Подведем теперь, так сказать, итог,— резюмируем сказанное и охарактеризуем в общих чертах современное научное движение в области древнегреческой истории 1.
В обществе — по крайней мере, так было до недавнего времени — широко распространено мнение, что в древней истории все уже изучено до последних подробностей, что все здесь давно уже известно и исследователю, работающему в этой области, ничего не остается, как только повторять зады, старое, избитое. Нет ничего ошибочнее подобного мнения. Наоборот, ни в одной, быть может, сфере исторического знания не замечается такого оживления, не совершается такого быстрого движения, не делается таких открытий, как в греческой истории. При этом тут наблюдается интересное совпадение: с одной стороны, меняются вообще воззрения на исторический процесс и его факторы; обращается внимание на такие явления исторической жизни, которые до сих пор оставлялись в пренебрежении, в тени: к истории, как к науке, предъявляются новые требования, ей ставятся новые задачи; с другой стороны, открывается новый материал для решения этих задач в области греческой истории.
Рост материала. Начало современного движения в изучении греческой истории относится к 70-м годам XIX в., и первое, что характеризует его, есть именно чрезвычайный рост материала, открытие новых данных.
Этим мы обязаны прежде всего археологии —тем замечательным раскопкам, которые начались с 70-х годов прошлого века.
Можно сказать, что почти все нации образованного мира, начиная с немцев и кончая практическими янки, отдельные лица, ученые общества и учреждения, правительства — все соперничают друг с другом на этом поприще, употребляют громадные средства, иногда сотни тысяч, и каждая из наций имеет обыкновенно как бы свой излюбленный район, где преимущественно ее представителями или на ее счет производятся раскопки.
Среди материала для истории Греции особенно видное место заняли надписи, имеющие для нее то же значение, чту для новой — архивные документы. Это — как бы «каменный архив» Эллады.
Надписями интересовались и раньше. Ими пользовался Бёк для своего известного труда о «Государственном хозяйстве афинян»; он же положил начало научному изданию их и явился основателем особой дисциплины — эпиграфики. Но все же это были скорее исключения, единичные явления, и после Бёка до самого конца 60-х гг. XIX в. надписями, говоря вообще, пользовались сравнительно мало; их оценили не сразу, и как исторический источник они долго еще стояли на заднем плане. Вполне надписи оценены и на них обращено надлежащее внимание лишь с 70-х годов прошлого столетия; за последние десятилетия эпиграфика сделала громадные успехи, достигла блестящего развития, и в изучении греческой истории возобладало эпиграфическое направление, с его нередко крайностями и односторонностями.
Что касается монет, то хотя последние десятки лет и появилось несколько выдающихся исследований, посвященных им каталогов и описей, но все-таки, несмотря на значение нумизматических данных как источника для истории торговли, экономических и даже внешних, политических отношений, новейшие историки Греции в общем уделяли им сравнительно мало внимания, за исключением Ад. Гольма.
Наряду с археологическими раскопками и разысканиями шли исследования по топографии Греции, которым наука обязана новыми данными для истории и географии древней Эллады, час-
тью подкрепляющими, частью исправляющими свидетельства древних авторов.
Наконец, поразительно увеличился и материал рукописный, особенно за последнее двадцатипятилетие. Найдена масса папирусов, содержащих разного рода документы, отрывки и даже целые произведения древних авторов, между ними такие, которые раньше были не известны нам или считались утраченными навсегда. Наступила пора «папирологии».
Отношение к материалу. Но не только чрезвычайно возрос материал по греческой истории; изменилось и самое отношение к материалу.
