Вопросы обоснования научного знания, определения его предмета и структуры, его средств и целей находились в центре внимания философов и ученых Ранней Академии. Одной из причин пристального внимания к этим вопросам можно считать бурное развитие математических наук. По мнению Аристотеля (fr. 53 Rose), никакое из искусств не достигало таких успехов за короткое время, как математические науки [1, с. 423]. С Академией была связана группа блестящих математиков, имена и достижения которых перечисляет Прокл в обзоре истории геометрии (Comm, in Eucl. P. 67.2 sq. Friedlein). Крупнейшим из них был Евдокс Книдский. Развивая достижения своего учителя Архита (D. L. VIII, 86), Феодора из Кирены и его ученика Теэтета,1
Евдокс построил общую теорию отношений, основанную на новом понятии величины, которое включало как числа, так и непрерывные величины. Кроме того, Евдокс разработал «метод исчерпывания», позволяющий определять площади и объемы криволинейных фигур [4].
Продолжая работу Евдокса, Амикл Гераклейский (один из друзей Платона), Менехм, ученик Евдокса и слушатель Платона, и его брат Динострат «сделали геометрию в целом более совершенной» (Comm. in Eucl. P. 67.8—12 Friedlein). В частности, с именем Менехма связано открытие трех конических сечений: параболы, гиперболы и эллипса. Эти сечения были использованы Менехмом для нахождения средних пропорциональных (fr. 9, 11), две из которых носят его имя [6]. Как отмечает Б. Эйнарсон, занимавшийся анализом математической терминологии этого периода, академики уделяли большое внимание выбору технических терминов, уточняя традиционную и разрабатывая новую терминологию [7]. Об этом свидетельствуют, например, замена более традиционного διάγραμμα на Φεώρημα (Speus. Fr. 72 Taran), критика терминаγεωμετρια в «Послезаконии» (Epin. 990 d 2), формирование в работах Менехма (fr. 5) математического значения термина στοίχεϊον [7, с. 41—42]. Систематизацией и обобщением накопленных знаний занимался Февдий из Магнезии. Опираясь на заложенную Гиппократом Хиосским и Леонтом традицию составления «Начал», Февдий (Procl. Comm, in Eucl. P. 67. 12 Friedlein) написал руководство по математике для Академии [4, с. 117; 8].
Такое интенсивное развитие математики, очевидно, побуждало академиков к разработке основ математического знания, к анализу его исходных положений и структуры, способов существования математических предметов. Деятельности математиков были, вероятно, посвящены диалог Спевсиппа «Математик» (D. L. IV, 5), продолжавший начатую Платоном серию диалогов «Софист», «Политик» [9, с. 103], и трактат Ксенократа «О геометрах» в пяти книгах (D. L. IV, 13). Дошедшие до нас названия сочинений академиков свидетельствуют о том, что наиболее интенсивно ими разрабатывались учения о числах. Так, например, Ксенократ написал на эту тему две работы: «О числах» и «Наука чисел» (там же). Согласно свидетельству Плутарха (fr. 11 Heinze), он подсчитал количество слогов, которое может получиться из сочетаний букв друг с другом, что, по мнению Т. Хита, является первым письменным свидетельством попытки решения сложных проблем комбинаторики [4, с. 319]. Филипп Опунтский известен как автор «Арифметики» и работы «О многоугольных числах» (Suid. s. v. Φιλίππος) причем последняя, как предполагает К. фон Фриц [10], близка по содержанию к работе Спевсиппа «О пифагорейских числах», большой фрагмент из которой сохранился в «Теологу-
менах арифметики» (fr. 28 Taran)3. Кроме того, Ксенократ написал трактат «О геометрии» в двух книгах (D. L. IV, 14) и ввел понятия идеальной неделимой линии, идеального неделимого треугольника и т. д., пытаясь защитить таким образом, как отмечает Ш. Пинес, «дискретную» геометрию [14, с. 15]. Об интересе к этим вопросам Аристотеля, который, не являясь математиком-профессионалом, был хорошо знаком с современной ему элементарной математикой, в частности, с теорией отношений и «методом исчерпывания» Евдокса [15, с. 1—2], говорят используемые им многочисленные математические иллюстрации, а также сочинение «О математике», написанное, вероятно, в первые годы пребывания в Академии (D. L. V, 24; ср. Arist. Met. 1078 а 31—b 6). По мнению Ф. Мерлана, в этой работе Аристотель анализировал эстетические характеристики математических предметов, принимая их академическую трактовку как отдельных сущностей [9, с. 107—109].
