Начало новой эпохи. Французская революция, владычество Наполеона, разгром и последовавшее затем возрождение Германии, пробуждение национальных и политических стремлений, все это должно было отразиться и на развитии исторической науки, возбудить интерес не к одной только эстетической, но и к другим сторонам древности — к ее политической жизни, к внутреннему, государственному и экономическому строю. То была пора, когда, среди наступившего после долгих наполеоновских войн мира, различные нации Европы вступили как бы в соревнование между собою на научном поприще; но в сфере историко-филологических наук первое место принадлежало тогда, бесспорно, Германии. Здесь мы видим кипучую деятельность, обилие талантов. Корифеями в области изучения древности в начале XIX в. являются Вольф, Нибур и потом Бёк. С ними начинается новая эпоха в разработке древней истории.
Вольф. Фридрих Август Вольф (1759—1824) 1, лучшею порою своей деятельности принадлежит еще XVIII в.: свои знаменитые «Prolegomena ad Homerum» 2 он издал в 1795 г., будучи профессором в Галле (впоследствии он перешел в Берлин). Эти «Prolegomena» составили эпоху в классической филологии; они положили начало гомеровскому вопросу (см. выше, с. 80) и более того — методическому изучению памятников древности: исследование Вольфа важно не столько по своим выводам, сколько по методу, как образец тщательного и критического разбора ряда свидетельств касательно гомеровских поэм, начиная с глубокой древности.
Нибур. Бертольд. Георг Нибур (Niebuhr) (1776—1831) 3 своею «Римскою историею» (1811) открывает новую эру в развитии исторической науки (подобно тому, как Вольф своими «Prolegomena» — в филологии). Его критический метод, его стремление очистить историческую действительность от легенды и предания, представить древность в живом виде, его приемы, его универсально-историческая точка зрения, уяснение аграрных и экономических отношений древности путем сближений и сопоставлений — все это не могло не отразиться на разработке и других отделов истории, в том числе и греческой. Это общее значение Нибурова метода и приемов прекрасно определил Гёте, писавший после смерти Нибура, что все эти аграрные законы его нисколько не касаются, но что для него важны способ, каким Нибур их объясняет, и то, как он запутанные, сложные отношения делает ясными.
Но Нибур имеет и более прямое отношение к разработке греческой истории. Он содействовал осуществлению такого издания, как «Corpus inscriptionum graecarum», и даже принимал некоторое участие в его подготовке; а будучи профессором в Бонне, он в 1825/26 и 1829/30 гг. читал лекции по истории Востока и Греции, включая и Македонский период. Лекции эти — «Vorträge über alte Geschichte» — впоследствии, спустя уже много лет после смерти Нибура, были изданы его сыном (1847—1851) в 3 томах на основании записок слушателей1. В них сохранился характер живой, устной речи. Они богаты сопоставлениями с деятелями и событиями Нового времени (Нибур стоит, как упомянуто, на универсально-исторической точке зрения). В них сказываются политические воззрения знаменитого историка, его симпатия к Афинам, антипатия к Спарте, Фивам, а в особенности к Македонии и Александру Великому, в чем он иногда открыто сознается. По поводу, например, упреков, делаемых Плутархом Геродоту, Нибур говорит, что Плутарха к этим упрекам побуждал его беотийский патриотизм, и это правда — Геродот питал ненависть к Беотии. «Но,— продолжает Нибур,—если это преступление, то я его разделяю: я не люблю Спарты; тем не менее думаю, что величайшим несчастием для Греции было то, что фиванцы в своем правом деле получили верх над Спартой и достигли гегемонии» (I, 388). В симпатии к Афинам и антипатии к Македонии, как и в некоторых других отношениях, Нибур являлся предшественником английского историка Грота, с которым у него было немало общего. В письме к Гроту он сам говорит, что между их принципами и их историческими воззрениями существует духовное сродство 2.
На лекциях Нибура лежит печать оригинальности. Но все же они, не говоря уже об их устарелости, некоторой неравномерности изложения и ошибках в деталях — вполне понятных, так как Нибур читал на память и без особенной подготовки,— конечно, не могут быть и сравниваемы с его «Римской историею» 1.
Бек. Но ближайшее участие в разработке греческой истории принимал Август Бёк (Böckh) 2, ученик Вольфа.
Он родился в 1785 г. в Карлсруэ; слушал лекции в университете в Галле; сначала занимался теологией, но потом, под влиянием Ф. Э. Д. Шлейермахера и в особенности Вольфа, предался изучению филологии. В 1807—1811 гг. Бёк занимал кафедру в Гейдельбергском университете и стоял близко к кружку романтиков. В ту пору будущий автор «Государственного хозяйства афинян» и основатель современной эпиграфики с особенным увлечением изучал Платона, трагиков и Пиндара; ими, впрочем, и впоследствии он не переставал интересоваться (особенно Платоном). Кроме того, уже тогда его занимала мысль написать сочинение под заглавием «Hellen», в котором была бы изображена греческая жизнь и культура со всех ее сторон.
В 1811 г. Бёк был приглашен в Берлинский университет. Университет этот, как известно, был основан после разгрома Пруссии Наполеоном и должен был служить средством к поднятию и возрождению ее, дабы, выражаясь словами Фридриха Вильгель-
ма III, «духовными силами возместить потерю в силах физических», материальных. На первых же порах в нем преподавали такие светила тогдашней науки и философии, как Б. Г. Нибур, Ф. К. Савиньи, И. Г. Фихте, учителя Бёка — Вольф и Шлейермахер, перешедшие из Галле, и др. В их среду вступил и Бёк. Кроме того, в 1814 г. он делается членом Берлинской Академии наук и сближается с знаменитыми братьями Гумбольдтами.
«Corpus inscriptionum graecarum». Бёк был того мнения, что Академия должна взять на себя такие задачи и предприятия, которые не по силам отдельным лицам, и как только кончилась война за освобождение Германии, в начале 1815 г. он внес в Академию предложение издать собрание всех античных надписей — «Thesaurus inscriptionum» — и начать издание с греческих 1. Предложение было принято с воодушевлением. Самое предприятие казалось сравнительно нетрудным: с изданием греческих надписей надеялись справиться в течение каких-нибудь 4 лет и обойтись всего 6000 талеров; предполагалось, что все издание займет один толстый фолиант или два небольших. С тех пор, говорит историк Берлинской академии, А. Гарнак, прошло более 80 лет; издание превратилось в целую библиотеку, и осуществление его стоит вдесятеро дороже предположенной суммы; оно не окончено еще и теперь, да, собственно говоря, никогда и не может быть окончено, так как постоянно находится все новый и новый материал.
