Старинная религия, служившая идеологической основой греческого аристократического государства, также претерпевает серьезные изменения под влиянием новых социальных отношений.
В официальной греческой религии основное значение имел культ небесных божеств, причем главным источником для представлений об этих, так называемых олимпийских, божествах, служила мифология гомеровских поэм. Подобно тому как наука, литература и искусство средневековья имели одним из главных источников Библию и Евангелие, так и античная наука, литература и искусство архаической эпохи имели отправным пунктом гомеровскую мифологию. В связи с ростом международных отношений гомеровские боги все более теряют характер покровителей отдельных городов и людей и, соответственно новым общественным формам, становятся покровителями различных общественных группировок, ремесел и искусств. Так, бог Посей-
дон становится, с одной стороны, покровителем коневодства и аристократии, с другой — покровителем мореходства; Афина — покровительницей демократии, науки и гончарного дела; Арес уже в гомеровское время был богом войны; Гермес, продолжая нести старые функции проводника душ умерших, становится богом торговли и сухопутных путешествий; Гефест — богом кузнечного и горшечного ремесла; Артемида — богиней охоты; Аполлон — богом искусства и т. д.
Эти боги являются государственными божествами, а соблюдение культа их — государственной обязанностью каждого гражданина. Богов чтут в храмах, далеко превосходящих своей роскошью все прочие строения в городах. Особого жреческого сословия в Греции не было; поскольку культ был государственным делом, жрецы, жрицы, прорицатели и прислужники были государственными чиновниками, назначавшимися на должность государством. Впрочем, ввиду косности религии, жрецы даже и в более позднюю демократическую эпоху выбирались из аристократов, часто из определенных знатных семей. Предметами поклонения в храмах были статуи богов (почти исключительно человекообразные) и алтари, на которых жрецами приносились жертвы от имени как государства и его подразделений, так и частных людей. Кроме того, в храмах находились различные священные предметы и реликвии. Богослужение состояло, кроме жертвоприношений, также из общественных молитв, песнопений и т. д. В праздничные дни из храмов выходили торжественные процессии, несущие различные священные предметы. В ряде храмов находились оракулы. Предсказания давались путем вытягивания жребиев, по шелесту листьев священного дуба (в Додоне); в Дельфах предсказательница (Пифия) садилась на треножник, расположенный над отверстием в скале, из которого выходили дурманящие газы; под их действием она произносила бессвязные слова, которые жрецы затем истолковывали как предсказание будущего.
Главной составной частью греческих празднеств были массовые угощения. По греческим религиозным представлениям мясо разрешалось есть только в обществе бога. Заклание животного совершалось на алтаре, и отдельные части жертвы отдавались богам, которые считались незримо присутствующими и поедающими их. Обычно это заклание совершалось в храмах, причем и жрецы получали некоторые части жертвы. Часто жертвоприношение совершалось на счет государства, причем все граждане получали свою долю в жертве.
Каждый храм имел свои храмовые легенды, т. е. свой цикл рассказов о «страстях божиих», о судьбах и переживаниях храмового божества и его приближенных. В определенные праздничные дни эти «страсти божии» изображались в лицах. Обычно это было олицетворенное изображение борьбы сил природы, мешающих и содействующих произрастанию хлебных зла-
ков и т. п. Из этих религиозных действ, в которых часто принимали участие все верующие, впоследствии выросли театральные представления, причем случайные актеры были заменены специалистами.
