершает некий цикл в содержании: в том же городе, где когда-то Ксенофонт словами и личным примером обращал юношу на путь занятий философией, Хион формулирует свои жизненные принципы, приобретенные им за годы общения с Платоном. Тематически письмо может быть сопоставлено с 12-м. Сознание гражданина и патриота не позволяет Хиону оставаться равнодушным к бедам родины, но в данном письме это обосновано подробнее. Худшее из зол для государства, по мнению Хиона, — потеря памяти о свободе, а следовательно, и стремления к ней: «Если зло уже укоренилось, и среди людей нет даже разговоров о том, как от него избавиться, и говорят лишь о том, как легче с ним свыкнуться, вот тогда государство окончательно гибнет».

Философия, утверждает Хион, сделала из него истинно свободного человека: понятие рабства относится только к его телу, но не к душе. А следовательно, какой бы род мести ни избрал Клеарх, он не властен причинить зло своему противнику, так как душа философа во всех случаях остается свободной.

Вывод из этих рассуждений — необходимость уничтожить тиранна — составляет содержание следующего, 15-го письма. Это тем более очевидно, доказывает Хион, что тиранн не заискивает перед подданными и не прикидывается умеренным правителем, а открыто проявляет свою жестокость. В начале и в конце письма Хион говорит о своем письме к Клеарху, которым является письмо 16-е. У Хиона есть определенная цель — убедить тиранна в том, что противоречит основному положению всего произведения, для доказательства которого до сих пор автором был пущен в ход максимум средств, а именно, что философ может и должен быть человеком дела. Хион приступает к этой задаче как мудрый и опытный оратор-софист и достигает желаемого.

Всевозможными доводами убеждает он тиранна, что философ способен лишь на отвлеченное созерцание божественной сущности своей науки.

Искусно обосновав повод написания письма (ссылка на письмо отца и друзей), играя положением о трудности и легкости оправдания в случае отсутствия достаточных оснований, вводя неверную предпосылку, что справедливо подозреваемый никогда добровольно не отдастся в руки подозревающего, Хион дает выразительную характеристику идеальной жизни философа, проходящей в познании отвлеченных истин и уводящей от практической жизни. Все письмо насыщено ходячими положениями, общими для различных философских школ.

Особого внимания заслуживает в конце письма прием персонификации, представляющий собой вариацию на знаменитое место

169

диалога Платона «Критон» (50 А): Хион апеллирует к Богине Покоя, которая, если бы он замыслил что-нибудь против тиранна, сумела бы убеждением отвратить искушенного в философии человека от преступления: ведь это грозит философу потерей возвышенности духа и безмятежности существования.

«Мой покой не имеет ничего общего с твоими делами», — заключает письмо Хион.

И тем сильнее впечатление от контраста с первой фразой заключительного письма, которое обращено к Платону:

«За два дня до Дионисий я послал к тебе самых верных моих людей, Пилада и Филокала. Во время Дионисий я собираюсь напасть на тиранна: полагаю, я уже достаточно долго держал себя так, чтобы быть вне подозрений». Затем Хион детально излагает практическое выполнение своего плана. Он уверен в успехе. Эту уверенность он подтверждает благоприятными знамениями (внутренности животных, полет птиц) и пророческим видением: «Женщина высокого роста и божественной красоты убрала меня масличными ветвями и лентами, а немного спустя показала мне красивую могилу и сказала: «Раз ты устал, Хион, спустись в эту могилу и отдохни».

Письмо завершается сентенцией: «Тем, кто получает благодеяние, оно кажется более значительным, если сам благодетель им не пользуется». Таким образом, Хион показывает, что он оказался достойным учеником Платона.

В соответствии с общими принципами составления фиктивных писем автор «Писем Хиона» в большой мере пользовался исторической и философской литературой классического периода, отдавая, однако, предпочтение «Анабасису» Ксенофонта и «Критону» Платона. И в отношении к источникам сказывается значительное различие беллетристической и псевдоисторической эпистолярной литературы. На смену точному следованию сюжету образца, с разницей лишь в эмоциональной окраске субъективно выбранных мест, приходит творческое осмысление используемой литературы, строгий отбор вводимых эпизодов в целях максимального художественного эффекта. Наиболее показательна в этом отношении обработка значительного куска из «Анабасиса» (VII, 1, 4—31) в 3-м письме, где увещевательная речь Ксенофонта к солдатам, как это совершенно очевидно, умышленно опускается для усиления впечатления.

В соответствии с описанием наружности полководца, речь его названа «удивительной» (λόγος θαυμάσιος); «мне не удалось хорошенько ее расслышать» — эта фраза переводит внимание читателя с говорящего — Ксенофонта — на результат произнесенной речи. Подобным же образом в 16-м письме с небольшим изменением персонифицированного образа введен отрывок из «Критона». Законы у Платона в данном случае заменены образом Богини Покоя.

170

10-е письмо совпадает по содержанию с 13-м письмом Платона (эпизод с замужеством племянницы), а 16-е представляет собой эпистолярную апологию, прототип которой мы находим также в подлинных письмах Платона (7-е письмо — автобиография).

Что же касается языковых и стилистических заимствований из обоих писателей — то это явление не было удивительным в эпоху, когда академическая школа получила бесспорный приоритет, а преклонение перед Ксенофонтом как мастером стиля стало традицией уже со времени эллинизма.

Автор «Писем Хиона» обнаруживает знакомство с правилами и техникой эпистолярной литературы.

Почти все письма подходят под определения эпистолярных видов у Деметрия. 1-е письмо—утешительное (παραμυθητική), 2-е и 8-е — рекомендательные (συστατική), 3, 4, 5, 10-е и 13-е—повествующие (άπαγγβλτική), 6-е — благодарственное (®ύχα* ριστική), 7-е -— предостерегающее (ψεκτική), 9-е — дружественное (φιλική), 11-е—объяснительное (αίτιολογική), 14-е — поучающее (άνα&ετική или διδασκαλική), 15-е—защитительное (άπολογική).

17-е письмо не подходит ни к одному из типов, указываемых греческими теоретиками-эпистолографами, и Дюринг, чтобы определить его, пользуется латинской терминологией — epistula vale-dictoria 1. Соблюдаются также эпистолярные правила по существу. «Следует в более кратких письмах соблюдать цикличность мысли», — говорит Либаний. «Письма Хиона» могут служить подтверждением, что знаменитый ритор IV в. н. э. для составления своего эпистолярного руководства использовал уже давно сложившиеся и оформившиеся правила. В 1, 2 и 4-м письмах такая цикличность соблюдается: в 1-м повторяется мысль об утешении, во 2-м — об осмотре города, в 4-м — о раннем заходе созвездия Козлят как о предвестнике бури.

Отнесение «Писем Хиона» ко второй половине I в. н. э. позволяет предположить, что тиранноборческая направленность произведения связана с деспотическим правлением Домициана и с действовавшей при нем оппозицией, с которой обычно связывают изданный императором эдикт против философов. Гипотеза эта тем более вероятна, что, как отмечено в исследовании Дюринга, Клеарх по характеру и поведению был как бы прототипом императора, прилагавшего к себе титул.

Так, например, излагая сочинения Помпея Трога, Юстин сообщает о гераклейском тиранне следующее: «У Клеарха со злобой уживалась разнузданность, а с жестокостью — дерзость. В непрерывном потоке удач и счастливых случайностей он порою забывал, что он — человек, и называл себя сыном Юпитера. Когда он показывался в общественном месте, перед ним несли золотого орла как знак его происхождения: он надевал пурпурные одежды, котурны

7 J. Düring. Указ. соч., стр. 19.
171

и золотой венок, словно цари в трагедиях, называя своим сыном Керавния, чтобы о богах все говорило в нем — не только ложь, но даже имена», (XVI, 4—5). Примерно то же сообщает и Мемнон.

«Письма Хиона» — единственный античный «роман в письмах» -— были долго неизвестны. Первые их списки относятся к XV—XVII вв. В рукописях Платона, Аристотеля, Феофраста, хранящихся в Болонье, Берне, Флоренции, были обнаружены как отдельные письма, так и все собрание. В 1785 г. вышло первое комментированное издание «Писем Хиона», с которого и начинается последовательное изучение этого интересного памятника эпистолярной литературы 8.

