Социально-экономическая структура карфагенского общества, в том числе и проблема рабства, до сих пор специально не изучалась ни в советской, ни в зарубежной литературе. Существуют лишь весьма неполные по материалу и во многом устаревшие очерки в сводных работах Н. А. Машкина,1 О. Мельтцера2 и Ст. Гзелля.3
Недостаточная изученность этого вопроса на конкретно историческом материале способствовала появлению на страницах изданий, предназначенных, как правило, для весьма широкого круга читателей, разного рода домыслов и фантастических предположений. В частности, очень широко распространена в зарубежной карфагенистике точка зрения, согласно которой Карфаген был обществом капиталистическим. Имелись даже попытки представить Карфаген своеобразным вариантом фашистского корпоративного государства.
Авторы подобных построений либо игнорируют источники, либо вычитывают из них то, что в источниках не сказано. Предпосылкой для возникновения этих воззрений, помимо присущей буржуазной историографии тенденции опрокидывать в прошлое капиталистические отношения, послужило смешение капиталистического производства с товарным.
Как известно, товарное производство — это производство для обмена или продажи. Исторически оно возникает лишь с появлением общественного разделения труда, обособлением отдельных хозяйственных ячеек и, наконец, развитием частнособственнических отношений. Капиталистические производственные отношения начинаются там, где действие закона стоимости распространяется на взаимоотношения между эксплуататором и эксплуатируемым. Однако в Карфагене, насколько об этом можно судить по имею-
щимся данным, господствовало внеэкономическое принуждение к труду. Именно поэтому К. Маркс находил в земледельческом товарном хозяйстве Карфагена «больше сходства с плантаторским хозяйством, чем с формой, соответствующей действительно капиталистическому способу эксплуатации».4
В экономической жизни Карфагена исключительно важную роль играло сельское хозяйство. Основную массу населения территорий, находившихся под властью Карфагена, составляли земледельцы, возделывавшие и зерновые культуры, и культуры особые— маслины и т. п. — как для удовлетворения собственных нужд, так и для продажи на внутреннем рынке. Кроме того, осуществлялся и вывоз зерна за пределы карфагенского государства. Он занимал видное место в пунийском экспорте, особенно в III— II вв. до н. э.
Подвластные Карфагенской державе сельскохозяйственные территории складывались из ее африканских владений, т. е. ливийских земель, покоренных во второй четверти V в. до н. э., и земельных угодий, принадлежавших карфагенянам в Сицилии и Сардинии. Положение всех этих земель и находившегося на них населения было далеко неоднородным, хотя некоторые общие черты могут быть установлены.
Тит Ливий рассказывает (XXI, 45, 5), что Ганнибал перед битвой при Тицине обещал даровать своим солдатам «землю в Италии, Африке, Испании, где кто пожелает, причем получивший землю и его дети будут свободны от налогов» (immunem ipsi, qui accepisset, liberisque). В этой сентенции, которую античная традиция вкладывает в уста пунийского полководца, несомненно нашла свое отражение реальная историческая действительность. На всей территории карфагенской державы с тех, кто обрабатывал и владел землей, взимались налоги. Однако из этого же свидетельства Тита Ливия следует, что существовали определенные слои населения, пользовавшиеся налоговым иммунитетом. Более конкретными сведениями мы располагаем о карфагенской Ливии и карфагенской части Сицилии.
Полибий, упоминая о причинах участия ливийцев в так называемом восстании наемников 241—239 гг. (I, 72, 1—2), писал: «Ведь во время предшествующей войны (имеется в виду 1-я Пунийская война, — И. Ш.), полагая, что имеют благовидный предлог, они (карфагеняне, — И. Ш.) жестоко властвовали над населением Ливии, взыскивая половину всех прочих плодов, а также
удвоив городам (ταις πόλεσι) подати (τούς φόρους)». Упоминания о тяжести и жестокости карфагенского господства в Ливии в античной литературе встречаются многократно; видимо, их нельзя отнести только за счет враждебной пунийцам традиции. Так, у Диодора (XX, 55, 4) в его знаменитой характеристике основных групп населения Ливии говорится, что ливийцы ненавидели карфагенян из-за жестокости их верховной власти. Но разберем свидетельство Полибия по существу.