Во-первых, между тем как прежде историю Греции излагали, основываясь почти исключительно на древних авторах, теперь первое место нередко отводится надписям и — в последнее время — папирусам, т. е. материалу по преимуществу документальному, в своем роде архивному. Таким образом, история Греции получила характер документальный. Другими словами, в ее разработке совершилась такая же перемена, какая в разработке новой истории произошла гораздо раньше, еще в 20-х годах XIX ст. Было время, когда, например, и историю Западной Европы в XV и XVI вв. излагали по историческим сочинениям Гвиччиардини, Бокера и т. п. Подобно тому, как исследователи новой истории обращаются к наполненным бумагами архивам, так и новейшие историки Греции обращаются к «каменному архиву» Эллады, и как в области разработки новой истории «архивное направление» подчас вырождается в крайность и односторонность, так и в области разработки древней увлечение эпиграфическим материалом заходит иногда слишком далеко, и из-за этого материала слишком пренебрегаются источники литературные.
Изменился и взгляд на древних авторов. В 60-х и отчасти в 70-х годах прошлого столетия господствовала так называемая «Einquellentheorie», т. е. мнение, будто древние авторы, подобные Плутарху и Диодору, клали в основу своего изложения каждый раз лишь один какой-нибудь источник, списывая его
механически или дословно. В сущности это было распространение на античную историографию того положения, которое было применимо к средневековой. По большей части это была бесплодная работа, и в настоящее время «Einquellentheorie» может считаться уж оставленною, как совершенно неверная по отношению к древним авторам, хотя за последние годы и обнаруживаются попытки как будто вернуться к ней (статьи О. Зеека и Месса об «Афинской политии» Аристотеля).
XIX век отличался, между прочим, высоким развитием исторической критики. Последняя доходит иногда даже до крайности, до натяжек и ухищрений, превращается в гиперкритику и в излишний скептицизм. Такое направление отразилось и на разработке греческой истории. Оно выразилось, во-первых, в оценке древних историков (например, в нападках Г. Мюллер-Штрюбинга на Фукидида, в отзывах об открытом трактате Аристотеля) 1. Во-вторых, крайности критики проявлялись также в отношении к фактам и в отзывах об исторических деятелях древней Греции (в непризнании факта вторжения дорян у Ю. Белоха, в нападках на Перикла, в отношении Ю. Шварца к афинской демократии).
Но рядом с таким скептицизмом и гиперкритикой существовало и иное, более умеренное направление, и оно восторжествовало. Многие вопросы были пересмотрены вновь, и нападки и сомнения представителей крайнего критического направления оказались далеко не во всем основательными. Вообще мы склонны теперь относиться доверчивее к исторической традиции греков. Новейшие великие открытия, как ни поразительны их результаты, в некоторых отношениях подтвердили, однако, свидетельство поэтов и историков и должны были подействовать умеряющим образом на наш скептицизм, внушить больше доверия к
античной традиции. Открытия Шлимана и др. показали, что в гомеровском эпосе не все ложь и вымысел: на месте древнего Илиона, как оказалось, действительно был город, во многом похожий на гомеровскую Трою; Микены действительно были резиденцией владык и «златообильными», как их называет поэт. Новейшая литература по гомеровскому вопросу склоняется к тому, чтобы признать действительное существование самого Гомера. Предания о влиянии культурных стран древнего Востока тоже нашли себе подтверждение в данных археологии. Затем оказалось, что документальные свидетельства, которые могли лечь в основу исторической традиции греков, восходят к сравнительно более древнему времени; например, уже в VI в. в Афинах имелись начертанные на камне надписи, и, следовательно, аттические хронисты могли пользоваться ими.
А в результате резких нападок на афинскую демократию и ее деятелей, подобных, например, Периклу, вместо прежнего, нередко слепого, преклонения перед ними, явилось более беспристрастное отношение к ним, более сознательное признание их заслуг, причем роль отдельных личностей в деле развития афинской демократии пришлось значительно ограничить и признать замечательную последовательность, закономерность и, так сказать, органичность этого развития.
К тому же общее направление исторической науки должно было отразиться и на изучении истории древней Греции.
Умаление роли личности. Наблюдаемое в наше время стремление к умалению роли личности отражается и в разработке греческой истории. Мы видели его, например, у Белоха; господствует также взгляд, по которому в Спарте вовсе не было «великого законодателя», давшего ей государственное устройство. В этом устройстве видят частью создание глубокой древности, сохранившееся только в Спарте, частью продукт постепенного развития, под влиянием и взаимодействием различных факторов; а личность Ликурга большинством ученых признается мифическою, хотя и не без возражений со стороны меньшинства.