II. АЛКИФРОН

Под именем Алкифрона сохранилось 123 письма, которые принято по содержанию делить на четыре группы: письма рыбаков, крестьян, параситов, гетер. Первое издание писем содержало только 44 письма, составлявшие две книги9. В начале XVIII в. Берглер нашел в Венской и Ватиканской библиотеках рукописи, содержащие 72 письма, из которых впоследствии была составлена третья книга 10. В конце XVIII в. были найдены еще два целых письма и четыре фрагмента 11. Последние два письма и несколько фрагментов найдены уже в XIX в. в парижских и флорентинских рукописях 12. Традиционный порядок писем, не объединяющий их тематически, был нарушен Шеперсом только в конце XIX в.13 С этого времени и появляется классификация писем по содержанию, которая положена в основу большинства изданий и исследований.

Письма Алкифрона привлекали ученых в разные времена. Их изящный и разнообразный язык, а также значительное число списков дали благодарный материал для критических исследований текста. Поэтому многое из относительно обширной литературы об Алкифроне представляет собой небольшие заметки, предлагающие конкретное толкование тех или иных мест в тексте или настаивающие на определенных разночтениях 14. Нередко попутно с этим узким и специфическим исследованием дается характеристика от

8 «Chionis epistolae». Praece ad codices Medicos recensuit, castigavit, notas et indicem adjecit. /. T. Coberus. Dresdae et Lipsiae, 1875.
9 «Collectio epistolarum Graecarum. Aldina». Vennusiae. 1499.
10 «Alciphronis rhetoris epistulae cum latina translatione». Ed. St. Bergler. Lipsiae, 1715.
11 «Alciphronis rhetoris epistulae». Ed. J. Wagner. Lipsiae, 1798 (комментированное издание).
12 «Alciphronis epistolae». Ed. E. E. Seiler. Lipsiae, 1853.
13 «Alciphronis epistolae». Ed. M. Schepers. Lipsiae, 1901. На основе этого же деления осуществлено и новейшее издание писем: «The letters of Alciphron, Aelian and Philo stratus». With an english translation by A. R. Benner and F. H. Fobes. London, 1949.
14 Напр.: W. Volkmann. Studia Alciphronea. Breslau, 1886; F. H. М. Вlaydes. Miscel-lanea critica. Halle, 1907.
172

дельных литературных сторон или стиля автора. Так, в небольшой статье Ф. Бюхелера находится следующее определение стиля Алкифрона: «Язык аттический и низменный, поэтический и прозаический, изысканный и тривиальный, греческий и наполовину варварский, не лишенный изящества, но достигающий в каждом случае невероятной спутанности» 13. С другой стороны, большая часть литературы об Алкифроне посвящена выяснению времени жизни и личности автора. Существует ряд гипотез и целая полемика по некоторым вопросам в этой области, хотя все эти попытки заранее были обречены на неудачу. Об Алкифроне ничего не известно. Мимоходом его упоминает Аристэнет, называя современником Лукиана (I, 5, 22). Из византийских писателей Иоанн Цец называет его «ритором» (Хилиады, VIII, 895), а Евстафий — «аттикистом» (Схолии к «Илиаде», IX, 453).

Существует гипотеза о сирийском происхождении Алкифрона. Автор ее основывается на тексте писем: на описании празднества Адониса (IV, 40), упоминании сирийских купцов (IV, 11), халибонийского вина (III, 37), эпизода с выуживанием мертвого верблюда (I, 20) 16. Эта гипотеза впоследствии была решительно отвергнута.

Второй вопрос, вызвавший значительные споры среди ученых, — это вопрос о соотношении и зависимости Алкифрона и Лукиана. Берглер утверждает, что Лукиан многое заимствовал от Алкифрона ь, что было опровергнуто еще в конце XVIII в. Фабрицием 18.

Вторая теория, об обратной зависимости Алкифрона от Лукиана, нашла себе защитников в лице Вагнера и Зейлера и держалась до середины прошлого века. И, наконец, третий вариант — об общих источниках у Алкифрона и Лукиана 19.

Все эти усилия были направлены на возможно более точное установление жизни Алкифрона. Но самой обоснованной теорией явилась теория Рейха, который сопоставил Алкифрона не с Лукианом, а с Лонгом20. В настоящее время считается, что Алкифрон жил в III в. н. э., а в содержании его «писем» и в его стиле имеются точки соприкосновения и с аттической комедией (древней и новой), и с греческим романом, и с сатирой Лукиана, что легко объяснимо историческими особенностями III в. н. э. В русских исследованиях античной литературы Алкифрону посвящены небольшие заметки, дающие лишь очень приблизительное представление о его творчестве.

15 F. Bücheier. Kleine Schriften. Bd. III. Leipzig—Berlin, 7930, S. 299—303.
16 Jahrb. f. Kl. Philol. Suppl. 4(7862): O. Keller. Untersuchungen übet die Geschichte d. gr. Fabel.
17 Ad Alciphronem, II, 2 и III, 7. Berlin, 7735.
18 Bibliotheca Graeca. Hamburg, 7790, p. 688.
19 Об этих теориях: О. Reich. De Alciphronis Longique aetate. Diss. Königsberg, 7894.
20 O. Reiсh. Указ. соч.
173

Считается, что Алкифрон воссоздает картины жизни различных социальных групп IV в. н. э. Этот укрепившийся с давних времен взгляд в науке основан отчасти на именах действующих лиц писем21. Мнимые их авторы и те, к кому они обращены, названы значимыми именами, так что самое обращение в каждом письме приобретает характер заглавия.

Например:

(I, 2) Γαλήναΐος Κόρτωνι — „Любящий штиль горбатому“

(I, 15) ΝαυσΙβιος Πρυμναίω —„Живущий на корабле кормчему“ (I, 13) Ευαγρος Φιλοθήρω — „Хороший охотник любителю ловли“

(I, 21) Εδπλοος θαλασσέρωτι — „Хороший пловец любящему море“ (II, 3) Άμνίων Φιλομόσχω — „Ягненок любимцу-бычку“

(II, 8) Δρυαντίδας Χιονίω — „Любящий деревья любителю снега“

(II, 14) Σιτάλκης Οίνοπίωνι —„Богатый хлебом пьющему вино“

(III, 5) Οίνοπνίκτης Κοτυλοβροχ--„Винохлеб пьющему котлами“ θίσω

(III, 11) Ώρολόγιος Λαχανοθαυ--„Страж времени покровителю μάσω овощей“

Встречается и частое в новой комедии имя, прилагаемое обычно к сварливому старику, а у Алкифрона к ростовщику, — Хремет (I, XIII). Многие эпизоды писем также совпадают с комическими, особенно с новой комедией.

Первую книгу «Писем» составляют 22 письма, повествующие о жизни рыбаков. Для античной литературы и изобразительного искусства рыбак был чрезвычайно распространенным типом. Известны статуэтки рыбаков, относящиеся к эллинистическому времени, — как правило, это старые, изможденные тяжким трудом люди. Как литературный тип рыбак вошел почти во все художественные жанры. Общие положения, характеризующие жизнь рыбаков, — их зависимость от стихии, их бедность, скудная пища, плохая одежда упоминаются рядом поэтов «Палатинской Антологии», Феокритом, Плавтом и многими другими авторами22. Алкифрон использует эти положения как общую тему. 16 писем написаны от лица рыбаков к своим товарищам, главным образом, тоже рыбакам. Лишь одно письмо (IX, Эгиалей Струтиону, или «Живущий на взморье воробушку») является посланием рыбака к параситу. Три письма написаны рыбаками к женам, одно — женой рыбака к мужу, два — письмо дочери рыбака к своей матери и ответ на него. Из всех этих писем большинство является просто посланиями и, таким образом, не связано между собой по содер-

21 С. T. Sonday. De nominibus apud Alciphronem proprüs. Diss. Bonn, 1905.
22 См. L. Bunsmann. De piscatorum in Graecorum atque Romanorum usu. Diss. Mon. Guestfalorum, 1910.
174

жанию. Единство содержания можно указать только в трех случаях: обмен письмами дочери и матери (XI и XII: Главкиппа Харопе и Харопа Главкиппе) и рыбаков Эвплия и Талассерота, а также переписка двух товарищей-рыбаков, состоящая из трех писем, — Энкимон Галиктипу и Галиктип Энкимону с коротким ответом Энкимона.

