Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
79

Т. И. Кузнецова

РЕЧИ ЦИЦЕРОНА ПРОТИВ ВЕРРЕСА

Первый успех Цицерона на ораторском поприще, послуживший ему как бы фундаментом для славы выдающегося оратора, а также упрочивший его общественное положение, связан с выступлением в процессе Секста Росция Америйского в 80 г. до н. э. Именно тогда Цицерон впервые показал себя не только искусным оратором, но и политическим деятелем, выступив с разоблачениями нобилитета как мужественный обвинитель покровительствуемого Суллой Хрисогона. Таким образом, уже в этот ранний период своей деятельности Цицерон, хотя и косвенным путем, выступил против самого диктатора, заклеймив в лице одного из его любимцев весь реакционный режим сулланской диктатуры. В то время, время жесточайших проскрипций было большой смелостью выступить против непререкаемой, всесильной власти Суллы, диктатура которого была диктатурой рабовладельческой знати. Аристократическая партия, сосредоточив в своих руках власть, злоупотребляла ею и всячески ущемляла интересы и политическое влияние всадничества. В речи за Росция впервые выразилась оппозиционность Цицерона по отношению к аристократическому режиму. В этот период он отстаивал интересы всадников и выступал от их имени. По свидетельству Плутарха (Цицерон, 3), эта речь показала политическое значение Цицерона, обеспечив ему высокое мнение сограждан, доверявших ему отныне труднейшие дела. В этот первый период своей деятельности Цицерон был всецело на стороне демократической оппозиции. Протест против порядков сулланского режима, беспощадное разоблачение его, доставившее молодому оратору прочный успех у демократической партии и народа в последующее время, сохранялись до времени консульства Цицерона. Реакция против аристократического режима Суллы, начавшаяся после смерти диктатора, создавала особенно благоприятные условия для выдвижения Цицерона на полити-

80

ческой арене, так как сам он принадлежал к сословию всадников. Однако сенатская аристократия, все еще избавленная от контроля всадничества, в лице наместников-сенаторов не переставала усиливать эксплуатацию провинций. Разоряемые, подвергающиеся всяким насилиям провинциалы подавали жалобы в судебную комиссию de repetundis (о взыскании с наместников награбленных ими в провинции денег), но в судах сидели те же сенаторы, которые, покровительствуя подсудимым и будучи ими подкуплены, не могли быть справедливыми к провинциалам. Против таких судов Цицерон и выступил в своих речах против Верреса, относящихся к 70 г. до н. э.
Несколькими годами ранее, в 76 г., он выставил свою кандидатуру на первую из государственных должностей, открывающую дорогу в сенат 35, на должность квестора, и был избран в трибутных комициях одним из провинциальных квесторов. По жребию ему достался в управление город Лилибей (теперь — Марсала) в западной части провинции Сицилии, где он и провел 75-й год, добросовестно выполняя свои финансовые обязанности.
После окончания срока квестуры в Сицилии Цицерон, вернувшись в Рим, занялся своей прежней деятельностью судебного оратора.
В 70 г. он был избран эдилом на 69-й год. К этому времени, т. е. к 70 г., и относятся речи Цицерона против наместника Сицилии, пропретора Гая Верреса, занимающие центральное место в ранней деятельности Цицерона, так как именно они определяют общественно-политическое и, конечно, профессиональное лицо оратора в этот период.
Дело Верреса возникло следующим образом. Сицилийские общины, пытаясь найти в Риме управу на своего бывшего наместника Верреса, управлявшего Сицилией в течение 73—71 гг., обратились к Цицерону с просьбой выступить от их имени обвинителем Верреса и защитником их интересов. Жители провинции заявляли о неслыханно жестоких притеснениях и вымогательствах Верреса во время его наместничества («Дивинация против Цецилия», 1, § 3). Цицерон, будучи до Верреса квестором в Сицилии, приобрел уважение местного населения своей гуманной политикой и неподкупностью; желая оправдать доверие сицилийцев, он согласился взять на себя роль обвинителя Верреса, объявив об этом председателю уголовной комиссии по вымогательствам.
Поскольку постоянных государственных обвинителей в Риме не было, таковым мог быть, за немногими исключениями,

35 Должность консула можно было получить только пройдя определенные ступени общественной лестницы: квестуру, эдилитет. претуру.
81

каждый желающий, который и вел сам предварительное следствие, получив для этого от суда определенное время. По одному и тому же делу мог явиться, таким образом, не один, а несколько обвинителей, и тогда суду предстояло сначала выбрать из них одного, а уже после этого принять жалобу.
Выступление в процессе и победа в нем таили в себе определенные выгоды для оратора, будь то вознаграждение за выигранное дело или просто возможность лично прославиться и тем самым облегчить себе продвижение на выборные государственные должности.
Итак, прежде чем выступить обвинителем, Цицерон должен был отстоять свое право на обвинение, выиграть его у другого кандидата. Это соперничество было прямым следствием отсутствия государственной прокуратуры в Риме, где ведение дела предоставлялось частной инициативе. Соперником Цицерона выступил сицилиец Квинт Цецилий Нигер, бывший квестором в Лилибее в 73 г. при Верресе. Его предпочитал и сам Веррес, боявшийся более сильного обвинителя в лице Цицерона.
Судьям еще до начала процесса необходимо было решить, кому отдать предпочтение: Цицерону или Цецилию.
Выбор судьями обвинителя из двух или даже нескольких кандидатов назывался actio de constituendo accusatore, а также divinatio — дословно: «предсказывание», «гадание», так как судьи решали вопрос не на основании документов и свидетельских показаний, а, как бы предугадывая, на основании речей соперников, которые излагали свои преимущества (Авл Геллий, «Аттические ночи», II, 4). Поэтому речи, произносимые в этом случае заинтересованными сторонами, назывались divinationes — дивинациями.
Цицерон выступил в суде на форуме перед трибуналом, председателем которого был претор Маний Глабрион, с дивинацией против Цецилия. В этой своей речи он обстоятельно доказал свое право на обвинение Верреса, мотивируя причины, побудившие его взять на себя ведение процесса («Дивинация против Цецилия» 1—3).
По мнению Цицерона, судьи при избрании обвинителя должны обращать внимание, главным образом, на следующие два условия: кого всего более желает иметь представителем обвинения потерпевшая сторона, и кого всего менее — обвиняемый в нанесении ей обид (3, § 10).
Цицерон доказывает, что он избранник потерпевшей стороны, а Цецилия хочет иметь своим обвинителем подсудимый, т. е. Веррес, имевший на то свои соображения. И Цицерон предупреждает судей, что если процесс поручат вести ему, то Веррес не сумеет подкупить судей без большой опасности для них. «Я взялся вести здесь в суде защиту интересов сицилийцев

82

по их просьбе, но считаю себя вместе с тем добровольным защитником интересов и римского народа: поэтому я должен уничтожить не одного злого человека, чего хотят сицилийцы — нет, необходимо вырвать самый корень зла, чего давно и страстно желает народ римский» (7, § 26) 36. Самое доказательство разделяется у Цицерона здесь на две части: probatio (доказательство) и refutatio (опровержение).
В первой из этих частей Цицерон блестяще отстоял свое право быть обвинителем Верреса и защищать сицилийцев, несмотря на то, что поверенный Верреса Гортенсий пытался подкупить нескольких судей с тем, чтобы они голосовали за Цецилия, а не за Цицерона (7, § 24). В то же время во второй части Цицерон доказал непригодность Цецилия как обвинителя, разоблачив все его претензии и заявив, что не может быть честным представителем обвинения со стороны союзников соучастник преступлений обвиненного (9, § 30—35). Кроме того, Цицерон доказал, что Цецилию не достает тех качеств, которыми обладает он — Цицерон, т. е. адвокатского опыта и дара слова, необходимых каждому оратору, а потому он не сможет быть победителем такого опасного противника, как Гортенсий (11—12). Наконец он разбил довод Цецилия о якобы нанесенной ему Верресом обиде, считая его выдумкой.
Речь Цицерона была успешной, и судьи большинством голосов решили его избрание на роль обвинителя Верреса.
Процесс Верреса доставил Цицерону счастливый случай для создания ряда замечательных произведений ораторского искусства, которые вошли в сокровищницу мировой литературы как памятники весьма ценные и интересные по содержанию и блестящие по художественному выполнению. Эти произведения являются своего рода политическими памфлетами того времени, знакомящими читателя с практикой провинциального управления в последний век республики.
Речь против Цецилия или дивинация служит как бы введением к этим речам, носящим общее название Веррин или речей против Верреса.
Получив право на обвинение после дивинации, Цицерон подал жалобу на Верреса, предъявив ему обвинение в вымогательствах, в ограблении сицилийцев на сумму 40 миллионов сестерций («Против Верреса», «Actio I, 17, § 56).
Однако у Цицерона были большие препятствия для победы в процессе, так как, выступая обвинителем Верреса, он навлекал на себя недовольство многих, покровительствовавших Верресу оптиматов (в том числе Метеллов, П. Сципиона, Сизен-

36 Все цитаты приводятся в переводе Зелинского. См. полное собрание речей Цицерона. СПб., 1901.
83