Эта олимпийская религия, сформировавшаяся еще в гомеровскую эпоху, сохранила целый ряд представлений, казавшихся греку VI в. уже безнравственными. Каждый греческий аристократ возводил свой род к тому или иному божеству. Это возможно было только тем путем, что бог сходился со смертной женщиной, родоначальницей того или иного рода. Так как знатных родов и их родоначальниц в Греции было очень много, а олимпийских богов немного, то приходилось каждому богу приписывать очень большое количество любовниц. Поэтому олимпийские боги оказались еще более развратными, чем они были в поэмах Гомера. Гомеровские боги, отражая общественные отношения древнейшей эпохи, обманывают друг друга, дерутся и даже крадут29 и убивают. Вдобавок мифы, возникшие в различных греческих государствах или в различных кругах общества, часто противоречили друг другу и даже друг друга исключали. Между тем религия уже тогда в руках аристократии была могущественным средством для удержания народных масс в подчинении. Поэтому сами аристократы принимают энергичные меры, чтобы спасти религию от дискредитации и поднять на уровень новых нравственных взглядов. Вместе с записью законов происходит и запись мифов, причем наиболее безнравственные, а также противоречащие друг другу рассказы по возможности устраняются. Такая работа была проделана, например, беотийским поэтом VIII в. Гесиодом, написавшим поэму «Происхождение богов» («Феогония»).
Еще более расширяется кругозор греков под влиянием путешествий, когда они пришли в соприкосновение с другими греческими и в особенности негреческими племенами. Наибольшее впечатление на греков произвели оргиастические культы, т. е. культы, сопровождающиеся священным умоисступлением. При этом «одержимые богом» совершают нелепые телодвижения, кричат, беснуются, даже ранят себя ножами и т. д. Такой характер носил фракийский культ Диониса и малоазиатский культ Матери богов. Дионис был включен в число богов официальной религии и стал одним из самых популярных божеств Греции; изображения «страстей» (страданий) Диониса были одним из главных источников трагедии; Дионису же теперь была посвящена и комедия.
Эти театральные представления были «литургиями»; это означало, что все расходы и всю заботу по организации представления брал на себя богатый аристократ, называемый хорегом. В древнейшее время он делал это добровольно, а затем хорегия
стала государственной повинностью. Непосредственное руководство представлением поручалось особому лицу, называемому дидаскалом. Он был и автором пьесы, и композитором (каждая пьеса обязательно сопровождалась пением и танцами), и режиссером, и первым актером. Театральные представления первоначально происходили под открытым небом, причем публика сидела на склоне горы, затем стали вырубаться (или сооружаться) ряды ступеней, расположенные амфитеатром. Актеры первоначально переодевались в палатке (по-гречески палатка — «скене»; отсюда слово сцена); затем стало строиться для переодевания особое сооружение, сохранившее название «скене». На передней стене этой «скене» была нарисована декорация, перед которой выступал актер. Перед «скене» находилась круглая площадка (орхестра) для танцев и пения хора. В Афинах хор состоял из двенадцати человек, разделенных на две части, певших и танцевавших поочередно. Первоначально пение и танцы составляли главную часть представления, а весь диалог происходил между единственным актером и руководителем (корифеем) хора; впоследствии (в Афинах V в.) число актеров было увеличено и главной частью представления стал диалог. Декорация была очень примитивной, зритель должен был ее дополнять воображением. Актеры выступали в пышных плащах, масках и носили башмаки на очень высоких каблуках (котурны). Эти представления, изображавшие смерть божества или героя, носили серьезный, мрачный характер и назывались трагедиями. Наряду с ними в середине VI в. и веселые карнавальные (масленичные) шествия крестьян, сопровождавшиеся песнями, также получили характер государственных богослужений и стали называться комедиями. Комедии и трагедии ставились на сцене во время определенных праздников (в Афинах три раза в году). Спектакль начинался рано утром и продолжался до захода солнца. Высший государственный чиновник выбирал из всех представленных пьес три наилучшие, и затем между ними происходило состязание. Они ставились одна за другой, и особые судьи присуждали первую и вторую награду авторам.30 Соприкосновение с людьми другого языка и культуры невольно заставляло греков сравнивать свою культуру с культурой их соседей. Они были совершенно беспристрастны, когда считали египетскую культуру выше эллинской (так и было в то время); наоборот, сравнение своей культуры с культурой фракийцев или фригийцев приводило греков к заключению о превосходстве их культуры и наполняло их национальной гордостью. Греки из различных городов жили небольшими кучками среди чуждых им людей с непонятными обычаями и непонятным языком; естественно, что у них появлялось ощущение бли-
зости всех греков друг к другу. Людей, говорящих на понятном им языке, стали называть эллинами; людей, издающих непонятные звуки, стали называть звукоподражательно: «бар-бар», «барбарос» («варвар»).31 Таким образом впервые появилось разделение всего человечества на эллинов и варваров.