И отдельные послания, и указанные группы писем представляют собой крошечные новеллы, большей частью статичного характера — картины, зарисовки быта рыбаков и людей, с которыми они связаны. Жизнь рыбаков показана Алкифроном как бы в различных ракурсах: в их отношениях с женами, товарищами по труду и с городскими товарищами.

В «Письмах рыбаков» отчетливо воспринимаются следующие тематические линии: 1) тема труда рыбаков; 2) море и земля как дающие средства к существованию; 3) жизнь и смерть; 4) богатство и бедность; 5) тема любви.

Тема труда является основной и проходит то как главная, то как второстепенная, в разнообразном ее выражении, во всех без исключения письмах. Первое письмо написано в идиллических тонах, в нем описывается штиль на море после многих дней непогоды, штиль, принесший богатый улов. Лучшая рыба тут же, на берегу, продается скупщикам, а домой относятся остатки, мелочь. Однако письмо заканчивается намеком, что единственный кормилец их — море — ненадежен, и что одна удача может смениться долгими унылыми днями: «Можно было быть сытыми не один день, и даже если бы началась буря, хватило бы на много дней».

В следующем письме раскрываются оборотные стороны жизни на море. «Днем нас жарит солнце, — пишет Галеней Киртону, — а ночью мы удаляем от себя глубину при помощи светильников и, как говорится, выливаем амфоры в пифос Данаид: настолько тяжел, нескончаем и мало полезен наш труд. Нам нечем наполнить желудок кроме крапивы и водорослей» (I, 2).

В последующих письмах эта тема выступает в непосредственной связи с темой бедности и богатства. Рыбаки находятся в самой тесной зависимости от скупщиков рыбы и хозяев. Сами они редко выходят в город на рынок, — во всяком случае Главк (I, 3) рассказывает об этом, как о значительном событии. Хозяин (δεσπότης) назван лишь один раз, и содержание этого термина неясно.

Но сравнивая тексты 1-го и 2-го писем, нетрудно заметить, что разница между этим термином и другим (όψώνης—скупщик рыбы) небольшая. Возможно, δεσπόται были более богатыми и создавали для рыбаков условия большей зависимости. Во 2-м письме говорится, что хозяин, «не довольствуясь получаемым из наших рук, постоянно обыскивает судно». В 9-м письме мы находим: «отдать улов за гроши и купить на эти деньги необходимое — утешение небольшое».

175

Интересно, что мотив отношений рыбаков с хозяевами является в данном случае единственным в античной литературе и параллелей у других авторов себе не находит 23.

Насколько рыбаку трудно обновлять свои снасти и судно, какое событие для него приобретение новой сети или весел, — красноречиво свидетельствуют 7, 13 и 17-е письма.

В 7-м письме Талассий посылает своему другу Понтию, видимо, горожанину, свой улов — не только рыбу, но и керюков-моллюсков, витые раковины, которые употреблялись как сигнальные рожки. У Талассия сломались весла, но он ничем, кроме рыбы, заплатить за покупку не может и с добродушным юмором объясняет свою просьбу: «Ведь у друзей принят обмен подарками. Кто просит легко и смело, тот, несомненно, полагает, что у друзей все общее и что он сам .владеет тем, что принадлежит друзьям» (I, 7).

13-е письмо — одно из лучших. Оно замечательно своим законченным сюжетом и большой внутренней динамикой. У Эвагра унесло невод, и он вынужден добывать деньги у ростовщика — жадного старика, смотрящего с ненавистью на всех, кто к нему ни обращается. Ростовщик встречает Эвагра с притворным равнодушием. Но когда приходит срок платежа, он требует сразу или проценты без единого дня отсрочки, или челн Эвагра, — грозя таким образом оставить рыбака опять без средств к существованию. Но Эвагр бежит домой, берет единственную драгоценность в доме — золотую цепочку с шеи жены, затем отправляется к меняле и таким образом освобождается от ростовщика: «Я поклялся собственной жизнью никогда не доводить себя до того, чтобы обращаться к кому-нибудь из ростовщиков в городе, если только меня окончательно не изведет голод. Лучше спокойно умереть, чем жить в зависимости от невежественного и корыстного старика» (I, 13).

Образ ростовщика Хремета обрисован, хотя и в нескольких строках, но очень искусно и тонко: при виде Эвагра у Хремета вдруг исчезает его обычная суровость в обращении. Но Эвагр чувствует, что эта внезапная перемена не обещает ничего хорошего. И действительно, в день платежа он узнает «того, кого видел раньше сидящим у Диомейских ворот с кривой палкой в руках, всех ненавидящего флиейца Хремета» (I, 13).

Это письмо является как бы комедией в миниатюре, оно отличается от остальных законченностью действия и содержит даже элементы интриги.

17-е письмо, вместе с ответом на него, следующим письмом и вновь ответом на последнее рассказывают трагикомическую историю, как бедный рыбак Энкимон увидел на берегу брошенный невод. Живущие поблизости рыбаки сказали ему, что этот невод, принадлежавший ранее знакомому Энкимона, был брошен здесь

23 L. Bunsmann. Указ. соч., стр. 16.
176

четыре года назад. Энкимон просит знакомого, Галиктипа, отдать ему дырявый невод, — он может еще починить его. Галиктип, рыбак, видимо, богатый, отвечает грубым отказом: «Пословица говорит, что соседский глаз зол и завистлив. Что ты заботишься о моем имуществе? Почему присваиваешь себе то, что я отложил по небрежности? Убери свои руки, а тем более — уйми ненасытную жажду, чтобы я не подарил тебе кое-чего через суд».

Противопоставление богатства и бедности проходит красной нитью через все письма рыбаков. Некоторые рыбаки разбогатели — кто от счастливой случайности (рассказ о том, как были выужены золотые дарики, лежавшие под водой, возможно, со времен битвы при Саламине — письмо 5-е), кто — войдя в дом богачей (9-е письмо), кто — отдавая свою лодку внаем для увеселительных прогулок богатой молодежи (I, 15). Богатые рыбаки обращаются высокомерно с беднотой. 5-е письмо начинается так: «Ты думаешь, что ты один богат, раз ты переманил моих батраков более высокой платой?»

Тема труда и тема богатства связаны с темой земли и моря как производительных сил природы. Рыбак завидует земледельцу. «Благосклонна земля и безопасна почва, но несговорчиво море и чревато последствиями плавание»,—так начинается письмо Главка к Галатее (I, 3).

Интересно, что ответная мысль содержится в одном из первых писем земледельцев. «Так как земля ничего не давала мне взамен за мои труды, я решил отдаться морю и волнам» (Эвпетал Элатиону — II, 4).

10-е письмо Кефала Понтию целиком посвящено опасностям мореплавания: «Мы то и дело слышим, как течение унесло и выбросило на берег или поглотило одних у Малийского мыса, других близ Сицилийского пролива, третьих в Ливийском море. Но есть ни с чем не сравнимый в смысле бурь и опасности мыс Ка~ ферей».

С другой стороны, рыбаки связаны с морем не только жестокой необходимостью. Органическая связь «труженика моря» с его стихией раскрыта в письме Кимета Тритониду. «Для нас, которым суждено жить около воды, земля — смерть, как для рыб, которые задыхаются в воздухе» (I, 4).

Поэтому и само море как стихия рисуется в письмах с большой одухотворенностью: это нечто живое, чувствующее, принимающее участие в судьбах людей. Картиной зимнего шторма начинаются письма рыбаков: «Море все потемнело, и пошли по нему волны горами; вода побелела от пены, так как повсюду на море волны сталкивались друг с другом, одни из них разбивались о скалы, другие рушились, вздувшись, как огромные пещеры» (I, 1; перевод С. П. Кондратьева). В этом же письме за картиной бури следует картина благодатного штиля, который принес «неисчислимое количество всяких благ».

177

Не менее величественна картина надвигающейся бури в 10-м письме: «Море, как ты видишь, ощетинилось, а небо со всех сторон затянулось черными тучами и низко нависло, и ветры, налетая друг на друга, грозят почти что перевернуть пучину».