Вопросами обоснования математического знания, которые рассматривались академиками как вопросы философские (ср. Plat. Phil. 56d—57а), занимались не только философы, но и сами математики. Наиболее интересны в этом плане фигуры Амфинома и Менехма4. Как сообщает Прокл, они проявляли интерес к явлению конверсии (Menaech. Fr. 7), что привело Менехма, по мнению Дж. Барнеса [16, с. 285 сл.], к обоснованию использования в математике кругового доказательства5. В связи с разработкой теории кругового доказательства Амфином, анализируя природу причинных связей (Procl. Comm, in Eucl. P. 202. 9—15 Friedlein; cp. Arist. An. Post. 71b 31), пришел к выводу об отсутствии «причинности» в математике [16, с. 280]. Оба математика принимали участие, причем с разных позиций, в академической дискуссии об онтологическом статусе геометрических предметов (Procl. Comm, in Eucl. P. 77.7—79.2 Friedlein; Menaech. Fr. 6).
Другой причиной, стимулировавшей разработку вопросов обоснования научного знания, была внутриакадемическая дискуссия об идеях. Как показывает обширный материал о дискуссии, сохранившийся, в частности, во фрагментах трактата Аристотеля «Об идеях»
[18; 19], академики интерпретировали идеи Платона как видовые и родовые понятия, имеющие более высокий онтологический статус, чем чувственные вещи6. Развивая последовательно это положение, они пришли, во-первых, к онтологической интерпретации логической иерархии понятий, согласно которой чем больше объем понятия, тем выше его онтологический статус; и, во-вторых, к отождествлению логических отношений между понятиями с онтологическими. Это и стало логической базой для выводов, противоречащих платоновскому пониманию идеи как единой и самотождественной. Так, например, если принять оба эти положения, то невозможно избежать следующего противоречия. Согласно онтологической иерархии понятий, род выступает как целое по отношению к видам, его частям, и поэтому существует раньше их. С другой стороны, вид определяется через род и видовое отличие, которые в этом случае рассматриваются как части вида, и, учитывая их онтологическую интерпретацию, род, являясь частью вида, должен существовать позже его. Получается, что род существует и раньше, и позже вида (Arist. Top. 143 b 11—32; Met. 991а 29—30; 1039а 4—b 16), а значит, идея принимает одновременно противоположные атрибуты. Но противоположности «не могут быть одновременно истинными» (Xenocr. Fr. 44а Heinze).
Осознание этого и других противоречий и попытки преодолеть возникшие трудности [20, с. 39—41] привели Спевсиппа (fr. 31—36 Taran) и Филиппа Опунтского (Epin. 981 b 5—7; 983d 2—3) к отказу от идей [11, с. 70—72; 21], а Ксенократа — к так называемому метафизическому атомизму, т. е. к отождествлению идей либо с числами (fr. 34—36 Heinze), либо с неделимыми частями пространственных величин (fr. 39 Heinze). В основе такого подхода Ксенократа лежало признание онтологической первичности части по отношению к целому и вида по отношению к роду [14]. Кроме того, как отмечает И. Дюринг, анализ ранних работ Аристотеля показывает, что он «с самого начала своей карьеры в Академии критиковал теорию идей Платона» [22] и никогда не признавал отдельного существования универсалий [23]. Таким образом, ведущие представители Академии: Спевсипп, Ксенократ, Аристотель и Филипп Опунтский отказались от платоновских идей. Однако в системе Платона идеи выполняли, по крайней мере, две функции — онтологическую, являясь причинами чувственных вещей, и гносеологическую, обеспечивая возможность познания. Поэтому отказ от идей достаточно остро поставил вопрос о предмете научного знания, попытки ответить на который привели академиков к разработке концепции научного знания как τά μαθήματα.