Однако, это деление вплоть до середины V в. ни в малейшей степени не имело расового характера. Это деление прежде всего имеет в виду язык, а затем культуру. Скиф или фракиец, усвоившие греческий язык и культуру, тем самым становились эллинами и даже могли стать знаменитыми греческими мудрецами (как, например, скиф Анахарсис) ,32 Насколько мало при этом считались с расовым фактором, видно из того, что смешанные браки в городах фракийского и малоазиатского побережий были обычными — особенно в аристократических семьях, бывших главными носителями религиозных и бытовых традиций. Легкое усвоение обычаев восточных народов, в том числе и религиозных установлений, свидетельствует также об отсутствии национальной исключительности у греков VII—VI вв.
Знакомство с негреческими культурами имело, однако, еще и другой результат. Греки увидели, что те боги, которых они чтили, и те обряды, которые они совершали, кажутся ненужными и нелепыми другим людям; что те люди имеют своих богов и свои обряды, не схожие с греческими. Невольно возникал вопрос: какой же бог сильней? какие обряды вернее гарантируют успех в жизни?
Начинают с того, что обогащают олимпийскую религию рядом новых представлений, взятых из народной религии, из негреческих религий и из учений отдельных религиозных реформаторов. Таковы орфизм, культ бога винограда Диониса и культ богини Деметры. Для этих новых религий характерны таинственные обряды, доступные только посвященным (мистерии), часто носившие изуверский характер. Побежденная аристократия и отсталая часть крестьянства пытаются уйти от реальной жизни в мечту о гибели грешного мира и о наступлении золотого века, царства правды, о переселении душ, о счастливой загробной жизни. Эти так называемые орфикопифагорейские учения имеют целью примирить землевладельца и крестьянина с развалом привычного для них жизненного уклада; они сформировались под влиянием религии Диониса и Деметры и пифагореизма.
Однако наиболее передовые слои греческого народа были настроены оптимистически и склонны были не к мечтам, а к реальным действиям. Это были торгово-ремесленные элементы в передовых городах Малой Азии. Они достигли власти в тяжелой борьбе с господствовавшей прежде в этих городах старой земельной аристократией, и в их интересах было развенчать все
то, на чем основывалась власть их противников. А в это время религия была теснейшим образом связана с господством аристократии: эта религия доказывала божественное происхождение аристократических родов; с другой стороны, жреческие должности обычно замещались членами виднейших аристократических семей. Люди из торгового класса сами создали свое положение, не считаясь с земными авторитетами, поэтому им представляется, что и в природе все происходит по внутренним имманентным законам, без вмешательства каких-либо небесных сил. Ведя широкую торговлю со странами Востока, эти передовые элементы греческого общества освобождаются от национального самомнения и исключительности. Они заимствуют из науки Востока, которая тогда стояла значительно выше греческой, все, что им кажется полезным. Но это их уже не удовлетворяло. При более внимательном изучении религиозных представлений религия неизбежно оказывается клубком нелепостей, так как она по самой своей сущности нелогична. Понятно, что деятели науки пытаются теперь при объяснении природы обойтись вовсе без богов, в обычном смысле слова. По этому пути действительно пошли ученые самого большого и самого передового торгового города греческого мира Милета. Живший здесь в начале VI в. ученый Фалес видит во всех предметах природы лишь видоизменение одного основного элемента — воды (здесь сыграло некоторую роль то, что для греков-предпринимателей море было главным источником их существования). Его ученик Анаксимандр позволяет себе утверждать, что люди не созданы богами, а произошли из особой породы рыб, из которых человек вылез, как стрекоза из личинки. Если орфики и всякого рода мистики говорили о приоритете духовного над материальным, о бесплотной душе и т. д., то эти милетские натурфилософы, в противоположность им, последовательно придерживались примитивного материализма и отрицали какие бы то ни было нематериальные сущности; даже душа, по их мнению, материальна. Под душой они понимали причину движения, и потому утверждали, что все тела имеют душу, в особенности же магнит.
