Глава седьмая
Гай Саллюстий Крисп родился в Амитерне в 86 г. до н. э. в зажиточной плебейской семье. В его роду не было прославленных предков, как у первых римских историков. Италийские корни и психология «нового человека» определили его критическое отношение к политической деятельности и утонченному образу жизни городской аристократии.
В юном возрасте он приехал в Рим, где познакомился с неопифагорейцем Нигидием Фигулом, известным ученым того времени, который занимался грамматикой, теологией, астрологией,
мантикой и естествознанием. Надо полагать, результатом общения с этим философом-мистиком стала поэма «Empedoclea», в которой были соединены учения Эмпедокла и Пифагора о переселении душ. Однако нельзя с полной уверенностью утверждать, что автор этой утраченной философской поэмы и историк— одно и то же лицо.
Свой «путь почестей» Саллюстий начал с квестуры в 55 или 54 г. до н. э., открывшей ему доступ в сенат, где он сразу же встал на сторону популяров. Свидетельством этого является написанная около 54 г. «Инвектива против Цицерона». Это произведение, принадлежность которого Саллюстию многими исследователями оспаривается, представляет собой памфлет, в резкой, можно сказать, злобной, форме обвиняющий бывшего консула.
В 52 г. Саллюстий избирается плебейским трибуном. Это был год смут и беспорядков, год убийства вождя городского плебса Публия Клодия Пульхра. Саллюстий, выступивший с протестом, оказался в числе самых яростных врагов сторонника сената Милона, рабами которого был убит Клодий.
Вражда Саллюстия к Милону была вызвана также личными мотивами. Если верить Варрону, Милон застал будущего историка со своей женой Фавстой, дочерью Суллы, в момент совершения ими прелюбодеяния. Виновника отпустили лишь после того, как он был высечен и заплатил выкуп. Обрушившись теперь с обвинениями против Милона, Саллюстий навлек на себя ненависть сенатской аристократии, которая в 50г. исключила его из состава римского сената под предлогом его безнравственного образа жизни. Покровительствовавший Саллюстию Цезарь в это время находился в Галлии. Дело происходило незадолго до гражданской войны: политическое влияние Цезаря резко упало, уже обозначился его разрыв с сенатом, и помочь Саллюстию он не мог.
Саллюстий покинул Рим и присоединился к Цезарю, вместе с которым участвовал в переходе через Рубикон. В 49 г. под давлением Цезаря сенат вторично избрал Саллюстия квестором, восстановив таким образом его в сенате и вновь открыв для него дорогу к государственным должностям. Всю гражданскую войну он провел на стороне Цезаря, выполняя его поручения в Иллирии, Кампании и Африке. В борьбе Цезаря с Помпеем и сенатской олигархией Саллюстий проявил себя не только как военачальник и дельный администратор, но и как публицист.
Ему приписываются два открытых письма, обращенные к Цезарю. Одно из них может быть датировано 50—49 гг. до н. э., т. е. временем начала гражданской войны. В письме звучит отчаяние и беспокойство автора в связи с тяжелейшим моментом, переживаемым Римской республикой, и выражается вера в великого Цезаря, которому дается совет искать опору
среди широких слоев римского населения и италийских собственников. Другое послание было написано в 46 г. после побед Цезаря в Африке и Испании, когда он уже стал неограниченным правителем Рима. В этом письме автор призывает диктатора проявить милосердие, не злоупотреблять властью и для обновления римского общества провести государственные и экономические преобразования в направлении его антиолигархического устройства — уничтожить ростовщичество, осуществить военную реформу, заняться проблемами плебса, увеличить число сенаторов и т. д.
После победы над помпеянцами при Тапсе Цезарь назначил Саллюстия наместником образованной на территории Нумидии провинция Новая Африка. В делах управления провинцией Саллюстий не отличался особой щепетильностью и, согласно античной традиции, привез оттуда неисчислимые богатства. Конечно, распространению этих обвинений в немалой степени способствовала ненависть к нему враждебной партии. Тем не менее, вернувшись через два года в Рим, Саллюстий смог купить себе виллу Цезаря в Тибуре и построить в Риме великолепный дом, окруженный огромными садами, славившимися своей изумительной красотой (horti Sallustiani).