Как уже указывалось, жизнь рыбаков показана в ее связи с окружающими их людьми и прежде всего с родственниками. Тягот зависимой жизни многие не выносят. Свободный человек, юноша Гермон, бежал на Родос от притеснений и унижений, которые ему приходилось испытывать от наглого и жестокого скупщика (I, 1). Но Эвколимб, человек женатый, не может так же легко решить свою судьбу. Он увидел пиратский корабль, на который его зовут и обещают легкую наживу и богатство. Но решиться на это трудно: «Я не решаюсь стать убийцей и осквернить кровью руки; ведь море сохранило их чистыми от преступлений с моего детства и до сих пор» (I, 8; перевод С. П. Кондратьева).

Тяготы жизни моряков ложатся бременем также и на их жен. Кимон упрекает Тритониду за частые отлучки в город, где она веселится на праздниках вместе с богатыми афинянами (I, 4). Молодой девушке Главкиппе представляется страшным выйти замуж за сына моряка (I, 2). Она увидела красивого юношу-горожанина во время афинских празднеств «Скира»: «Или я с ним соединю свою жизнь, или, подражая лесбийке Сапфо, брошусь в пучину, только не с Левкадской скалы, а с дамбы Пирея» — заканчивает Главкиппа свое письмо к матери. Но она не вольна в своих чувствах. В коротком ответе мать убеждает ее, что воля отца непреклонна: «Если отец что-нибудь об этом узнает, он, не медля и не раздумывая, отправит тебя в добычу морскому зверью» (I, 12).

Тема любви трактуется Алкифроном в нескольких письмах. При внешнем разнообразии образов, которые в этой связи проходят перед читателем, автор старается ответить на один вопрос: имеет ли рыбак моральное право любить? Так показательно письмо Авхения Армению (I, 16): «Как это так, на несчастного рыбака, едва добывающего необходимое пропитание, обрушилась любовь и, захватив его целиком, не отпускает, так что я сгораю, подобно богатым и красивым мальчишкам».

Игривое, блещущее остроумием письмо Эвплия Талассероту (I, 12) посвящено этой же теме: «Ты зазнался или помешался. Дошел до меня слух, что ты любишь певицу», — говорит Эвплий. И дальше: «Берегись тратиться на возлюбленную, пока земля, лишив тебя денег, вместо моря не показала тебе, что значит кораблекрушение, и пока не стали для тебя Калидонский залив или Тирренское море местом занятий музыкой, а Скилла — музыкантшей». Жизнерадостный ответ Талассерота (I, 22) перекликается с основной темой всех «писем»: «Любовь у нас, моряков, — свойство врожденное, раз она — порождение морского божества».

178

Это подводит нас к этическим взглядам Алкифрона. Рыбак должен быть честным, довольствоваться малым и вести скромную жизнь. Навбат, обращаясь к счастливому Ротию (I, 5), выудившему дарики, желает, чтобы богатство это оказалось «помощником не в дурных, а в добрых делах». Эвколимб, как уже было отмечено, несмотря на бедность, не решается запятнать руки преступлением (I, 8); Кефал спешит позаботиться о погребении погибших товарищей, будучи убежденным, что «сознание правильного поступка смягчает сердце и дает людям силы нисколько не меньше, чем надежды на лучшее» (I, 10).

Таким же жизнеутверждением и гуманностью исполнено и 14-е письмо. Тинний сообщает Скотелу, что афиняне посылают военную экспедицию. Письмо начинается словами: «Я слышал тяжелейшую из новостей». Повсюду идет набор наемников, и так как экспедиция связана с морем, набирают в первую очередь матросов и рыбаков». Перед Тиннием встает вопрос: «убежать или остаться?» Ион решает этот вопрос так: «Из двух зол, то есть — убежать к женам и детям, или остаться при оружии и вверить свою жизнь морю, остаться кажется мне бесполезным, а бежать — делом более выгодным» (I, 14).

Характерно, что эти настроения против войны, стремление к мирной жизни прорываются и в жанре писем в то время, когда после некоторой передышки в III в. н. э. Римская империя опять вступила на путь борьбы со своими внешними и внутренними врагами.

Вторая книга, содержащая письма земледельцев, насчитывает 39 писем. Из них только три пары связаны содержанием: 6-е и 7-е письма представляют собой обмен письмами мужа и жены, 24-е и 25-е — служанки и хозяина, 15-е и 16-е содержат приглашение в гости и ответ на него. От обычного обращения (земледелец к земледельцу), кроме того, отступают следующие письма: 11-е письмо написано отцом сыну, 13-е и 39-е — отцом дочери, 22-е и 31-е—женой мужу, 37-е — сыном к матери; в 14-м письме земледелец обращается к гетере, в 23-м — раб к рабу, в 32-м — парасит к крестьянину.

Как и в письмах рыбаков, в этих письмах Алкифрон обращается преимущественно к вопросам труда, бедности и богатства, города и деревни, то благосклонной, то злой природы, к теме любви.

Специфику этой книги писем составляет тема рабов.

179

Тема бедности и богатства связана, как и в письмах рыбаков, с темой природы. Недостатки заставляют крестьянина воспринимать как большой ущерб ранение щенка (II, 1); крестьянин, которого обокрали, отказывается прийти к приятелю на день рождения: «Я истощен трудом, доканала меня двузубая мотыга, на руках у меня мозоли и кожа тоньше старой змеиной шкуры» (II, 16; Питакнион Евстахию; перевод С. П. Кондратьева).

Во 2 -м письме эта тема принимает характер гротеска: «Видел я во сне, дражайший мой сосед, что я важный и богатейший человек, что за мной идет целая толпа рабов; мне казалось, что они мои экономы и управляющие. И казалось, что обе мои руки унизаны кольцами с драгоценными камнями, стоящими много талантов; и пальцы у меня были мягкие и ничуть не похожи на мотыгу; казалось, что рядом со мной идут и льстецы, вроде Гриллиона или Пантэкиона. А в это время афиняне, весь народ, собравшись в театр, громко кричали, требуя моего выбора в стратеги. И когда шло уже голосование, этот негодный петух закричал, и сновидение мое пропало» (II, 2, Иофон Эрастиону; перевод С. П. Кондратьева).

Настоящие несчастья приносят крестьянину стихийные бедствия: град, ливень, засуха, которые последовательно показаны в 3, 10 и 33-м письмах. В отличие от писем рыбаков здесь нет полных лиризма картин природы, стихия изображена в действии и все внимание автор сосредоточивает на печальных последствиях этих событий.

«Выпавший град жестоко побил наши хлеба, и нет уже никакого спасения от голода», — начинается письмо Амния Фило-мосху (II, 3; перевод С. П. Кондратьева).

«Пошел дождь и лил три дня и три ночи; с вершин потекли настоящие реки и нанесли обильный ил, который затянул канаву, она сравнялась с землей, как будто вообще ничего не было делано» (Колликрат Эгону; II, 10).

«Сейчас засуха. Над землей ни облачка. А нужен дождь. Ведь сухость земли показывает, что пашни жаждут. Видно, напрасны и не доходят наши жертвы до Зевса-Гиетия» 24.

Длительный и тяжелый труд, зависимость от случая заставляют крестьянина думать о перемене образа жизни. Земле-суше противостоит море, и это порождает следующий образ мыслей: «Некоторые, потерпев неудачу на земле, благополучно живут на море. Зная это, иду я в плавание к ветрам и волнам. Лучше вернуться из Боспора и Пропонтиды с новыми сокровищами, чем сидя на бесплодной и мрачной почве Аттики икать с голоду» (II, 4; Эвистол Элатиону).

Одна из неудачных попыток покончить с бедностью, а именно, зависимость от ростовщиков, обрисована здесь так же, как и в предыдущей книге. Письмо, где рассказано о жадном ростовщике Блепсии (II, 5; Агирхид Питолаю) менее ярко и динамично, чем аналогичное письмо в 1-й книге (I, 13 — ср. стр. 31), в описании наружности ростовщика отчетливо выступает штамп, восходящий к образам ростовщиков в мимах и комедии.

Темы города, которая освещена гораздо полнее, чем в письмах рыбаков, касаются восемь писем.