Полибий явно противопоставляет «прочие плоды» регулярно взыскиваемому форосу с «городов». Очевидно, взыскание этих «прочих плодов» было экстраординарной мерой, регулярно же взыскиваемый форос состоял из доли урожая определенной сельскохозяйственной культуры, надо полагать, пшеницы, наиболее распространенной в Северной Африке. Какие-либо данные о размерах удвоенного фороса у Полибия не приводятся. Предположение, что форос в обычное время составлял четверть урожая, твердых оснований под собой не имеет.
Хотя отсутствие деловой документации и не позволяет окончательно решить этот вопрос, представляется наиболее правдоподобным, что поземельный налог взыскивался в Карфагенской державе и, в частности, в Ливии в порядке обложения данью покоренного силой оружия населения. По существу, мы имеем здесь дело с постоянно повторявшейся частичной экспроприацией собственности свободных мелких производителей. Следует, однако, отметить, что высказывавшиеся в литературе предположения о существовании в Карфагене илотии6 или прикреплении крестьян к земле7 источниками не подтверждаются.
Земельные отношения в той части Сицилии, которая находилась под властью Карфагена, в принципе не отличались от земельных отношений в пунийской Африке. У Диодора (XIII, 59, 3; 114,1) сохранились указания на то, что сицилийские города были обязаны выплачивать карфагенянам налог с земли, составлявший одну десятую долю урожая. Известные речи Цицерона против Верреса дают возможность ретроспективно выяснить некоторые черты, характеризующие порядок налогообложения, существовавший в Сицилии до установления на этом острове римского господства. Цицерон говорит (In Verr. II, III, 6): «Общины Сицилии мы приняли в дружбу и союз так, чтобы они имели те же права, что имели и раньше, чтобы на тех же условиях они повиновались римскому народу, на каких повиновались до того своим». В то же время Тит Ливий (XXXVI, 2) отмечал, что господство карфагенян в Сицилии ничем не отличалось от господства сиракузских тиранов.8
Согласно Цицерону, кроме нескольких городов, поставленных римлянами в положение civitates liberae et immunes, «вся земля в Сицилии обложена десятиной так, как до владычества римского народа это было согласно желанию и правовым установлениям самих сицилийцев» (Cic. In Verr. II. III, 6). Примечательно совпадение этого свидетельства Цицерона с приведенным выше свидетельством Диодора. За уплату десятины, как и в Ливии, здесь отвечал «город» — община, к которой была приписана земля. Откупщик — уже в римскую эпоху — имел дело повсеместно с городом в целом. Цицерон оговаривает, что требуемый налог вносится publice, т. е. всею общиной в целом, которая сама организует сбор подати с владельцев земельных участков (Cic. In Verr.
II, III, 27, 28, 31, 32, 34). Об отдельных владельцах земли мы узнаем только в том случае, когда вся община выплатила причитающийся с нее налог, а данный землевладелец не смог или отказывался это сделать. В таких случаях дело должно было решаться судебными органами соответствующего города (Cic. In Verr. II,
III, 15). Нарушение этого порядка представляло собой одно из тех преступлений, которые инкриминировались Верресу. Интересно отметить, что даже граждане городов, освобожденных от уплаты налогов, даже римские граждане в тех случаях, когда они владели землей в городах, обложенных налогами, должны были в этих городах платить установленный налог на землю. Таким образом, налоговый иммунитет относился не к личности как таковой, а к общине и, соответственно с этим, к земле, которою владел плательщик (Cic. In Verr. II, III, 21, 23, 25). Если земля сдавалась в аренду, налог выплачивал арендатор. Подобное же положение, видимо, существовало в Сицилии и во времена карфагенского господства.
