Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
318

Алкивиад, процесс гермокопидов и Сицилийская экспедиция

Никиев мир не мог быть прочен. Он был «гнилым миром». Не говоря уже о том, что он не решил окончательно вопроса о первенстве Афин или Спарты, не устранил одной из основных причин вражды — того дуализма, который существовал в Греции, — им прежде всего недовольны были союзники Спарты, особенно Коринф и Фивы; они отказались признать этот мир. Около того времени окончился срок договора между Спартой и Аргосом, и Аргос теперь занял враждебное положение по отношению к Спар-

319

те. Он стал во главе недовольных в Пелопоннесе. Далее, условия мира не были в точности выполнены. Афиняне, по настоянию Никия, выдали, правда, пленников, взятых на Сфактерии, и даже заключили со Спартой союз на пятьдесят лет; но Амфиполь не был им сдан; фракийские города отказались подчиниться. В свою очередь и афиняне по-прежнему удерживали за собой Пилос и Киферу. Вскоре власть в Спарте перешла к новым эфорам, стоявшим за войну, смотревшим на Никиев мир как на унижение их государства. И вот Спарта, чтобы выйти из своего изолированного положения в Пелопоннесе, заключает союз с Фивами, а это возбуждает еще большее неудовольствие и подозрение в Афинах.
Такое положение дел не могло не отразиться на афинских партиях: должны были выдвинуться те, кто был за войну со Спартой. Тут перед нами выступает замечательная личность — Алкивиад65.
В нем наиболее резко выразился индивидуализм, свойственный эпохе. Алкивиад — чрезвычайно яркий представитель того времени, когда человек провозглашен был «мерой всех вещей». Эгоизм возведен был тогда как бы в систему, в теорию. «Развилось», говоря словами одного из новейших историков66, «крайне индивидуалистическое воззрение на мир и на жизнь, которое доходило нередко до полного отрицания права и государства и объявляло интерес абсолютным мерилом всякого действия и поведения. Это была эпоха индивидуалистического естественного права, которое при удовлетворении эгоизма не знает никакого другого предела, кроме размеров собственной силы... По этой догматике эгоизма право всегда на стороне того, у кого в руках сила; оно тождественно с правом сильного». Все, казалось, было дано Алкивиаду: и богатство, и знатность, и красота, и необыкновенные дарова-

65 Кроме Фукидида, см. об Алкивиаде у Плутарха, Ксенофонта, в некоторых диалогах Платона. См.: Hertzberg С. F. Alkibiades, der Staatsmann und Feldherr. Halle, 1853.
66 Р. фон Пёльмана (Пельман Р. фон. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 3-го нем. изд. под ред. М. И. Ростовцева. СПб., 1906. С. 158 [есть другой, более удачный перевод, осуществленный с 4-го нем. издания А. С. Князьковым, под ред. С. А. Жебелёва: СПб., 1910; переизд.: СПб., 1999. — Примеч. науч. ред.]).
320

ния, можно сказать — гениальность. Но велики были и его эгоизм, его честолюбие и тщеславие, жажда первенствовать, повелевать. Это личность, в которой было что-то демоническое; так обаятельно она действовала. Алкивиада можно было любить или ненавидеть; но трудно было относиться к нему равнодушно. И у него была толпа почитателей, преклонявшихся перед ним, и толпа врагов, травивших его. Вскоре после смерти Алкивиада, в IV в. создался его культ67 как культ гения, сильной личности. Алкивиад готов был сломить все на своем пути. Это — натура, которая не могла подчиниться ни законам, ни обычаям, презирала их и выше всего ставила свое «я», свою личность и свои интересы, — натура, которую еще Б. Г. Нибур назвал «тиранической». По выражению одного греческого поэта, двух Алкивиадов не вынесла бы Греция. Намекая на Алкивиада, Эсхил в Аристофановых «Лягушках» дает совет: «Не следует вскармливать молодого льва в городе, а раз вскормили, надо подчиняться его нраву». И эта богато одаренная личность, благодаря отчасти своему непомерному эгоизму, отчасти условиям времени и среды, в которой действовала, не принесла пользы и счастья Афинам; наоборот, ее влияние скорее оказалось роковым, пагубным.
Дед Алкивиада, по имени тоже Алкивиад, был сторонником знаменитого законодателя Клисфена; отец его, Клиний, некогда мужественно сражался против персов при Артемисии и пал в битве при Коронее; его мать была из рода Алкмеонидов. Оставшись малолетним ребенком после смерти отца, Алкивиад воспитывался в доме Перикла, своего родственника и опекуна. Известен рассказ о том, что однажды, видя Перикла озабоченным тем, как дать отчет афинянам, Алкивиад заметил, что лучше было бы подумать, как вовсе не давать им отчета, — рассказ, характеризующий его отношение и к закону, и к демократическому строю. Известны также рассказы об оригинальных, смелых до дерзости, своенравных выходках Алкивиада, когда он был еще мальчиком и юношей. Уже тогда он заставлял говорить о себе. В молодости Алкивиад был самым блестящим представителем афинской «золотой молодежи», львом тогдашнего общества. Понятно, что Алкивиад не мог остаться в стороне от модного, господствовавшего