24 «Посылающего дождь».
180

Город в восприятии крестьянина — место извращений религии, разврата, необычных зрелищ, разорительных попоек, отвлекающих от повседневных дел. Огорченный Дриантид (8-е письмо) упрекает жену за пренебрежение к богам — покровителям деревни — Пану и нимфам: «Тебя не заботит ни наше гнездо, ни общие наши дети, ни работа в поле, ты целиком предана городу». Всякое напоминание о городе вызывает неприязнь деревенских жителей. Даже для изображений богов, почитаемых в городе и с трудом запоминаемых из-за их многочисленности, в деревне не находится места. Городской образ жизни вынуждает женщину красить лицо и «отягощает характер подлостью». Поэтому в конце письма Дриантид советует жене: «Если ты в здравом уме, вымойся с мылом и такой оставайся». 14-е письмо — жалобы юноши, совращенного гетерой и попавшего в компанию городских гуляк. В 22-м письме жена обращается к мужу, который зачастил в город: «Наполовину старик, ты вообразил себя городским мальчишкой. Слышала я, что ты проводишь время в Скире и Керамике, где в безделье и разврате прожигают жизнь самые негодные люди». Рассказ о посещении крестьянином театра представляет собой 17-е письмо. Эта тема не нова в литературе римского периода 25. Но Алкифрон. подробно описав от лица Напея выступления фокусника, заставляет автора письма сделать следующее заключение: «Этот человек — самый что ни на есть ловкий жулик, больше чем Эврибат из Эхалиеи, о котором мы слышали. Не дай бог, чтобы такая бестия появилась в деревне: никто его там не поймает, а он заберет все в доме и — только его и видели».

Город заставляет крестьянина общаться с чуждыми и непонятными ему людьми, с праздношатающейся неряшливой публикой, каковыми, в частности, представляются ему философы и софисты. Эта тема начинается в первой книге (3-е письмо) и находит продолжение в 11-м и 38-м письмах земледельцев. «Отстань от босых и оборванных хвастунов, что шляются возле Академии, — обращается Ситалк к сыну Энотиону (11-е письмо). -—Они ведь ничего полезного не умеют делать, а только излишне любопытствуют и слишком много занимаются небесными явлениями».

В еще более резком тоне написано 38-е письмо, высмеивающее киников. Крестьянин Эвтидик обращается к своему другу Филиску и с возмущением описывает, как его сын, которого он послал в город по делам, вернулся в страшном и отвратительном виде: «У него свисают грязные волосы, взгляд безумный, он почти голый, в рубище, на боку сумишка, в руках — дубинка, он бос, грязен, дела у него никакого нет, поле и нас, родителей, он не признает и говорит, что все родилось из природы, и происходит все из смешения элементов, а не от отца с матерью». Эвтидик убежден, что сын ненавидит хозяйство и презирает деньги. «Горе тебе

25 Кальпурний, VII эклога.
181

земледелие, — говорит крестьянин, — угробила тебя эта лавочка философствующих жуликов!»

Следует также отметить, что в 36-м письме как устойчивое выражение употребляется эпитет «сумасшедший софист».

Но, с другой стороны, город привлекает к себе роскошью уличных процессий, веселыми празднествами, незнакомыми деревенским жителям. Никогда не бывавший в городе Филоком охвачен желанием «увидать, хотя бы на склоне своих дней, это замечательное зрелище живущих за стенами города людей и все то, что отличает город от деревни» (33-е письмо). Так и юноша Эвтидик (37-е письмо) приглашает свою престарелую мать взглянуть на красоты города. «Кто не знает города, — говорится в письме, — тот ведет жизнь ужасную, животную и нелюдимую».

Тема любви в письмах земледельцев подана не в столь мягких тонах, как в предыдущей книге. Интересно, что эта тема иногда достигает трагичности. Этой темы касаются две пары писем с единым сюжетом. В первом случае изображается картина неравного по возрасту и очень несчастливого брака, во втором случае молодая служанка, будучи бессильной прекратить преследования старого, уродливого хозяина, решает покончить жизнь самоубийством. Вдова Эмифиллида (35-е письмо) рассказывает подруге, как она против собственной воли второй раз вышла замуж: молодой человек Мосхион принудил ее к этому насилием.

Любовь семейного человека к кифаристке (31-е письмо) обрушивается бедствием на его семью и заставляет его жену изливаться в горьких жалобах.

Особняком во второй книге стоят письма, изображающие рабов. Это три письма, где рабы даются в гротескно-комедийном тоне: раб-лентяй (21-е письмо), раб-жулик (23-е письмо), раб-обжора (36-е письмо). К этим эпизодам также примыкает типично комедийная тема—«хвастливый воин» (34-е письмо), поданная в виде краткого эпизода:

«Невыносим был для нас солдат, ох, невыносим. Явился он поздно вечером не в добрый час и нескончаемо надоедал нам рассказами о декадах, фалангах, катапультах, сариссах, деррисах. Он-де обратил в бегство фракийцев, сразив ударом копья их полководца, он проколол дротиком армянина. Затем он привел и показал пленных женщин, которых получил в награду за доблесть. И хотя я поднес ему чашу вина, чтобы избавиться от этой болтовни, он, выпив еще не одну, и побольше этой, не перестал говорить».

32-е письмо, в котором парасит Гнатон обращается к крестьянину, по содержанию можно отнести к письмам параситов.26 Покровитель Гнатона разорился, и парасит, будучи лишен источника

28 Это письмо находилось в числе обнаруженных Берглером, который на основании последней фразы («возьми меня работником в поле») поместил его к письмам земледельцев, чему и последовал Шеперс при новом распределении материала по четырем книгам.
182

существования, приходит к необходимости вести трудовую жизнь. Таким образом, это письмо является переходом к третьей книге.

Письма параситов — самая многочисленная группа писем у Алкифрона (42)—лишены того композиционного разнообразия, которое наблюдается в двух предыдущих книгах. Все письма написаны параситами и обращены к параситам. Отсутствует здесь также и разнообразие тематических линий, присущее письмам рыбаков и земледельцев. Содержание писем составляют поэтому пересказы различных эпизодов из жизни параситов.

Именно в этой книге писем Алкифрона- в наибольшей мере сказалось влияние комедии и сюжетные заимствования у нее.

Во многих письмах этой книги действующим лицом является гетера (напр., письма 2, 5, 12-е и т. д.). По способу изложения здесь отчетливо намечаются два типа письма: письмо-новелла, т. е. законченный рассказ о каком-нибудь событии, и письмо, близкое к лирическим жанрам, содержащее описание чувств или каких-нибудь отдельных моментов из жизни параситов.

Эти противоположные типы даны уже в самом начале книги. Во 2-м письме Трехедипп рассказывает, как один из богачей попросил его пригласить гетеру. Не зная, что пославший его пользуется у гетер репутацией мелочного и скупого человека, парасит едва не поплатился за свою неосторожность: гетера едва не вылила на него горшок кипящей воды. 3-е и 13-е письма — пример писем второго типа: жалобы параситов на зависимое и безрадостное существование. «Я не могу выносить больше побоев и других издевательств пьяных гуляк, — чтоб они все подохли, — но не могу совладать со своим прожорливым брюхом!» — начинается первое из них. В обоих письмах содержится одна и та же мысль: параситы согласны покончить с жизнью, но не раньше, как после роскошного обеда. Так трагизм этих писем сменяется гротеском. «Ведь в самом деле на свадьбах должны быть для веселья и параситы, ведь без нас все не праздник, но собрание свиней, а не людей», — заканчивает Капносфрант 13-е письмо.

Описания-картины представлены наиболее ярко 19-м письмом, в котором описано пиршество у богатого афинянина в присутствии философов различных школ. Повторяется одна из тем писем рыбаков и крестьян. Интересно, что здесь характеристики философов даны более последовательно и подробно, начиная с их внешности:

«Среди них был стоик Етеокл, этот старик с бородой, нуждающийся в стрижке, грязный, с неопрятной головой, дряхлый, со лбом еще более сморщенным, чем его кошелек. Был там и Фемистагор, перипатетик, человек с виду не лишенный приятности, блистающий кудрявой бородой. Был там также и эпикуреец Зенократ, не пренебрегающий своими локонами и чванившийся длиной бороды. Был и «прославленный» (а это всеми признано) пифагореец Архибий с лицом, покрытым сильной бледностью, с кудрями, ниспадающими с макушки головы до самой груди,

183

с острой длинной бородой, с кривым носом, со сжатыми губами. Этим сжатием губ он явно намекал на пифагорейское молчание. Вдруг ворвался киник Панкратий, стремительно растолкав всех и опираясь на дубовую палку. У него была палка, в которую для крепости на месте сучков было вбито несколько медных гвоздей,и пустая сума для остатков пищи, удобно висевшая у него на поясе».

