160
Религиозный опыт Аристида
Обратимся к тому, что наиболее интересно. Каким образом можно объяснить это полное доверие Аристида к Асклепию? Позвольте сделать два наблюдения.
161
Прежде всего, невозможно ни на мгновение усомниться в искренности Аристида. Самого его вряд ли можно назвать привлекательным персонажем. Он невероятно тщеславен, глубоко эгоистичен. Дважды убедившись в том, что Асклепий продлил его жизнь, забрав вместо него сначала его юного сына Гермия (XLVIII. 37-44 К.), а потом Филумену, малолетнюю дочь его молочной сестры Каллитюхе (LI. 18-25 К.), он ни единым словом не сожалеет о смерти этих детей, но считает эту замену вполне естественной, поскольку ведь именно он является фаворитом бога. Кроме того, надо помнить, что эти тесные узы между Аристидом и его богом сводятся большей частью к консультациям о том, стоит ли ему купаться или принять какое-нибудь очищение. Однако эти человеческие недостатки и мелочность духа в целом не объясняют проблему. Перед нами здесь замечательный пример личной религии, личной привязанности к божеству. Неважно, к чему этот союз ведет; важным считается сам факт союза. Следует признать, что Аристид верил всей своей душой в благодатность дружбы с Асклепием. Надо также признать, что он всегда полностью подчинялся богу, даже тогда, когда божественные указания вполне могли показаться экстравагантными или мучительными.
Далее, следует сделать замечание относительно способа подачи предписаний бога. Эти предписания даются во снах. Именно в результате сновидений, случившихся ночью, Аристид убеждает себя в том, что бог рекомендует ему то или иное средство, посылает его в то или иное место, приказывает совершить или, наоборот, не совершать что-то. На первый взгляд, все это невозможно исполнить. Даже если учесть сверхчувствительное воображение, целиком поглощенное единственным объектом, невероятно, чтобы одному и тому же человеку каждую ночь
162
может сниться один и тот же сон: невероятно, например, что Аристид мог видеть каждую ночь бога в облике человека, дающего ему то или иное наставление. На самом же деле, как это совершенно явствует из Священных Речей, Аристидовы сны были достаточно разнообразны. Однако сам он интерпретировал их поутру как предписания бога. Таким образом, несомненно, не сны вели его к вере в бога, но, скорее, его вера в бога обуславливала интерпретацию снов. Вера оказывается первичной.
Дальнейшее различение должно быть проведено между обычной верой, которую Аристид наверняка разделял почти со всеми своими современниками, и той глубинной верой, тем высшим самоотречением, которое определяется у Аристида после какого-то события. Иначе говоря, необходимо различить разные периоды. Сначала был период обычной веры. Затем в какой-то момент наступил некий кризис, повлекший за собой появление абсолютной веры. Начиная с этого времени вся жизнь Аристида изменилась, он стал свидетельствовать об Асклепий, о котором мы узнаем из Священных Речей. Интересно проследить эту эволюцию, которая вводит нас в суть проблемы.
Задолго до того как Аристид почувствовал себя больным, он уже верил в целительную силу Асклепия. Это было общим поверьем в ту эпоху. Аристид вырос в условиях традиционной религии; его отец Эвдем служил священником в святилище Зевса недалеко от фамильного поместья. Гимны Аристида в честь богов доказывают, что он старался поддерживать благочестие своих предков. И все-таки эти гимны, находясь в полном соответствии со стандартной фразеологией, ни в малейшей степени не содержат личную религию. Более того, как убедительно показал Виламовиц,1 в них нет ни следа какой-то особен-