К середине V века до н. э. τά μαθήματα понимали как совокупность наук, которым обучали софисты. К ним могли относиться умение
управлять домом, смышленность в государственных делах и т. д., чему обучал, например, Протагор (Plat. Prot. 318е; ср. Plat. Leg. 813e; Xen. Mem. 1,1. 7—8; Aristoph. Av. 380; Nub. 1231), а также занятия вычислениями, астрономией, геометрией и гармоникой, проводимые Гиппием (Plat. Prot. 318е; ср. Hip. maj. 285b; Hip. min. 366c, 368e). Сопоставление Исократом традиционных предметов обучения (грамматики и музыки) с предметами обучения своего времени, а именно геометрией, астрономией и эристикой (Panath. 26; ср. Antid. 261, 264, 266; Bus. 23) показывает, что геометрия и астрономия были добавлены к принятому курсу обучения незадолго до этого [1, с. 420—423; 9, с. 88—89]. В «Государстве» и «Законах» Платон, обосновывая необходимость обучения математическим дисциплинам, приводит различные их классификации, причем число рассматриваемых им наук не остается постоянным. Например, в «Государстве» Платон добавляет к арифметике, геометрии, астрономии и гармонике (наиболее традиционному набору) стереометрию (Rep. 528 d—е), а в «Законах» не рассматривает гармонику (Leg. 817е), кроме того, их классификацию он основывает на различных принципах [3, с. 91—92]. С другой стороны, в этих диалогах, наряду с прежним отношением к математическим наукам как необходимым лишь для школьного обучения, встречается и новый подход к ним. Повышая ценностный статус математического знания в иерархии наук, Платон рассматривает его усвоение как непосредственную подготовку к мудрости7, тем не менее никогда не отождествляя математическое знание с мудростью, или истинным знанием (Rep. 525а—531с; Leg. 821а — 822с; ср. Xenocr. Fr. 2 Heinze; Isocr. Bus. 23). По мнению Ф. Мерлана, решительный шаг в этом направлении делает автор «Послезакония» [9, с. 89]. Филипп Опунт-ский утверждает, что считает «поистине мудрейшим человека, охватившего все эти знания» (Epin. 992b). Подчеркивая изменение ценностного статуса математических наук, Аристотель отмечает, что «τά μαθήματα стали для нынешних (мудрецов) философией» (Met. 992 а 32). Таким образом, отказ от идей приводит к тому, что τά μαθήματα начинают рассматриваться как единственное истинное знание, предметом которого, в первую очередь, становятся предметы математических наук.
Анализируя структуру научного знания, академики опирались на разработанное ими учение о «происхождении через добавление», которое Секст Эмпирик8 излагает следующим образом: «пространственные фигуры мыслятся раньше тел, имея бестелесную природу. Но они в свою очередь не являются началами всего. Им ... предшест
вуют плоские фигуры, потому что пространственные состоят из них. Но и плоские фигуры никто не сочтет элементами сущего, потому что каждая из них опять состоит из предшествующих ей, т. е. линий, а линии предполагают мыслимые раньше числа» (Sext. Emp. Adv. math. X,260—261). Согласно этому учению, точки, линии, плоскости и т. д. происходят через добавление [9, с. 48—49]. «Под требующим добавления, — разъясняет Аристотель, — я разумею то, что, например, единица есть сущность, не имеющая положения, точка же сущность, имеющая положение, это последнее есть добавление» (An. Post. 87 а 35—37). Такое понимание иерархии предметов математических наук определяло и структуру научного знания, так как «знание, исходящее из меньшего числа (начал), точнее и первее знания, требующего некоторого добавления, например, арифметика по сравнению с геометрией» (Arist. An. Post. 87 а 33—35; ср. Met. 982 а 25—30). Таким образом, критерием, определяющим структуру научного знания, выступает точность, строгость знания, поскольку «чем первее по определению и более просто то, о чем знание, тем в большей мере этому знанию присуща строгость, а строгость эта в простоте» (Arist. Met. 1078 а 9; ср. Е. N. 1141 а 16). Точность в качестве критерия лежит в основе и системы научного знания, изложенной в «Послезаконии», где главная и первая наука — это учение о числах, затем следуют геометрия и стереометрия и, наконец, астрономия, наименее абстрактная наука, предмет которой наделен материальным субстратом и движением. Ее ценность определяется ценностью изучаемого предмета (Arist. Тор. 157 а 9; Met. 982 а 13—25).