По тематическому однообразию к письмам параситов близки письма гетер — самая короткая из четырех книг (19 писем). Зато в композиционном отношении эта книга самая интересная. Здесь мы находим не только связные пары писем (напр., 8-е и 9-е: Сималион Петале и Петала Сималиону), но и письма одного и того же лица к разным людям (2-е и 18-е: Гликера Бакхиде и Гликера Менандру; 6-е и 7-е: Таида Теттале и Таида Евтидему). Это дает возможность автору в отдельных случаях полнее раскрыть характер отдельных персонажей. Так, в письме Гликеры к Бакхиде основным предметом изложения служит влюбчивость Менандра — творца новой комедии, который в римский период пользовался особенным успехом. Образ Менандра после этого вступления подробнее раскрыт в конце книги, в двух связанных письмах (18-е и 19-е: Менандр Гликере и Гликера Менандру).

Интересны также письма Бакхиды. Она благодарит юношу Гиперида за избавление ее подруги Фрины от последствий скандального процесса. Кстати, дается характеристика зависимого и жалкого образа жизни гетер: «Если, требуя денег от любовников, мы их не получаем, а вступаем в связь с дающими, и нас обвиняют в нечестии, то для нас лучше прекратить наш образ жизни, не иметь хлопот самим и не доставлять их тем, кто водит с нами знакомство».

В следующем письме к Фрине Бакхида ободряет подругу, показывая себя тонким психологом (возбудивший процесс Евфий после благополучного исхода, уверяет он, дела должен вернуться к Фрине еще более влюбленным): «Жди его назад с большими просьбами и деньгами. Но не решай дела против нас, гетер, дорогая, и, выслушивая мольбы Евфия, не делай так, чтобы казалось, что Гиперид дал плохой совет».

Трактовка любовной темы во всех письмах гетер близко соприкасается с любовной элегией. В 10-м письме интересен мотив приворотного зелья, который встречается во многих литературных жанрах.

Всем четырем книгам писем Алкифрона свойственна риторичность, которая выражается главным образом в сентенциозных концах писем и в напыщенных вступлениях. Сентенции в конце писем особенно заметны в первой и второй книгах. Например: «Лучше спокойно умереть, чем жить в зависимости от невежественного и корыстного старика» (I, 13); «Сознание правильного поступка смягчает сердце и дает силы людям не меньше, чем хорошие надежды» (I, 10); «Лучше вернуться с Босфора и Пропон

184

тиды с новыми сокровищами, чем икать с голоду на бесплодной и негостеприимной почве Аттики» (II, 1).

Из риторических вступлений особенно характерно начало одного из писем параситов: «Ты, божество, которое получило меня по жребию и владеешь мною, какое ты злое и как преследуешь меня, навсегда связав меня с бедностью!»

Существенным стилистическим элементом у Алкифрона являются пословицы и пословичные выражения, которые по праву стали предметом отдельного исследования27. Тематически круг пословиц, как отмечает автор, необыкновенно широк: пословицы, используемые Алкифроном, заимствованы из мифологии, истории, животного мира, неорганической природы, общественной жизни человека.

Эти тенденции к риторике в последующие времена (конец III в. и дальше) находят себе благодарную почву в «Письмах крестьян» Элиана, представляющем собой вариант на 2-ю книгу писем Алкифрона, который гораздо беднее по содержанию и стилю.

III. ФИЛОСТРАТ

На протяжении I—III вв. н. э. под именем Филострата известны три писателя. В результате долгих и кропотливых исследований было установлено, что собрание писем, представляющих собой любовный жанр художественной эпистолярной литературы {έπιστολαι έρωτικαί) принадлежит автору «Жизнеописания Аполлония Тианского» и «Биографий софистов» 28, называемому обычно Филостратом Вторым.

Из древних свидетельств о Филострате наиболее ценная характеристика его стиля, сочетавшего в себе изысканность и простоту (λέξις επιτηδευμένη και κεκαλλωπισμένη). Эти слова принадлежат ритору III в. н. э. Менандру, который приравнивает Филострата как мастера стиля к Платону, Ксенофонту, Диону Хрисостому.

И действительно, язык и стиль писем Филострата стал критерием для решения вопроса об авторстве29.

Какой популярностью пользовались письма Филострата, можно судить по словам византийского ученого Арефы, который упоминает Филострата —· «современника младших софистов», чьи «любовные письма капля за каплей сообщают великое наслаждение» (схолии к сочинению Лукиана «О пляске», § 63).

27 D. A. Tsirimbas. Sprichwörter und sprichwörtliche Redensarten bei den Epistolographen der 2-ten Sophistis Alkiphron und Aelian. Diss. Münich, 1936.
28 «История греческой литературы» под ред. С. И. Соболевского и др.; т. III, М., Иэд-во АН СССР, 1960, стр. 273 и сл. Подробнее об этом см.: F. H. Fоbеs. Introduction to Love letters of Philostratus. The letters of Alciphron, Aelian, Philostratus. Cambridge, 1949, p. 387 sq.
29 F. H. Fobes. Указ. соч., стр. 391—394.
185

О дальнейшей судьбе писем можно судить по большому и очень разветвленному комплексу средневековых и более поздних манускриптов, содержащих, как правило, отдельные группы писем, что дало на будущее богатый материал для критических изданий, текстологических и языковых исследований30. Наряду с этим, более старым, направлением в изучении писем Филострата, в XX в. пробуждается интерес к их чисто литературной стороне, что прежде всего требует рассмотрения их связи с другими литературными жанрами.

Если письма Алкифрона представляют собой, в основном, парафразы на комедийный жанр, то в письмах Филострата очевидна их связь с любовной александрийской элегией31. Это и определяет, в основном, их специфику.

В собрания любовных писем входят 73 письма, адресаты которых в большинстве случаев не названы вовсе. Традиционная для эпистолярных текстов начальная формула — «такой-то (пишет или обращается) к такому-то» — отсутствует. Только 18 писем имеют перед текстом пометку — имя адресата в дательном падеже. В этом случае упомянутое имя органически входит в текст письма, значительно превосходя роль обращения. Здесь наблюдается интересная закономерность. Объем безымянных писем довольно разнообразен и, если не считать нескольких случаев, когда он колеблется от 1 до 5 строк, позволяет автору пуститься в более или менее пространные рассуждения. Все 18 именных писем, за исключением большого письма к Юлии Августе (73-е письмо) представляют собой чрезвычайно короткие записки, от неполной строки до 9 строк (по стереотипному изданию).

В тематическом отношении письма Филострата чрезвычайно ограниченны. За исключением нескольких писем, посвященных вопросам стиля (напр., письма 67, 68, 71, 73), цель Филострата сводится к тому, чтобы воспеть красоту женщины, любовь, привлекательность юношей. Эта единая тема находит у Филострата бесконечные варианты для выражения. В трех письмах к трактирщице (письма 32, 33, 60) мы находим живописный портрет, где легко подбирается круг постоянных эпитетов и сравнений: «нежный румянец ярче вина», «хитон из легкого белого полотна», «губы, словно обрызганные кровью роз», «родники очей», «руки, превращающие стекло в серебро и золото». Часто обращение к красавице служит для Филострата лишь предлогом, чтобы выразить свое отношение к какому-нибудь жизненному явлению. В этом отношении очень показательны письма, начинающиеся прямо с наставительных сентенций: «Если тебе нужны деньги, то я беден, если же нужна любовь, то я богат» (23-е письмо) или: «Прекрас

30 Подробную библиографию см.: F. H. Fobes. Указ. соч., стр. 409—411.
31 Важнейшие работы: М. Heinemann. Epistulae Amatoriae quomodo cohaerent cum Elegiis Alexandrinist 1909; A. A. D а y. The Origins of Latin Love-Elegy. Oxford, 1938.
186

ной женщине следует выбирать любимого человека по его нраву, а не по его роду» (там же). В нескольких письмах содержатся наставления женщинам, чрезмерно прибегающим к косметике. Филострат отрицает все в этом отношении, что искажает естественный облик человека: «Женщина, которая прибегает к притираниям, чтобы казаться красивой, хочет восполнить то, чего у нее от природы нет» (22-е письмо). В этих «искусственных добавках» и «обманчивых ухищрениях», по мнению Филострата, не нуждается истинно красивая женщина.

