Приход к власти Диоклетиана подвел черту в политической эволюции императорской власти. Давно обветшавшая система Принципата официально окончательно ликвидируется в первые же годы его правления. Абсолютная по существу монархия становится таковой и по форме. Рождается новая политическая терминология, отражающая собою новую политическую систему во главе с обожествленным императором. Навсегда покончено с остатками былой республиканской свободы. Монарх более не желает признавать над собою даже формальное верховенство народа в лице римского сената. «Он не есть теперь princeps или республиканский магистрат, он теперь не первый между равными, а господин, dominus "божьей милостью"; "граждане" — cives — превращаются в подданных — subiecti»1.
Во всех мероприятиях Диоклетиана четко прослеживается постоянное стремление подчеркнуть божественный характер императорской власти, божественность самой особы владыки империи. Действительно, «выставка величия была первым принципом новой системы, введенной Диоклетианом»2.
Единодушно отмечают римские историки3 нарочитую пышность императорского двора, мало похожего на окружение былых «августов», но зато сильно напоминающего собою дворцовую обстановку великих империй Востока — в первую очередь, дворцовый быт новой Персидской монархии4.
Император не желает ни в чем уподобляться простому смертному. Он «Dominus et Deus» — «господин и бог» всего населения Римской империи. Даже внешний облик владыки Рима не должен походить на внешность его подданных. Повелитель Вечного города носит особые
златотканные одежды, обувь, украшенную драгоценными камнями, он появляется перед народом только в особо торжественных случаях, и это появление выглядит подобно священнодействию. Подданные должны видеть непреодолимую грань между императором и любым другим человеком. Только так, по мнению Диоклетиана, их можно заставить осознать незыблемость императорской власти, воплощенную отныне в величии повелителя империи, которому все обязаны поклоняться как земному божеству.
Диоклетиан не похож на предшествующих монархов. Это видели его современники. «Диоклетиан... первый дал Римской империи видимость, скорее согласную с обычаями царей, чем с римской свободой. Он приказал поклоняться себе, тогда как до него всех императоров просто приветствовали. Он же облачился в одежды и обувь, украшенные драгоценными камнями, тогда как прежде знаком императорской власти была пурпурная хламида, а остальное как у прочих »1. Сходным образом повествует о Диоклетиане и другой римский историк: «Он первый стал надевать одежды, сотканные из золота, и пожелал даже для своих ног употреблять шелк, пурпур и драгоценные камни. Все это, хоть и было более пышно, чем гражданская одежда, и служило признаком высокомерия и чванства, однако, сравнительно с другим, было незначительно. Ведь он первый из всех, если не считать Аврелиана, позволил открыто называть себя господином, поклоняться себе и обращаться к себе как к богу»2.
Аврелий Виктор верно подмечает тот факт, что царственная пышность императорского двора, поразившая непривычных к подобным вещам римлян, не имела решающего значения в сравнении с прочими мероприятиями Диоклетиана. Много более выделяет историк открытое обожествление монарха, официальное признание его «господином» своих подданных, что и определяло сущность новой политической организации империи. Это уже не являлось просто прихотью того или иного правителя, как было при Калигуле и Домициане, а стало одним из краеугольных камней новой политической системы — Домината. В дальнейшем все императоры поздней Римской империи именовались господами и божествами, и никто не смел подвергнуть это сомнению. «...Как только император принял имя Августа, ему как истинному и воплощенному богу должно оказывать верность и повиновение, ему должно воздавать свое внимательное служение. И частный человек, и воин служат богу, когда он верно чтит того,
кто правит с божьего соизволения»1, — так пишет поздний римский историк военного дела Вегеций.