67 Bruns Ι. Das literarische Porträt der Griechen. Berlin, 1896. S. 509 f.
321

в то время философского направления. Он слушал знаменитых софистов — Горгия, Протагора, Гиппия, Продика, — и те считали себя польщенными, когда видели Алкивиада среди окружавших их учеников. Но ближе всего стоял он к Сократу. Оба гения, несмотря на всю разницу в возрасте, в характере, в склонностях, как бы чувствовали взаимное влечение. Когда у Потидеи молодой Алкивиад был ранен, Сократ прикрыл его собой и спас ему жизнь; в свою очередь в битве при Делии Алкивиад охранял Сократа во время отступления. Если верить Платону, Алкивиад признавался, что он стыдится одного только Сократа. Личность великого философа, по-видимому, ему импонировала. Но влияние Сократа на Алкивиада все же оказалось в сущности мимолетным. Еще более чем философия Алкивиада увлекали победы над женщинами, слава и власть, блеск и великолепие. В особенности он много тратил на содержание коней. В Олимпии в 416 г. он пустил на состязание семь колесниц — такого числа еще никто из частных лиц не выставлял — и получил три награды: первую, вторую и четвертую. Еврипид написал стихи в честь его победы. Союзные города оказывали ему необыкновенный почет и внимание: одни предоставили ему роскошные палатки, другие доставляли вино и припасы для его богатых пиров, третьи — скот и корм для лошадей. Вообще Алкивиад выступал здесь, в Олимпии, по-царски. Понятно, как мало подходила подобная личность к тогдашнему демократическому строю Афин. Непомерные траты и притязания Алкивиада давали повод подозревать его в стремлении к тирании.
Алкивиад держался демократической партии и главного соперника видел в Никии. Для него демократия была, впрочем, лишь средством для достижения цели; в сущности же, как говорил о нем один из олигархов, ему не было дела ни до олигархии, ни до демократии. У Фукидида он отзывается о демократии, как об «общепризнанном безрассудстве, о котором ничего нового и сказать нельзя». Он открыто заявлял — если верить тому же Фукидиду, — что не может любить свое государство тогда, когда терпит от него несправедливость, что он любил его лишь тогда, когда жил в нем безопасно (VIII, 48; VI, 89, 92).
В 420 г., тридцати лет с небольшим, Алкивиад был уже избран в стратеги. По тогдашним понятиям он был еще слишком молод для такой должности, и у комиков мы находим немало

322

намеков и жалоб по поводу этого, например, что «не следует государственные дела поручать мальчику», «теперь в Афинах ведут речи юноши, становящиеся выше стариков», «достигает цели не добрый и полезный гражданин, а тот, кто первый в беге», и поэт обращается к Мильтиаду и Периклу с мольбой не допускать, чтобы юноши, благодаря быстроте своих пяток, достигали стратегии. Алкивиаду для достижения его целей — власти и влияния — нужна была война, тем более, что он чувствовал себя оскорбленным Спартой, пренебрегшей им и его молодостью и ведшей переговоры в Афинах помимо него. Посредством хитрости он расстраивает новое соглашение со Спартой и добивается того, что Афины заключают союз с Аргосом, аркадским городом Мантинеей и Элидой.
Военные действия возобновились в Пелопоннесе, хотя формально «Никиев мир» еще существовал. Афиняне действовали нерешительно и ограничивались полумерами: программа Алкивиада встречала противодействие со стороны Никия. В 418 г. в сражении при Мантинее спартанский царь Агис нанес поражение противникам Спарты, в том числе и афинянам. Это была, по словам Фукидида, «величайшая между греками битва за долгое время». Она подняла престиж Спарты, загладив впечатление от их неудачи на Сфактерии. Это была вместе с тем и победа олигархии. Четверной союз — из Афин, Аргоса, Мантинеи и Элиды — стал распадаться; демократическое движение, начавшее было распространяться в Пелопоннесе, приостановлено; возобладала реакция в пользу олигархии и Спарты.
Положение в Афинах было неопределенное; ни Алкивиад, ни Никий не имели решительного перевеса, что отражалось на всем ходе дел. Постигшая афинян неудача, поражение при Мантинее побуждали искать выхода из такой неопределенности. И вот в Афинах поставлен был вопрос об остракизме, к которому прежде и прибегали в подобных случаях, но который давно уже не применялся. Казалось, что должен будет отправиться в изгнание или Никий, или Алкивиад. Но кроме них были и другие, второстепенные вожди, претендовавшие на влияние. К числу их принадлежал Гипербол. Он, собственно, и стоял во главе той партии, которая составляла опору Клеона. Он-то и был как бы преемником последнего. Это демагог такого же типа, представитель того же об-