Противники обвинили Саллюстия в лихоимстве, но Цезарю удалось избавить его от суда. Тем не менее политическая карьера Саллюстия была окончательно сломана, тем более что со смертью диктатора в 44 г. он лишился своего могущественного покровителя. После гибели Цезаря Саллюстий ведет жизнь частного человека. За происходящим он следит со стороны, но от своих прежних убеждений (противника римской знати) не отказывается. Уединившись в своих знаменитых садах, он целиком посвятил себя историческим сочинениям, над которыми работал до самой смерти, последовавшей в 35 г. до н. э.
Во вступлении к своей первой монографии «Заговор Катилины» Саллюстий разъясняет, что побудило его обратиться к занятиям историей. Историография, пишет он, — это деятельность духа, и, как таковая, выявляет возвышенную суть человека. Однако этому благородному делу он посвятил себя; слишком поздно, потому что в юности, подобно многим своим сверстникам, подстрекаемым дурным честолюбием, увлекся политической деятельностью, которая принесла лишь огорчения и навсегда отвратила его от политики. Таким образом, Саллюстий дает понять, что считает деятельность историка возвышенной и полезной для государства, благородным досугом, в отличие от всех тех занятий, которые делают людей добычей страстей и пороков.
Историческое повествование полезно только в том случае, если в нем соблюдены два условия — правдивость и беспристрастность, которые не могут быть достигнуты при слишком деятельной жизни. Саллюстий полагает, что оба эти качества ему
теперь доступны, и избирает для своего исторического повествования наиболее созвучную ему форму монографии, потому что она способна доставить читателю удовольствие и дает автору возможность наиболее полно раскрыть смысл излагаемых «событий.
В отличие от анналистов и Катона Цензора, Саллюстий не излагает подробно историю Рима от его возникновения до своих дней. Он присоединяется к новому направлению в историографии, которое заявило о себе в эпоху Суллы. В своих сочинениях «Заговор Катилины» и «Югуртинская война» он обрабатывает два эпизода из римской истории: заговор Катилины в 63 г. до н. э. и войну против нумидийского царя Югурты, которая велась римлянами с 111 по 105 г. до н. э. Довольно краткий период римской истории — около 12 лет, начиная от смерти Суллы (78 г. до н. э.), освещает Саллюстий в своем последнем сочинении «История», лишь частично дошедшем до нас.
Исторические сочинения Саллюстия представляют собой историографию, которая не столько описывает, сколько объясняет события и поступки людей. Эта историография, отвечающая одновременно художественным и психологическим требованиям, в определенном смысле противоположна анналистике. Теперь историк сознательно ограничивается небольшим историческим отрезком или отдельным событием, полностью сосредоточивая на нем свой интерес.
Первое историческое сочинение, написанное Саллюстием,— «De Catilinae coniuratione» («О заговоре Катилины»), или «Bellum Catilinae» («Катилинова война»). В нем излагается история заговора, с помощью которого Луций Сергий Катилина, представитель обедневшей аристократии, человек, лишенный каких-либо нравственных принципов, пытался изменить римский государственный строй, собирая для этого вокруг себя всех недовольных и разорившихся людей. Речь, таким образом, идет о событиях, имевших место в год консульства Цицерона.
Изложение ведется по очень четкому и стройному плану. После четырех вводных глав, в которых содержатся вышеупомянутые идеи о значении историографии и изложение темы сочинения, следует глава, посвященная физическому и моральному облику героя. Затем дается краткий очерк истории Рима, объясняющий, как древние римские добродетели были разрушены честолюбием, алчностью и развратом, заполонившими Рим вслед за разрушением Карфагена. Таким образом, в отличие от других авторов, начало нравственного упадка Саллюстий относит ко II в. до н. э., ко времени выступления братьев Гракхов, положивших начало столетней полосе гражданских войн.
Нравственно разложившееся общество является благоприятной средой для происков Катилины, окружившего себя всякого рода отщепенцами, которым нечего было терять. Саллюстий
рассказывает о преступлениях и беспутствах Катилины, его влиянии на римскую молодежь. После провала первого заговора в 66 г. и после того как он был забаллотирован на консульских выборах в 64 г., Катилина принимает решение прибегнуть к насилию и убить недавно избранного консула Цицерона. Он вербует в свои ряды новых сторонников, пытаясь опутать нитями заговора всю Италию. Попытка убить Цицерона оканчивается неудачей. Убедив сенаторов в исключительной серьезности создавшегося в Риме положения, Цицерон получает чрезвычайные полномочия для борьбы с заговорщиками. В Риме царят паника и смятение, но Катилина осмеливается появиться на специально созванном заседании сената, где против него с обвинительной речью выступает Цицерон.