Для осуществления предприятия избрана была комиссия (Нибур, Шлейермахер, Ф. Буттман, В. А. Беккер и Бёк), и решено было вступить в сношения с иностранными учеными и учреждениями, в особенности с греческими обществами на о. Корфу, в Фессалии и в Афинах. Предполагалось переиздать по одному общему плану надписи, уже опубликованные раньше, но рассеянные в разных изданиях, критически очистив их текст, устранив фальсификации и т. д. О списывании надписей, о точных снимках с них, проверке и сличении их на
месте, о командировании ученых в Грецию в то время и не думали: до 20-х годов прошлого века Греция находилась под турецким игом, в 20-х годах происходила ожесточенная борьба за ее освобождение и страна была малодоступна для европейцев. Душою всего дела по изданию греческих надписей был Бёк: на него возложена была редакция; на него легла и главная тяжесть работы. В 1817 г. он на время ее прервал, отчасти вследствие различных затруднений и неприятностей, отчасти отвлеченный другими занятиями; но с 1820 г. он снова принимается за нее энергично, и в 1823—1824 гг. можно было уже приступить к печатанию. Первый выпуск появился в 1825 г., а в 1828 г. вышел весь I том знаменитого «Corpus inscriptionum graecarum».
Трудность предприятия при тогдашних условиях, многочисленные обязанности и работы самого Бёка, все это задерживало издание продолжения; II том вышел лишь в 1843 г. Впоследствии Бёк привлек к этому делу сотрудника в лице И. Франца, автора руководства по греческой эпиграфике («Elementa epigraphices Greaecae». 1840), который под его наблюдением обработал собранный им материал, именно большую часть
III тома (3 выпуска его вышли в 1845—1851), а после смерти И. Франца продолжение его работы возложено было на Эрнста Курциуса (издавшего 4-й выпуск III т. в 1853 г. и 1-й выпуск
IV т.). Преемником Курциуса, перешедшего в Геттинген, явился Ад. Кирхгоф, выпустивший в 1859 г. второй фасцикул IV т. Регистр к «Corpus inscriptionum graecarum», как было упомянуто (с. 72), издан лишь в 1877 г., т. е. уже 10 лет спустя после смерти Бёка.
Так окончен был монументальный «Corpus inscriptionum graecarum», после почти полувековой работы, хотя и с большими промежутками. Этим положено было начало целому ряду подобных же сборников эпиграфического материала. Бёк явился, таким образом, основателем современной эпиграфики. Сам он никогда не был в Греции или на островах Архипелага, в отличие от большинства последующих эпиграфистов, не изучал и не сличал надписей на месте, не открывал новых; в «Corpus inscriptionum graecarum» есть немало ошибок и недостатков, что
и подало повод к резкой критике и нападкам со стороны одного из тогдашних корифеев классической филологии в Германии, Готфрида Германа, и других противников Бёка. И тем не менее работа Бёка была колоссальная и результаты в общем блестящи. Бёк положил начало надлежащему собиранию, изданию и изучению надписей; он сознал все значение последних и во всеуслышание заявил (в предисловии к 1-му изданию своего «Государственного хозяйства афинян»), что только после того, как будут собраны надписи, можно будет приняться за изображение внутренней истории эллинского народа. Он собрал громадный эпиграфический материал; он добыл лучшие, более точные списки многих надписей и доказал подложность некоторых (собранных Фурмоном); во многих случаях установил более правильный текст, причем обнаружил замечательное и всестороннее знание древности, обширную ученость, критический талант и дар дивинации; он дал образцовые объяснения надписей, определяя время каждой и ее исторический смысл. В «Corpus inscriptionum graecarum» мы встречаем иногда целые исследования Бёка. Можно указать, например, во II т. на историю греческих колоний у Боспора и комментарий к Паросской хронике.
«Государственное хозяйство афинян». В связи с работами Бёка над «Corpus inscriptionum graecarum» стоит замечательная монография его о государственном хозяйстве афинян («Die Staatshaushaltung der Athener»), для которой главный материал дали ему надписи. Монография эта вышла в свет впервые в 1817 г. 1 Бёк посвятил ее Нибуру, как великому знатоку древности, «dem scharfsinnigen und grossherzigen Kenner des Altertums».
Как было упомянуто, Бёк давно уже имел в виду в одном труде, под заглавием «Hellen», охватить всю греческую жизнь; но оказалось, что предварительно необходимо исследовать отдель-
ные части. Изучение греческих древностей, говорит Бёк в предисловии к 1-му изд. «Die Staatshaushaltung der Athener», находится еще в зародыше; имеется большой материал, но большинство не умеет им пользоваться. Изложение целого, обработанного в научном духе и с широкой точки зрения, а не так, как до сих пор, составляет, по мнению Бёка, потребность времени; это не должно быть грубой и бессвязной грудой,— это должно быть произведение не какого-нибудь собирателя, а исследователя и знатока. Но прежде чем такая потребность может быть удовлетворена, должны быть обработаны отдельные части не по мелкому масштабу.
И вот Бёк исследует предмет, на который до него менее всего обращали внимание,— хозяйство аттического государства, «величайшего и благороднейшего из всех эллинских». Но он понимает задачу широко. «Ни жизнь древности без знания ее финансов,— замечает он,— ни ее финансовая система без более точного изучения внутреннего строя государства и публичной жизни не могут быть поняты». Сообразно с этим, в I томе мы имеем исследование о цене, заработной плате и проценте в Аттике (1-я кн.); о финансовом управлении и расходах (2-я кн.); об обыкновенных доходах (3-я кн.) и доходах чрезвычайных Афинского государства, а также об особых финансовых мерах греков (4-я кн.). II том содержит приложения — надписи (списки дани афинских союзников) и их разбор. В III томе, который вышел лишь в 1840 г., подвергнуты исследованию надписи (преимущественно списки кораблей в IV в. и т. п.), собранные Людвигом Россом во время пребывания его в Греции и доставленные им Бёку; они, так сказать, документально знакомят нас с состоянием морских сил и морского дела в Афинах.