После завоевания Карфагеном Ливии значительные фонды земель в наиболее плодородных районах страны (каковы, например, долина реки Баграда и побережье Средиземного моря) сосредоточились в руках карфагенских граждан
О земельных владениях средних и мелких землевладельцев, существование которых в Пунийской Африке предполагает Ст. Гзелль,9 прямыми сведениями мы не располагаем. Обращает, однако, на себя внимание, что и в марсельском, и в карфагенском тарифах отчислений от жертвоприношений в пользу жрецов упоминается жертвоприношение ybl. Это жертвоприношение могло иметь место, очевидно, только в связи с сохранением в пунийской среде, хотя бы в виде пережитка, обряда, аналогичного библейскому Юбилею (yöbel): обряд сложения долгов и возвращения земли прежде закабаленному соплеменнику (Лев. 25). Факт су-
ществования такого обряда дает основания предполагать различную по своим размерам земельную собственность. Предположение о среднем и мелком землевладении на карфагенской территории, таким образом, имеет под собою известную почву.
Основную роль в карфагенском сельском хозяйстве, однако, играло крупное рабовладельческое землевладение. Каков был юридический статус этих хозяйств? Об этом трудно сказать что-либо определенное. Опираясь на некоторые косвенные данные, можно думать, что «усадьбы» крупных карфагенских землевладельцев находились за пределами городов, в том числе и самого города Карфагена. Колумелла (Res. r. I, I, 18) цитирует следующее изречение Магона: «Кто приобретает поле, продает дом; предпочтительнее приносить жертвы не городским, а деревенским домашним богам; кому больше по сердцу городское жилище, тому нет нужды в сельской усадьбе». Плиний (Nat. hist. XVIII, 35), упоминая об этом «жестоком», по его мнению, взгляде Магона, прямо подчеркивает его антигосударственный характер (non ex utilitate publici). Отсюда следует, что, с точки зрения Плиния, сентенции Магона встают в противоречие с широко распространенным в древности воззрением на сельский труд как на единственное занятие, достойное свободного гражданина, поскольку именно благо государства выдвигалось обычно в таких случаях в качестве основного довода в пользу занятий граждан земледелием. Речь у Магона шла, очевидно, о том, что собственники крупных землевладений фактически порывали связь с государством, стремились от него обособиться. В годы Пунических войн такая позиция крупных землевладельцев привела их к изменнической, по сути дела, политике капитуляции перед римлянами. Остается, однако, неясным, привела ли эта тенденция к возникновению в Карфагене какого-либо своеобразного юридического статуса, ограждавшего своекорыстные интересы крупных землевладельцев.
Современники поражались богатству карфагенских аристократов. У Диодора (XX, 8, 2—4) мы находим следующую, достаточно выразительную характеристику, восходящую, несомненно, к рассказам воинов Агафокла, вторгшихся около 310 г. до н. э. на территорию Пунийской Африки: «Агафокл, стараясь освободить воинов от страха, повел войско против так называемого Мегалополя, принадлежавшего карфагенянам. Находившаяся по дороге страна, через которую они проходили, изобиловала садами и различными посевами, была пересечена многоводными каналами, орошавшими каждое место. Поселения (άγροιχιαι) следовали одно за другим; они были застроены роскошно украшенными домами (οϊκοδομαΐς), показывавшими богатство их владельцев. Дворы же (επαύλεις) были наполнены всем, предназначенным для наслаждения, как бы указывая на богатство местных жителей плодами, накопленными во время длительного мира. Что касается земли, то часть ее была засажена виноградниками, часть — маслинами и
была наполнена другими плодовыми деревьями. В других районах на равнине паслись стада коров, а ближайшие луга были наполнены пасущимися лошадьми. Вообще же в этих местах было всякого рода богатство, так как знатнейшие из карфагенян захватывали владения и старались отличиться богатствами, предназначенными для наслаждения».