Катилина с угрозами покидает зал заседаний, а затем столицу и присоединяется к вооруженным отрядам заговорщиков, возглавляемых Гаем Манлием в Этрурии. Здесь Саллюстий на время отступает от изложения событий и размышляет о социальных и политических условиях, сделавших возможным этот заговор. Вскоре были получены новые сведения о заговоре. После бурных и продолжительных дебатов в сенате пять арестованных в городе заговорщиков были казнены в тюрьме посредством удушения. При обсуждении этого вопроса с требованием решительных и крайних мер выступил Катон. Он настаивал на смертной казни без апелляции к народному собранию. Цезарь же взывал к милосердию и осмотрительности, обрисовывая последствия непримиримо сурового приговора.. Хотя и признавая заговорщиков виновными, он требовал совершения судебной процедуры по всем правилам, т. е. с соблюдением права апелляции.
Катилина готовится к боевым действиям в Этрурии, куда из Рима отправляются два войска, чтобы помешать мятежникам отступить в Галлию. В сражении с правительственными: войсками он, проявляя истинно римский героизм, доблестно погибает.
По словам самого Саллюстия, выбор содержания для его монографии был обусловлен беспрецедентным характером злодеяния, задуманного Катилиной, и опасностью, которой подвергалось тогда государство. Саллюстий серьезно обеспокоен кризисом, охватившим римское общество, и намерен занятье к поиском его причин.
Задача, поставленная Саллюстием, сама по себе не новая, До него ею уже занимались историки — у римлян Катон Цензор, у греков Полибий и Посидоний. Новым, однако, является метод, с помощью которого историк исследует проблему, концентрируя все свое внимание лишь на одном моменте, который он считает наиболее значительным и показательным для Данной ситуации, чтобы таким образом понять глубинный смысл всего процесса.
В «Заговоре Катилины» это исследование, а также интерпретация конкретного исторического материала осуществлены главным образом в авторских отступлениях-экскурсах и в речах, вложенных в уста персонажей. Историк обращает внимание прежде всего на нравственный облик Катилины, преобладающей страстью которого является lubido rei publicae capiundae («неистовое желание овладеть властью в государстве»), и утрату обществом моральных критериев как в частной, так и в государственной жизни.
Вместе с тем Саллюстий отмечает и социально-политические корни рассматриваемых в монографии событий. В речи Катилины перед заговорщиками (глава 20) и в письме Гая Манлия, посланном Марцию Рексу (глава 33), красноречиво показаны непомерное обогащение кучки могущественных людей и чудовищное обнищание большинства римского населения, следствием чего явились бесправие и унизительное существование многих граждан. В центральном экскурсе (главы 36—39) Саллюстий останавливается на социальных мотивах, заставивших массу людей жаждать перемен и вместе с Катилиной активно участвовать в подготовке государственного переворота. Идеологические причины, сделавшие возможным заговор Катилины, обобщены в речах Цезаря и Катона, произнесенных ими в сенате (главы 51—52).
Политическая позиция самого Саллюстия ни у кого не вызывает сомнений. Он — цезарианец и как таковой не может не сознавать глубины недовольства, охватившего широкие слои населения, угнетаемого сенатской олигархией. Однако ни Саллюстий, ни тем более Цезарь не могли одобрить попытку насильственного и противозаконного ниспровержения власти, а к тому же с привлечением неимущих слоев городского плебса. В их задачу входило лишь ограничение всемогущества римской знати, узурпировавшей политическую власть, но права собственности обсуждению не подлежали. Эта умеренная позиция объясняет противоречивость взглядов Саллюстия. Он не может не признавать, что проблемы, которые назрели в обществе и позволили Катилине обзавестись большим числом сторонников и сочувствующих, действительно существуют, но предложенное заговорщиками решение этих проблем вызывает у него отвращение как беззаконное и преступное.
Историку в равной степени претит и этическая и политическая сторона дела. Как представитель нобилитета Катилина поражен всеми его пороками, но еще больше вызывает у Саллюстия протест политическая неразборчивость Катилины в средствах, поскольку он призывает к мятежу чернь, которая всегда представляла угрозу для общей безопасности.