«Die Staatshaushaltung der Athener» Бёка принадлежит к тем трудам, которые немцы называют «epochemachend» — «делающими эпоху». Прежде всего замечательна здесь самая тема. Лишь в недавнее время вполне сознана важность экономических факторов в истории, в том числе и древней, и лишь в трудах новейших исследователей этим факторам уделяется надлежащее место; прежде же, особенно в конце XVIII и начале XIX в.,
обыкновенно восхищались стремлением греков к прекрасному, их литературой и искусством, но мало были знакомы с самым механизмом их государственного строя, с условиями его существования; греков склонны были представлять себе в идеальном виде, какими-то неземными существами. Бёк остановил свое внимание на самой прозаической стороне и назад тому почти сто лет заговорил о таких вещах, как цена, заработная плата, проценты, финансовое управление, расходы, доходы... По теме и содержанию труд Бёка опередил его эпоху и стоит в уровень с современными требованиями и задачами исторической науки. Бёк чрезвычайно расширил рамки классической филологии как науки и, сам филолог, дал труд, чрезвычайно важный и для историка, и для экономиста. В своей монографии он затрагивает множество вопросов из экономической и финансовой жизни Аттики; он поинтересовался узнать, что ели афиняне; что стоили у них предметы первой необходимости, хлеб, жилища; как велико население Аттики, в частности — число рабов; каковы были источники благосостояния и как велико богатство отдельных лиц; как функционировал государственный механизм у афинян в самых его мелочах и т. д. Он касается всего хозяйственного организма Афинского государства, самых основ его существования, его внутренней жизни, административного и политического строя, его механизма. Таким образом, труд Бёка важен для знакомства не только с хозяйством и финансами, но и вообще с жизнью и строем Афинского государства.
Не следует, однако, думать, чтобы Бёк стоял на той односторонней точке зрения, на какой стоит современный «экономический материализм». Напротив, он признавал все значение духовных факторов, всю важность того «духа, который оживляет государство». «Духу все подчинено,— говорит Бёк,— он обеспечил афинянам высокое место среди народов всемирной истории... Но дух нуждается, кроме доблести души, для внешней деятельности еще и в материальных силах, которые все продаются за деньги: эта могущественная пружина приводит в движение весь механизм человеческой деятельности». Бёк называет Афинское государство «величайшим и благороднейшим из всех
эллинских»; но он далек от столь распространенной в его время идеализации древних. «Целью,— говорит он,— я поставил себе истину и не сожалею, если безусловное почитание древних должно быть умерено, ибо оказывается, что где они касались золота, там и к их рукам приставала грязь. Или история прошлого должна писаться только для воодушевления юношества? Должен ли исследователь древности скрывать, что и тогда, как теперь, все под солнцем было несовершенно?» «Признаемся лучше,— продолжает Бёк,— что многие из превосходнейших людей древности страдали недостатками, общими человеческому роду». «Мы признаем,— говорит он далее, в конце I тома,— великое и возвышенное в истории греков; мы согласны, что иное у них было лучше, чем в наших государствах, лучше, чем в испорченной до отвращения Римской империи, в рабски согбенном Востоке; но многое было также и хуже, чем у нас. Только односторонность или поверхностность видит в древности всюду идеалы... Всмотритесь вовнутрь эллинской жизни, государственной и семейной; вы найдете даже у самых благородных племен глубокую нравственную порчу проникнутою до мозга костей народа... Эллины в блеске искусства и в расцвете свободы были несчастнее, чем большинство думает: они носили гибель в самих себе, и дерево должно было быть срубленным, когда оно стало гнилым». Такой взгляд на греков был тоже новостью для того времени. И при всем этом еще необыкновенная «солидность» работы 1, новизна — опять-таки для того времени — и
документальность положенного в основу материала: все поставленные вопросы Бёк рассматривает тщательно, с великим знанием дела; он привлек новый, дотоле неиспользованный и малоизвестный источник — надписи, с их документальными данными. Прошло уже около 100 лет со времени появления монографии Бёка, но она до сих пор остается «основною» («grundlegend») по вопросам, касающимся афинских финансов и финансового управления (особенно во 2-м изд., не говоря уже о 3-м).
Другие труды Бёка. Бёк явился основателем и сравнительной метрологии. Подготовляя 2-е изд. «Государственного хозяйства афинян», Бёк естественно натолкнулся на вопрос о системе мер, весов и монет в древности у греков и на Востоке, и в результате получилось исследование по метрологии древности (Metrologische Untersuchungen über Gewichte, Münzfüsse und Masse des Alterthums in ihrem Zusammenhange. Berlin, 1838); здесь особенно пригодились Бёку его математические познания и способности, которыми он отличался. Ему принадлежат также исследования касательно древнего календаря: «Zur Geschichte der Mondcyklen der Hellenen» (1855) и «Ueber die vierjährigen Sonnenkreise der Alten, vorzüglich den Eudoxischen» (исследование окончено в 1859 г., но издано лишь в 1863 г.). Из других многочисленных и разнообразных трудов Бёка назовем еще его работы по метрике, издание Пиндара, перевод «Антигоны», книгу о Манефоне, где Бёк, подобно тому, как и в «Metrologische Untersuchungen», касается истории Востока (Manetho und die Hundssternperiode. Ein Beitrag zur Geschichte der Pharaonen. 1845), в особенности же исследование об Аттиде Филохора 1.
Посмертный труд Бёка—«Энциклопедия и методология филологических наук» 2 — издан несколько лет спустя после его
кончины, на основании лекций, которые Бёк читал много раз в промежуток с 1809 по 1865 г. и в которых он высказывал свой взгляд на свою науку.
