5
Глава I
ПУТЕШЕСТВИЕ В ДРЕВНОСТЬ
- ПРИКОСНОВЕНИЕ К АНТИЧНОСТИ.........5
- ПУТЕШЕСТВЕННИКИ И КОЛЛЕКЦИОНЕРЫ.....13
- АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН.........17
- ЭТРУССКАЯ ХИМЕРА...19
- ВЕЛИКИЙ ИОХАНН.25
- МЕДНЫЙ ВСАДНИК.29
ПРИКОСНОВЕНИЕ К АНТИЧНОСТИ
После долгого, темного и страшного Средневековья забрезжил рассвет Нового времени. Был раздвинут горизонт горожанина, ограниченный кровлей соседнего дома, крепостной стеной, рубежами королевства. Гонимые ветрами наживы й странствий каравеллы Колумба и Магеллана бороздили далекие моря, бросая якоря у неведомых материков и островов. Под стук первых печатных станков, несмотря на костры инквизиции, рождалась новая наука — свободная от давних предубеждений, утверждающая право на независимое суждение. Из-под резца и кисти выходили творения, прославляющие не деяния Господни, не «подвиги умерщвления плоти», а жизнь во всех ее проявлениях. Это была эпоха великих дерзаний и открытий, давшая титанов мысли и искусства.
«Возрождение» в прямом смысле слова — это возвращение к преданным забвению духовным ценностям античного мира и, прежде всего, интереса к человеку и ко всему человеческому. Неприятие изобразительного искусства античности, осуждавшееся как языческое идолопоклонничество, сменился преклонением перед ним.
Интерес к античной культуре в это время питала не только любознательность. Этот интерес был выражением инстинктивной враждебности нового поколения к духовным ценностям, которые превозносила церковь. Вопреки предшествовавшим убеждениям литература и искусство древних были объявлены единственными достойными подражания образцами.
Рим XIV—XV вв. был убогим и заброшенным городом. Его громкое прозвище «Вечный» казалось роскошным древним одеянием на плечах нищего. Но и в этом разоренном и обезлюдевшем городе сохранялись следы былого величия, памятники древнего искусства, пережившие эпоху запустения. Это, прежде всего, Пантеон, превращенный в 609 г. в
6
храм Марии и Мучеников, Колизей, театр Марцелла, термы Каракаллы, Диоклетиана, Константина, ряд триумфальных арок. Начиная с XI в. эти памятники терялись среди массы средневековых замков и мастерских для пережога мраморных статуй на известь. Особенно много таких мастерских было между Капитолием и Тибром. Остатки одной из них раскопал на Форуме в XIX в. археолог Родольфо Ланчиани, а на Палатине он же наткнулся на яму, заполненную статуями.
Из множества конных статуй, украшавших императорский Рим, уцелела только одна. В ней ошибочно видели изображение Константина, эдикт которого превратил христианство преобладающей религией империи. На самом деле это была статуя языческого «философа на троне» Марка Аврелия. Ошибка и явилась причиной сохранения этого памятника. Именно он, попав на глаза флорентийскому скульптору Донателло (1386—1460), способствовал появлению первого конного памятника эпохи Возрождения — кондотьера «Гаттамелата» («Пестрой Кошки»), представленного на коне в той же спокойной и величественной позе.
На Квиринале можно было любоваться огромными мраморными фигурами Диоскуров с конями. Вследствие этого Квиринальский холм в Средневековье был известен как «Лошадиная гора». На Капитолийской площади, служившей городским рынком, высились надгробные статуи супруги полководца Германика и одного из его сыновей. Они были перенесены сюда из мавзолея Августа. Остатками античности изобиловали и другие города Италии. Раньше ими пренебрегали, теперь же они становились предметом гордости и восхищения.
Фасады уцелевших языческих храмов, пролеты триумфальных арок в те годы были покрыты латинскими надписями. Частично они были вделаны в стены средневековых построек как строительный материал. Появился интерес и к этим свидетелям античной цивилизации. Однако научное понимание даже простых эпиграфических текстов отсутствовало. В XIII в. один болонский профессор установил в бронзовой таблице с надписью из Латеранского собора в Риме фрагмент древнейшего римского законодательного памятника — Законов XII таблиц. В действительности же на этой бронзовой таблице был записан закон императора Флавия Веспасиана, жившего спустя пятьсот лет после составления Законов XII таблиц. Не менее курьезной была ошибка одного из образованнейших людей того времени поэта Франческо Петрарки (1304—1374). Он обратил внимание на погребальную надпись, в которой упоминался L. Livius Galis. Петрарка не понял, что латинская буква «L» означала сокращение слова libertinus (вольноотпущенник), и был уверен, что отыскал эпитафию знаменитого историка Тита Ливия, который никогда не был вольноотпущенником и не обладал прозвищем «Галис».
7
Кола ди Риенцо. Портрет
В это же время римские памятники с увлечением изучал нотариус и друг Петрарки Кола ди Риенцо (1310—1354). Былое величие Рима заставило его возненавидеть современных ему правителей, ввергших прекрасный город в ничтожество и бесславие. Обличая в своих речах баронов, Кола ди Риенцо ссылался на надписи, которые ему удалось прочесть, где говорилось о могуществе римского народа и об императорах как его представителях.
Некоторые собиратели надписей не ограничивались пределами Италии и становились настоящими следопытами истории. К ним принадлежал и купец из Анконы Чириак, предпочитавший называть себя на греческий лад Кириаком. Систематического образования Кириак Анконский не получил. О веках расцвета науки и искусства он знал из рассказов гуманистов, которые указали ему на надписи, покрывавшие кое-где стены старинных домов в его родном городе. Заинтересовавшись надписями, Кириак стал совершенствовать свои знания латинского языка, а затем занялся изучением греческого. Его влекло к тем местам, где родились Музы. Чтобы посетить Грецию, Кириак поступил на службу к купцам, которые вели заморскую торговлю.
В ноябре 1435 г. Кириак оставил родной город и по дороге, огибающей Адриатическое море, отправился на землю древних греков. Он посетил городишко Патрас при впадении в море речки Главка. Руины
8
некогда величественных строений да несколько измененное название самого местечка — вот и все, что осталось от некогда процветавшего греческого портового города Патры.
Двинувшись в глубь страны, Кириак оказался на берегу небольшой бухты Коринфского залива. Поднявшись отсюда в горы, он увидел впечатляющие руины. Это были остатки знаменитого Дельфийского храма Аполлона, к оракулу которого обращались не только греки, но и римляне, скифы, восточные цари. Путешественнику бросилась в глаза стена, поддерживавшая склон холма. Подойдя ближе, Кириак увидел, что многие из камней, составлявших стену, покрыты надписями. Некоторые из них путешественник тщательно скопировал.
7 апреля 1436 г. Кириак прибыл в деревню, находившуюся на месте знаменитых Афин. Он обратил внимание, что окрестности завалены множеством обломков мраморных колонн и статуй, к которым местные жители не проявляли ни малейшего интереса. Вдали виднелся холм со строениями из мрамора, отчетливо выделявшимися на фоне неба. Туда и поспешил Кириак, догадавшись, что перед ним знаменитый Акрополь.
У западного входа в Акрополь Кириак увидел мраморную четырехугольную постройку с двумя рядами стройных колонн. Это были знаменитые Пропилеи, воздвигнутые во времена Перикла архитектором Мнесиклом. С правой стороны к Пропилеям примыкал тогда еще не разрушенный храм Бескрылой Победы. Именно отсюда бросился вниз Эгей, увидев в море корабль с черными парусами.
Через Пропилеи итальянский путешественник прошел к величественному, прекрасно сохранившемуся зданию, в котором он сразу же узнал храм Афины Девы времени Перикла. Несмотря на то что храм давно стал христианской церковью и мраморные колонны его были испещрены благочестивыми надписями паломников, все здесь дышало языческой древностью. Фигуры на обоих фронтонах изображали языческих богов. Кириак сделал зарисовки храма и его отдельных частей, не подозревая, какую неоценимую услугу оказывает он будущим поколениям исследователей Парфенона.