ны и др.), а кроме того, защищать Верреса взялся известный оратор Гортенсий.
Сам Веррес рассчитывал подкупить суд и защиту. Цицерону предстояло трудное дело; ему необходимо было собрать документальный материал в Сицилии, подтверждающий преступления Верреса, изучить его во всех деталях и отыскать нужных людей, свидетельствующих о вине подсудимого. Для этого Цицерон получил полагающиеся в таких случаях 110 дней. Сторонники Верреса старались чинить ему всевозможные препятствия, употребляя на это все имеющиеся средства. Надо полагать, что и Цецилий Нигер, выступавший соперником Цицерона по обвинению Верреса, был подослан и подкуплен ими. Потерпев здесь неудачу, они создали новый процесс de repetundis по делу наместника Ахайи, обвинитель которого якобы потребовал себе на изучение дела 108 дней, т. е. на два дня меньше, чем Цицерон («Против Верреса» Actio I, 2, § 6). Тем самым приверженцы Верреса рассчитывали выиграть время, т. е. начать свой процесс раньше процесса Верреса, затянув последний до следующего — 69-го г., когда магистратура была бы в руках преданных Верресу людей, и разбирать процесс пришлось бы покровителю Верреса претору Цецилию Метеллу, так как именно ему доставалось по жребию председательство в комиссии repetundarum («Против Верреса» Actio I, 9, § 26 ) 37, а Гортенсий и Кв. Метелл должны были быть консулами.
Однако эта попытка задержать Цицерона в Сицилии потерпела поражение. Цицерон вернулся в положенное время, хотя ему и пришлось ждать в течение трех месяцев окончания ахейского процесса. Не увенчалась успехом и попытка противников Цицерона перетянуть на свою сторону судей и свидетелей («Против Верреса», Actio I, 6, § 17; 7, § 19), а также подкупить и самого Цицерона («Против Верреса», Actio I, 9, § 25).
Несмотря на то, что свидетелей, пожелавших выступить против Верреса от имени своей общины, задерживали в Сицилии силой и угрозами, Цицерон сумел собрать необходимый ему, как обвинителю, огромный материал (письменные свидетельства об убытках, понесенных сицилийцами), исколесив в 50 дней всю Сицилию («Против Верреса», Actio I, 2, § 6). Таким образом, 5-го августа 70 г. в первой сессии суда началось слушание дела Верреса. В первой своей речи Цицерон прежде всего разоблачил попытки противников затормозить разбор дела, чтобы оттянуть его до следующего года, и предупредил о мерах, которые он намерен предпринять против этого, т. е. сокращение первой сессии суда; затем он изложил перед судебной комиссией тщательно собранный им материал, в котором указы-

37 В этом же 70 г. дело Верреса разбиралось в уголовной комиссии repetundarum, под председательством Мания Ацилия Глабриона.
84

валось точно время, место преступлений, имена пострадавших, сумма ограбления и т. д., и представил целый ряд веских доказательств своему обвинению (Actio I, 11, § 33). Зная, что противники его стремятся затянуть процесс, Цицерон решил отступить от установленного порядка ведения суда 38 с тем, чтобы сорвать их замыслы. В этой первой из речей против Верреса он не счел нужным иллюстрировать дело всеми необходимыми обстоятельствами, не дал связного, развернутого по пунктам, правильно построенного обвинения, а ограничился лишь краткой вступительной речью, в которой изложил сжато и энергично главные пункты обвинения Верреса. После этого он предложил выслушать обвинительные показания свидетелей — потерпевших сицилийцев и зачитать материалы следствия, документы, доказывающие вину Верреса в различных преступлениях. Цицерон умышленно, боясь отсрочки второй сессии до нового года39 нарушал известный порядок судопроизводства выслушивать свидетельские показания после выступления защиты. Поэтому и композиция этой речи отличается от композиции последующих.
В ней сразу после вступления (exordium) Цицерон в изложении (expositio) говорит о происках противников, мотивируя этим свое решение отступить от установленного порядка ведения суда (главы 2—14), и в заключении (peroratio— главы 15-27) указывает, что перейдет к более подробной и связной речи на второй сессии, когда он развернет обвинение по пунктам.
Уже с самого начала речи ясно ощущается оппозиция Цицерона сенатскому суду. Цицерон настойчиво подчеркивает, что этот суд не завоевал доверия народа, как неподкупный и справедливый. Он намекает на тайные подкупы некоторых членов судебных комиссий, на темные сделки их с имущими людьми. Несправедливость царит в судах с тех пор, как они поручены сенату и не контролируются римским народом (говорит Цицерон, намекая на ограничение трибунской власти Суллой), напротив, когда судьями были всадники, никто из них не подвергался подозрению в подкупе (Actio I, 13, § 38) 40.
Недаром Веррес считал, что у него есть сильная рука, на-

38 Обычно процесс суда состоял из: 1) выступления обвинителя, 2) доказательства обеих сторон — обвинения и защиты, т. е. допрос свидетелей и зачитывание документов, 3) подача голосов судьями. Дело решалось большинством голосов.
39 Суд, связанный с большим гражданским иском, требовал двух судебных сессий, во второй сессии повторялись речи обвинителя и защитников.
40 Сулланская конституция отняла у всадников право верховного уголовно-политического суда, передав его сенату, в который было введено много сторонников Суллы.
85

деясь на которую он может грабить провинцию, имея в виду судей и защитников (Actio I, 14, § 40). Цицерон рассказывает о бурной радости народа, когда Помпей, будучи консулом, сказал что «...грабят и притесняют провинции, что судьи ведут себя дурно и позорно, и что он желает принять меры к прекращению этого зла» (Actio I, 15, § 45). И теперь все хотят убедиться, говорит он, останутся ли судьи верными чувству долга и голосу совести. Цицерон подчеркивает, как важно для всей республики и суда сенаторов сурово осудить Верреса. «Ныне же на очереди суд, где вы будете судить обвиняемого, а римский народ вас. На нем вы докажете, могут ли судьи-сенаторы вынести обвинительный приговор вреднейшему, но страшно богатому члену общества». Если же суд не окажется на высоте своего положения, предупреждает Цицерон, «...все будут убеждены, что все сословие следует заменить другим, более достойным ведать суды» (Actio I, 16, § 49).
В этой речи Цицерон дал краткий обзор всех преступлений Верреса, которые он разбирает в подробной и длинной обвинительной речи, подготовленной им ко второй сессии. Несмотря на краткость обвинения, все преступления Верреса раскрыты в нем с большой убедительностью и очевидностью. Главной и необходимой частью здесь является probatio (доказательство).
Бегло коснувшись преступлений Верреса в бытность его квестором, легатом в Азии и Памфилии, Цицерон сосредоточивает внимание слушателей на хищническом управлении Верресом в период его консульства Сицилией, «которую он, в продолжение трех лет, успел так разорить и ограбить, что ее нельзя уже привести в прежнее состояние...». «Когда он был претором, сицилийцы не ведали ни своих законов, ни приказаний сената, ни общечеловеческих прав; каждый имел только то, что ускользало от взоров этого алчного и сластолюбивого человека по его рассеянности, или оставалось нетронутым, благодаря его пресыщению. В продолжение трех лет все дела решались по его желанию; все, чем кто ни владел,— перешло ли оно к нему от отца или деда,— все он мог взять себе в силу своей судебной власти. Огромные деньги были взысканы с крестьян на основании небывалых, несправедливых распоряжений; наши верные союзники считались в числе врагов; римские граждане были пытаемы и убиваемы как рабы; важные преступники с помощью подкупа освобождались от суда; вполне честные, безукоризненной нравственности люди заочно, без допроса, были осуждаемы и лишаемы гражданских прав; гавани, представлявшие из себя неприступную крепость, и огромные, прекрасно защищенные города, сделались доступны нападению пиратов и разбойников; сицилийские матросы и солдаты, наши союзники и друзья, гибли с голоду; прекрасный, всем снабженный флот был, к ве-

86

ликому стыду римского народа, потерян и уничтожен. Он же как наместник украл все древние памятники, частью подаренные для украшения города богатыми царями, частью данные или возвращенные сицилийцам нашими победоносными полководцами. Так поступал он не с одними статуями или украшениями, составлявшими собственность городов,— нет, он ограбил все храмы, не исключая самых священных, и, в конце концов, не оставил сицилийцам ни одного бога, статуя которого, по его мнению, имела хотя какие-нибудь художественные достоинства и принадлежала старинному мастеру. Рассказывать о его любовных похождениях, о гнусных поступках, совершенных им под влиянием страсти, мне стыдно» (Actio I, 4, § 12—5, § 14).
Впечатление, которое произвел Цицерон своей речью, было настолько велико, страшные злоупотребления Верреса были показаны в ней с такой внушительностью, что обвиняемый, подавленный неопровержимыми доводами Цицерона и показаниями свидетелей, предупредил решение суда добровольной ссылкой в Массилию 41.
Цицерон блестяще провел этот процесс, продолжавшийся девять дней. Попытка Гортенсия защитить Верреса не удалась, и Веррес был вынужден даже отказаться от законного права comperendinatio 42, в силу которой он мог бы перенести свое дело для возобновления его во второй сессии.
Успех Цицерона был полный, несмотря на то, что обвинительные пункты в первой речи были высказаны в самом общем виде, а также несмотря на связи Верреса с влиятельными лицами.
Возможно, что в этом успехе сыграло определенную роль и то обстоятельство, что как раз к этому времени был издан закон Аврелия Котты (lex Aureliana), по которому восстанавливалась власть народных трибунов, должность цензора (отмененная Суллой) и были реорганизованы суды: постоянные судебные комиссии составлялись отныне из трех сословий: сенаторов, всадников, эрарных трибунов.
Таким образом, суд удовлетворил иск сицилийцев и возместил им понесенные убытки из имущества Верреса, правда, в сумме меньшей, чем 40 миллионов, так как последний скрыл часть своего состояния, захватив его с собой в ссылку.
После добровольного изгнания Верреса во второй сессии суда, естественно, не было надобности, и речи Цицерона, подго-

41 Обвиняемый имел право на такое добровольное изгнание не дожидаясь приговора суда. В таком случае, он считался как бы в формальной ссылке и даже освобождался от грозящей ему смертной
42 В уголовных процессах допускалась одна отсрочка, т. е. следствие откладывалось один раз (comperendinatio). Окончательное решение, таким образом, должно было быть принято судом во второй сессии.
87

