Вот уже три года, как лидиец Леодавл, отправившийся на корабле
по торговым делам на остров Самос, пропал без вести. Три года
семья его, жившая в Сардах, главном городе Лидии, ничего не слыхала
о нем. Думали, что он утонул в море. Но затем прибыл плывший на
этом же корабле греческий купец Афинодор и сообщил, что корабль
был захвачен пиратами. Афинодору удалось выкупиться за большие
деньги, а все остальные обращены в рабство и проданы разным хозяевам
на рабском рынке на острове Хиосе.
Жена Леодавла пыталась узнать, где ее муж, но из этого ничего
не вышло. Да если бы она и узнала, ничего бы не изменилось, так
как денег на выкуп здорового, сильного мужчины из рабства у нее
не было.
И вот однажды, когда семья Леодавла уже давно потеряла надежду
его увидеть, кто-то тихо постучался в дверь. Старший сын вышел
в сопровождении собаки и в ужасе отскочил. Перед ним стоял седой
старик, одетый в лохмотья, с искалеченной левой рукой, с широким
шрамом через все лицо и гноящимися глазами. Но страшнее всего
было огромное кроваво-красное клеймо через весь лоб, на котором
было выжжено: "Возврати беглого Клидему".
Сын Леодавла, испугавшись, хотел закрыть калитку, но вдруг обратил
внимание на то, что его злая собака, всегда бросавшаяся на чужих,
особенно на грязных и оборванных бродяг, не лает и не кусается,
а дружески виляет хвостом и лижет руку оборванцу. И тут юноша
узнал в нищем старике отца, который только три года назад был
здоровым, могучим мужчиной сорока двух лет, без единого седого
волоса.
На крик юноши выбежала вся семья. Отца ввели в комнату, вымыли,
переодели и накормили, но все отворачивали глаза от него - настолько
был ужасен его вид. Когда Леодавл немного пришел в себя, он стал
рассказывать о своих несчастьях.
"На рынке рабов в Хиосе всех покупателей привлекали мой рост,
здоровье и мышцы. Деньги отобрали пираты; я не мог обещать, что
меня выкупят, так как знал, что у вас нет таких денег. А ремесла
я никакого не знал. Богатый афинянин, заметив, что я не только
силен, но еще и грамотен, купил меня, чтобы поставить надсмотрщиком
над рабами на руднике, который он взял в аренду у Афинского государства;
здесь нередки были бунты рабов, и, чтобы быть надсмотрщиком, надо
иметь большую силу и ловкость. Я должен был бы радоваться, так
как надсмотрщику живется лучше, чем простому рабу, но я человек
не злой и с ужасом думал о своих будущих обязанностях истязателя.
После недолгого пути мы с хозяином приплыли в афинскую гавань
Пирей, а оттуда в сопровождении приказчиков меня и других рабов
отправили на рудник хозяина. Я увидел несколько сот рабов, спавших
в наскоро сколоченном бараке, открытом со всех сторон ветрам.
Из досок были сделаны в два этажа нары; часть рабов спала вповалку,
вплотную друг к другу, на полу; остальные - на нарах. Стояла отвратительная
вонь; многие из рабов были покрыты шрамами от ударов и гноящимися
ранами, которые никто не перевязывал, никто не лечил. На лбу у
многих были выжжены клейма.
Спать рабам полагалось только пять часов; один раз в день им давали
жидкую похлебку из муки; работать же они должны были восемнадцать
часов в сутки. И что это была за работа! Небольшими лопатками
люди углублялись в землю... Лежа на спине, они выбивали породу
молотком; пыль и мелкие камни непрерывно сыпались им в глаза.
Дышать было нечем: время от времени приходилось зажигать коптящую
светильню - веревочный фитиль, опущенный в масло, и от этого в
шахте становилось еще более душно. Я и другие надсмотрщики должны
были следить, чтобы непрерывно раздавался стук молотков; если
где-нибудь молоток замолкал, я должен был вползать внутрь, отыскивать
виновного, вытаскивать его наружу и беспощадно избивать бичом.
Никаких жалоб и оправданий выслушивать не разрешалось; я должен
был заранее считать, что всякая такая жалоба - притворство. Если
поверить жалобе одного, все начнут жаловаться, так как все были
измучены до крайности и работали через силу. Ежедневно вывозили
с рудника несколько трупов.