Взгляд Бёка на филологию и борьба с Германом. Бёк чрезвычайно широко понимал задачи классической филологии; в этом отношении он был истый ученик и последователь Вольфа. По Вольфу, классическая филология — наука об общей культуре классической древности 1. Бёк пошел далее и еще более развил эту мысль: по его мнению, цель и задача классической филологии должна состоять в изучении, уразумении и умственном воссоздании жизни классических народов во всей ее полноте и во всех ее проявлениях. Бёк был против узкого, чисто грамматического направления, против буквоедства, против отчуждения филологии от жизни. В предисловии к «Государственному хозяйству афинян» он жалуется, что масса ученых, занимающихся древностью, особенно из молодых, самодовольно погружена в мелочные исследования и критику слогов и букв, поглощена формой и превращается в «грамматистов». Известна затем его распря с Готфридом Германом, знаменитым лейпцигским профессором 2, пользовавшимся громким авторитетом, главою грамматико-критической школы, полагавшим задачу филологии в изучении и объяснении памятника со стороны языка и видевшим в противниках дилетантов. По поводу «Corpus inscriptionum graecarum» Герман написал суровую критику 3. Завязалась горячая полемика, которая продолжалась многие годы. Это была не только личная ссора, это было столкновение двух направлений в филологии — историко-антикварного и грамматико-критического. В борьбе приняли участие ученики и последователи того и другого, Бёка и
Германа; но с течением времени борьба утратила свой острый характер, крайности сгладились; с обеих сторон сделаны уступки, ошибки или непомерность требований более или менее сознаны, заслуги взаимно признаны, и, наконец, в 1846 г. на собрании филологов в Галле оба противника, Герман и Бёк, примирились между собою и протянули друг другу руку.
Деятельность Бёка была чрезвычайно разнообразна. В университетских и академических делах он принимал самое деятельное участие. На нем лежала обязанность в торжественных случаях произносить речи от имени университета и академии 1. По смерти Шлейермахера (1834) он был избран в секретари историко-филологического отделения Академии наук. При его участии издавались сочинения Фридриха Великого. Наконец, Бёк с живым интересом относился к современным ему политическим событиям. Он отстаивал свободу и независимость научного исследования от всяких посягательств. Вообще по своим убеждениям он принадлежал к тогдашнему либеральному направлению. «Древность поучает нас истинной свободе и настоящим принципам ее,— говорит он в своей "Энциклопедии и методологии филологических наук",— она показывает негодность абсолютизма и охлократии; кто изучил политические учреждения древности, тот не будет потворствовать ни одной из этих крайностей, ни деспотизму, ни утопиям социализма, которые древность уже пережила и победила».
Влияние Бёка. Бёк дожил до глубокой старости и умер почти 82 лет, в 1867 г. С каким уважением относились к его знаниям, как велик был его авторитет, показывает следующий пример: Александр Гумбольдт, автор «Космоса», будучи уже 65-летним стариком и известным ученым, был в числе слушателей Бёка и посещал его лекции по греческим древностям и литературе (в 1833 и 1834/35 г.), о чем впоследствии, по поводу 50-летнего докторского юбилея Бёка, он с благодарностью вспоминал и говорил, что еще и теперь (т. е. в 1857 г.) он охотно, не без некоторой гордости, показывает те записки, которые он по
старинному обыкновению тогда составлял, соблазненный примером остальных слушателей Бёка 1.
В некоторых отношениях значение и влияние Бёка можно сравнить с значением и влиянием историка Л. фон Ранке. Оба они почти одновременно обратились к документальным данным: Ранке, в области новой истории,— к тому материалу, который хранился в архивах; Бёк, в области древней истории,— к надписям, этому «каменному архиву» Греции. В 1825 г., как мы видели, вышел под редакцией Бёка 1-й выпуск «Corpus inscriptionum graecarum», а за год до того, в 1824 г., Ранке издал свой известный трактат «Zur Kritik neuerer Geschichtschreiber», в котором он указывал на архивный материал, как на непочатый, самый достоверный источник, к коему следует обратиться. Но разница та, что архивное направление в новой истории тогда же, можно сказать, сразу привилось и стало развиваться, а пример Бёка сначала находил мало подражателей в этом отношении, и подобающее значение надписи приобретают лишь с конца 60-х и в начале 70-х годов прошлого века.— Затем известно, что Ранке создал целую школу; его ученики заняли большую часть кафедр истории в немецких университетах; нечто подобное можно сказать и о Бёке: и он создал своего рода школу; он был учителем целых поколений; его влияние распространялось не только на его непосредственных слушателей 2.
К. О. Мюллер, о котором далее мы еще будем говорить, археолог Эд. Герхард, главный инициатор Немецкого археологического института в Риме (1829), Μ. Г. Е. Мейер, И. Г. Дройзен, Макс Дункер, братья Э. и Г. Курциусы, экономист В. Рошер — все это были ученики Бёка, в большей или меньшей степени. Известный совместный труд Мейера и Шёмана, «Die attische Prozess» (1824), был ответом на тему, объявленную Берлинскою Академией наук по предложению
Бёка. Г. Ф. Шёман, хотя и не был учеником Бёка, но находился в дружественных сношениях с ним, и его работы, о которых нам придется еще говорить, все более или менее примыкают к исследованиям Бёка. С Велькером (см. ниже) Бёк был в дружбе и оказывал ему нравственную поддержку. Целый ряд трудов по греческим древностям (например, В. Ваксмута, К. Фр. Германа, которого не следует смешивать с Готфридом Германом, представителем грамматико-критического направления в классической филологии) и по истории греческой литературы (например, Готфрида Бернгарди) более или менее связаны с трудами автора «Die Staatshaushaltung der Athener». Монография А. Шефера («Demosthenes und seine Zeit»), не бывшего слушателем Бёка, носит, однако, следы влияния последнего и примыкает к его исследованиям в области суда, финансов и морского дела афинян; Шефер сам сознавал, что основание, на коем покоится его изложение, положил Бёк 1. Наконец, среди лиц, на которых влиял Бёк, можем назвать и известного Фердинанда Лас саля как автора работы о греческом философе Гераклите.
Можно сказать вообще, что в первой половине XIX в. наука классической филологии и в частности изучение греческой древности находились под влиянием Бёка; во многих отношениях его влияние сказывается и доныне.
Шлейермахер. Беккер. Рядом с Бёком действовал его старший современник и учитель Ф. А. Д. Шлейермахер, переведший Платона, и Иммануил Беккер, славный издатель греческих авторов, der bahnbrechende Meister der Editionen, как называет его историк Берлинской Академии наук богослов А. Гарнак. Между прочим, с его именем связано издание сочинений Аристотеля со схолиями и древними комментариями, предпринятое Берлинскою Академиею. Беккер подготовил это издание, и под его редакциею издано 4 тома; его продолжатели — Ф. А. Тренделенбург, Г. Бониц (известен его «Index Aristotelicus»), а теперь — Г. Дильс.