товленные к произнесению в ней, так и осталось непроизнесенными.
Уже впоследствии Цицерон счел нужным тщательно обработать собранный им богатый и интересный материал и, придав ему определенную литературную форму, опубликовать его вместе с речью, прочитанной в первой сессии и дивинацией. Таким образом, речь приобрела значение не судебного, а чисто литературного произведения.
Обнародованные в обработанном виде речи не могли не способствовать дальнейшему процветанию красноречия в Риме. Цицерон знал это и, издавая их, преследовал две цели: риторическую и юридическую. Во-первых, он хотел оставить потомству литературные образцы ораторской речи, а во-вторых — памятник своей политической деятельности. Кроме того, он находил нужным оградить себя от возможных нападок завистников и врагов, которые могли в недалеком будущем представить Верреса безвинно пострадавшим и извратить смысл его обвинения. Цицерон убеждал, что Веррес ничего бы не достиг, дождавшись окончания суда.
Опубликование этих речей было важно для Цицерона и как для политического деятеля, мужественно выступающего перед народом против могущественного человека, поддерживаемого знатными римскими фамилиями. Его самолюбию льстила также мысль, что он, молодой оратор, имеет шансы превзойти такого известного оратора того времени, как Гортенсий.
Материал, предназначенный для второй сессии суда, Цицерон, вследствие его обширности, разделил на пять книг или глав, посвященных отдельным видам преступлений Верреса. При этом он издал речи так, как если бы готовил их к произнесению, т. е. в форме судебного разбирательства, предполагающего присутствие Верреса, его защитников, судей-сенаторов, председателя суда и народа.
В этих речах дан обзор всей жизни, всех преступлений Верреса. Все пять речей носят одно общее название «Actio secunda in Verrem». Кроме того, каждая часть уже позднее озаглавлена древними грамматиками, хотя и не всегда точно, в соответствии с содержащимся в ней материалом.
Первая из частей или книг называется De praetura urbana и касается городской претуры Верреса в 74 г. и жизни его еще до назначения в Сицилию в 73 г.
(Согласно античной теории ораторского искусства, оратор должен был описывать предшествующую жизнь обвиняемого, чтобы вернее предположить, мог ли он совершить то, в чем его обвиняют. Такой обзор прошлой жизни подсудимого позволял использовать в речи насмешку. Может быть благодаря именно этому приему, Цицерону удалось создать яркий и законченный

88

портрет Верреса. При этом, оратор мог приводить в подтверждение сказанного всякие, порой даже непроверенные слухи, сплетни, если они были для него в какой-то мере выгодны, если же нет — он мог их обойти или же всячески дискредитировать. Свидетельские показания оратор также использовал в нужных ему целях, то пренебрегая ими, то преувеличивая их значение).
Вторая книга, озаглавленная De iudiciis или De iurisdictione siciliensi («О судебном деле или о силицилийском наместничестве»), рассказывает о произвольном и продажном правосудии Верреса в Сицилии.
Третья — De frumento («О хлебе») касается вымогательств Верреса при взимании хлебной десятины (frumentum decumanum), покупного хлеба (frumentum emptum) и при замене хлебной повинности денежной (frumentum aestimatum).
Четвертая часть — De signis («О предметах искусства») повествует о незаконном присвоении Верресом предметов искусства у отдельных граждан и у целых городов.
Наконец, пятая — De suppliciis («О казнях») рассматривает действия Верреса как полководца в Сицилии во время союзнической войны и войны с пиратами.
Во всех этих книгах Цицерон подает обвинения Верреса очень подробно и мотивированно. Не перечисляя всех преступлений Верреса, приведенных в этих речах, следует все же сказать о наиболее характерных из них, о тех, которые и доставили Цицерону исчерпывающий материал для обвинения.
Цицерон умышленно рассказывает о действиях Верреса еще до назначения последнего в Сицилию, чтобы поведение его в Сицилии представлялось более вероятным. Коснувшись в нескольких словах прежней беспутной и бесславной жизни Верреса в молодости, Цицерон раскрывает затем темное прошлое политического проходимца — Верреса за те 14 лет, когда он был квестором, легатом в Азии, городским претором и наместником в Сицилии: «Здесь не найдется ни одного часа, где бы ты не оказался вором, преступником, тираном или развратником» («Против Верреса», Actio II, I, 12, § 34).
Цицерон разделил свою обвинительную речь на четыре части, согласно занимаемым Верресом должностям:
1) Квестура в Цизальпийской Галлии, в консульство Карбона (82 г.), когда Веррес, захватив военную кассу, оставив своего консула, войска, свои обязанности и провинцию, перешел на сторону Суллы (Actio II, I, 13, § 34).
2) Легация и проквестура Верреса в Азии при Долабелле (80 и 79 гг.), когда Веррес, разграбив провинцию, предал своего покровителя.
Цицерон обвиняет Верреса в многочисленных грабежах, разврате и алчности, подтверждая свое обвинение рядом кон-

89

кретных примеров. Так, например, под влиянием алчности Веррес потребовал от милетцев корабль, который должен был сопровождать его в Минд. Получив лучший во флоте вооруженный корабль и прибыв в Минд, он отправил матросов пешком назад в Милет, а корабль продал людям, объявленным врагами государства (Actio II, I, 34 § 86—87). Цицерон ставит в вину Верресу и злоупотребления при взимании податей.
Одним из замечательных по своей художественности рассказов этой книги является рассказ о страсти Верреса к дочери жителя Лампсака, некоего Филодема, о попытке ее похищения Верресом, о вступившихся за ее доброе имя отца и брата, которые стали жертвами подлости и самых низменных страстей безнравственного человека (Actio II, I, 25—30, § 64—76).
3) Городская претура (74г.).
Касаясь непосредственно городской претуры Верреса, Цицерон рассказывает о злоупотреблениях Верреса в судебном деле, а также о его «деятельности» по части заключения подрядов на сооружение и ремонт общественных зданий и принятия их от подрядчиков. Цицерон приводит несколько случаев дел по наследству, характеризующих Верреса как человека жестокого и надменного, взяточника, готового пойти на всевозможные бесчестные сделки.
Эти первые три части и составляют содержание первой книги.
4) Четвертая часть о сицилийском наместничестве Верреса — основное ядро обвинения — распределяется по четырем последующим книгам, т. е. 2, 3, 4 и 5, соответственно содержанию обвинения.
Таким образом, со второй книги Цицерон переходит к главной части обвинения, т. е. к преступлениям Верреса — пропретора в Сицилии в 73—71 гг. Он раскрывает деятельность Верреса как верховного судьи провинции, обвиняя его в несправедливом суде и вымогательствах.
Во вступлении к этой книге, касаясь прошлого Сицилии, Цицерон говорит об услугах, оказанных ею римскому государству, о верности римскому народу, о ненависти сицилийцев к Верресу. Он отзывается о сицилийцах, как о людях честных, трудолюбивых, бережливых и терпеливых; однако тирания Верреса оказалась невыносимой и для них, она превзошла всякую меру, и жители Сицилии, до этого времени не обвинявшие никого из наместников, своим горем и слезами заставили Цицерона отступить от основного правила его жизни и выступить обвинителем, хотя такая роль, говорит Цицерон, и не соответствовала его расчетам и нраву. Правда, Цицерон считает, что даже и в этом процессе он с большим правом может называться защитником, чем обвинителем (Actio II, II, 4, § 10). В ввод-

90

ной же части Цицерон рассказывает о трудностях, которые пришлось преодолеть сицилийцам, прежде чем прийти на суд: одним из них угрожали, других, которые могли бы дать важные показания о поступках Верреса, удерживали силой и заключали под стражу, третьим обещали вознаграждение, если они станут хвалить Верреса.
Депутацию, одобрявшую действия Верреса, прислали, однако, только мамертинцы из Мессаны, если не считать сиракузцев, которые своими похвалами лишь еще больше изобличили Верреса перед судом (Actio II, II, 5 § 14). Цицерон с иронией замечает, что они явились, чтобы вместе с Верресом сидеть на скамье подсудимых и уплатить вместе с ним убытки, нанесенные остальным сицилийцам (Actio II, II, 18, § 45).
Цицерон заявляет, что готов пойти на уступку Верресу, «если окажется, что он заслужил одобрение какого бы то ни было народа — сицилийцев ли или наших сограждан, какого бы то ни было сословия — крестьян ли или скотовладельцев, или торговцев, если он не был их общим врагом и грабителем, если он кому-либо в чем-либо когда-либо оказал пощаду...» (Actio II, II, 6, § 17).
Останавливаясь подробно на судебной деятельности Верреса, Цицерон рассказывает о несправедливых судах, как по гражданским, так и по уголовным делам, руководимых или лично Верресом или им же назначенными лицами. Разбирая дела, касающиеся наследства, Веррес беспощадно обирал людей, оставляя их нищими; наследник мог сохранить за собой наследство, лишь поделив его с Верресом (Actio II, II, 14—20). Недаром Цицерон с едким сарказмом говорит, что римляне предсказывали, что Веррес будет «метлой» для провинции, строя остроумный каламбур даже на имени Верреса (verrere — значит «мести») (Actio II, II, 6, § 18).
Цицерон рассказывает о том, как по воле Верреса в Сиракузах было отменено празднование Марцеллий, в честь покровителя Сиракуз Марцелла, и учреждены вместо них в честь его самого великолепные «Веррии», при этом Веррес приказал сдать на несколько лет вперед обязательства на поставку всего необходимого для жертвоприношений и народных угощений в этот день.
«О, эти чудные Веррии! — иронически восклицает Цицерон, обращаясь к Верресу.— Скажи мне, куда приходил ты без того, чтобы не принести с собой и этого дня. В какой дом, в какой город, в какой, наконец, храм вступал ты без того, чтобы не вымести и не очистить его до тла? Поэтому, конечно, можно оставить за этим праздником имя Веррии, чтобы казалось, что он установлен не в честь твоего имени, а в честь твоих рук и твоего характера» (Actio II, II, 21, § 52). Так же, как по граж-