Сведения Диодора об основных отраслях карфагенского сельского хозяйства хорошо подтверждаются дошедшими до нас фрагментами агрономического труда Магона. В этом труде содержались указания по выращиванию злаков (Plin. Nat. hist. XVIII, 38), оливок (Colum. De arbor. 17; Plin. Nat. hist. XVII, 128), миндаля (Nat. hist. XVII, 63, 131), содержанию домашнего скота (Colum. Res. r. VI, 1, 2—3; 26, 1—2; 37, 3) и т. п. В одной из карфагенских надписей (CIS, I, 166) сохранился список приносимых в жертву сельскохозяйственных продуктов; в нем перечисляются злаковые культуры (Ihm) и упоминаются также фиги (tyn). Фиги упоминаются также и в известном рассказе Плиния Старшего (Nat. hist. XV, 74—75) как один из признаков процветания Карфагена.
Вряд ли могут возникнуть какие-либо сомнения в том, что в крупных земельных владениях основную массу непосредственных производителей составляли рабы. Имеющиеся в нашем распоряжении источники свидетельствуют о концентрации в руках карфагенской аристократии огромного числа рабов. Так, Юстин (XXI, 3) рассказывает, что Ганнон, подготавливая антиправительственный заговор, мог вооружить двадцать тысяч принадлежавших ему рабов. Даже если допустить, что цифра эта несколько преувеличена (хотя это и маловероятно), и учесть, что сосредоточение такого числа рабов в руках одного лица, вероятно, не было правилом, все же придется признать, что приведенное свидетельство Юстина, восходящее к Помпею Трогу, ярко характеризует общий уровень рабовладения в Карфагене в V—IV вв. до н. э., так сказать, его масштабы.
Концентрация такого количества рабов в руках одного владельца, надо думать, порождала потребность в специальном аппарате для организации их работы в подобных хозяйствах. Однако прямых данных об этом, к сожалению, до нас не дошло.10
Помимо труда рабов, карфагенские землевладельцы использовали в своих хозяйствах и труд наемных работников. У Варрона (Res. г. I, 17, 3) сохранился отрывок из эксцерпта труда Магона, составленного Кассием Дионисием. Из контекста, в котором приведен этот отрывок, следует, что речь шла в нем о том, как нужно подготавливать работников (operarios), привычных к тяжелым сельскохозяйственным работам. Под этими работниками явно разумеются свободные наемные батраки (mercennariis).
Соотношение между рабским и свободным трудом в пунийском хозяйстве установить не представляется возможным. Исходя из приведенной выше цифры (20 тысяч рабов), видимо, можно предполагать, что решающую роль в сельскохозяйственном производстве, по крайней мере в крупных хозяйствах, играл труд рабов.
Едва ли не с первых лет своего существования Карфаген, как и другие финикийские колонии в Западном Средиземноморье, становится крупным центром ремесленного производства. Изделия пунийских ремесленников предназначались как для внутреннего рынка, так и для экспорта.11 До нашего времени дошло значительное число пунийских надписей, в которых упоминаются такие виды ремесла, как изготовление саркофагов, обработка золота, серебра, меди, производство деревянных повозок, гребней, щипцов, ткачество, портняжничество и т. п. (CIS, I. 326—332. 338, 340, 342, 344, 345, 346, 354; III, 4873, 4877, 4884, 4886). Дошли до нас и многочисленные образцы пунийской керамики,12 а также украшения из золота, серебра, бронзы и стекла. Надписи составлялись, очевидно, владельцами соответствующих ремесленных мастерских. Есть основания считать, что в пунийских городах существовали корпорации ремесленников, обозначавшиеся термином gw.13
Не приходится сомневаться в том, что в карфагенских ремесленных мастерских, так же как и в сельском хозяйстве, широко использовался труд рабов. Однако в пунийских надписях рабы не упоминаются, что обусловлено самим характером этих документов. Нарративные источники сведений об эксплуатации рабов в ремесленных мастерских также не содержат.
