Характерной чертой этой эпохи (особенно в Афинах) является отход от вопросов космологии и естествознания и увлечение вопросами личного поведения человека в общественной жизни, в семье и наедине с собой. Этими вопросами занимались уже старшие софисты и Демокрит; но у младших софистов это увлечение принимает новые формы, характерные для эпохи кризиса и приближающегося эллинизма.
В политической теории Протагора, поскольку она известна, нет еще определенно выраженной формулировки той проблемы, которая занимала софистов младшего поколения, именно противопоставления понятий «природа» и «закон». Как мы видели, оно появляется ясно и четко у софиста более молодого поколения — Антифонта; точно так же у одного из современников Про-
тагора, ионийского философа Архелая, встречается такое утверждение: «Справедливое и постыдное обусловлены не природой, но законом». Софист Гиппий из Элиды, современник Сократа, высказывался в том смысле, что «мы все родственники, свойственники и сограждане не по закону, а по природе; ибо подобное сродно подобному по естественным причинам, но закон, будучи властителем людей, принуждает нас ко многому вопреки природе». Тот же Гиппий пытался, по-видимому, дать общую основу нравственности для людей путем сравнения нравов и обычаев не только эллинов, но и «варваров». Эта общая основа должна была возвышаться над законами отдельных государств, что могло бы иметь место лишь в том случае, если бы выше отдельных законов стоял общий для всех обязательный закон природы. Таким общим законом могли быть только законы неписаные, выходящие за пределы узаконений каждого отдельного полиса.
Характерные черты учения Гиппия состоят в том, что оно перешагнуло не только установления отдельных полисов, но даже и «общегреческие законы», и тем самым могло пошатнуть главные устои греческой политической жизни. И действительно, софист Алкидамант (первая половина IV в.) провозгласил такое необычное для греческого мировоззрения положение, что «природа не сотворила никого рабом», иными словами, устами Алкидаманта один из главных устоев греческого полиса — институт рабства — был объявлен противоестественным. Другой софист младшего поколения Ликофрон называл благородство происхождения «пустым звуком», так как неблагородные ничем не отличаются от благородных. Возвращаясь к Гиппию, нужно сказать, что он, как странствующий с места на место софист, был космополитом, и не удивительно, что он видел в законе тирана, вынуждающего человека поступать вразрез с его природой.
Наряду с охарактеризованным направлением софистики, в основе которого лежит стремление найти всеобщие природные нормы, регулирующие человеческую жизнь, развивается другое направление, которое ставит во главе своих построений природу индивидуума. В основе этого направления лежит та мысль, что государство существует главным образом для защиты и удовлетворения нужд индивидуума. Эту задачу государство способно выполнить лишь в том случае, если принадлежащие к его составу лица будут связаны между собой соблюдением известных обязанностей, а это ведет к заключению между ними договора; закон или обычай и есть, по выражению софиста Ликофрона, договор между людьми, «взаимно гарантирующий права». Но если люди издали законы предпочтительно или исключительно для того, чтобы посредством их охранить свои индивидуальные интересы, то эти законы вовсе не обязательны для всех, и каждый имеет право, если эти законы не обеспечивают его интересов, действовать так, как требуют его личные интересы.
Эти радикальные и анархические учения были использованы и софистами из аристократического лагеря. Они приветствовали учения радикальных софистов, проповедовавшие неподчинение государственным законам, так как государственная власть в ряде греческих государств была в это время в руках враждебной им демократии. Из учений радикальных софистов они делали такой вывод: если нет никаких общеобязательных правил нравственности, то, очевидно, сила есть право; вдобавок, научная аргументация, виртуозно примененная, может быть использована для защиты любого парадоксального положения. Типичным представителем этой группы софистов был выведенный у Платона Калликл. С точки зрения Калликла, законы выдуманы людьми из массы, чтобы поработить и одурманить сильных людей, внушая им, что они почему-то должны иметь равную долю со слабыми. Такие взгляды являются уже провозвестниками нового эллинистического времени. Ксенофонт в «Воспоминаниях» влагает сходные взгляды в уста Алкивиаду; Критий знакомил с ними публику в своей трагедии «Сизиф». Впрочем, эти общественные деятели осуществляли эти воззрения и в своей практической деятельности.
Учение Сократа, мистически предрасположенного и благочестиво настроенного афинянина, вышедшего из народной массы, частью явилось реакцией на учение софистов, частью было их продолжением.
Как и софисты, он не интересовался точными науками, — его интересовали лишь вопросы практической жизни — как жить наиболее счастливо и правильно. Но он отличался от софистов даже внешне хотя бы тем, что денег за учение не брал. Он считал, что сам ничего не знает, а потому не может учить других: софисты же называли себя мудрецами.
О сущности учения Сократа (469—399), противника софистов, никогда ничего не писавшего, а ведшего со своими учениками и поклонниками лишь устные беседы, мы знаем только из вторых рук,— из сочинений Ксенофонта и Платона и из комедии Аристофана «Облака». Однако Аристофан дает искаженную комедийную пародию на Сократа. Ксенофонт в своих «Воспоминаниях о Сократе» оказался не в состоянии понять его, а Платон влагает в уста Сократа преимущественно свое собственное учение.
Можно даже сомневаться, была ли у Сократа разработанная им самим философская система. Причиной его широкой популярности, несмотря на его недемократические убеждения, была его исключительно привлекательная, благородная личность. Это была чрезвычайно колоритная фигура. Он ходил по улицам и площадям оборванный, босой, грязный, обращался
к кому-нибудь из граждан и заставлял отвечать на вопросы. Обычно он приставал к видным людям, например, к философам, поэтам, государственным деятелям. Он подходил к ним, скромно заявляя, что ничего не знает и просит объяснить тот или иной вопрос. Сначала ему отвечали снисходительно, но он так умело, так искусно ставил вопросы, что его собеседник через несколько минут оказывался в тупике и не знал, как ответить. Сократ заставлял собеседника в конце концов принимать подсказанные ему Сократом взгляды. Собеседник по требованию Сократа должен был давать определения тех или иных понятий, главным образом моральных; они оказывались неверными, их приходилось исправлять, пока не получался результат, нужный Сократу. В этой «диалектике», как называли такой способ ведения беседы древние, Сократ был исключительным мастером.
К государству Сократ относился не то чтобы враждебно, но так, как по античному изречению нужно относиться к огню — «не отходя слишком далеко, чтобы не замерзнуть, и не подходя слишком близко, чтобы не обжечься». Он считал, что живущий в государстве гражданин заключает договор с государством; он обязан выполнять все законы, в том числе и религиозные, поскольку в античности исполнение религиозных обрядов было одной из обязанностей гражданина; однако заниматься государственными делами рядовому гражданину не следует. Каждый человек должен заниматься своим делом. Кто занимается морским делом? — Кормчий. Кто занимается «лошадиным» делом? — Конюх. Значит, и государственными делами должны заниматься специалисты; если же все будут вмешиваться в эти дела, пользы не будет. Каждый должен думать о себе и о своем деле.
В связи с этим Сократ относился враждебно к демократии и часто это открыто высказывал. Именно в демократии проведен принцип, что каждый должен заниматься государственными делами. Порядок, существовавший в аристократиях, был более близок к идеалу Сократа, так как аристократ не должен был зарабатывать на жизнь, а потому уже с детства готовился к занятию государственными делами. Таким образом, по существу учение Сократа пропагандировало аристократический строй.24