Глава четвертая
Смерть Александра Македонского (июнь 323 г. до н. э.) сразу же выявила всю внутреннюю слабость созданной им державы. Практически одновременно разразились три кризиса, показавшие нестабильность политической структуры этого огромного государственного образования. Первый из них — в центре державы, в Вавилонии, где началась жестокая борьба за власть над государством и за определение путей его дальнейшего развития. Два других кризиса охватили окраины — самую восточную и самую западную. На востоке — в Бактрии и Согдиане — восстали греки-колонисты. Причиной их выступления стало недовольство системой колонизации, проводившейся Александром, тем местом, которое должны были занять греки в политической структуре нового государства 1. На западе, в Элладе, развернулось мощное антимакедонское движение: восстали греческие полисы во главе с самым сильным из них — Афинами. Объектом изучения в данной главе будет это восстание, которое получило название Ламийской, или Эллинской, войны.
Ламийская война в общем еще недостаточно исследована в современной литературе. Как правило, ход ее (с некоторыми ремарками) излагается в общих работах в связи с историей эллинизма в целом 2 или в трудах, посвященных проблеме распадения державы Александра 3. В более специальных исследованиях война затрагивается лишь попутно, в связи с другими, основными для данного автора проблемами 4. Наконец, есть несколько статей, в которых рассматриваются отдельные периоды или события этой войны (ее начало и др.). В частности, в последние годы
исследователи обратились к двум вопросам: война на море и самосские изгнанники. Однако все эти книги и статьи не могут заменить отдельного специального исследования, посвященного Ламийской войне в целом как основной теме. В частности, до сих пор не выяснена степень участия в войне союзников, кроме трех — Афин, Этолии и Фессалии. В свою очередь, нерешенность этого вопроса не позволяет понять основное в восстании, а именно, было ли оно действительно массовым и всеобщим или, в сущности, ограничилось тремя упомянутыми государствами (при весьма пассивном поведении остальных). Укажем также, что в литературе часто основной причиной поражения греков оказывается чуть ли не ранняя гибель Леосфена 5.
Подобное положение в большой мере объясняется состоянием источников б. О Ламийской войне есть единственный в античной традиции 7 связный рассказ — в труде Диодора, в книгах XVII 8 и главным образом XVIII. Исследователи указывали на определенную гомогенность книг XVIII—XX Диодора 9, наиболее отчетливую в его рассказах о войнах. Диодор говорит о численности сухопутных и морских сил, о количестве убитых, раненых и плененных. У него есть сведения о финансовых ресурсах полководцев, времени и расстоянии переходов, вооружении и снабжении армий. Отмечается большая военная опытность источника Диодора и хорошее понимание вопросов стратегии.
Анализ этих книг делает несомненным использование Диодором одного основного (но не единственного) источника, каковым считают Гиеронима из Кардии 10 (служившего при Деметрии и его сыне), хотя называют (как кажется, с меньшим основанием) и Диила 11. Рассказ Диодора о Ламийской войне также обнаруживает хорошее понимание им вопросов стратегии: он отмечает отсутствие единства у союзников, важность кавалерии, состояние финансов. Особой похвалы нашего автора заслуживает отвага Менона и руководимой им фессалийской конницы, которые описываются как герои войны, что предполагает использование особого источника. Возможно, Гиероним, в свою очередь, почерпнул некоторые сведения у фессалийцев, которые в качестве изгнанников после битвы при Кранноне жили в Афинах, при своем посещении этого города вместе с Деметрием 12.
Труд Гиеронима рассматривают как «греческий энкомий» Антигона Гоната. Можно думать, что в своей трактовке Ламийской войны он принял официальную, македонскую точку зрения. Только историк с явно македонскими симпатиями мог говорить, что Антипатр действовал в отношении афинян как филантроп. В целом отмечается значительная досто-
верность сообщений Диодора о Ламийской войне, в том числе, в общем, и в вопросах хронологии 13. Пожалуй, основной его недостаток — весьма краткое изложение военных действий на море, при этом наш автор сокращал свои источники настолько небрежно, что восстановление хода этих событий весьма затруднительно. Мало того, вообще искажена общая картина, и военные действия на море, имевшие не меньшее, если не большее значение, чем сухопутные, становятся у Диодора малозначительными 14.
Еще короче, чем у Диодора, изложен ход войны Помпеем Трогом (Юстином). Более того, Юстин так сократил сочинение предшественника, что свой рассказ обрывает на отступлении Антипатра в Македонию, и создается впечатление, что Ламийская война завершилась чуть ли не победой греков. Это предполагает в качестве источника труд историка, который пытался преуменьшить конечную катастрофу Греции. Интересно, что в рассказе Помпея Трога предстает несколько иная традиция и в освещении общего характера войны: она обрисовывается так, как будто вели ее чуть ли не исключительно одни афиняне, участие союзников в военных действиях почти полностью элиминируется, есть также ряд расхождений с Диодором 15.
Важные сведения, правда в очень кратком изложении, содержатся у Павсания. Он дает список греческих государств, примкнувших к восстанию против Антипатра, несколько отличный от Диодорова (см. ниже).
К сожалению, Плутарх в биографиях Фокиона и Демосфена весьма мало касается событий Ламийской войны. В первом случае основное внимание уделяется послевоенному периоду, во втором — довоенному. Биография Фокиона написана с явным желанием защитить его память и приукрасить деятельность. Своеобразной жертвой такого подхода стал Демад, который противопоставляется Фокиону с целью оттенить достоинства «героя». Видимо, значительную часть информации Плутарх почерпнул из «Аттид», особенно из части, написанной Деметрием Фалерским, стремившимся защитить память Фокиона 16, наследником которого выступал. Общий настрой другой биографии — Демосфена — совершенно иной: если биография Фокиона — проолигархическая, то жизнеописание Демосфена — продемократическое.
Особое место занимает «Надгробная речь» Гиперида 17—единственный (кроме надписей) источник, современный описываемым событиям, важный для выяснения «морального климата» в Афинах в годы войны и ее официальных лозунгов. К сожалению, речь сохранилась во фрагментах. Следует иметь в виду сам жанр этого произведения, который накладывает особый отпечаток на характер изложения фактов и сам их подбор.
В общем, эпиграфические источники, имеющие непосредственное отно-
шение к Ламийской войне, немногочисленны; кроме того, есть ряд надписей, связанных с ней косвенно. Четыре надписи можно привлечь для выяснения состава союзников 18. Из афинской эпиграфики определенную ценность для понимания военно-морского аспекта войны представляют списки судов афинского флота 19. Для хронологии ее имеет значение зафиксированная в «Паросской хронике» дата сражения у Аморгоса 20. События в Сикионе в годы Ламийской войны нашли отражение в двух афинских почетных декретах в честь сикионца Евфрона21. Постановление Самоса в честь граждан Иаса Торга и Минниона 22 и декрет о восстановлении изгнанников из Тегеи 23 важны для понимания ситуации, приведшей к войне. В связи с войной обращаются также к надписи из Оропа 24, в которой упоминается Леосфен как στρατηγός έπι τήχώρα, однако, не говоря уже о том, что датировка надписи спорна 25, у некоторых ученых вызывает сомнение идентификация этого стратега с командиром действовавших на мысе Тенар наемников 26.
Таким образом, информация о собственно Ламийской войне довольно скудна, при этом нарративные источники весьма отдалены от освещаемых ими событий 27. Надписи носят случайный характер, значительная часть их связана только с Самосом и выходит к тому же за хронологические рамки войны.
Все это в большей мере объясняет недостаточную разработанность многих вопросов истории Ламийской войны, несмотря на очевидную важность этого события, ставшего, в сущности, настоящим рубежом, отделившим Грецию классическую от эллинистической. Вместе с тем исследователи осознают историческое значение этой войны. Так, стало общим местом сравнивать сражение при Аморгосе с битвой при Саламине: если вторая знаменовала рождение афинской морской мощи, то первая символизировала ее конец.
Важнейшую роль на протяжении всей войны, роль ядра греческого
союза, восставшего против власти Македонии, сыграли Афины. Это, в частности, нашло отражение в том обстоятельстве, что Диодор, излагая причины войны, касается, по существу, одних Афин. В силу этого самый первый вопрос, который должен быть поставлен прежде чем мы перейдем к собственно войне, — это вопрос о причинах участия в войне Афин.
В одной из предыдущих работ автор попытался дать общий очерк политического развития Афин в годы от Херонеи до начала Ламийской войны 28. Поэтому хотелось бы сейчас сосредоточить внимание на непосредственных причинах поворота в политике Афин — от подчинения македонскому царю к подготовке восстания и далее к открытому выступлению. При таком подходе естественно обратиться к эволюции политической обстановки в Афинах.
Трагедия Херонеи глубоко потрясла афинян, подавляющее большинство граждан полиса восприняли ее с чувством унижения и оскорбленной гордости. Успехи Александра Македонского в Азии отнюдь не радовали греков, вызывая, наоборот, все большую ненависть к завоевателю. Тем не менее на протяжении ряда лет Афины внешне оставались спокойными, они не поддержали даже движения греков под руководством спартанца Агиса. Только незадолго до смерти Александра Афины начали прямо готовиться к войне и вскоре после того, как узнали о смерти македонского царя, взялись за оружие. В силу этого вопрос, который мы поставили первоначально, можно несколько расширить и видоизменить — почему Афины в течение длительного времени сохраняли спокойствие, хотя основная масса граждан была настроена антимакедонски, и почему они в конце концов все же изменили свою позицию? Не следует думать, что к этому их подтолкнула смерть Александра: Афины включились в непосредственную подготовку к восстанию тогда, когда македонский царь еще здравствовал и никто не мог предполагать, что молодому завоевателю осталось жить меньше года.
Для того чтобы попытаться дать ответ на этот вопрос, остановимся самым кратким образом на политической ситуации в Афинах. Можно полагать, что идущее еще из XIX в. представление о сути политической борьбы того времени как противостоянии промакедонян и антимакедонян не верно 29. Для Афин была характерна значительно большая дробность политических сил, наличие нескольких группировок, сформировавшихся вокруг отдельных деятелей, выражавших интересы различных слоев гражданства с более или менее четкими представлениями о том, какой должна быть внешняя и внутренняя политика. Идеи этих групп перекрещивались самым причудливым образом, и если при решении какого-либо вопроса сходились позиции одних групп, то при решении другого картина оказывалась иной. Мы отмечали пять основных политических группировок (называя их по имени лидеров): Демосфена, Ликурга, Гиперида,
Эсхина, Фокиона. Видимо, к числу их теперь можно отнести и группу Демада 30.