Идея эволюции. Идея эволюции находит себе применение и в истории Греции. А наш новый материал как археологический, так и литературный, дает ей новую опору. Благодаря ему открываются промежуточные звенья между периодами и явлениями, не имеющими, казалось бы, ничего общего между собою, разделенными, по-видимому, целою пропастью, и устанавливается неразрывная связь там, где ее прежде и не подозревали. Так, открытая Шлиманом микенская культура на первых порах поразила своею своеобразностью и отличием от культуры позднейшей, чисто эллинской; а благодаря новейшим раскопкам и находкам между ними открываются все новые и новые точки соприкосновения и переходные ступени. Противопоставление Кимона и Перикла в отношении строительной деятельности оказывается неверным, и один является продолжателем другого. Многое из того, что признавалось созданием отдельной личности и более позднего времени, при ближайшем исследовании и благодаря новым данным оказывается созданием чисто народным, существовавшим уже гораздо раньше. В этом отношении важен и открытый трактат Аристотеля: из него мы видим, с какою последовательностью, без скачков, чисто органически, развивался государственный строй Афин.
Интерес ко второстепенным общинам и к эллинизму. С общим направлением современной исторической науки, с ее нивелирующей тенденцией, с ее стремлением изучать историю народной массы, а не только «великих людей», обращать внимание больше на «состояние», чем на «события», может быть поставлено отчасти в связь и то обстоятельство, что в последнее время исследователи стали особенно интересоваться жизнью и судьбою даже второстепенных и третьестепенных греческих городских общин, а также историей Афин во времена их упадка и утраты политической самостоятельности. В этом отношении характерна «История Греции» Белоха, в которой Спарте и Афинам вовсе не отводится такого главного, можно сказать привилегированного, места, как обыкновенно. Кроме того, появился целый ряд специальных монографий и исследований, посвященных истории разных второстепенных государств или Афин III—II вв. до P. X.
Но, с другой стороны, несомненно, что пробуждение такого интереса к этой истории находится в прямой связи с открытием новых надписей: именно надписи впервые дали для нее надлежащий материал. Прежние исследователи, если бы даже и интересовались судьбою и жизнью второстепенных городских общин Эллады, ничего не могли бы сделать в этой области просто за недостатком материала. Теперь же надписи пролили свет на внешние отношения и положение этих городов и на историю Афин времени македонского и римского владычества. Таким образом, для исследователей открылась новая, еще не разработанная область, и естественно, что они обратили сюда свое внимание. Открытием нового материала, папирусов, объясняется главным образом и тот интерес, который обнаруживает современная наука к эпохе эллинизма.
Интерес к социально-экономической стороне. Современную историческую науку особенно интересует социально-экономическая сторона. Интерес к ней обнаружился — преимущественно с начала 90-х годов прошедшего века — ив области изучения греческой истории. Об этом свидетельствует ряд монографий и исследований, появившихся в последнее время и касающихся социальных и экономических отношений в древней Элладе. Но для выяснения этой стороны в истории Греции более всего сделали Ю. Белох, Эд. Мейер и Р. Пёльман, которые вообще являются главными представителями современного направления в изучении истории древнего мира. До тех пор в общих трудах по истории Греции социально-экономическая сторона обыкновенно игнорировалась или оставалась слишком в тени. Английский историк Дж. Грот, современник парламентской реформы, сам политический деятель, либерал и приверженец манчестерской школы с ее девизом «laissez faire, laissez passer», интересовался преимущественно политическою историей и политическою борьбой партий. Э. Курциус писал свою «Греческую историю» больше как археолог и эстетик. Белох впервые уделил надлежащее место социально-экономическим отношениям в истории Греции. Большое внимание на эту сторону обращает также Эд. Мейер, прекрасно выясняющий значение
социально-экономических факторов в истории Греции, хотя он и чужд всякой крайности и односторонности и далек от «экономического материализма». Особенно же интересуется социально-экономическою историей древнего мира Пёльман.