323

щественного слоя и той же программы, предмет насмешек для комиков, подобно Клеону. Оратор Андокид утверждал, что отец Гипербола — государственный раб, а сам он — «чужой» и варвар. Но это, очевидно, неверно. По своей профессии Гипербол был фабрикантом ламп. Выдвинулся он своей деятельностью в судах, выступая как обвинитель (синегор). По-видимому, он был за войну. Комедия приписывает ему воинственные замыслы даже против Карфагена. Гипербол был против Никия, с его мирной программой, консерватизмом и умеренностью; но еще более он был против Алкивиада, который, будучи в рядах демократической партии, заслонял его, стоял ему на дороге. Он-то и настоял на остракизме. Но исход был неожиданный: Алкивиад и Никий вошли в соглашение друг с другом; их приверженцы соединили свои голоса, и изгнанию подвергся Гипербол (417 г.). В этом видели как бы профанацию остракизма; не для таких лиц изобретен был суд черепков, говорит один комик. По словам Фукидида, Гипербол, «негодный человек», изгнан был не из страха перед его могуществом и влиянием, но за свою гнусность и за то, что позорил государство (VIII, 73). Быть может, Гипербол и не был уж такой ничтожностью — недаром комики уделяют ему столько внимания; но его изгнание показало, что остракизм отжил свой век, уже не достигает цели и утратил свой смысл, что им злоупотребляют... Это был последний случай его применения. Больше к остракизму не прибегали в Афинах, хотя формально он и не был отменен.
Мы видели уже, какой жестокостью сопровождалась иногда война. Новый пример показали афиняне в 416/15 г., беспощадно расправившись с населением острова Мелоса, первоначально державшего себя нейтрально. Говоря об этом, Фукидид приводит (V, 85 sq.) интересный диалог между жителями Мелоса и афинянами. Это — столкновение слабого и сильного, правды и насилия. Жители Мелоса опираются на свою правоту и надеются, что судьба, посылаемая от Бога, не допустит, чтобы они были побеждены, ибо они благочестивы и борются против несправедливости; в ответ афиняне ссылаются на право сильнейшего как на закон природы, который не они первые установили и который будет существовать вечно. «Право более сильного» восторжествовало: после долгой осады Мелос сдался; взрослое муж-

324

ское население было казнено, женщины и дети обращены в рабство; на остров отправлены афинские поселенцы. Говорят, что афиняне так жестоко расправились с жителями Мелоса по побуждению Алкивиада...
Алкивиад жаждал войны, которая дала бы ему славу, власть. Фукидид указывает еще на один его мотив — желание поправить дела, расстроенные непомерной роскошью и тратами, превосходившими даже его средства (VI, 15).
Случай вскоре представился. В Сицилии давно уже происходили междуусобицы и борьба партий. Правда, в 424 г. на конгрессе в Геле сиракузскому патриоту Гермократу, выставившему девиз: «Сицилия для сицилийцев», удалось достичь примирения между городами, но ненадолго. Вскоре вспыхнули новые раздоры, в том числе между Эгестой и Селинунтом, на стороне которого были Сиракузы. И вот Эгеста ищет помощи у афинян, ссылаясь на давний союз между ними, на опасность со стороны Сиракуз и предлагает принять на себя расходы по экспедиции. В Афинах сначала решили убедиться, в состоянии ли Эгеста нести такие расходы. Афинские уполномоченные, посланные с этой целью туда, дались в обман и, возвратясь, подтвердили слух о богатстве жителей; при этом Эгеста внесла 60 талантов вперед в уплату флоту за первый месяц. Тогда в Афинах, по настоянию главным образом Алкивиада, решено было снарядить ту роковую Сицилийскую экспедицию (415 г.), которая явилась поворотным моментом в их истории.
Сам факт отправки экспедиции к берегам Сицилии не был чем-либо необычайным, предприятием фантастическим. Между Афинами, с одной стороны, Италией и Сицилией — с другой, как мы видели, давно уже существовали довольно тесные, частые сношения. Не говоря уже о торговле, еще в середине V в. заключен был союз между Афинами и той самой Эгестой, которая теперь обращалась за помощью; при Перикле в южной Италии основана была колония Фурии; в начале замешательств, приведших к Пелопоннесской войне, афиняне вступили в союз с Регием и Леон-тинами, а в первые годы войны не раз уже отправляли эскадры к берегам Италии и Сицилии. Таким образом, теперь дело было не столько в самой Сицилийской экспедиции, сколько в условиях, при которых она была предпринята, а главное — в ее целях, в разме-

325

pax, которые ей были приданы. Никиев мир, как упомянуто, был гнилым миром; военные действия в Пелопоннессе уже начались; можно было ожидать решительной войны в самой Элладе. Афиняне не успели даже добиться подчинения отпавших фракийских городов, в том числе Амфиполя, т. е. еще не справились с ближайшими задачами, и в это время предпринимают грандиозный поход в сравнительно далекую Сицилию. Помощь союзникам была тут только предлогом, действительная же цель и мотив этой экспедиции — покорение всего острова68. Давно уже афинянами, по выражению Плутарха, овладела «несчастная страсть к Сицилии». От этой страсти удерживал их Перикл. Теперь Алкивиад воспользовался ею. Завоевание Сицилии должно было нанести удар Спарте. Но этого мало: для Алкивиада и для многих афинян завоевание Сицилии было только ступенью, началом или «введением» к дальнейшему, еще более грандиозному предприятию. Их воображению представлялись Карфаген, Ливия; они мечтали о походе в Африку... Сицилия должна была служить опорным пунктом, откуда можно было предпринять войну с Карфагеном, приобрести господство над Ливией и над всем морем до Геракловых столбов... Молодежь в палестрах, старики в мастерских и на площадях, сидя на скамьях, чертили друг другу на земле карту острова, положение Ливии и Карфагена; описывали берега Сицилии, окружающее ее море, те гавани и места, которые лежали на обращенной к Африке стороне69.
Алкивиаду афиняне не вполне доверяли; они опасались его честолюбия. Поэтому начальниками экспедиции в качестве полномочных стратегов (стратегов-автократоров), кроме Алкивиада, избраны были еще двое: осторожный Никий и Ламах, известный как храбрый, опытный воин, с поручением помочь Эгесте восстановить город Леонтины, жители которого переселились в Сиракузы70, и вообще устроить сицилийские дела так, как сочтут наи-

