1. Общий облик группы. Предложенное в предыдущей главе разделение «ахейского» массива книг надвое по наличию или отсутствию Ахилла подтвердилось распределенностью ряда формальных характеристик. Оказалось, что книги без Ахилла — «сборно-ахейские» (II—IV, VI—VII) — отличаются наибольшей в поэме густотой встречаемости этнонима «ахейцы» и наибольшей оснащенностью его постоянными эпитетами, а также наибольшей сгруппированностью их в формулы (иными словами, больше и повторяемость одних и тех же эпитетов). Наконец, у двух из них — III и VII — архаичный предлог προτί преобладает над производным от него и парным ему синонимом πρός.
Все эти особенности побуждают видеть в «сборно-ахейских» книгах древнейшие места «Илиады», самые ранние сохранившиеся в поэме части троянского эпоса. Особенно архаичны книги III и VII.
Содержание этих книг не противоречит такой трактовке. Основными героями в них выступают Аякс — он тут главный противник Гектора (в книге VII) — и Парис, главный противник Менелая (в книге III). Аякс также фигурирует в «Тейхоскопии» (киша III) и — первым — в кратком перечне подвигов, открывающем книгу VI, Парис — как отличный воин (а не трус) в книге VI.
Парис, или, по более употребительному в «Илиаде» именованию, Александр, также и по формальным показателям — ранний образ в «Илиаде»: оснащенность имени Александра пояснительными эпитетами — 47% от общего числа его упоминаний (тоща как у Приама — только 32%, у Энея — всего 18%). Как и многие ранние герои (Геракл, Эврит, Одиссей и др.), он — лучник, а не копейщик1. Это он, по мифологии, подал Менелаю повод для обиды, которая и вызвала Троянскую войну. Он и Ахилла убьет, а когда сам погибнет — только тогда, как предсказал оракул, падет Троя-Илион, и война окончится.
По хеттским документам, Александр (в документах Алаксандус) действительно царствовал в Илионе (Вилусе) в начале XIII в. до н.э.2, так что образ этот ко времени Гомера имел за собой давность в 5-6 веков. Словом, по смысловому содержанию тексты «сборно-ахейских» книг представляют собой, хоть и очень неполно, ядро троянского эпоса.
Великий Аякс с башенным щитом микенского облика, всегда пеший, всегда подвизается в поэме как одиночка-богатырь, а не как вождь отряда. Он явно вошел в «Илиаду» из более древних сказаний — к гомеровскому времени он и был чем-то вроде русского былинного богатыря 3. В реальной жизни башенный щит исчез после XIII в.4 В «Илиаде» он встречается иногда и у других героев (Гектора, микенца Перифета), но Аякс единственный неразрывно с ним связан: он никогда не надевает панциря (при башенном щите ненужного)5. Башенный щит столь важен для образа Аякса, что отец героя назван Теламоном (древнее объяснение: от ременной привязи, на которой носили такой щит), а сын героя Эврисаком (букв.: «широким щитом»).
В «Илиаде» щит лишь описан. Собственного названия такой щит в «Илиаде» не имеет. В Гомеровском эпосе фигурируют два названия для щита: «сак» (σάκος) и «аспида» (ασπίς). Первое употреблялось для щита, именуемого в археологии дипилонским — продолговатого, с боковыми вырезками, второе — для небольшого круглого щита с омфалом 6. Щит первого типа к гомеровскому времени уже вышел из употребления и жил лишь в изобразительном искусстве и фольклоре, а в быту функционировал только щит второго типа7. Так вот щит
Аякса всегда (а Ахилла — почти всегда) именовался первым термином 8, т.е. башенный щит был терминологически заслонен дипилонским — тоже, хотя и менее, архаичным.
У меня есть предположение, что подлинным, исконным названием башенного щита было «эгида», а потом этот термин закрепился за щитоподобным оснащением богов (Зевса, Афины). Однако аргументацию этого предположения я в этой книге излагать не буду.
Из всех героев «Илиады» Аякс преимущественно называется μέγας (большой, великий) и, что особенно важно, πελώριος (исполинский), причем последний эпитет применен в эолийской форме (в ионийской — τελωρ-). Слово πελωρ- в греческом языке в основном характеризует богов и древних исполинов 9. Судя по формальным показаниям, в эпос Аякс вошел все-таки позже Александра: оснащение его имени постоянными эпитетами в «Илиаде» составляет 31% от общего числа его упоминаний10 (впрочем, далее будет указана возможность корректировки этого показателя в сторону повышения возраста, т.е. удревнения).
Итак, и фигура Аякса, по крайней мере хронологически, может принадлежать к ядру троянского эпоса.
Однако это ядро троянского эпоса весьма далеко от основного сюжета «Илиады», связанного с приключениями Ахилла. Более того, «сборно-ахейские» книги названы мною так потому, что вообще в поэме не образуют единого сюжета. Две из них, наиболее цельные и схожие по содержанию, — III и VII, — описывают поединки Париса с Менелаем и Гектора с Аяксом, совершенно несогласуемые друг с другом, исключающие друг друга: по условию первого поединка, им решался итог войны, и условие это было нарушено — как же после этого мог состояться второй поединок, да еще и окончиться рыцарским обменом дарами?!11 «Каталог кораблей», составляющий значительную часть книги II, по доводам многих аналитиков, плохо держится во II книге.
представляет собой вставку в ее текст и в поэму вообще (или, по крайней мере, содержит много вставок)12. Предшествующий эпизод — «Обманный сон» и «Испытание войск» (первая половина II книги) — не является логическим продолжением I книга, непонятен сам по себе (видимо, видоизменен) и не находит продолжения в дальнейшем13. Включенный в книгу III небольшой «Обзор со стены» («Тейхоскопия») и завершающий книгу IV «Смотр войск» («Эпиполесис») по функции в известной мере параллельны «Каталогу кораблей»: все это своего рода каталога, перечни, предоставляющие автору (или авторам) возможность описать по порядку действующих лиц 14.
Почти обо всех этих эпизодах высказывались подозрения, что они переставлены в «Илиаду» из более ранней поэмы, описывавшей начало Троянской войны: именно в такой поэме уместнее каталога и поединки вождей, решавшие спор, понятнее первое лицезрение ахейских вождей Приамом, перечисление прибывших кораблей (ведь война шла уже давно на суше) и т.п. В качестве такой более ранней поэмы назывались пересказанные у Прокла и Аполлодора «Киприи» или их прообраз («Пра-Киприи»).
Но вне зависимости от привязки к началу войны и неуместности этих эпизодов в «Илиаде» вся группа «сборно-ахейских» книг в основном совпадает с той почти сплошной частью текста поэмы, которая издавна изымалась аналитиками из «Илиады» ввиду того, что в ней действие отступает от главной сюжетной линии: забыто обещание Зевса Фетиде отомстить за обиду Ахилла и послать поражение ахейцам, забыт и сам Ахилл 15. Некоторые аналитики еще в прошлом веке предполагали, что это куски старого эпоса, включенные в «Илиаду» на каком-то этапе
ее существования16, и А.Фик назвал этот эпос (взяв название из «Одиссеи») «Участь Илиона» (Οΐτος "Ιλίου)17. Теперь эти предположения получили независимое и достаточно объективное подтверждение.