Сейчас наиболее важен вопрос об их отношении к Македонии. Ликург выступал твердым врагом Македонии, но считал, что время открытых столкновений с ней следует оттянуть, чтобы лучше подготовиться. Группа Демосфена была настроена решительно антимакедонски, однако после Херонеи она тоже была склонна к выжидательным действиям, хотя и не по столь принципиальным мотивам. Группа Гиперида была постоянно готова к открытой борьбе с Македонией. Группу Эсхина часто считают промакедонской, однако ситуация здесь не столь проста: Эсхин исходил из интересов не Македонии, а Афин, в его понимании. Он полагал, что Афины не должны вести «великодержавной» политики, а идти в форватере сильнейшей тогда державы — Македонии. Демад представлял собой довольно сложную фигуру, поддерживая тесные контакты с рядом деятелей Македонии, получая от них средства, но в конечном счете и его действия определялись своеобразно понятыми интересами своего полиса. Во всяком случае, именно Демад способствовал тому, чтобы македонские войска не вторглись на территорию Аттики, именно он убедил Александра не добиваться выдачи афинских руководителей после тяжелого разгрома Фив. Видимо, сограждане достаточно хорошо понимали позицию Демада, в частности ему, кроме участия в ряде ответственных посольств, пришлось заведовать военной казной Афин, тесно сотрудничая с Ликургом. В целом, можно думать, что его олигархические настроения приводили к хорошему взаимопониманию в области внутренней политики с Ликургом, Фокионом, Эсхином, но во внешней политике он ратовал за тесный союз с Македонией. Взаимодействием этих политических сил и определялась внешняя политика Афин. В сущности, только одна политическая группировка (Гиперида) стремилась к открытому противоборству с Македонией. Влияние Ликурга и поддерживавшего его Демосфена преобладало, ибо их внешняя политика строилась на ясных простым гражданам основаниях — мир как передышка, как средство восстановления мощи государства перед неизбежным столкновением. Эта позиция оказалась вполне приемлемой и для тех, кто ни о каком конфликте с Македонией не помышлял, они также в принципе стояли за рост мощи Афин, ибо подавляющее большинство политических деятелей были афинскими патриотами и возможность возвысить свой полис — их естественное душевное стремление.
Во внутреннем положении Афин в годы после Херонеи произошли существенные изменения, более всего связанные с деятельностью Ликурга как главы «финансового ведомства»31. Нам неизвестны детали всех проведенных им реформ, но есть все основания предполагать, что Ликург предпринял серьезные меры по развитию внешней торговли, он стремился поднять эффективность Лаврионских рудников, совместно с Демосфеном создавал в городе такой психологический климат, который подталкивал бы
богатых граждан тратить свои средства на строительство общественных сооружений, устройство празднеств и т. п. Как бы то ни было, деятельность Ликурга привела к весьма значительным результатам, он сумел поднять ежегодный доход Афин почти вдвое, а прочная финансовая база обеспечила успешность и других преобразований.
Одним из важнейших направлений деятельности Ликурга стал подъем военной мощи государства. Македонская армия превосходила греческое ополчение не только численно, но и качественно. Проблема должна была решаться в двух аспектах: собственно военном и финансовом. Афиняне теперь уже были вынуждены планировать широкое привлечение наемников, при этом было очевидно, что в новой войне с Македонией невозможно Действовать по-старому, когда для оплаты наемников рассчитывали на военную добычу 32. Решение второй задачи — качественного улучшения ополчения — достигалось реформой эфебии33. Отныне все граждане проходили обязательную военную подготовку, важную роль играло и патриотическое воспитание эфебов, что повышало гражданский дух и энтузиазм будущих воинов34. Афинская мощь уже давно в большой мере поддерживалась флотом, и соответственно ведется усиленное строительство судов, в том числе кораблей нового типа — превосходящих прежние триеры тетрер и пентер35, завершается строительство доков в Пирее и др. Итак, в результате всех этих и других мер годовой доход Афин накануне Ламийской войны превышал все, что они когда-либо имели,— 1200 талантов и большой флот.
Так на протяжении ряда лет шел постепенный, но неуклонный рост экономической и военной мощи Афин, важнейшим условием которого был мир. Но в 325/324 г. до н. э. обстановка резко меняется: Афины начинают непосредственно готовиться к войне с Македонией. Явными причинами этого изменения были действия Александра. Сначала он потребовал от греков своего обожествления, затем обнародовал указ о возвращении изгнанников. Если первое требование не оказало непосредственного влияния на греческие дела (оно в какой-то мере подготовило второе), то указ об изгнанниках, в сущности, прекращал действие Коринфского договора, который хотя бы формально регулировал отношения греков с Александром. Вместе с тем он означал прямой удар по полисам, в том числе по Афинам, которые лишались Самоса 36. Хотя Александр и ранее уже достаточно явно демонстрировал свое пренебрежение к Коринфскому союзу, именно указ об изгнанниках стал первым официальным актом, обращенным ко всем грекам, которым македонский царь показал, что отныне он рассматривает их как своих подданных.
Однако сам факт возмущения указом не дает прямого ответа, почему же Афины взялись за оружие и почему их руководители, столь долго следовавшие тактике накапливания сил, внезапно изменили ее. Представляется, что причины перехода от пассивного неприятия македонской супрематии к открытому противодействию ей кроются как в некоторых обстоятельствах политического положения, так и в новых фактах международной ситуации.
Прежде всего к этому времени произошло изменение в составе наиболее влиятельных политических деятелей Афин: Эсхин уже довольно давно был вынужден покинуть город; Ликург умер незадолго до рассматриваемых событий; Демосфен, скомпрометированный в деле Гарпала, ушел в изгнание. Вынужден был отправиться в изгнание и Демад, который, правда, позднее вернулся, но, по существу, прекратил активное вмешательство в политику, поскольку подвергся атимии. Из старого круга виднейших политиков накануне Ламийской войны эффективно действовали только Гиперид и Фокион. Но любопытный нюанс: если внимательнее вчитаться в биографию Фокиона Плутарха, не может не поразить то ощущение «одинокости» своего героя, которое так мастерски передает автор. Основная тема жизнеописания — противостояние гражданства Афин и Фокиона. Вместе с тем сам же Плутарх указывает, что Фокион 45 раз избирался стратегом, а это подразумевает доверие к нему со стороны гражданского коллектива. Даже в ходе Ламийской войны, которую Фокион не одобрял и от которой ничего хорошего для родного полиса не ожидал (и, что важно, не скрывал этого), он все равно избирается одним из стратегов. Думается, это ощущение противостояния Фокиона подавляющему большинству граждан отражает обстановку, сложившуюся к началу войны, когда из «старой гвардии» ее противников остался он один. Всеобщее возбуждение, ненависть к Македонии, в какой-то мере явившиеся результатом деятельности и самих «кунктаторов» (ведь вся их политика мира в конечном счете оправдывалась тем, что мир сегодня — это подготовка к будущей войне), — все это подогревалось Гиперидом, противостоять которому мог только Фокион.
Почти всеобщая приверженность войне, объясняемая всей предшествующей историей Афин, провоцируемая действиями македонского царя, подталкиваемая агитацией Гиперида, основывающаяся на уверенности в военной мощи Афин, почти лишенная серьезных противников внутри самого гражданского коллектива, имела под собой еще одно немаловажное основание. Афиняне, как и все греки, знали о серьезных осложнениях внутри державы Александра, они слышали о той жесточайшей «чистке», которой он подверг верхушку государства после возвращения из индийского похода; греки видели на территории Эллады бежавшего казначея Александра Гарпала с 6 тыс. наемников и 750 талантами серебра. Ощущение неблагополучия во владениях македонского царя давало надежду на то, что силы его не будут столь мощны и монолитны, как еще совсем недавно. Наконец, нельзя забывать, что грекам стало известно об обострении в отношениях Александра и Антипатра, который отнюдь не собирался сложа руки ожидать своей отставки (и вполне реальной гибели), а готовился противостоять монарху и рассчитывал привлечь на свою сторону хотя бы часть греков. Источники зафиксировали его контакты с этолий-
цами; вполне вероятным кажется предположение о контактах Анти-патра и с Афинами 37.
Таким образом, все эти сложные переплетения интересов, дипломатические интриги, закулисные маневры, ориентированные на определенную ситуацию, внезапно утратили свой смысл, ибо сама ситуация изменилась — умер Александр. Общественное мнение Афин, уже и без того настроенное в пользу войны, увидело в смерти завоевателя доброе предзнаменование. Жесточайшая борьба за наследство Александра казалась неизбежной, и именно такой момент необходимо было использовать. Намечавшийся союз с Антипатром отбрасывается — в новой ситуации он более не нужен, и начинается борьба с македонским владычеством.
Наш основной источник Диодор дважды говорит о причинах Ламийской войны, объясняя ее возникновение по-разному. В первом случае (Diod. XVII. 111. 1) изложение непосредственной причины он предваряет несколько неопределенной фразой о смутах и движениях в пользу переворотов в Элладе, откуда и берет свое начало Ламийская война (ταραχαί συνίσταντο καί πραγμάτων καινών κινήσεις, εξ ών ό Λαμιακός πόλεμος κληθείς ελαβε τήν άρχήν), возникшая по следующей причине. После возвращения из индийского похода Александр Македонский приказал всем сатрапам распустить наемников, вследствие чего многие из них разбрелись по Азии, добывая пропитание грабежом. Наконец, они стеклись со всех сторон к мысу Тенар 38, куда прибыли, собрав деньги и воинов, и начальники, которые объединили силы. В результате неизвестных нам обстоятельств наемники выбрали полномочным стратегом (στρατηγόν αΰτοκράτορα) афинянина Леосфены. О предшествующей его жизни почти ничего неизвестно, но, очевидно, справедливо мнение, что Леосфен не был обычным искателем приключений, но сохранял связи с родным полисом, подобно некоторым афинским полководцам, то избиравшимся народом стратегами, то отправлявшимся на чужбину в качестве наемников (Хабрий, Харидем и др.). Есть основание думать, что в 324 г. до н.э. он был стратегом έπΐ τή χώρα 39. Леосфен явно пользовался известностью среди наемников, о чем свидетельствует его избрание 40. Далее оказывается, что Леосфен вошел в тайные сношения с афинским буле и получил от него 50 талантов и оружие для раздачи наемникам. Завязал он переговоры и о союзе с этолийцами, враждебно настроенными к македонскому царю. Одним словом, «предвидя, что война будет тяжелой, к ней и подготовлялся» (Diod. XVII. 111. 3).
Возвращаясь к этим событиям в следующей книге (XVIII. 9. 1—3), Диодор уточняет, что Леосфен действовал по тайному приказу афинян, поручивших ему нанимать воинов как бы от своего имени, чтобы выиграть время. Диодор сообщает также, что необходимая сумма была послана из денег Гарпала, а завербовал Леосфен восемь тысяч наемников, уволенных сатрапами, опытных, закаленных во многих боях в Азии воинов41.