Но если теперь обращается такое внимание на хозяйственные отношения древних греков, то и тут, кроме общего преобладающего течения в современной исторической науке, влияло также открытие нового материала, именно — надписей, без которых многие вопросы и стороны хозяйственной жизни Эллады оставались бы по-прежнему невыясненными и даже не могли быть изучаемы. Как было уже упомянуто, надписи не только знакомят нас с положением и устройством финансов, но и сообщают, например, сведения о величине процентов, арендной и заработной платы, об урожаях, о ценах на хлеб, масло и другие продукты, о стоимости скота, одежды, жилых помещений, строительного материала и проч. Следовательно, и здесь мы видим совпадение и, так сказать, взаимодействие между новыми открытиями и новыми воззрениями в исторической науке: надписи дают материал для решения многих из тех вопросов, которые ставит современная наука. То же следует сказать и о папирусах по отношению к истории эллинизма, особенно истории греко-римского Египта.
Таким образом, в настоящее время интерес сосредоточивается преимущественно на истории общества и общественных классов.
Модернизация греческой истории. При подобной точке зрения невольно напрашивалось сравнение древности с новыми веками, с нашим временем. И действительно, одной из главнейших особенностей современного направления в разработке греческой истории является черта, которую я бы назвал модернизацией этой истории. Спешу, однако, оговориться: под модернизацией я разумею не искажение древней истории посредством сообщения ей совершенно чуждых начал, не тенденциозное подновление и, так сказать, фальсификацию ее, а скорее сближение и сопоставление ее с современностью, проведение аналогии между развитием древнего мира и нового времени. Но и такая модернизация
имеет, конечно, свою опасную сторону: тут легко впасть в крайность и натяжки, усмотреть сходство там, где его вовсе нет или где оно только кажущееся; сосредоточивая все внимание на аналогичных моментах, исследователь легко может оставить в стороне и недостаточно оттенить особенности, специфически свойственные древности и отличающие ее от нового времени, или упустить из виду характерные черты последнего.
Была пора, когда в греках видели «аристократов человеческой породы», героев и людей, витавших лишь в сфере «возвышенного», «великого», «прекрасного»; на них долго господствовала романтически-сентиментальная точка зрения; перед ними слепо преклонялись и идеализировали их; в греческой жизни искали и видели одну «гармонию». Жан-Поль Рихтер, например, полагал, что «современное человечество опустилось бы в бездонную пропасть, если бы юношество на пути к ярмарке жизни не проходило через тихий храм великой классической старины». По выражению Виламовица, в представлении прежних историков Греция являлась страною «прекрасных, возвышенно настроенных мужей и юношей, которые поклонялись красоте и жили в мире грез о прекраснейшей жизни, между тем как над ними улыбалось вечно голубое небо» 1. Правда, уже Бёк в своем «Государственном хозяйстве афинян» заговорил о таких прозаических вещах, как финансы, доходы и расходы, стоимость жилищ, хлеба и прочих съестных припасов, и т. п., а Грот и другие исследователи тщательно изучали политический строй Греции. Но все же древность казалась чем-то очень далеким от нас, и мы с трудом могли представить себе греков в их действительной, обыденной жизни, с их прозаическими, повседневными потребностями, заботами и интересами. В сущности для этого и надлежащего материала было мало. Едва ли не единственным источником, кроме — тогда еще сравнительно немногочисленных — надписей, служил Аристофан, который в своих комедиях, действительно, дает типы заурядных афинских граждан, вводит в
их жизнь, с ее повседневными интересами и обыденными явлениями, и изображает эту жизнь наглядно и ярко с ее грубой, подчас даже циничной, стороны.