1 Loc. cit. 338-340.
163
ной любви к Асклепию. В Гимне Зевсу, написанном задолго до мучительной болезни автора, главный спаситель — Зевс,1 и Асклепий появляется в нем наряду с Аполлоном, Афиной, Герой и Артемидой как подчиненные Зевсу, «которые лечат тех, кого Зевс уже исцелил».2 В Гимне Серапису, который, возможно, читали в Смирне вскоре после возвращения Аристида из Египта,3 Асклепий даже не упомянут — в то время как позже он описывается почти как Сера-пис — ив этом произведении именно Серапис лечит тела и возвращает людям здоровье.4 Это, конечно, не исключает
1 XLIII. 30 К. (I. 8, Р. 11 D.): ούτος (Зевс) ... έν δέ νόσοις και πάσιν καιροίς βοηθών Σωτήρ [«Он (Зевс) лечит болезни и как Спаситель помогает во всех тяжелых обстоятельствах»].
2 XLIII. 25 К. (I. 7, р. 9 D.): Ασκληπιός ίάται ους ϊάσθαι Διί φίλ-τερον [«Асклепий исцеляет тех, которых более прилично лечить Зевсу»). Позднее, наоборот, Асклепий рассматривается как обладающий той же силой, что и Зевс: ср. XLII. 4, р. 335. 11 ff. К (VI. 37, р. 65 D.) с коррекцией Виламовица (loc. cit. 345, 1): εί δ' Απόλλωνος παΐδα και τριτόν από Διός νομίζομεν αυτόν (Асклепий), αύθις αύ(τώ) (Wil.: αύ codd.) και συνάπτομεν τοις όνόμασιν (храм Асклепия в Пергаме, 335. 5 К., ср. XLVIII. 45, 78 К.; L. 46 К. [VI. 37, р. 64 D]): [«Если мы его (Асклепия) называем сыном Аполлона и третьим после Зевса, то мы соединяем в нем имена (храм Асклепия и т. д.), поскольку они, с одной стороны, указывают на то, что он — Зевс, а с другой, они свидетельствуют, что он (Зевс) отец и творец всего сущего»] (Зевс). Теперь об Асклепий сказано (335. 8): [«Он руководит и властвует всем, он спаситель всех и хранитель бессмертных... спаситель сущего и всего, что в нем рождается»] См. также L. 45 К. о подношениях Асклепию ώς δή Διί [как Зевсу].
3 XLV. 13 k. (VIII. 50, р. 87 D.) εύχήν άποπληρουτας έπειδήπερ εσώθημεν [«мы воздали молитву после нашего исцеления»]; ср. Wilamowitz, 339.
4 XLV. 18 К. (VIII. 52, р. 89 D.): τό δέ σώμα ύγίειαν διδούς σώζει [«даруя здоровье, он исцеляет тело»), и XLV. 34 К. (VIII. 56, р. 97 D.): τα νυν μά. πρόες με, άλλ' άνάσωσον [«В этом положении не оставь меня, но исцели»]. Ср. А. Höfler, Der Sarapishymnus des Ailios Aristeides, Tübinger Beiträge 27 [Stuttgart, 1935] 46 ff., 71 ff.
164
веру в могущество Асклепия; в конце концов, согласно обычаям времени и традициям этого литературного жанра, было нормой приписывать почитаемому божеству все возможные достоинства; тем не менее Асклепий находится не в первых рядах. Кроме того, стереотипный стиль гимнов достаточно отличается от стиля Священных Речей.
Таким образом, имелся кризис, и нам несложно определить его начало и его причины. Аристид был очень болен, находясь сперва в Риме, а потом, после своего возвращения из Рима, в Смирне, где он остался еще на целый год. И в процессе своей болезни он обращается вначале не к Асклепию, а к докторам.1 Эти доктора, как в Риме, так и в Смирне, не справились с его случаем; они не смогли даже выяснить, каковы были причины болезни, и предоставили пациента самому себе.2 Словом, кризис случился в Смирне, уже после путешествия в Рим, и причина его крылась в полнейшем отчаянии Аристида, когда врачи сочли его случай безнадежным. Они послали его на горячие источники возле Смирны, слабо надеясь, что он почувствует себя здесь лучше.3 «Именно тогда, — говорит он, — возможно, как раз здесь, у горячих источников, Спаситель впервые стал давать мне откровения».4 Так что вполне
1 В Риме, XLVIII. 63 (409. 4): «И доктора производили очистительные процедуры». В Смирне, XLVIII. 69 (410. 17 К.): «Собрались доктора и учителя гимнастики».