Во втором месте Диодор указывает, что причиной Ламийской войны послужил указ Александра об изгнанниках 42. В августе 324 г. до н. э. во время Олимпийских игр Никанор объявил указ, согласно которому все изгнанники (кроме виновных в убийстве и святотатцев) получали право вернуться на родину. Причиной этого, по словам Диодора, было как желание Александром славы, так и стремление иметь в каждом полисе преданных ему людей, которые бы воспрепятствовали гражданам, если у тех появится желание отпасть (πρός τούς νεωτερισμούς καί τάς Αποστάσεις των ’Ελλήνων). На Олимпийских играх присутствовало 20 тысяч изгнанников, которые с энтузиазмом приветствовали царский указ. В Афинах и Этолии, однако, решение царя вызвало гнев и страх: этолийцы изгнали граждан города Эниады и ожидали наказания царя за это 43; что касается Афин, то их клерухи, поселившиеся на землях изгнанных самосцев, должны были теперь освободить остров. Но, поскольку силы афинян, как объясняет Диодор (XVIII. 8. 6) уступали царским, они не решились выступить открыто, ожидая благоприятных условий, «которые судьба вскоре им создала». Таким образом, в Элладе возникло два очага активного недовольства Македонией, один — наемнический, на мысе Тенар, второй — государственный — в Афинах и Этолии. Известие о смерти Александра объединило их.
Здесь мы должны прервать изложение дальнейших событий, чтобы остановиться на двух вопросах. Прежде всего еще раз обратимся к вопросу об источниках Диодора. Как ясно, он дает две мотивировки Ламийской войны, отчасти повторяясь. Отмеченное повторение — не единственное, отходы назад, ко времени Александра (отнюдь при этом не обязательные), довольно часты в начале кн. XVIII44. Естественно спросить, чем это вызвано, повинны ли здесь источники Диодора или он сам, использовал ли Диодор труд историка, который писал анналистически, т. е. о событиях, предшествующих смерти Александра, — в соответствующем хронологии месте, а затем, говоря о событиях года, в который война
началась, резюмировал их, или Диодор следовал двум разным источникам. К сожалению, вопрос этот остается до конца не решенным. Если даже предположить единый для Ламийской войны в книгах XVII и XVIII источник, а именно Гиеронима, то следует сказать, что и тот, в свою очередь, обращался к другим трудам, но называют в качестве источника Диодора и сочинение Диила 45. Во всяком случае, кажется возможным в двойной мотивации Диодором Ламийской войны видеть отражение реальности, а именно подготовку к войне еще до смерти Александра. Происходившее на Тенаре и указ об изгнанниках выступают скорее как поводы к войне, причем первое — и как благоприятное обстоятельство. Диодор (XVIII. 9. 1) сам отмечает, что в качестве ресурсов для войны ( άφορμάς δέ έσχον είς τόν πόλεμον) афиняне имели деньги, оставленные Гарпалом, и наемников, ожидавших на Тенаре (так первая причина войны, изложенная в кн. XVII, в XVIIIшниге превращается в ее средство). Что касается основной, главной ее причины, то не ее ли имел в виду наш автор, говоря о ταραχαί и πραγμάτων καινών κινήσεις в Элладе, «откуда берет свое начало так называемая Ламийская война» (Diod. XVII. 111. 1)?
И второй вопрос — как объясняют возникновение войны другие источники? Юстин также ставит декрет об изгнанниках в тесную связь с Ламийской войной, не сообщая, однако, о его критических последствиях для Афин и Этолии. Он прямо пишет, что войну затеяли афиняне еще при жизни царя (Just. XIII. 5. 1—2). У Курция Руфа эта связь не так ясна, а хронология неверна из-за смещения событий, но указ излагается тоже в перспективе войны (Curt. X. 2. 1—7).
Вернемся к прерванному изложению. Слухи о смерти Александра распространились в Элладе в июле-августе 323 г. до н.э., первоначально вызвав не только ликование, но и недоверие (Plut. Alex. 22). Тем не менее общественное мнение оказалось чрезвычайно возбуждено, и когда известие о кончине получило подтверждение свидетелей, произошел взрыв. Афины перестали скрывать свои действия по подготовке к войне и открыто поддержали Леосфена. Заплатив наемникам и распределив оружие среди тех, кто его не имел, Леосфен направляется в Этолию, где его миссия завершается полным успехом — он получает семь тысяч воинов. Одновременно Леосфен отправляет послов в Локриду, Фокиду и к другим соседним народам, призывая их добиваться автономии и освобождения от македонского деспотизма (Diod. XVI11. 9. 4—5).
Хотя афинское буле, как видно из сказанного, уже давно готовилось к войне с Македонией, считая ее неизбежной, в экклесии вопрос о начале войны обсуждался довольно горячо. Интересна информация Диодора: «Что касается афинского демоса, в то время как состоятельные (των κτηματικών) советовали сохранять спокойствие, заискивающие же у демоса (των δημοκόπτων) подстрекали народ (τα πλήθη) и призывали вести войну решительно, те, кто предпочитал войну и привык иметь средства пропитания за счет наемной платы (οί τόν πόλεμον αίροΰμενοι καί τάς τροφάς ειωθότες εχειν έκ τοϋ μισθοφορειν), были в значительном большинстве» (Diod. XVIII. 10.1). В результате дебатов народное собрание решило начать военные действия «за общую свободу греков» и освобождение тех полисов, где находились македонские гарнизоны, и для этого оснастить 40 тетрер и 200 триер 46 и мобилизовать всех граждан в возрасте до 40 лет; контингентам трех фил вменялось в обязанность охранять Аттику, а семи другим — готовиться к походу за ее пределы. Было решено также отправить послов во все полисы с призывом объединяться против варваров (которые хотят превратить эллинов в рабов) для борьбы за спасение всех эллинов. По словам Диодора (XVIII. 10. 5), большинство греков примкнули к союзу.
Далее историк дает список союзников, который распадается на две части: в первой упоминаются полисы и народы Центральной и Северной Греции, во второй — полисы Пелопоннеса. Есть основания предполагать, что такое членение не случайно, а отражает последовательность формирования союза: первоначально в него вошли только полисы, упомянутые в первой части списка, пелопоннесцы же — позднее (подробнее см. ниже). В привлечении к союзу пелопоннесских полисов, видимо, значительная заслуга принадлежала Демосфену. По сообщению Плутарха (Plut. Dem. 27), в это время в Пелопоннесе действовали два посольства — одно, направленное Антипатром, объезжало города, убеждая их не примыкать к восставшим. Одновременно здесь же действовало и афинское посольство, к которому присоединился ранее живший изгнанником в Трезене Демосфен. Он активно поддержал послов, «убеждая города дружно напасть на македонян и изгнать врага из Эллады». Плутарх, со ссылкой на Филарха, рассказывает, как в Аркадии столкнулись оба посольства,
члены которых выступили в народном собрании в один и тот же день 47.
Первоначально Леосфен во главе наемников и этолийцев двинулся к северным границам Центральной Греции и занял Фермопильский проход, чтобы предохранить ее от вторжения македонян. Афины послали Леосфену подкрепление — 2500 граждан-пехотинцев и 2000 наемников (Diod. XVIII. 11. 3), которым пришлось вести военные действия в Беотии, так как беотийцы остались верны Македонии (выступление последних, очевидно совместно с македонским гарнизоном, было вызвано стремлением помешать афинскому войску подойти к Фермопилам). Согласно Диодору (XVIII. 11. 5), беотяне расположились около Платей. Леосфен, взяв часть своих сил, находившихся у Фермопил и присоединив посланных Афинами воинов, напал на беотийцев и разгромил их, после чего вернулся к Фермопилам.
Между тем Антипатр, считая свои силы недостаточными, обратился за помощью к Кратеру, который находился в Киликии и должен был сопровождать в Македонию 10 тыс. македонян-ветеранов, отслуживших свои срок 48.
Просьбу о помощи Антипатр адресовал и сатрапу Геллеспонтской Фригии Леоннату 49, которому обещал в жены свою дочь. Оставив некоего Сиппа стратегом в Македонии с приказом собирать возможно больше воинов (и дав ему «достаточно сил»), бывший наместник Александра двинулся с армией, насчитывавшей 13 тыс. македонян-пехотинцев и 600 всадников, в Грецию, а именно в Фессалию, которая уже отложилась от Македонии, перейдя на сторону Афин. Кроме пехоты и конницы, его сопровождал флот в составе 110 триер (еще Александр отправил его, чтобы обеспечить безопасность перевозки в Македонию захваченных в Персии сокровищ). В последовавшей битве армия Антипатра потерпела поражение и, не будучи уверенным в возможности безопасно вернуться в Македонию, полководец отступил к городку Ламия, где и закрепился в ожидании помощи из Азии (осень 323 г. до н. э.) (Diod. XVIII. 12. 4).
Осада Ламии оказалась сложной, македоняне активно и храбро защищались, и союзная армия несла значительные потери. Решив, что прямой штурм не принесет успеха, Леосфен попытался наладить блокаду города,
отрезав его от всякой связи с миром, для чего построил стену и выкопал ров. Македоняне, в свою очередь, попытались отвлечь афинян нападением на Аттику со стороны моря. Македонский флот, более слабый, чем афинский, не мог рисковать сразиться с ним в открытом море, но сумел обеспечить высадку десанта в Рамнунте, который афинское ополчение под командой Фокиона разбило. Затем афиняне под командой другого стратега, Федра, высадились на Эвбее, оставшейся почти целиком верной Македонии, и разрушили Стиру (возле союзного афинянам Кариста) 50. Но эти более частные победы не могли заменить решающего успеха у Ламии. Между тем осаждающее Ламию войско покинули этолийцы, правда, по словам Диодора (XVIII. 13. 4), с разрешения Леосфена. В общем, осада проходила успешно для греков, македонянам угрожал голод, поэтому Антипатр попытался завязать переговоры с противником, оказавшиеся неудачными, поскольку Леосфен потребовал полной капитуляции.
Переломной в ходе войны стала весна 322 г. до н. э., причем важнейшие события разыгрались на море51. По-видимому, афинские корабли оставались и зимой в Малийском заливе, блокируя Ламию с моря. В начале 322 г. до н. э. Леоннат 52 откликнулся на призыв Антипатра и двинулся в Европу, но армия его должна была переправиться через Геллеспонт, который блокировала афинская эскадра. Решающую роль сыграл македонский флот под командованием Клита, очевидно посланный Пердиккой (240 кораблей). Таким образом силы врагов на море сравнялись, и македонский флот разгромил афинскую эскадру в битве при Абидосе, что обеспечило переправу войска Леонната в Европу. Война на море продолжалась и позднее, афинский флот потерпел еще два поражения — при Аморгосе и в Малийском заливе (у Лихидских островов) 53.