Эти новые взгляды оказали влияние и на выдающихся людей из старой аристократии. Так, Гераклит из Эфеса, потомок древнего царского рода, пытался осмыслить те социальные сдвиги, которые произошли на его глазах. Он доказывает, что по законам природы все изменяется, нет ничего абсолютного и неизменного: «все течет». «Мир — единый, возникший из совокупности всех вещей. Он не создан никем из богов и никем из людей. Он был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим». «Очень хорошее изложение начал диалектического материализма», говорит по поводу этого величественного учения Ленин.33
Гераклит отвергал с негодованием народную религию. Еще дальше пошел в этом направлении Ксенофан из Колофона, живший в конце VI и вначале V в. Его возмущают боги Гомера, которые крадут, прелюбодействуют и обманывают друг друга. Он приходит к выводу, что не бог сделал человека по своему образцу, но наоборот — человек создал бога по своему образцу. Если бы быки и львы имели руки, говорит он, то львы изобразили бы своих богов в виде львов, а быки — в виде быков. Не удивительно, говорит он, что негр представляет себе богов черными и курносыми, а фракийцы — белокурыми и голубоглазыми. Поэтому он отрицал, что боги дали людям все необходимое для жизни. «Люди сами искали и постепенно находили все лучшее и лучшее».
Эта перемена во взглядах отразилась и в области практических наук. Появляются медицинские школы, строящие науку на основе философских теорий и опытных наблюдений. До этих пор лечение находилось в руках жрецов бога медицины Асклепия; эта медицина была основана в очень небольшой степени на наблюдении и гораздо в большей степени на шарлатанстве и суеверии. Мы можем заключить это из широковещательных надписей — реклам, найденных на развалинах храма Асклепия в Эпидавре. Здесь говорится о чудесном исцелении слепых, не имевших даже глазных яблок, о снятии у больного головы и возвращении ее на прежнее место и т. д. Светская медицина боролась с этим шарлатанством с большим успехом.
То же явление наблюдаем мы и в области математики и астрономии. До этого времени астрономией занимались жрецы. Принятый в Греции лунный календарь значительно отличался от солнечного; для того, чтобы этим календарем можно было пользоваться для сельскохозяйственных работ и мореходства, необходимо было вставлять лишний месяц. Этим делом заведовали жрецы, которые часто злоупотребляли этой вставкой месяцев в своих личных целях. Теперь и астрономия переходит в руки светских ученых; уже упомянутый Фалес так хорошо усвоил вавилонскую астрономию, что правильно предсказал солнечное затмение 585 г. Впрочем, его астрономические представления были еще очень примитивны; он представлял себе землю в виде большого диска, плавающего на мировом океане, и землетрясение объяснял волнением этого океана. Этот же Фалес принес в Грецию учение о подобных треугольниках, имевшее практическое применение в мореходстве. Математические познания позаимствовал у египтян также философ Пифагор из Самоса, переселившийся затем в италийский Кротон. Но главным делом жизни Пифагора было основание реакционной философской школы в Кротоне, проповедовавшей прежде всего переселение душ и воздержание от мясной пищи. По этому учению, душа проходит в наказание за грехи ряд тел животных и людей прежде, чем возвращается на небо; чем более грешен человек,
тем в более низкое животное его душа переселяется. Поэтому, поедая животное, мы можем по ошибке съесть нашего покойного родственника или даже отца.