Последние десятилетия XIX в. характеризуются стремлением к натурализму; мы видим его проявление и в литературе, и в искусстве. Современное направление исторической науки тоже отличается большим реализмом, стремится изучить реальную жизнь 1. Да и материал наш для знакомства с действительною жизнью древних греков значительно увеличился за последнее время. Кроме Аристофана, мы теперь имеем бытовые сцены Герода. В том же направлении влияют и археологические находки. Вспомним хотя бы о «танагрских фигурах», этих статуэтках, которые изображают греков, в особенности женщин и детей, за их повседневными занятиями, играми, туалетом и т. п.
В этом отношении чрезвычайно любопытны и недавно открытые в Кноссе миниатюрные фрески, изображающие нарядных декольтированных дам, в платьях с воланами и широкими, вздутыми рукавами. «Какой археолог или художник,— говорит по поводу их современный французский исследователь,— представляя себе Федру или Пасифаю, помыслил бы сблизить ее образ с образом своей бабушки в бальном костюме, танцевавшей при дворе Карла X или Луи Филиппа?» Не говорю уже о надписях, число которых так увеличилось в течение последних десятилетий и которые дают такой богатый материал для знакомства с хозяйственною жизнью греков. Немудрено поэтому, что греческая древность уже не кажется нам теперь столь чуждой и далекой; она представляется нам во многом близкой и понятной, подчас носящей отпечаток как бы современности.
И вот, если в 60-х годах Фюстель де Куланж в своей известной книге «La cité antique», исходил из мысли о радикальном, существенном различии между античным и современным обществом, говоря, что «в новое время нет ничего похожего на Грецию
и Рим, ничего похожего не может быть и в будущем», то господствующее теперь течение в области греческой истории, в лице преимущественно Эд. Мейера и Пёльмана, напротив, сближает древность и новое время и особенно выставляет на вид аналогию и параллелизм в их историческом развитии.
По Эд. Мейеру, как мы видели, единого, непрерывного прогрессивного развития в истории народов, живущих у Средиземного моря, нет, а есть два параллельных процесса, два параллельных периода: с падением древнего мира развитие начинается сызнова. И Эд. Мейер применяет название «средневековье», «средние века» и в истории Эллады. Термин этот употребляет и другой представитель новейшего направления в изучении греческой истории — Пёльман. Между западноевропейским и греческим средневековьем оба усматривают сходство во многих отношениях, между прочим, в государственном, общественном и экономическом строе их. Некоторые историки идут далее и восстают вообще против той всемирно-исторической концепции, которая видит в отдельных историях народов древнего и нового мира одно непрерывное целое, историю единого человечества, а в истории каждого отдельного народа — ступень, фазис в общем развитии целого. С точки зрения сторонников новой концепции «древность», «Средние века», «Новое время», это — социологические или исторические типы, не периоды в последовательной истории культурного человечества, как целого, а фазисы в развитии отдельных обществ или народов 1. Бесспорно, в основании такой концепции лежат верные наблюдения; но эта точка зрения не охватывает всего исторического процесса; она имеет в виду только одну
сторону его и иногда упускает из виду другую, несомненно существующую преемственность и связь между последующим и предыдущим развитием, между отдельными народами и странами, их взаимодействие, наследие и влияние исторического прошлого, силу исторической традиции и т. д.
Мейер выступает и против теории И. Родбертуса и К. Бюхера о примитивности хозяйственных форм древности. На смену другому прежде ходячему мнению, связанному с теорией Родбертуса и принимаемому почти за аксиому, а именно, будто в древности число рабов было очень велико и далеко превосходило число свободного гражданского населения, будто античное общество покоилось исключительно на рабском труде, не знало — совершенно или почти совершенно — свободных рабочих и презирало физический труд,— на смену этому мнению является теперь совершенно иной взгляд, проводимый теми же представителями новейшего направления в области изучения греческой истории — Белохом, Пёльманом, Эд. Мейером,— по которому рабство не было таким экономически важным фактором в жизни греков и наряду с ним развивался свободный труд, причем и тут проводится аналогия между античною древностью и новыми веками: рабство в эпоху расцвета демократии сопоставляется с свободным трудом нового времени. Другой автор (Ветцель [Wetzel]) сравнивает роль рабов в древности с ролью машин в наше время и по этому поводу вспоминает слова Аристотеля, что если бы ткацкие челноки ходили сами собой, то больше не было бы надобности и в рабах.