Именно здесь находится ключ к пониманию саллюстианского морализма. В этом отношении очень показательна периодизация римской истории, данная в «Заговоре Катилины». На
чалом кризиса Саллюстий считает разрушение римлянами в 146 г. до н. э. Карфагена. С устранением внешнего врага политическая ситуация в Риме резко изменилась. На смену добрым нравам (boni mores), которые отличались величайшим согласием граждан (concordia maxuma) и минимальным корыстолюбием (minima avaritia), пришли непомерная страсть к деньгам и жажда власти (ambitio). Разрушительное влияние этих пороков возросло в эпоху сулланской диктатуры, поразив в первую очередь молодежь. Таким образом, кризис, охвативший римское общество начиная с середины II в. до н. э., — это кризис нравственности и, следовально, может быть остановлен лишь возвратом к добрым нравам предков.
Призыв к строгому образу жизни древних становится в I в. до н. э. лозунгом в равной степени оптиматов и популяров. Две борющиеся между собой партии берут на вооружение одни и те же лозунги, потому что, хотя и обращаясь к разным социальным силам, обе решительно отвергают всеобщий мятеж как средство достижения своих политических целей. Поэтому Саллюстий считает, что интересам государства не противоречит как позиция оптиматов, так и позиция популяра Цезаря.
Нередко полагали, что основная цель монографии «Заговор Катилины» — исключительно политическая, что автор хотел выгородить Цезаря, которого обвиняли в пособничестве заговорщикам, и преуменьшить заслуги Цицерона в подавлении заговора. Сейчас больше склоняются к тому, чтобы признать Саллюстия историком в основном беспристрастным и объективным, который имел честное намерение восстановить историческую истину. Хотя Саллюстий, отойдя от политической деятельности, не изменил своих взглядов, это не помешало ему произвести строгий анализ кризиса римской республики в свете опыта, пережитого им лично.
Конечно, учитывая пристрастный дух писателя и его горький личный опыт, трудно говорить об абсолютной объективности его историографии, а о нем самом как об авторе, стоящем над политической схваткой, но можно решительно утверждать, что он никогда не искажает события сознательно и, не колеблясь, признает ошибки своей партии и достоинства противоборствующей стороны.
В этом отношении показательным является сопоставление фигур Катона и Цезаря, которое представляет собой synkrisis — сравнительную характеристику двух персонажей. Не следует, видимо, задаваться вопросом, кому из двух государственных деятелей отдает предпочтение Саллюстий. Скорее всего, в намерения писателя не входило выделить кого-то из них. В похвалах Саллюстия тому и другому подчеркиваются в первую очередь те их высокие личные качества, которые взаимно дополняют друг друга. В сжатом виде это сформулировано в следующей фразе Саллюстия: «На моей памяти выдающейся доб
лестью, правда, при несходстве характеров, отличались два мужа — М. Катон и Г. Цезарь» (глава 53).
Цезарь воплощает в себе такие качества, как щедрость, милосердие, трудолюбие; Катон — твердость, умеренность, чувство долга. Пропорциональное распределение нравственных достоинств между двумя персонажами выпадает из традиции классической сравнительной характеристики, цель которой посредством сопоставления или, скорее, противопоставления личных качеств двух героев склонить читателя или слушателя в пользу одного из них.
Главное действующее лицо монографии — Катилина представлен Саллюстием как враг господствующей олигархии. Однако историк не заостряет на этом внимание читателей. На фоне разрушительной анархической деятельности Катилины он стремится показать реформаторскую легальную сущность действий Цезаря и его сторонников. В Катилине Саллюстий видит не столько врага римского нобилитета, сколько его типичного представителя, морально разложившегося и готового пойти на любое преступление ради достижения своих амбициозных целей. Однако в исполненном драматизма финале, в рассказе о гибели Катилины в сражении с правительственными войсками он предстает человеком, наделенным неукротимой отвагой. Монографию завершает описание поля боя, усеянного телами павших и раненых, оставляющее у читателя чувство скорбное и жуткое, вместе с тем создающее впечатление зловещего предзнаменования, ведь за этой картиной нетрудно угадать будущие Фарсал и Филиппы.
Вторая в хронологическом порядке монография Саллюстия «Belium Iugurthinum» («Югуртинская война») посвящена более раннему эпизоду римской истории. Поиски причин политического кризиса и гражданских войн поставили историка перед необходимостью возвратиться назад и обратить свой взор на события, свидетелем которых он не был. Выбор темы Саллюстий объясняет так, что становится ясно, что его интересуют не столько внешнеполитические события — война с Нумидией, сколько ее последствия, проявившиеся во внутренней политике Рима.