2 В Риме, XLVIII. 64 К.: «И я не знал, что делать». В Смирне, XLVIII. 69 К: «Ни помочь они не могли, ни понять природу моего заболевания».
3 XLVIII. 7 К.: «...если бы я смог почувствовать себя там получше».
4 XLVIII. 7 К.
165
естественно, что, пребывая в таком безвыходном положении, Аристид наверняка через какое-то время должен был подумать об обращении к величайшему доктору среди всех, чей культ был тогда очень распространен в Малой Азии.1 Было естественно, что людям, измученным болезнями и впоследствии излеченным богом, могли рекомендовать паломничество в Пергам. В самых крайних случаях единственной надеждой оставался Асклепий.2 В конце концов Аристиду приснился сон, который он не колеблясь истолковал как божественное наставление. Предписанное средство — хождение босиком — было вполне в духе обычных рецептов бога. Потом Аристид произнес во сне литургическое возглашение, типичное выражение акта веры: «Велик Асклепий!»3 Он проснулся не здоровым человеком — это было бы невозможно, — но страстным поклонником Асклепия.
1 Кроме Пергама (Edelstein, 801-812), имелись святилища Асклепия в Никомедии (ibid. 800), Лампсаке (572), Смирне (813-814: это было основой для святилища в Пергаме, 709), Эфесе (573), Траллах (815), Эгее (816-820).
2 Ср. в надписи с острова Тиберина формулу άφηλπισμένω ύπό παντός άνθρωπου |«Тому, на которого потеряна надежда любого человека»], Dittenberger, Sylloge, 3d ed., 1173. 7, 11 (Edelstein, 438) и Pap. Oxyrh. 1381, col. III. 54 ff.: πολλάκις άπηυδηκυίης της ιατρικής πρός τάς κατέχουσας αυτούς νόσους εσωσεν [«Часто, когда лечение терзавших их болезней было бесполезно, он исцелял»] (sc. Асклепий-Имут). Это обычная тема; ср. Edelstein, 404 422 582, 585.
3 XLVIII. 7 (396. 12 К): «И я вскричал в своем сне, как будто бодрствовал после окончания сна: "Велик Асклепий!"» Ср. XLVIII. 21 (399. 22 f., К.): «И среди тех, кто присутствовал, и тех, кто подходил, раздался восторженный крик: "Велик Асклепий!"» и Е. Peterson, op. cit. 196 ff., 206.
166
Случился кризис, и началась новая жизнь. Начиная с этого момента Аристид принадлежит своему богу и подчинен ему и только ему. Однажды Аристиду (XLIX. 8-9 К., XXV. 311 D.), все еще прикованному к постели в Пергаме, наносит визит знаменитый врач Сатир. Аристид только что перенес ряд кровопусканий, совершенно изнуривших его. Сатир, пощупав ему грудь и живот, посоветовал прекратить кровопускания и предписал ставить припарки. «Я ответил ему, — пишет Аристид, — что не являюсь господином над своей кровью и поэтому не могу делать с ней все, что хочу; но поскольку бог предписал мне кровопускания, мне следует покориться, неважно, хочу я этого или нет — или, скорее, для меня невозможно не хотеть этого».1 В другом пассаже он заходит еще дальше (XLVIII. 73 К., XXIV. 307 D.): «Ведь тот же режим и те же самые средства, которые, если их заповедал бог, приносили здоровье, силу, подвижность, легкость, чувство здоровья, все наилучшее для тела и для духа, имели бы противоположный эффект, если бы кто-нибудь другой рекомендовал их, не полагаясь на волю божью». Разве это, спрашивает напоследок Аристид, не является сильнейшим доказательством силы Асклепия?