Здесь мы прервем свой рассказ о военных действиях, чтобы очень кратко рассказать об интересной группе надписей. Счастливой судьбе некоторых из попавших в плен участников морских сражений мы обязаны появлению нескольких надписей сходного содержания. Это почетные декреты в честь жителей разных городов, которые, выкупив и освободив плененных афинян, спасли их и отправили за свой счет домой, дав им средства на дорогу. Так, Еврилох из Кидонии, выкупив многих афинян, отправил их с Крита, «став причиной спасения». Ликиск спас многих захваченных в морском сражении граждан и отослал их в Афины. В других
декретах названы абидосец Никон, илионец Никандр, эфесец Полизел и др.54
Итак, продолжим. Прибыв в Македонию, Леоннат усилил свою армию за счет нового призыва, доведя ее до 20 тыс. пехоты и 1500 всадников, во главе которых вторгся в Фессалию и двинулся на помощь Антипатру (Diod. XVIII. 14. 5). Стремясь предотвратить соединение вражеских армий, войска союзников под командой Антифила 55, сняв осаду Ламии и предав лагерь огню, вышли навстречу Леоннату. Произошло сражение, в котором встретились примерно численно равные армии: силам Леонната противостояли 22 тыс. пехотинцев и 3500 всадников (Diod. XVIII. 15. 2), но превосходство в кавалерии давало союзникам шанс на победу. Македонская конница оказалась разбита, Леоннат погиб в бою, но македонская фаланга в порядке отступила с равнины к холмам, где конница противника не могла действовать успешно, и там укрепилась. Греки воздвигли трофей как символ победы и покинули поле боя. Их победа была блистательной, но отнюдь не решающей. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Антипатр со всеми своими воинами ушел из Ламии и объединил две армии, благодаря чему его силы резко возросли. Не решаясь, однако, на новую битву с греками (вследствие их превосходства в коннице), он вернулся в Македонию, греческая же армия осталась в Фессалии (Diod. XVIII. 15. 5—7).
Дальнейшее развитие событий оказалось для греков роковым. Вскоре на помощь Антипатру прибыл Кратер, армия которого насчитывала 10 тыс. тяжеловооруженных пехотинцев, 1 тыс. легковооруженных из Персии и 1500 всадников (Diod. XVIII. 16. 4). Кратер добровольно подчинился Антипатру, и объединенные силы вновь вступили в Фессалию. Македонская армия теперь включала более 40 тыс. гоплитов, 30 тыс. легковооруженных и 50 тыс. всадников (Diod. XVIII. 16. 5). Греческая армия под командованием Антифила, согласно Диодору (XVIII. 17. 1—2), была гораздо меньше, так как многие греки покинули ее. Всего союзники насчитывали 25 тыс. пехоты и 3500 всадников (основную надежду греки возлагали на кавалерию). Решающая битва произошла в сентябре 322 г. до н. э. при Кранноне. Она тоже началась схваткой всадников, и снова перевес оказался на стороне греков, однако македонская фаланга победила, греки понесли большие потери и отступили к возвышенности, где и укрепились, отражая атаки противника.
На следующий день командующие греческим войском Антифил и Менон приняли решение начать переговоры с Антипатром, который согласился вести их только с каждым полисом отдельно. Антипатр и Кратер начали захватывать фессалийские города, которым греки не могли оказать помощи, что привело к немедленному результату: полисы стали завязывать сепаратные переговоры с македонянами. Проявляя предусмотрительность, Антипатр и Кратер предлагали грекам достаточно
мягкие условия мира, так что вскоре основные противники Македонии — Афины и Этолия — оказались изолированными (Diod. XVIII. 17. 8), и македонская армия в таких условиях двинулась против Афин. Численные потери греков, в частности, афинян, в битве при Кранноне были незначительными (и не шли в сравнение с потерями, например, в битве при Херонее), в силу чего не совсем ясно, почему афиняне так быстро отказались от борьбы. Видимо, помимо ухода союзников, важнейшую роль сыграло третье поражение афинского флота — при Аморгосе, которое полностью сокрушило морскую мощь Афин.
Лишившись надежд на возможность сопротивления, афиняне вынуждены были начать переговоры. Не касаясь всех деталей, скажем только об их исходе — Афины подчинились всем требованиям победителей, а именно: выдача наиболее активных противников Македонии, в первую очередь Гиперида и Демосфена; восстановление «конституции предков», т. е. введение цензового принципа в определении гражданских прав; размещение македонского гарнизона в Мунихии; выплата военных издержек и штрафа (Plut. Phoc. 27). Демосфен и Гиперид, бежавшие из города, были настигнуты и погибли; конституция Афин подверглась изменению 56.
Менее успешными оказались действия македонян против этолян, которые решились продолжать борьбу, несмотря на явное численное превосходство противника (10 тыс. против 30 тыс. пехоты и 2500 конницы), рассчитывая на защиту своих гор. Им повезло — развертывание борьбы диадохов в Азии заставило Антипатра и Кратера покинуть Этолию. Заключив мир с этолянами на выгодных для последних условиях, македоняне тем самым перевернули последнюю страницу Ламийской войны.
Отдельный вопрос представляет выяснение роли и характера участия в Ламийской войне наемников. Чтобы не повторяться, напомним только свидетельство Диодора (XVII. 111. 1—3), которое рассматривалось выше в связи с выяснением причин этой войны. Одна из них — недовольство наемников, которые, оказавшись не у дела после роспуска их сатрапами по приказу царя, собрались на мысе Тенар. Происходило это еще до смерти Александра, в архонтство Антикла (325/324 г. до н.э.). Их и нанял Леосфен для Афин в количестве 8 тыс. человек, к которым афиняне присоединили затем еще 2 тыс.57 Вероятнее всего, наемные контингенты оставались численно неизменными (за исключением потерь) 58, так как расходились по домам в силу тех или иных причин только граждане полисов 59. Есть две цифры, показывающие общую численность армии
союзников: в битве с Леоннатом (как уже отмечалось) она насчитывала 22 тыс. пехоты и 3500 всадников (Diod. XVIII. 15. 2), в сражении при Кранноне — 25 тыс. пехоты и тоже 3500 всадников (Ibid. 17. 2). Следовательно, наемники хотя и были в меньшинстве, но в меньшинстве довольно значительном, составляя в первом случае примерно 45 % пехоты, во втором — около 40 %. Мы сознаем условность этих цифр, поскольку невозможно учесть потери, случаи дезертирства и т. п., однако сейчас важны не столько абсолютные цифры, сколько примерное соотношение числа граждан и наемников в греческой армии.
Наемники у македонян упоминаются только один раз — при описании события, не сыгравшего сколько-нибудь серьезной роли в ходе войны, а именно высадки македонского десанта в Аттике около Рамнунта (Plut. Phoc. 25). Подобное положение вряд ли случайно. Антипатр обладал значительными средствами (Александр отправил из Азии огромные богатства в Македонию), так что с точки зрения «технической» он мог набрать значительное их число, но этого не произошло, и источники единодушно свидетельствуют о «национальном», македонском характере армии Антипатра и пришедших ему на помощь войск Леонната и Кратера. В частности, говоря о силах Антипатра накануне сражения при Ламии, Диодор указывает, что она состояла из македонян (Diod. XVIII. 12. 2). Как бы специально подчеркивая македонский характер этой армии, он в следующей фразе объясняет ее малочисленность тем обстоятельством, что в Македонии было мало воинов-граждан (στρατωτών πολιτικων), поскольку их отправили в Азию. Армия Леонната также состояла из македонян, его фалангу Диодор называет македонской (Ibid. XVIII. 15. 4), упоминая ранее о проведенной им в Македонии мобилизации (Ibid. XVIII. (14. 5).
Наконец, говоря о соединении двух сил после окончания сражения и гибели Леонната, Диодор (Ibid. XVIII. 15. 5) пишет: «все македоняне (οι πάντες Μακεδόνες) объединились в одном лагере». Не менее определенны сведения и об армии Кратера, состоявшей из отслуживших срок македонян, которых он должен был привести на родину; четко обозначается ее этнический состав: македоняне и персидские легковооруженные (Ibid. XVIII. 16. 4). Если бы в армию входили наемники, они неизбежно оказались бы здесь названными.
Естественно встает вопрос о причинах подобного положения — большой роли наемников в армии греков и практически почти полном отсутствии их в македонских войсках. Думается, что причина этого двоякая (точнее, можно говорить о двух аспектах одного и того же явления): нежелание наемников служить у македонян и боязнь Антипатра (и других действовавших в Греции полководцев) нанимать греков из-за того, что в какой-нибудь решительный момент они могут перейти на сторону противника, как это сделали фессалийцы в самом начале войны (Ibid. XVIII. 12. 3). На первый взгляд такое предположение кажется абсурдным: в литературе, посвященной наемникам IV в. до н. э., стало общим местом положение об их аполитичности 60. Напомним также, что в армии Александра Македонского в большом числе служили греки-наемники, как
и у диадохов61. Получается, что в принципе наемники, оставаясь силой аполитичной, при каких-то исключительных обстоятельствах оказывались вынужденными определять свою политическую позицию. Одним из таких исключений, как представляется, и стал небольшой отрезок времени между 324 и 322 гг., т. е. время непосредственно перед Ламийской войной и год войны. Попытаемся рассмотреть эту проблему в более широком аспекте, что облегчается разработанностью некоторых существенных, с нашей точки зрения, аспектов ее 62.
Александру Македонскому с самого начала пришлось столкнуться с проблемой наемников 63, которая имела для него две стороны: наемники на службе у него самого и греки в войске Дария. Первоначально более сложной была вторая сторона. После битвы при Гранике Александр впервые захватил в плен греков-наемников, сражавшихся на стороне персов и, в полном соответствии с лозунгами, под которыми началась война, объявив их врагами всех эллинов, отправил в Македонию на тяжелые работы (Arr. Anab. I. 16. 6). Однако весьма скоро Александр понял, что подобные действия ошибочны, ибо греки стали воевать в рядах его противников более ожесточенно 64. Поэтому Александр меняет политику, обещая наемникам теперь в случае прекращения сопротивления прощение и включение в свою армию. Иногда наемники оставляли службу; так, после битвы при Иссе 8 тыс. греков в полном порядке отступили с поля боя, и, по крайней мере, часть их вообще покинула Азию65. Во всяком случае, ясно, что после разгрома персов часть греков-наемников попыталась вернуться в Грецию и смогла это сделать, часть оказалась включенной в армию Александра и в отряды его подчиненных.
Следующий этап взаимоотношений Александра и наемников связан с его попытками селить их в основанных им городах. Эта попытка в конечном счете оказалась неудачной: стремление превратить греков в бесправных подданных царя, заставить их жить в условиях, не отвечающих всему греческому строю жизни, вызвало их недовольство. Известно о движении греков в 325 г. до н. э. и о грандиозном восстании, вспыхнувшем в 323 г. до н. э. в Бактрии и Согдиане, в котором приняли участие более 20 тыс. наемников, превращенных в колонистов.
Еще более сложными отношения Александра с наемниками стали после его возвращения из индийского похода. Как известно, за время пребывания царя в Индии ситуация внутри державы весьма обострилась, многие сатрапы и другие функционеры, не веря в благополучное завершение предприятия, вели себя как независимые правители, и поэтому по возвращении он осуществил жестокую «чистку». Одним из мероприятий, которые преследовали цель укрепить его положение, стал приказ сатрапам
о роспуске наемников. Указ тяжело ударил по наемникам, лишив их средств к существованию и привычного образа жизни. Возможность сменить службу у сатрапа на службу в армии самого Александра вряд ли открывалась для многих, ибо царь создавал армию из молодых персов, которая казалась более надежной и соответствовала его новым планам и замыслам. Македонец предлагал им другой путь — в колонисты, но мы уже видели, насколько он их не устраивал. Естественным результатом оказалось то, о чем сообщает Диодор: наемники стали грабить Азию.