68 Thuc., VI, 6.
69 Plut. Nic., 12; Alc., 17.
70 Демократы в Леонтинах задумали общий передел земли, тогда олигархи обратились к сиракузянам, с их помощью изгнали демократов, а сами переселились в Сиракузы; город Леонтины опустел, и область его была присоединена к Сиракузам.
326

более выгодным для афинян. Казалось, что если гениальность Алкивиада соединится с осторожностью Никия и с мужеством Ламаха, то успех предприятия будет тем вернее обеспечен. В действительности же избрание трех полномочных полководцев вместо одного не предвещало ничего доброго: не могло быть необходимого единства в плане и исполнении, тем более что Никий был выбран против желания; он не сочувствовал предприятию, считая его пагубным. Но именно он, желая отвратить афинян от этого предприятия, помимо воли содействовал тому, что оно приняло особенно большие размеры.
На пятый день после того как поход был решен, в народном собрании, в котором должны были обсуждаться подробности и меры относительно скорейшего снаряжения флота, Никий выступил против уже решенной экспедиции. Он доказывал, что не следует подымать войну из-за дела, не касающегося афинян, в то время когда здесь, в Элладе, многочисленные неприятели, когда мир и без того непрочен и не обеспечено то, что есть: халкидяне во Фракии не подчинены; покорность других сомнительна; безрассудно идти войной на такие народы, удержать которые в повиновении нельзя даже в случае победы, и это тогда, когда государству угрожают козни олигархов. Никий обращался к благоразумию старейших из афинян и, намекая на Алкивиада, призывал не поддаваться советам тех молодых честолюбцев, которые из-за личной выгоды и славы готовы повергнуть государство в опасность. В ответ на это Алкивиад говорил в свое оправдание, что тот блеск и роскошь, которые он проявляет, способствуют и славе государства, и доказывал, что Сицилию вовсе не так трудно завоевать: население ее представляет смесь, в нем нет единения; поход усилит могущество Афин, доставит им господство над всей Элладой; в покое государство скоро дряхлеет, в борьбе же усиливается и т. д. Тогда Никий, думая напугать афинян издержками, заявил, что если предпринимать поход, то надо предпринимать его с большими морскими и сухопутными силами, с соответствующим количеством провианта, денежных средств и пр. Но это не помогло, и результат получился обратный тому, на какой рассчитывал Никий. От Никия потребовали, чтобы он определенно сказал, сколько, по его мнению, нужно сил, и Никий, скрепя сердце, ответил, что необходимо не менее 100 триер, 5000 гоплитов, соответствующее

327

число прочего войска, легковооруженных и т. п. Все это решено было предоставить полководцам и облечь их неограниченными полномочиями. Страсть к отплытию, говорит Фукидид, овладела всеми; старшие надеялись или на покорение острова, или на то, что такие большие силы не потерпят поражения; молодежь жаждала видеть далекую страну; масса рассчитывала на жалованье и на приобретение нового могущества, благодаря которому можно будет постоянно получать жалованье. А если кто и не одобрял предприятия, то молчал, боясь показаться злонамеренным, плохим гражданином (VI, 8—26).
Флот снаряжался, шли приготовления к его отплытию, как вдруг случилось происшествие, взволновавшее город: в одну майскую ночь 415 г. изуродованы были «гермы», т. е. столбы с изображениями Гермеса, стоявшие на улицах и площадях, у входа в частные дома и в святилища71. Ночные скандалы и бесчинства подвыпившей молодежи, сопровождаемые нередко святотатством, были в Афинах довольно обычны. Но размеры этого святотатства были необычны, и народом овладела тревога: в изуродовании почти всех герм он видел дурное предзнаменование для экспедиции; он боялся небесного гнева и кары. Участников в святотатственном поступке, очевидно, было много. Притом здесь виделся какой-то организованный план, замысел; чудился заговор, направленный против демократии. Виновники не были известны; дело было загадочное, темное, и это еще усиливало беспокойство и уныние. Были лица, которые постарались еще более раздуть дело и использовать его в своих видах или в видах партии. Представился удобный случай запутать в него и Алкивиада, который многим стоял на дороге, и таким образом устранить его.
В числе главных действующих лиц, с особенной энергией принявшихся за это дело изуродователей герм, гермокопидов, мы встречаем, во-первых, Писандра, в то время бывшего ярым демократом или, по крайней мере, носившего его личину, — которого комики первоначально преследовали своими насмешками и называли то погонщиком ослов, то «большим ахарнским ослом», — а вскоре затем ставшего ревностным олигархом, одним из дея-