К востоку от Акрополя Кириак увидел монументальную арку, воздвигнутую в честь прибытия в «город Тесея» знаменитого поклонника греческой культуры римского императора Адриана. В своем дневнике Кириак назвал этот и ныне впечатляющий памятник «благороднейшей мраморной аркой». Врата Адриана отделяли древний город, основание которого приписывается Тесею, от так называемых Новых Афин, практически созданных Адрианом. От Афин Адриана сохранился, в частности, крупнейший на территории всей Греции храм с огромными коринфскими колоннами — знаменитый храм Зевса Олимпийского. Кириак насчитал в нем 21 колонну. Внимание путешественника при
9
влекла также восьмиугольная мраморная башня с надписями на гранях в верхней части. Он списал их и легко распознал названия ветров, которых греки почитали как богов. Эту «башню» Кириак назвал храмом Эола.
В Афинах сохранилось также немало других древних зданий, превращенных в церкви или склады. Кириак счел своим долгом зарисовать их, чтобы показать у себя на родине ценителям старины. Он посетил также афинский порт Пирей, обнесенный со стороны моря и суши стеной. От этой стены, описанной Фукидидом, по словам путешественника, сохранились отдельные участки и две круглые башни. Из памятников скульптуры Кириаку бросилась в глаза огромная статуя льва. За шестнадцать дней своего пребывания в Афинах он увидел многое из того, что впоследствии было разрушено или исчезло без следа. На Пелопоннесе, где Кириак побывал в 1437 г., его особенно привлекли руины Аргоса. Особо впечатлили путешественника стены крепости на возвышавшемся над городом холме.
К 1443—1447 гг. относится путешествие Кириака по островам Архипелага, в столицу Византийской империи Константинополь, Сирию, Египет. Обойдя в 1444 г. эгейское побережье Анатолии, он на юге его осмотрел впечатляющие своим величием руины храма Аполлона в Дидимах и впервые их зарисовал.
О своих впечатлениях и находках Кириак сообщал друзьям в письмах. Из этих писем вырос трехтомный труд — «Комментарии к древним памятникам». Наряду с описаниями памятников здесь были помещены их зарисовки, а также копии надписей. Гибель труда Кириака во время пожара библиотеки Сфорца в Пезаро стала огромной потерей для науки. Гуманисты с большим интересом отнеслись к археологическим путешествиям Кириака. Он получил бесчисленное количество поздравлений в стихах и прозе. Когда Кириак совершал поездку по Италии с целью описания сохранившихся там античных памятников, его встречали в городах как самого почетного гостя. Короли и высшие сановники устраивали в его честь приемы. Ему старались показать все, что представляло для него интерес и возбуждало любопытство.
Кириаку не хватало образованности и, как следствие, критического отношения к рассказам местных жителей. Некоторые его свидетельства позднейшие издатели справедливо называют «старушечьими баснями». Но это не умаляет заслуг Кириака как первого археолога-практика, давшего описание многих впоследствии исчезнувших памятников греческого искусства. Велико было также значение труда Кириака как образца для последующих работ подобного рода.
Длительное общение с греческими памятниками не могло не повлиять на мировоззрение путешественника. Однажды, когда Кириак копировал латинскую надпись, к нему подошел священник и поинте-
10
ресовался, чем он занят. «Моим обычным делом, — ответил Кириак. — Извлечение мертвых из преисподней — мое призвание. Я обучился ему у Аполлона в Дельфах». Для Кириака, как это явствует из его писем, Христос равнозначен Юпитеру, а своим гением он считал Меркурия. И на самом деле, кто как ни бог торговли, привел его на заре новой эпохи в Грецию и подвиг на путь спасения остатков древней цивилизации.
В то же время, когда Колумб открывал Америку, художники, искатели приключений, князья и представители высшего духовенства открывали Древний Рим, который на протяжении многих столетий грабили и разрушали все, кому не лень. Друг Кириака, гуманист Поджо Браччолини, был таким же энтузиастом археологии. Он описал много древних памятников Рима и превратил свою виллу в археологический музей. Где бы ни находился Браччолини, он копировал древние надписи. Эти надписи, дополненные сборником неизвестного монаха IX в., составили довольно внушительное собрание эпиграфических текстов.
В этом же направлении действовал другой итальянский гуманист — Помпоний Лет (1427—1497). Собрав множество надписей, древних монет, фрагментов статуй, он превратил свой дом на Квиринале в настоящий музей. Вместе со своими друзьями и учениками он создал ученое общество, которое назвал «Римская академия». Члены этой «Академии» собирались в потаенных местах, чаще всего в катакомбах, и устраивали там пиршества. При этом каждому из гостей присваивалось тайное имя. Сам же Помпоний Лет избрал для себя титул «Понтифик Величайший». Время от времени он устраивал археологические путешествия по городу, показывая землякам и чужеземцам расположение императорских форумов, дворцов, храмов, терм, одновременно разъясняя по произведениям древних авторов происхождение и историю архитектурных комплексов.
В 1468 г. двадцать членов «Римской академии» были арестованы и в оковах заточены в замок Святого Ангела. На состоявшемся процессе Помпоний Лет выступил в качестве защитника и добился освобождения друзей. «Римская академия» была восстановлена, и Помпоний возобновил свои занятия. При чтении с учениками «Скорбных элегий» Овидия у него возникло сомнение в правильности описания поэтом климата мест, куда был сослан великий римский поэт. И вот Помпоний совершил поездку через Белоруссию (Левкоскифию) к Черному морю. Климат этих мест показался ему не столь суровым, каким описал Овидий, жаловавшийся на тяготы своей ссылки.
Увлечение античностью в те годы охватило также князей, в том числе так и духовных — пап и кардиналов. Папа Сикст V приказал в 1471 г. перенести из Латерана бронзовые произведения искусства в Капитолий, положив тем самым начало знаменитому Капитолийскому собра-
11
Помпоний Лет. Портрет
нию древностей. В 1506 г. папа Юлий II, считавший себя потомком Юлия Цезаря и Энея, построил в Ватиканском дворце двор для хранения статуй под названием Бельведер.
В 1506 г. неподалеку от громады Колизея была извлечена из земли колоссальная скульптурная группа, представлявшая мужчину могучего телосложения и двух мальчиков (по-видимому, его сыновей), подвергшихся нападению чудовища. Отправленные папой Юлием II к месту находки архитектор Джулиано да Сангано и скульптор Микеланджело, признали в этом замечательном памятнике группу Лаокоона, известную Плинию Старшему как выдающееся произведение искусства. Весть об этой находке облетела Европу, и французский король, незадолго до того разбивший итальянцев в битве при Мариньяно, потребовал себе этот памятник в качестве репарации. Папа отдал тайное распоряжение об изготовлении копии, однако она так и не потребовалась: изменились обстоятельства. Впрочем, много лет спустя, в 1797 г. Наполеон добился передачи Франции оригинала, который оставался там вплоть до битвы при Ватерлоо.
В Бельведере нашли убежище и другие извлеченные из римских развалин скульптурные группы (например, «Нил и Тибр»), а также отдель-
12
Папа Юлий II
ные статуи, в том числе «Аполлон» и «Венера». Папы Иннокентий VIII и Лев X принимали меры по охране памятников искусства. Каждый, кто проводил раскопки в папских владениях, был обязан предъявить находки и восстановить памятник в его первоначальном виде. 20 августа 1515 г. «управителем древностей» был назначен знаменитый художник Рафаэль, принявший меры по сохранению древних надписей. В этом ему помогали Якопо Мазокио и Фабио Кальво, создавшие археологическую карту Рима, опубликованную после смерти Рафаэля в 1523 г. Папа Павел III (1534—1550) учредил особый Комиссариат древностей и приказал провести раскопки в термах Каракаллы. Так были найдены знаменитые скульптуры — «Фарнезский бык» и «Отдыхающий 1еракл».