2. Первый поединок «Илиады». Оба поединка — Париса с Менелаем (III книга) и Гектора с Аяксом (VII книга) — плохо держатся в «Илиаде», хотя и не совсем чужды ей; они несогласуемы друг с другом, однако чем-то связаны, по крайней мере схожи.
Первый поединок возникает в сюжете внезапно и неподготовленно. Дело шло к развертыванию общего сражения двух армий, и вдруг все оборвано, полная перемена намерений — поединок! Едва не окончивший войну миром, он мог состояться лишь «попущением» богов — как их промашка. Ведь прекращение войны сорвало бы план Зевса, обозначенный в проэмии (I, 5), — облегчить бремя Земли и уменьшить чересчур разросшееся человечество18. Более того, скорый мир превратил бы в ничто обещание громовержца Фетиде покарать ахейцев поражением за то, что обидели Ахилла19. Только что Зевс обманывал Агамемнона несбыточным сном, суля ахейскому вождю немедленную победу, чтобы втянуть его в опасное для него сражение. И что же, зря? Трудно поверить, чтобы это очень уж затейливое уклонение в сторону от сюжета было заранее запланировано певцом.
В последующем тексте «Илиады» певец излагает дело так, будто поединка Париса с Менелаем в ней не было.
Когда в VI книге Гектор приходит на побывку в Трою, жены и дочери троянцев уже по дороге жадно расспрашивают его о своих родных и друзьях, но ни они, ни мать Париса Гекуба совершенно не интересуются итогами поединка Париса с Менелаем, а ведь что там произошло, им неизвестно. Когда далее Гектор является к Парису и застает его за чисткой оружия, он также не спрашивает брата о том, как тот после поединка попал домой20. Он ни словом не упрекает
брата за бегство с поля боя, а это было бы так уместно в речи, полной попреков!
На этом свидании Парис сообщает Гектору, что еще до его упреков решил идти на поле брани, оставив свой гаев на троянцев, потому что его убедили ласковые слова жены. Странно. Гневаться на троянцев ему еще не за что: выдать Елену они еще не предлагали — это будет только в VII книге21. В «Тейхомахии», правда, старцы мечтали об удалении Елены в Элладу, но тогда это было согласно с предложением самого Париса — выдать Елену, если проиграет поединок. Ласковых слов Елены тоже не было: Елена встретила Париса, бежавшего с поединка, попреками и проклятиями: «О лучше б, несчастный, навеки погибнул...» (III, 428). И не рекомендовала выступать против Менелая: «Не советую: лучше мирно покойся, ...страшись, да его копией укрощен ты не будешь!» (433-436). Где же тут поощрение к бою?22
Так что, видимо, поединка Париса с Менелаем первоначально в «Илиаде» действительно не было.
Некоторые конкретные особенности этого поединка говорят не только о том, что он чужд «Илиаде», но и что включен в нее со стороны, в готовом или почти готовом виде. Любопытно, как в этой сцене задействован Приам. Перед началом поединка Приам далеко, в Трое. Расстановка участников происходит без него. Клятвы могли бы состояться тоже без него: ведь идея поединка принадлежит его сыновьям, а из них Гектор пользуется общим уважением, и нет никаких оснований считать его вероломным. Но Агамемнон требует, чтобы скрепляющее клятву жертвоприношение совершил вместо сыновей сам Приам (105), так как сыновьям его ахейский вождь не доверяет. Приам приезжает на колеснице. Для заклания требуются три агнца: белый — Солнцу, черный Земле и третий, цвет которого не указан, — Зевсу (103-104). Гектор велит принести троянских агнцев, одного агнца доставляют и ахейцы.
Но когда пришла пора совершить жертвоприношение, агнцев окажется только два. Куда же подевался третий? Обоих имевшихся в наличии зарезал сам Агамемнон (292-293). Зачем же вызывали Приама? Шерсть, срезанная с голов агнцев, разделена «меж избранных троян и ахеян» (297); Приам среди них не отмечен. В речи, с которой Приам после обряда обратился к народам (304-309), нет ни слова клятвы; он лишь сообщил, что удаляется, чтобы не видеть поединка, так как ему
тягостно это зрелище. Почему-то и забитых агнцев увез с собой. Чрезвычайно несуразный рассказ!
Еще КЛахман сообразил, что Приам здесь первоначально не участвовал23, но Лахман не сумел объяснить путаницу с количеством агнцев, и правильная догадка не произвела должного впечатления. Именно в количестве агнцев кроется ключ к разгадке. Если предположить отсутствие Приама, то все очень хорошо объясняется — и количество овец тоже.
Изначально, Приама не было при поединке, поэтому, чтобы певцу не переделывать описание поединка (лишняя работа), Приам должен был уехать до начала поединка. Не было Приама прежде и при клятвах — поэтому он и не приносит клятвы и не совершает обрядов. Отсюда же несогласование в числе агнцев. Агамемнон заклал двоих — очевидно, белого (солнцу) и черного (Земле). А третий, так сказать, бесцветный, появился в тексте о приглашении Приама только для того, чтобы и Приаму было кого принести в жертву, коль скоро уж его пригласили. Первых двух агнцев доставили по велению Гектора троянцы — видимо, потому, что предложение исходило от них, им надлежало приносить клятву, им и заботиться о ее материальном обеспечении. А вот третьего велел принести Агамемнон: коль скоро он выдвинул идею пригласить Приама, он и позаботился о третьем агнце.
Но, как часто бывает при вставках, усовершенствование прежнего текста не довели до конца — сценку с закланием агнцев Приамом упустили ввести. Он так и уехал, ничего не совершив. Дж.Керк в своих «Комментариях» заметил, что скелеты жертв были у греков священными и обычно выбрасывались в море. Зачем же Приам увез трупы агнцев в город? Чтобы съесть? Невозможно. Похоронить? Но почему в городе? Комментатор оставил это без ответа24. Я думаю, что певец заставил Приама увезти трупы агнцев просто затем, чтобы хоть как-то оправдать его приезд на обряд жертвоприношения.
Для чего к эпизоду поединка был притянут Приам? Тут возможно двоякое объяснение. Либо певцы пытались теснее соединить таким способом поединок с поэмой, сгладить шов между ними, либо с помощью Приама хотели гладко ввести в ее текст «Тейхоскопию» («Обзор со стены»), нужную для представления героев в этом близком к началу
поэмы месте и для напоминания перед поединком о Елене, за которую воюют ее участники. Если верно первое объяснение, то ясно, что Приам введен в песнь о поединке раньше включения поединка в поэму. Если верно второе, то возможно и более раннее присоединение Приама: ведь и поединок, и «Тейхоскопия», похоже, взяты из начала всей эпопеи, из песен о начале войны.