Следует отметить, что «система происхождения» понималась академиками и как онтологическая, и как логическая система. Онтологическая интерпретация разрабатывалась Ксенократом9, который полагал, что идеальные числа порождают все, начиная от линий и плоскостей, вплоть до «сущности неба и чувственно-воспринимаемых вещей» (fr. 34; ср. Fr. 26 Heinze). Такое понимание «системы происхождения» в конечном счете приводило к редукции физического мира к математическому, к сведению всех наук к науке о числе — первой, наиболее ценной и, по сути, единственной. В работах Спевсиппа и, вероятно, Филиппа (как показывает «Послезаконие») была сформулирована логическая интерпретация «системы происхождения». В этом случае она уже не рассматривалась как система онтологической первичности чисел по отношению к геометрическим предметам,
так как первые были раньше вторых только в плане познания (Speus. Fr. 37, 61а—b, 72 Taran). Кроме того, при такой интерпретации оказывалась невозможной редукция чувственного к математическому, поскольку математические сущности не являлись причинами чувственно-воспринимаемых сущностей (Speus. Fr. 30, 36, 37 Taran). Таким образом, логическая интерпретация «системы происхождения» приводила к пониманию τα μαθήματα как совокупности наук, каждая из которых имела свой предмет и не была сводима к другой.
Для того, чтобы придать понимаемому таким образом научному знанию единство и целостность, Спевсипп разработал в качестве способа организации всего универсума и знания о нем метод аналогий и пропорцоональных сходств 10. Отношениями пропорциональности связаны у Спевсиппа, прежде всего, начала каждого рода сущностей11, ибо с его точки зрения, каждое формальное начало является аналогом Единого, каждое материальное — аналогом Множества (fr. 51, 65 Taran). Как показала Г. Таррант [28], Севсипп различал, вероятно, пять таких родов: числа, геометрические предметы, душу, одушевленные чувственно-воспринимаемые тела и неодушевленные чувственно-воспринимаемые тела (fr. 29а, 37 Taran; ср. Iambi. Comm, math. sc. P. 13. 12—15, 18. 13—23 Festa12). Кроме того, пропорциональны как отношения между объектами различных родов, например, отношения между геометрическими предметами и числами (fr. 28 Taran), так и отношения внутри рода, например, ботаническая и зоологическая классификация дается посредством аналогий и сходств [17, с. 54—59]. Таким образом, как подчеркивает Г. Чернисс, в системе Спевсиппа «различные уровни сущего, каждый из которых имеет свои начала, связаны между собой и все вместе в единый универсум оковами аналогий и пропорций» [20, с. 37].
Поскольку знание об универсуме организовано таким же образом, как и он сам, то можно предположить, что каждый род сущностей рассматривался Спевсиппом как предмет отдельной науки. В этом случае структура научного знания, предлагаемая им, представляется следующей: теория чисел, теория фигур, включающая учения о двух-
и трехмерных телах, учение о душе 13, учение о движущихся небесных телах и, наконец, различные физические учения. Таким образом, для Спевсиппа предметом научного знания становится весь универсум, а предметами отдельных наук могут быть как умопостигаемые, так и чувственно-воспринимаемые сущности. По мнению Спевсиппа, все науки, отражая пропорциональные отношения между сущностями, связаны между собой посредством аналогий, потому что он «первый стал рассматривать общее в науках (εν τοίς μαθήμασιν) и по мере возможности связывать их одну с другой» (fr. 70 Taran). Как отмечает Л. Таран в комментарии к этому фрагменту [11, с. 418], вряд ли здесь имеется в виду только математика, ведь уже Платон, неоднократно подчеркивая единство математических наук, приписывал его установление пифагорейцам (Rep. 530 d 7—9; ср. 47 В 1 DK). В данном случае речь идет о совокупности всего научного знания, которое, вероятно, Спевсипп первым представил в виде единой и целостной системы. Аналогичную концепцию научного знания мы находим в «Послезаконии», где τα μαθήματα также рассматриваются как единое целое, части которого связаны между собой посредством аналогий или пропорций (Epin. 991 d 8—992 al). Разработкой системы научного знания, возможно, занимались и другие академики. Известно, например, что Ксенократ написал работу в шести книгах Περί των μαθημάτων (D. L. IV, 2), автором трактата «О науках» был и другой академик — Гермодор из Сиракуз (D. L. I, 2).