Мероприятия Диоклетиана ни в коей мере нельзя рассматривать как проявление просто личной прихоти, как удовлетворение честолюбивых устремлений властителя. Вряд ли они имели бы успех в подобном случае. Прочность установленной Диоклетианом политической системы, ее приемлемость для господствующего класса Римской империи в дальнейшем следует объяснить тем, что она диктовалась самой тактической обстановкой. Борьба за восстановление единства огромной Римской державы, отражение варварских вторжений, подавление брожения и зачастую и восстаний масс низших слоев населения (колонов и рабов) могли быть успешными только при наличии в государстве твердой и независимой верховной власти, способной объединить все силы господствующего класса Римской империи и направить их на выход из тяжелейшего за всю предшествующую историю кризиса. И обожествление личности главы государства, и новый придворный церемониал, — все это было направлено на создание нового юридического статуса императора, должно было определить «его отношение к другим органам управления, наконец, подданным вообще»2, установить неограниченность высшей власти, дав божественное объяснение ее происхождению, обеспечить ее полную независимость и тем самым дать свободу рук в решении всех государственных вопросов.
До нашего времени дошла титулатура Диоклетиана. Его пышный титул известен из почетной надписи от 290 г., обнаруженной на территории римского города Августа Венделиков в Германии (современный Аугсбург): «Проницательнейшему принцепсу, правителю мира и господину, установившему вечный мир, Диоклетиану Благочестивому, Счастливому, Непобедимому Августу, великому понтифику, Германскому Величайшему, Персидскому Величайшему, наделенному властью народного трибуна в 7-й раз, консулу в 4-й раз, отцу отечества, проконсулу, Септимий Валенцион, превосходительный муж, наместник провинции Реции, преданный его воле и величию, дал и посвятил»3.
Восточное влияние на Рим началось с самого его соприкосновения с эллинистическим Востоком. Отсюда, по мнению о. Александра Шмемана, и «постепенное перерастание римского принципата в теократическую монархию, где император становится связующим
звеном между Богом и миром, а государство — земным отображением небесного закона. Уже культ Непобедимого Солнца, который император Аврелиан в середине III века сделал правительственной религией, был тесно связан с этим новым религиозным переживанием монархии: император в мире то же, что Солнце на небе, он участник его природы, представитель его на земле. Монарх отделен от простых смертных, он "священен" и потому священно все, что его окружает. Ему воздается религиозное поклонение в "имперской литургии", в священном ритуале, в который отныне облечена вся жизнь царя, символизируется божественная природа государства, как небесного строя, отраженного в мире»1.
В то же время, говоря об обожествлении римских императоров под влиянием восточных культов и традиций, отмечая заимствование ряда обычаев, форм и церемониалов из Персии при Диоклетиане, «следует строго различать античные явления и подобные же внешне похожие восточные»2. Культ императора был последним религиозным созданием античных народов, сформировавшимся еще тогда, когда античное самосознание еще не было сломлено восточными элементами. Он естественным образом вырос из собственно античного сознания. «От обожествления предмета, рощи, источника, наконец, статуи, изображающей бога, — вспомним грубое впечатление, произведенное святотатством над гермами на афинский народ и влияние этого события на окончание Пелопоннесской войны — для обожествления выдающегося человека, сначала героя, а затем бога — только один шаг»3. Уже в Греции Солон, Лисандр, затем Александр Великий не просто превозносились льстецами, но признавались в качестве богов в определенном смысле и народом. Знаменитый ответ спартанцев на провозглашение божественности Александра Македонского после его паломничества к святилищу Аммона: «Если Александр хочет быть богом, то пусть будет им», — не только образец лаконичной иронии, искони присущей лакедемонянам, но и свидетельство того, что ничего слишком уж удивительного в обожествлении смертного человека греки не видели.
Обожествление римских императоров уходит своими корнями в республиканскую эпоху, когда в день триумфа консул облачался в одеяние Юпитера Капитолийского. При этом его лицо и руки были выкрашены красной краской, чтобы увеличить сходство с терракотовой статуей бога, «numen» которого он воплощал в эти мгновения.