Однако присмотримся к «Тейхоскопии», к череде ахейских героев в ней. В этой череде есть все те воины-вожди (и только те!), которые выступают в I книге «Илиады» — в ссоре вождей. И они перечислены Еленой в том же порядке, какой они занимали в I книге, если судить по их сравнительной важности в ее сюжете или, если выразить это формально, по частоте их упоминания там. В I книге Агамемнон — 30 раз, Одиссей — 5, Аякс — 2, Идоменей — 1. Неоднократно упоминаются еще Ахилл, Нестор и Патрокл, но первый устранился от боев и не присутствует на поле брани (т.е. троянцы его и не могут увидеть), второй стар и нечасто появляется на этом поле, а третий — вообще не царь, не самостоятельная фигура. Сопоставим с этим перечнем Елены в «Тейхоскопии»: Агамемнон, Одиссей, Аякс, Идоменей. Полное тождество двух списков, точно совпадает и последовательность героев. Вывод: «Тейхоскопия» сформирована или очень сильно подработана с ориентировкой на текст I книга «Илиады». Следовательно, и образ Приама в ней оформлен как образ (получил свои речи, а с ними и характеристики) после включения в «Илиаду». Соответственно — и Приам в эпизоде клятв. Итак, в любом случае Приам в этом эпизоде присоединен к поединку после появления того в «Илиаде».
Теперь обратимся к окончанию поединка. Как перед поединком шов от соединения его с контекстом закрывает собой Приам, так после поединка в текст вводится Афродита — видимо, с аналогичной функцией: закрыть шов с противоположного края. Она спасает Париса от поражения и возвращает действие к исходной ситуации. Это прием, обычный для адаптации вставок к тексту.
Но введение богини тоже сделано не очень ловко. Менелай, избивая Париса, уже лишился всего своего оружия: копье застряло в щите и броне Париса, а меч, угодив на бляху шлема, разломился на 3-4 куска. Менелай сетует на Зевса: «Не могу поразить я!» (355-368). Тут происходит нечто неожиданное и несуразное для схватки в «Илиаде» (больше такого нет ни в одной из многочисленных схваток): ухватив Париса голыми руками за шлем, Менелай повлек противника к ахейцам, а Парис, у которого в руках оставался меч, ничего не предпринимает, чтобы освободиться от безоружного врага. В греческом искусстве такой
способ обезвредить врага применялся только против амазонок 25, т.е. подразумевал во враге женщину и был явно унизителен для Париса. Тут вмешивается Афродита — магической силой разрывает подбородочный ремень у шлема, шлем остается в руке Менелая, который его отбрасывает. После чего Менелай замахивается невесть откуда взявшимся у него новым копьем, но Париса, покрыв его темным облаком, похищает с поля боя Афродита.
Еще А.Бишоф заметил, что здесь средства окончания поединка нагромождены одно на другое. Налицо излишество, столкновение средств с одинаковой функцией. Коль скоро Менелай уже безоружен и покарать Париса ему не удалось, то к чему выход Афродиты на сцену? Парис и так может по меньшей мере спокойно уйти с поля боя. Если же его должна спасти Афродита, то к чему было певцам лишать Менелая оружия, передавать его крик отчаяния, уменьшать роль богини? 26 Конечно, это не единый текст. Как оканчивался поединок в оригинальном тексте, мы не знаем. Но в «Илиаде» бегство вооруженного Париса с поля боя от безоружного Менелая невозможно, каким бы трусом Парис ни был (а он не такой уж и трус). Значит, певцам оставалось придать Менелаю силу и удачу, вложить ему в руку снова оружие, а Париса спасти чудесным образом — вмешательством богини.
Искусственное внедрение поединка в текст «Илиады» видно и по вооружению Париса. Перед вызовом Менелая на битву Парис уже вооружен: «С кожею парда на раме, с луком кривым за плечами и с мечом при бедре; а в руках два копья(!) медножальных» (17-18). Менелай тоже: «Быстро Атрид с колесницы с оружием прянул на землю» (29). Однако после клятв оба вооружаются вторично, хотя не было сказано, что они складывали с себя оружие. Теперь Парис одолжил доспех у своего брата Ликаона (видимо, своего доспеха он как лучник не имел 27). Надел шлем, наложил на ноги поножи, опоясался мечом, захватил щит и взял в руку тяжкое копье (теперь уж одно!). Так вооружался и Менелай (328-329): для поединка требовалось равное вооружение.
25 См., напр.: D.von Bothmer. Amazons in Greek art. Oxford, 1957, pl.I, 1; II, 1, 2; III, la, lb; IV, 1; IX, L, 3; X, 2; XI, 1, 2; XII, 1; XV, 2; XXVIII; XXIX, 2 etc.
26 A.Bischoff . Über die homerische Götterdichtung // Philologus. Bd. 34. 1974. Н.1. S.7-8.
27 R.Dahms. Ilias und Ahilleis: Untersuchungen über die Komposition der Ilias. Berlin, 1924. S.15.
В поединке они выпустили по копью каждый, а затем Менелай изломал свой меч о шлем Париса. И тогда он сорвал с Париса шлем и замахнулся копьем — тут оказывается, что у Менелая было второе копье. Откуда? По условиям поединка, взяться ему неоткуда.
Объяснить эти смены оружия можно только вторжением текста в контекст. Готовый поединок, включенный извне в поэму, начинался, естественно, с вооружения героев и обрывался на неудаче Менелая, потерявшего свое оружие, но так и не добившегося победы. В «Илиаде» же поединку предшествовало предварительное столкновение героев, завершившееся вызовом. Герои этой ситуации были уже вооруженными! Так получилось двойное вооружение героев.
Особенно интересен характер вооружения на разных этапах. В самом поединке (и, следовательно, в той песни, откуда он взят в «Илиаду») изображен комплекс тяжелого вооружения — это ранний комплекс (комплекс А, по К.Хекману), впоследствии восстановленный гоплитами. А в том обрамлении, которым поединок был включен, вписан в «Илиаду», действует другое вооружение (комплекс В) — без доспехов и с парой копий-дротиков вместо одного тяжелого копья28. Вот откуда второе копье у Менелая в конце поединка. Таким образом, обрамление поединка моложе его вошедшего в поэму готовым (или почти готовым) ядра.
3. Два поединка: основа параллельности. Заметное сходство обоих поединков — Париса с Менелаем и Гектора с Аяксом — указали еще А.Хольм и Г.Генц, писал об этом Э.Бете, сейчас пишут Дж.Керк и Ж.М.Дюбан29. В обоих поединках вызов исходит с троянской стороны, оба троянских инициатора — сыновья царя, оба раза они терпят поражение, но оба раза не погибают. Много сходства и в проведении поединков.
К.Кайзер и Г.Кехли определили текст VII книги как подражание тексту III книги . Для установления этого они применили методику,
которой в XIX в. пользовались многие: Г.Герман, В.Крист, К.Зиттль, А.Гемолль и др.31 Из повтора пассажей эти исследователи заключают о заимствовании стихов, а из большего или меньшего соответствия повторяемых мест контексту делают выводы, откуда куда шло заимствование. Слабость этой методики показана рядом критиков, особенно резко Дж.Скоттом: сторонники такого вылавливания заимствований игнорировали возможность третьего их источника, а также общего фонда заготовок, не учитывали готовность певцов порой мириться с некоторой неадекватностью стихов контексту и иной раз не могли объяснить противоречия в выводах, сделанных этой методикой при анализе соседних совпадений.