На особом положении в Карфагене находились рабы, которым их хозяевами была предоставлена известная доля экономической самостоятельности. Об этих рабах мы осведомлены более подробно. До нас дошла следующая надпись, выполненная на чаше: syhwln bn s[mr] 'bd 'bdmlqrt bn hlsb 1 bn b'lhn' hrt bmhsp — «Иахавлона сына Ша[мара] раба Абдумелькарта сына Хиллецбаала сына Баалханнона, гравировщика на вазах».14 Согласно прямому смыслу надписи, сын раба в данном случае таковым не является. В то же время его отец был несомненно рабом. Отсюда следуют два важных вывода. Во-первых, из надписи вытекает, что в Карфагене могли иметь место признававшиеся законом браки между рабами. Этот вывод подтверждается, помимо приведенного текста, еще
Плавтом (Casina 67—74), который, в оправдание сюжета своей комедии, ссылается на то, что «рабские браки» (serviles nuptiae) происходили в Карфагене. Во-вторых, из надписи устанавливается факт существования таких браков между рабами, при которых потомство оказывалось лично свободным от рабской зависимости. Упоминание о рабском происхождении отца или более отдаленного предка в данном случае свидетельствует о сохранении каких-то связей между рабовладельцем и потомками его раба. По-видимому, эта зависимость могла сохраняться на протяжении ряда поколений.
Однако такие случаи были, очевидно, возможны только либо при отпуске раба на волю, либо в случаях брака раба со свободной женщиной. Последнее было, видимо, возможно только при условии, если раб пользовался известной хозяйственной самостоятельностью, ибо трудно представить себе, чтобы со свободной женщиной мог вступить в брак раб, находившийся в доме своего господина. Так как в приведенной выше надписи отсутствуют какие-либо указания на то, что Иахавлон был вольноотпущенником, остается предположить, что отец Иахавлона Шамар вел самостоятельное хозяйство. Аналогичные случаи, очевидно, отражают и посвятительные надписи сыновей рабов (CIS III, 4845, 4848, 4850, 4851, 4853, 4854, 4855, 4856).
Наряду с этими встречаются и надписи, поставленные от имени лиц, ведших самостоятельное хозяйство (CIS III, 4847, 4849, 4852). Характерная особенность этих надписей состоит в том, что в них рабы не указывают своей родословной (например, в надписи № 4849 посвятителем является Бодаштарт раб Малха сына Адониваала). Очевидно, раб в отличие от свободного по карфагенским порядкам не мог иметь официально фиксируемого родословия.
Особое место в экономической жизни Карфагена занимала эксплуатация испанских серебряных рудников, находившихся на побережье Пиренейского полуострова неподалеку от Нового Карфагена (Strab. III, 4, 6; Polyb. Χ, 8, 2; 10, 1: 38, 7). По сообщению Полибия (XXXIV, 9, 8—10), на этих рудниках постоянно работали до сорока тысяч рабов, которые ежедневно добывали серебра на 25 тысяч драхм. Для сравнения можно отметить, что в те времена, о которых идет речь у Полибия (середина III в. до н. э.), сицилийский медимн ячменя стоил в Луситании 1 драхму, теленок — 5 драхм, рабочий вол—10 драхм (Polyb. XXXIV, 8, 7—10). При взятии Нового Карфагена П. Корнелий Сципион захватил там более шестисот талантов серебра из государственной казны Карфагена (Polyb. X, 19, 1; Liv. XXVI, 47, 10). Это было, конечно, то серебро, которое было добыто на испанских рудниках и еще не перевезено в Карфаген.
Рудники в Испании, несомненно, принадлежали государству, поэтому, возможно, и рабы, занятые там, были рабами государственными. Впрочем, не исключено, что б рудниках работали и
рабы частных владельцев, сдававшиеся их хозяевами государству на началах аренды за определенное вознаграждение. Положение рабов в рудниках было очень тяжелым; их смертность была исключительно велика. Видимо, покупка новых рабов для работы в рудниках считалась более рентабельной, чем забота о поддержании сил и здоровья уже имеющихся, производительность труда которых вследствие крайне тяжелых условий работы в рудниках уже начинала падать.