Сочинение открывается моралистическими и философскими размышлениями о дуализме души и тела, утверждается превосходство интеллектуальной деятельности над всеми другими занятиями людей, предпочтение при этом отдается труду историка, как наиболее полезному и ценному: «Государству будет больше пользы от моего досуга, чем от деятельности других»,— заявляет Саллюстий.
Затем дается краткий очерк истории нумидийского царства от времени правления Масиниссы до царствования Югурты. В результате вмешательства римского сената во внутренние дела Нумидии большая часть царства оказалась в руках Югур-
ты, подкупившего золотом должностных лиц в Риме. Имея такую поддержку, Югурта пытается отвоевать у Адгербала, сына Масиниссы, остальную часть Нумидии. Адгербал обращается за помощью к римскому сенату, который затягивает решение вопроса. Тем временем Югурта убивает Адгербала. Римский сенат в срочном порядке отправляет в Нумидию войско, поручив командование консулу Кальпурнию и экс-консулу Скавру. Югурта вновь прибегает к подкупу и добивается заключения выгодного для себя мира.
В Риме плебейский трибун Гай Меммий обвиняет нобилитет в продажности и требует прибытия Югурты в Италию для дачи показаний. Явившись в Рим, Югурта с помощью денег склоняет на свою сторону трибуна Бебия, который накладывает вето на требования Меммия.
Саллюстий заставляет Югурту произнести знаменитую фразу: «Продажный город, обреченный на скорую гибель, — если только найдет себе покупателя!», которую нумидийский царь обронил, выехав из Рима и несколько раз обернувшись, чтобы взглянуть на богатый и развращенный город.
Югурта возвращается в Нумидию и там убивает еще одного претендента на царский престол. Сенат аннулирует договор о мире, заключенный Кальпурнием, и посылает в Африку нового консула Альбина. Югурта симулирует покорность, и Альбин уезжает в Италию, вверив войско своему брату Авлу. Захваченное врасплох и наголову разгромленное Югуртой римское войско подвергается крайнему бесчестию: чтобы спасти свою жизнь, солдаты принуждены пройти под ярмом.
В Нумидию отправляется новый консул Метелл и ведет там успешные боевые действия против Югурты. Начальник конницы в войске Метелла Гай Марий, избранный консулом на 107 г., убеждает римский сенат передать ему верховное командование в военной кампании в Африке. Метелл оставляет Нумидию. Войско теперь — в руках Мария. Нумидийский царь терпит ряд поражений. Имя Мария овеяно боевой славой, он приобретает огромную популярность среди солдат. Под его началом служит его будущий политический соперник Сулла, которому удается привлечь на сторону римлян союзника Югурты царя Мавретании Бокха, а затем с помощью коварства пленить самого Югурту.
«Югуртинская война» демонстрирует возросшее мастерство Саллюстия-писателя. Хотя ее план является более обширным, чем план первой монографии, изложение материала в ней более органично, цельно и сжато. Структура «Югуртинской войны» отличается четкостью и математической соразмерностью. Всеми исследователями признается композиционное членение монографии на 3, равные по числу входящих в них глав, части. Монография в том виде, в котором она дошла до нас, разделена на 114 глав. Первые 38 глав посвящены пагубным резуль
татам внешней политики коррумпированного нобилитета, приведшей к поражению римлян в Африке. Главы 39—78 повествуют об изменении ситуации с приходом к командованию римским войском Цецилия Метелла, человека образцовой честности. В главах 77—114 содержится рассказ об окончательной лобеде римского оружия, когда войско возглавил плебей Гай Марий.
Каждая из частей завершается кульминационным эпизодом, которому Саллюстий придает, можно сказать, символический характер. Это — позорная капитуляция Авла Альбина (38 глава), падение нумидийского города Талы, явившееся самым большим военным успехом Метелла (76 глава); победа римлян и завершение войны в Нумидии (114 глава).
Каждая часть открывается этико-политическими размышлениями историка. В первой части этой цели служит пролог, в остальных — авторские отступления: о политической борьбе между плебеями и аристократами — в начале второй части, о городе Лепте и братьях Филенах — в начале третьей.