Распространению знаний об античной культуре решающим образом способствовало изобретение книгопечатания. Первые печатные книги появились в Италии в 1464 г. В 1480 г. действовало уже 40 типографий, а в 1500 г. в одном только Риме — 37. Особое значение имеет издательская деятельность Альда Мануция, начало которой относится к 1489 г., которую продолжили сын и внук издателя. Сам Альд был филологом, объединившим вокруг себя группу ученых, знатоков античных текстов. В области греческой литературы советником Ману-
13
ция был критянин Маркос Мусурос. Среди «альдин» — 28 томов греческих авторов. К 1500 г. было издано почти все наследие римских авторов.
Во второй половине XVI в. началась эпоха Контрреформации, и все силы Ватикана были направлены на восстановление пошатнувшегося авторитета католической церкви. Реакция обрушилась и на античное искусство, которое было объявлено нечестивым. Статуи древних богов и героев вновь стали считать изображениями бесов и ведьм. Папа Павел IV (1555—1559) приказал заколотить двери Бельведерского двора статуй, чтобы избавить благочестивых католиков от опасностей соблазна.
Впрочем, и в это мрачное время не переводились ценители античного искусства, среди которых было также немало кардиналов. Андреа Палладио (1508—1580) в своих «Четырех книгах об архитектуре» описал и проанализировал сохранившиеся памятники Древнего Рима и Аппиевой дороги, составив их планы, основанные частично на более ранних зарисовках предшественников. Труд Палладио положил начало научной оценки древнегреческой и древнеримской архитектуры, интерес к нему не ослабевал вплоть до XIX в., когда многие выводы Палладио были оспорены археологами2.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ И КОЛЛЕКЦИОНЕРЫ
Увлечение античностью в XVI—XVII вв. распространилось и на другие европейские страны. Французы познакомились с памятниками античной культуры во время Итальянских войн первой половины XVI в. Парижский двор стал скупать произведения античного искусства. По инициативе королевской власти во Франции создаются научные учреждения. Они были призваны развивать науки и искусства в интересах абсолютизма, но объективно способствовали прогрессу научных знаний, в том числе и собиранию источников. В 1635 г. кардинал Арман Жан дю Плесси Ришелье основал Французскую академию, а в 1663 г. — еще одно учреждение, сыгравшее значительную роль в изучении античной истории и искусства, — «Академию надписей и медалей». В XVIII в. последняя была переименована в «Академию надписей и изящных искусств». Стали появляться и провинциальные академии.
Важным научным центром изучения античного искусства явилась Академия Бордо, основанная в 1712 г. Коллекционирование античных памятников — надписей на камнях, статуй, монет — становится во Франции не только модой, но и знамением времени. Характерна в этом отношении деятельность провансальца Клода де Фабри Пеиреска (1580— 1637). Юрист, политический деятель, богач, он в равной степени интересовался всеми науками и искусствами, переписывался с сотнями
14
людей, живших в Греции, на Кипре, в Африке, Турции и даже в Эфиопии. Узнавая о чем-либо неординарном, он посылал на Восток своих агентов, которые привозили ему экзотических животных (среди них оказалась неизвестная во Франции ангорская кошка), обломки мраморов с надписями и рельефами. Так в руках этого оригинала оказалась мраморная плита, содержавшая хронологию греческой истории, начиная с мифических времен (впоследствии она попала к английскому лорду Арунделу). Ныне эта плита известна как «Паросский мрамор». Пеиреск не оставил каких-либо трудов, но его переписка в десяти томах — ценный документ эпохи.
Дипломатическая деятельность открывала возможности и для ознакомления с памятниками античного и восточного искусства. Маркиз де Нуантель в 1670—1679 гг. был посланником Людовика XIII в Константинополе. В 1674 г. он в сопровождении художника-голландца прибыл в Афины, где был встречен с помпой. Ему разрешили посетить Акрополь, ставший турецкой крепостью. Великолепие храмов (при турках они были казармами или складами) поразило маркиза. В одном из писем де Нуантель называет их памятниками, не имеющими себе равных по красоте и великолепию во всем мире. Выполненные по его указанию рисунки скульптурного декора Парфенона позволяют нам судить об этих ныне исчезнувших сокровищах: ведь вскоре после этого Парфенон подвергся чудовищным разрушениям.
В это же время в Лионе увидела свет небольшая книжка под названием «Сообщение о современном состоянии города Афин». Ее автором был Якоб Спон, молодой врач из Лиона, интересовавшийся древними надписями и во время своего путешествия по Италии списавший их не менее двух тысяч. В 1675 г. он отправился на галере венецианского посланника в Константинополь. Оттуда он двинулся в Малую Азию и на Балканы, чтобы в течение четырех месяцев списывать там надписи. Переправившись на Балканы, он посетил Дельфы, Ливадию, Фивы. Его спутником стал англичанин Георг Уиллер, с которым он уже ранее путешествовал по Франции и Италии. О нем он писал: «Человек высокого духа и хороших манер».
Живя в течение полутора месяцев в Афинах, Спон и Уиллер встретили там Жана Гиро, тоже лионца. С 1658 г. Гиро был афинским консулом в Афинах и жил там с женой, гречанкой из знаменитого рода Палеологов. Гиро оказался для путешественников настоящей находкой. Он показал им остатки старины, в том числе множество надписей, которые они списали. В Афинах Спон обратил внимание на Башню ветров, которую молва считала могилой Сократа. Он правильно определил ее как «водяные часы». Вернувшись на родину, Спон опубликовал под своим и Уиллера именами два небольших томика с описанием своего путешествия. В предисловии к одной из этих книг он впервые упот-
15
ребил слово «археология» в смысле наука о древности 3. По его мнению, задача археологии — не только собирание монет и надписей, но и изучение всего того, что относится к обычаям древних народов, их религии, политики, искусства и науки, ибо, как он выразился, археологические памятники — «это книги из мрамора, написанные молотом и резцом».
В свою очередь и Уиллер, человек, обладавший тонким художественным вкусом, в 1689 г. обнародовал отчет под названием «Путешествие по Далмации, Греции и Леванту» на французском языке (перевод с английского) многое в этих книгах совпало, но Уиллер, в отличие от Спона, более красочно описал природу и географию этих стран.
Дворянин и бенедиктинский монах Бернар де Монфокон (1655— 1741) опубликовал множество трудов по античному быту и истории. Самым крупными из них были десять томов «Античности, объясненной и представленной в изображениях». Ее первое издание разошлось за два месяца — свидетельство возросшего интереса к античной культуре.
Вершиной французской археологии XVIII в. была деятельность графа де Кейлюса (1692—1765). Офицер французской армии, он вышел в отставку, чтобы совершить путешествие по Италии. Для того чтобы побывать в Греции и Леванте, он переходит на дипломатическую службу, оказывается в Константинополе и оттуда отправляется в Троаду и Эфес. В 1717 г. он совершает специальную поездку по Греции. Античные памятники он изучает и в Европе, знакомясь с коллекциями в Англии и Голландии. Будучи человеком разносторонних дарований, Кейлюс стал известен как автор «озорных рассказов», художественный критик, гравер, — и все это нашло применение в его научной деятельности. Из-под его пера выходят многочисленные статьи об энкаустической живописи, о греческих и латинских надписях. Все эти работы вошли в его монументальный труд «Собрание египетских, этрусских, греческих и римских древностей». В нем впервые сделана попытка классифицировать вещи по материалу и формам. Над гравюрами к книге работал, кроме него, его друг — знаменитый художник Антуан Ватто (1684—1721), более известный как создатель картины «Паломничество на остров Киферу», в которой трепетно воссоздан мир греческой природы и пробуждаемые ею у людей меланхолические чувства.
Не меньше, чем французы, в коллекционировании и изучении памятников античного искусства в том же веке сделали англичане. В 1733 г. в Лондоне основывается «Общество дилетантов». Членами его были родовитые лендлорды, жившие на сдачу в аренду своих земель и проедавшие ренту в Лондоне или отдаленных путешествиях. Покупаемые во время странствий антики служили для украшения знаменитых английских парков и придания их владельцам аристократического пре-
16
стижа. Но вместе с тем путешествия «дилетантов» способствовали накоплению знаний об античном мире.