Заметную роль в экономической жизни Карфагенского государства играли храмы. Судя по некоторым данным, карфагенские храмы и, очевидно, их хозяйственная деятельность находились до известной степени под контролем государства. Из одной найденной в Карфагене надписи (CIS, I, 175) следует, что там существовала особая коллегия десяти, ведавшая храмами ('srt h'sm 's с1 hmqdsm). Хотя, по тексту надписи, в функции этих «децемвиров» прежде всего входило восстановление разрушенных святилищ и, возможно, строительство новых, вряд ли их обязанности этим исчерпывались. Само их название 's с1 hmqdsm — «которые над святилищами» — показывает, что коллегия десяти, очевидно, ведала всеми сторонами жизни храмов, представлявших собой достаточно сложный хозяйственный организм. Как мы увидим, храмы одновременно были крупными рабовладельцами. Из других дошедших до нас надписей вытекает, что доходы храмов складывались из ряда статей. Прежде всего они получали отчисления от приносимых богам жертвоприношений. Об этом можно судить на основании так называемого Марсельского тарифа жертвоприношений (CIS I, р. 165). очевидно, вывезенного из Карфагена в Массалию при неизвестных нам обстоятельствах. Кроме того, известен и собственно Карфагенский тариф, восстановленный в настоящее время по надписям CIS I, 167; III, 3915—3917 (сводный текст см.: CIS III, p. 164). Фрагменты подобных же тарифов сохранились и в надписях CIS I, 169—170. По содержанию своему все эти документы однотипны. В них указывается вид приносимой жертвы, соответствующие денежные платежи и натуральные отчисления. Последние составляли обычно значительную и лучшую по качеству часть туши жертвенного животного. Денежные взносы по Марсельскому тарифу составляли от 0.75 до 10 сиклей. Согласно другому тарифу (CIS I, 170), денежный взнос достигал 20 сиклей серебра. В условиях сравнительно высоко развитого товарного производства и денежного обращения передача жрецам определенной части туши жертвенного животного представляла собой пережиток древних обычаев, сложившихся в Сирии и Палестине (в том числе и у финикийцев) задолго до финикийской колонизации, вероятно, еще в эпоху доклассового общества. Обращает на себя внимание, что в библейских узаконениях, близких по содержанию к пунийским тарифам, денежные платежи не предусмотрены (ср. Лев. 6, 19; 7; 8, 15—19; 31—34; Второз. 18, 3
и сл.). Таким образом, эти платежи представляют собой своего рода нововведение, непосредственно связанное с развитием в Карфагене товарного хозяйства и денежного обращения.
Другие статьи храмовых доходов непосредственно связаны с эксплуатацией принадлежавших храмам хозяйственных угодий. К сожалению, мы сравнительно очень мало осведомлены о наиболее интересной для нас в данной связи стороне их деятельности этого рода — об эксплуатации ими непосредственных производителей.
В пунийских надписях дошли упоминания об общинах, названных по имени храмов, от которых они зависели (CIS, I, 263 и 264) — Мелькарта и Аштарт. Трудно сказать, каковы были конкретные формы этой зависимости. Вряд ли можно сомневаться в том, что храмы принимали непосредственное и, надо думать, значительное участие в эксплуатации ливийского крестьянства.
Храмы имели в своем распоряжении и определенные контингенты рабов. До нас дошли пунийские надписи, содержащие прямое указание на храмовое рабство. Правда, не всегда термин cbd—«раб» в сочетании с именем божества может восприниматься как обозначение социального положения посвятителя. В частности, когда в посвящении богине Тиннит (CIS, III, 4777) некий Акбар сын Пумай называет себя ее рабом (cbdk — «раб твой»), то в этом следует видеть лишь выражение общей идеи зависимости каждого человека от божества, его подчинения божеству. Однако в большинстве случаев значение термина cbd — «раб» как социальной категории сомнения не вызывает.
Судя по сохранившимся надписям, рабами владели следующие храмы.
1. Храм Хатормаскар. В надписи CIS I, 253 посвятителем является Абдэшмун сын Амаштарт дочери Йатонцида, раба храма Хатормаскар (cbd bt htrmskr). В другой надписи (CIS I, 254) посвящение производится Бодаштартом сыном Абдумелькарта сына Бодаштарта, раба храма Хатормаскар ('bd bt htrmskr), за Бодмилка, внука посвятителя. Наконец, в тексте CIS, III, 4834 посвящение приносится от имени Бодаштарта сына Абдаштарта сына Бодаштарта, раба храма Хатормаскар.