71 Главные источники — Фукидид (VI, 27 sq.) и Андокид (речь о мистериях).
328

тельнейших участников переворота 411 г.72; затем мы видим таких демагогов, как сторонник Клеона, Клеоним, не раз мимоходом осмеиваемый Аристофаном, Андрокл, искренний демократ и заклятый враг Алкивиада73, и др. Они стараются еще более возбудить в народе подозрительность и беспокойство. Созвано было народное собрание и, по предложению Писандра, назначена была премия в 10 000 драхм тому, кто первый укажет виновных74. Постановлено было, что каждый, будь он гражданин, «чужой», метек, или даже раб, если знает о каком-либо ином кощунстве, может доносить безнаказанно, хотя бы и сам был участником. Дело, таким образом, расширялось; речь уже шла не только о гермокопидах, но и о других случаях святотатства. Совету75 предоставлены были особые полномочия, и им избрана следственная комиссия с Писандром во главе. Начались доносы и толки о том, что в городе есть люди, подвергающие насмешкам и профанации религию, элевсинские мистерии и т. п. Тут у многих на устах было имя Алкивиада, который известен был своими выходками, полным пренебрежением к обычаям и святыням; казалось, он на все был способен и для него ничего не было святого.
И вот, когда флот был готов уже к отплытию, в народном собрании, в котором полководцы должны были получить свои последние инструкции, некто Пифоник выступил с заявлением, что Алкивиад в одном частном доме устраивал пародию на мистерии, и в доказательство представил в качестве свидетеля раба, который видел это. Алкивиад готов был дать ответ на суде; но тщетно требовал он немедленного суда: враги Алкивиада опасались решения в его пользу, так как на его стороне было войско и так как только ради него аргосцы и мантинейцы приняли участие в экспедиции. Кроме того, они надеялись в отсутствие Алкивиада собрать новый материал для его обвинения. При помощи недальновидных друзей Алкивиада они добились того, что процесс был отложен до его

72 О котором — дальше.
73 Busolt G. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1287 f., 1292 f.
74 Затем, по предложению Клеонима, объявлена была и другая премия в 1000 драхм за второе донесение.
75 Может быть, новому, раньше срока вступившему в должность. См.: Busolt G. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1292; Keil B. Athens Amtsjahre und Kalenderjahre im 5. Jahrhundert // Hermes. Bd. XXIX. 1894.
329

возвращения: Алкивиад отправлялся во главе экспедиции, под тяжестью не опровергнутого обвинения, как подсудимый...
Провожаемый населением со смешанным чувством надежды и тоски, флот отплыл из Пирея. У Керкиры присоединились союзники. Это была целая армада, по словам Фукидида (VI, 31) — «самое дорогое и великолепное снаряжение из всех, бывших до тех пор». Флот состоял из 134 триер, из которых афинских было 60 военных кораблей, 40 транспортных, остальные — союзные. Кроме того, имелось 130 транспортных судов с запасами хлеба и вообще провианта, с каменщиками, плотниками, с материалом и орудиями, необходимыми для осады. Многочисленные купеческие суда в торговых целях следовали за флотом. Экипажа было около 25 000 человек; войско состояло из 5100 тяжеловооруженных гоплитов, из которых афинян было 2200, из 1300 легковооруженных, стрелков, пращников и т. п. Но не столько численностью отличался этот флот и войско, сколько великолепием: государство и частные лица не щадили средств на их снаряжение. Моряки получали жалованье по одной драхме в день. Триерархи платили гребцам добавочные, снабдили корабли дорогой отделкой и старались превзойти друг друга: каждый старался, чтобы его корабль был лучше и быстроходнее. Если сосчитать государственные расходы и издержки частных лиц, помимо запасов, говорит Фукидид, то оказалось бы, что вывезено из государства множество талантов. По приблизительному подсчету76, содержание 100 триер обходилось в эту экспедицию в 100 талантов в месяц.
В Сицилии не верили, что поход в таких размерах предпринят с целью лишь помочь Эгесте, и опасались завоевательных планов со стороны афинян. Таким образом, экспедиция встречена была почти общим недоверием. Во главе ее стояло три полководца, между которыми не было согласия. Каждый из них имел свой план действий: Никий желал ограничиться помощью Эгесте, Ламах настаивал идти прямо на Сиракузы, а Алкивиад думал сначала прочно утвердиться на острове, соединиться с сицилийскими городами и тогда идти на Сиракузы. Его мнение взяло верх. Афиняне заняли уже Катану, как вдруг прибыл государственный корабль Саламиния за Алкивиадом: его требовали на суд в Афины.

