Марк Валерий Марциал (около 42—101/104 гг. н. э.) так же, как Сенека и Лукан, был уроженцем Испании и, приехав в Рим, попал первоначально в окружение Сенеки и близких ему людей. После раскрытия заговора Писона он лишился своих «высоких покровителей» и вынужден был искать себе высокопоставленных патронов. Свой первый сборник эпиграмм «Книгу зрелищ» он посвящает торжественным играм, связанным с открытием амфитеатра Флавиев (Колизея) в 80 г. Он описывает в своих стихотворениях бои диких зверей, игры гладиаторов, пантомимические зрелища, водные сражения. Следующие книги: «Ксении» (Гостинцы) и «Апофореты» (Подарки) состоят из кратких двустиший, которые должны служить сопровождением к подаркам (лакомствам или предметам туалета и украшениям), которые посылались друзьям и знакомым во время праздника Сатурналий. Затем в промежуток от 85 до 96 г. он публикует большое количество эпиграмм (11 книг) на разнообразные темы.
Жанр эпиграммы, требовавший заостренной формы, меткости наблюдений и остроумия, представляется Марциалу гораздо более близким к жизни, чем эпические поэмы и трагедии на мифологические темы:
Здесь ты нигде не найдешь ни Горгон, ни Кентавров, ни Гарпий
Нет: человеком у нас каждый листок отдает.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Флакк, уверяю тебя, ничего в эпиграммах не смыслит,
Кто их забавой пустой или потехой зовет.
Больше забавы у тех, что пишет про завтрак Терея
Лютого иль про обед твой, беспощадный Тиэст.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Эпиграмма, по мнению Марциала, должна жечь, ей нужна соль и острота:
Пища — и та ведь пресна, коль не сдобрена уксусом едким,
Что нам в улыбке, коль с ней ямочки нет на щеке?
Яблок медовых и смокв безвкусных давайте-ка детям,
Мне же по вкусу лишь та фига, которая жжет.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Таким образом, в его творчестве эпиграмма становится по преимуществу насмешливым жанром и напоминает в этом отношении жанр эпиграммы в литературе нового времени.
Клиент богатых патронов, льстящий им, заискивающий и ждущий подачек, Марциал часто рисует свое тяжелое положение и те унижения, которые терпят «бедняки» в императорском Риме.
Если зовешь на обед не рабом уже — как было прежде,—
Что же обед не один нам подается с тобой?
Устриц себе ты берешь, что в Лукринских вскормлены водах,
Я же улитку сосу, рот обрезая себе.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Он описывает бедную жизнь клиента, живущего на чердаке и обязанного каждое утро приходить к своему патрону с приветствием. Униженно льстя, он выпрашивает, тем не менее, подачки у своих высокопоставленных покровителей и у самого императора.
Если чего я прошу в боязливой и маленькой книжке —
Даруй, коль в строчках моих несправедливого нет.
Если не даруешь ты, позволь хоть молить мне, о Цезарь
, Не оскорбляют богов ладан и просьбы людей.
(Пер. Ф. А. Петровского)
В отличие от римских сатириков (Луцилия, Горация, Ювенала) у Марциала нет определенной морально-философской концепции. Сам он называет свои стихотворения «наивными шутками» и «безделками», но эти «шутки» богаты колоритными зарисовками современного ему быта и нравов. Повседневная жизнь с ее суетой, пирами, посещением терм, посылкой подарков, любовными похождениями и городскими сплетнями находит отражение в стихотворных миниатюрах Марциала. Тематика эпиграмм разнообразна : рядом с насмешливой соседствует надгробная, любовная и описательная (описание произведений искусства), иногда перед нами уже не эпиграмма, а лирическое стихотворение, выдержанное, однако, в характерном марциаловском стиле, с остротой и
парадоксальностью определений, с преобладанием внешней описательности над выражением субъективных чувств.