91

данским, велись процессы и по уголовным делам. Цицерон возмущается продажностью и жестокостью Верреса, приводя конкретные примеры его суда, например, Сопатра Галикийского и Стения Термитанского. С особенным гневом он рассказывает о процессе последнего, который помешал Верресу вывезти из Терм памятники искусства, оставленные здесь еще Сципионом Африканским. Веррес, обозленный отказом Стения отдать статуи, обвинил его в подделке официальных бумаг и хотел осудить без всяких доказательств вины, не привлекая даже свидетельских показаний. Стений бежал в Рим, а Веррес вынес приговор в его отсутствие, не выслушав даже оправданий. Затем он заочно обвинил Стения в уголовном преступлении и осудил его в отсутствие свидетелей и обвинителя. Стений, честный и мужественный человек, пользовался большим уважением и влиянием во всей Сицилии, и Цицерон не упускает случая сравнить с ним Верреса, дав последнему уничтожающую характеристику (Actio II, II, 34—47, § 83—118).
Цицерон подчеркивает, что Веррес, осуждая Стения в подделке официальных документов, сам не может защититься от обвинения в подделке книг в деле самого Стения. Пользуясь, как обычно, удобным случаем блеснуть своим остроумием, Цицерон и здесь искусно играет словами: «vertit stilnm in tabulis suis, quo facto omnem causam evertit suam» [Веррес] сделал помарку в своих книгах, чем окончательно замарал все дело» (Actio II, II, 41, § 101).
В этой же книге Цицерон касается и других преступлений Верреса: торговли общественными должностями — сенаторской, цензорской, жреческой («...в продолжении трех лет ни в одном городе во всей Сицилии никто не сделался сенатором иначе, как за деньги вопреки законам»,— Actio II, II, 49, § 120), вымогательства денег от цензоров и от общин на статуи себе, наконец, проделок с откупщиками.
Во всех этих делах Верресу помогали его сообщники. Портрет одного из таких прислужников, отпущенника и акценза Верреса — Тимархида, нарисован Цицероном особенно выпукло и живо (Actio II, II, 54, § 134-136).
В наместничество Верреса не были даже ради формы объявлены выборы цензоров — во все города они назначались. Цензорами было назначено 130 человек, каждому из которых Веррес приказал внести по 300 денариев на постановку статуи пропретору в виде платы за должность. Цензоры же в свою очередь отыгрывались на народе.
«В твое наместничество был установлен такой ценз, на основании которого не могла правильно управляться ни одна община — ценз богатых уменьшался, бедных — увеличивался; поэтому распределением податей простой народ был угнетен

92

так сильно, что, хотя бы и молчал, само положение дела свидетельствовало бы против этого ценза...» (Actio II, II, 60, § 138).
Под предлогом постановки статуй Веррес приобрел себе деньги, внесенные по принуждению городами в сумме двух миллионов сестерций.
Со свойственной ему иронией Цицерон замечает по этому поводу: «...в честь его [Верреса] на площади Сиракуз стоит триумфальная арка, где находится голая статуя его сына, сам же он смотрит с коня на голую, по его милости, провинцию; его статуи встречаются везде для того, чтобы показать, вероятно, что он поставил в Сиракузах статуй едва ли не больше, чем украл» (Actio II, II, 63, § 154).
Веррес вывез из Сиракуз громадное количество золота, серебра, слоновой кости, пурпурных тканей, массу милетских материй, множество ковров, делосских изделий, коринфских ваз, много четвертей хлеба, меду и не заплатил за это пошлины (Actio II, II, 72, § 176).
Цицерон показывает, с какой силой ненавидели своего угнетателя сицилийцы, если статуи его, поставленные в публичных местах и даже в храмах были «яростно низвергнуты целым народом» (Actio II, II, 65, § 158). Религиозный обычай греков, в силу которого они оказывают пощаду статуям врагов даже во время войны, не спас статуи пропретора римского народа во время глубокого мира (Actio II, II, 66, § 160).
В третьей книге Веррес изобличается в злоупотреблениях при поставках хлеба. Дело это и по существу и вследствие множества допущенных в нем Верресом злоупотреблений занимает в обвинительном акте Цицерона большое место, но, как оговаривается Цицерон, из-за сухости и однообразия является наименее благодарной темой для речи (Actio II, III, 5, § 10). Тем не менее рассказы написаны интересно в рамках даже такого сухого сюжета. Речь идет о насущном вопросе снабжения римского населения хлебом, поставляемом Сицилией, издавна считавшейся житницей Рима 43.

43 Сицилия в своей большей части принадлежала к таким провинциям, подать которых зависела от урожая, составляя его десятую часть (decuma). Ежегодно земледельцы заявляли о доходности своей земли, а затем десятина всей общины продавалась римскими властями с публичных торгов тому, кто предлагал наибольшую сумму. Торги производились в Сиракузах. Откупщиком мог быть тот самый город, десятина которого продавалась, если он предлагал более крупную сумму чем другие. Кроме десятинных общин, были цензорские общины (civitates» censoriae), доходы с земли которой отдавались в откуп римскими цензорами-откупщиками. Цицерон беспощадно разоблачил в этой речи злоупотребления откупщиков. Податей Риму не платили лишь две категории сицилийских общин: «союзные» и так называемые «свободные общины», пользовавшиеся автономией. Из 68 общин таких было всего 8, в том числе и Мессана, находящаяся под покровительством Верреса,
93

Обвинение делится на три части: злоупотребление Верреса относительно десятины, покупного хлеба, оценки хлеба.
Цицерон рассказывает о том, как Веррес в интересах своего корыстолюбия, ради собственной наживы хищнически разграбил провинцию, доведя дело до того, что земледельцы, особенно мелкие, бросали свои земли. Мрачную картину представляла собой Сицилия, когда Цицерон вернулся туда, спустя четыре года после своей квестуры: «...ее земли показались мне как бы вынесшими жестокую и продолжительную войну. Те поля и холмы, которые я видел раньше такими цветущими, утопавшими в зелени, я видел теперь опустошенными и брошенными...» (Actio II, III, 18, § 47).
Прежде всего Цицерон обвиняет Верреса в продаже всего урожая и даже более того, всего скарба земледельцев, как он говорит, которые считали уже величайшим благодеянием для себя, если им приходилось платить три десятины, вместо положенной одной (Actio II, III, 16, § 40—41) «...в течение трех лет вся десятинная область была данницей римского народа в размере одной десятой, данницей Г. Верреса в размере всех остальных девяти десятых своего урожая;...» (Actio II, III, 43, § 103) в результате чего десятинные земли опустошены и истощены, земледельцы выгнаны со своих мест, провинция разорена и ограблена (Actio II, III, 51—52).
Откупщики Верреса, «слуги и холопы его страстей», «в продолжение трех лет так ограбили и опустошили провинцию, что мы едва ли можем вернуть ее к жизни в течение многих лет, с помощью многих честных и умных людей»,— говорит Цицерон (Actio, II, III, 8, § 21).
Главным из откупщиков Цицерон называет Апрония, сообщника Верреса по грабежам храмов, по непристойным попойкам. Остро сатирическая характеристика этого негодяя и картина его «деятельности», показанная Цицероном, великолепно гармонирует с образом самого Верреса и как бы усугубляет его (Actio II, III, 9—26). Давая характеристику Апронию, «который не сумел сохранить чистой не только свою душу, но даже свое дыхание» (qui non modo animum integrum, sed ne ani-mam quidem puram conservare potuisset) Цицерон не обходится без остроумной насмешки (Actio II, III, 58, § 134).
Если большие и плодородные земли Веррес опустошал сам, т. е. через Апрония, второго Верреса,— в небольших городах орудовали по его приказу другие откупщики. Из-за их несправедливости и своеволия многие сицилийцы даже лишали себя жизни (Actio II, III, 56, § 129).

ввиду своего особого положения (Actio II, IV, 9, § 20—24). По отношению ко всем остальным общинам Веррес вел самую неприкрытую грабительскую политику.
94

Цицерон знакомит далее читателя «со страшным и отчаянным грабительством Верреса при покупке хлеба» (Actio II, III, 70, § 163). На покупку хлеба в Сицилии Верресу было ассигновано 12 миллионов сестерций в год. Эти деньги были расхищены им с помощью различных мошеннических проделок. Так, например, вместо пшеницы, которую должны были поставлять города, Веррес брал с них деньги по той цене, по какой продавалась пшеница в Сицилии, и все казенные деньги оставлял себе (Actio II, III, 73, § 170).
Цицерон беспощадно разоблачает махинации Верреса: «...так как весь [требуемый] хлеб и без того уже, благодаря его злоупотреблениям в десятинном деле, был в его руках, то взамен доставляемого ему хлеба, который он признавал негодным, он требовал от городов деньги, и все количество хлеба, которое должен был отправить в Рим, посылал из своих кладовых... он признавал негодным хлеб, доставленный городами и доброкачественным — свой; признавая доброкачественным свой, назначал этому хлебу цену, назначив — брал ее от городов, удерживая себе ту сумму, которую он получил от римского народа» (Actio II, III, 73, § 171).
А ведь десятинный хлеб, находящийся в кладовых Верреса, был снят с тех же самых полей, урожая того же года. Почему же он признавался доброкачественным, а взятый из того же амбара платный нет? — с искренним возмущением спрашивает Цицерон. Не ясно ли, что вся эта браковка была придумана ради наживы? Ведь Веррес требовал деньги за все количество требуемого им с городов хлеба, признавая этот хлеб негодным. И таким образом отправлял в Рим хлеб, купленный на деньги сицилийцев, а казенные деньги присваивал себе (Actio II, III 74 § 173).
Наконец Цицерон рассказывает о злоупотреблениях Верреса правом наместника покупать у провинциалов по казенной цене хлеб на содержание своей свиты.
Согласно сенатскому постановлению, Верресу, как наместнику, предоставлялось право требовать хлеб для своих кладовых, причем сенат назначал определенные, всегда постоянные цены за модий пшеницы. В неурожайные годы эта цена была разорением для землевладельцев, поэтому вошла в обычай «оценка хлеба». Земледельцы откупались деньгами от повинности поставлять хлеб по казенной цене. Просить наместника «оценить хлеб» земледельцев побуждали, кроме неурожая, и другие причины — например, трудность доставки хлеба и связанные с этим дополнительные расходы. Веррес, воспользовавшись этим, заставлял земледельцев платить за хлеб в несколько раз дороже казенной цены. Мерилом оценки служила, таким образом, исключительно прихоть наместника. В то время, как