К. О. Мюллер. Среди учеников Бёка особенно выдавался высокоталантливый и разносторонний Карл Отфрид Мюллер 1. Быстро прошел он свое земное поприще: родился он в 1797 г. в Бриге, в Силезии; 22 лет был уже профессором в Геттингене, а 43 лет сошел в могилу. Но несмотря на свою недолгую жизнь, К. О. Мюллер оставил ряд выдающихся трудов и глубокий след в науке. Бёк говорил о своем молодом ученике: «Отфрид Мюллер, одаренный прекраснейшими и благороднейшими силами ума и души, еще молодой и обладающий обширною ученостью, далеко оставит позади себя меня, которого он признает своим учителем». В К. О. Мюллере соединялись юношеский пыл, художественные наклонности, историческое чутье, замечательные природные дарования и удивительное трудолюбие. Один из современных историков (Gooch) называет его «юным Аполлоном в историческом Пантеоне». Современники говорили о счастье Мюллера, и он сам называл себя «любимым сыном счастья»; но успех достался ему недаром: будучи студентом, он занимался от 15 до 17 часов в день и жалел, что сутки не имеют 48 часов вместо 24-х. В Бреславльском университете он слушал лекции не только по филологии, но и по теологии, ориенталистике, истории, ботанике, математике и в особенности по философии. В Берлине, куда он перешел из Бреславля, он был любимым учеником Бёка 2.
Как видно уже из этого, научные интересы К. О. Мюллера были очень широки; но главным образом его внимание привлекало «священное и прекрасное» древности. Его труды касались мифологии, можно сказать — любимой его области (Prole-
gomena zu einer wissenschaftlichen Mythologie. Göttingen, 1825), археологии и искусства (Handbuch der Archäologie der Kunst. Breslau, 1830; Denkmäler der alten Kunst. Breslau, 1832) 1, литературы (Geschichte der griechischen Litteratur. Breslau, 1841. 2 Bde.) 2 и истории Греции.
«История греческой литературы» у К. О. Мюллера не закончена: из историков он коснулся лишь Геродота и Фукидида, история философии доведена до Анаксагора и Эмпедокла, красноречия — до Исократа, и только история греческой поэзии кончается временем Александра Великого. Тем не менее это один из лучших трудов К. О. Мюллера. В нем автор хотел «показать, как те замечательные произведения, которые мы по праву называем классическими сочинениями греков, естественным образом вышли из умственного склада греческих народностей и из состояния их общественной и гражданской жизни и как в них выразился дух, вкус и вся внутренняя жизнь этой от природы богато одаренной пред всеми другими нациями».
К работам К. О. Мюллера по истории Греции относится прежде всего его диссертация об о. Эгине (Aeginetica. Berlin, 1817), замечательная между прочим тем, что это одна из первых специальных работ по местной истории Греции, как бы прототип тех монографий, которые в таком обилии стали появляться в исходе XIX в. Затем — обширный по замыслу труд «Geschichten hellenischer Stämme und Städte». Чтобы дать полное изображение какого-либо племени и города, К. О. Мюллер касался и местности, и климата, и языка, и культа, и искусства, и литературы, и истории. Первая часть названного выше труда посвящена Орхомену и миниям (Orchomenos und die Minyer. Breslau, 1820),
а вторая — дорянам (Die Dorier. Breslau, 1824. 2 Bde.), их внешней истории, религии и мифам, государственному строю, нравам и искусству. Нужно заметить, что к дорянам К. О. Мюллер питал особую симпатию: в них он видел наиболее типичных выразителей греческого гения. Отметим также, что К. О. Мюллер не допускал, чтобы в греческой культуре были какие-либо чуждые, восточные элементы: он стоял за полную самостоятельность, чистоту этой культуры и отрицал влияние Востока. Наконец, упомянем еще об одном труде К. О. Мюллера — «Die Etrusker» (Breslau, 1828. 2 Bde.).
Но все эти работы, как ни были они важны сами по себе для своей эпохи, должны были служить лишь подготовкой к другому, более обширному труду, о котором мечтал К. О. Мюллер еще с самой юности,— к общей «Истории Греции». Но прежде чем приняться за этот труд, К. О. Мюллер желал воочию видеть Грецию.
Путешествия в Грецию. Со времени героической борьбы Греции за освобождение в Европе пробуждается особенное внимание и интерес к этой стране, тем более что последняя делается гораздо доступнее для путешественников и для исследований на месте. Ряд ученых отправляется туда, чтобы изучить страну и ее памятники.
В начале XIX ст., еще до войны греков за освобождение, лорд Т. Б. Эльджин (Elgin), бывший английским послом в Константинополе, вывез из Афин мраморы Парфенона — фронтонные статуи, метопы и плиты фриза — которые были им частью сняты или подобраны, частью взломаны. За это Байрон, сам посетивший Грецию, как известно, заклеймил Эльджина в «Проклятии Минервы» и в «Чайльд-Гарольде» как злого грабителя,— этого «пикта» (Эльджин был шотландец), «не пощадившего того, что годы сберегли, что варвары и турки пощадили». Но есть и другая точка зрения: некоторые ученые (например, Михаэлис) говорят, что наука должна быть благодарна Эльджину за то, что он спас эти произведения от дальнейшего разрушения и сделал их доступными тогдашней Европе для изучения. Ряд злоключений постиг, однако, их и самого Эльджина: одно из су-
дов, на которых перевозились ящики с этими художественными сокровищами, затонуло у мыса Малеи и только через три года водолазам удалось вытащить потонувшие ящики; сам Эльджин попал было в плен к французам, и прошло несколько лет, прежде чем он получил свободу и собрал свои сокровища. По прибытии в Англию мраморы Парфенона со стороны художественной критики вызвали строгую, низкую оценку одних и восторг других, сначала, впрочем, немногих; живописец Гайдон говорит, что он увидал здесь «осязательно перед своими глазами соединение натуры и идеала», что когда он обратился к фигуре Тезея и заметил, как каждая мышца изменялась соответственно покою или движению, когда его взор пал на Илисса (Кефиса) и он увидал, как живот выдвинулся вперед, потому что фигура лежала на этом боку, и далее в сражающейся фигуре одной метопы он заметил, как при мгновенном движении руки обозначился мускул под одной подмышкой, между тем как под другой его не было, — одним словом, когда он увидал героический стиль соединенным со всеми существенными деталями действительной жизни, то было кончено раз навсегда! «Никогда я не забуду голов лошадей, ног в метопах! Я чувствовал, будто божественное откровение проникло в мое сердце, и я знал, что эти произведения, наконец, пробудят искусство Европы из его сна во мраке ночи» 1. Один из известных тогда французских археологов замечал, что тела в скульптурах Парфенона точно двигаются. «Я не видел ничего столь живого в своем роде, как конскую голову. Это уже не изваяние; морда ржет, мрамор живет, думаешь, он движется...» 2. А один учитель верховой езды советовал своим ученикам вместо урока верховой езды посвятить час изучению всадников фриза; так мастерски сидели они на своих неоседланных конях. В 1816 г. «Эльджиновы мраморы» (Elgin Marbles) были приобретены для Британского музея.