Наряду с анализом структуры научного знания в целом, академики большое внимание уделяли специфике предмета каждой из наук — прежде всего, арифметики и геометрии. В учениях отказавшихся от идей академиков числа и геометрические предметы получают новый онтологический статус, что требовало обоснования способа их существования. Если с точки зрения Платона существование математических предметов — как чисел, так и геометрических величин (в этом отношении Платон не проводил принципиального различия между ними) —определялось их причастностью идеям [20; 11, с. 12—14], то отказ от идей означал необходимость создания, с одной стороны, иной теории числа, с другой — определения особого статуса геометрических величин14. Спевсипп, например, полагал, что существуют только математические числа (fr. 33—36 Taran), единицы которых, в отличие от единиц идеальных чисел Ксенократа, сопоставимы друг с другом и неразличимы (Arist. Met. 1081 а 5—10). В качестве начал, по мнению Спевсиппа, числа предполагают единое, ответственное за образование конкретного числа, и множество, материю числа, обеспе
чивающее его деление и величину (fr. 38—39 Taran; Iambi. Comm, math. sc. P. 15.6—11 Festa; cp. Xenocr. Fr. 68 Heinze). Как считает Л. Таран [11, с. 20], признание Спевсиппом только математических чисел привело его к пониманию единицы как первого нечетного числа 15 (fr. 28 Taran).
Выделение геометрических предметов в особый род, отличный от чисел, стимулировало разработку понятия геометрической материи или геометрического пространства, с помощью которого академики пытались ответить на вопрос о том, как существуют геометрические предметы и из каких начал они образуются. Если принять во внимание сообщение Ямвлиха, то для Спевсиппа материей для точек выступало положение, для линий — расстояние, для тела — место (Iambi. Comm. math. sc. P. 17.13 Festa). Более того, геометрические предметы, с точки зрения Спевсиппа, наделены движением, поскольку «линия, двигаясь, образует плоскость, а точка — линию» (fr. 52 Taran) 16. Введение понятия «движения» геометрических предметов не было лишь простым средством наглядно иллюстрировать их возникновение. Как отмечает В. Зубов, это позволяло прилагать к геометрии те категории, которые были уточнены в «Физике» при анализе понятий времени и движения [31, с. 145]. Ответ на вопрос, каким образом академики понимали возникновение и существование геометрических предметов, дает сообщение Прокла: «Спевсипп и Амфином придерживались того взгляда, что теоретические науки лучше называть теоремами, чем проблемами, так как они занимаются вечными предметами. Ибо в сфере вечного не существует возникновения, поэтому в ней нет места для проблем, которые предполагают возникновение и создание того, что до этого не существовало, например, построение равностороннего треугольника, или квадрата с данной стороной, или проведение прямой через данную точку. Согласно им, следовательно, правильнее сказать, что все есть одно и то же, и что мы рассматриваем «его возникновение не деятельным, а познающим способом, тем, что берем вечно сущее как нечто возникающее, поэтому мы скажем, что все следует брать в смысле теорем, а не проблем. Другие же, как например, математик Менехм, хотят характеризовать весь комплекс как проблемы» (Comm, in Eucl. P. 77. 7—79. 2 = Speus. Fr. 72 Taran). Таким образом, если Спевсипп и Амфином рассматривают возникновение геометрических предметов как их созерцание в процессе мысленного построения, полагая, что геометрические предметы как и числа — вечные сущности, то Менехм понимал возникновение как непосредственное конструирование, построение геометрических предметов. В этом случае Менехм, вероятно, близок к Аристотелю в пони
мании природы геометрических предметов как не имеющих отдельного существования, неотделимых от чувственно-воспринимаемых сущностей17 и поэтому возникающих, по мнению Менехма, вместе с ними.