Переворот в религии и науке привел, таким образом, к тому, что грек не хочет подчиняться традиционным мнениям, а противопоставляет им свои собственные, независимые научные взгляды. Такое же явление мы имеем и в литературе; место религиозных песнопений и эпических поэм заступает индивидуальное творчество. Прежде творцы эпической литературы считали совершенно недопустимой всякую попытку оставить на своих творениях следы своей личности или отразить свои личные переживания. Каждый старался внести свою лепту в общее дело: одни поэты соединяли и переделывали народные былины, преобразуя их в большие эпические поэмы, другие дополняли, изменяли и улучшали их в течение ряда поколений. Так возникли «Илиада», «Одиссея» и ряд других не дошедших до нас поэм так называемого гомеровского цикла. Так возникли и гомеровские гимны в честь Аполлона, Афродиты, Гермеса и Деметры. Живший в самом начале архаической эпохи беотиец Гесиод еще творит в том же духе, рассказывая о богах и божественном происхождении аристократических родов. Точно также его поэма «Работы и дни», содержащая ряд стихотворных рецептов для сельского хозяина, по-видимому, является только продолжением такой же более древней литературы. Но здесь мы уже слышим новые ноты: Гесиод рассказывает о своей личной жизни, сообщая о своем отце, который безрезультатно ездил в Малую Азию, в Киму, в погоне за торговой наживой, о своем ленивом брате Персе, который, подкупив продажных аристократических судей («басилеев»), оттягал у Гесиода принадлежавший ему участок земли, а затем вследствие лени и нерадения потерял этот участок. По поводу этих злоупотреблений аристократических должностных лиц Гесиод рассказывает саркастическую басню, древнейшую в греческой литературе.
"Басню владыкам скажу, хоть и сами смекают прекрасно",—
Некогда так говорил соловью дивнозвучному ястреб,
В цепких когтях уносивший его в поднебесные тучи.
Жалости бедный просил; глубоко искривленные когти
В нежное тело впились... И надменно сказал ему ястреб:
«Что же ты, глупый, кричишь? Над тобою ведь ныне владыка,
Много знатнейший, чем ты, и хотя ты певец знаменитый,
Всюду за мной полетишь, моему подчиняясь капризу.
Коль захочу — проглочу, захочу — и верну тебе волю».
Так говорил ему ястреб крылатый, проворная птица.
Тот, кто захочет тягаться с сильнейшим,— безумец, лишится
Он и победы желанной и муки потерпит позора.
Содержание поэмы Гесиода очень разнообразно. Это и практический календарь для земледельца с указанием срока выполнения отдельных сельскохозяйственных работ, и сборник практических нравственных советов (таков, например, совет иметь
лишь одного сына для сохранения и умножения своего богатства). Ряд практических советов Гесиода мы привели уже выше, говоря о географии Эллады.
Еще более боевой характер имеет поэзия передовых ионийских городов. Приевшиеся всем поэмы в стиле Гомера вызывают резкую реакцию у насмешливых ионян, и появляется целый ряд шутливых стихотворений, пародирующих эти поэмы. Такова, например, «Война мышей и лягушек», забавно пародирующая войну между греками и троянцами.34 Но действительным зачинателем нового направления был Архилох из Пароса (середина VII в.), сыгравший в поэзии ту же роль, что Фалес в науке. Он впервые стал касаться тем, бывших до того запретными в поэзии. Его творчество насквозь индивидуально: он говорит о своих странствованиях, о своей любви, цинично издеваясь над священнейшими для греков представлениями; он рассказывает, как он бросил щит в сражении; он осыпает бранью девушку, отказавшую ему в любви, и ее родителей. В своих баснях Архилох жестоко и остроумно бичевал вождей демократических масс. Этот гениальнейший поэт античности (от произведений которого, к сожалению, дошли до нас только отрывки) уже знает, что его читателя больше интересуют даже сомнительные в нравственном отношении факты из жизни и переживаний смелого авантюриста, чем великие подвиги героев древности.