Около того же времени (1811) группа путешественников, два немца (Галлер и Линк) и два англичанина (Ч. Р. Кокерелль и Фостер), исследовали на о. Эгине развалины храма, приписываемого тогда Зевсу, и нашли знаменитые «Эгинские мраморы», которые тоже
были вывезены из Греции: приобретенные баварским принцем Людвигом, они составили зерно Мюнхенской Глиптотеки (открытой в 1830 г.). Те же путешественники, при участии и других лиц (например, О. М. Штакельберга), исследовали храм Аполлона в Бассах, близ Фигалии, в Аркадии. А в 1820 г. случайно найдена была знаменитая статуя Афродиты Милосской, разбитая на куски.
Греция привлекает внимание и французов 1. То была пора пробуждения национальных стремлений, симпатии к грекам, находившимся под турецким игом, и т. наз. филэллинства, центром которого на Западе был Париж. Φ.-Ш. Пуквиль (Pouqueville) издает многотомное описание своего путешествия по Греции («Voyage dans la Grèce», в 5-ти, потом в 6-ти т., 1820-1821 и 1826-1827); известный К. Форьель (Fauriel) публикует свои «Chants populaires de la Grèce moderne» (1824—25), a Эдгар Кине (Quinet) сопоставляет современную Грецию с античною («De la Grèce moderne et de ses rapports avec l'antiquité», 1830).
Еще во время войны за освобождение греков французы снаряжают в Морею полувоенную, полуученую экспедицию, результаты которой обнародованы в издании под заглавием: «Expédition scientifique de Morée» (1831-1839) и которой мы обязаны первыми раскопками в Олимпии. Ф. Лёба (Le Bas), обработавший эпиграфический материал, собранный этою экспедициею2, предпринял впоследствии «археологическое путешествие» по Греции 3. А раньше его в Малую Азию был командирован (1833—1837) Ш. Тексье (Texier) 4. В 1846 г. французы основывают свою «школу» в Афинах
(École française d'Athènes). В 30-х годах в Англии изданы описания путешествий англичанина У.М. Лика (Leake), совершенных им гораздо раньше, еще до войны за освобождение, по Морее и северной Греции 1. Кроме этих капитальных сочинений, Лику принадлежали исследования по топографии Афин 2 и о демах Аттики 3. Из английских путешественников того времени назовем еще У. Мьюра (Mure) 4.
Но в особенности велик был наплыв в Грецию, после ее освобождения, немецких ученых и путешественников, что, кроме научного интереса, объясняется отчасти и теми связями, которые существовали между Греческим королевством времени Отгона (бывшего баварского принца) и Германией, в частности Баварией. Из филологов одним из первых посетил освобожденную Грецию Ф. Тирш (Thiersch), «praeceptor Bavariae», как его называли, филэллин, поборник греческой свободы. При короле Отгоне состоял профессор X. А. Брандис, а в семье последнего, в качестве домашнего учителя, мы видим молодого Эрнста Курциуса, ученика К. О. Мюллера. Побывал в Греции и И. Франц, которого мы знаем, как сотрудника Бёка по продолжению «Corpus inscriptionum graecarum» (см. с. 304). Появляются многочисленные описания путешествий и исследования по топографии — австрийского посла при греческом дворе графа А. Прокеш фон Остена, путешествовавшего по Востоку и Греции и на о. Фере открывшего архаические надписи 5,
собирателя греческих монет; П. В. Форхгаммера 1, Г. Ульрихса 2, Ф. Фидлера 3, известного историка Ж. Ф. Фалльмерайера 4 и многих др. Г. Киперт издает свой атлас 5 и свои знаменитые карты. Но долее всех из немецких ученых-филологов оставался в Греции Людвиг Росс. Он провел здесь 13 лет (1832—45); он состоял хранителем древностей, а затем — некоторое время — профессором в только что основанном тогда (1837) Афинском университете. Росс частью сам, частью сопровождая короля Отгона, много раз изъездил Грецию и описал свои путешествия в нескольких сочинениях 6; он деятельно изучал страну, ее население и древние памятники, собирал надписи 7 и многие из них пересылал Бёку, в том числе, как мы видели, и те, которые касались морского дела афинян (см. с. 306). Часть собранного им эпиграфического материала Росс обработал в труде под заглавием: «Die Demen von Attika und ihre Vertheilung unter den Phylen» (1846), который издал Μ. Г. Ε. Мейер, со своими примечаниями. Россу принадлежат и другие, менее крупные работы по топографии и географии Греции. Он же руководил раскопками в Афинах, в акрополе, результаты которых были обнаро-
дованы им, совместно с архитекторами Шубертом и К. Ганзеном, в 1839 г. 1 На этом поприще работали и греческие ученые, например, преемник Росса в должности хранителя древностей Питтаки, страстный археолог, но не совсем добросовестный и ненадежный, не останавливавшийся пред интерполяциями и фальсификациями 2, и А. Р. Рангави, выдающийся патриот, государственный деятель, дипломат, поэт и ученый 3. Вообще в греческом обществе пробуждается любовь к изучению родной старины и ее памятников, стремление к научным исследованиям. В 1837 г., по инициативе Питтаки и Рангави, возникает греческое «Археологическое общество»; в Афинах основывается университет и т. д.