Вот Г.Дюнцер и Г.К.Беникен и отвергли выводы Кайзера и Кехли 32. Беникен считал, что точные текстуальные совпадения ряда мест III и VII книг основаны не на заимствовании стихов из одной песни в другую, а на общем фонде стихотворных заготовок, которым пользовались авторы обеих книг. Этим высказыванием Беникен в известной мере предвосхитил позднейшие идеи К.Роте, А.Шоуэна и др.33 Однако пусть общие идеи и хороши, их не следует превращать в абсолютное отрицание метода: есть ведь просто разительные случаи, выходящие за рамки всяких предположений о терпимости певца к неадекватности выражений, есть количественные нагромождения (нельзя не считаться с резким различием на чашах весов) 34. И еще тогда, до работ Роте и Шоуэна, встретив у Беникена первые ростки тех же идей и те же негативные выводы о методике, К.Генце выступил против абсолютизации этих идей. В конкретном приложении к интересующему нас случаю (к
сопоставлению III и VII книг) Генце подверг постулат Беникена
резонным ограничениям 35.
Он разделил все повторы формул, связывающие III и VII книги, на общеупотребительные и специфические. Общеупотребительные —
это те, которые ныне благодаря исследованиям М.Пэрри и его учителей М.Мейе и Дж.Колхауна поняты как фольклорные стереотипы. Среди них не только отдельные формулы, но и целые сцены, для описания которых накапливались в фольклоре типичные ходы композиции, сюжетные мотивы и нормы, целые наборы формул. Анализ таких сцен дали Г.Йордан, ВАренд, Б.Феник, М.Эдвардс и др. Специфические же повторы связывают между собой только отдельные места эпоса, резко выпадающие из общеупотребительного материала и потому говорящие о творческих результатах отдельного певца (такие ведь отнюдь не исключаются в фольклоре) и о деятельности его подражателей. Дюбан показывает, что к таким нетипичным, нетрадиционным боевым сценам относятся «великие поединки» III, VII и XXII книг36, а из них две первые особенно близки между собой. Таким образом, стремление Генце установить в них, откуда куда шло заимствование, правомерно.
К повторам первого вида Генце отнес сходства в пассажах, описывающих вызов, молитву, боевые операции (III, 20 = VII, 40; III, 318-319 = VII, 177-178; III, 355 = VII, 244; III, 348 = VII, 259; III, 356-360 = VII, 250-254). Можно было бы добавить сюда авторские представления речей и молитвенные обращения (III, 95-96 = VII, 398-399 = X, 218-219; III, 276 = 320 = VII, 202 = XXIV, 308). Все эти повторы могут быть и заимствованиями, но гарантий этого нет. А вот повторы второго типа специфичны для этих двух книг (III, 68 = VII, 49; III, 76-78 = VII, 54-56; III, 85-86 = VII, 66-67; III, 316 = VII, 176; III, 318-319 = VII, 177-178; III, 324-325 = VII, 191-192). Специфичность этих сходств подчеркивается сходством композиции: в обеих книгах приглашение к перемирию ради поединка, подготовка и проведение его — все это передается схожими стихами. А между бросанием жребия в шлем и потрясыванием шлема в порядке жеребьевки в обоих случаях помещены молитвы героев.
Определяя направление заимствований, Генце следует своим предшественникам. Как уже сказано, это были Кайзер и Кехли, но наиболее весомые наблюдения были сформулированы Т.Бергом и особенно В.Кристом. После их работ многие аналитики признали, что текст III книги послужил образцом для создания текста книги VII.
Крист заметил, что в ряде повторов (Генце позже отнесет их к специфическим) в III книге дано полное, живое и логичное изображение, а в VII то же повторено неловко и неестественно.
В III книге перед началом поединка общее сражение еще не вспыхнуло, тем не менее Агамемнон должен был удерживать ахейских воинов от нападения на Гектора, вышедшего из рядов для объявления о вызове и предложениях Париса. А в VII книге в самый разгар сражения Гектор и не подумал остановить и усадить своих воинов, Агамемнон же запросто «удержал меднобронных данаев». Далее, в III книге все уселись не сразу после выхода Гектора (77), а лишь после целого ряда событий — его объявления, ответа ахейцев, принесения клятв, совершения обрядов и жеребьевки (326), и это выглядит реалистично. В VII же книге стоило Гектору выйти на середину и «спнуть фаланги троянские», как все тотчас уселись (55-57). Тут певец не воображал и не изображал, а просто сухо отметил событие, скользнув по деталям и не задаваясь правдоподобием. Детали взяты из подробного описания, но выбор и последовательность их не продуманы 37. В III книге Гектор просит внимания у троянцев и ахейцев и затем предлагает им согласиться на поединок. В VII книге он просит внимания опять же у троянцев и ахейцев, но согласиться уговаривает уже только ахейцев. Зачем же было обращаться к тем и другим? Незачем. Просто обращение «Трои сыны и ахеяне храбрые» было взято из текста книги III, где оно уместно, и поставлено в VII книге в контекст, которому оно не соответствует. Наконец, в III книге Гектор высказывает свое восхищение (76) смелым решением Париса вызвать Менелая на поединок. В книге VII Гелен, услышав волю богов, посоветовал Гектору предложить поединок ахейцам, и Гектор снова восхитился услышанной речью, хотя восхищаться тут, собственно, нечем: Гелен никакого смелого поступка не совершил, только передал волю богов.
Бете учитывает эти аргументы, но полагает, что заимствование могло иметь место внутри творчества одного и того же автора: спев одну песнь, он затем использовал найденные для нее выражения во второй аналогичной песни, хоть они и меньше к ней подходили 38. Однако такому предположению противоречит смысловая несовместимость обеих песен, обоих поединков: поединка на условиях выдачи Елены и второго — безо всяких условий при невыполненных условиях первого. Конечно, в конце концов оба поединка все же оказались в одной поэме, и в VII книге есть невнятное полуизвинение Гектора: «наших клятв высокоцарящий Кронион не дал нам исполнить» (69), —
единственное упоминание о первом поединке, попытка примирить несовместимое. Но если составитель мог свести в одной поэме обе песни и даже как-то попытаться подладить вторую к наличию первой, то совершенно немыслимо представить себе, чтобы один и тот же творец создал вторую песнь как продолжение первой, сочинял второй поединок, зная, держа в памяти, что первый поединок шел за Елену, и что Елена выдана не была.
Откуда же взялась идея второго поединка? Чем определен выбор противника Гектору — почему им оказался Аякс, а не Диомед или, скажем, Агамемнон? Противник Парису был предопределен сюжетом — это его соперник в борьбе за Елену Менелай. Но аналогичным соперником Гектору был бы скорее Агамемнон — как и Гектор, брат участника первого поединка и командующий войском. Вместо этого — Аякс.
Чтобы разобраться в этих вопросах и понять VII книгу, нужно сначала рассмотреть предшествующую.