Однажды я позволил себе заметить господину, что такое ведение
хозяйства очень убыточно: за раба платят большие деньги, а через
короткое время он гибнет. На это хозяин сказал, что я ничего не
понимаю в делах: уже больше двадцати лет длятся войны, на море
господствуют пираты, и рабов на рынке так много, что их можно
купить за бесценок. В среднем каждый раб может прожить на рудниках
3-4 года, а своей работой за это время он втрое или вчетверо покрывает
расходы на его покупку и жалкое пропитание. Я понял, что обращаться
к совести этого человека бесполезно. Я не мог дольше оставаться
надсмотрщиком и решился на побег.
Хозяин неоднократно посылал меня в сопровождении приказчиков и
других надсмотрщиков в Пирей для доставки вновь прибывавших рабов,
провианта и инструментов. Во время одного из таких путешествий
я случайно встретил Гирандсса, сына моего приятеля Кройса, давно
покинувшего Сарды и жившего в Пирее. Так как никто из моих спутников
не понимал по-лидийски, я вступил в разговор с Гирандесом и узнал,
что Кройс на днях уехал навсегда на родину и, если мне удастся
бежать, Гирандес спрячет меня и поможет вернуться домой.
Впоследствии оказалось, что мои спутники догадались, о чем я беседую
с земляком. Когда мы в следующий раз направились в Пирей, они
взяли с собой собак и не спускали с меня глаз. Но по дороге, когда
мы шли по берегу ручья, я сорвал пустой внутри стебель тростника,
как бы для того, чтобы опираться на него как на палку.
Я отстал от своих спутников и попытался скрыться в одном из боковых
переулков. Но они бросились за мной, спустили собак, успели забежать
вперед и отрезали мне путь по переулку.
Я бежал быстрее своих преследователей, но они гнали меня к берегу,
к гавани, где было очень много народу и где беглому рабу невозможно
скрыться. Положение становилось безвыходным: мне не оставалось
ничего другого, как нырнуть под воду. Выставив наружу конец тростниковой
трубки, я мог дышать и долго находиться под водой. Я пробрался
между судов и поплыл в открытое море. Я прекрасно плавал, и мне
удалось незамеченным отплыть довольно далеко от берега. Там я
увидел корабль, плывший на близлежащий остров Эвбею; подплыв к
нему, я сказал, что моя лодка опрокинулась; мне поверили и отвезли
на Эвбею, в город Карист.
К сожалению, в Каристе я никого не знал. У меня было с собой несколько
драхм хозяйских денег. Я пришел к Евангелу, хозяину мастерской
железных изделий. Имя этого человека было мне случайно известно.
Я выдал себя за лидийца Кройса, ехавшего на родину, сказал, что
потерпел кораблекрушение у берегов Аттики, и мне дали работу в
кузнице, с которой я благодаря своей силе быстро освоился.
В мастерской кузнеца лучше всего жилось рабам, знавшим ремесло
и имевшим собственный инструмент. Они жили отдельно, в своих хижинах,
приходили на заре и, как только начинало темнеть, уходили. Хозяин
платил им немного, но после ухода домой они прирабатывали у разных
заказчиков. Некоторые из них копили деньги, чтобы выкупиться на
волю. Хуже было положение свободных чернорабочих, не знавших ремесла,
вроде меня.
Мы работали с утра до глубокой ночи только за обед и помещение.
Хозяин, правда, обещал нам впоследствии выдать жалованье, но опытные
люди смеялись над этим обещанием.
Но совсем плохо приходилось в мастерской простым рабам, не знавшим
ремесла. По большей части это были мальчишки. Спать они могли
только пять часов в сутки: весь день они ходили сонные, но когда
нечаянно закрывали глаза во время работы, то получали оплеуху
или удар тяжелым инструментом; иногда хозяин и его помощники кололи
рабов булавками или обжигали горящей лучиной. За всякую провинность
их беспощадно избивали мастера. Рабов заставляли делать однообразную,
одуряющую работу; более тонкой работе мастера их не обучали, боясь,
как бы мальчишки, научившись, не заняли их места. В эргастерии
было, конечно, не так душно, как в шахте, но рабы в мастерской
месяцами находились в полутемном помещении, не выходя на свежий
воздух, и поэтому были бледны, как привидения.
Как вы знаете, я был очень силен; поэтому легко справлялся с работой
и чувствовал себя неплохо. Больше всего ободряло меня то, что
работал я поденно, ничем не был связан с хозяином и, как свободный
человек, мог в любое время уйти, куда глаза глядят. Я уже успел
сговориться с одним корабельщиком, что на следующий день отплыву
с ним в Сарды; он назначил большие деньги за перевозку, но я поклялся
выплатить эти деньги ему в течение полугода по приезде. Казалось,
свобода была близка.