Одна из наиболее интересных и привлекательных сторон в письмах — мифологические образы, обильно рассеянные всюду. Иногда экскурс в мифологию занимает до половины эпистолярного текста и таким образом превращается в самоцель данного письма. Так, в коротком письме гетере мы находим следующую композицию: «Даная приняла в подарок золото, Леда — птицу, Европа — быка, Антиопа — дары гор, Амимона — дары моря <...> прими же и ты мой дар...»

К интересным мифологическим сравнениям можно отнести также начало письма к трактирщице: «Все в тебе восхищает меня: и твой льняной хитон, подобный одежде Исиды, и твоя харчевня — храм Афродиты, и кубки—подобные очам Геры» (60-е письмо). Следует отметить, что, кроме обычного канона греческих богов, в трех письмах упомянут Адонис (письма 1, 3, 38), что служит лишним доказательством связи Филострата с эллинистической поэзией.

Короткие письма к Филемону, Ктесидему, Плестеретиану и заключительное большое письмо к Юлии Августе важны для характеристики литературных взглядов Филосграта и его отношения к современной ему софистике.

Утверждая право на существование любовной поэзии, Филострат выступает сторонником простого, ясного, понятного всем стиля, идеалом которого для него служит некий поэт Цельс, «отдавший жизнь свою песням, как настоящие цикады» (71-е письмо).

Но наиболее важным и интересным в этой группе писем является апология софистики, которую Филострат подробно обосновывает в письме к Юлии Домне — жене императора Септимия Севера, известной покровительнице литературных кругов того времени. Ссылаясь на авторитет Платона, который-де не был врагом софистов, Филострат перечисляет заслуги знаменитых софистов древности — Горгия, Гиппия, Продика, Протагора, советуя таким образом своим современникам не бояться использовать достижения ораторского искусства древности. Однако в отрывке неизвестного теоретического сочинения, говоря об эпистолярном стиле, Филострат выступает против излишеств аттикизма, утверждая, что «,. .речь в письме должна казаться и более аттической, чем обычная, строить ее надо просто, не лишая вместе с тем приятности» (Hercher, р. 15) (см. выше, стр. 19).

187

Сам Филострат постоянно пользуется этими правилами, принося в жертву им и формы аттического диалекта, и ритм, и благозвучность языка. В качестве примеров можно указать замену аттической формы имени Аполлона (7-е письмо) или замену аттических глагольных форм (письма 29, 36, 59).

Итак, мы наблюдаем в письмах Филострата заметное вырождение эпистолярной формы, которое однако не препятствует разнообразию освещения единой темы. В эпистолярную литературу «второй софистики» проникает еще один жанр — элегия и эпиграмма.

IV. АРИСТЭНЕТ

Сборник фиктивных писем, который в настоящее время по традиции называют «письмами Аристэнета», впервые был опубликован на основании единственной их рукописи (Codex Vindobonensis, № 310) французским ученым Ж. Мерсье в 1595 г. По эпистолярному обращению в первом письме — «Аристэнет Филокалу» — было условно названо имя автора 32.

В истории античного мира имя Аристэнета встречается несколько раз, и в данном случае наиболее интересно сообщение Филострата о софисте Аристэнете, происходившем из Византии, время жизни которого приходится на вторую половину II в. н. э. («Жизнеописания софистов», II, 2). Существует небезосновательная гипотеза33, что этот Аристэнет тождествен с упоминаемым в латинских надписях «великим оратором»,—Гаем Саллием Аристэнетом (CIL, VI, 1511, 1512), получившим доступ в римский сенат.

Возможно, что он также стал прототипом для сатирических образов Лукиана: софиста — «худшего из философов», «угрюмого, взъерошенного, длиннобородого», «пустозвона, который учит юношу недобрым вещам» (Диалоги гетер, гл. 10) и утонченного богача, стремящегося к ученому обществу философов (Пир, гл. I, 10). Интересно, что во втором случае, в «Пире», Лукианом введен эпизод, связанный с письмом, которое начинается «Гетемоклфилософ — Аристэнету», что напоминает традиции всей эпистолярной литературы — использование знаменитых имен в качестве мнимых авторов или адресатов писем 34.

Следовательно, условно приводимое имя автора данного сборника могло быть подобной рецепцией, восходящей к далекому прошлому. Как было доказано, «письма Аристэнета» относятся

32 Это обращение из-за плохой его сохранности в рукописи некоторые издания пропускают у как, напр., Hercher, р. 133.
33 См. статью Дессау (Hermes, Bd. XXV, 158).
34 Достаточно указать, напр., письма Менандра и Г ликеры у Алкифрона, да и в самих «письмах» Аристэнета эта традиция представлена в письмах «Алкифрон Лукиану» (I, 5) и «Лукиан Алкифрону» (I, 22).
188

к V в. н. э.35, т. е. от времени создания писем Алкифрона и Филострата они отделены двумя сотнями лет.

V в. был последним веком существования языческого мира, когда античная наука и литература еще теплились в общепризнанном своем центре — в Афинах. Несмотря на глубокий упадок, который наступил и неизменно прогрессировал после «возрождения» при Антонинах, несмотря на потрясения, причиненные Греции вторжением Алариха и Стилихона, в Афинах сохранялись богатые представители древних родов эвпатридов и процветало ученое меценатство.

В эту эпоху заката античности как тенденция противопоставить надвигающимся катастрофам идеальный образ Эллады и могла возникнуть литература эстетствующая, пренебрегающая страшной действительностью, уводящая от размышлений на злободневные темы. И как памятник такой именно литературы «письма Аристэнета» и заслуживают рассмотрения.

Содержание их восходит в основном к трем источникам:

1) к древней аттической комедии; 2) к александрийской поэзии; 3) к формам, предшествующим роману, к новеллам, как, например, «Милетские рассказы».

Язык и стиль Аристэнета находятся в непосредственной зависимости от тех писателей классического периода, за которыми сохранилась репутация лучших стилистов древности: Платона, Ксенофонта, Демосфена, Эсхина. Заметно также влияние и поздних авторов: Лукиана и романистов — Ксенофонта Эфесского, Лонга, Гелиодора, Ахилла Татия.

Сборник состоит из двух книг, из которых в первую входят 28, а во вторую 23 отдельных эпизода, не объединенных никакой сюжетной последовательностью.

Несмотря на то, что каждому эпизоду предпослано традиционное эпистолярное обращение, письмами в собственном смысле слова можно назвать далеко не все, входящие в сборник.

К подлинно эпистолярной группе можно отнести следующие эпизоды первой книги: обращение гетеры к подруге (Калликойта Мейракиофиле; I, 18), письмо к гетере от ее возлюбленного (Аристомен Мирониде; I, 21), письмо актрисы подруге (Эвфрония Телксиное; I, 19), излияния влюбленного юноши (Ксенопит Дамарету; I, 17).

Письма второй книги отличаются более разнообразным содержанием: юноша просит гетеру не отвергать его товарища (Элиан Калике; II, 1); замужняя женщина жалуется на несчастливый брак (Гликера Филине; II, 3); влюбленный юноша упрекает соперника (II, 6) 36; юноша прощает изменившую ему возлюбленную (Дионисиодор Ампелиде; II, 3); гетеры пытаются соблазнить не

35 «Aristaeneti Epistolae ed Boissonade». Paris, 7822, p. 581.
36 Обращение не сохранилось.
189

приступных юношей (Хелидония Филониду; II, 13 и Миртала Памфилу; II, 16); женщина, влюбленная в раба своей подруги, пишет женщине, влюбленной в ее мужа, и предлагает замысловатый план свиданий (Хрисида Миррине; II, 15).