В связи со сказанным приведем весьма любопытный отрывок из Павсания. Говоря о Леосфене, он поясняет: «Он и раньше уже оказал услугу всем эллинам. Когда Александр хотел поселить в Персии всех тех греков, которые в качестве наемников служили у Дария и у его сатрапов, Леосфен предупредил его, переправив их на кораблях в Европу» 66. Это сообщение хорошо вписывается в общую картину, и вполне вероятна руководящая роль Леосфена в операции по переправке греков—бывших наемников в Элладу. Не с этих ли событий зародилась ненависть Леосфена к царю, о которой позднее упоминает Диодор (XVII. 111. 3)? Если учесть, что осуществление подобного предприятия вряд ли было под силу одному человеку, можно подумать, не стояла ли за ним какая-то более организованная и мощная сила, а именно Афины, тем более если он действовал как триерарх в 325/324 г. до н. э.67 Подобное предположение не кажется смелым, если учесть, как активно Афины помогали наемникам, рассчитывая на них в грядущей войне с Македонией. Вспомним также, что еще за несколько лет до этих событий (видимо, вскоре после разгрома сил Агиса III) Гиперид протестовал против роспуска наемников Хареса 68. Во всяком случае, весьма показательно, что именно Гиперид, который тесно сотрудничал с Леосфеном, признанным руководителем Наемников, уже ранее возлагал на них надежды. Следовательно, можно полагать, что, по крайней мере, наиболее последовательные враги Македонии уже давно выработали в отношении наемников определенную линию поведения.
Итак, к 324 г. до н. э. проблема взаимоотношений Александра и наемников обострилась в высшей степени. Среди воинов росла ненависть к Александру, превращавшая их в своего рода детонатор общего взрыва. Прибытие в Грецию, в сущности, мало облегчило их положение. Эллада была «замирена», находясь под контролем Антипатра. Полисы в условиях македонского протектората лишились возможности проводить привычную внешнюю политику, тем самым не испытывая потребностей в наемниках. В таких условиях сама возможность просуществовать на те средства, которыми располагал Леосфен, была единственным спасением, но это было еще делом хотя и недалекого, но будущего.
Очевидно, Александр не мог не осознавать всей величины угрозы, которую для него представляли бывшие наемники, и если в стремлении разрешить проблему наемников, может быть, не следует видеть едва ли не главную причину появления указа об изгнанниках 69, связь между ними представляется несомненной: политическое изгнание — одна из при-
чин наемничества в IV в. до н. э. Согласно указу, изгнанники начали возвращаться, в том числе и те из них, кого именно изгнание из родного полиса заставило служить в армии. Но указ вряд ли способствовал изменению отношения наемников к Александру: те из них, кто хотел вернуться, возвращались или стремились добиться этого и тем самым вообще не были более заинтересованы в службе, для остальных же ничего не изменилось.
Таким образом, думается, что конкретная ситуация, порожденная политикой Александра, в конечном счете привела обычно аполитичных наемников в состояние ненависти, обращенной на Македонию в целом, и именно это, по крайней мере отчасти, объясняет своеобразие позиции наемников-греков в Ламийской войне. Но, вовсе не стремясь к абсолютизации этого вывода, сделаем в заключение одну оговорку: нельзя не учитывать всеобщего патриотизма, который в эти годы охватил всю Грецию.
Ламийскую войну иногда называют Эллинской (Ελληνικός πόλεμος) 70, поскольку против Македонии сражался целый ряд греческих полисов и народов («этносов»). Установление состава союза на первый взгляд не представляет сложности, поскольку Диодор приводит
список государств, участвовавших в войне. Но есть еще один перечень союзников — в «Описании Эллады» Павсания, определенную информацию дают также надписи.
Итак, Диодор, указав, что в ответ на призыв афинян «большинство греков» присоединилось к союзу (at μέν κατ έθνος, αί δέ κατά πόλιν), перечисляет их (Diod. XVIII. 11. 1—2). Список начинается этолянами, о которых сказано, что они первыми и полностью присоединились к союзу, тем самым как бы подчеркивается их особое место в нем. Затем названы фессалийцы (все, кроме жителей Пелинния), ойтайцы (кроме гераклео-тов), ахейцы Фтиотиды (кроме фиванцев), мелийцы (кроме ламийцев), затем все жители Дориды, локры, фокейцы, эниане, ализии, долопы, атамании, левкадяне, те из молоссов, которые подчинены Ариптею. К союзу примкнули также немногие (ολίγοι) иллирийцы и фракийцы вследствие ненависти к македонянам. Далее следует фраза о жителях Кариста на о-ве Эвбея, и, наконец, названы государства Пелопоннеса: Аргос 71, Сикион, Элида, Мессения и «те, кто живет на Акте» (последнее выражение — чисто техническое для обозначения населения Трезены и Эпидавра). Как видим, список Диодора весьма подробный. Более того, хотя бы изредка дается дополнительная информация, позволяющая представить обстоятельства вхождения данного полиса в союз или его последующую судьбу. Кроме того, повторяющееся в тексте слово πλήν показывает, что внутри ряда политико-административных единиц шла борьба, приводившая к размежеванию сил.
Порядок изложения состава союзников Павсанием (Paus. I. 25. 4) прямо противоположен, он начинает с Пелопоннеса: Аргос, Эпидавр, Сикион, Трезена, элейцы, флиасийцы, Мессения. Далее следуют «живущие (на север) от Коринфского перешейка»: локры, фокейцы, фессалийцы, Карист и акарнанцы, подчиненные Этолийскому союзу. По поводу списка Павсания сделаем пока только одно замечание: последняя часть его составлена неудачно и порождает впечатление, что в союз вошли лишь акарнанцы, подчиненные этолянам, но не сама Этолия, участие которой в союзе тем не менее совершенно несомненно.
Помимо этих основных списков, есть еще один — в труде Юстина (XIII. 5. 10). Он весьма краток и, строго говоря, списком как таковым не является, так как названы «Сикион, Аргос, Коринф и другие государства». Из контекста очевидно, что речь идет только о тех, кого склонил к союзу своим красноречием Демосфен, когда присоединился к Гипериду, отправленному Афинами в качестве посла вовлекать в союз пелопоннесцев, причем произошло это между началом осады Ламии и гибелью Леосфена. Если упоминание о Сикионе и Аргосе верно, то Коринф назван ошибочно 72; он в союз не входил, на Акрокоринфе со времени заключения Коринфского союза находился македонский гарнизон, неусыпно следивший за полисом. Вхождение в Союз Этолии, Сикиона, Кариста и, возможно. Фокиды подтверждается эпиграфикой 73.
На первый взгляд между списками Диодора и Павсания довольно большие расхождения, однако они в значительной »мере кажущиеся, и основная разница обусловлена тем, что Павсаний дает информацию «крупными блоками», а у Диодора она более детализирована.
Применительно к Пелопоннесу списки совпадают почти целиком: и в том и в другом упоминаются Аргос, Сикион,
Элида, Мессения. Павсаний называет также Трезену и Эпидавр, но им соответствуют «живущие на Акте» у Диодора. Правда, первый говорит о флиасийцах, которых нету второго. Объяснение этому различию заключается, по-видимому, в том, что Павсаний, начиная перечень с Пелопоннеса, более детален, тогда как о лежащих севернее районах сказано более суммарно; напротив, Диодор, начиная с Центральной и Северной Греции, говорит более детально о них, Пелопоннес же привлекает его внимание меньше. Оба автора называют Карист — единственный из городов на Эвбее, вошедший в союз.
Что касается Центральной и Северной Греции, то в списках совпадают Локрида, Фокида, Фессалия. Любопытное различие наблюдается в отношении последней: если Павсаний называет просто Фессалию, то Диодор отмечает еще отдельные ее области, одна из которых — Ахайя Фтиотида, населенная долопами, мелийцами, энианами (однако все они названы отдельно); упомянуты также ойтайцы. Таким образом, помимо фессалийцев (этникон, прилагаемый им, видимо, к жителям центральной части этого региона), Диодор упоминает еще одну область и несколько мелких территориальных и племенных единиц. Кроме того, только в отношении фессалийцев он использует форму со словом πλήν.
Как видим, данные Диодора о Фессалии отличаются большей, чем обычно для него, подробностью, что предполагает в качестве источника сочинение, автор которого особенно интересовался ситуацией в этой части Греции; от него идут более детальные, нежели обычно, сведения74. Вместе с тем неясно, почему Диодор именно таким, несколько путаным образом изложил их, возможно неудачно сократив материал, почерпнутый у своего предшественника.
Еще одно расхождение в списках касается Акарнании, поскольку Павсаний говорит о тех жителях этой области, которые вошли в Этолийский союз, Диодор же называет два города Акарнании — Ализию и Лев
кады. Очевидно, здесь наблюдается та черта в характере информации обоих авторов, о которой уже упоминалось: она более суммарна у первого и более развернута — у второго. Дорида есть только у Диодора, объяснение чему возможно двоякое: либо Павсаний не упоминает эту маленькую область ввиду незначительности ее места в Центральной Греции, подобно тому как Диодор не назвал флиасийцев в Пелопоннесе, либо вследствие того, что Дорида в то время находилась под контролем этолийцев. Павсаний не называет еще в Северной Греции молоссов (одно из племен Эпира) и Атаманию — самую восточную из его областей. Возможно, с точки зрения источника Павсания, явно смотревшего на происходившие события из Пелопоннеса, эти самые северные народы Эллады представляли столь несущественный элемент союза, что не заслуживали упоминания. Кроме того, та часть молоссов, которая примкнула к грекам, затем предала их {Diod. XVIII. 11. 1).
Подводя итоги, можно сказать, что кажущиеся на первый взгляд серьезными расхождения между списками Диодора и Павсания в действительности не велики и в основном их информация совпадает. Итак, если обобщить все имеющиеся в нашем распоряжении данные, в союз входили: в Пелопоннесе — Аргос (Diod. XVIII. 11.2; Paus. 1. 25. 4; Just. XIII. 5, 10), Эпидавр (Diod. XVIII. 11,2; Paus. I. 25, 4), Сикион (Diod. XVIII. 11,2; Paus. I. 25. 4; Just. XIII. 5. 10; Syll.3. I. 310. 317), Трезена (Diod. XVIII. 11. 2; Paus. I. 25. 4); Элида (Diod. XVIII. 11. 2; Paus. I. 25. 4), Мессения (Diod. XVIII. 11.2; Paus. I. 25. 4), флиасийцы (Paus. I. 25. 4) ; в Центральной Греции — Этолия (Diod. XVII. 111. 3; XVIII. 8. 6; 9. 5; 11. 1; 13. 4; 15. 2; 17. 8; 24. 1—5; Paus. I. 25. 4; Just. XIII. 5. 1 et 6; Hyper. Epit. 13; IG. II2. 370), Дорида (Diod. XVIII. 11. 1), Локрида (Diod. XVIII. 9. 5; 11. 1; Paus. I. 25. 4), Фокида (Diod. XVIII. 9. 5; 11. 1; Paus. I. 25. 4; Hyper. Epit. 13; IG. II2. 367), часть Акарнании, видимо зависимая от Этолии (Diod. XVIII. 11. 1; Paus. I. 25. 4); в Северной Греции — большая часть Фессалии (Diod. XVIII. 11. Г, 12. 3; 15. 2—3; 17, 4, 6, 7; Paus. I. 25. 4; Hyper. Epit. 13; Plut. Phoc. 25) и небольшая часть Эпира (Diod. XVIII. 11. 1), на острове Эвбее город Карист (Diod. XVIII. 11. 2; Raus. I. 25. 4; IG. II2. 467).
Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют, хотя бы в самых общих чертах, наметить этапы формирования союза 75. Первым союзником Афин стала Этолия. Как указывалось выше, в афино-этолийских отношениях на первом этапе четко выделяются две фазы: сначала, еще до смерти Александра, Леосфен ведет тайные переговоры с этолийцами относительно договора (περί συμμαχίας) (Diod. XVII. 111. 3) ; позднее, после смерти царя, афинский демос разрешает ему действовать открыто и Леосфен с наемной армией приходит в Этолию для завершения переговоров о совместных действиях (κοινοπραγιαν), в результате чего этолийцы дают ему 7 тыс. воинов (Diod. XVIII. 9. 5). Следовательно, афиняне и этолийцы первыми заключили союз, сперва тайный, затем широко обнародованный. Как главных зачинщиков союза называет их Юстин (XIII. 5. 6), также отмечающий, что они готовились к войне еще при жизни Алек
сандра. По словам Гиперида (Hyper. Epit. 13), Леосфен сделал этолийцев своими союзниками. Наличие договора подтверждается очень фрагментарной надписью, от которой сохранилась только часть заголовка: Α’τωλ[ών κα' Αθηνα’ων] φ λ'α [κα- συμμαχια] 76.
Информация источников о времени вступления в союз других полисов довольно скудна. Диодор упоминает о послах, отправленных к локрам, фокидянам и другим окрестным народам во время пребывания Леосфена в Этолии (Diod. XVIII. 9. 5). Очевидно, под окрестными народами следует понимать жителей Центральной Греции. Судя по контексту, именно тогда все они и присоединились к союзу.
Несколько позднее в союз вошли города Пелопоннеса, о чем есть некоторые данные хронологического характера. В Плутарховой биографии Демосфена весьма определенно сказано: «греки начали объединяться, воодушевляемые подвигами Леосфена, который запер и осадил Антипатра в Ламии» (Plut. Dem. 27). Именно в этом контексте идет речь об афинском посольстве, к которому позднее присоединился Демосфен. Поскольку во время изгнания он находился в Пелопоннесе, естественно думать, что имеется в виду то посольство, которое Афины отправили в эту часть Эллады. Согласно Юстину (XIII. 5. 10), в Пелопоннес отправился Гиперид, к которому присоединился Демосфен, своим красноречием добившийся помощи ряда полисов. Судя по афинскому декрету в честь сикионца Евфрона, Сикион первым из городов Пелопоннеса во время Эллинской войны вступил в союз с Афинами: «φίλην καί σύμμαχον εποήσε τώι δήμωι τώι Αθηναίων πρώτην των έν Πελοποννήσωι πόλεμων. . .» (Syll. 3 I. 317), причем этому предшествовало освобождение Сикиона от македонского гарнизона (Евфрон, как говорится в надписи, прогнал его «с согласия сикионцев»). Заметим, что в первом афинском декрете в честь Евфрона, от 323/322 г. до н. э., он еще обещает, что его город «первым из городов Пелопоннеса как друг и союзник выступит против врагов на помощь афинскому народу», и отмечается его благожелательность «к другим союзникам» (Syll. , I. 310).
Общая картина формирования союза, следовательно, выглядит так: тайные переговоры Афин и Этолии через посредство Леосфена (до смерти Александра) ; официальное провозглашение союза между Афинами и Этолией (после того как подтвердилось известие о смерти царя); вступление в союз ряда государств Центральной Греции (сразу же после заключения афино-этолийского союза); присоединение к нему пелопоннесских полисов (после начала осады Ламии).
Источники позволяют представить и характер союза, хотя тоже в самых общих чертах. Союз официально назывался симмахией, судя по приведенным выше нарративным и эпиграфическим источникам. О внутренней организации союзной армии сообщает Павсаний (I. 25. 5): «каждым союзным отрядом командовали свои стратеги, всякий по своему городу», общее же командование осуществлял Леосфен, но не ясно, каким образом он оказался во главе союзной армии. Согласно Павсанию, «начальником всего войска выбрали афинянина Леосфена из уважения к (афин
скому) государству и потому, что он сам, казалось, был человеком опытным в военном деле» (Ibid.). При буквальном следовании этому тексту придется допустить, что существовал какой-то (предварительный) орган, который и провел эти выборы, однако этому противоречат известные факты. Первоначально Леосфен — избранный наемниками командир, к которому обратились афиняне, послав ему деньги и оружие. Позднее, когда исчезает необходимость в маскировке, Леосфен действует уже как представитель афинского государства, в частности заключает договоры между Афинами и различными полисами. Какого-либо многостороннего договора о союзе не было, он заключался по традиционной схеме: каждое государство отдельно — с Афинами.
Все это заставляет думать, что эллинская симмахия представляла собой традиционный союз гегемонистского типа во главе с Афинами. Соответственно общее верховное руководство армией осуществляли афиняне через своего стратега, каковым был Леосфен 77. Подтверждает сказанное факт избрания афинским народным собранием после гибели Леосфена в качестве стратега Антифила 78. Пока был жив Леосфен, он был непререкаемым руководителем союзного войска, что объясняется его высоким авторитетом военного специалиста, особым положением среди наемников, которые, хотя и оплачивались Афинами, тесно были связаны с ним лично, а также ролью Леосфена в подготовке войны. Иную роль играл Антифил. В рассказе о битве союзного войска с армией Леонната (Diod. XVIII. 15. 1—7), помимо Антифила, стратега эллинов, появляется Менон —- фессалиец, командующий конницей (в которой из 3500 всадников 2 тыс. составляли фессалийцы). Они же вдвоем совещаются о дальнейших действиях после битвы как о' των Ελλήνων ηγεμόνες 79. Следовательно, здесь наблюдается нарушение принципа, о котором говорил Павсаний и, кроме того, создается впечатление, что армией командовал уже дуумвират. Думается, что такая эволюция была вызвана не только той ролью, которую фессалийская конница сыграла в боях.
Обратимся к свидетельствам еще одного рода. Уже во время осады Ламии все этолийское войско отправилось домой, правда с согласия Леосфена (Diod. XVIII. 15. 2). Об уходе греков в текстах говорится еще неоднократно. Перед битвой с Леоннатом не хватало не только этолийцев, немало и других эллинов рассеялось по своим родным полисам (Diod. XVIII. 15. 2). События после победы над Леоннатом и отступления Антипатра в Македонию Юстин описывает следующим образом: «греческие войска также, изгнав врагов из пределов Греции, разошлись по своим городам» (Just. XIII. 5. 17). Перед битвой при Кранноне многие греки отсутствовали, вернувшись в свои города, и руководители не начинали битвы, ожидая их возвращения, но тщетно (Diod. XVIII, 17, 1—3). О неповиновении начальникам союзного войска сообщает и Плутарх в биографии Фокиона (Plut. Phoc. 27). Все эти факты позволяют говорить о несомненном недовольстве в союзной армии, одну из причин которого, вероятно, можно видеть в автократичном руководстве Афин. В таком слу-
чае к изменению верховного командования и привела та реформа, с помощью которой Афины пытались погасить недовольство.
В тесной связи с предыдущим вопросом находится еще один — о численном составе союзного войска. Поскольку соответствующие сведения уже приводились (с точными отсылками к источникам), чтобы не повторяться, суммируем их: в битве с Леоннатом армия союзников включала пехоты 22 тыс. человек, в том числе 10 тыс. наемников, 5 тыс. афинян и 7 тыс. остальных союзников; конница состояла из 2 тыс. фессалийцев, 500 афинян и 1 тыс. остальных союзников, всего 3500 всадников; в битве при Кранноне пехота насчитывала 25 тыс. человек, из них 10 тыс. составляли наемники, 7 тыс. афиняне, 5 тыс. этолийцы и 3 тыс. остальные союзники; конница включала 3500 человек, которые распределились так же, как раньше, а именно 2 тыс. фессалийцев, 500 афинян и 1 тыс. остальных союзников. При всей условности этих цифр они могут быть использованы, как кажется, для выяснения самого явления в целом и тенденции его развития. В первой битве союзники (кроме афинян и фессалийцев) дали примерно 32 % состава пехоты и примерно 28 % конницы, во второй битве союзники (кроме афинян, этолян и фессалийцев) — 12 % пехоты и те же 28 % конницы. Если учесть, сколько государств входило в союз, кажется неизбежным вывод о том, что участие их в военных действиях весьма незначительно. Эти под-
счеты согласуются с приведенной информацией о том, что в ходе войны часть союзников вообще оставила войско. Вполне возможно, что та снисходительность, которую проявил к восставшим Антипатр, объясняется не только стремлением изолировать Афины и Этолию, но в какой-то мере и этими обстоятельствами.
Борьба союза против македонян проходила под лозунгами свободы Греции, которые сейчас настало время рассмотреть более внимательно. Некоторую современную Ламийской войне информацию дает «Надгробная речь» Гиперида, произнесенная в честь павших в войне афинян: вся Эллада унижена и устрашена (Hyper. Epit. 10), виновники — македоняне (Ibid. 20), которые являются варварами (12. 38), режим, ими установленный, — деспотизм (Ibid. 20). В полном соответствии жанру речь пронизывает одна основная мысль: герои — афиняне, они воевали за свободу всей Эллады, они «своей личной доблестью утвердили общую свободу для эллинов» (Ibid. 24; вариации — 10, 11, 19), «никто из когда-либо живших людей не сражался за более прекрасное дело» (Ibid. 19), они «погибли в этой войне, отдав свои жизни за свободу Эллады» (Ibid. 16). Несколько иначе расставлены акценты в афинском постановлении в честь сикионца Евфрона от 318/317 г. до н. э. И здесь сказано, что афинский народ предпринял Эллинскую войну ради греков, но, естественно, отмечаются заслуги Евфрона, который после поражения «предпочел погибнуть от рук врагов, сражаясь за демократию, лишь бы не видеть в рабстве ни свое отечество, ни остальную Элладу» (Syll.3, 1.317). Так же — в афинском декрете в честь каристийца Тимосфена (от 306/305 г. до н. э.), где упоминаются его прошлые заслуги, в то время когда афинский демос вел войну против Антипатра «за свободу эллинов» (Syll.3, I. 327).