Диоклетиан — Иовий, Юпитер — естественное логическое завершение древней традиции. Традиция эта возникла в Риме еще монархическом. Исключительное положение царя, полнота власти, безусловное право приказа — все эти прерогативы верховного властителя, которыми, очевидно, обладали последние римские цари, идут, несомненно, от этрусков, как и внешние знаки царского достоинства, — пурпурное одеяние, трон слоновой кости, свита ликторов, фасцы, опять-таки свидетельствующие об особом и исключительном положении его носителей.
Замечательно, что обычаи, присущие еще самому раннему Риму — царскому — после почти пяти веков целенаправленной борьбы с ними Римской республики, вновь оказались востребованными в Риме позднейшем — эпохи Домината. Наследие этрусских царей ожило в империи Диоклетиана.
Что же касается восточных элементов, то они естественным образом постепенно инкорпорировались в римскую цивилизацию с самого начала политического господства Рима на Востоке.
Синкретизм — важнейшая черта римской культуры, что, собственно, аксиоматично. По сакральному праву при овладении чужой страной вся масса религиозных обязанностей, которые были связаны с этой областью, переходили к Риму. По мере постепенного возобладания Востока над Западом ориентализм во всех сферах римской жизни возрастал. Когда в 217 г. Каракалла, пятью годами ранее даровавший гражданские права всему свободному населению империи, упразднил также сакрально-правовые различия между римскими и прочими богами, то фактически первым божеством Рима стала Исида и, как говорил О. Шпенглер, Рим сделался частью Востока, находящейся в религиозной зависимости от Сирии1. В III в. в империи распространялся митраизм — почитание божества иранского происхождения Митры.
Иные выдающиеся мыслители эпохи Поздней империи проявляли глубочайший интерес к Востоку. Так, Нумений придавал большое значение учениям индийских брахманов, иранских магов, египетских жрецов2. Филострат в биографии Аполлония Тианского постоянно подчеркивает его интерес к восточной мудрости. Об иранских магах Аполлоний говорит: «Они мудры, однако не во всем»3. Более же всего привлекает греческого философа мудрость индийцев: «Цель,
к которой я стремлюсь в моем странствии — индийцы»1. Плотин, по словам его биографа Порфирия, собирался принять участие в походе Гордиана III (238-244 гг.) на восток, надеясь побывать в Персии и Индии для ознакомления с учением тамошних магов и брахманов2. Тем не менее, как полагает Е. М. Штаерман, «все это... не подтверждает распространенное представление о решающем и всеобъемлющем влиянии Востока на культуру поздней античности. В основе увлечения Востоком, видимо, лежало не действительно серьезное и глубокое изучение сущности его культуры, а погоня за некоей экзотикой, исключительностью, за санкцией тем более почитаемых, чем менее понятных авторитетов »3. В таких условиях малопонятный, непривычный, а в силу таковых качеств как раз и вызывающий особое почтение персидский придворный церемониал был, что называется, к месту.
В свете всего этого простое заимствование внешних форм персидского двора не было чем-то из ряда вон выходящим. Римляне достаточно охотно заимствовали многое не только из греческого, но и из варварского быта. Достаточно вспомнить многочисленные шутки времен первых десятилетий принципата по поводу распространения в Риме галльских штанов. Диоклетиан же, сочтя пурпурный императорский плащ, который ранее служил единственным отличием императорского одеяния (прочими деталями оно от одежд и иных знатных римлян не отличалось), слишком скромным, решил добавить к нему обильные драгоценности на персидский манер.
Сам императорский пурпур, сохраненный впоследствии и в Византии как сугубо царская принадлежность, и не только в мантии — последний византийский император Константин XII, погибший в 1453 г. при взятии турками Константинополя, был опознан по пурпурным сапогам, — восходил к почитанию Юпитера.