Такой же индивидуальный характер носило творчество поэтов из Митилены на острове Лесбосе, живших на рубеже VII и VI вв. Стихотворения Сафо посвящены, главным образом, любви; Алкей, кроме любовных стихотворений, написал целый сборник под названием «Песни мятежа». Будучи приверженцем аристократической партии, он жестоко бичует в этих стихотворениях демократию и ее вождя Питтака, ликует по поводу смерти вождя демократов Тирана Мирсила, призывает своих единомышленников к энергичной борьбе — как открытой, так и подпольной. Его сравнение государства, раздираемого партийной борьбой, с кораблем, застигнутым бурей в море, осталось классическим до наших дней. К Алкею и Сафо близок Анакреонт из Теоса, живший при дворе афинского Тирана Писистрата. В своих песнях он воспевал вино и любовь.35
В связи с политическими переворотами, происходившими на материке Греции в VI в., политическая поэзия достигает и здесь большого развития. Афинский поэт и государственный деятель Солон оправдывает и мотивирует свою реформу, спорит со своими противниками, предостерегает своих сограждан от гря-
дущей Тирании и призывает их к завоеванию Саламина. Крайний реакционер Феогнид, переживший в Мегарах демократическую революцию и бежавший из отечества, бичует простонародье словами ненависти и презрения и призывает своих единомышленников к жестокой расправе над ними:
Твердой ногой наступи на грудь суемыслящей черни,
Бей ее медным бодцом, шею пригни под ярмо!
Нет, под всевидящим солнцем нет в мире широком народа,
Чтоб добровольно терпел крепкие вожжи господ.. .
Голову гордо поднять не умеет рожденный для рабства,
Клонится шея его. Согнут затылок раба.
Как не родятся на диком волчце гиацинт или роза,
Так и свободным не быть, Кирн, порожденью рабы.
И он, подобно Алкею, уподобляет государство кораблю, застигнутому бурей, но его стихотворения проникнуты гораздо более острой ненавистью к демократии.
Вижу, куда мы стремимся, спустив белоснежные снасти,
Морем Мелийским глухим, сквозь чернодонную ночь.
Черпать они не желают, и хлещет соленое море
Вот через оба борта: как тут от смерти уйти?
Что вы творите, безумцы? Убит вами доблестный кормчий.
Кормчий, что зорок и мудр, крепкую стражу держал,
Силой добро расхищаете вы, уничтожен порядок...
Грузчики властвуют ныне, и добрыми подлый владеет.
Как бы, страшусь, кораблю зыби седой не испить.
Такими же чисто гражданскими мотивами проникнута и поэзия спартанского поэта Тиртея. Он рисует бедствия, переживаемые страной на рубеже VII и VI вв. вследствие гражданской войны и неудач на первых порах Мессенской войны. Он учит спартанцев быть храбрыми в бою и ведет в своих стихах пропаганду за реформу, имевшую место в Спарте в начале VI в. Подробнее мы скажем о Тиртее ниже; пока мы отметим, что его поэзия всецело стоит на службе у политики. Приведем для примера начало одного его стихотворения.
Сладостно жизнь потерять, среди воинов доблестных павши,
Храброму мужу в бою ради отчизны своей.
Город покинув родной и цветущие нивы, быть нищим —
Это, напротив, удел всех тяжелейший других.
С матерью милой, с отцом-стариком на чужбине блуждает
С малыми детками трус, с юной женою своей.
Будет он жить ненавистным для тех, у кого приютится,
Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой,
Род свой позорит он, вид свой цветущий стыдом покрывает,
Беды, бесчестье за ним всюду летят по следам.
Если же вправду ни теплых забот не увидит скиталец,
Ни уваженья к себе, ни состраданья в нужде,
Будем за родину храбро стоять и, детей защищая,
Ляжем костьми, не щадя жизни в отважном бою.