2. Храм Цидитиннит в Мегаре (один из районов Карфагена). В надписи CIS, I, 247 посвятитель — Химилкат сын Бодаштарта сына Абдумелькарта сына Акбара, раба храма Цидитиннит в Мегаре ('bd bt sdtnt m[cr]t). Другое посвящение составлено от имени Бодаштарта сына Абдумелькарта сына Ариша, раба храма Цидитиннит в Мегаре (CIS I, 248). В надписи CIS I, 249 посвятителем является Шафат сын Аришама, раба храма Цидитиннит в Мегаре (cbd bt sdtnt mcrt).
3. Храм Аштарт могучей. До нас дошли три надписи, в которых упоминаются рабы этого храма. Однако в отличие от других случаев две надписи этого цикла составлены с некоторым
отступлением от обычной формулы посвящения. Слово bt—«храм» в них отсутствует. В надписи CIS, I, 255 в качестве посвятителя назван Шафат сын Бодаштарта сына Абдумелькарта, раба Аштарт могучей (cbd 'strt h'drt). В надписи CIS, III, 4843 упомянут Йатонцид сын Бодаштарта, раба Аштарт могучей (cbd cstrt 'drt). В надписи CIS III, 4842, однако, посвятитель охарактеризован с применением обычного формуляра: Бодаштарт сын Баалшиллека, раба храма Аштарт могучей ('bd bt cstrt h'drt).
Исходя из этих различий в формулах посвящения, можно полагать, что между «рабами бога» и «рабами храма бога» существовала определенная разница и что в данном случае перед нами — обозначения двух различных категорий рабов. Возможно, что «раб бога» участвовал непосредственно в служении божеству, иными словами, в отправлении культа, тогда как «раб храма» был занят в храмовом хозяйстве. Однако при современном состоянии источников окончательно решить этот вопрос не представляется возможным.
4. Храм Цидимелькарта. Единственная дошедшая до нас надпись, в которой упомянут раб этого божества (CIS I, 256), также составлена с отклонением от обычной формулы ('bd sdmlqrt).
5. Храм Мелькарта. Здесь имеется только одна надпись (CIS III, 4840), поставленная Абдумелькартом сыном Химильката сына Абдумелькарта сына Баркана, раба храма Мелькарта (cbd bt mlqrt).
6. Храм Аршафа. Надпись CIS I, 251 сильно фрагментирована; сохранилось только упоминание: «раб храма Аршафа» ('bd bt 'rs[p]).
7. Храм Милкаштарт. В одной из надписей (CIS I, 250) посвятитель — Химилькат сын Баалханнона сына Бодаштарта сына Йатонмилка, раба храма Милкаштарт (cbd bt mlkcstrt). В другой надписи (CIS III, 4839) упоминается Адонибаал сын Баалханнона сына Азрумилка сына Баалханнона, раба храма Милкаштарт (cbd bt mlk'strt).
8. Храм Эшмуна. В настоящее время известны пять надписей, в которых упоминаются рабы этого храма. В тексте CIS I, 252 встречается только термин: «раб храма Эшмуна» (cbd bt [sm]n). В CIS III, 4834 посвящение приносится от имени Химилькона сына Йатонцида сына Ханнона сына Йатонцида сына Баалшиллека, раба храма Эшмуна (cbd bt 'imn). В другом случае посвятитель— Мусаф сын Абдукашара сына Абдимилка, раба храма Эшмуна (cbd bt 'smn; CIS III, 4835). В надписи CIS, III, 4836 сохранилось только родословие посвятителя: ...сын Бодаштарта сына Бодмелькарта сына Шафота, раба храма Эшмуна. Наконец, в надписи CIS III, 4837 говорится о Бодаштарте сыне Абдэшмуна сына Йакуншалама, раба храма Эшмуна.