Завершая тему сакрализации императора, достигшей при Диоклетиане своего апогея, должно отметить, что таковая привела к окончательному отходу граждан империи от гражданской жизни. Отмирание гражданских чувств у населения Римской империи означало и постепенное угасание античной цивилизации. Установление абсолютной монархии являлось для Диоклетиана необходимым условием для проведения в жизнь задуманных им преобразований. Только в такой ситуации, когда «император признается выше всех законов или, лучше сказать, он воплощение закона»4, он получал возможность единолично решать все проблемы, стоявшие перед римским государством. Установление
абсолютизма в правление Диоклетиана подвело окончательный итог длительной эволюции императорской власти. Ее неограниченность была окончательно юридически оформлена. «Император есть ныне источник законодательной и судебной власти и самодержавно руководит в империи гражданским, финансовым и военным управлением, при посредстве значительного числа иерархически разделенных на классы чиновников, которые все назначались императором»1.
Законодательно закрепленный абсолютизм означал установление новой политической системы в Римской империи. Этой системе суждено было просуществовать до самого падения Западной империи и оказать огромное влияние на становление государственного строя Византии. Император стал высшим гражданским правителем империи, верховным главнокомандующим, законодателем и высшей судебной инстанцией.
Одним из важнейших мероприятий Диоклетиана следует считать установление им тетрархии. Впервые было осуществлено разделение высшей власти. В Римской империи стали управлять четыре императора: два августа — Диоклетиан и Максимиан, два цезаря — Галерий и Констанций Хлор, которые были подчинены августам и повиновались им.
Тетрархии предшествовала диархия. 1 апреля 285 г. Диоклетиан официально объявил о том, что берет себе соправителя, что для империи последних столетий отнюдь не было внове. Соправителем с титулом цезаря стал Максимиан. При этом Диоклетиан сразу объявил, что через 20 лет они с Максимианом добровольно сложат с себя власть и передадут ее другим избранникам. Таким образом, Диоклетиан впервые в римской имперской истории установил предельный срок правления — 20 лет и возложил на царствующих императоров-соправителей прямую обязанность избрать себе преемников.
Ровно через год Диоклетиан возвысил Максимиана до титула августа и произвел первый раздел империи, отдав соправителю Запад — Италию, Галлию, Британию, Испанию, Африку, себе же оставив Восток — Грецию с Македонией, Фракию, Малую Азию, Сирию, Египет. Резиденцией Максимиана первоначально был Медиолан, затем стала Равенна. Сам же Диоклетиан облюбовал бывшую столицу царства Вифинии Никомедию, расположенную на восточном побережье Мраморного моря. Вифиния была знаменита самоубийством в ее пределах Ганнибала в 183 г. до н.э.: славный карфагенянин предпочел смерть от собственных рук выдаче Риму, которую замыслил вифинский царь Прусий, ранее Ганнибала приютивший.
Позже Никомедия «прославилась» как место постыдной связи Гая Юлия Цезаря с царем Вифинии Никомедом, по поводу чего его легионеры даже во время триумфа покорителя Галлии пели про него: «Галлов Цезарь покоряет,/ Никомед же Цезаря...»1. Вифиния была славна также именами оратора и философа Диона Хрисостома (ок. 40 — после 112 гг.), уроженца вифинского города Прусы, сосланного Домицианом в Ольвию, возвращенного императором Траяном, при дворе которого пользовался почетом. Из Вифинии родом был также Флавий Арриан, ученик знаменитого философа Эпиктета, автор ряда исторических (« Поход Александра »,« Война с аланами ») и географо-этнографических (« Индика », « Плавание вокруг Понта Эвксинского ») сочинений. Особое место среди знаменитых вифинцев принадлежит Кассию Диону Коккейану (156-230 гг.), автору «Римской истории». Вифиния в имперскую эпоху стала также одним из центров распространения христианства: бывший ее проконсулом в годы правления Траяна (98-117 гг.) Плиний Младший обратился к принцепсу за разъяснениями о мерах в отношении христиан2.