Таким образом, поэзия в эту эпоху не оторвана от жизни,, а чутко отзывается на все ее запросы. И эмансипация челове-
ческой личности от сковывавшего ее окоченевшего родового общества, и политическая борьба в греческих городах, и война — все это находит отражение в поэзии VII и VI вв.
Необходимо обратить внимание и еще на один характерный момент. Появление научного естествознания — хотя бы самого примитивного — возможно было только при условии разрыва с традиционным религиозным миросозерцанием. Это могло произойти только в колониях греческого Востока, где религиозно-аристократические традиции не были так сильны, и где греки вступили в оживленные сношения с культурами Передней Азии. Поэзия и изобразительное искусство не требуют такого радикального разрыва с традицией; наоборот, эта традиция — прежде всего традиция мифологическая — является для них основной питательной средой. Не удивительно поэтому, что основными центрами развития поэзии и искусства были не только торговые города Малой Азии, но и Пелопоннес, а с начала VI в. — и Аттика и Сицилия.
Основные стимулы для развития изобразительных искусств в разбираемую нами эпоху были те же, что и для развития наук и поэзии. Ломка старого окоченелого аристократического строя повела к соответствующей ломке и в искусстве: схематические рисунки геометрического стиля и безобразные «бретасы» богов, представляющие собой часто обрубки дерева с еле намеченными чертами лица, могли пользоваться благоговением только пока аристократия и возглавляемый ею строй пользовались слепым почитанием; стоило взглянуть на это искусство непредубежденными критическими глазами, и оно вызывало только смех. Так, некто Пармениск из италийского города Метапонта, богатого художественно выполненными храмами и другими произведениями искусства, прибыл, как сообщает Афиней, на остров Делос, чтобы поклониться Латоне. «После того, что он видел в Дельфах в святилище Аполлона, он ожидал, что он увидит замечательную статую матери Аполлона. Но он увидел безобразный кусок дерева и от неожиданности расхохотался». Такой же характер носили и другие архаические статуи. Бившая ключом общественная жизнь богатых торговых городов требовала роскошных и художественно оформленных общественных зданий — прежде всего храмов; возросшая роль отдельных личностей требовала разнообразия и дифференциации художественных типов. Второй причиной прогресса было и в этом случае знакомство с художественными образцами Востока, проникавшими благодаря торговле в большом количестве в Грецию. Если греческие торговцы желали конкурировать с восточными, им необходимо было придать своим изделиям художественное оформление, не уступающее восточным образцам. Не меньшее впечатление должно было произвести на греческих путешественников и торговцев знакомство с храмами и дворцами Востока.
В изобразительном искусстве архаической Греции, как и в других областях, начинают с прямого усвоения, иногда рабского копирования искусства Востока: это так называемый восточный стиль. Находят в большом количестве изделия из бронзы, терракоты, фаянса и слоновой кости, которые лишь с трудом можно отличить от их восточных оригиналов; в других случаях (например, на керамических изделиях) восточные мотивы (изображения растений, животных и фантастических чудовищ) причудливо перемешиваются с орнаментом геометрического стиля. Точно так же статуи этой эпохи первоначально копируют безжизненные египетские статуи. В основу здесь положен, как и в искусстве древнего Востока, принцип фронтальности, состоящий в следующем: «... эти статуи строились всегда по принципу равномерного распределения тяжести тела между обеими ногами. Это имело своим последствием скованность членов и внутреннюю неподвижность фигуры. Вытянувшись совершенно прямо, фронтом к зрителю, она как бы боялась отклониться от своей средней оси, чтобы не нарушить равновесия» (М. И. Максимова). От этого «принципа фронтальности» грекам удалось освободиться только в следующую эпоху, эпоху расцвета. Такое же влияние Востока (прежде всего Египта) заметно и в живописи: лица людей и животных первоначально изображаются всегда в профиль, а глаза — анфас.