4. Преждевременное прощание? В аналитической литературе давно уже высказывались подозрения, что книга VI сформировалась из двух разнородных частей: одна — «Шествие троянок», другая — «Свидание Гектора с женой и братом» (т.е. включая «Прощание с Андромахой»)39. Это разделение полностью подтверждается проделанным мною анализом: по одним формальным параметрам, эта песнь принадлежит к «данайской» группе, по другим — к «сборно-ахейской», причем эти проявления поляризуются в двух названных частях песни: «данайские» — в «Шествии троянок», «ахейские» — в «Свидании» (см. главу IV). В «Шествии троянок» главным героем ахейцев называется Диомед, что и вообще характерно для «данайских» книг, в «Свидании» же у ахейцев на первом месте Аякс. Для «сборно-ахейских» книг характерна высокая насыщенность текста постоянными эпитетами при слове «ахейцы», для «данайских» — слабая. Книга VI имеет при слове «ахейцы» всего дважды постоянные эпитеты, но примечательно, что оба они — во второй части песни, в «Свидании» (454 и 527).
«Свидание Гектора с женой и братом» принадлежит к «сборно-ахейской» группе. Сходства с другими «сборно-ахейскими» книгами есть. Перечень героев, названных Андромахой, близок к составу участников собрания в «Испытании войск» (II, 405-409), перечням вождей в «Смотре войск» (IV, 220-421) и ахейских добровольцев
поединка с Гектором (VII, 161-169). Правда, он близок и к списку героев, с которого начинается аристия Тевкра, брата Аякса, в VIII книге, а это книга «данайская», но аристия Тевкра выделяется из текста VIII книги и, возможно, является там вставкой. В частности, ахейские герои, упоминаемые там в списке, только названы, но не действуют 40.
Почти все аналитики единодушно отмечают, что «Свидание Гектора с родными» (включая «Прощание с Адромахой») не согласуется с предшествующими книгами (особенно с III) и еще более противоречит последующим (особенно VII).
С предшествующими она не вяжется в обрисовке Париса: он тут не изнеженный баловень и не трус, а герой, от которого зависит спасение троянцев на поле боя, но который подобно Ахиллу воздерживается от битвы — то ли из-за гнева на троянцев, готовых выдать Елену, то ли из-за грустной обиды на них (VI, 335-336). Елена не стыдит его, как в III книге, а ласково ободряет. Это вполне соответствует древнему образу того Александра, который совершил два славных подвига: увел самую красивую женщину в мире (по представлениям раннего эпоса, на это способен только великий герой) и, выступив мстителем за брата, убил Ахилла41.
В последующем развитии событий плохо реализуются роковые предчувствия Андромахи и Гектора. «Буду вдовой я, несчастная!» — ужасается она (VI, 409). «Но да погибну и буду засыпан я перстью земною прежде, чем плен твой увижу... — отвечает он. — Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный» (VI, 464-465). По художественной логике, эти предчувствия требуют близкой смерти Гектора, и уж во всяком случае свидание должно быть последним. «Ими заживо Гектор был в своем доме оплакан. Нет, они помышляли, ему из погибельной брани в дом не прийти, не избегнуть от рук и свирепства ахеян» (VI, 500-502). Простившись с женой и сыном, предчувствующий смерть и заживо оплаканный, Гектор не должен вернуться с поля боя. Весь трагизм этой сцены теряется от благополучного возвращения Гектора домой в VII книге (307-310). Шиллер чувствовал это противоречие и в стихотворении «Прощание Гектора» сделал свидание предсмертным.
Многие критики искали способ сблизить «Прощание» (книга VI) с «Гибелью Гектора» (книга XXII). Они удаляли значительную часть
поэмы между этими пунктами 42, или перемещали «Прощание» поближе к «Гибели Гектора» 43, или переносили «Гибель Гектора» ближе к «Прощанию», предполагая, что она выпала, когда устроенная так песнь была использована как источник «Илиады», а в книге XXII гибель Гектора описана заново, по другому источнику44. Некоторые неоаналитики считают, что настроение последнего свидания проникло в VII книгу «Илиады» из образца, поскольку «Прощание Гектора с Андромахой» копирует, де, сцену прощания Мелеагра с Клеопатрой в реконструируемой Мелеагриде (правда, от этой сцены нет никаких следов нигде, но раз Мелеагр расставался с Клеопатрой, то должна же была существовать и сцена прощания...)45.
5. Гектор и Аякс. Но оставим «Прощание» и присмотримся к ближайшей следующей книге — к VII, к «Поединку Гектора с Аяксом», окончившемуся столь благополучно. Песнь состоит из десяти частей:
1) вступление троянских героев в бой;
2) мотивировка единоборства — совещание Афины с Аполлоном;
3) дублирование решения богов советом Гелена Гектору;
4) вызов Гектора и отклик только Менелая, а затем устыженных Нестором девяти ахейцев, из которых Аяксу выпал жребий;
5) единоборство Гектора с Аяксом, неудачное для Гектора;
6) спасение Гектора Аполлоном и мирное разрешение поединка, обмен дарами;
7) совет Нестора ахейцам похоронить мертвых и построить украшения;
8) совет Антенора троянцам выдать Елену Менелаю и отказ Париса;
9) заключение перемирия и погребение мертвых;
10) возведение стены.
В классических комментариях Генце-Амеиз эти подразделения
сгруппированы по смысловым связям в три раздела 46, но для «анатомических» целей, предполагающих возможность разнородного состава книги, полезнее воздержаться от фиксации таких связей, поскольку они могут быть вторичными по происхождению, наложенными уже после вхождения частей в поэму.
Первая из указанных частей представляет собой попросту продолжение книги VI и по сути могла бы относиться к ней 47. Это несомненно для стихов 1-7, стихи же 8-16 могут относиться уже к следующей части, ибо в них упоминается царь Арейфой, присутствующий в речи Нестора в части четвертой (VII, 137-146). Последние четыре части 7)—10), начиная со стиха 310 или 312 48 (а речь может идти и о счете со стиха 323), аналитики рассматривали как особый раздел, не связанный с поединком, и нас этот раздел здесь не будет занимать.
В отношении оставшихся четырех частей 2)-6), центральных, критика отмечала, что в них все обрамление единоборства поражает искусственностью49.
Боги появляются у Гомера всякий раз, как нужно мотивировать неожиданный и странный поворот событий, но спешное прибытие Афины на помощь ахейцам особенно странно: они в данный момент не терпели поражения — подвиги троянских героев, перечисленные в ст. 8-16, слишком незначительны, чтобы ахейцам потребовалась помощь богов. Аполлон в заботе о троянцах стремится обеспечить им передышку, тогда как объективно в этом нет нужды: Парис и Гектор только вышли в бой и начали поражать ахейцев, так что не поединок нужен ради передышки, а перемирие ради поединка50. Согласие между Афиной и Аполлоном еще более странно: они ведь поддерживали враждующие стороны. Гелен подслушал совещание богов и сообщил намерение богов Гектору, хотя не имел на то прямого поручения или хотя бы позволения
богов. Причем он услышал, по замечанию Виламовица51, даже то, чего боги не говорили, а именно — что Гектору не судьба умереть в этом бою («Слышал я голос такой небожителей» — VI, 52-53). По-видимому, сначала рассказ о поединке начинался советом Гелена, а совещание богов (тех самых, что участвовали в книге V) добавлено позже, для лучшей связи с предшествующим повествованием52. Наконец, странно, что к поединку герои приступают без торжественных клятв, скрепленных жертвоприношениями, а ведь перед тем, в тот же день, для поединка Париса с Менелаем такие формальности были исполнены.