В 293 г., за 12 лет до истечения назначенного срока правления августов, Диоклетиан объявил о назначении их преемников, получивших титул цезарей. Максимиану должен был помогать Констанций Хлор, в чьем ведении были Галлия, Британия и Испания (Италией, Африкой управлял сам Максимиан), помощником Диоклетиана стал цезарь Галерий, которому старший Август вверил балканские провинции империи вплоть до опасной дунайской границы. Фракию, азиатские владения и Египет Диоклетиан оставил за собой. Констанций Хлор сделал своей резиденцией Августу Треверов (современный Трир в Германии), Галерий — придунайский Сирмий (территория современной Сербии).
Суть взаимоотношений между августами и цезарями, распределение их полномочий предельно четко описал Лактанций: «Duo sint in republica maiores, qui summam rerum teneant, duo minores, qui sint adjuvamento» («Двое должно быть в государстве старших, кто всю полноту дел держит, двое младших, кои им помогают»). Maiores — это Augusti, августы, т. е. Диоклетиан и Максимиан, minores — это Caesares, цезари Галерий и Констанций Хлор, прямо подчиненные своим августам.
Дабы укрепить содружество четырех императоров, Диоклетиан решил соединить соправителей между собою родственными узами. Констанций Хлор, получив в 293 г. титул цезаря, принужден был
развестись с первою женою Еленой — матерью будущего императора Константина Великого, одиннадцатилетний Константин после развода Елены и Констанция был отправлен в Никомедию ко двору Диоклетиана. Новой его супругой стала Феодора, падчерица Максимиана, дочь его супруги Евтропы от предыдущего брака. Цезарь Галерий женился на дочери самого Диоклетиана Валерии. Таким образом, новые цезари стали зятьями своих августов. Этим родственные связи правителей империи не ограничивались. Сын Максимиана Максенций женился на Максимилле, дочери Галерия. Постоянно роднились между собой соправители империи и после Диоклетиана, что, однако, не уберегало державу от смут.
Исторически раздел власти практиковался в Риме и ранее. Можно вспомнить Марка Аврелия и Луция Вера, незадолго до прихода к власти Диоклетиана император Кар провозгласил себя августом, а своих сыновей Карина и Нумериана сделал цезарями. Идея раздела власти была не новой сама по себе, но Диоклетиан назначил себе не просто соправителей, они являлись еще и правителями выделенных им территорий, империя была разделена на четыре части. Установление тетрархии, раздел территории империи между императорами диктовался опять-таки суровой необходимостью. Как справедливо отмечает Гиббон1, Диоклетиан прекрасно сознавал, что один человек будет не в состоянии выправлять положение, сложившееся в Римской империи, которое настоятельно требовало личного присутствия императора во многих провинциях империи одновременно. Напомним, что уже в самом начале своего правления Диоклетиан направляет в Галлию, охваченную восстанием багаудов, своего ближайшего друга — военачальника Максимиана, сделав его своим соправителем. «Он направил туда с неограниченной военной властью друга своего Максимиана, человека хотя и малообразованного, но зато хорошего и умного воина. Впоследствии ему, ввиду его преклонения перед Геркулесом, было дано прозвище Геркулий»2.
По сообщению Евтропия, этого оказалось недостаточно. «Так как по всему кругу земель дела пошатнулись, Каравзий восстал в Британии, Ахилей в Египте, Африку наводнили пентаполитанцы, Нарсес начал войну на Востоке, Диоклетиан сделал Максимиана Геркулия из цезаря августом, а Констанция и Максимиана Галерия цезарями... И чтобы связать их родственными узами Констанций взял в жены падчерицу Геркулия Феодору, Галерий дочь Диоклетиана Валерию»3.
Приведем характеристики, данные Диоклетиану и его соправителям античными авторами. Вот как характеризует самого Диоклетиана Флавий Вописк, один из авторов жизнеописаний августов (Scriptores historiae Augustae): «Это был замечательный человек, умный, любивший государство, любивший своих подчиненных, умевший выполнять все то, чего требовали обстоятельства того времени. Он был всегда преисполнен высоких замыслов; иногда, однако, лицо его принимало несколько жесткое выражение, но благоразумием и исключительной твердостью он подавлял движения своего беспокойного сердца»1.