Так или иначе, это доказывает непреклонность веры Аристида. Эта вера, появившись в каком-то одном случае, объясняет отныне все прочее. Едва убедишься безоговорочно, что каждый сон должен содержать сообщение от божества, остается только истолковать все следующие
1 См. также L. 102. Жители Смирны хотели облечь Аристида в сан священника, но тот заявил, что «для меня было бы невозможно делать что-либо, будь то важное или незначительное, без воли бога, и потому и нельзя даже и думать о том, чтобы служить в качестве священника до тех пор, пока я сам не узнал бы об этом лично от бога».
167
сновидения в том же духе. Древние во втором столетии нашей эры были прекрасными мастерами в псевдонауке толкования снов (onirocrisia). В то самое время, когда жил Аристид, и в той же провинции Азия, Артемидор Эфесский составил свой Трактат об истолковании снов (Onirocriticon) в пяти книгах, суммируя традицию, существовавшую до него. В нем он изложил правила и методы онирокрисии, основанные на следующем принципе: «Они-рокрисия есть не что иное, как переход от вероятного к вероятному».1
Таким образом, все, что приходилось делать Аристиду каждое утро, это применять данные правила к сновидениям, приснившимся ночью. Если на обратном пути из Ад-риануферая в Пергам он во сне увидит, как кто-то приносит ему книгу Менандра, то заключает, что ему следует остаться (menein) там, где он находится, и не продолжать путешествие (XLVII. 51 К.). Подобное происходит и в другой раз, когда он возвращается из Кизика в Смирну зимой. В первый же день стоит решительно плохая погода, и этой ночью ему снится, что он держит в руках копию Облаков Аристофана. Это означает, что они должны остаться на этом месте на ночь. Разумеется, следующий день оказывается облачным, начинается дождь (LI. 18 К.). Или еще один случай, когда ему, страдающему от приступов малярии, снится, будто Люсий (Спаситель) является перед ним в облике грациозного юноши. Это знак того, что он будет избавлен от лихорадки (Λυσίας: έλύθη τό νόσημα) [Люсий: болезнь побеждена], сначала временно, потом навсегда (L. 59 К.). Однажды ночью ему снится, точно какая-то кость воткнута в его горло и что он должен изрыгнуть ее. Это наводит его на мысль о том, чтобы пустить кровь из
1 Onirocr. II. 25, р. 120. 7 Hercher.
168
лодыжек (XLVII. 28 К.). Если он видит сон, что Афина несет эгиду, как изобразил ее Фидий в Афинах, то тут же делает вывод, что ему следует омыться в меде Аттика (XLVIII. 40-43 К.). Иногда сон двусмысленный и допускает двоякое истолкование: например, сон, в котором Аристиду представляется, будто он находится в Смирне, ест фиги, понимает, что они могут содержать яд, и немедленно выплевывает их. Пробудившись, он недоумевает: то ли надо поститься, то ли употребить рвотное? Вопрос нуждается в прояснении, и Аристид просит Асклепия указать свои наставления более отчетливо. На следующую ночь ему снится, что он постится в Пергаме. Врач Феодот приходит к нему, одобряет его пост и высказывается против кровопускания. «Болезнь ваша залегает в почках, — говорит он ему, — и пост есть своего рода незаконный способ выхода огня через грудь». Потом огонь действительно уходит, что означает, что бог предписал пост и запрещает кровопускание. Аристид пробуждается, и врач приходит сделать ему кровопускание; Аристид рассказывает ему свой сон, и у доктора хватает здравого смысла согласиться с этим требованием. «И я, — говорит Аристид, — признал истинного Врача, единственного, кто мог бы исцелить мою болезнь; и я провел ночь с совершенной легкостью, и все болезни отступили от меня» (XLVII. 54-58 К., XXIII. 285 D.).