В согласии с этой терминологией (деспотия, варвары, рабство противопоставляются свободе, демократии) находится и позднейшая историческая традиция, нашедшая наиболее полное отражение в труде Диодора. К понятию свободы обращается Леосфен, когда отправляет послов из Этолии к соседним народам, призывая их вернуть автономию, освободившись от македонского деспотизма («τής αΰτονομίας αντέχεσθαι καί τής των Μακεδόνων δεσποτείας έλευθερώσαι τήν Ελλάδα» — Diod. XVIII. 9. 5). Война, которую решает начать афинский народ, согласно принятой псефисме, — это борьба за общую свободу греков (τής κοινής των'Ελλήνων ελευθερίας) и освобождение полисов, в которых стоят македонские гарнизоны. Рассказ Диодора, очевидно, сохранил отзвуки красноречия послов, отправленных призывать к союзу другие города: и ранее афинский народ, убежденный, что Эллада — общая родина всех эллинов, — на море воевал с этими варварами, которые вторглись в Грецию, чтобы поработить ее (т. е. македонянами), «и теперь считает, что следует рисковать жизнью, деньгами и кораблями ради общего спасения эллинов» (Diod. XVIII. 10. 2—3). По Юстину (Just. XIII. 5. 5), греки вели войну за восстановление свободы. Та же мысль звучит у Павсания: «афинянам тогда показалось невыносимым, если страна эллинов навсегда останется под властью македонян» (Paus. I. 25. 3). Вместе с тем у Плутарха, касающегося Ламийской войны в биографиях Демосфена и Фокиона, этих идей практически нет.
Итак, война начиналась и велась под лозунгами освобождения всей Греции, которое подразумевало в первую очередь изгнание македонских
гарнизонов. Сильна тема единства греков, которым противопоставляются македоняне-варвары, т. е. здесь мы встречаем весьма обычное для греческой общественно-политической мысли, широко распространенное именно в IV в. до н. э. противопоставление греков варварам, каковыми в данной ситуации оказываются македоняне. Столь же отчетливо выражена вторая мысль — о руководящей роли Афин, которые выступают борцами за всю Грецию, руководителями этой борьбы. Понятия автономии и демократии в официальной пропаганде звучат более приглушенно, отступая на второй план.
Но, помимо официальных лозунгов, которые отвечали целям Ламийской войны, общим для всех участников и объединявшим их, полисы имели и более частные причины, побуждавшие их к вступлению в Эллинский союз. Осуществление этих конкретных задач было невозможно без достижения основной, поэтому они сливались, а генеральная цель превращалась тем самым в средство для достижения частных. К сожалению, данное положение получает подтверждение только применительно к немногим государствам.
Этолийцы, как уже отмечалось, были недовольны указом о возвращении изгнанников, поскольку ранее (в 330 г. до н. э.) изгнали граждан города Эниады (Diod. XVIII. 8. 6). В соответствии с указом изгнанники получали право вернуться на родину, причем ситуация осложнялась для этолийцев тем обстоятельством, что они разрушили этот город, а внимание к нему проявил сам Александр, угрожая наказанием 80. Под контролем Этолии оказались и несколько других городов Акарнании.
Некоторую информацию об Эпидавре дают эпиграфические документы: две частично сохранившиеся надписи 81, одна из которых выбита на базе статуи. Поскольку в обеих упоминаемся Торг, естественно предположить, что это статуя известного деятеля той поры Горга из Паса, который принимал самое активное участие в проведении в жизнь царского указа о возвращении изгнанников и действовал помимо Эпидавра на Самосе и Косе. Статуя Горга стояла рядом со святилищем Асклепия— бесспорно, знак большого почета, оказанного гражданами Эпидавра своему благодетелю. Первая из надписей сохранилась довольно хорошо, и восстановление ее не вызывает особых трудностей в отличие от второй, в которой, однако, читаются имя Горга, его придворный титул и имя Александра Македонского. Для нас важно не столько содержание эпиграммы (хотя в ней есть любопытные детали), сколько факт установки в Эпидавре статуи Горга, память о котором сохраняется еще во II в. до н. э. (время второй надписи). Вполне возможно, что среди «протестующих против возвращения изгнанников», которые прибыли к Александру в Вавилон, были и граждане Эпидавра, и их царь принял наряду со многими другими послами из Эллады 82. Хлопоты эпидаврских послов о неприменении к ним указа об изгнанниках не имели успеха, что и привело этот город в лагерь противников Македонии. После окончания Ламийской войны декрет проводится в жизнь, чему способствовал Горг, поэтому вер
нувшиеся изгнанники, став вновь гражданами, поставили ему в благодарность статую 83.
В связи с Афинами остановимся подробнее на проблеме самосских изгнанников. Выше приводились свидетельства Диодора (XVIII. 8,. 7) и Юстина (XIII. 5. 2.3) о недовольстве афинянами указом Александра, согласно которому они должны были вернуть остров самосцам, изгнанным еще в 366/365 г. до н. э., когда земли распределили между афинскими клерухами. О важности этой проблемы для Афин свидетельствует тот факт, что нарративные источники (как уже отмечалось) связывают начало Афинами войны именно с указом о возвращении изгнанников. Определенную помощь для рассмотрения «самосской проблемы» дают эпиграфические документы, к которым теперь и обратимся. Наиболее важный из них — декрет в честь вышеназванного Горга из Иаса и его брата Минниона 84. Вероятнее всего, весной 324 г. до н. э. Александр объявил в своем лагере о возвращении Самоса его бывшим гражданам 85 (о чем афиняне узнали летом). Самосцы не могли вернуться сразу же, поскольку на острове находились клерухи, афинский флот контролировал море, изгнанники нуждались в финансовой помощи, и уже первая попытка какой-то группы самосцев, которым с детьми удалось все-таки достичь острова, едва не окончилась для них трагически: по приказу Афин их тамошний стратег (στρατηγός εις Σάμον) схватил самосцев и переправил их в Афины, где они были приговорены к смерти, судя по почетному декрету в честь халкидянина Антилеона, который выкупил их и тем спас 86. Как видим, Афины были настроены весьма решительно, так как дело происходило, очевидно, еще до начала Ламийской войны 87.
Самосцы окончательно получили остров после поражения афинян в этой войне. Известно, что проблема изгнанников обсуждалась во время переговоров между Афинами с Антипатром и была передана на решение «царя», вернул же остров самосцам Пердикка 88.
Самос оказался одной из побудительных причин, заставивших афинян взяться за оружие по ряду соображений. Потеря острова ухудшала положение не только находившихся там клерухов, но, поскольку их возвращение потребовало бы определенных компенсаций, оно коснулось бы всего гражданского коллектива в целом. Это было одно из последних владений Афин, и согласие с утратой Самоса означало бы для них тяжелое дипломатическое поражение — отказ от роли «великой державы». Тем самым мы коснулись еще одного аспекта этой проблемы: судя по источникам, можно думать, что Афины рассматривали Ламийскую войну в более широком плане. Диодор (XVIII. 9. 1) прямо пишет, что после смерти Александра Афины решили вернуть свободу и гегемонию над всеми эллинами ( αντιλαβέσθαι τής ελευθερίας καί τής κοινής των Ελλήνων ηγεμονίας). Утверждение весьма красноречиво и, очевидно, отражает определенные настроения, которые были живы в Афинах, все еще не желавших забывать о своем блестящем прошлом. Отголосок подобных настроений, видимо, звучит в «Надгробной речи» Гиперида, по словам которого, вся Эллада нуждается в городе, который взял бы на себя руководство в борьбе за свободу (Hyper. 10). Здесь достаточно отчетливо выражена мысль о руководящей роли Афин в Элладе, как непременном условии достижения эллинами свободы. Не в этом ли одна из причин недовольства союзников, покидавших армию?
Итак, выделяются две группы полисов: Этолия и Афины, для которых проведение в жизнь указа о возвращении изгнанников означало утрату земель, захваченных вне пределов их собственной территории; остальным полисам указ нес определенные изменения в гражданском коллективе и некоторое перераспределение земель и имущества. Хотя большинство, по словамчДиодора (XVIII. 8. 6), благоприятно приняло его, Александр
знал, что делал, когда повелел Антипатру силой заставить полисы, нежелающие подчиниться, выполнить его распоряжение. Первая группа государств раньше других начала готовиться к войне, принимала в ней наиболее активное участие и соответственно ожесточеннее сопротивлялась проведению в жизнь царского повеления, т. е. полисы, задетые им в большей мере, стали ядром, вокруг которого собирались другие антимакедонские силы. Официальный лозунг войны — борьба за свободу эллинов против македонского деспотизма — в сознании греков ассоциировался не только с самим принципом свободы, но и с практическим применением его к конкретной ситуации данного государства. Для одних свобода означала освобождение от македонского гарнизона, для других — сохранение захваченных земель, а для Афин — еще и надежду на возвращение роли гегемона Эллады (через руководство эллинами в войне).
В своем рассказе о начале Ламийской войны Диодор делит греческие государства на три категории: восставшие против Македонии, оставшиеся ей верными и нейтральные (Diod. XVIII. 11. 1). К сожалению, информация о двух последних категориях минимальна. Современник войны Гиперид, упоминая о сражениях в Беотии, называет тех, «кто первыми выступили против свободы эллинов» — беотян, македонян, эвбеян и «других их союзников» (Hyper. Epit. 10). Следовательно, беотяне и эвбеяне — лишь те из сторонников Македонии, кто нам известен, остальные скрыты под общим названием «других их союзников». Кроме того, Гиперид говорит только о тех, кто выступил первым, — ясно, что позже присоединились еще какие-то полисы. Итак, беотяне и эвбеяне — далеко не единственные, но наиболее активные враги Эллинского союза, вследствие своей позиции они, очевидно, и заслужили специального упоминания Гиперида. Эта традиция сохранилась и позднее, как враги Афин и их союзников у более поздних авторов единодушно упоминаются именно они, и только они 89.
Очевидна причина, по которой сторону Македонии приняла Беотия. Александр Македонский, разрушив Фивы, разделил хору между остальными беотянами, которые прекрасно понимали, что победа Афин повлечет за собой восстановление Фив и потерю ими всех этих земель.
Более сложно выяснить обстановку на Эвбее, где лишь один Карист присоединился к Эллинскому союзу. Какую-то помощь, возможно, нам оказывает Страбон, сообщающий, что Карист «лежит у подошвы горы Охи, близ которой находятся Стиры и Мармарий, где каменоломни каристийских колонн. . . Стиры были разрушены во время Ламийской войны афинским полководцем Федром» (Strab. X. 1. 6). Вероятнее всего, причина, почему полисы Эвбеи разделились в своих позициях в войне, кроется в таких-то старых конфликтах (как, например, в Пелопоннесе в годы выступления Агиса III). Карист в этой борьбе мог обратиться к Афинам, что, естественно, толкнуло других на сторону их противников, и гибель Стиры — результат дальнейшего развития событий.