Стипендиаты общества Джеймс Стюарт и Николас Реветт (1720— 1804) пробыли в Греции два года (1751—1753) и начали проводить раскопки в Афинах. Материалы этих первых в истории Греции археологических исследований опубликованы в серии «Древности Афин», издание которой растянулось на полстолетия. Другой английский путешественник Р. Чендлер отправился в Турцию, западное побережье которой было занято греческими колониями. В результате появились «Древности Ионии» (1769) с прекрасными гравюрами знаменитых храмов Приены и острова Самоса.
Удивительную активность проявили британские коллекционеры в Италии. В Неаполе великолепную коллекцию художественно оформленных греческих ваз, в то время считавшимися этрусскими, собрал британский дипломат У. Гамильтон. В 1772 г. она была приобретена парламентом для недавно созданного Британского музея. Не меньшие результаты имела деятельность в Риме Ч. Тоунли (1765—1772). Приобретенные им античные мраморы в 1805 г. украсили Британский музей.
Интерес к памятникам древнего искусства был проявлен и в далекой России. 13 февраля 1718 г. Петр I издал указ, предписывающий собирать и доставлять в специально созданную Кунсткамеру все старинные вещи, найденные в земле или в воде, а также надписи «на каменьях, железе или меди». Трудно было ожидать, что среди поступлений с территории России в то время будут ценные памятники античного искусства. Побережье Черного моря тогда еще принадлежало Турции.
Среди вещей, поступивших в Кунсткамеру в 1719 г., имелась лишь одна античная лампа. Любопытно, что Петр I послал своего библиотекаря Шумахера в Париж, чтобы ознакомить с культурными ценностями России французских знатоков древности. Шумахер встретился с Бернаром де Монфоконом, и в десятом, дополнительном томе второго издания «Древности, объясненные и представленные в рисунках» были опубликованы первые изображения предметов русских археологических коллекций, «девять идолов из земель калмыков».
В 1718 г. в Риме по поручению Петра была приобретена мраморная статуя Венеры, незадолго до того найденная при рытье фундамента одного из зданий. Поверенный Юрий Кологривов, решив, что богине не подобает предстать перед царскими очами без рук и с выщербленной головой, отдал статую скульптору на починку. Об этом каким-то образом стало известно римскому губернатору. Покупка была аннулирована лишь после дипломатического демарша, предпринятого русским императором, Венеру разрешили вывезти в Россию. Доставленная в Петербург на специальном возке с рессорами, впоследствии она украсила Таврический дворец, откуда эпитет Таврическая. Будучи по-
17
терян для западно-европейского искусствознания, этот памятник оказался в поле зрения российских ученых. Первое исследование о нем принадлежит академику Готлибу Байеру.
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН
В середине XVIII в. Италию посетил французский ученый аббат Жан Жак Бартелеми (1716—1795). Активный член Академии надписей и свободных искусств4, блюститель королевского кабинета медалей, Бартелеми обладал к тому же воображением. Отправленный в Италию для коллекционирования монет, он на протяжении нескольких лет образно описывал свои впечатления в письмах к другу, известному антиквару графу Кейлюсу. При этом он обращал внимание не на современное состояние городов, а на их древний блеск и древние памятники. Он переносился в эпоху республики и в век империи, пытаясь представить по руинам былое великолепие Лугудуна, Массилии, Кортоны, Рима, Капуи.
Письма Бартелеми — драгоценный источник по истории классической археологии. Без излишней аффектации и восторгов Бартелеми характеризует состояние памятников. В этих характеристиках чувствуются наблюдательность и острый взгляд знатока. С тонкой иронией он высмеивает тупость сеньоров, сделавших владение антиками синекурой и опасавшихся, что посетители могут нанести им вред своим созерцанием. Не менее претит Бартелеми невежество чванливых и ограниченных ученых, вообразивших себя жрецами науки.
Прекрасное знание греческого и латинского языков позволило Бартелеми указать на ряд погрешностей в толкованиях надписей его предшественниками. Каждый античный памятник, который встречался Бартелеми на всем пути от Лиона до Неаполя, где им были посещены раскопки Помпей и Геркуланума, вызывают у него не просто восхищение, но стремление выяснить время, обстоятельства его постройки и назначение. С горечью и негодованием путешественник наблюдал уничтожение памятников Рима: «Трудно себе представить, сколько надписей ежедневно истреблялось в Лионе! — записывает путешественник. — Триумфальная арка Оранжа разрушается ежедневно мало-пома-лу, и этому трудно помешать».
С пристальным вниманием отнесся Бартелеми тсо всему, что было извлечено из лавы Геркуланума. На окаменевшем хлебе он прочел латинское слово «серый горох» и высказал предположение, что оно указывает сорт муки, из которой выпекался хлеб. С не меньшим знанием античных реалий им описаны фрески, найденные в древних раскопанных домах.
Вскоре после возвращения в Париж (1757) Бартелеми взялся за труд о Древней Греции, рассчитанный на широкого читателя. В то время
18
главным путем познания Греции европейцами были путешествия, поэтому формой своего романа он избрал воспоминания древнего путешественника. Им стал вымышленный персонаж, родственник упомянутого Геродотом скифского мудреца Анахарсиса (скорее всего, легендарного лица) — младший Анахарсис.
На безупречном французском языке этот любознательный юноша поведал о том, как из Таврии (древнего Крыма) он поплыл по Понту Евксинскому (Черному морю) в Грецию. Посещая по пути расположенные по его берегам греческие колонии, он затем побывал на островах Эгейского моря и прибыл в Афины, где познакомился с Платоном, Аристотелем, Ксенофонтом и другими выдающимися людьми. От них и благодаря полученным от них письмам он узнал о событиях, свидетелем которых не мог быть. После битвы при Херонее (338 г. до н.э.) Анахарсис решил возвратиться в родные скифские земли. Македонское владычество, установленное царем Филиппом, внушало ему отвращение.
В 1787 г. роман был завершен, а в следующем году появились роскошно изданные тома. Французский читатель получил популярную энциклопедию жизни древнегреческого народа, имевшую в качестве приложения таблицы с памятниками Геркуланума. Последующие события во Франции оказались малоблагоприятными для жизни автора. В годы Французской революции герои римской республики Брут и Кассий были более популярны, чем греки эпохи упадка, ставшие героями романа. Труд Бартелеми не встретил одобрения и признания в правительственных сферах. В годы якобинской диктатуры создатель «Младшего Анахарсиса» был взят под стражу. Обвинениями послужили не какие-либо действия автора против республики, а якобы аристократические симпатии героя его романа — юного скифа — ведь его другом был Платон. Впрочем, обвинитель не смог выдвинуть веских доказательств в пользу своих обвинений. Комитет общественного спасения освободил престарелого академика.
Сочинение Ж. Бартелеми создало в высшей степени привлекательный романтический образ Греции, как можно думать, исходящий из представления века Просвещения о прекрасном и разумном. Конечно же, аббат пользовался греческими и латинскими авторами на языке оригинала, но ему, как и Винкельману, не привелось побывать в Греции, и он создал воображаемую, несуществующую страну. Некоторые его соотечественники это понимали. По словам его младшего современника Анри Стендаля: «Франция — это страна, менее всего знакомая с Грецией. И в этом виноват Бартелеми».
За пределами Франции труд Ж. Бартелеми пользовался невероятной популярностью. Его перевели едва ли не на все европейские языки, в том числе и на новогреческий. В России перевод отрывков «Младшего Анахарсиса» появился в 1798 г., сразу же после французского изда
19
ния. Наряду с русским в России вышли украинские и польские переводы. Последнее издание труда Бартелеми было опубликовано в журнале «Гимназия» в Ревеле (Таллине) в 1890—1891 гг. под редакцией Г. Янчевецкого, отца известного писателя В. Яна. По словам моего покойного друга М.В. Янчевецкого, его отец увлекался чтением «Путешествия молодого Анахарсиса...» в раннем детстве.