Не менее странно и завершение поединка. Бой превращен в рыцарский турнир53. Его прекращают вестники, мотивируя это наступлением ночи и тем, что оба бойца достаточно показали свою храбрость (как будто сражение велось ради этого!) и равную угодность Зевсу (что неверно: преимущество явно оказалось на стороне Аякса). Происходит даже обмен подарками. «Но разлучились они, примиренные дружбой взаимной» (VII, 302). Все это не соответствует ситуации, противоречит всему содержанию поэмы и никогда более не упоминается и не реализуется в «Илиаде». Еще Г.Финслер заметил, что такой обмен был бы хорошим завершением для отдельной песни, но непонятен в поэме, где оба героя продолжают встречаться в боях друг с другом54. Некоторое соответствие этот обмен дарами находит лишь вне «Илиады», в другой поэме Троянского цикла. По версии, переданной Софоклом (Aias, 658 sqq., 815 sqq.) и восходящей, вероятно, к «Малой Илиаде», Аякс проклинает меч, подаренный ему Гектором: этот меч принес ему одни несчастья, и этим мечом Аякс закололся. Поскольку никаких художественных функций обмен дарами в VII книге «Илиады» не несет и явно противоречит всему содержанию поэмы, весь этот обмен, вероятно, и был введен в нее именно затем, чтобы реализоваться в «Малой Илиаде», введен с дальним прицелом — с расчетом на гибельную роль в судьбе Аякса.
У Софокла (Aias, 665) и Гектор пострадал, хоть и посмертно, от Дара Аякса: его труп был привязан к колеснице Ахилла подаренным поясом. Однако в XXII книге «Илиады» эта деталь отсутствует. Поэтому
У.Лиф считает, что оба дара — и меч, и пояс — приобрели роковое значение лишь в поздних легендах55. Однако К.Фриис Йохансен увидел в изображении на геометрической ойнохойе середины VIII в. из Афин обмен дарами между Аяксом и Гектором, очень детально представленный56. Поскольку сложение «Илиады» сейчас относят ко времени не ранее второй половины VIII в.57, а к тому же Аттику отделяет большое расстояние от малоазййского очага Троянского эпоса, Йохансен считает, что изображение иллюстрирует не «Илиаду», а более раннюю отдельную песнь типа киклической, использованную «Илиадой» как источник. Это означало бы, что симметрию в разработку даров ввел Софокл, а в киклических поэмах роковым был только меч (возможно, однако, что Гомер, как известно, чуждый мистике, опустил мистическую роль даров).
Однако Г.Альберг-Корнелл убедительно показала, что на геометрической ойнохойе из Афин (ее дата ок. 730 г.) представлен совсем другой сюжет — расправа с пленными, чья неизвестно. Обмен дарами между Гектором и Аяксом появляется лишь на протоаттической вазе начала VII в. (ок 700 г.) и подступы к обмену — на подставке того же времени из Мюнхенского музея. Тем не менее, предположение об отдельной песни до вхождения в «Илиаду» — как раз наиболее правдоподобная часть анализа Йохансена.
Киклические поэмы (или их прообразы), как показали В.Кульман и другие неоаналитики, вообще древнее «Илиады» 58, и эпизод с обменом дарами вписывается в эту более древнюю сюжетную линию. Из-под текста VII лини «Илиады» проступает более древняя песнь, весьма самостоятельная, но составляющая звено в Троянском цикле. В самом деле, она явно введена в созданную отдельно «Илиаду» и чужда ей: позже оба героя не раз встречаются врагами, сражаются друг с другом и ни разу не вспоминают о поединке. Более того, в последующем Аякс даже выражает пожелание когда-нибудь сразиться с Гектором один на один (XIII, 79-80)! Как будто этого не было!59
Вот на какие мысли наводит место книги в контексте поэмы и характер обрамления поединка.
Но внутри этого обрамления рассказ о самом поединке выдержан в духе типичных боевых сцен эпоса — вплоть до момента кульминации. А тут происходит опять нечто странное: Аякс поднял огромнейший «жерновный камень», швырнул им в Гектора, проломил щит насквозь и «ранил колена врагу (βλάψε δέ οί φίλα γούναθ'): на хребет опрокинулся Гектор, сверху натиснут щитом; но внезапно воздвиг Приамида Феб, и тогда рукопашно мечами они б изрубались», и тут появились вестники и прекратили бой. Внезапное исцеление героя богом есть чудо, да еще очень бегло описанное, а чудо способно отменить любые предшествующие события. И если в исходном варианте рассказа события развивались в неугодном поэту направлении, то божественное чудо есть простейший способ изменить ход событий.
Какое же событие, подлежавшее отмене, следует предположить в исходном варианте рассказа? Здесь внимание привлекает несоответствие места нанесения раны обстоятельствам ранения. Щит укрывает тело, поэтому, проломив его, Аякс должен был нанести рану в корпус, а Ни в колени, тем более, что, упавши, Гектор был накрыт щитом. По всем судя, первоначально Гектор был убит. «Жерновный камень» проломил щит, удар угодил в корпус, Гектор опрокинулся на спину, проломленный щит накрыл его сверху, и без чуда ожить и встать герой уже не мог. Откуда же ранение в колени? Но вспомним характерное греческое эпическое выражение «сломить колена» (γούναθ' έλεσσ ν) — оно означает «убить» (ср. Il., XI, 578; XII, 411; XV, 290; XVI 425; XVII, 349). Трудно представить себе, что поэт, которому понадобилось переделать рассказ и оживить Гектора, не знал этого эпического выражения. Скорее, он знал, но просто слегка изменил его, превратив перифраз смерти в указание на рану. Это самая экономная переделка: соблюдена максимальная близость к прежнему тексту, а смысл новый, и получен требуемый эффект — Гектор спасен.
В таком случае все обрамление поединка оказывается связанным с этой перестройкой исхода. Отсюда его искусственность. Отсюда назойливые напоминания, что Гектору еще не суждено умереть, что поединок наверняка окончится вничью (VII, 52-53, 118-119, 173-174). Даже ахейцы молят Зевса: «Равные им обоим и могущество даруй и славу!» (VII, 205). Поэту нужно было как можно прочнее связать внезапное чудо спасения с контекстом. По-видимому, эта обработка сделала еще до включения текста в «Илиаду», так как содержит несогласные с другими книгами поэмы места (о них пойдет речь чуть дальше). Образцом для обработки послужил текст III книги. Это
показано Кауэром: если в III, 76 Гектор радуется близкому и почетному концу войны, то в аналогичных стихах VII, 54 — непонятно чему; если обращение Гектора к врагам в книге III встречено натурально — камнями и стрелами, то в книге VII — спокойно (и это после нарушения троянцами договора!) и т.д. 60
До внедрения этих изменений, до перестройки Гектор погибал от рук Аякса, и роковые предчувствия Андромахи и Гектора из VI книги находили полное оправдание. Становится оправданным «злопамятство» подаренного Аяксу меча: этим мечом мертвый Гектор мстит своему убийце. Здесь трофейный меч превращен в дар. Мотив такой посмертной мести через дары обычен в античной мифологии: вспомним смерть Геракла от ядовитой крови убитого им кентавра, подаренной тем в качестве лекарства жене Геракла. Становится понятным и первенство Аякса в пассажах VI книги — во вступлении (5), в речи Андромахи (436). Э.Бете считал, что в предчувствиях Андромахи губителем Гектора должен был стать Ахилл, потому что это он, по словам Андромахи (414-428), погубил прежде всех ее родных; Гектор остался единственной опорой, и вот ему суждено погибнуть тоже... Напрашивается мысль: от рук Ахилла же61.