Но, очевидно, судьба меня еще преследовала. Вернувшись в мастерскую,
я неожиданно застал там брата моего афинского хозяина, пришедшего
за железными цепями для рабов. Разумеется, я уже до того принял
все меры, чтобы меня нельзя было узнать. Всю жизнь я носил длинные
волосы и бороду; теперь я наголо побрился, выбрил даже брови и
стал походить на молодого египтянина. Заметив брата хозяина, я
быстро прошмыгнул в эргастерии, где работали рабы, но на мою беду
он сразу же узнал меня.
Мой новый хозяин, кузнец, больше всего боялся, как бы его не сочли
укрывателем беглых рабов, поэтому он и еще несколько рабов окружили
эргастерии. Мне не удалось вырваться из их рук; меня связали и
отвезли назад в Афины.
Прежний хозяин, вопреки ожиданиям, отнесся ко мне милостиво. Я
получил только двадцать ударов истрихидой. Так назывался большой
бич, в который были вплетены заостренные косточки. После этих
ударов я несколько дней пролежал на земле, обливаясь кровью; раны
в некоторых местах нагноились, но в общем я оправился и мог продолжать
работу. Однако хозяин предупредил, что в случае нового побега
он заклеймит меня и замучит до смерти.
Конечно, надсмотрщиком он меня уже не назначил. Я должен был носить
тяжелые мешки с породой. От этого к вечеру спина ныла, горела
и болела. Казалось бы, меня можно было только жалеть, но есть
немало злых и завистливых людей. В числе рабов были такие, которые
завидовали тому, что я не работал в шахтах и что хозяин наказал
меня за побег сравнительно мягко. Один из них рассказал мне по
секрету, что решил бежать, что ему поможет один из окрестных жителей
и корабельщик. Он предложил мне и еще нескольким рабам бежать
вместе с ним. Я обрадовался, но оказалось, что все это было только
ловушкой. В том месте, куда я бежал по его указанию, подстерегала
засада, посланная хозяином, и меня взяли голыми руками. Остальные
рабы, к их счастью, не могли уйти из шахты и не явились.
Нет сил описать все, что со мной проделали после этого. Прежде
всего меня пытали. Меня подвесили на веревочную лестницу и стали
выкручивать руки и ноги, требуя, чтобы я назвал рабов, которые
собирались бежать вместе со мной; при этом мне переломили левую
руку. В конце концов я сказал, что назову своих сообщников, но
назвал как раз наиболее преданных хозяину доносчиков и негодяев;
не знаю, поверили ли они, но пытку, наконец, прекратили. Затем
меня били без конца плетью. При этом сам хозяин ударом кнута рассек
мне лицо, как ножом. Затем явился клеймовщик с краской и иглами
и поставил мне это клеймо на лоб. Не дожидаясь, пока я хоть сколько-нибудь
оправлюсь от истязаний, мне дали молоток и отправили в забой.
В шахте я в необыкновенных мучениях проработал полгода, почти
не получая пищи; я сам не понимаю, как выжил.
Наконец, у меня созрел план нового побега - все равно терять было
нечего. Когда я был надсмотрщиком, то видел, как поступали с ослабевшими
и умиравшими рабами. С ними никто не хотел возиться, кормить их
было тоже незачем, поэтому таких рабов сбрасывали живыми в ров
за рудником, где лежали трупы уже умерших рабов. Я решил притвориться
умирающим. Я расцарапал себе нёбо острым камнем; когда ко мне
подошел надсмотрщик, я открыл рот и хлынула кровь, затем я упал
на землю и, сколько он ни бил и ни топтал меня, я не вставал.
Надсмотрщик доложил приказчику, они вдвоем подняли меня, понесли
и швырнули с высоты в ров, на груду трупов.
Упал я на мягкое и потому не очень разбился. Долго я лежал среди
зловонных трупов. Ночью я пополз к противоположному краю рва;
я был слаб и несколько раз срывался вниз, но, наконец, вылез на
поверхность земли. Я понимал, что мое положение почти безнадежно:
всякий, нашедший раба с клеймом на лбу, возвратит его немедленно
владельцу. Действительно, как ни тихо я пробирался, на полпути
к Пирею мои шаги услышал какой-то прохожий и нагнал меня.
К счастью, это был Гирандес, сын Кройса, тот самый, который обещал
мне помочь бежать. Он пришел в ужас, увидев, каким я стал, но
не испугался преследований и не забыл дружбы к старому приятелю
и земляку его отца. Он завязал мне лоб платком, чтобы не видно
было клейма, в темноте отвел меня в свой дом, а затем с верным
человеком отправил в Сарды.
И вот я перед вами. Три года провел я в прекрасной Элладе, в знаменитых
Афинах, о которых слышал столько хорошего. Да будут они прокляты!"