И вот К. О. Мюллер, в свою очередь, ступает на священную для него почву Эллады, исполненный радостных надежд и широких планов. Но ему не суждено было осуществить задуманный труд — написать общую «Историю Греции»: в Дельфах, в тот момент, когда он списывал одну из надписей, он был поражен солнечным ударом и умер в Афинах (1840), на руках своих учеников, Э. Курциуса и А. Шёлля 4. Последние его слова были: «Какие колонны!..»
Труды по греческим древностям. В рассматриваемый период, т. е. в первую половину XIX ст., появилось несколько трудов по греческим древностям.
Таковы первые исследования Шёмана, о котором мы еще будем говорить, «Darstellung der griechischen Staatsverfassungen» (1822)
Титтмана, « Hellenische Alterthumskunde aus dem Gesichtspunkte des Staats» (Halle, 1826-1830.2 Bde.; 2-е изд.: 1843-1846) В. Ваксмута, в свое время очень ценимое пособие.
К. Ф. Герман. Особенно следует отметить «Lehrbuch der griechischen Staatsalterthümer aus dem Standpunkte der Geschichte» Карла Фридриха Германа (с. 313) — учебник, впервые появившийся в 1831 г. и потом разросшийся в многотомный компендиум, «Lehrbuch der griechischen Antiquitäten», в коем государственные древности составляют лишь первую часть, остальные же части посвящены были религиозным, частным и правовым древностям. Первоначально автор имел в виду дать сжатый обзор того, что на основании остатков древности и новейших исследований можно признавать достоверным относительно государственных учреждений и внутренней истории главнейших народов эллинской древности, и вместе с тем восполнить недостаток в удовлетворительном учебнике по этому отделу. Учебник Германа отличается кратким, сжатым текстом, обширными примечаниями с многочисленными ссылками и цитатами из источников и указаниями на литературу; в этих примечаниях собран громадный материал. Труд Германа до сих пор служит одним из основных настольных пособий при занятиях греческою историею и древностями. Неудивительно поэтому, что, несмотря на свою обширность, сжатость и сухость изложения и, следовательно, малую доступность широкому кругу читателей, он переиздавался не раз, подвергаясь дополнениям и исправлениям. Не так давно учебник Германа вышел новым, 6-м изданием (под общею редакцией) Г. Блюмнера и В. Диттенбергера); отдел государственных древностей обработан В. Тумзером 1, который принял во внимание новейшую литературу и данные, сообщаемые открытыми тем временем надписями и Аристотелевым трактатом («Афинскою политиею»); для нового издания Ганс Дройзен написал «Военные древности» (их не было у Германа), составившие целый том, а Г. Свобода — отдел государственных древно-
стей, содержащий очерк общего развития греческих государств, положения колоний и обзор важнейших союзных государств 1.
Говоря о разработке греческой истории в Германии в первой половине XIX в., мы должны еще упомянуть о Лобеке, Велькере и в особенности — о И. Г. Дройзене.
Лобек. Христиану Августу Лобеку принадлежит между прочим отличающееся большой ученостью исследование о мистериях: «Aglaophamus, seu de theologiae mysticae Graecorum causis libri III» (Königsberg, 1829. 2 Bde.), в котором доказывалась несостоятельность теории Крейцера с ее «символикой».
Велькер. Фридрих Готлиб Велькер (1784—1868) — известный в свое время знаток поэзии, искусства и религии греков, первый профессор в Германии, начавший преподавать историю древнего искусства с кафедры 2. Самый выдающийся его труд — трехтомная монография, в которой сведены результаты большей части его работ: «Die griechische Götterlehre», появившаяся в 1857-1862 гг., но подготовленная раньше, в течение предшествовавших десятилетий 3.
Дройзен. Иоганн Густав Дройзен (1808—1884) 4, в конце 30-х годов профессор в Берлине, затем в Киле, в Иене и, наконец, опять в Берлине,— не филолог-классик, а историк, и притом занимавшийся не только древностью, но и новыми веками: известны его лекции о войне за освобождение ( «Vorlesungen über
die Freiheitskriege»), в свое время (1846) производившие сильное впечатление, его биография генерала Йорка и многотомная «Geschichte der preussischen Politik». Он принадлежал к тому поколению, которое мечтало об объединении Германии, боролось за эту идею и возлагало свои надежды на Пруссию. Он — один из главных, характерных представителей немецкой исторической науки прошлого века.
В молодости Дройзен занимался преимущественно греческою литературою и историею. Он прекрасно перевел Аристофана, написал обширную статью об Аристофановых «Птицах» и гермокопидах 1 и проч.; но более всего известна его «История эллинизма» или история Александра Великого и его преемников, принадлежащая к числу выдающихся произведений немецкой историографии XIX в. Впервые появилась она еще в 1833-1843 г. 2 и с тех пор в течение более полувека оставалась незаменимым и почти единственным общим трудом в этом роде до конца прошлого столетия, т. е. до выхода новых выдающихся трудов по истории эллинистической эпохи. Хотя у Дройзена и были предшественники, например, Маннерт и Г. Т. Флате, но все же, как тогда, когда Дройзен работал над своей «Историей эл-
линизма», так и долго впоследствии историей Македонского периода занимались сравнительно мало: она оставалась как бы в стороне и в пренебрежении. Отчасти это зависело от самых свойств предмета и от того, что, увлекаясь Элладой, многие не чувствовали вовсе влечения к изучению истории ее македонских завоевателей, видя в периоде, наступившем после Херонейской битвы, лишь извращение, падение и разложение чистых эллинских начал, а в войнах преемников Александра — лишь бессмысленную борьбу и путаницу. Так незадолго до появления труда Дройзена Нибур, обладавший, как известно, изумительною памятью, признавался однако (в своих «Vorträge über alte Geschichte»), что для него в целой истории нет ничего запутаннее войн диадохов, что он не может осилить всех подробностей и привести в порядок пеструю массу событий: по его словам, путаница происходит оттого, что перед нами проходит целая толпа людей, не отличающихся друг от друга никакими достойными внимания признаками. Все эти македонцы оставляли Нибура равнодушным; он называет их даже «разбойниками» и желал бы, употребляя его собственное выражение, «чтобы земля разверзлась и поглотила всех македонцев». «С такими чувствами,— по сознанию самого Нибура,— конечно, не легко заниматься этою частью истории».