95

модий пшеницы стоил в Сицилии два сестерция или, в крайнем случае, три, он требовал с земледельцев три денария 44 за модий. Кроме того, Веррес произвольно увеличил количество модиев хлеба, которое ему разрешалось требовать (Actio II, III, 81, § 188—189). «Он потребовал от городов впятеро больше того, сколько ему позволено взять» (Actio II, III, 97, § 225).
Книга заканчивается патетической картиной печального положения земледельцев Сицилии.
Обличая алчность, беззаконие и несправедливость Верреса, Цицерон, обращаясь к судьям, заявляет, что, если эти пункты обвинения свойственны не одному только Верресу и относятся не к одной только провинции, то он выступает защитником всех провинций.
«Да, я утверждаю громко, во всеуслышание: где бы ни было совершено это дело — оно совершено вопреки закону; кто бы ни был виновник — он заслуживает строжайшей кары» (Actio II, III, 93, § 217). Это заявление ясно выражает протест Цицерона против произвольного и хищнического управления провинциями, против несправедливостей и своеволия наместников. Недаром, несколько ранее, в предыдущей речи, Цицерон замечает, что подобные Верресу наместники отнюдь не были единичным явлением: «...сколько лиц оказывалось виновными в Азии, сколько в Африке, сколько в Испании, Галлии, Сардинии, сколько в самой Сицилии...» (Actio, II, II, 65, § 158).
Четвертая книга «De signis» («О предметах искусства») несколько отличается от других по своему характеру. Посвящается она обвинению Верреса в хищении произведений искусства и драгоценностей, принадлежащих как провинциалам (частным лицам или целым общинам), так и римским гражданам. Рассуждений в ней мало, зато вся она состоит из следующих одного за другим и не зависимых друг от друга рассказов, содержащих обличающий Верреса материал и описание знаменитых произведений искусства и драгоценных предметов, находившихся в Сицилии до наместничества Верреса.
Книга начинается кратким изложением ее содержания (рго-positio), кратким, но тяжелым обвинением Цицерона, утверждавшем, что во всей Сицилии «не было ни одной серебряной, коринфской или делосской вазы, ни одной геммы или жемчужины, ни одного произведения из золота или слоновой кости, ни одной статуи из бронзы или мрамора, ни одной картины, будь то писанная или вышитая,— словом, ни одного произведения искусства, которого бы он [Веррес] не разыскал, не рассмотрел, и — если оно ему нравилось — не взял бы себе» (Actio II, IV,
1, § Ι)·

44 Один денарий = четырем сестерциям.
96

Цицерон доказывает это свое утверждение рядом конкретных примеров, говоря подробнее о наиболее выразительных из них, упоминая о менее важных.
Первым намеренно приводится рассказ об ограблении Верресом одного из жителей Мессаны — Гея, у которого он при помощи насилия и угроз, под видом покупки, взял статуи высокохудожественной работы Праксителя, Мирона, Поликлета (Actio II, IV, 2—12, § 28). Легко можно себе представить, как вел себя Веррес с жителями других городов, если он мог ограбить своих друзей, в частности старшину хвалебной депутации из Мессаны, каковым был Гей, говорит Цицерон, подчеркивая, что эти самые друзья выступают фактически обвинителями Верреса, вместо того, чтобы быть его защитниками. Таким образом, получилось так, что хвалители только повредили Верресу.
«Мессана, твоя вторая родина, как ты обыкновенно называл ее, «подводит» тебя: да, твоя Мессана, помощница твоих преступлений, свидетельница твоего разврата, укрывательница твоей добычи и твоих грабежей» (Actio II, IV, 8, § 17),—обращается Цицерон к Верресу, разрушая характеристикой Мессаны надежды последнего, возложенные на похвалы ее депутации (Actio II, IV, 10, § 23-24).
Приводятся в пример рассказы об ограблении других частных лиц из разных городов, у которых Веррес забирал ценные вещи: серебряные сосуды, резное серебро, золотые кольца, драгоценные эмблемы, редкие художественные изделия (как, например, кувшин работы Боэта) и многое другое (Actio II, IV, 1, § 3-22, § 49).
Интересен не только с обличительной, но и с чисто художественной точки зрения рассказ о присвоении Верресом золотого канделябра, осыпанного драгоценными камнями, и других золотых вещей, принадлежащих сирийскому царю Антиоху, проездом остановившемуся в Сиракузах (Actio II, IV, 27-32).
Рассказ вначале привлекает легкостью стиля (Actio II, IV, 27), дальше стиль становится серьезнее и, наконец, переходит в очень энергичный. Антиох на площади во всеуслышание объявляет о покушении пропретора, провозглашая посвящение канделябра Юпитеру и беря его в свидетели своего обета (Actio II, IV, 29). После живого изложения Цицерон заканчивает тем, что развивает главные обстоятельства дела и представляет их таким образом, чтобы показать все то, о чем он говорил, еще более жестоким. С помощью такой амплификации Цицерон хочет убедить судей в том, что вина Верреса бесчестит римский народ в глазах других народов. Судьи должны знать последствия такого пагубного святотатства, если Веррес останется безнаказанным (Actio, II, IV, 30 —32).

97

Веррес не ограничивался ограблением отдельных лиц, он расхищал памятники, принадлежащие целым общинам, например, он присвоил бронзовую статую Дианы Сегестинской, Меркурия Тиндаридского, Аполлона Агригентского работы Мирона, Цереры Катинской, Цереры Эниской и других. Последнее подчеркивается Цицероном, как особенно тяжелое оскорбление для сицилийцев. Поругание древнего культа Цереры вызвало их величайший гнев. Ведь Эннской Церере в Сицилии воздаются особые почести. Вообще «весь остров Сицилия считается посвященным Церере и Прозерпине» (Actio II, IV, 48, § 106). Энна — центр Сицилии, и по древним верованиям эта местность является колыбелью названных богинь. Веррес же унес древнюю великолепной работы бронзовую статую Цереры с факелами. Мало того: перед храмом стояла другая статуя Цереры, увезти которую Верресу помешали ее огромные размеры, однако он приказал оторвать от статуи замечательную по красоте статую Победы, которую она держала в руке, и доставить ему (Actio II, IV, 49, § 109).
Ограбление храмов Цицерон считает особенно возмутительным, например, храм Минервы Веррес так обобрал и ограбил, что, казалось, его опустошил не обыкновенный враг, щадящий даже на войне святыню и уважающий обычаи, а какие-то дикие разбойники (Actio II, IV, 55, § 122). Оттуда были унесены произведения живописи, двери из золота и слоновой кости, служащие украшением храма, портрет Сафо работы прославленного ваятеля Силаниона.
Ограблены были и другие храмы (Эскулапа, Вакха, Юпитера), из которых уносились мраморные дельфики, бронзовые и коринфские сосуды (Actio II, IV, 55—59). Цицерон, остроумно играя словами fеro (несу) и aufero (уношу), замечает, что Веррес более приспособлен быть носильщиком статуй, чем их владельцем (Actio, II, IV, 57, § 126). Цицерон доказывает лживость утверждения Верреса, ссылающегося на официальные записи, что будто бы он, по добровольному соглашению, купил все эти драгоценности, говоря, что во всей Азии и Греции нет города, который добровольно продал бы хоть одну статую, картину или украшение. «Эта мнимая, притворная покупка для городов тяжелее обыкновенной кражи или открытого присвоения и грабежа; они считают величайшим позором для себя эту запись в официальных грамотах, удостоверяющую, что граждане решились за деньги — и притом небольшие — продать завещанные предками памятники» (Actio II, IV, 60, § 134).
Четвертая книга имеет большое значение и для истории искусства. Некоторые описания произведений искусств в ней отличаются обстоятельностью и дают довольно конкретное представление об общем уровне культуры Сицилии. Интересно, на-

98

пример, описание «божницы» Гея с ее высокохудожественными статуями: мраморного Купидона, работы Праксителя, медного Геркулеса работы Мирона, статуи афинских дев, несущих на голове корзину со священными предметами или «канефоры» Праксителя (Actio II, IV, 2—3), бронзовой статуи Дианы из древнего города Сегесты (Actio II, IV, 33—35) и многое другое.
Именно эта книга позволяет судить о Цицероне как о тонком знатоке и ценителе всей греческой культуры. Много в ней сведений и бытового характера. Своеобразна по своей композиции четвертая книга. Как уже отмечалось, она содержит в себе не зависимые друг от друга рассказы о хищениях Верреса. Каждый отдельный рассказ имеет свое вступление, повествование, аргументацию и заключение и отличается законченностью, а также своеобразием характера и тона. Казалось бы, такой метод расположения материала, т. е. цепь рассказов об одном и том же роде преступлений, должен утомлять читателя однообразием и монотонностью, однако получается обратное: читателя поражает невероятное разнообразие тона этих рассказов, правдивое и живое описание всевозможных предметов и особенно персонажей.
Необходимо отметить и то, что порядок следования рассказов не носит случайного характера, а, наоборот, рассказы следуют один за другим по тщательно обдуманному плану. Они расположены так, чтобы способствовать постепенному возрастанию интереса к ним у читателя. Сначала говорится об ограблении частных лиц, потом о грабеже и опустошении целых храмов, составляющих славу и гордость не только сицилийцев, но и римского народа.
Такая классификация позволяет поддерживать интерес, возбужденный у читателя, до конца речи.
Анализируя с большим искусством и горячностью преступления Верреса, Цицерон заставляет читателя почувствовать всю тяжесть преступления и вызвать тем самым его гнев.
При этом каждый из рассказов написан в том тоне, какой ему более всего подходит по содержанию.
Там, где Цицерону приходится опровергать доводы Верреса, он подавляет его и красноречием мысли и точностью выражений, там же, где он говорит о жадности Верреса — поле действия предоставляется насмешке, презрительной шутке, яркому контрасту (например, противопоставление жадности Верреса честности Пизона — Actio II, IV, 25 и т. д.).
Разнообразие стиля этой книги легко ощущается, например, при сравнении рассказа о приключении Памфилы из Лилибея (Actio II, IV, 14, § 32) с описанием Сиракуз (Actio II, IV, 52—53) или с рассказом о краже канделябра.