В каждой части иллюстрируется один из трех пороков, приведших к разложению республики: алчность (avaritia), высокомерие (superbia) и честолюбие (ambitio). Деление монографии на части напоминает членение на акты драматического произведения.
Выбор югуртинской войны как темы для исследования внутренних конфликтов, раздирающих римское государство, свидетельствует о замечательной историографической интуиции Саллюстия. Война с Югуртой высветила стержневое расхождение в политических взглядах двух ведущих сословий, сенатской аристократии и всадников. Действительно, речь должна идти не о противоречиях между плебсом и аристократией, а между всадническим сословием, стремящимся к внешним завоеваниям в поисках новых источников обогащения, и сенатом, сознающим, что опасность заключается не столько в Югурте, сколько во внутреннем кризисном положении, в котором оказалась римская республика. Малоимущее население Рима поддерживало всадническое сословие с его предпринимательской хваткой, полагая, что экспансия сулит им новые земельные раздачи.
Как и в «Заговоре Катилины», в «Югуртинской войне» противоборство двух основных политических сил Рима Саллюстий переводит в нравственную плоскость, противопоставляя высокомерие аристократов доблести «новых людей», которые нашли своего вождя в Марии, ставящем личные заслуги выше знатности рода.
Моралистическим является объяснение, которое Саллюстий дает разгоревшемуся в Риме конфликту. Этому вопросу посвящается особый экскурс в центральной части монографии, в котором речь идет об истоках раздоров и зарождении в Риме «духа партийности и фракционности» (mos partium et factio-
num). Утрата согласия между народом и сенатом явилась следствием исчезновения внешней угрозы, когда был разрушен римлянами Карфаген. Тогда знать свое высокое положение (dignitas) и народ свою свободу (libertas) стали использовать для удовлетворения собственных страстей, обратив свои преимущества в разнузданность (in libidinem). Вина за это ложится прежде всего на аристократию, которая отказывается разделить свою власть и богатство с римским народом. Таким образом, в «Югуртинской войне» Саллюстий в уже привычной для него манере дает анализ экономико-политических причин упадка в свете их нравственного проявления.
В процессе работы над монографией Саллюстий пользовался карфагенскими и римскими источниками, в том числе сведениями историков аристократической партии, таких, как Сизенна, Сулла, Рутилий Руф. По всей видимости, пригодился Саллюстию и его личный опыт, приобретенный им в бытность его проконсулом Новой Африки.
Последнее сочинение Саллюстия «История» почти полностью утрачено. Уцелели, кроме различных фрагментов, четыре речи и два письма. Их сохранностью мы обязаны антологическим сборникам, которые составлялись для нужд риторических школ. Речи и письма в «Истории» не являются подлинными. Это образцы красноречия Саллюстия, наподобие тех, что имеются в его монографиях. Они вставлены в повествование, по примеру Фукидида, воспринятому и усвоенному всей последующей художественной историографией.
В «Истории» Саллюстий отказывается от строго монографической формы изложения, ограниченного, однако, сравнительно небольшим периодом, — с 78 по 67 г. до н. э. Саллюстий, таким образом, продолжил историю Сизенны, завершавшуюся смертью Суллы (78 г.). Но повествование ведется в совершенно другом духе и с другой политической направленностью. Историка по-прежнему интересует упадок римской республики, в данном случае — как он проявился после смерти Суллы.
Состоявшая из пяти книг «История» охватывала более обширный отрезок времени, чем монографии. Впрочем, эта тенденция заметна уже в «Югуртинской войне» в сравнении с «Заговором Катилины». В «Истории» излагались драматические события, происходившие в течение 12 лет: война против Сертория, восстание рабов под предводительством Спартака, военные действия против пиратов и начало войны с Митридатом.
В процессе работы над историческими сочинениями взгляды Саллюстия не претерпели сколь-нибудь значительных изменений. В последнем произведении так же, как в монографиях, отчетливо проявляется антиолигархическая тенденция. В частности, историк показывает амбициозный и демагогический характер вождя сенатской аристократии Помпея.
Особого упоминания заслуживает тот факт, что в «Истории»
звучит осуждение римской империалистической экспансии. Оно содержится в послании понтийского царя Митридата парфянскому царю Арсаку. Не следует забывать, что в шкале государственных приоритетов внутренняя политика Рима была подчинена его стремлению к мировому господству, в чем римляне и, разумеется, Саллюстий видели историческую миссию своего народа. Письмо Митридата — пример того, с какой откровенностью приводит историк доводы противника.