Совершенно иначе отнесся к Македонской эпохе Дройзен. В ее оценке он стал на противоположную точку зрения. По его собственным словам 1, Македонский период, на который обыкновенно смотрят с пренебрежением, ему кажется не «большим пробелом», не «мертвым полем в истории человечества», не «отвратительным отложением всякого извращения, гнили и мертвечины», а напротив — «живым членом в цепи человеческого развития, наследником и исполнителем великого завещания, носителем величайшего назначения». «Эллинизм,— по мнению
Дройзена,— есть современная эпоха язычества», или «древности» («Der Hellenismus ist die moderne Zeit des Heidentums»). Сквозь бесконечные войны и распри Александровых преемников, сквозь эту путаницу Дройзен усмотрел важное, всемирно-историческое значение эпохи — развитие нового «принципа», который он назвал «эллинистическим», и с тех пор слово «эллинизм» стало общеупотребительным в смысле термина для обозначения того периода, который наступил со времени Александра Македонского и «распространения греческого господства и образованности среди отживших культурных народов Востока», и той культуры, которая возникла из слияния начал греческих и восточных, хотя против уместности и правильности такого названия и возражали иногда 1.
Благодаря той любви и интересу, с которыми Дройзен изучал историю не только Александра Великого, но и его преемников, он достиг того, чего не мог достичь даже Нибур,— осилил подробности, вполне справился с неблагодарным и трудным материалом, с путаницею лиц и событий и дал наглядное изображение не только великой деятельности Александра, но и борьбы его преемников; несмотря подчас на скудость и сухость источников, представил ряд ярких портретов-характеристик этих «диадохов» и «эпигонов», из которых каждый — Пердикка, Евмен, Полисперхонт, Лисимах, не говоря уже о Деметрии Полиоркете и многих других — предстает перед нами со своими индивидуальными чертами, так что трудно смешать одного с другим. Борьбу, казавшуюся бессмысленною, и путаницу, представлявшуюся непреодолимою, Дройзен сумел осмыслить и осветить, указал на господствующие идеи, проявляющиеся в этой борьбе, отметил ее главные стадии и выставил в ярком свете на первом плане главных деятелей и главные мотивы. Он чрезвычайно подробно описывает войны диадохов и эпигонов; но излагает так мастерски, с таким воодушевлением, что сочинение его, несмотря на тему, столь мало, по-видимому, способную заинтересовать читателя, и
материал, столь трудно поддающийся обработке, представляется интересным и доступным не для одних специалистов, но и вообще для лиц, любящих историю. С другой стороны, при недостаточности разработки истории той эпохи и самих источников, Дройзену вместе с тем приходилось нередко самому, так сказать, пролагать дорогу, исследовать детали, собирать и подвергать критическому разбору источники.
Конечно, труд Дройзена имеет и свои недостатки. В нем есть промахи, неточности и пробелы, тем более понятные, что, как было упомянуто, период этот сравнительно мало исследовался, а показания источников часто слишком скудны и сбивчивы. Желание дать, несмотря на эту скудость, отрывочность и сухость материала, наглядное и яркое изображение событий, представить мотивы действующих лиц иногда увлекало Дройзена слишком далеко, и он слишком предавался своей творческой фантазии, и его стиль не чужд иногда риторики. С самым взглядом Дройзена, с тою «философией истории», которая проглядывает в его труде, с его некоторого рода фатализмом не всегда можно согласиться. На Дройзене, очевидно, сильно отразилось влияние господствовавшей тогда в Германии философии Гегеля. Как фатализм, так и гегелианство Дройзена особенно заметны в первом издании; в последующих они значительно сглажены. Суждения и оценка исторических деятелей у Дройзена не совсем беспристрастны. Так, он не только восторгается деятельностью Александра Великого и его политикой по отношению к покоренным народам и к македонянам, но он обнаруживает неизменное преклонение и пред самою личностью Александра; он во всем оправдывает его 1. Достаточно указать, с каким невозмутимым спокойствием, видимо вполне одобряя образ действий Александра, описывает Дройзен умерщвление Пармениона, совершенное по приказанию царя «украдкой», «in der Stille». Зато он слишком строг и несправедлив по отношению к Греции, к афинской демократии и Демосфену. Последний, по его мнению, должен был оставить
свои патриотические стремления, преклониться пред могуществом Македонии, знать, что ей принадлежит будущее, и не бороться с нею; образ действий Демосфена обнаруживает близорукость: он делает, «может быть», честь его сердцу, но, конечно, не уму! Вообще, как только речь заходит о Демосфене и Александре, ученые обыкновенно оставляют историческую, более или менее объективную точку зрения и впадают в крайность, то не в меру унижая и клеймя, то не в меру превознося того или другого. Дройзен, когда говорит об отношении Македонии к Греции, представлял себе, очевидно, отношение Пруссии к тогдашней Германии, и это влияло на его оценку фактов и деятелей далекого прошлого.
Наконец, так прекрасно сознавая всю важность рассматриваемого периода в культурном отношении, давая даже такое общее заглавие своему сочинению, как «История эллинизма», Дройзен, однако, не касается самой интересной стороны эпохи — ее культуры (если не считать нескольких общих, рассеянных в сочинении замечаний) и ограничивается только военно-политическою историей. Нужно, впрочем, заметить, что это произошло не оттого, чтобы Дройзен не считал нужным в «Истории эллинизма» касаться культуры, а оттого, что первоначальный план не был выполнен автором. Дройзен задумал было свой труд в гораздо более широких размерах. История Александра должна была служить только введением, а в «Истории эллинизма», в следующих за 2-м томом частях, предполагалось «изобразить религиозное состояние эллинизма, его смешение религий и культов, его теокразию (Theokrasie) и теософию, его неверие и суеверие, до последнего исчезновения эллинистического язычества,— перемену в общем образовании и специальных науках, в нравственных отношениях и международных сношениях до победы восточной реакции в лице царства Сассанидов и магометанства, и наконец,— длинный ход увядающей литературы и искусства до последних византийских отголосков из великого прошлого и окончательного триумфа Востока над родиной эллинизма». Но от этого грандиозного плана Дройзен впоследствии отказался и ограничился только тремя томами, представляющими, по выра-
жению Буше-Леклерка, своего рода «трилогию» — 1) историю Александра, 2) диадохов и 3) их эпигонов.