В сомнительных случаях Аристид мог также рассказывать свои сновидения другим людям, спрашивая их совета. Особенно часто он делал это в Пергаме, где жил в самом святилище и общался со служителями храма, уже привыкшими решать подобные вопросы. Например, есть случай, когда Аристид колеблется перед принятием настоя из полыни, рекомендованного богом. «Увидев все это ночью, я поутру послал за врачом Феодотом и описал ему
169
мои сны. Его удивила их странность, он недоумевал, как понять их, поскольку стояла зима, и, кроме того, его беспокоила большая слабость моего тела, из-за которой я уже много месяцев безвылазно находился дома. Приняв все это во внимание, нам показалось неплохой идеей пригласить также и ризничего Асклепиака. Я тогда жил в своем доме, и он часто являлся мне в своих снах». Приходит Асклепиак и говорит, что его коллеге Филадельфу этой же ночью приснился сон, который непосредственно касается Аристида. Они посылают за Филадельфом, тот по приходе рассказывает свой сон, и Аристид уже не колеблясь проглатывает полынь (XLVIII. 34-35 К, XXIV. 298 D.). Кроме того, как я указывал выше, это маленькое благочестивое общество в Пергаме проводило дни в обсуждении своих болячек и способов их исцеления. Однажды, когда в Пергаме было какое-то празднество, Аристид остался один в святилище с интересным персонажем сенаторского звания по имени Седат. «Мы сидели в храме Гигейи, возле статуи Телесфора, — вспоминает Аристид, — и спрашивали друг друга, как всегда, предписал ли бог кому-то из нас какое-нибудь необычное средство; ибо наши болезни имели немало общего друг с другом» (L 16 К., XXVI. 324 D.).
Если принять в соображение все эти факты — 1) безусловную веру в бога; 2) древнюю и популярную практику истолкования снов; 3) специфическое сообщество впечатлительных пациентов, живущих в постоянном ожидании медицинских предписаний, еще более необычных, чем те, что были прежде, и 4) персонал храма, привыкший к клиентам-невропатам, неплохо подкованный в интерпретации снов — хотя у нас и нет причин обвинять их в шарлатанстве, поскольку, в конце концов, все служители и священники Пергама как никто иной могли верить в силу
170
Асклепия, — если учесть все эти факты, случай Аристида покажется не столь уж неординарным. Кроме того, исследуя мир античных людей, мы должны всегда помнить, что религиозная психология в эпоху античности и в наши дни — не одно и то же. Поскольку для нас понятие божественного является гораздо более трансцендентным, то ситуация, при которой Бог и человек постоянно встречаются лицом к лицу, кажется нам маловероятной. В целом мы живем в рационалистической атмосфере, и когда мы нуждаемся в помощи, то обычно полагаемся на человеческие средства. В этом отношении античный человек намного более близок к божественному, чем человек современный. Ему кажется вполне естественным, что боги могут вступать в связь с человеческими существами. Жители Листры, города в Ликаонии, что в Малой Азии, верят искренне, что Зевс и Гермес спускались с небес в их маленький городок (Act. Apost. 14: 12). Артемидор посвящает несколько глав (II. 34-41 ) эпифаниям божеств в сновидениях. Словом, античный человек чувствует, что его окружает сверхъестественное; даже среди образованных людей, начиная со второго столетия нашей эры, укореняется (за счет уступок разума) вера в сверхъестественное и стремление постоянно обращаться к нему. Таким образом, религиозные переживания Аристида должны были казаться вполне нормальными его современникам. Многие другие люди могли бы похвалиться, что во сне они видели богов. Но они не располагали временем, чтобы постоянно удерживать на них свое внимание. Им приходилось ежедневно зарабатывать на свое пропитание. Тяжелые труды дня заставляли их забывать сновидения ночи...