Другим вопросом, вызывавшим оживленные споры в Академии, был вопрос об определении места физических учений в системе научного знания или, другими словами, вопрос о том, возможна ли физика как наука. Актуальность его решения определялась тем, что, наряду с математикой, в Академии большое внимание уделяли естественнонаучным занятиям, требующим наблюдений за природными явлениями и создания теорий, объясняющих их. Прежде всего, это касалось астрономии. Большим шагом в этом направлении стало создание Евдоксом гомоцентрической модели планетной системы, что и определило направление дальнейших исследований в этой области, предпринятых Полемархом, Менехмом и Калиппом [33, с. 11 —12]. Достижения Евдокса оказали, вероятно, влияние на астрономические исследования Филиппа Опунтского 18, автора сочинений «О величине Солнца и Луны», «О планетах», «О затмении Луны», «О расстоянии между Солнцем и Луной» [10; 33, с. 7—8]. Следующий принципиально важный шаг был сделан Гераклидом Понтийским [34]. В отличии от Евдокса, объясняющего суточное движение небосвода вращением небесных сфер вокруг Земли, Гераклид полагал, что причина этого — вращение самой Земли вокруг собственной оси. Кроме того, гипотеза Гераклида о вращении Меркурия и Венеры вокруг Солнца (ее можно рассматривать как существенный вклад в создание гелиоцентрической системы) давала возможность объяснить изменение яркости, по крайней мере, этих планет, явления, которое никак не объясняла модель Евдокса [35; 36].
Внимание академиков привлекали не только небесные, но и земные явления. Физическими вопросами занимался Гестией [37; 38]. Аристотель работу над «Физикой» начал еще в Академии, где, по мнению Д. Росса, была подготовлена большая часть курса физических лекций [39], φυσική ακρόασής в шести книгах были составлены и Ксенократом (D. L. IV, 13). Об определенном интересе Спевсиппа к естествознанию свидетельствует его работа «О сходных вещах», вторая книга которой была посвящена классификации растений и животных (fr. 6—26 Taran).Оценивая биологические исследования Спевсиппа, П. Ланг и Ю. Штенцель полагали, что он использовал их лишь как материал для упражнений в диалектике [40; 41]. Однако, по мнению У. Гатри, независимо от целей, которые преследовал Спевсипп, он «внес существенный вклад в естественные науки» [42, с. 464] и, как
считает Л. Таран, в этом плане должен рассматриваться как предшественник Аристотеля и Феофраста [11, с. 257]. Как свидетельство естественно-научных занятий в Академии нередко рассматривается известный фрагмент из комедии Эпикрата (fr. 11 Kock), в котором говорится о том, как Платон, Спевсипп и Менедем вели обучение принципам ботанической классификации и умению давать определения. Даже если видеть в этом фрагменте лишь пародию на академический диайресис [20, с. 63], то обращает на себя внимание следующий факт: на описанных Эпикратом занятиях присутствовал некий сицилийский врач19. В. Йегер, анализируя связь медиков гиппократовской школы с Академией и отмечая общий интерес врачей и академиков к зоологическим и ботаническим классификациям20, приходит к выводу, что «нет никакого сомнения в том, что врач из Сицилии был одним из многих ученых, посетивших Академию» [44, с. 37].