76 Busolt G. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1287 f., 1298.
330

Там, после отплытия флота, по-прежнему производилось следствие о профанации мистерий и изуродовании герм... Во главе дел, в отсутствие Никия и Алкивиада, стояли, в сущности, Писандр и Андрокл. Вновь появились доносы. Афиняне принимали их на веру, говорит Фукидид (VI, 53), и по оговору дурных людей хватали и заключали честных граждан в оковы. Некто Диоклид показал, например, что он, отправляясь ночью в Лаврийские рудники за работавшим там рабом, при лунном свете видел, как толпа людей — человек 300 — спустилась к театру и разделилась на группы и что это и были те, кто изуродовал гермы. Он назвал более сорока лиц, в том числе даже двух членов Совета. Диоклида приветствовали как спасителя, наградили венком, обедом в Пританее. Но затем оказалось, что это — ложный донос, что ночь, в которую было совершено преступление, была даже не лунная. Диоклид за ложный донос был казнен. После его показания еще большая тревога овладела народом, который ко всему относился подозрительно. Однажды, под влиянием слухов о приближении беотийцев и спартанцев, афиняне провели всю ночь вооруженные. Их пугал призрак тирании, и демос сам становился подозрительным тираном. Рабов подвергали пытке, чтобы вынудить у них показания. Едва не было принято предложение Писандра — вопреки закону применить пытки по отношению даже к гражданам. Многие, особенно из оговоренных лиц, бежали из Афин. Под влиянием доносов и арестов распространилась паника; доходило до того, что когда глашатай созывал Совет на заседание, то граждане опрометью покидали площадь, боясь быть арестованными. Никто не считал себя в безопасности. Положение оговоренных и задержанных было тяжкое: их аресту не предвиделось конца, и на спасение не было надежды. Тогда, чтобы положить конец этому, один из арестованных, Андокид, уступая просьбам товарищей по заточению, дал показание, неизвестно в точности, насколько истинное, не пролившее полного света, но в общем удовлетворившее и успокоившее афинян, которые с радостью, ухватились за него. По словам Андокида, изуродование герм было делом олигархической гетерии, во главе которой стоял некий Эвфилет. Заговорщики рассчитывали и на соучастие Андокида, но он не сочувствовал этому делу и притом в ночь преступления был болен, в постели; вот почему и та герма, которая стояла у его дома, осталась целой. Из

331

указанных Андокидом лиц схваченные были казнены, а бежавшие приговорены заочно к смерти и головы их оценены.
Дело о гермокопидах кончилось, но дело о мистериях продолжалось. Против Алкивиада были добыты новые показания, и сын Кимона, Фессал, выступил в народном собрании с формальным обвинением (исангелией)77 его в том, что он, Алкивиад, совершил преступление по отношению к богиням — Деметре и Коре (Персефоне), представляя в своем доме вместе с товарищами мистерии, вопреки законам и установлениям Эвмолпидов, Кериков78 и элевсинских жрецов. По побуждению врагов Алкивиада, главным образом Андрокла, исангелия была принята, Алкивиад отрешен от должности стратега и призван к суду. За ним была отправлена Саламиния. Он, как известно, сначала как бы подчинился призыву, но дорогой бежал. Вместе с некоторыми своими товарищами он заочно был приговорен к казни, имущество его было конфисковано, Эвмолпиды и Керики предали его проклятию и приговор над ним был начертан на каменном столбе.
Таков был исход процесса гермокопидов и связанного с ним дела о мистериях. По поводу изуродования герм Фукидид замечает, что ни тогда, ни впоследствии никто не мог сказать ничего ясного, определенного относительно совершивших это дело (VI, 60). И слова его остаются в силе и теперь: дело так и осталось в сущности темным, загадочным79. Не важны действительные виновники, но важны и в высшей степени характерны его непосред-

77 Текст у Плутарха, в биографии Алкивиада (22).
78 Глашатай при элевсинских празднествах был из рода Кериков.
79 Одни видели тут интригу коринфян, желавших расстроить экспедицию, угрожавшую их колонии, Сиракузам; другие усматривали здесь интриги олигархов, третьи — демократов; высказывалось предположение, что заговорщики, враги демократии, хотели связать себя совершенным сообща святотатственным преступлением и этим как бы обязать себя, дать друг другу ручательство, залог верности (Weil Η. Les Hermocopides et le peuple d'Athenes // Weil H. Etudes sur l'antiquite grecque. Paris, 1900). А Эд. Мейер удивляется, как можно искать в этом святотатстве какой-либо политический замысел или план государственного переворота. Это, по его мнению, «мальчишеская выходка», которая могла быть предметом уголовного процесса, но на которую при других обстоятельствах и ином настроении не обратили бы внимания (Meyer Ed. Geschichte des Altertums. Bd. IV. S. 503, 506).
332

ственные последствия — то настроение, которое вызвано было им в Афинах, то, как его использовали вожди партий, и конечный результат — бегство Алкивиада.
Но кто был повинен в устранении Алкивиада и кто использовал процесс гермокопидов, олигархи или демократы? Полагали раньше, что — олигархи80; теперь видят здесь интригу демократов81. Действительно, жертвой доносов были большей частью олигархи, а главные руководители процесса принадлежали, как мы видели, к демократической партии. Но среди них были такие подозрительные демократы, как Писандр, вскоре перешедший в лагерь олигархов, или Харикл, деятельный член следственной комиссии, а впоследствии крайний олигарх и один из Тридцати тиранов. Наконец, обвинителем Алкивиада явился аристократ — Кимонов сын Фессал. Таким образом, есть основание думать, что заодно с демократами тут действовали и некоторые тайные или явные олигархи и аристократы: для них Алкивиад был ненавистен и стоял им на дороге так же, как и истым демагогам. Характерно и то, что афинская демократия явилась такой ревностной защитницей святынь, что обвинение против Алкивиада касалось религии, которая в те времена тесно связана была с государством, и что действующими лицами мы видим тут не только демагогов, но и Эвмолпидов, Кериков, или Глашатаев, и элевсинских жрецов.
Как бы то ни было, но последствия дела гермокопидов были тяжелые для Афин: они способствовали гибельному исходу Сицилийской экспедиции и падению афинского могущества. Афиняне оттолкнули от себя такую личность, как Алкивиад, который, пылая местью, отправился теперь к их врагам — в Спарту. В ответ на заочный смертный приговор, произнесенный над ним, Алкивиад жаждал показать афинянам, что «он еще жив».
В связи с делом гермокопидов находится и одна ограничительная мера того времени: по предложению Сиракосия, запрещено было поименно осмеивать в комедии, быть может, чтобы не возобновлять в памяти процесса гермокопидов и не выводить прикосновенных к нему лиц. И вот когда еще так свежи были впечатления от