Избранный Саллюстием тип историографии не может быть однозначно сведен к существовавшим до него схемам. Перед нами явление достаточно сложное, так как в прозе Саллюстия соединились элементы прагматического и миметического направлений в античной историографии.
С прагматическим направлением его связывает постоянное обращение к опыту Фукидида, который может считаться духовным отцом римского историка. И не только потому, что отзвуки фукидидовской «Истории» мы находим у Саллюстия повсюду, а потому прежде всего, что как историк Саллюстий обязан в первую очередь Фукидиду. Влияние Фукидида заметно и в историографической технике, и в стилистических установках, но самое главное — оба историка понимают историю как исследование событий и поиск причин, вызвавших их. Такая ориентация позволяет обоим авторам трактовать события современной, во всяком случае близкой им по времени, истории комплексно, с учетом всех факторов и с привлечением точных данных.
Оба историка исследуют сравнительно недавние события, но объяснение этих событий они ищут в более или менее отдаленном прошлом. Отсюда их обращение к событиям достаточно древним, которые не только составляют фон всего повествования, но и объясняют причину современного положения.
К Фукидиду восходит обыкновение Саллюстия излагать свои этико-политические идеи во вступлениях и освещать смысл событий в речах персонажей и исторических экскурсах. Афинский историк вдохновил Саллюстия на исторические картины, восхваляющие древних и порицающие современников. И тот и другой историк ищут реальные, человеческие, а не сверхъестественные или случайные причины событий. Поэтому они обращают пристальное внимание на общественные нравы, социальные структуры и конкретные личности. Вслед за Фукидидом римский историк стремится передать самое главное и существенное, тщательно отбирая материал и отдельные детали для своего рассказа. Отсюда проистекает удивительная сжатость повествования.
Несмотря на многочисленные точки соприкосновения, Саллюстий во многом несхож со своим греческим предшественником, иногда значительно расходясь с ним, и не только по причине своей независимости от кого-либо, которая присуща лю-
бому большому художнику, но также в силу своего особого темперамента и личных пристрастий.
Самобытна прежде всего склонность Саллюстия к драматизму изображения, ярко проявившаяся в речах персонажей и авторских отступлениях. Драматизация достигается повышенным психологизмом отдельных сцен, описанием бурных распрей, страстностью изложения. Конечно, все это имеет отношение не к прагматической, а к миметической и трагической историографии эллинистической эпохи. С этой историографией римский историк связан общим стремлением к повествованию, полному движения, богатому сценическими эффектами и воссозданием экзотической обстановки, что весьма оживляет рассказ в «Югуртинской войне».
Однако в отличие от греческих историков Саллюстий никогда не ставит своей целью драматизацию изложения. Например, он никогда не увлекается моментами новеллистического или романического характера. Драматизация изложения (привнесение в историографию элементов сценической формы) вызвана исторической концепцией Саллюстия, откуда берет начало трагичность в толковании событий и личностей.
Трагизм Саллюстия — это не украшение, наложенное на исторические события ради услаждения читателей, а результат глубокого усвоения писателем идеи Платона о дуализме души и тела и понимание им истории человечества как столкновения благородных порывов духа и низменных инстинктов тела. Саллюстий с горечью констатирует, что в жизни людей телесное начало значительно преобладает над духовным, и сознание этого сообщает его рассказу исключительно пессимистический тон.
Пессимизму Саллюстия в немалой мере способствовало уяснение им глубины кризиса, в котором оказалась римская республика, выход из которого он видит в возврате к добрым нравам предков. Внутренний разлад писателя вызван тем, что он не может принять глобальных революционных преобразований и, несмотря на все свои заверения, примириться с отстранением от политической деятельности. Но именно самоустранение от общественной жизни привело в императорскую эпоху к величайшему завоеванию всей античной культуры — открытию внутренней свободы индивида и самоценности личности как таковой.
Для Саллюстия человек — существо прежде всего общественное, часть коллектива, поэтому утрата римлянами общественных идеалов лишает историка всякой надежды на возвращение древней добродетели. Настоящее мрачно, будущее не сулит ничего хорошего. Так что история для Саллюстия является действительно трагедией и изображается им как трагедия, главными действующими лицами которой оказываются отрицательные герои Катилина и Югурта.