Наконец, не надо забывать, что в числе македонских союзников оказалась часть Фессалии. Напомним список участников войны у Диодора (XVI11. 11. 1): в собственно Фессалии на стороне Македонии остался Пелинний, в Ойтайе — Гераклея, в Ахайе Фтиотиде — Фивы, в Мелии — Ламия, где македонские войска выдержали осаду. Мы также не знаем причины, приведшие к размежеванию сил в Фессалии, и можно только высказать предположение, что ситуация здесь была аналогичной эвбейской: местные конфликты заставили часть ее жителей (судя по Диодору, меньшую) оказаться в одном стане с македонянами.
Такое размежевание происходило в масштабах не только целых областей, но и отдельных полисов, как свидетельствует пример афинян Питея и Каллимедона, которые приняли участие в македонском посольстве, убеждавшем полисы Пелопоннеса сохранять верность Македонии (Plut. Dem. 27). Именно таким людям уделяет особое внимание Гиперид, видя в них наибольшее зло: Элладу, по его словам, «губят люди, подкупленные Филиппом и Александром» (Hyper. Epit. 10). Мысль о том, что эллины-изменники являются большими врагами свободы греков, нежели сами македоняне, встречается и позднее. Подобная традиция заметна у Павсания, который сетует на язву измены в Элладе: «После поражения эллинов при Ламии, торопясь перейти в Азию для ведения той войны, которая разгорелась там, Антипатр хотел возможно скорее заключить мир, и для него имело мало значения — дать Афинам и всей остальной Греции свободу или нет; но Демад и вся остальная толпа изменников в Афинах, боясь афинского народа, убедили Антипатра действовать против эллинов с непреклонной суровостью, и это они были виновниками того, что в Афины и во многие из других городов были введены македонские гарнизоны» (Paus. VII. 10. 4—5). В рамках этой традиции наблюдается определенная деформация исторической действительности, чтобы достовернее выглядели обвинения: во время переговоров с Афинами Антипатр еще не торопился на Восток, после завершения их он начал кампанию против этолян и только тогда (несколько месяцев спустя) получил известие, потребовавшее его переправы в Азию.
Очевидно, в источниках сохранились слабые отзвуки той пропаганды, которую вели сторонники Македонии накануне и в ходе Ламийской войны, отвечая на пропаганду Афин и их союзников. Конечно, позиция их была более сложной, поскольку противники Македонии обратились к столь дорогим для греков лозунгам свободы Эллады, однако у промакедонян были свои достаточно серьезные аргументы. Они, насколько можно судить, воспользовались понятием «политическая мудрость». Так, в частности, Диодор (XVIII. 10. 4) указывает, что после принятия афинским народом решения о начале войны «наиболее мудрые эллины» говорили, что афиняне приняли хорошее решение в отношении славы, но ошиблись относительно того, что полезно. Далее подчеркивается, что афиняне должны столкнуться с огромной и непобедимой силой. В ход шел и «фиванский аргумент»: афинян, славящихся мудростью в решениях, ничему не научили хорошо известные несчастья Фив (разрушенных Александром).
Часть полисов сохранила нейтралитет в войне, но конкретно известно только о двух. Одновременно с сообщением о начале Ламийской войны
Диодор говорит, что родосцы изгнали македонский гарнизон и освободили полис (Diod. XVIII. 8. 2). Судя по скудным данным источников, несколько ранее на острове сложился умеренно-демократический строй, положивший конец внутриполитическим конфликтам, и сплотившийся гражданский коллектив изгнал македонский гарнизон, рассчитывая обеспечить свою независимость в смутное после смерти Александра время 90. Афины, видимо, считали участие родосцев в антимакедонском движении весьма важным и послали на остров своего лучшего оратора Гиперида 91, но родосцы отказались участвовать в войне92. Их расчет был прост: если победят Афины, Родос извлечет пользу для себя из гибели македонской мощи; в случае же победы Македонии Родос отчасти сможет извлечь пользу из своего нейтралитета. Кроме того, принять участие в войне означало, в сущности, признать афинское военное руководство, чего родосцы не хотели. Очевидно, их расчет оказался правильным, ибо Родос обеспечил себе восемь лет спокойного существования в условиях непрерывных воин 93.
Другой пример нейтралитета дает Тегея. Ключом к пониманию здешней ситуации служит надпись из Дельф 94, представляющая тегейский закон о восстановлении имущественных прав изгнанникам, вернувшимся в город на основании Александрова указа. В 324 г. до н. э. Тегея приняла этих изгнанников и регламентировала их права на имущество. Единственные известные изгнанники из полиса в период, непосредственно предшествующий этому событию, — это руководители Тегеи в годы антимакедонского выступления греков под руководством спартанского царя Агиса III. Тегея приняла участие в этом движении, и, когда оно было подавлено, «подстрекателей» по приказу победителей изгнали (Curt. VI. 1. 20). Таким образом, в город вернулись активные противники Македонии, в чем нет никакой иронии истории, ибо подобное развитие событий входило в расчет Александра, который стремился в своей пропаганде переложить ответственность за изгнание на Антипатра, а себя представить благодетелем греков, решив сместить Антипатра, но опасаясь его сопротивления. Возможно, именно это обстоятельство сыграло решающую роль в том, что Тегея осталась нейтральной; противники Александра, вернувшись в город и восстановив свои права, уже не захотели вновь подвергать полис опасности борьбы с Македонией, да и недавнее поражение было памятно всем. Тегея не была в Аркадии одинока, спор послов Афин и Антипатра, которые встретились в Аркадии (см. выше), не дал позитивных результатов ни тем, ни другим: Аркадия вся осталась нейтральной (Paus. I. 25. 5).
Таким образом, в стане сторонников Македонии и у «нейтралов» ситуация в принципе была той же, что и в лагере ее противников.
Большие проблемы политической жизни Греции каждый полис воспринимал под углом зрения прежде всего своих собственных локальных интересов.
*
Ламийская война представляет собой, как кажется, завершение периода переходного от классической Греции к эллинистической, который начался битвой при Херонее и завершился сражениями при Кранноне и Аморгосе. В течение этих лет окончательно утратили свою мощь важнейшие политические центры Греции: Фивы, Спарта, Афины. Потеря ими прежней политической роли в Элладе каждый раз происходила благодаря Македонии, последовательно сокрушавшей эти государства. Ламийская война положила конец последним иллюзиям греков относительно их места в новой политической системе, складывавшейся в Восточном Средиземноморье. Если Херонея вызвала к жизни Коринфский союз, сохранявший хотя бы видимость автономии полисов в рамках политической унии с Македонией, то последующее развитие показало, как растущая мощь северного соседа привела к еще большему подчинению греков власти македонских царей. В конце своего царствования Александр демонстративно нарушает принципы, на которых создавалась эта лига, а разгром греков в Ламийской войне ставит точку в самой истории союза, который упраздняется и на место его приходит прямое подчинение каждого полиса Македонии. Так эти события восприняли современники, такую оценку их донесла до нас историческая традиция. Для Ликурга (C. Leocr. 50) со смертью тех, кто погиб при Херонее, погибла и свобода Эллады: она погребена вместе с телами павших. Почти через 500 лет, размышляя о неблагоприятных днях, среди многих примеров Плутарх упоминает о несчастном для греков дне, 7 метагетнионе, который принес им поражение от Филиппа при Херонее и от Антипатра при Кранноне: то «был день их окончательной гибели» (Plut. Camil. 19).
С точки зрения развития исторического процесса, победа Македонии, естественно, была неизбежной, что, однако, не освобождает нас от необходимости рассмотреть конкретные причины поражения Эллинского союза, обусловленного как слабостью греков, так и мощью их противника. Греция вновь вступила в войну разъединенной, повторялась ситуация Херонеи и Мегалополя, против власти Македонии выступила только часть эллинов, другие оставались нейтральными или прямо поддерживали ее. Партикуляризм, присущий полисному миру, стал в конечном итоге основной причиной отсутствия единства, и каждое государство в первую очередь думало о своих интересах, преследовало свои узкие, локальные цели. Свобода эллинов виделась им сквозь призму свободы родного полиса, причем подразумевалась свобода его внешних сношений, понимаемых крупными государствами как возможность вести захватническую политику. Характерно, что наиболее активно боролись с Македонией именно те государства, для которых ее политика имела своим результатом утрату захваченных ими чужих земель. Греция встречала эллинистическую эпоху, оставаясь еще Грецией классической. Принципы организации политической жизни общества и внешнеполитической деятельности
(включая даже идею гегемонии одного полиса в Элладе, которую пытались возродить Афины, идею, которую реальность уже осудила и отбросила) — все это было унаследовано у классической эпохи.
Можно думать, что Ламийская война была своего рода конфликтом между уходящей классической и нарождающейся эллинистической эпохами: будущее сокрушало прошлое. Победа Македонии над Элладой прежде всего объясняется несоизмеримостью сил. Хотя против союза греков были обращены далеко не все силы, которыми располагала Македония, даже эта часть превосходила мощь Эллинского союза. Эллинистическая эпоха — время преобладания огромных государственных образований, несопоставимых по своей территории, населению, размерам армий с полисным миром. Македоняне, несмотря на внутренние конфликты, смогли мобилизовать ресурсы, превосходящие военный потенциал греков. Дело здесь заключалось не только в численном превосходстве, но и в том, что они послали в Грецию и азиатские контингенты, на подавление сопротивления был брошен большой флот.
Вместе с тем Ламийская война являет черты, предвосхищающие политику новой, нарождающейся эпохи. Уже сам театр войны — Эллада — станет постоянным объектом завоевательных планов эллинистических владык. О больших масштабах воюющих сил как характерной черте эллинистического времени мы уже говорили. Даже сами внутренние конфликты среди македонских руководителей, которыми пытались воспользоваться греки, — также прообраз будущей жестокой борьбы могущественных эллинистических монархий. Наконец, нельзя не отметить еще одного обстоятельства. В свое время А. Б. Ранович заметил, что одной из характерных черт эллинистической эпохи является своего рода «незавершенность» 95. Многие процессы, начавшись в это время, не получили своего логического завершения. Переходность, соединение трудно соединимого (абсолютной монархии и автономного полиса, развитой денежной экономики и натурального в основе хозяйства, тенденций к единству и центростремительных движений) — одна из самых характерных черт эллинизма. Эта сторона находила свое выражение и во внешнеполитической сфере — большинство ведшихся тогда войн не приводили к решительным изменениям в международной обстановке, заканчиваясь разного рода компромиссами. Так в общем закончилась и Ламийская война, покорение Греции осталось незавершенным, этоляне, один из важнейших противников Македонии, в сущности, не были покорены. Как кажется, даже в таком окончании войны есть нечто весьма знаменательное: мир независимых полисов — политической организации уходящего классического времени — потерпел поражение, а Этолийский союз — форма организации, характерная для будущей эллинистической Эллады, — остался непобежденным.