80 Например, см.: Götz W. Der Hermocopidenprozess. Leipzig, 1876.
81 Gilbert W. Beiträge... S. 253 f.; Meyer Ed. Geschichte des Altertums. Bd. IV. S. 507; Busolt G. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1293.
333

этого процесса и афинский флот находился в Сицилии, Аристофан пишет свою самую фантастическую пьесу — «Птицы» (414 г.), где нет прямых указаний на все, только что пережитое Афинами, но где мы все-таки находим и косвенные политические намеки, и некоторые черты исторической действительности. Псефизма Сиракосия недолго, впрочем, оставалась в силе.
В 415 г. афиняне не успели предпринять в Сицилии что-либо решительное; лишь весной 414 г. приступили они к осаде Сиракуз. Они взяли возвышенность Эпиполы, находившуюся к западу от города, стали отсюда возводить стены по направлению к морю, чтобы совершенно окружить и отрезать Сиракузы, и уже почти достигли своей цели, как вдруг явился из Спарты на помощь сиракузянам Гилипп и дал делу совсем иной оборот. Эпиполы были им взяты, укрепленная линия афинян прервана, Сиракузы избавлены от опасности быть совершенно отрезанными. Афиняне сами очутились теперь, скорее, в положении осажденных, а тут приближалась зима. Никий, оставшийся единственным начальником афинского войска после того, как еще раньше у Сиракуз пал Ламах, сообщает в Афины об истинном положении дел, ввиду которого необходимо или отозвать обратно экспедицию, или снарядить еще вторую, с неменьшим числом кораблей и войска, чем первая, с соответствующими денежными средствами, а его, больного, просит заменить кем-либо другим. По получении этих известий в Афинах решено было экспедиции не отзывать, осаду Сиракуз продолжать и в подкрепление Никию послать новый флот и войско под начальством Демосфена. Эта вторая экспедиция мало чем уступала первой: она состояла из 73 триер (из которых афинских было более 50), с 5000 гоплитов и многочисленным отрядом легковооруженных, пращников, стрелков из лука. Общее число участников в ней доходило до 20 000, из которых афинских граждан было не менее 3000. И за этим флотом следовало большое число различных судов с провиантом и пр.
Мир между Афинами и Спартой был уже формально нарушен, и когда снаряжалась вторая афинская экспедиция в Сицилию, спартанцы, под предводительством царя Агиса, вместо того чтобы вторгаться в Аттику на короткое время, по совету Алкивиада, заняли в ней Декелею, укрепили ее и поставили там гарнизон (413 г.). Декелея находилась на южном склоне хребта Парнета, на полпути из

334

Афин к беотийской границе. Она служила для спартанцев удобным наблюдательным пунктом, откуда они могли вести войну, делая набеги и держа страну в блокаде82. Афиняне несли большие потери. Обработка земли сделалась очень затруднительной, за исключением ближайших окрестностей города и наиболее отдаленных частей страны. Скот погиб. Большая часть оливковых деревьев была вырублена. Целые полосы прежде возделанной земли превращались в пустыри. Занятие спартанцами Декелеи отразилось и на промышленности. Около 20 000 рабов, преимущественно ремесленников, перебежало к неприятелю. Многие жители Аттики спасались в город. Но и сами Афины находились как бы в осадном положении. День и ночь приходилось сторожить городские стены. Прямое сообщение сухим путем со многими пунктами было прервано. Доставка жизненных припасов с Эвбеи, производившаяся прежде кратчайшей дорогой по суше, через Декелею, теперь шла морем вокруг Суния и стоила дорого. Между тем Афины нуждались в привозе всяких припасов. Уменьшились многие заработки, а также число судебных дел, следовательно, и плата судьям. Афиняне лишились аренды с Лаврийских рудников, так как пришлось приостановить разработку этих рудников ввиду близости неприятеля.
Под конец Сицилийской экспедиции афиняне крайне нуждались в денежных средствах. По мере того как война расширялась, увеличивались расходы, а доходы уменьшались. Казна была истощена, кроме резервного фонда в 1000 талантов, считавшегося до известной степени неприкосновенным. Прибегнуть к усиленному прямому обложению, к эйсфоре, было невозможно, так как многие из состоятельных лиц и без того были частью разорены, частью чрезмерно обременены разными повинностями, литургиями. Увеличить еще более форос с союзников тоже в тот момент представлялось затруднительным. И вот в финансовой системе Афин произведена была перемена (413 г.)83: форос был отменен и за-

82 Thuc., VII, 27-28. Ср.: Busoll С. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1401-1402.
83 Еще раньше введена была должность пористов, на обязанности которых сначала лежало разыскание и взимание недоимок, а потом — изыскание денежных средств для покрытия расходов. См.: Busolt G. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1405.
335