Из перечисленных писем только 17-е и 21-е письма первой книги и четыре письма (6, 9, 13, 16) второй представляются такими, где эпистолярная форма продиктована необходимостью, где данную тему только и можно было выразить в виде писем. Остальные можно определить как половину диалога из комедии37. Таким образом, мы видим, что уже в собственно эпистолярной части сборника Аристэнета находится группа, служащая переходом к тому, что выходит за рамки собственно эпистолярной литературы. Именно эта группа писем по своему происхождению наиболее тесно связана с комедией. Здесь в наиболее полном виде раскрывается искусство «этопеи». Как наиболее яркий пример изображения характера действующего лица в форме письма можно привести 9-е письмо второй книги:

Дионисиодор Ампелиде.

«Ты, может быть, подумаешь, что я страшно огорчен тем, что ты покинула меня; меня, который в тебя так влюблен. Клянусь лицом твоим, что для меня это — небольшое зло по сравнению с более серьезным несчастьем, раз ты очень легко и просто нарушила столь важную клятву. Но от себя я пожелаю, чтобы боги, которыми ты клялась, не мстили тебе, раз ты не любишь того, кто стремится к тебе и не умеешь сдерживать того, что клятвенно обещала. Но боюсь я (все-таки скажу это, хотя я и не хотел бы), что боги как-то воздадут тебе за это. И это будет для меня горше, чем лишиться твоей любви. Для меня это несчастье, но тебя я не порицаю. Поэтому я не перестану умолять Дике, любимая, чтобы тебя никогда не постигла заслуженная кара. Но пусть, даже если ты неправа, тебе всегда сопутствует снисхождение, ведь оно больше подходит к твоему возрасту. А мне невыносимо и любовь мою нести и тебя видеть претерпевшей что-либо плохое. Будь здорова. Даже если ты и плохо поступаешь, да простят тебе боги. Клянусь Зевсом, кто в обиде написал бы более кротко?»

Группу, промежуточную между письмами и новеллами, составляют рассказы лирического характера в форме монологов. Таких эпизодов в сборнике гораздо больше, чем собственно писем. Наиболее интересное явление в этой группе — повествования, в которых само содержание исключает форму письма, как, например,

14-й эпизод первой книги, где гетера обращается к нескольким юношам, предлагая им песнями завоевать ее благосклонность. В некоторых рассказах для того чтобы оправдать эпистолярную форму, можно наблюдать особый прием, как бы развернутое за-

57 Можно сослаться здесь на остроумное замечание Б. В. Варнеке, что письмо 16 во второй книге есть перифраза на 12 диалог гетер Лукиана (ЖМНП, 1905t ч. 361, стр. 409—422).
190

главие, которое следует непосредственно за эпистолярным обращением. Так, 19-й эпизод второй книги начинается фразой: «Посмотри Зевса ради, как пустая женщина сделала раба своим любовником». И затем следует небольшая новелла, к которой форма письма не имеет отношения.

И наконец, небольшую, но заметную по качественным отличиям группу представляют собой новеллы, к которым можно отнести 7 эпизодов в первой книге и 4 во второй.

Наиболее замечательный из них — история любви Аконтия и Кидиппы (I, 10), эллинистический прототип которой сохранился в «Пр ичинах» Каллимаха. Прекрасный юноша с острова Кеоса, Аконтий, влюбился в живущую на острове Наксосе красавицу — Кидиппу, которая в храме Артемиды дала клятву выйти за него замуж. Но отец Кидиппы, не зная о клятве, хотел выдать ее за другого человека. Тогда за Аконтия вступилась сама Артемида. Как только начинались свадебные приготовления, она насылала на Кидиппу болезнь; так повторялось три раза. И отец Кидиппы отправился в Дельфы, чтобы вопросить оракула. Аполлон открыл ему тайну внезапной болезни дочери и посоветовал не препятствовать ей в исполнении ее клятвы. Отец послушался оракула, и счастливая свадьба состоялась.

У эллинистического поэта рассказ этот вставлен в небольшую дидактико-антикварную поэму, где излагаются местные предания острова Кеоса, легенды, связанные с основанием городов и возникновением старинных аристократических родов, к которым относится и род Аконтиадов. От поэмы Каллимаха сохранилась лишь вторая половина (75 стихов), но и это дает достаточное представление о ее художественной специфике. Мы видим здесь характерное для автора эпохи эллинизма стремление к изысканному описанию мелких деталей, порой даже не имеющих значения для главных событий поэмы. Подробно поэт рассказывает о приготовлениях к свадьбе, подробно излагает ответ оракула, нагромождает мифологические сравнения при упоминании о первой брачной ночи.

Несмотря на то, что ряд дословных совпадений у Каллимаха и позднего автора не оставляют сомнений в зависимости второго от первого, новеллу Аристэнета нельзя рассматривать как простой парафраз на более ранний жанр. События в новелле разверты-^ ваются динамично, и в центре их — интрига. Юноша прибегает к хитрой уловке. Он пишет текст клятвы на яблоке и подбрасывает девушке в храме Артемиды. Девушка, по просьбе няни, читает вслух надпись и таким образом бессознательно приносит Артемиде вынужденную клятву.

Место действия у Аристэнета не названо.

Автор новеллы, хотя и вводит некоторые бытовые детали, главное внимание обращает на душевное состояние героев, особенно Аконтия. Этому посвящена основная и самая интересная часть рассказа, и в ней использованы весьма разнообразные художест-

191

венные приемы — и в описании внешности мучимого любовью юноши, и его поведении с окружающими, и его собственные излияния в одиночестве, на лоне природы:

«Ночи юноше приносили не сон, а одни только слезы: ведь стыдясь плакать днем, он сберегал слезы для ночей. Члены у него ослабели, он посерел и выглядел страшно, словно безжизненный. Он был так бледен, что боялся показаться на глаза отцу и, чтобы избежать его, под любым предлогом уходил в поле. Поэтому более остроумные из его сверстников прозвали его Лаэртом, полагая, что их товарищ стал земледельцем. Но Аконтию не было дела ни до виноградника, ни до мотыги; он только и знал, что сидел под вязом или дубом и говорил: «Если бы, деревья, был у вас разум и голос, чтобы вы говорили: «Прекрасная Кидиппа!» Если бы на листьях у вас было столько букв, сколько нужно, чтобы назвать Кидиппу прекрасной! Кидиппа! Я называю тебя сразу и прекрасной и давшей благую клятву, и пусть Артемида не поднимет на тебя и не пошлет карающую стрелу! Пусть крышка колчана ее будет всегда закрыта! О, я, несчастный! Зачем я вселил в тебя этот страх? Ведь говорят, что богиня жестоко наказывает за всякие проступки, но особенно страшно мстит не исполнившим клятву. Если бы ты соблюла клятву, как я только что молился, если бы это было так! А если ты не исполнишь — страшно сказать — пусть Артемида будет к тебе милостивой. Ведь следует наказать не тебя, а того, кто дал тебе повод для ложной клятвы. Как только я почувствую, что написанное мною тяготит тебя, я отторгну мою душу от твоих чар и кровь моя будет для меня тем же, что и нечаянно пролитая вода. Милые деревья! Жилища сладкозвучных птиц! Неужели вы не знаете такой любви? Ведь влюблен же, например, кипарис в сосну или другое дерево в еще какое-то? Нет, клянусь Зевсом, не верю! Вы не только потеряли бы листья, и страсть лишила бы вас пышного убранства, нет, страсть, словно огонь, проникла бы до вашего ствола и корней!»

Правда, отдельные элементы приведенного описания можно встретить и в классическую эпоху (напрашивается сравнение изображения внешности Аконтия с одой Сапфо «Мнится мне, лишь тот божеству подобен»), но сложная психологическая характеристика и глубокое проникновение во внутренний мир изображаемого человека присущи лишь поздней греческой литературе, в частности, греческому роману.

Таким образом, мы наблюдаем в сборнике Аристэнета три обособленные жанровые группы, которые показывают зарождение новеллы на основе эпистолярной художественной литературы, новеллы, которая получает большое распространение в средневековой литературе Востока и Запада.

Подготовлено по изданию:

Античная эпистолография: очерки / АН СССР. Институт мировой литературы им. А. М. Горького. - М. : Наука, 1967. - 285 с.



Rambler's Top100