П.Кауэр оспаривал это: ведь прямо Ахилл не назван 62. По мнению Кауэра, здесь соблюдаются условия удаления Ахилла от боя, и поэтому Ахилл не может быть назван прямо. Дело, однако, в том, что назван другой герой — Аякс. Об Ахилле же Агамемнон перед поединком говорит, что тот боится Гектора: с ним и Ахилл «на славных мужам ратоборствах с страхом встречается» (VII, 113-114). Это совершенно не укладывается в те представления о соотношениях Гектора и Ахилла, которые проводятся в сценах встреч Гектора с Ахиллом и гибели от его рук: Гектор неоднократно бегал от Ахилла (IX, 352-355; XVIII, 302-303; XX, 380-385, 427, 449-450; XXII, 136-165). Не вяжется это и с «данайскими» книгами, где главный герой — Диомед. Там, правда, Гектору Зевс велел избегать Аякса (XI, 544; XVII, 634-639). А уж о книге VI и говорить нечего. Еще А.Генц отмечал: «герой песни о Гекторе (он имел в виду книгу VI. — Л.К.) использован в нашем куске, чтобы прославить Аякса»63.
Не ясно ли, что здесь перед нами из-под исправлений выступает другой вариант сказания, так сказать, другая «Илиада», в которой все боятся Гектора, а вот Аякс его не испугался и в единоборстве победил. Убил «камнем жерновным». Такой смысл эпизода предполагал, хотя и без детализации, Н.Веклейн64.
Этот первоначальный текст, несомненно, послужил основой и для эпизода схватки Гектора с Аяксом в XIV книге65. Аякс ударил Гектора камнем «в грудь, чрез поверхность щита, поразил Приамида близ выи... Словно как дуб под ударом крушительным Зевса Кронида падает с корня, из древа разбитого вьется зловонный серный дым; ...так ниспроверглася быстро на прах Приамидова крепость. Дрот из руки полетел, на него навалился огромный щит и шелом...». Друзья вынесли Гектора с поля боя к реке и там орошали водой; герой был без сознания, из уст его лилась кровь (XIV, 402-439). Гектор позже сам рассказывает об этом: «меня пред судами ахеян, их истреблявшего рать, поразил Теламонид могучий камнем в грудь и мою укротил кипящую храбрость. Я уже думал, что мертвых и мрачное царство Аида ныне увижу; уже испускал я дыхание жизни» (XV, 247-251). Его опять воскресил Аполлон. Здесь повторено много деталей эпизода единоборства VII книга: удар камнем через щит, герой повергнут, щит навалился сверху. Но место удара тут обозначенно ясно: в грудь. Смертельный исход снят и здесь, но сравнение осталось от прежнего: дуб, разбитый сокрушительным ударом Зевса, из павшего дерева вьется зловонный серный дым...
6. Эантида. Дж.Эйтчисон подметил66, что из гомеровских формул, падающих на вторую половину строки и содержащих имена разных героев, формулы с именами Аякс и Гектор метрически точно параллельны:
φαίδιμος "Εκτορ 29 φαίδιμος Αϊας 6
όβριμος "Εκτορ 4 αλκιμος Αϊας 2
κορυθαίλος "Εκτορ 25 Τελαμώνιος Αϊας 10
μέγας κορυθαίλος Έκτορ 12 μέγας Τελαμώνιος Αϊας 12
Как проследил П.Кауэр, в «Илиаде» Гектор и Аякс 8 раз противостоят друг другу (в VIII книге, дважды в XIII, в XIV, в XV, дважды в XVI и, наконец, в XVII книге), причем всякий раз, кроме двух встреч (в XIII и XVI книгах), это бой, а еще в одном месте (в XI книге) оба героя намеренно избегают встречи. Кауэр делает вывод, на мой взгляд, правильный, что их противостояние — старый, варьирующий сюжет67. Из всех боевых встреч Аякса с Гектором нет ни одной, где бы Гектор был победителем, а два боя окончились для Гектора явной неудачей, чтобы не сказать — гибелью. Более того, даже вне схваток, порознь, оба образа несут на себе следы заботливого и продуманного взаимного соотнесения, в котором Аяксу обеспечено превосходство над Гектором: Гектор вооружен копьем в 11 локтей длины (VI, 319; VIII, 494), а корабельный шест, которым орудует Аякс, ровно вдвое превышает эту длину: в нем 22 локтя (XV, 6764)77)!68 Даже образ Ахилла не поставлен в такую наглядную оппозицию к образу Гектора, с таким очевидным превосходством.
Как сказано выше, аналитики уже давно выделяли и объединяли книги «Илиады», названные здесь «сборно-ахейскими». Сто лет назад Э.Г.Мейер назвал этот блок книг Гектореидой (он относил их к позднему пласту поэмы) 69. Гектореей называл эти книги И.Какридис70. Нет, не Гектор был главным героем этого блока книг. Гектор был вторым. Прежде всего и больше всего в этих книгах воспевался Аякс.
Теперь после выделения «сборно-ахейской» группы и расшифровки центральной части поединка, ясно, что существовала эпопея, в которой главным ахейским героем был Аякс (Эант) Теламонид, и он противостоял Гектору, сражался с ним и в конечном счете убивал его. Отрывки этой эпопеи, соответственно подправленные, вошли в книги VI и VII «Илиады» и дали основу для одного эпизода XIV книги. С этим комплексом как-то связана книга III: на нее ориентирована обработка частей книга VII, обрамляющих поединок. В этой обработке Гектор ставился выше Ахилла, а Аякс — выше Гектора. Следовательно, обработка совершена еще до включения в нынешний контекст. А значение и связь с текстом III книги предшествует включению. В нынешнюю «Илиаду» они вошли уже вместе. Наконец, возможно, что в реконструируемую эпопею входят IV книга и часть II, также некоюрые материалы XVII, а отдельные черты рассеяны и по другим книгам.
Определить позицию этого противостояния Гектору в относительной хронологии «Илиады» нелегко. С одной стороны, есть данные в пользу того, что это была версия противостояния, вторичная по отношению к версии с Ахиллом. Глухие отзвуки первоначального значения Ахилла звучат в биографических напоминаниях Андромахи, а в речи Аякса сказано, что Ахилл из-за гнева Агамемнона воздерживается от битвы (VII, 224-230). Возвеличивая Гектора, а тем самым и его победителя Аякса, Агамемнон мерой оценки избирает храбрость Ахилла: ниже тог против Гектора выступает со страхом. С другой стороны, все это могут быть поздние вставки, сделанные уже после объединения версии Кроме оценки Гектора с Аяксом выше Ахилла: эта возникла при переделке обрамления поединка, т.е. хоть и до объединения версий, но все-таки после сложения версии с Аяксом, на основе этой версии.