«В древности преобладали, хотя на гораздо меньшем пространстве и в иных формах, те же влияния и противоположности, которые управляют и современным развитием»,— говорит, как мы видели, Эд. Мейер. «Древний мир волновали те же жизненные вопросы, которые еще и теперь, отчасти нерешенные, занимают каждого мыслящего человека» — такова основная идея, которая красною нитью проходит и через все работы Пёльмана, касающиеся древности. По воззрениям Пёльмана и других представителей новейшего направления в изучении греческой истории, язвы, от которых страдает современное общество, далеко не специфическая черта нового времени, лишь ему свойственная. Мы
видели, какое значение придает Пёльман введению в сферу исторического исследования понятия общества и анализа отношения к нему государства. В этом, равно как и в сознании назначения государства как посредника между общественными классами и представителя общего интереса в противовес отдельным, эгоистическим классовым стремлениям, он видит лишь возвращение к воззрениям Платона и Аристотеля 1.
Пёльман и другие новейшие историки проводят и далее аналогию между древностью и нашим временем. Они сопоставляют стремление к «опрощению», восхваление «натурального» состояния, среди утонченно-развитой цивилизации тогда и теперь; они сравнивают взгляды, например, Дикэарха из Мессаны, ученика Аристотеля, и идеи Руссо и гр. Л. Н. Толстого (Р. Пёльман, Людв. Штейн); утопии древности и утопии нового времени, имеющие как бы свой прообраз в социальной поэзии греков (Пёльман); некоторые воззрения греческой философской мысли и новейшие научные теории (Т. Гомперц); даже способы тогдашней и нынешней медицины (Ю. Гиршберг) 2; космополитизм в древности и космополитизм нового времени (Эд. Мейер) и т. д. 3 Модернизация сказывается и в том, что некоторые историки, например, А. Гольм, отчасти и Эд. Мейер, любят сравнивать деятелей Эллады с деятелями XIX в. Так, Демосфен напоминает Гольму Гладстона. Однако в самое последнее время увлечение модернизмом и вообще чрезмерными новшествами начинает остывать. Один из самых ярких представителей модернистского направления — правда, не в области греческой, а в области римской истории — итальянец Г. Ферреро, автор наделавшего много шуму сочинения о величии и упадке Рима («Grandezza е decadenza di Roma»), теперь готов возвратиться во многом к прежней традиции и сравнивает
себя с путником, который, после долгих скитаний, пришел к родному, старому месту 1.
Если допустить параллелизм и аналогию (хотя бы и не в такой мере, как делают это крайние сторонники модернизации), то изучение греческой истории представляет не один только чисто научный, теоретический интерес; оно получает и практическое значение: история эта делается глубоко поучительною для нас. Так и смотрит на нее Пёльман: по его словам, во многих своих стадиях она является типическою.
Сравнительная, общеисторическая точка зрения. Сближая древность с так называемыми «средними» и «новыми» веками, Эд. Мейер и Пёльман уже тем самым становятся на сравнительную, общеисторическую точку зрения, и это стремление выйти из рамок узкой специализации, это возвращение к более универсально-исторической точке зрения, на которой настаивал, между прочим, еще и H и бур, является в свою очередь одною из характерных особенностей новейшего движения в области изучения греческой истории.