9. Храм Сакана. Единственная надпись (CIS III, 4841), в которой упоминается раб этого храма, содержит некоторые неясно-
сти. В качестве посвятителя назван Йатонбаал сын Ариша сына Хашакмата сына Бодаштарта, раба храма Сакана (cbd bt skn). К имени божества в надписи имеется эпитет bcl 'qds, который следует, по-видимому, переводить «владыка священный».
До нас дошла еще надпись CIS III, 4844, в которой упомянут раб храма, однако имя божества не сохранилось.
Опубликованные до настоящего времени пунийские надписи позволяют утверждать, что в Карфагене довольно значительное распространение приобрело вольноотпущенничество. Надписи, содержащие формулу bsrm, по всей видимости, принадлежат вольноотпущенникам. Эту формулу, очевидно, следует переводить: «за освобождение его».15 Условия, на которых производилось освобождение рабов, известны пока лишь частично. Одна из надписей, связанных с этим актом, дает основание считать, что существовали два типа освобождения от рабства: с предоставлением так называемого сидонского гражданства или же со специальной оговоркой, что вольноотпущенник не будет пользоваться последним. Весьма возможно, что во втором случае вольноотпущеннику предоставлялось полное равноправие. Эта же надпись показывает, что рабы могли освобождаться на условиях выкупа, а также и без него, в зависимости от воли владельца раба.
Помимо эксплуатации рабов, в Карфагене широко была распространена эксплуатация полусвободных производителей. Эти последние называются в пунийских надписях термином bd, который употреблялся для обозначения зависимости посвятителя или его отца от «господина его» ('dny).17 В ряде случаев лица, обозначенные этим термином, в документах одновременно называются и 'ssdn— «человек Сидона», что указывает на их своеобразный гражданский статус. Впрочем, в ряде других случаев посвятители именуются «людьми» Сидона» без указания на то, что они являются «бодами» и находятся в зависимости от кого бы то ни было (CIS, I, 271, 273, 274, 277, 281, 283, 291). Из этого, очевидно, следует, что статус «бода» не обязательно сопровождался утратой или ущемлением личной свободы.
Интересную параллель этому материалу дают тексты Полибия (10, 17, 6 и сл.) и Тита Ливия (26,47), где рассказывается о том, что Сципион, захватив Новый Карфаген, взял в плен около десяти тысяч мужчин. Из них граждан города (πολιτικοί, cives Novae Саг-
thaginis) он освободил, а ремесленников (χειροτέχναι opifices), очевидно, не являвшихся гражданами, превратил в государственных рабов Рима (δημόσιοι της 'Ρώμης, publicos populi Romani). Сципион, как это показывает вся его деятельность в Новом Карфагене, стремился приобрести симпатии покоренного населения. При таких условиях вряд ли он стал бы проводить меры, ухудшавшие положение ремесленников. Скорее можно предполагать обратное. По всей видимости, эти ремесленники и до захвата Сципионом Нового Карфагена были людьми зависимыми, вероятно «бодами». Зависимость их от частных лиц Сципион заменил зависимостью от государства.
В нашем распоряжении почти нет сведений о том, какую роль играли рабы в социальной жизни Карфагенской державы. Во всяком случае, сколько-нибудь значительные самостоятельные выступления рабов, которые хотя бы отдаленно можно было сравнить с грандиозными восстаниями рабов в Сицилии и Италии, здесь не встречаются. Однако рабы несомненно принимали активное участие в выступлениях ливийского крестьянства против карфагенского господства.
Первым таким движением было восстание 396—394 гг. до н. э., в ходе которого восставшие ливийские крестьяне заняли Тунет (современный Тунис). К восставшим бежали и присоединились многочисленные рабы. Карфагенскому правительству удалось подавить это движение только путем подкупа некоторых вожаков восстания (Diod. 14, 77).
Наиболее крупным движением ливийского крестьянства, в котором участвовали и рабы (App. Sic. 2), было так называемое «восстание наемников» 241—239 гг. до н. э.18 Обращает на себя внимание тот факт, что одним из его руководителей был беглый раб Спендий.
После разгрома Карфагенской державы в 146 г. до н. э. и установления в Северной Африке римского господства начинается новый период в истории этой страны.