ЭТРУССКАЯ ХИМЕРА
В 1533 г. в Италии во время строительных работ была случайно найдена удивительная бронзовая фигура животного, соединившего части змея, льва и барана. Люди, знакомые с греческой мифологией, сразу же нарекли ее химерой. Химерой в переносном смысле этого слова можно назвать всё то, что в XVIII в. делалось в области изучения истории одного из народов древней Италии — этрусков.5
На склоне высокого холма, откуда открывается вид на живописную долину Валь ди Кьяно и зеркальную гладь Тразименского озера, расположен итальянский городок Кортона, славящийся своей глубокой древностью, Кортона — этим гордились ее жители — была старше Рима. Автор V в. до н.э. Гелланик Лесбосский считал, что Кортона основана древнейшими обитателями Греции и островов Эгейского моря — пеласгами — на их пути в Тирреннию. Впоследствии, по утверждению того же Гелланика, пеласги, поселившиеся в Италии, стали называться тирренами. Отцу истории Геродоту Кортона известна как тирренский город.
Жителей Кортоны и ее посетителей поражали массивные городские стены. В окрестностях Кортоны имелось также много курганных погребений. Там же находилась ныне исчезнувшая гробница, сложенная из массивных, тщательно отесанных камней. Все были уверены, что это могила известного мудреца и математика Пифагора. На самом деле этот мудрец некоторое время жил на юге Италии, в городе Кротоне. Сходство в звучании названий городов и породило легенду о том, что Пифагор был обитателем Этрурии. Особый интерес к изучению этрусских древностей в Кортоне был возбужден выходом в 1723 г. монументального труда, написанного за сто лет до того одним из иностранцев — шотландцем — Томасом Демпстером.
В «Двух веронцах» один из персонажей великого современника Демпстера — Вильяма Шекспира — рассказывает о том, как отцы
Шлют сыновей за прибылью и славой,
Тот — на войну, чтоб испытать фортуну,
Тот — в море, чтобы земли открывать,
Тот — в университет, во храм науки.
20
Отец Томаса барон Мурецкий послал своего отрока, бывшего двадцать четвертым ребенком в семье из двадцати девяти детей, в университет. Университет этот, находившийся в маленьком городке Кембридже, являлся не только старейшим в Англии, но и лучшим. После его окончания Томас пробовал свои силы в разных областях наук и литературы. Он писал стихотворения, панегирики, трагедии на темы античной и современной истории. Среди его трудов — «Суждения обо всех временах и народах», «Десять книг римских древностей», «История Шотландии в девятнадцати книгах» и даже «Естественная история животных».
«Неистовый шотландец», так стали его называть, был человеком по своей натуре неуживчивым, к тому же готовым ответить на оскорбление и даже на косой взгляд ударом шпаги. Но и недруги признавали его высокие достоинства лектора и ученого. Томас Демпстер обладал не только феноменальной памятью, но и той живостью ума, которая делает лектора кумиром слушателей. Меняя город за городом, Демпстер перебрался в Италию, где никто не мог соперничать с ним в знании текстов древних авторов. Не имея вследствие скитальческой жизни собственной библиотеки, он хранил эти тексты в памяти.
В 1616 г. Демпстер начал работать над историей древней Этрурии. Им овладело неистовство, с которым можно сравнить лишь чувство страстно влюбленного. Он расставался с гусиным пером только в короткие часы ночного отдыха, но даже во сне не мог забыть о своих этрусках, и слуга часто слышал, как с уст синьора слетали странно звучавшие имена: Вертумн, Фельсина, Тархон...
У каждого, кто ныне даст себе труд прочитать сочинение Демпстера, возникает представление, что этруски едва не самый культурный народ древности. Демпстер пространно доказывает, что они ввели в дикой Италии законы, были первыми философами, геометрами, гадателями, жрецами, строителями храмов и городов, изобретателями военных машин, врачами, художниками, скульпторами, агрономами. У Демпстера, видимо, даже не возникал вопрос, что же в области техники и культуры осталось на долю греков и римлян? Более того, история этрусков у Демпстера выходит за те временные рамки, в которых протекала жизнь этого загадочного народа. Он включает в свою книгу сведения, относящиеся к Тоскане в XIII—XV вв. Данте и Боккаччо для него такие же знаменитые люди Этрурии, как этрусский царь Порсена, некогда властвовавший Римом.
В 1617 г. Демпстер послал папе Павлу V сокращенное изложение своего труда. В июне этого же года он отправился в Шотландию, но в ноябре снова возвратился в Пизу к своему ждущему завершения труду. В 1619 г. Демпстер решил покинуть Пизу и переехать в Болонью, на кафедру словесности. В 1625 г. профессор свалился в лихорадке. 15 сентября ученого не стало. Похоронили его в соборе Святого Доминика.
21
Химера
Неисповедимы судьбы всего того, что выходит из-под пера, резца или кисти. Мог ли предполагать Демпстер, что не десятки изданных им книг, а всего лишь одна незавершенная рукопись донесет его имя потомкам. В 1720 г. соотечественник Демпстера Кук издаст ее во Флоренции в двух томах с приложением таблиц, воспроизводящих надписи, статуи, вазы, погребальные памятники, монеты древних этрусков. На много лет труд Демпстера станет энциклопедией этрускологии, к которой будет обращаться каждый интересующийся историей или искусством этого древнего народа.
Знатные кортонцы — братья Марчелло, Рудольфино и Филиппо Венути, будучи почитателями таланта Т. Демпстера, все же полагали, что один, даже самый способный человек не в состоянии постигнуть богатого этрусского наследия. Демпстер был гениальным одиночкой, его эстафету должен подхватить коллектив единомышленников, каким и являлась вновь учрежденная Кортонская академия6. Во главе этого сообщества, организованного по древнему, описанному Демпстером образцу, должен был стоять ежегодно избираемый правитель, носивший этрусский титул «лукумон». Лукумонами чаще всего избирались кортонцы. Исключение было сделано для английского аристократа Дж. Фитцджеймса не за его научные заслуги: он был соотечественником самого Т. Демпстера.
Каждый академик после избрания получал диплом, удостоверявший его принятие единодушным голосованием членов академии, а также эрудицию и готовность содействовать процветанию общества. Как правило, членами академии в Кортоне были аристократы или представители высшего духовенства. Иоханну Винкельману, сыну сапожни-
22
ка, несмотря на всемирную известность, стоило огромных трудов получить диплом «Этрусской академии древностей и надписей».
Был разработан церемониал ее академических праздников-пиршеств. Первый из них «Колокола Вертумна» был установлен в честь основателей академии. В 1732 г. был отпразднован День Артемиды, в ходе которого академики тянули из этрусской урны жребий с темой доклада или произведения, которое следовало огласить. Во время торжества в честь афинского героя Тесея собравшихся кормили яствами, приготовленными в античной керамике по античным рецептам. Оркестр играл пасторали, а семь академиков (возрастом помоложе) и семь благородных дам (по числу афинских девушек и юношей, предназначенных на съедение Минотавру) исполняли танец в форме лабиринта.
По мере того как академия расширяла свою деятельность, появлялись ее дочерние организации. Одной из них было основанное в 1732 г. Погребальное общество, объединявшее вдохновителей и участников раскопок этрусских гробниц. Они проводили свои заседания ночью, видимо, потому, что в светлое время были заняты разграблением гробниц.
С 1744 г. Этрусская академия также стала проводить ночные заседания, известные как «ночи Кортоны». В колеблющемся свете свечей и лампад демонстрировались вновь найденные памятники, велись дискуссии. Опубликовано 9 томов материалов этих ночных бдений. Отсутствие серьезной научной основы, произвольные заключения, которыми изобиловали работы синьоров академиков, привели к появлению особого термина — «этрускерия» (в смысле «этрускомания»).
Этрусская академия не ограничивалась изучением этрусских древностей. Одиннадцатая глава пересмотренного в 1754 г. статута гласила: «Главной обязанностью членов академии является содействие развитию науки и особенно знанию об античности». Это означало, что наряду с памятниками этрусской и неэтрусской старины на заседаниях академии могли демонстрироваться минералы.