Историк или филолог должен заниматься древней историею? Здесь мы должны коснуться еще одного спорного вопроса: кто должен заниматься древнею историей — филолог или историк? У. фон Виламовиц-Мёллендоф, например, утверждает, что это дело исключительно филологов-классиков; он предъявляет притязание на своего рода монополию в пользу последних в деле изучения греческой истории 2. Наоборот, Пёль-
ман указывает на односторонность и недостатки филолого-антикварной школы, не удовлетворяющей уже, по его мнению, современным требованиям, настаивает на необходимости более широкого взгляда и полагает, что разработка греческой истории — дело историка. В этом отношении он сходится с Нибуром, который как-то выразился, что «филологи неспособны представлять себе филологический материал, как нечто реальное». Эд. Мейер в своем трактате «К теории и методике истории» тоже полагает, что древняя история — дело историка. По его словам, попытки свести филологию и историю к одной формуле и по возможности отожествить их не привели ни к каким удовлетворительным результатам; хотя обе дисциплины и соприкасаются многими своими сторонами, тем не менее они принципиально различны, и их слияние под одним общим понятием «науки о древности» (Alterthumswissenschaft) не имеет оснований и даже вредно: оно еще более усилило насильственный разрыв тесно связанных между собою отделов и ту крайнюю специализацию, которою так гордится наше время, как только может гордиться какой-нибудь человек или народ своими слабостями. В некоторых немецких университетах, замечает Эд. Мейер, преподавание древней истории ведется не в исторических семинарах, в связи с новой историей, а в связи с классическою филологией в «Институтах для изучения древности»; такую постановку он считает совершенно неправильной и вредной: история древности не может быть ничем иным, как частью единой, всеобщей истории, и этого не должна забывать ни древняя, ни новая история. Белох 1 в свою очередь подчеркивает разницу между филологом и историком и говорит, что как ни важно увеличение нашего материала вследствие новейших открытий, но все это на втором плане: гораздо важнее, что история древности начала отрешаться от филологии, из которой она вышла.
После всего изложенного на предыдущих страницах едва ли есть надобность подробно останавливаться на этом вопросе; спор о том, кому заниматься греческою историей, нам кажется в сущности лишним. Дело ведь не в словах, не в ярлыке. Филологи и историки в области изучения древности могут и должны идти рука об руку. Ведь исходною точкою для каждого историка-исследователя служит текст, все равно — будет ли то документ или свидетельство какого-либо автора, и первое условие — уметь точно и правильно понимать текст, на котором основываются исторические построения и выводы. Историк греческой древности должен обладать надлежащим знанием античной литературы, археологии, эпиграфики. С другой стороны, филологу не должна быть чужда широкая историческая точка зрения. И примеры показывают, что в деле разработки греческой истории мы многим обязаны как тем, так и другим. Дж. Грот и Эд. Мейер — историки, А. Бёк и У. фон Виламовиц-Мёллендорф — филологи; М. И. Ростовцев — тоже филолог... Весьма важно и участие юристов, которые напрасно до последнего времени пренебрегали изучением греческой истории и греческого права, но которые теперь, по крайней мере за границей, уже сознали важность этого изучения 1. Недаром Моммзен говорил, что необходимо, чтобы за
историю государственного строя греков взялся юрист, и недаром даже Виламовиц, с его поэтической натурой и симпатиями к идеализму,— тот самый Виламовиц, который стоит за исключительную привилегию филологов заниматься античною историей,— настаивает на необходимости создать историю государственного права Афин.
Таковы наиболее характерные черты научного движения в области греческой истории за последние десятилетия. Как быстро идет разработка этой истории, видно хотя бы из того, что все труды, вышедшие до 1891 г., оказываются во многих частях уже совершенно устарелыми. Разрастается материал, меняются воззрения, расширяются задачи исторического исследования...
При том быстром научном движении, которое замечается в разработке греческой истории, понятно, что многие из общепринятых и, казалось бы, твердо обоснованных воззрений и гипотез скоро устраняются и заменяются другими, новыми. Но это не должно смущать исследователя и действовать на него подавляющим образом. Новый материал не только подрывает прежние взгляды и обличает наши ошибки: часто он блистательно подтверждает догадки и мнения, высказанные раньше на основании лишь скудных данных или слабых намеков источников. И таких примеров немало. Исследователь с бодростью и энергией может работать в области греческой истории: это — область интересная и благодарная, далеко еще не вполне со всех сторон исследованная.