Главный соправитель Диоклетиана Максимиан не удостоился от римских историков столь же лестных характеристик. Аврелий Виктор дал ему следующую нелицеприятную оценку: «Аврелий Максимиан, по прозвищу Геркулий, был нрава необузданного, пылал сластолюбием, был тугодум; происходил он из сельской местности в Паннонии. Еще и теперь недалеко от Сирмия возвышается холм, на вершине которого находится дворец, где родители его работали поденщиками...»2. Евтропий подчеркивал природную свирепость нрава Максимиана: «Геркулий не скрывал природной своей жестокости, был груб, и на ужасном лице его отражалась свирепость»3. Христианский автор Лактанций, естественно, также резко отзывался о младшем августе: «Поскольку Максимиан Геркулий владел Италией, сердцем империи, а к ней прилегали богатейшие провинции Африка и Испания, то он не был столь ревностен, как Диоклетиан, в охране своих богатств, размеров которых ему хватало. А когда он нуждался в дополнительных средствах, то не было у него недостатка в очень богатых сенаторах, против которых с помощью тайных доносов выдвигались обвинения, будто они домогаются императорской власти; так что цвет сената постоянно истреблялся»4.
Галерий также не удостоился от римских историков особо комплиментарных оценок. Но если Аврелий Виктор находил у него черты положительные, то Лактанций писал о нем крайне резко: «Ему была присуща дикость истинного зверя и свирепость, несвойственная римлянам. И это неудивительно, так как его мать была родом из задунайских провинций; она бежала в Новую Дакию, переправившись через Дунай, когда стали наступать племена карпов. Внешность Галерия соответствовала его характеру. Он был высок ростом и чрезвычайно тучен. Наконец, голосом, жестами и всем своим видом он всех повергал в страх и ужас. Тесть (Диоклетиан) боялся его непомерно»5.
По мнению же Аврелия Виктора, Галерий отнюдь не был ужасен, разве что грубоват, низкого происхождения и недостаточно образован. Вот его оценка Галерия: «Галерий был хоть и грубоват, но попросту справедлив и заслуживал похвалы; он имел прекрасную фигуру, был отличный и удачливый воин; родители его были сельские жители, и сам он прежде пас рогатый скот, откуда и прозвище его Арментарий (скотовод); он родился на берегу Дуная в Дакии, там же и погребен (имеется в виду провинция Новая Дакия на правом берегу Дуная, поскольку левобережная Дакия была оставлена Аврелианом в 271 г.); это место он назвал Ромулианским по имени своей матери — Ромулы»1.
Безусловно, оценка Аврелия Виктора заслуживает куда больше доверия. Христиане считали Галерия едва ли не главным своим врагом, и потому Лактанций не щадил его. Слова же Лактанция о страхе Диоклетиана перед Галерием содержат явную нелепость. Достаточно только вспомнить, как Галерий, потерпевший от персов поражение под Каррами, бежал за носилками Диоклетиана несколько миль, пока разгневанный старший август снизошел до выслушивания оправданий провинившегося цезаря. Конечный же итог войны Рима с Персией, когда Галерий «одержал столько побед, что если бы Валерий (Диоклетиан), — а все делалось с его одобрения, — неизвестно по какой причине не запретил, то римские знамена были бы внесены в новую провинцию»2, — явное свидетельство справедливости оценки Галерия как отличного и удачливого воина и полководца. Думается, не случайно и Евтропий писал о Галерии: «Муж и похвальных нравов, и великий в военном деле»3.