Музей Этрусской академии отразил всю пестроту интересов ее участников. В нем наряду с этрусскими бронзовыми зеркалами, этрусскими урнами, украшенными рельефами, хранились извлеченные из земли во время пахоты бронзовые топоры II тысячелетия до н.э., сосуды римской эпохи с латинскими граффити, надписи из римских колумбариев, греческие геммы.
С началом раскопок Геркуланума в центре интересов академиков находились памятники этого города. Этому способствовало то обстоятельство, что маркиз Марчелло Венути, основатель академии и один из ее лукумонов, в 30—40—е гг. большую часть времени проводил в Неаполе при дворе Карла III, короля Обеих Сицилий. Не раз посещал Венути владения австрийского генерала Эльфеба, где рылись колодцы
23
для извлечения мраморных статуй. Присмотревшись к находкам и обратив внимание на латинскую надпись, упоминавшую театр, Венути определил, что под владениями Эльфеба находится театр Геркуланума. Этим открытием, о котором от Венути узнал король, собственно говоря, и датируется начало раскопок Геркуланума (1738), ведение которых было поручено гранду Рокко ди Алькубьере.
В 1748 г. Марчелло Венути опубликовал специальную книгу о раскопках Геркуланума. В первой ее части излагалась история основания города по античным источникам, во второй — рассказывалось об обнаружении его руин во владениях Эльфеба, в третьей — о памятниках, открытых между 1738 г. и июнем 1740 г., в четвертой — о раскопках до 1747 г. Книга эта была преподнесена Этрусской академии с надписью: «От сиятельного автора. 1749». Во время своих кратких пребываний в Кортоне Венути сообщал академикам о новых открытиях в Геркулануме. С энтузиазмом восприняли академики весть об открытии в Геркулануме фресок с изображением Хирона с Ахиллом, Геракла и Телефа. Это были первые живописные произведения древних, которые можно было увидеть собственными глазами. И вполне естественным являлось желание академиков иметь нечто подобное в своем музее. Но это было безнадежной мечтой. Все знали, что Карл III превратил свой дворец в Портичи в неприступную крепость, откуда нельзя не только вынести что-нибудь из находок Геркуланума, но и проникнуть туда, чтобы полюбоваться ими.
И все же чудо свершилось. В 1752 г. муниципальный дворец Кортоны посетила Луиза Бартолоцци-Томмази. В руках ее был небольшой сверток. Развернув его, академики увидели доску с изображением молодой женщины с лирой в руках. Находившийся тут же знаток Геркуланума Марчелло Венути признал портрет подлинным произведением древнего художника. Ликованию академиков не было границ. Драгоценная картина была упрятана в особый шкаф со специальными запорами. В суматохе никто не успел расспросить, как у посетительницы оказалось такое сокровище. Лишь много лет спустя Марчелло Венути, уже глубокий старик, поведал удивительную историю находки «Кортонской музы» — так стали называть эту картину — в хижине одного крестьянина. Поначалу неуч принял полуобнаженную даму за мадонну и оказывал ей почести, подобающие матери Христа и благодетельнице всех верующих. Но вскоре, осознав по какому-то наитию свою ошибку, наказал язычницу тем, что закрывал ее изображением вьюшку печи. Тогда-то кавалер Томмази и увидел древнюю картину, оценил ее достоинства, а после его кончины вдова совершила благородный патриотический акт, передала шедевр Этрусской академии.
Поклонники и знатоки из Этрусской академии оказались не менее наивными, чем крестьянин, у которого первоначально хранилась «Кор-
24
тонская муза». Если бы картина была действительно античной, она не выдержала бы близости огня. Греческие, этрусские и римские художники писали свои картины не маслом, а вжигали их (энкаустика). Не только это, но и характер изображения говорят о том, что перед нами произведение художника XVIII в.7
Восемнадцатый век завещал этрускологии не только труды антикваров с их фантастическим преувеличением исторической и культурной роли этрусского народа. Этрускерии в пору ее могущества противостояло позитивное направление, к которому восходит этрускология как отрасль научного знания. К числу трезвых исследователей принадлежал флорентинец Антон Франческо Гори (1691—1757), автор трехтомного сочинения Museum Etruscum, exhibens insignia veterum Etruscorum monumenta, в котором сведено все, что было в то время известно об этрусском алфавите и языке. Им выделены варианты написания пятнадцати этрусских букв. С его выводами не согласился Шипионе Маффеи (1675—1755), его современник, пользовавшийся славой крупнейшего ученого Европы. Завязавшийся между ними спор по проблеме этрусского алфавита перерос в полемику о характере этрусского языка, в которой Гори подчеркивал близость этрусского греческому и латыни, тогда как Маффеи настаивал на семитском и арамейском его происхождении.
Последователем Гори был его соотечественник Луиджи Ланци (1732—1810). Получив образование в римской школе иезуитов, он не без поддержки могущественного ордена стал помощником директора флорентийской галереи Уффици и тем самым получил непосредственный доступ к коллекциям ее богатейшего этрусского отдела, пополнившегося к тому времени значительным числом этрусских текстов. В ходе многолетней работы над новой экспозицией, Ланци критически пересмотрел взгляды своих предшественников на этрусский язык. В 1789 г., в год Французской революции, появилась его из ряда вон выходящая книга «Saggio di lingua etrusca e di altre antiche d’ltalia per servire alia storia de’popoli; delle lingue e delle arti», которая во втором издании 1824—1825 гг. насчитывала три тома (в третьем было издано около пятисот этрусских надписей с переводом и комментариями). Она знаменовала выход занятий этрусками на научный рубеж.
Ланци был первым, кто попытался осознать взаимосвязь греческой и этрусской культур и определить роль этрусков в исторических судьбах доримской Италии. Видя в этрусках пеласго-тирренцев, Ланци считал их язык близким как италийским языкам (латинскому, умбрскому, оскскому), так и к греческому. Вслед за Маффеи он исследовал билингвы и находимые в этрусских могилах латинские надписи, которые, как он полагал, были составлены по этрусскому шаблону. В поле его зрения оказались также названия городов на этрусских монетах, име-
25
на богов на зеркалах, надписи на произведениях искусства. Сопоставляя их с аналогичными греческими надписями, он угадал смысл некоторых слов и грамматических форм.
Стремясь установить звуковое соответствие этрусских букв буквам латинского алфавита, Ланци не только изучил все известные к тому времени этрусские алфавиты, запечатленные на сосудах и других предметах, но и написание имен, сопровождавшее изображения мифологических персонажей на этрусских бронзовых зеркалах. В результате ему удалось установить, что этрусская буква М, трактовавшаяся всегда в этрусских словах как М латинское, может иметь значение шипящего. Это означало, что Ланци впервые использовал в интерпретации комбинаторный прием, впоследствии так много давший этрускологии. Более того, Ланци, недаром считающийся отцом этрускологии, впервые занялся фонетикой и грамматикой этрусского языка, заложив основы этрусского языкознания.
Последователями Ланци были его младшие современники граф Дж. Констабиле, осуществивший великолепное издание отдельных надписей Тосканы (1855—1870), Ариоданте Фабретти, издавший в 1867 г. «Corpus Inscriptionum Italicarum», включивший и этрусские тексты, Дж. Гаммуррини, завершивший издание текстов Фабретти уже после его смерти (1880).
Им было легче, ибо в 1822 г. Франсуа Шампольон дешифровал египетские иероглифы, а в 1833—1852 гг. Францем Боппом была разработана грамматика, изучающая функции и закономерности единиц языка в рамках его лексики и текста в смысловом значении. Значительно увеличилось число этрусских надписей. Ученые нового поколения выявили многие ошибки в трудах Ланци, и, тем не менее, они высоко оценили его заслуги как пионера этрусской лингвистики.
ВЕЛИКИЙ ЙОХАНН
Я пришел в Рим только для того, чтобы его увидеть,
и понял, что Рим с его сокровищами не известен ни
римлянам, ни иностранцам.