Общие же характеристики версии с Аяксом — ее оснащенность постоянными эпитетами «ахейцев» (и, следовательно, традиционность, фольклорность), наибольшее выступание в ней древней формы предлога (προτί), ведущая роль в ней древних героев Аякса и Александра — все эти характеристики говорят за то, что это и есть древнейшая версия.
Примечательно, что. судя по сводке Г.Альберг-Корнелл, из всех сюжетов «Илиады» именно поединок Аякса с Гектором появляется в изобразительном искусстве первым — на рубеже VIII-VII вв. (ок. 700 г.). Он представлен дважды и намного раньше других. Только со второй четверти VII в. появляется еще одно изображение, другой сюжет, и лишь около 625 г. появляются прочие сюжеты «Илиады». Наравне с Аяксом и Гектором по времени фигурируют только изображения и темы киклических песен (в том числе Аякс с телом Ахилла на плечах — мотив из Киприй).
Правда, Альберг-Корнелл считает, что из эпоса первыми появились в изобразительном искусстве как раз мотивы из «Илиады», но она имеет в виду близнецов Акторионов-Молионов, которые в «Илиаде» фигурируют не как основные герои, а как образы прошлого в воспоминаниях престарелого Нестора — героями они были явно в более ранних песнях. Второстепенные герои, лишь упоминаемые в Илиаде, вряд ли получили бы столь большую и исключительную популярность у художников. Когда их изображали, это были, конечно, главные герои, но в других песнях,
В начале века Э.Бете высказал предположение, что некая эпопея о борьбе Гектора с Аяксом и легла в основу «Илиады» Против такой
формулировки этой идеи высказался П.Кауэр — и не без резона 72. Трудно говорить о какой-то «Илиаде» с Аяксом вместо Ахилла. «Илиадой» в нынешнем смысле эта эпопея, конечно, не была. Даже зародышем нынешней «Илиады» ее назвать неправомерно, ибо в ней не было ни сюжета нынешней поэмы, ни ее важнейших героев. Но можно ли определить эту древнейшую поэму (Эантиду, по главному герою) как пра-«Илиаду» хотя бы по месту и конечной цели действия? То есть принадлежала ли она к Троянскому циклу?
Гектор первоначально не был троянским героем. В отличие от Александра-Париса его нет среди исторических деятелей Илиона-Вилусы, фигурирующих в хеттских источниках. Имя его принадлежит к чисто греческим именам (ср. Нестор, Кастор, Актор) и означает «держатель». Так назывались царь VII в. на Хиосе и какой-то незначительный человек («раб божий», т.е., вероятно, храмовый служитель) в Кноссе XIII в. до н.э.73 Вся семья Гектора (Андромаха, Астианакс) имеет прозрачные греческие имена, кроме Приама. Но родство Гектора с Приамом — позднее изобретение: в «Илиаде» патроним Приамид еще не успел срастись с именем Гектора в привычное сочетание (см. главу I). Приводилось много аргументов в пользу фиванского происхождения этого образа: культ и могила в Фивах, название «Фивы» в указании родины жены (хоть тут Фивы и перенесены в Малую Азию), соратник Гектора в XV книге Меланипп — тезка героя «Семерых против Фив», и т.п.74 (П.Кауэр и Ф.Штелин при этом имели в виду передвижку сказания в Малую Азию не из Фив беотийских, а из Фив фессалийских, но аргументов для этого недостаточно).
Поскольку в конце концов герой оказался действующим в Малой Азии, да еще в троянском стане, возникает вопрос, каким ветром его туда занесло. В общей форме ответ на вопрос напрашивается сам собой: с движением греческих колонистов. Царское имя VII в. у греков Хиоса свидетельствует о таком продвижении. Поскольку же это был герой погибшего города, для певцов, которые воспевали победителей, он был побежденным врагом. Тем самым он был обречен на то, чтобы и в
новых песнях оказаться во вражеском стане, а для греческого населения восточной окраины греческого мира легендарное падение Фив постепенно вытеснялось в эпосе более близким по местности падением Илиона. Ну, а раз образ бытовал, оказывается, сначала в Греции, а затем в Малой Азии, с Аяксом он мог вступить в борьбу и там и тут — все зависит от локализации Аякса.
Аякс же и по тексту «Илиады» — человек в Троаде пришлый. По сказаниям Троянского цикла, этот саламинский герой прибыл под Илион в числе греческих вождей, бывших женихов Елены, вступившихся за оскорбленного Менелая. Если не придавать этому мифу и связанной с ним легенде статус исторической хроники, правдиво излагающей реальные факты (этому нет ни исторических, ни археологических подтверждений), то нет оснований реконструировать реальный поход саламинского вождя под Илион. Попытки некоторых исследователей истолковать «Каталог кораблей» как пересказ исторической хроники или реалистического предания75 потерпели неудачу и полностью опровергнуты 76. Всерьез принимать их нельзя. Движение с Саламина на восток, конечно, было — на Кипр, где был основан город Саламин77, а под ним в царских погребениях обнаружена «афинская» (она может оказаться и островной саронической) керамика VII в. до н.э. Но под Илионом следов саламинских колоний нет.
Аякса могли бы направить под Трою афинские певцы, поскольку интерес Афин к проливам при Салоне и Писистрате известен, а Аякс, происходя с близлежащего острова, был афинским героем78. Но последнее обстоятельство появилось значительно позже Гомеровского
времени, а интерес к проливам — во всяком случае позже формирования ранних песен «Илиады».
В «Илиаде» Аякс очень обособлен — не только сражается без собственного войска (нет отряда саламинских воинов, которые бы шли за ним), но и почти лишен корней. Его саламинскому происхождению уделено две строчки в «Каталоге кораблей» (II, 557-558) и пять — в книге VII (195-199), причем эти места — под большим подозрением у критиков. Пассаж из «Каталога» с древних времен (ср. Strab., IX, I, 10) приписывается то ли Солону, то ли Писистрату — как фальсификация в борьбе Афин с Мегарой за Саламин (в пассаже место Аякса указано за афинянами)79. Текст из VII книги атетировали три древних авторитета — 3 нодот, Аристоник и Аристофан, а часть его (со стиха 196) удаляет У.Виламовиц — как явную поправку80.
Позднее время увязки Аякса с Афинами подтверждается и изображениями. Тогда как в искусстве Пелопоннеса (Коринф, Аргос, Спарта) Аякс изображается с VII или даже с VIII в., в Афинах Аякс появляется, если не считать упомянутую ойнохойю с обменом дарами, только с VI в.81, когда Аякс стал афинским героем. На Саламине же культ Аякса существует с раннего времени, близкого к гомеровскому, — сведения начиная с Гесиода (Hesiod. Theog., 1005 Fr. 100-102, 225, Rzach). Но был ли этот культ там и раньше, в догомеровские времена? Был ли он исконным на Саламине?