Излагаемые Саллюстием факты отобраны среди самых; мрачных эпизодов римской истории. Изложение сжимается вокруг центрального момента, чему способствует сама монографическая форма. Действующие лица событий увидены историком в их особой драматической роли. Они очерчены точными мазками, но никогда не типизированы, потому что для Саллюстия первостепенное значение имеет игра быстрых чередований света и тени. Его персонажи представлены в трагическом смешении добра и зла, неукротимой воли и рабского повиновения страстям.
По наблюдению современных ученых, двойственность отрицательных героев Саллюстия происходит от двойственности самого понятия virtus. С одной стороны, это способность человека интенсивно воздействовать на внешний мир, преобразовывая и изменяя его, с другой — это преобладание духа над телом, рассудка над страстями. В Катилине и Югурте доминируют первые качества и почти полностью отсутствуют вторые, т. е. господство над собой, управление своими страстями, суровость нравственных устоев.
Обращает на себя внимание саллюстианский морализм, в котором можно усмотреть влияние предшествующей греческой историографии, например Феопомпа. Морализм римского историка связан главным образом с поиском психологических мотивов тех или иных поступков и действий и является типично саллюстианским подходом к историографии. Психологический анализ персонажей и тяга Саллюстия к изучению скрытых, заложенных в нравственных свойствах людей мотивов их поведения отвечали личным склонностям писателя. Таким образом, два наиболее характерных признака историографии Саллюстия— драматизм и психологизм — тесно связаны между собой и полностью отвечают его мыслям и художественному вкусу.
Работая над историческими сочинениями, Саллюстий все время помнил о своих греческих предшественниках, сочинения которых служили для него источником тем, мотивов, идей. Однако его зависимость от греков вовсе не означает рабского подражания. Творчество Саллюстия невозможно втиснуть в узкие рамки схем и образцов. Идеи и образы, доставшиеся ему в наследство от греческой историографии, творчески им усвоены, переработаны и истолкованы в соответствии со своей художественной задачей. Например, такой характерный для греческой историографии композиционный элемент, как вступление, в сочинениях Саллюстия не может рассматриваться как имеющий происхождение целиком в эллинистической историографии. Прологи Саллюстия имеют определенный колорит и задают всему рассказу общеностальгический тон сожаления по прошлому, что сближает историка с Катоном Цензором и предшествующей римской историографией, в которой уже присутствовало это
настроение. Морализм Катона, его тоска по прошлому являются для Саллюстия тем идеалом, к которому он обращается постоянно. Вдохновляясь прозой Катона, он целиком разделяет его нравственно-политические взгляды и стилистические установки.
Стиль Саллюстия очень своеобразен и полностью соответствует избранному им типу повествования. Сжатость, напряженность, асимметричность своей прозы он сознательно противопоставляет, с одной стороны, гармонии и плавности периодов Цицерона, с другой — стройности и уравновешенности Цезаря. Вслед за Цезарем Саллюстий стремится к предельной сжатости изложения, но в отличие от него предпочитает сложносочиненные, часто асиндетические, конструкции с фонетическими и грамматическими архаизмами и устаревшей малоупотребительной лексикой. Его проза насыщена поэтизмами, восходящими к эпическому поэту Эннию. Разнообразные поэтические стилистические средства Саллюстий применяет с большой свободой, то чередуя их, то соединяя вместе, сообщая своей речи исключительную индивидуальность и неповторимость.
В качестве стилистического образца Саллюстий взял прозу Фукидида и Катона Цензора. От первого он перенял склонность к многозначным оборотам, иногда доходя в этом до неясности, от второго — пристрастие к тяжеловесной сентенциозности, богатой антитезами и суровой иронией.
Преклоняясь перед староримским духом и нравами предков, Саллюстий усваивает их лексику и стиль. Не исключено, что этот намеренно архаизированный стиль с резкими разорванными фразами и тоном сурового негодования отображает душевное состояние писателя — внутренний разлад с окружающим миром человека, жаждущего и вместе с тем страшащегося перемен.
Интеллектуальная строгость и страстность исторической прозы Саллюстия — это результат удачного синтеза прагматического и миметического направлений в античной историографии. Изобразительная сила сочинений Саллюстия такова, что они по праву могут считаться первыми в римской литературе образцами подлинно художественной историографии, а сам Саллюстий не столько повествователем о событиях (narrator), сколько красноречивым рассказчиком о них (exornator), как того требовал от историков его великий современник Цицерон.