Наконец, Констанций Хлор. Он был любимцем христиан — отец Константина Великого! Преклонение перед сыном сказалось и на оценках отца. Евсевий писал так: «Это был государь самый кроткий и добрый, он один из современных государей провел все время своего правления достойно своей власти, являл себя правдивейшим и благодетельнейшим ко всем»4. Впрочем, не только церковные историки писали о достоинствах Констанция Хлора. Очень высокого мнения о нем был Евтропий: «Был он мужем великим и доброжелательности величайшей, усердствовал в обогащении провинциалов и частных лиц, не стремясь к такому же увеличению государственной казны, и говорил, что лучше общественное богатство держать у частных лиц, чем хранить его в одном сундуке. Жил он столь скромно, что в праздничные дни, когда желал устроить пир для своих многочисленных
друзей, брал взаймы у частных лиц серебряную посуду для украшения стола своего. Он был не только любим, но в Галлии даже почитался наравне с богами и особенно за то, что в его правление избавились наконец от диоклетианова опасного благоразумия и от максимиановой кровожадной безрассудности»1. Аврелий Виктор отмечал у Констанция Хлора сильный и неукротимый характер, подчеркивая, что он уже с юных лет был охвачен стремлением к власти.
Учреждение тетрархии отнюдь не означало распада империи или же ослабления верховной власти самого Диоклетиана. Старший август практически сохранил всю полноту власти в своих руках, сделав соправителей лишь своими верными помощниками в деле обороны империи и подавления восстаний, преобразования всей системы государственного управления. Еще раз отметим, что территориальный раздел, как сообщает Аврелий Виктор, был проведен сообразно с требованиями стратегической и административной целесообразности. «...Все Галльские земли, лежащие за Альпами, были вверены Констанцию, побережье Иллирии и область вплоть до Понтийского пролива — Галерию, Африка и Италия — Геркулию; все остальное удержал в своих руках Валерий (Диоклетиан. — И. К.)»2.
Характерно, что земли, наиболее часто подвергавшиеся вражеским нападениям, — рейнская и дунайская границы, — были выделены в управление обоим цезарям, августы же оставили за собой более спокойные области империи. Такой раздел позволял августам (Диоклетиану и Максимиану) лучше контролировать внутреннее положение, не оставляя без внимания границы державы. Представляется небезынтересной трактовка реального положения цезарей при августах, данная А. П. Лебедевым: «По Диоклетиановой государственной системе, кесари не были лицами, самостоятельно и полновластно управлявшими данной страной; кесари — это были несменяемые полководцы, которых обязанность состояла в охранении границ империи, в водворении порядка в тех провинциях, где возникали беспорядки и волнения, а в управлении они руководились законами, которые издавались верховным императором... Обыкновенно кесарю поручалось управление только такими провинциями, которые объявлялись стоящими на военном положении; он лишен был инициативы в правительственных действиях»3.
Тем не менее, в дальнейшем, при Константине Великом, правителе объединенной Римской империи в 324-337 гг., именно распределение
зон ответственности между августами и цезарям в диоклетиановой тетрархии и стало основой образования четырех гигантских префектур, из которых одна включала в себя весь Восток с Египтом и Фракией (бывшее владение Диоклетиана), другая Балканы от Дуная до Пелопоннеса (зона ответственности Галерия), следующая Италию и Северную Африку (владения Максимиана), последняя Британию, Галлию и Испанию (зона ответственности Констанция Хлора). Надо отдать должное соправителям Диоклетиана, они успешно справились со своими труднейшими задачами. Аврелий Виктор следующим образом характеризует их деятельность: «Все они происходили из Иллирии1, и хотя были малообразованными людьми, но хорошо знали нищету сельской жизни и военной службы и были с достаточной мере прекрасными деятелями государства. Поэтому, всеми признано, что скорее становятся мудрыми и беспорочными познавшие в своей жизни беду и, наоборот, кто не знает невзгод жизни и всех расценивает по их богатствам, тот менее пригоден для совета. Согласие этих людей лучше всего доказало, что прирожденных качеств и опыта военной деятельности, какой они получили под руководством Аврелиана и Проба, пожалуй, достаточно для доблестного управления»2.