В этой связи представляется не случайным усиление интереса Платона к естественно-научному знанию в поздний период творчества. В частности, это нашло отражение во второй части «Тимея», в которой Платон попытался изложить свою космогонию и физические взгляды, показав при этом хорошее знание современных ему достижений естественных наук. Но несмотря на интерес к естествознанию, Платон всегда отрицал возможность создания подлинной науки о природе [45]. Однако возрастающий интерес в Академии к естественно-научным занятиям, изменение самого понятия научного знания, как мы попытались показать, приводят, в частности, Спевсиппа к созданию такой системы научного знания, в которую наряду с математическими науками (учением о числах, геометрии, астрономии), входят физические учения, предметом которых являются различные чувственно-воспринимаемые сущности.
Как же с точки зрения Спевсиппа возможно научное знание этих сущностей? По мнению философа, знать какую-то вещь можно только в том случае, когда известны все ее связи и отношения с другими вещами (fr. 63 Taran). Возможность дать исчерпывающее определение обеспечивается способностью ума интуитивно постигать начала познания (fr. 71—74 Taran), а так как, согласно Спевсиппу, все пять родов сущностей имеют разные, но аналогичные начала, то знание одних обеспечивает возможность истинного знания остальных, в том числе и чувственно-воспринимаемых вещей. Как сообщает Секст Эмпирик, Спевсипп полагал, что «для умопостигаемых вещей критерием
является научный разум, а для чувственных — научное чувственное восприятие. Он предположил, что научным восприятием является то, которое участвует в истине соответственно разуму» (fr. 75 Taran). По мнению Спевсиппа, «научное восприятие естественным образом участвует на основании разума в научной тренировке в целях твердого распознавания соответствующих предметов» (там же). Можно отметить сходную мысль о необходимости и возможности правильного усвоения единичного в «Послезаконии». Филипп Опунтский подчеркивает, что «единичное для того, кто его надлежащим образом усвоил, разъясняет все остальное». Поэтому, по его мнению, «необходимо производить наблюдения над единичным, правильно его усваивать» (Epin. 991 е). Эта позиция близка точке зрения Аристотеля, изложенной в «Никомаховой этике», где он подчеркивает, что «общее образуется из частного, о чем должно свидетельствовать чувственное восприятие, а оно-то и есть ум» (N. E. 1143 b 5—6; ср. An. Post. 99 b 15—100 b 16).
Следует отметить, что изменение места физики в системе знания, превращение ее из «правдоподобного мифа» в самостоятельную науку связано с изменением онтологического статуса чувственно-воспринимаемых вещей, поскольку возможность истинного чувственного знания определяется независимым от умопостигаемых сущностей существованием чувственных вещей. Против такой позиции резко выступал Платон. Связывая отождествление истинного мнения и ума с отказом от идей, он утверждал, что «если ум и истинное мнение — два разных рода, в таком случае идеи ... безусловно существуют сами по себе, если же, как представляется некоторым, истинное мнение ничем не отличается от ума, тогда следует приписать наибольшую достоверность тому, что воспринимается телесными ощущениями» (Tim. 51 d). Представляется важным, что к такому пониманию чувственного восприятия и его роли в процессе познания академиков привела не только логика разрабатываемых ими учений, но и практика исследований природы: хотел того Спевсипп или нет, но составляя классификации животных и растений, он не мог обойтись только знанием математических начал — чувственное восприятие выполняло операции анализа, сравнения и другие. Таким образом, в рамках наиболее последовательно осуществленной программы математизации научного знания в Академии делаются первые шаги по превращению опытного знания в науку.
Литература
1. Burkert W. Lore and science in ancient Pythagoreanism. Cambr., 1972.
2. Wasserstein A. Theaetetus and theory of numbers//ClQ. 1958. V. 8.
3. Knorr W. К. The evolution of Euclidean Elements. Dordrecht, 1975.
4. Heath T. L. A history of Greek mathematics. Oxf., 1921. V. 1.
5. Schmidt M. C. P. Die Fragmente des Mathematikers Menaechmus//Philologus. 1884. Bd. 42. S. 72—81.
6. Kliem F. Menaichmus//RE. 1931. Bd. 15. Sp. 700—701.
7. Einarson В. On certain mathematical terms in Aristotle’s logic//AJP. 1936. V. 57. P. 33—54, 151 — 172.
8. Ван дер Варден Б. Л. Пробуждающаяся наука. М., 1959. С. 125.