Чрезвычайно интересен многообразный типаж, метко обрисованный Марциалом: тут и светский щеголь, завитой и надушенный, знающий все городские сплетни и весь день проводящий в праздной болтовне, и кокетливый всадник, залепивший весь лоб «мушками», так что его невозможно узнать, и вор, похитивший в бедном саду деревянный чурбан, изображающий Приапа, и брадобрей, разбогатевший и уехавший в Сицилию, и старик, желающий оставить состояние тому, кто больше всего дарил ему подарков, и т. п. Выбор типов у Марциала в значительной степени случаен. Жизнь, по его мнению, многообразна и беспорядочна и, следуя за ней, он часто ищет смешного и колоритного, не заостряя социально своих насмешек и не давая строго продуманных обобщений. Поэтому сборник его эпиграмм представляет собой пеструю смесь разнообразных зарисовок, в которых смешное, случайное и парадоксальное соседствует с глубоко характерным и социально значительным.
С «новым стилем» Марциала связывают особенности его эстетики и стилистической манеры. Поэт восстает против «постной» поэзии и требует от эпиграммы, в первую очередь, остроты и желчи. Эта острота проявляется у Марциала не только в характерной для жанра эпиграммы игре неожиданных поворотов мысли:
Не создавая своих, порицаешь мои эпиграммы,
Иль порицать перестань, или свои издавай!
(Пер. Ф. А. Петровского)
но и в поисках богато орнаментированных, часто нагромождающихся друг на друга описаний с изысканными и необычными определениями, составляющими подчас целые ряды.
Лежит обильно хлеб во всех углах — кучей,
И ряд сосудов пахнет там вином — старым
...
И вот ватага бродит в птичнике грязном:
И гусь крикливый, и павлин цветной весь он,
И тот, чье имя от пурпуровой краски,
И куропатки, и цесарки — как пестры!
Фазан тут же, нечестивый дар колхов!
(Пер. Ф. А. Петровского)
Подобные описания сельских вилл соседствуют у Марциала с блещущими красками картинами пиршественных яств, напоминающих натюрморт стенной живописи.
Груши, висящие вниз в сплетении с вьющимся дроком,
Зерна пунийских гранат, красных как роз лепестки.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Коль закуску вперед иметь желаешь,
Лук тяжелый я дам, салат дешевый,
Дам и рыбы куски, яиц нарежу —
Дам капусты тебе зеленой — в черном
Будет блюде она, сожжешь все пальцы
...
Дам тебе и колбас я в белой каше,
Желтоватых бобов на красном жире.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Перегруженностью колоритных определений отличаются и надгробные эпиграммы Марциала:
Дитя, ты песен старых лебедей слаще,
Овец с галеза ты Фалантова мягче,
И ярких раковин лукринских вод краше,
Жемчужин моря Эритрийского лучше.
Слоновой кости, что резец сейчас сгладил,
Снегов упавших и несорванных лилий,
Бетисской шерсти впрямь коса твоя краше...
(Пер. Ф. А. Петровского)
Таким образом, в повседневной жизни, интересующей его, Марциал ищет яркого, колоритного, подчас парадоксального и создает для своих зарисовок максимально заостренную, порой барочно перегруженную словесную форму.
Поэзия такого рода пользовалась у современников Марциала большим успехом. Книги его эпиграмм расходились быстро, и поэт, по собственному признанию, был в моде.
В конце жизни Марциал вернулся в свою родную Испанию и нашел там богатую покровительницу, которая подарила ему виллу, где, по-видимому, он и скончался. Последняя XII книга эпиграмм написана им уже в Испании.
Роща вот эта, ключи, кружевная сень винограда,
Снизу идущая ввысь, свежий источник воды,
Луг мой и розы в саду, лучше пестумских, дважды цветущих,
Мой огород (в январе даже он зелен всегда),
Угорь домашний живет у меня в водоеме закрытом,
Белая башня — приют цветом подобных ей птиц.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Так рисует поэт подаренную ему некоей Марцеллой виллу По-видимому, в правление Траяна, после смерти Домициана и Hepвы, дела поэта в Риме пошли плохо. Возможно, что он растерял своих прежних покровителей и не нашел новых "меценатов". Марциал жалуется на тоску по Риму, которая мучит его в Испании, и творческий дар его иссякает.