Йоханн Винкельман
Такова была Этрусская академия. Сколь бы легкомысленной и любительской нам ни представлялась деятельность его членов, не следует забывать о вкладе кортонских академиков в собирание памятников этрусского и римского искусства. Наивный энтузиазм в отношении ко всему древнему дал толчок к раскопкам Геркуланума, первого из римс-
26
ких городов, засыпанных Везувием, а затем и к открытию Помпей. Эти же открытия подобно цепной реакции привели к поискам раритетов искусства в Италии и за ее пределами. В свою очередь ошеломившие европейцев открытия потребовали нового осмысления не только древнего искусства, но и эстетических идеалов современного общества. В решении этой задачи первым стал тот, кого назовут «великим Иоханном».
Жизнь этого человека (1717—1768) — образец горения и творческих поисков. Сын сапожника из маленького немецкого городка Стендаля (впоследствии в знак восхищения его уроженцем французский писатель Анри Бейль примет псевдоним «Стендаль») Йоханн Винкельман рано познал нищету, оскорбления, провинциальную немецкую тупость. Из протеста к жалкой современности в душе юноши возникла мечта о Риме, родине великих поэтов и художников, воплощении прекрасной и совершенной античности.
Казалось, этой мечте не суждено осуществиться. Откуда взять средства для путешествия в Италию? А, если он и попадет в Рим, кто пустит его в княжеские дворцы, где хранятся статуи, знакомые ему лишь понаслышке или по дурным воспроизведениям в публикациях Монфокона и других антикваров?
Переезжая из города в город, Винкельман попадает в Дрезден. Дрезденские князья были католиками, и во дворце большим влиянием пользовались иезуиты. Они-то и обещают юноше послать его в Рим, если он примет католичество. «Рим стоит мессы!» — решил Винкельман. Решение это далось ценою жестокой внутренней борьбы и колебаний. Он не был стойким приверженцем протестантизма. Его скорее смущало общественное мнение, которое всегда нетерпимо к тем, кто меняет религиозные или политические убеждения.
Принимая католичество и переезжая в столицу папского государства, Винкельман был не просто равнодушен к религии, но и враждебен к ней. К этому времени он был уже зрелым мыслителем, воспитанным на передовых идеях просветительской философии, врагом деспотизма в любой его форме — светской или религиозной. Впоследствии вспоминая о своей родной Пруссии, Винкельман пишет: «Дрожь пробирает мое тело от макушки до пяток, когда я думаю о прусском деспотизме и о том живодере народов, который эту самой природой отверженную страну делает отвращением человечества и навлекает на нее вечное проклятие. Лучше мне быть обрезанным турком, чем пруссаком». С не меньшим отвращением он относился к религиозной нетерпимости.
Войдя впервые в Капитолий, Винкельман был ошеломлен и растерян. Это не музей, но жилище богов Эллады, сенат Рима со всеми консулами и императорами, академия всех мудрецов! Надменный и на-
27
Портрет Винкельмана
смешливый народ статуй плотно населил залы и галереи, обосновался на лестницах и в коридорах. Одинокий посетитель ощущал себя перенесенным в совершенно иной, чуждый ему мир. Густая краска разлилась по лицу Винкельмана. И он считал себя знатоком античного искусства! Что он видел прежде? Сколько надо времени, чтобы рассмотреть только один Капитолий? А в Риме кроме него множество триумфальных арок, живописных руин, частных собраний.
Богатые дилетанты, князья, папы, кардиналы превратили свои дворцы в кладовые искусств. Винкельман понял это после того, как стал их завсегдатаем. Здесь безо всякой системы соседствовали друг с другом памятники скульптуры и живописи различных эпох. Владельцы сокровищ менее всего заботились об эстетическом наслаждении. Они стремились прослыть знатоками искусств, не умея отличить творение древнего мастера от поздней подделки. Двери дворцов беспрепятственно открывались лишь перед такими же, как их владельцы, титулованными невеждами или скупщиками антикварных вещей. Фавны и Венеры были такой же собственностью феодальных владык, как и земля, из которой они были выкопаны.
В феврале 1758 г., после года пребывания в Риме, Винкельман отправился в Неаполь. Нет, его интересовал не город, о котором существовала поговорка «Увидеть Неаполь и умереть». Его привлек королевский дворец Портичи, где, как ему было известно, складывали все,
28
что находили во время раскопок Геркуланума. Однажды в пустынной местности, в семидесяти милях от Неаполя, он увидел три дорических храма поразительной красоты и сохранности, окруженные древней стеной с четырьмя воротами. «Эти храмы, — пишет он немецкому другу, — по характеру постройки значительно древнее всего, что есть в Греции, и никто сюда не приезжал на протяжении шести лет. Я и мои спутники были первыми немцами, которые здесь побывали».
Вслед за Неаполем — Флоренция. Здесь Винкельмана ожидало не знакомство со знаменитыми дворцами, церквями, скульптурами и полотнами эпохи Возрождения, а, казалось бы, скучная, хотя и высоко оплачиваемая работа поденщика. Скончался барон Сточ, всю жизнь собиравший резные камни. Его племянник и душеприказчик, стремившийся продать коллекцию подороже, захотел иметь ее каталог. В Риме ему рекомендовали Винкельмана как человека знающего и усидчивого.
— Дело не к спеху! — объяснил он дружески посетителю. — За два месяца справитесь...
Винкельману для выполнения заказа потребовалось полтора года без единого дня отдыха. Но в результате вместо коммерческого каталога, который ему заказали, появилось подлинное научное описание памятников. Прекрасные резные камни барона Сточа, заполнявшие шкафы в хаотическом «порядке», заняли принадлежащие им места по историческим периодам и эпохам истории искусства. Винкельман выделил резные камни древнеегипетских мастеров и греческие геммы. Последние он разделил не только по эпохам, но и тематически — по мифологическим сюжетам, по изображениям народных обычаев, подводного мира, определил, где это было возможно, сходство стилей, отбросил несколько десятков фальшивок нового времени.
Это был первый и далеко не робкий шаг новой науки искусствознания. Трудно сказать, догадывался ли об этом сам Винкельман? Но когда в 1760 г. увидело свет написанное по-французски «Описание гравированных камней барона Сточа», это понял весь ученый мир Европы. В следующем году Винкельмана избрали своим членом сразу три научных общества: Академия св. Луки в Риме, Этрусская академия в Кортоне и Общество древностей в Лондоне. Еще через год папа назначил Винкельмана главным антикваром римского двора с титулом «Префект древностей».
Через год появляется главный труд Винкельмана «История искусств древности», над которым он начал работать со времени переезда в Рим. Здесь он остается сторонником прогрессивной рационалистической философии. Характер древнего искусства он объясняет влиянием климата и государственного устройства. По его мнению, природа Древней Греции, не знавшая туманов и вредных испарений, резких колебаний зимней и летней температур, породила совершенных, прекрас-
29
ных по внешности, внутреннему содержанию людей и такое же совершенное и прекрасное искусство. Наряду с природным фактором на характер греческого искусства оказали влияние и политический строй греков, их образ мысли и демократия. «Изо всей истории явствует, что именно свобода родила искусство», — заявляет Винкельман.
С концом греческой свободы пришло в упадок греческое искусство. Истощенная усобицами и войнами, ограбленная римлянами, Греция не могла больше творить. Искусство, процветавшее «вместе с философией Пифагора и Зенона, на лоне свободных и богатых городов», теперь являет собой ничтожество. Художники толпами стали переселяться в те страны, где их деятельность получила более широкое поприще, но не имела прежнего блеска глубины. Эти объяснения, казалось бы, согласующиеся с исторической ситуацией, находятся в явном противоречии с фактами развития античного искусства и даже с его оценками, данными самим Винкельманом. Восторг у него вызывают такие поздние памятники, как «Лаокоон», «Фарнезский бык», «Бельведерский Аполлон».
Скоропалительными и неверными оказались и некоторые другие выводы Винкельмана. Так, он считал, что каждая историческая эпоха создает свое излюбленное искусство. Если в новое время человек выражал свои идеи с помощью живописи, а в Средние века — с помощью архитектуры, то для древнего человека дороже всего была возможность выражать свои мысли в скульптуре. Ошибки Винкельмана отчасти объяснялись лучшей сохранностью памятников античной скульптуры и слабым знакомством в те времена с архитектурой древних.