99

Этот последний, как уже отмечалось, особенно выделяется из других богатством сюжета и художественностью отделки, наряду с рассказом о похищении статуй Дианы Сегестинской (Actio II, IV, 33, § 72; IV, 36, § 79) и Цереры Эннской (Actio II, IV, 48, § 106; IV, 49, § 110).
Цицерон как бы извиняется, что оставил здесь повседневный язык, говоря: «...боюсь, что моя речь явится для суда чем-то странным, каким-то исключением среди ежедневно произносимых речей» (Actio II, IV, 49, § 109).
Рассказывая о разграблении Сиракуз, Цицерон сравнивает действия Верреса с действиями Марцелла при взятии Сиракуз, противопоставляя одни другим. Здесь антитеза придает мысли особую живость, будучи естественным изображением поведения двух людей, показанных в прямой противоположности (Actio II, IV, 52, § 115-116) 45.
Антитезой Цицерон пользуется постоянно; так, например, несколько ранее, в конце главы он сравнивает Верреса с беглыми рабами, варварами, врагами (Actio II, IV, 50, § 112).
Часто проводится контраст 46 между делами Верреса и Сципиона (Actio II, IV, 35, § 77; IV, 25, § 57), Верреса и Пизона Честного, Верреса и Марцелла (Actio II, IV, 44, § 121); от такого резкого противопоставления мыслей Верреса и его поступков, дурные стороны Верреса выступали еще более ярко.
Все эти картины настолько художественны, что позволяют судить о Цицероне как о гениальном мастере римской литературной ораторской речи.
Пятая и последняя книга рисует деятельность Верреса как полководца. В этой книге Цицерон переходит к самой эффектной части своего обвинения, раскрывая самые гнусные преступления Верреса — потерю целой военной эскадры, осуждение и казнь невинных ее капитанов, распятие на кресте римского гражданина.
Но, поскольку эти обвинения не имели прямого отношения к закону о вымогательствах и не представляли поэтому интереса для разбиравшей дело Верреса уголовной комиссии de repetundis, Цицерону пришлось прибегнуть к некоторому словесному ухищрению. Он заранее, предвосхищая возражения противников, опроверг намерение их изобразить Верреса хорошим полководцем, героем, который якобы спас Сицилию от угрожавших ей войн невольнической и пиратской 47. Цицерон доказал,

45 Это место Цицерон почти целиком приводит в качестве примера в «Ораторе» 49, говоря о фигурах, ритме и размере речи.
46 Будучи сам по себе крупной антитезой, он способствует возникновению ряда мелких антитез.
47 Борьба с пиратами была одной из основных обязанностей сицилийского наместника.
100

во-первых, неосновательность опасений противников о вероятности возникновения невольнической войны, а во-вторых — нецелесообразность принятых Верресом мер для предотвращения этой войны. Во всех действиях Верреса Цицерон находит только доказательства его бездеятельности, непредусмотрительности, его ненасытной жадности. С тонкой иронией рисует Цицерон картины жизни Верреса в полных чувства отступлениях, в так называемых эгрессиях (egressiones) (Actio II, V, 10—15, § 39). Это — ядро характеристики Верреса как «полководца». Рассказы здесь настолько колоритны, наглядны и обстоятельны, что сами собой убеждают читателя, не требуя специальной аргументирующей части, необходимой в других речах. Таким образом, элементы аргументации вплетены здесь в самый рассказ, и главная часть речи — tractatio не выделена особо. Все начало речи — сплошная ирония, как нельзя более уместная при описании «военных талантов» Верреса. Цицерон дает язвительную характеристику этому «полководцу», с большим остроумием рассказывая об устраиваемых им оргиях и насмешливо сравнивая побоище на пиру с битвой при Каннах, кончившейся разгромом римлян. Иронией пронизано и описание прогулок Верреса, наподобие изнеженных вифинских царей в усыпанных розами носилках, которые носят восемь рабов (Actio II, V, 10—13); едким сарказмом пропитан рассказ о прошлой жизни Верреса, о его «походах» (Actio II, V, 13, § 32). Рассказывает Цицерон о таких, например, «подвигах» Верреса, как незаконное дарование мамертинцам льгот по части морской повинности (Actio II, V, 17, § 43—23). Веррес разрешил им не ставить бирему (двухъярусный корабль) в сицилийский флот, приказав выстроить для себя лично кибею (корабль, величиной с военную трирему). Эта обязанность была менее тяжелой, чем у других общин, которые должны были ставить квадрирему.
Рассказывает Цицерон о захвате пиратского судна, капитана которого Веррес отпустил, а матросов присвоил или раздарил своим друзьям. Часть пиратов была заключена в сиракузские каменоломни, но под именем пиратов оттуда выводились на казнь другие (Actio II, V, 25, § 63—30). Цицерон доказывает, что морская администрация при Верресе имела целью не оборону провинции от пиратов, а доставление богатств Верресу за счет средств, выделенных в его распоряжение правительством.
Главное обвинение в этой книге — это crimen navale (морское преступление), где рассказывается о появлении пиратов в сиракузской гавани, о гибели по вине Верреса военной эскадры, о несправедливом суде над невинными капитанами, об их жестокой казни и горе их родителей.
Все приморские города должны были, соответственно соглашению, содействовать снаряжению флота, т. е. построить на

101

свой счет корабль и взять на содержание его экипаж. Веррес потребовал себе деньги, предназначенные для этой цели. Однако вместо снабжения экипажа продовольствием он уволил часть матросов и продал их. Эскадра, оставленная без средств к существованию и переданная под командование одного сиракузянина, была сожжена пиратами в самом порту Сиракуз. Веррес, напуганный возмущением не только сицилийцев, но и римлян, поспешил обвинить в измене капитанов кораблей и осудить их на смерть.
Более того, открыто продавалось право погребения еще живых заключенных (Actio II, V, 45), как об этом с острым сарказмом говорит Цицерон, пользуясь внутренне противоречивым словосочетанием «vivorum funera» (троп оксиморон). Цицерон требует мести за такую намеренную страшную жестокость.
Слезы Сицилии, а не честолюбие, восклицает Цицерон, заставили меня явиться на суд. «Я не хотел, чтобы несправедливое осуждение, тюрьма, оковы, розги, секиры, чтобы пытки союзников, кровь невинных, бледные трупы казненных, скорбь родителей и родственников — чтобы все это служило источником наживы для наших магистратов» (Actio II, V, 49, § 130).
Стремясь еще более усилить впечатление, Цицерон прибегает и здесь к эффектному противопоставлению выражений: «sanguis innocentium... exanquium corpora mortuorum» («кровь невинных... обескровленные тела мертвых»).
Цицерон обращает внимание судей на то, что сицилийцев особенно потрясло именно это событие, что они уже не требуют у суда возврата своей собственности, боясь, что римский народ примирился с такого рода хищничеством. «Действительно, вот уже много лет, как мы равнодушно смотрим на переход всех богатств, которыми некогда обладали народы, в руки немногих людей; это наше равнодушие еще ярче освещается развязностью хищников... а их усадьбы украшены и переполнены множеством прекрасных трофеев, взятых у наших вернейших друзей! Понимаете ли вы, куда девались денежные богатства иностранных народов, сплошь и рядом бедствующих, когда вы видите, что Афины, Пергам, Кизик, Милет, Хиос, Самос, вся Азия, вся Греция, вся Сицилия помещаются в немногих усадьбах?» (Actio II, V, 48, § 126—127). Настаивая на этой жалобе более, чем на других, сицилийцы желали лишь одного — осуждения Верреса.
Здесь особенно ясно ощущается протест Цицерона действиям магистратов, подобных Верресу, выражающийся то открытым возмущением, то в форме ядовитой насмешки, звучащей зачастую еще убедительнее и острее, чем любая патетическая аргументация. Например, великолепно нарисованная сцена проводов военной эскадры вся проникнута тончайшей иронией и содержит в себе ряд чисто комических деталей, беспощадно и

102

остроумно дискредитирующих Верреса как полководца. Веррес стоит на берегу, поддерживаемый женщиной; вместо военной одежды на этом новомодном «полководце» пурпурный плащ, длинная туника и сандалии — одеяние, нарушающее римский военный обычай. Когда же ночью приходит известие о сожжении эскадры пиратами, он, заспанный и непротрезвившийся, не может даже понять, в чем дело (Actio II, V, 35, § 93; V, 36, §94).
В лице Верреса Цицерон насмехается над всей знатью, над теми «счастливцами», которые все почести римского народа получают во сне (Actio II, V, 70, § 180). Суть блистательно написанного рассказа о гибели эскадры и казни ее капитанов, весьма оригинально выражена в enumeratio: не простым резюмированием ранее обоснованных преступлений (как это обычно делалось для напоминания судьям главных пунктов обвинения), а в замаскированной форме обвинительного обращения к Верресу его отца (Actio II, V, 52). Это позволяет Цицерону сделать естественный вывод — если сам отец Верреса не мог бы не осудить сына, как же могут поступить судьи?
Особенное негодование Цицерона вызвало жестокое обращение Верреса с римскими гражданами. Он рассказывает об истязании их розгами, о казни в тюрьме римских торговцев, взятых в плен, ограбленных и объявленных солдатами Сертория (Actio II, V, 54-60).
Наконец самая эффектная часть обвинения — это наглядное описание казни Гавия. Произвол и жестокость Верреса дошли до того, говорит Цицерон, что он приказал сечь розгами на площади Мессаны римского гражданина, а затем распять его на кресте только за то, что Гавий хотел жаловаться на него.
Это злодеяние Верреса превзошло по жестокости все другие, и Цицерон умышленно, следуя правилу постепенного развития речи и нарастания тона, приберег его описание для конца своей речи, стремясь тем самым усилить впечатляющее действие рассказа и сохранить его как можно дольше в умах слушателей и судей. Рассказ о казни Гавия написан в возбужденном тоне и прерывается неоднократными восклицаниями, выражающими глубочайшее возмущение Цицерона:
«Вот оно, это сладкое имя свободы, это гордое право, сопряженное с нашим гражданством! Вот он закон Порциев, законы Семпрониевы!48. Вот она трибунская власть, по которой простой народ в Риме так сильно тосковал, восстановления которой он едва мог дождаться! Вот куда все это завело нас — римский гражданин был связан на площади союзного города