Однако греческое искусство не остановилось на этом подражании и стало быстро самостоятельно развиваться. Уже в VI в. греческое искусство настолько перегнало восточное, что греческих мастеров приглашают ко двору восточных владык. Мощным импульсом для развития изобразительных искусств явилась богатая греческая мифология; стремясь как можно натуральнее изобразить эти мифы в живописи, рельефе и объемной скульптуре, греческие мастера постепенно преодолевают встречающиеся трудности и достигают все большего совершенства. Если прежде один и тот же человек был и ремесленником (каменщиком, гончаром) и разрисовщиком, то теперь разрисовка и художественное оформление поручаются специалистам-художникам, выделившимся из среды мастеров-ремесленников. Более того, появляется целый ряд известных во всем греческом мире знаменитых художников и вокруг них — ряд конкурирующих между собой школ, имеющих каждая свою манеру.
В области архитектуры выделяются два резко отличающихся друг от друга стиля или ордера: дорийский и ионийский.
Центром дорийского храма было помещение для статуи бога — продолговатая прямоугольная целла; она была окружена колоннадой. Колонны состоят из ствола и капители; дорическая капитель состоит, в свою очередь, из подушки (эхина) и четырехгранной плиты (абака). Между капителями колонн и крышей находится горизонтально расположенная часть здания — антаблемент. Важнейшая часть антаблемента — фриз, состоя-
щий из выступающих частей, на каждой из которых три вертикальные полоски (триглиф), и из гладких частей (метопов), покрытых рельефами мифологического содержания. Треугольник, образующийся на фасаде под крышей (фронтон), также покрывался художественной композицией мифологического содержания.
Дорийский храм производил впечатление грузности и массивности. Гораздо более легким и стройным был ионийский храм. Колонны были тоньше и стояли на основаниях (базах). Подушка закручивалась на обоих концах (волюта). Фриз гладкий, метопы и триглифы отсутствуют. Колонны обычно расположены в два ряда. Храмы эти больше по величине и богаче; нередко они строятся сплошь из мрамора.
Храмы VI в. имеют чрезвычайно торжественный, парадный вид; желая свидетельствовать о величии богов, обитающих в них, они фактически говорят о богатстве и могуществе создавших их общин, воплощением которых и было, прежде всего, населяющее их божество.
Трудность обработки камня мешала быстрому прогрессу круглой скульптуры; как мы уже говорили, перелом в этой области произошел лишь в следующую эпоху. Однако этот перелом был всецело подготовлен тем прогрессом в скульптуре, который имел место в течение VI в. Пусть статуи в течение всего разбираемого времени подчинены закону фронтальности и лишены движения; пусть на лице их неизменно играет глупая манерная улыбка; пусть волосы их искусственно завиты, а одежда покрыта неестественными, как бы выутюженными, гофрированными складками, — в течение интересующей нас эпохи плоская каменная глыба, анатомически неграмотно сделанная и еле стоящая на ногах, превращается в живой человеческий организм, с анатомически правильными пропорциями.
Более значительный прогресс имел место в живописи, известной нам, главным образом, по росписи на керамике. Чистый силуэт геометрического стиля под влиянием восточной живописи превращается в рисунок. В более древнее время следовали манере геометрического стиля: черные фигуры рисовались на красном фоне глины и покрывались блестящим лаком. Но теперь внутри черных силуэтов намечались линии контура. Этот стиль, преобладающий в первой половине VI в., носит название чернофигурного. Во второй половине этого века мы замечаем дальнейший прогресс: теперь черным лаком покрывается только фон, а фигуры остаются незакрашенными; это дает неограниченные возможности для их разрисовки и раскрашивания. Фигуры совершенно освобождаются от восточной скованности: они изображаются и анфас, и в три четверти, и в профиль, и со спины, в самых смелых позах и поворотах. Отдельные типы дифференцируются и характеризуются очень ярко. Теперь художники активно участвуют в дальнейшем развитии мифов.
Впрочем, ряд условностей сохранился в течение всей этой эпохи; таково, например, отсутствие перспективы, изображение мужчин темным, а женщин светлым цветом и т. п.