«История искусства древности» ныне устарела, как и труды Галилея по сравнению с космической астрономией наших дней. Но за Винкельманом, так же как и за Кейлюсом, остается заслуга перенесения изучения античного искусства из области любительских восторгов и академических диспутов в сферу искусствознания. Они были пионерами в реконструкции хронологической фактуры античного искусства, в понимании его памятников как явления определенной исторической эпохи.
МЕДНЫЙ ВСАДНИК
Винкельман — человек эпохи Просвещения, центром которого была Франция. Французские просветители преклонялись перед Платоном, Аристотелем, Полибием, Плутархом и на основе их произведений выработали собственное понимание философии истории и предложили ряд социологических построений. Идеи Аристотеля в «Политике» легли в основу трактата Шарля Монтескье (1689—1755)
30
«Дух законов», идеи того же Аристотеля в «Поэтике», равно как его римских последователей, оказали влияние на формирование эстетических взглядов Дени Дидро (1713—1784), вдохновителя и главного редактора «Энциклопедии наук, искусств и ремесел». В одной из статей этого труда Дидро трактовал представление о прекрасном как отражение реальных отношений внешнего мира и определил искусство как «подражание природе». В «Опытах о живописи» (1765) Дидро утверждал, что главная задача художника — постичь особенности строения человеческого тела и естественные закономерности материальных предметов. Выступая против слепого подражания античности, Дидро требовал от художника не только правдивого изображения природы, но и «великой идеи», «страстности оценки», «поучительности», т. е. обращения к этической стороне искусства.
Близким другом и последователем Дидро был Этьен Фальконе (1716—1791), выдающийся французский скульптор и теоретик искусства. Он, как и Дидро, выступал против провозглашения античных памятников шедеврами, лишенными каких-либо недостатков и во всем достойными подражания. «Необходимо, — говорил он, обращаясь к членам Королевской академии художеств, — чтобы просвещенный рассудок, здравомыслящий и свободный от всяких предвзятостей, помог художнику познать красоты и недостатки древних, чтобы, оценив их, следовать им с большим доверием».
Через несколько лет после произнесения этих слов у Фальконе появилась возможность отстаивать идеалы и принципы Просвещения в бескомпромиссной борьбе с «антикоманами». В 1776 г. по рекомендации Дидро, находившегося в переписке с Екатериной И, Фальконе получает приглашение приехать в Петербург для создания памятника Петру I.
Русская императрица, прежде чем познакомиться со скульптором лично, могла судить о нем по оценке Дидро: «Вот гениальный человек, полный всяких качеств, свойственных и не свойственных гению. В нем есть бездна тонкого вкуса, ума, деликатности и грации. Он мягок и колок, серьезен и шутлив, он философ, он ничему не верит, сам не зная, почему».
Иван Иванович Бецкой8, руководитель конторы строений, генерал, художник и президент Российской академии художеств, ставший начальником французского скульптора, имел о своем подчиненном собственное и далеко не лестное мнение. Он, прежде всего, не одобрял его бесконечных поисков выразительной модели для конной статуи Петра I и настойчиво советовал неуемному французу взять за образец римскую конную статую Марка Аврелия. В ответ на это Фальконе заявил, что не видит в бронзовом Марке Аврелии особых достоинств и полагает, что Петр I, о котором сам Вольтер сказал, что «Ромулам и
31
Бронзовая конная статуя императора Марка Аврелия
Тесеям далеко до него», заслуживает новой оригинальной трактовки. Тогда генерал предложил Фальконе аргументировать свое мнение в письменном виде. Так появилось «Наблюдение над статуей Марка Аврелия», в котором Фальконе проанализировал этот памятник с точки зрения близости к природе и отыскал в нем множество недостатков.
Трактат стал известен во Франции. Дидро, также выступавший против слепого поклонения античности, счел, однако, критику своего друга запальчивой и несправедливой. Между Дидро и Фальконе завязалась оживленная полемика, остроте которой не могло помешать отделявшее спорщиков расстояние. Еще при жизни друзей их переписка была издана под названием: «Дидро и Фальконе. За и против. Полемическая корреспонденция на суд потомства».
32
Памятник Петру I (Медный всадник)
«Я прочитал, мой друг, последний опубликованный Вами труд, — пишет Дидро в письме от 2 мая 1773 г. — И невозможно, чтобы я всегда был на Вашей стороне... Поезжайте, мой друг, в Рим. По возвращении с Капитолийской площади напишите мне из своей мастерской, из Санкт-Петербурга, где Вы творите своего коня... Вы говорите, что лошадь Марка Аврелия плоха, но люди Вам скажут: представьте нам лучшую, а потом будем говорить».
Ответом на это послание был памятник на Сенатской площади. Фальконе как искусствовед ошибался в своей оценке римской статуи. Но его ошибка помогла найти бессмертие его Медному всаднику и ему самому. Глядя на силуэт Петра, без которого нам трудно себе представить город на Неве, помним ли мы, что он возник не из одного лишь восторга художника перед оригиналом и не был только лишь слиянием труда и творческого озарения? Известно ли нам, что он родился в спорах с неразумным и бессмысленным восторгом классицистов перед каждым произведением античности. А.С. Пушкин увидел в Медном всаднике Россию, поднятую на дыбы. Зная историю создания знаменитой скульптуры, можно понять, как памятник заставил подняться художника и преодолеть все то, что сковывало его и вместе с ним классицизм XVIII в., что помогло ему стать не подражателем древних, а их продолжателем. Это была победа Фальконе 70—80-х годов над Фальконе 1760 г., еще почтительно склонявшего голову перед древними шедеврами.
Отделившись от своих создателей, статуи живут сами по себе и продолжают вызывать удивление, восторг и даже страх. Всю сложность и противоречивость этих чувств выразил Пушкин в «Медном всаднике».
33
Иные ощущения возникали у молодого ссыльного поэта Адама Мицкевича:
Царь Петр коня не укротил уздой.
Во весь опор летит скакун литой,
Топча людей, куда-то буйно рвется,
Сметает все, не зная, где предел.
Одним прыжком на край скалы взлетел,
Вот-вот он рухнет вниз и разобьется...
Нет, Марк Аврелий в Риме не таков.
Народа друг, любимец легионов.
Средь подданных не ведал он врагов,
Доносчиков изгнал он и шпионов.
Им был смирен домашний мародер.
Он варварам на Рейне и Пактоле
Сумел не раз кровавый дать отпор.
И вот он с миром едет в Капитолий.
Сулят народам счастье и покой
Его глаза. В них мысли вдохновенье.
Величественно поднятой рукой
Всем гражданам он шлет благословенье.
Впрочем, в этих оценках поэт меняет угол зрения. На Петра он смотрит глазами порабощенного народа, на Марка Аврелия — взглядом народа-победителя, а не идущих в цепях за триумфальной колесницей императора «варваров» с Рейна или Пактола. Но то, что обе статуи поставлены рядом, все же говорит о победе Фальконе, вставшего наравне с античным шедевром.
Почти в то же время, когда Мицкевич писал «Дзяды», Анри Стендаль в своих «Прогулках по Риму», к описанию Капитолийской площади с конной статуей Марка Аврелия сделал следующее примечание: «Один французский скульптор, г-н Фальконе, написал против нее книгу. Дидро обещал бессмертие г-ну Фальконе. Это было шестьдесят лет назад. Слышали вы когда-нибудь о Фальконе?»
С тех пор минуло более двух веков. О том, что Фальконе критиковал статую Марка Аврелия, забыли... Но риторический вопрос Стендаля может теперь вызвать лишь улыбку.
Подготовлено по изданию:
Немировский А.И.Нить Ариадны. В лабиринтах археологии /А.И. Немировский. — М.: Вече, 2007. - 432 с.
ISBN 978-5-9533-1906-5
© Немировский А.И. , 2007
© ООО «Издательский дом Вече», 2007