менен «двадцатиной», косвенным налогом или пошлиной, которая взималась в союзных городах в размере 5% стоимости ввозимых и вывозимых товаров. Пошлина эта существовала до конца войны.
Между тем в то время, когда новый афинский флот и войско под начальством Демосфена плыли в Сицилию в подкрепление Никию, положение афинян у Сиракуз еще более ухудшилось. Сиракузяне успели построить корабли и достигли победы над афинянами даже на море. Но вскоре после этого прибыл Демосфен с эскадрой. Исход предприятия зависел от того, удастся ли вновь овладеть возвышенностью Эпиполы, господствовавшей над городом; но попытка Демосфена взять эту возвышенность не удалась. Предприятие афинян оказывалось безнадежным; к тому же местность была низменная, и люди болели. Единственным благоразумным решением, по мнению Демосфена, было поспешить с отступлением от Сиракуз, пока не поздно, пока выход из гавани еще не заперт. Но Никий колебался. Он не решался отступить без постановления афинского народа; он опасался нападок ораторов в народном собрании, обвинений в том, что они, стратеги, отступили, будучи подкуплены; зная, как он утверждал, нрав афинян, Никий предпочитал остаться и погибнуть от врага, нежели сделаться жертвой постыдного и несправедливого обвинения. К тому же он не терял надежды на взятие Сиракуз, рассчитывая там на партию, готовую предать город афинянам. Между тем время проходило, и Гилипп даже успел ввести подкрепления в Сиракузы. Тогда и Никий дал согласие на отплытие из Сицилии. Но произошло лунное затмение; многие видели в этом дурное предзнаменование, а суеверный Никий объявил, согласно толкованию предсказателей, что нечего и думать об отплытии раньше лунного месяца. Это окончательно погубило афинян. Гилипп произвел на них нападение и на суше, и на море, и афиняне были разбиты. Вслед затем сиракузяне своими кораблями заперли выход из гавани. Афиняне сделали отчаянную попытку пробиться, но тщетно. Оставалось отступать сухим путем; корабли достались сиракузянам; больные и раненые были брошены. На отступавших напали сиракузяне; часть спаслась бегством; масса погибла или была взята в плен, в том числе и оба полководца, Никий и Демосфен. Судьба пленников, количество которых Фукидид определяет приблизительно

336

в 7000, была тяжелая: они были заточены в каменоломни. Никий и Демосфен казнены; остальные страдали от жары и холода, духоты и зловония, жажды и голода. Потом сиракузяне продали их в рабство, за исключением афинян, сицилийцев и италийцев, которые долго еще томились в каменоломнях и дальнейшая судьба которых в точности неизвестна. Но, кроме этих пленных, многие достались в добычу отдельным воинам, которые их продавали в рабство; по выражению Фукидида (VII, 85), «вся Сицилия наполнилась ими». Из огромного флота и войска немногие вернулись домой.
Такой страшной для афинян катастрофой кончилась (413 г.) их экспедиция в Сицилию. Фукидид считает это событие величайшим не только за время Пелопоннесской войны, но и вообще в истории Греции, насколько она была ему известна (VII, 87). Это был важнейший момент войны, поворотный пункт в ней и в исторической судьбе Афин. Погибло два прекрасных флота, более 200 триер и множество людей: около 40 000 или 50 000 отправлено было в Сицилию и из них возвратились лишь немногие. Не считая союзников и метеков, около 3000 граждан высших классов и 9000 фетов остались в Сицилии мертвыми или пленниками84. Погиб цвет афинских сил. Громадные средства оказались напрасно затраченными. Но не только материальные потери были чрезвычайно велики; не менее важны были нравственные последствия катастрофы: у Сиракуз афиняне потерпели поражение на море, т. е. там, где была их главная сила, где они так привыкли побеждать, где так господствовали. Теперь они лишились славы непобедимости на море, исчез страх перед их морским могуществом. На этом страхе в значительной мере держалось их владычество над союзниками, и теперь от них отлагаются даже те союзные города, которые до сих пор оставались верными: города эти не допускали мысли, что афиняне в состоянии выдержать борьбу дольше года. Эвбея входит в сношения со спартанцами; отпадает Хиос, Милет; почти вся Иония была утрачена; отложился и Родос. В этот тяжкий для Афин момент должно было особенно сказаться отсутствие более прочной, органической связи между ними и союзниками. Выступает теперь и Персия со своими притязаниями:

84 См.: Busolt G. Griechische Geschichte. Bd. III, 2. S. 1400.
337

персидский царь требует дани, которую платили греческие города в Азии его предкам, и вместо фороса афинянам те платят дань Персии. Спарта снаряжает флот и заключает союз с Персией.
Этого мало: весь государственный строй Афин был глубоко потрясен. Настроение было подавленное. На время утратилась вера в целесообразность и благодетельность демократии, которая теперь в глазах многих была виновницей всех бед. Являются попытки изменить строй, ограничить и даже низвергнуть демократию. Олигархи подымают голову и принимаются за осуществление своих затаенных планов.

Подготовлено по изданию:

Бузескул В. П.
История афинской демократии / Вступ. ст. Э. Д. Фролова; науч. редакция текста Э. Д. Фролова, Μ. М. Холода. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2003. — 480 с. — (Серия «Studia Classica»).
ISBN 5-93762-021-6
© Э. Д. Фролов, вступительная статья, 2003
© Μ. М. Холод, приложения, 2003
© Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2003



Rambler's Top100