48 Согласно этим законам римский гражданин мог быть к смертной казни только судом римского народа.
103

в провинции римского народа и подвергся бичеванию со стороны того, кто своими фасциями и секирами был обязан благодеянию римского народа! (Actio II, V, 63, § 163).
Цицерон неоднократно упоминал о казни Гавия и ранее, здесь же он описывает это преступление подробно и со всей удивительной силой своего неистощимого красноречия. Горячность его, доведенная до предела, естественно, должна была захватить и слушателей, которые ревниво оберегали свою свободу и гордились своими правами римских граждан.
Заканчивая речь обращением к Гортенсию, Цицерон советует ему отказаться от опасного для него пути защиты Верреса.
«Наше государство терпело, пока могло, пока должно было, вашу царскую власть в судах и во всех государственных делах; оно терпело ее, да; но с того дня, когда римскому народу вернули народных трибунов, время этой власти — желательно, чтобы вы, наконец, поняли это — для вас прошло безвозвратно. В это самое время, когда происходят наши прения, все устремляют свои взоры на всех нас, все смотрят, честно ли я веду обвинение, добросовестно ли постановляют приговор они, как действуешь в роли защитника ты. Стоит кому-либо из нас хоть немного свернуть с прямого направления и его будет судить не безответное общественное мнение, которое вы прежде так презирали, а строгий и свободный суд римского народа» (Actio II, V, 68, § 175-176).
В этом заключительном обращении ясно выражены демократические настроения Цицерона. И вполне очевидно, что во всей речи тон его был искренним, так как сам он был представителем всаднического сословия, наиболее сильно пострадавшего от сулланского режима, и, естественно, ратовал за восстановление всаднического суда. Кроме того он, конечно, очень хотел помочь ограбленным Верресом сицилийцам, тем более, что они обратились с просьбой о защите именно к нему.
Цицерон прямо говорит здесь, что в государственных делах надо считаться с настроением времени: «А настроение времени нынче таково, что римский народ желает передать суды другим людям, другому сословию» (Actio II, V, 69, § 177) 49.
Цицерон как бы бросает вызов всему тому избранному обществу, представители которого, шутя, добиваются всех почестей в государстве, противопоставляя им Катона не происхождением, а личными качествами расположившего к себе народ и завоевавшего величайшую славу своему роду лишь своим трудом, пренебрегая ненавистью влиятельнейших людей. Правила и взгляды таких людей собирался усвоить и Цицерон:

49 Ср. «Дивинацию против Цецилия», 3, § 8, где эта мысль выражена еще более отчетливо.
104

«Мы знаем, с какой завистью, с какой ненавистью некоторые члены знати преследуют талант и трудолюбие «новых» людей; стоит нам хоть на минуту закрыть глаза — тотчас нам грозит засада, стоит нам дать малейший повод к подозрению или обвинению — тотчас нам наносят рану; мы знаем, что мы неустанно должны бодрствовать, неустанно должны трудиться. Встречается на нашем пути чья-либо вражда — мы должны побороть ее; встречается трудное дело — мы должны исполнить его. Не в этом главное препятствие; страшнее объявленной и открытой ненависти — молчаливая и тайная, а этой нам никак не избегнуть. Нет среди знати ни одного почти человека, который относился бы доброжелательно к нашему трудолюбию; никакими услугами не в состоянии мы заслужить их благоволение; как будто природа создала нас из другого семени, так чуждаются они нас во всех своих мыслях и стремлениях» (Actio II, V, 71, § 181-182).
И тем не менее Цицерон твердо заявляет о своем непреклонном решении преследовать всех виновных в подкупе суда, если дело обернется в сторону, благоприятную для Верреса, предать их суду народа (Actio II, V, 71, § 183).
Этой своей твердостью, мужеством и преданностью интересам народа Цицерон рассчитывал заслужить его доверие.
Речь заканчивается блестящим и полным пафоса обращением к богам, храмы которых ограбил Веррес: к Юпитеру, Юноне, Минерве, Латоне, Аполлону, Диане, Меркурию, Геркулесу, Церере и Прозерпине и другим. Цицерон умоляет богов отомстить за несправедливости, которые они потерпели от Верреса (Actio II, V, 72, § 184—189).
Мысль закончить таким образом свою речь очень интересна и оригинальна — ведь она дала Цицерону возможность собрать вместе и повторить снова в немногих словах все святотатства Верреса. Это своего рода «религиозное» enumeratio (перечисление), данное в форме молитвенного обращения, и в конце речи, рассчитанное на известный эффект, так как имена богов возбуждали у римлян чувство особого уважения и почета. Кроме того, Цицерон неустанно заботился о том, чтобы судьи, слушая об одном роде обвинения, не забывали и об остальных. В речах против Верреса этот ораторский прием был необходим, более чем в других речах, ввиду многочисленности и разнообразия преступлений Верреса.
Всех речей против Верреса, включая сюда «Дивинацию...»,— семь. По своему объему это самые большие речи Цицерона. Все вместе они являются образцовым произведением римского красноречия, утвердившим славу Цицерона как блестящего оратора, и представляют собой весьма ценный и разнообразный материал, освещающий различные стороны жизни

105

римской провинции — Сицилии. Каждая из них представляет своеобразный интерес для читателя в качестве источника для ознакомления или с римскими древностями, или с историей Сицилии, или с системой управления провинций.
Композиция речей против Верреса не всегда соответствует традиционной схеме построения судебных речей, рекомендованной античной риторикой, да и самим Цицероном. Цицерон варьирует эту схему в зависимости от содержания речей, считаясь прежде всего с обстоятельствами и характером самого дела. Каждая из речей, посвященная определенному виду преступлений Верреса, написана по тщательно продуманному плану, у каждой есть свое собственное композиционное решение.
Как уже было сказано, пять последних Веррин, т. е. речи для второй сессии, Цицероном произнесены не были. Он издал их позднее, после тщательной обработки, придав им определенную, в высшей степени художественную форму и отделку. Эти непроизнесенные речи выполнили между тем большую роль, чем произнесенные. Они явились своего рода литературно-полити-чеcкими памфлетами, выполняющими соответствующие этому функции: публицистическую и художественную. С одной стороны, обличая Верреса и ему подобных провинциальных наместников, они были рассчитаны на определенный политический эффект (нельзя забывать, что в Риме последнего века республики красноречие играло роль большой и действенной общественной силы. См. Письма к Аттику, IV, 2), с другой— явились выдающимся образцом литературной речи.
Цицерон сам считал Веррины настоящими литературными произведениями и, придавая им большое значение, опирался на них в своей теории ораторского искусства. Искусно обработанные, все они отличаются стройной композицией, ритмичностью, необыкновенным изобилием фигурных выражений и отвечают всем требованиям античной риторики. Поэтому их неоднократно цитирует Цицерон в своих риторических сочинениях (см., например, «Оратор», 29, § 103; 50, § 167; 62, § 210).
Даже самое беглое сравнение речей, произнесенных и непроизнесенных, позволяет заметить, как заметно отличаются одни от других и по своей композиции и по своему стилю.
Если в речи Actio prima необходимой частью является probatio, так как Цицерону надо было убедить судей в самом факте преступления Верреса, то в речах Actio secunda probatio не является главной частью; ее почти нет, так как она органически растворена в изложении, перемежаясь с бытовыми картинами, историческими примерами и т. п. Если же probatio и есть в них, то она выполняет другую функцию, т. е. служит не доказательством факта преступления, а убеждением судей в преступности поведения Верреса.

106

Особенно это ощущается в четвертой и пятой книгах, где probatio опускается. Например, в пятой книге в crimen navale вместо приведения доказательств, Цицерон ограничивается краткими ссылками на доказательства, приведенные в первой сессии суда или в рассказе о казни римских граждан; Цицерон просто ссылается на широкую известность того, о чем он намерен говорить.
Естественно, после добровольного изгнания Верреса в убеждении судей не было надобности, тем более, что и свидетельские показания, доказывающие наличие преступления, были полностью заслушаны в первой сессии.
Речи для второй сессии носят чисто литературный характер. Главная их цель — monere и delectare (убеждать и услаждать), а probatio оказывается на втором плане. В этом их характерное отличие от речи Actio prima (речи чисто судебной). Именно эти пять речей против Верреса для второй сессии и дают все основания считать Цицерона создателем римской литературной речи.
После возвращения из родосской школы, занимавшей среднюю позицию между аттикизмом и азианизмом, Цицерон перешел к более умеренному пользованию риторическими средствами.
Наиболее характерные особенности языка Цицерона: обилие слов и выражений, живость и необыкновенная чистота речи в соединении с разнообразием стиля. Цицерон сам говорит о своем умении разнообразить стиль, делая его то простым и спокойным, то игривым, то украшенным и возвышенным, соответственно обстоятельствам: «...речь наша бывает то возвышенной, то скудной, то держится некоторого среднего пути; так характер ее следует избранной теме, видоизменяясь и преображаясь в связи с любой задачей, будь то очарование слуха или передача аффектов» («Об ораторе» III, 44, § 177; Ср. «Об ораторе» III, 10, § 37; III, 14, § 53).
О том, что Цицерон владел одновременно всеми тремя типами стиля, применяя тот или иной в зависимости от различных условий, красноречиво свидетельствуют речи для второй сессии.
В них налицо все три стиля. «Какой род не встречается в Верринах?» — спрашивает сам Цицерон в «Ораторе» (29, § 103).
Таким образом, его [речи отличаются друг от друга не только содержанием, как указывалось ранее, но и формой, которую Цицерон тщательно обрабатывал. Например, две последних Воррины, т. е. De signis и De suppliciis, построены в более изысканном ораторском стиле, чем три первые, отличающиеся, в основном, довольно простым стилем. В последних множество шуток, двусмысленных выражений и каламбуров, которыми Цицерон, зная вкус своих слушателей, охотно пользовался.