9. Merlan Ph. From Platonism to Neoplatonism. The Hague, 1960.
10. Fritz K. von. Philippos von Opus//RE. 1938. Bd. 19. Sp. 2353.
11. Taràn L. Speusippus of Athens. A critical study with a collection of the related texts and commentary. Leiden, 1981.
12. Kirk G. S., Raven J. E. The Presocratic philosophers. Cambr., 1960.
13. Guthrie W. K. Ch. A history of Greek philosophy. Cambr., 1962. V. 1. P. 260— 261.
14. Pines Sh. A new fragment of Xenocrates and its implication. Philadelphia, 1961.
15. Heath T. L. Mathematics in Aristotle. Oxf., 1949.
16. Barnes J. Aristotle, Menaechmus and circular proof//ClQ. 1976. V. 26. P. 278—293.
17. Cherniss H. Aristotle’s criticism of Plato and Academy. Baltimore, 1944.
18. Owen G. E. L. A proof in the περι ιδέων //JHS. 1957. V. 77. P. 103—111.
19. Annas J. Forms and first principles//Phronesis. 1974. V. 19. P. 257—283.
20. Cherniss H. The riddle of the Early Academy. Berkeley, 1945.
21. Taràn L. Rec. ad op.: F. Novotny. Platonis Epinomis commentariis illustrata. Prague//AJP. 1962. V. 83. P. 316.
22. During I. Aristotle and Plato in the mid-fourth century//Eranos. 1956. V. 54. P. 113.
23. During /. Aristotle on ultimate principles from «nature and reality»//Aristotle and Plato in the mid-fourth century, Goteborg, 1960. P. 48—49.
24. Gaiser K. Plato’s entigmatic lecture «On the Good»//Phronesis. 1980. V. 25. P. 5—38.
25. Vlastos G. Rec. ad op.; Kramer H. Areté bei Platon und Aristoteles//Gnomon. 1963. Bd, 35. S. 641—648.
26. During /. Aristotle’s Protrepticus. An attempt of reconstruction. Goteborg, 1961. P. 200—201.
27. Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII—V вв. до н. э. Л., 1985. С. 180—190.
28. Tarrant H. A. S. Speusippus’ ontological classification//Phronesis. 1974. V. 19. P. 130—145.
29. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. М., 1980.
30. Mueller /. On some Academic theories of mathematical objects//JHS. 1986. V. 106. P. 111 — 121.
31. Зубов В.П. Развитие атомистических представлений до начала XIX века. М., 1965.
32. Lear J. Aristotle’s philosophy of mathematics//Phil. Review. 1982. V. 91. P. 161 — 192.
33. Maula E. Studies in Eudoxus’ homocentric spheres. Helsinki, 1974.
34. Рожанский И. Д. Античная наука. М., 1980. С. 105—106.
35. Dreyer J. L. Е. A history of astronomy from Thales to Kepler. Cambr., 1953. P. 123—135.
36. Evans G. The astronomy of Heraclides of Pontus//ClQ. 1970. V. 20. P. 102—111.
37. Natorp P. Hestiaios//RE. 1913. Bd. 8. Sp. 1313.
38. Taylor A. E. A commentary on Plato’s Timaeus. Oxf., 1928. P. 190.
39. Ross W. D. Aristotle’s Physics. Oxf., 1936. P. 1 — 17.
40. Lang P. De Speusippi Academici script is. Bonn, 1911. S. 18.
41. Stenzel J. Speusippos//RE. 1929. Bd. 6. Sp. 1636—1669.
42. Guthrie W. K. Ch. A. history of Greek philosophy. Cambr., 1978. V. 5.
43. Визгин В. П. Генезис и структура квалитативизма Аристотеля. М., 1982. С. 365, 369.
44. Jaeger W. Paideia: The ideals of Greek culture. N. Y., 1944. V. 3.
45. Lloyd G. E. R. Plato as a natural scientist//JHS. 1968. V. 88. P. 78—92.