В личных взаимоотношениях правителей все обходилось без острых трений или открытой вражды. Это можно объяснить исключительно авторитетом старшего августа — Диоклетиана, что подчеркивает Аврелий Виктор: «...На Валерия они смотрели с уважением, как на отца или даже великого бога; насколько прекрасно это и какое значение имеет для нас, доказывается на примерах братоубийств, начиная с основания города и до наших дней»3. Время от времени Диоклетиан считал нужным напоминать соправителям о том, кто является истинным повелителем империи. Напомним, когда Галерий, отправленный Диоклетианом в поход против персов, потерпел тяжкое поражение под Каррами и с большими потерями был вынужден очистить Месопотамию, то разгневанный Диоклетиан вызвал его к себе и заставил Галерия более мили бежать за своими носилками в полном императорском облачении и лишь после этого «милостиво»
согласился выслушать объяснения неудачливого командующего1. Однако подобное унижение соправителя было случаем исключительным. Как правило, трое младших «императоров» успешно справлялись с возложенными на них обязанностями. Поэтому между правителями империи царило полное согласие, которое современники сравнивали с «хором», в котором «единство и гармония поддерживаются искусством главного артиста»2.
Панегиристы не жалели слов для восхваления «трогательного единства» четырех императоров, находя всевозможнейшие объяснения божественного происхождения тетрархии. «В этом счастливом числе, которое радует и поддерживает все, как это видно в четырех стихиях, четырех временах года, в четырех частях мира, четырех сторонах неба, в соединении Венеры и Луцифера со всеми звездами луны и солнца»3, — восторженно пишет о диоклетиановой тетрархии панегирист Евмен. А художники стремились в своих произведениях отражать «любовь и согласие правителей»4. До настоящего времени сохранились в Венеции и Риме скульптурные группы, изображающие четырех императоров, обнимающих друг друга.
Надежды на вечную прочность столь добрых отношений между правителями не оправдались. Жестокая борьба, начавшаяся между соправителями после ухода Диоклетиана с политической сцены (306 г.), подтверждает, что лишь железная рука могла держать в строгом подчинении всех трех соправителей, сдерживая их честолюбивые порывы, нашедшие себе выход при первой же возможности. В то время как в его правление единство империи казалось прочным как никогда. Его основная политическая линия была направлена прежде всего на укрепление единства империи, усиление обороноспособности римской державы в борьбе как с внешними, так и с внутренними врагами.
Действительно, «все эти меры раздела были направлены в сторону наиболее эффективного укрепления высшей власти против внутренних мятежей и внешних врагов»5. Вопреки внешнему территориальному разделу, внутреннее единство империи было восстановлено, и тетрархия только укрепила римское государство, империя по-прежнему оставалась единым организмом6. В системе гражданского управления все четыре императора формально пользовались равными правами. Законодательство осуществлялось от имени всех четырех. Эдикты
принимались во всех провинциях империи как обнародованные с общего согласия императоров и в силу их общего авторитета1.
Таким образом, система тетрархии явилась средством укрепления внутреннего единства империи. Она же успешно обеспечила и повышение внешней обороноспособности.
Однако задуманная и созданная Диоклетианом система Домината имела, разумеется, и слабые места: Доминат и тетрархия с самого начала казались противоречащими друг другу. Тетрархия создавала видимость разделения центральной власти, что не соответствовало основному принципу Домината и ограничивало абсолютизм домину-са2. В то же время прочность тетрархии основывалась на сугубо личностном факторе. Диоклетиан, будучи не просто старшим по статусу августом, но и куда более сильной личностью, нежели им же подобранные соправители, умел обеспечивать единство среди носителей высшей власти. Но ведь личностный фактор является непрочным, как никакой другой... Поэтому монолитность тетрархии не могла не быть иллюзорной.