107

Употребление таких стилистических фигур, как парономаcия (созвучие стоящих рядом, но различных по значению слов), также придает шутливый оттенок соответствующим местам этих речей. Сопоставление созвучных слов характерно и для последних двух речей и особенно эффектно в антитезах.
Часто встречается игра слов на имена собственные. Кроме примеров из Actio secunda (II, 6, § 18; II, 21, § 52) можно привести забавные каламбуры на двойное значение имени Верреса в II, 78, § 191, где за основу остроты берется значение имени Верреса как «кабан» (verres).
Каламбур с именем Верреса повторяется в разных вариантах: например в Actio II, (I, 46, § 121, ср. IV, 43, § 95 и IV, 25, § 57). Острота строится на двояком значении ius verrinum: «Верресово право» и «свиной соус». Отсюда все намеки. Цицерон как будто оправдывается, говоря здесь о шутках такого рода, как ius verrinum, что они известны всем, что это шутки народа 50. В других местах каламбур основан на сходстве имени «Веррес» с «метлой» — everriculum: «Quod unquam, iudices, huius modi everriculum in illa provincia fuit?»
(«Видела ли когда-нибудь, судьи, какая-либо провинция такую метлу?» (Actio II, IV, 24, § 52).
Как уже отмечалось, рассказ в Верринах для второй сессии содержит в себе самое доказательство обвинения. Написанный наглядно и убедительно, он тем самым исключает всякое дополнительное доказательство. Цицерон умеет сделать занимательной и интересной повествовательную часть, разнообразя ее рядом художественных приемов, среди которых есть и бытовые зарисовки, и портрет, и диалог, и шутка. Во многих местах narratio (рассказ) прерывается небольшими отступлениями разного рода, которыми также пользуется Цицерон в своих целях. Иногда это рассуждения на политические темы, иногда похвала себе как оратору или общественному деятелю, иногда обращение к судьям, защитнику или богам, патетические восклицания и т. п. Иногда вводится риторический вопрос, содержащий какое-то утвердительное или отрицательное суждение самого Цицерона.
Хотя эти отступления и не имеют непосредственного отношения к делу Верреса, однако они позволяют Цицерону разнообразить и оживить речь с тем, чтобы не наскучить читателю. Часто в рассказ вставляется диалог, состоящий из коротких фраз, производящих впечатление естественной живой речи двух собеседников (Actio II, II, 29, § 72; III, 85, § 196—197; V, 42, § 110 и др.). Все эти приемы служили не только украшением рассказа, но в то же время и элементами probatio. Здесь

50 Квинтилиан также оправдывает Цицерона, говоря, что он лишь воспроизводил шутки народа, («О воспитании оратора», VI, 3, § 4).
108

язык Цицерона близок к разговорному, в нем много особенностей этого стиля, например, слов сложных с per и sub, а также уменьшительных, которые в большинстве случаев подчеркивают что-либо забавное, сатирическое, достойное насмешки и презрения.
Обращаясь к разговорному языку, Цицерон тем самым придавал своей речи и своим доводам убедительность, подкрепленную то острым словцом, то язвительной насмешкой.
Интересно, что даже в первых трех речах, несмотря на преобладание в них простого стиля, имеются совсем иные места: взять, например, начало второй речи, содержащее похвалу Сицилии, которое отличается умеренным, спокойным тоном, серьезностью и достоинством.
Или в третьей речи сухое течение рассказа о злоупотреблениях Верреса в хлебном деле неоднократно прерывают амплификации,— тогда тон оратора возвышается (Actio II, III, 89, § 207).
Разнообразие стиля речей особенно легко ощущается в книгах De signis (о предметах искусства) и De suppliciis (о казнях), которые несомненно, имеют все основания рассматриваться как лучшие образцы ораторского искусства. В этих двух речах есть все виды красноречия, и, очевидно, к ним более всего относятся слова Цицерона о Верринах («Оратор», 29, § 103). В De signis, например, совершенно разным стилем написаны: рассказ о приключениях Памфилы (Actio II, IV, 14, § 3); описание Сиракуз (Actio II, IV, 52, § 115—53; § 119); рассказ о канделябре Антиоха (Actio II, IV, 30, § 67, IV, 32, § 71). В De suppliciis достаточно сравнить рассказ о пиратской войне (Actio II, V, 2, § 5; V, 3, § 7) с амплификацией (Actio II, V, 14, § 35—37) или с описанием казни Гавия (Actio II, V, 61, § 158; V, 67, § 173), чтобы ясно увидеть умение Цицерона легко переходить от простого разговорного тона к серьезному и возвышенному, и наоборот, в зависимости от требований обстоятельств дела.
Принципы построения речи бесконечно варьируются Цицероном в различных частях речи, однако основной закон выражен Цицероном так: «В каждой части речи так же, как и в жизни, надо всегда иметь в виду, что уместно» (Semper in omni parte orationis ut vitae, quid deceat est considerandum («Оратор» 21, § 71).
Таким образом, и в рассказе стиль Цицерона, обычно спокойный и ровный, иногда становится возбужденным и возвышенным (характерное место — казнь Гавия в V книге — V, 61—62). Пафос постоянно чередуется с шуткой. Цицерон, как известно, придавал большое значение комическому эффекту в речи, достигая его различными средствами и полагая, что ВОЗ-

109

буждением смеха он привлекает суд на свою сторону. Среди этих средств и изящная шутка, и забавный каламбур, и сатирическая зарисовка, и игривое словечко, употребленные всегда с большим умением и находчивостью. Здесь множество примеров игры слов, то красивой, то иронической. Ирония используется Цицероном настолько часто, что становится постоянной особенностью этих речей. Суровая и грубоватая, легкая и тонкая, она служит неизменным и любимым оружием Цицерона.
Отличительные стилевые черты Веррин: последовательность, логичность, живость изложенных в них мыслей. Благодаря неиссякаемой находчивости в придумывании оригинальных эффектов Цицерону удается в них подействовать на воображение читателя, особенно в двух последних книгах.
Форма речей отличается художественностью, стройной ритмичностью и необыкновенным богатством фигурных выражений, которые, как правило, подчеркивают самую мысль.
Не приходится говорить о таких достоинствах этих речей, как удивительная гибкость и музыкальность. Ритм речи, являясь средством лучшего выражения мысли, подчеркивал ее взволнованность, ее величие, или ее простоту. Римляне очень тонко чувствовали музыкальность речи, поэтому, владея ритмом, Цицерон располагал к себе слушателей и тем самым убеждал их.
Соблюдение определенного ритма придавало речи плавность и гибкость. Цицерон удачно употреблял метр, отвечающий содержанию мысли: медленный и спокойный во вступлении или описании (например, в описании Сиракуз Actio II, IV, 52, § 117) наоборот, живой, часто взволнованный с энергичными антитезами и ассонансом в патетических частях, в инвективах, в заключении (Actio II, V, 16, § 41; V, 66, § 170), когда Цицерон особенно стремился тронуть судей и слушателей.
Недаром к отличительным особенностям его ораторского таланта Квинтилиан относит умение повлиять на чувства слушателей, взволновать их трогательным изложением дела:
«И действительно, кто может точнее изложить дело? Кто тронет так сильно? Кто обладал таким сладкоречием? Он вынуждает, а тебе кажется, просит: судью увлекает силою, а ему мнится, что добровольно за ним следует. Обо всем говорит с такой важностью, что быть противного с ним мнения за стыд почитаешь: видишь в нем не заботливость защитника, а бесподозрительную откровенность свидетеля и судьи. Все, что другому стоило бы величайшего усилия, у него течет само собой: и чем прекраснее речь, тем виднее легкость и гибкость ума его.
Почему современники его не без основания говорили, что он царствовал в судах: у потомков же достиг той славы, что имя Цицерона уже не человека, а самое Красноречие означать

110

стало» (Квинтилиан, «О воспитании оратора», X, 1, § 110. Перевод А. Никольского).
Важно отметить, что все средства художественной выразительности подчинены у Цицерона единой мысли — изобличению Верреса перед судом и слушателями.
Речи против Верреса раскрывают перед читателем яркую картину страданий народа провинции Сицилии под властью жестокого, алчного наместника. На примере Сицилии речи эти дают возможность представить положение и других провинций, управляемых представителями власти, подобных Верресу. Произвол, бесхозяйственность, жадность и жестокость, вероломство — вот характерные признаки такого управления. Очевидно, магистратов, подобных Верресу, было не мало в других провинциях, ведь недаром Цицерон говорит об этом: «Сколько лиц оказывалось виновными в Азии, сколько в Африке, сколько в Испании, Галлии, Сардинии, сколько в самой Сицилии» (Actio II, II, 15, § 158).
Веррины отражают историческую обстановку в Риме второй половины I в. до н. э.: борьбу сословий, эксплуатацию провинций и т. д. Положение в Риме этого времени было весьма напряженным. Борьба между нобилитетом и всадническим сословием, обострившаяся еще при Сулле, продолжалась и после его смерти. Ни народные собрания, ни трибуны не играли прежней роли, хотя законы Суллы были уже отменены.
Привилегированные слои населения, заинтересованные в эксплуатации провинций, выжимали из них деньги путем различных вымогательств, вкладывая средства в доходные операции, в частности в откупные комиссии.
«Уже начиная с последних времен республики, римское владычество основывалось на беспощадной эксплуатации завоеванных провинций...» 51.
Управление провинциями давало возможность легко обогатиться и употребить эти средства на подкупы избирателей в Риме. Если же провинциалы осмеливались подавать жалобы на непомерные вымогательства сенаторов, то результат этого обычно был небольшим, так как в судах сидела все та же сенаторская знать, отличавшаяся в большинстве своем развращенностью, продажностью и политической беспринципностью. Всюду царили подкупы и клевета.
Речи Цицерона против Верреса, отражающие подлинную жизнь в мастерски нарисованных картинах, являются первоклассным источником изучения эпохи падения республики.
Поэтому и представляют собой такой исключительный интерес знаменитые Веррины.

51 К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II, М., 1952, стр. 283.

Подготовлено по изданию:

Цицерон. Сборник статей. Москва, Издательство Академии Наук СССР, 1958.



Rambler's Top100