Сразу после падения тирании в Афинах с новой силой вспыхнула борьба за власть. На сей раз в борьбе участвовали две аристократические группировки. Одну из них возглавил Клисфен из рода Алкмеонидов, тот самый, который в 525/24 г. до н. э. был архонтом при Писистратидах, а затем снова эмигрировал и развернул кипучую деятельность по свержению тирании. Это он подкупил дельфийский оракул (Hdt., V, 66) и, скорее всего, он же организовал и вооруженную борьбу против Гиппия. Одним словом, Алкмеониды приложили максимум усилий для свержения афинской тирании и понесли при этом людские и финансовые потери 1. Теперь, когда их цель была достигнута, они стремились воспользоваться плодами своей победы и рассчитывали снова занять ведущее положение в Афинах. Но тут они натолкнулись на сопротивление: им противостояла афинская консервативная аристократия. Видимо, традиционная землевладельческая знать сплотилась, чтобы не
допустить к власти «выскочек» Алкмеонидов. Лидером этой группировки был знатный аристократ Исагор2. Следовательно, в Афинах возобновилась борьба между старой, землевладельческой аристократией и «новыми людьми», возглавляемыми новой, «капиталистической» аристократией. «Старые» и «новые» силы снова сцепились в смертельной схватке за власть. Их борьба, как и раньше, приняла вид соперничества двух аристократических кланов. В ней не было сначала никаких политических лозунгов и проектов3.
Исагор опирался на традиционные аристократические объединения — гетерии (Arist. Ath. Pol., 20, 1). Гетерии были старым и хорошо опробованным инструментом политической организации аристократии — с ними мы уже встречались у Гомера (гл. 1, 3 д) и в истории Килона (гл. 3, 2 б)4. Поэтому Исагору вскоре удалось победить и в 508 г. до н. э. он был избран архонтом (Dion. Hal., I, 74, 6). Силы Клисфена были явно недостаточны, чтобы противостоять всей аристократии, и тогда он решил прибегнуть к тому же приему, что и Писистрат, — он обратился за поддержкой к народу. Как выражается Геродот, «побеждаемый Клисфен подружился с народом», или, точнее, «сделал народ своей гетерией» (έσσούμενος δέ ό Κλεισθένης τόν δήμον προσεταιρίζεται). Πο-
скольку Клисфен изображал себя как борца за свободу, он уже не мог претендовать на роль тирана. Ему оставалось только одно — привлечь народ какими-то демагогическими обещаниями. Аристотель говорит, что он пообещал предоставить народной массе политические права (Ath. Pol., 20, 1). Ставка на народ опять оказалась беспроигрышной и, таким образом, Клисфену удалось взять верх над Исагором. Теперь уже Исагор, будучи побежденным Клисфеном, был вынужден искать поддержку и нашел ее за пределами Аттики. Исагор призвал на помощь спартанского царя Клеомена, с которым был связан отношениями гостеприимства. Клеомен потребовал от афинян изгнать из города всех, над кем тяготела скверна «Килонова греха» — при этом подразумевался весь род Алкмеонидов. Так в политической борьбе были опять задействованы религиозные представления и религия опять сделалась картой в политической игре. Игра удалась: Клисфен с Исагором восстановили афинян против Алкмеонидов и начался ритуально-политический процесс очищения Аттики от скверны. Клисфен, не дожидаясь расправы, тайно удалился в изгнание, а Исагор, вместе с пришедшим ему на помощь спартанским отрядом Клеомена, принялся изгонять из Афин семьсот запятнанных скверной семей. Было организовано настоящее судилище над Алкмеонидами, так что даже тела мертвых нечестивцев, согласно религиозным предписаниям, были вырыты из могил и выброшены за пределы страны — «скверна» не имела права оставаться в Аттике и отравлять жизнь людям (Arist. Ath. Pol., 1, 1; Plut. Sol., 12)5. Однако Исагор увлекся — вместе с Клеоменом он попытался низложить проклисфеновский государственный совет и
взять власть в свои руки. Совет же оказал сопротивление и поднял народ. Чужеземный отряд и на этот раз сыграл роковую роль — как и в истории с Килоном, дело можно было в данном случае представить как иноземную интервенцию, а Исагора — как национального предателя. Агитация подействовала, и народ взялся за оружие. Исагор с отрядом Клеомена и своими сторонниками укрылся на Акрополе6. Их положение там скоро стало безвыходным и на третий день они были вынуждены сдаться. Клеомену со спартанцами было разрешено покинуть Аттику, а сторонники Исагора были перебиты7. После этого афиняне вернули изгнанников, а Клисфен стал вождем народа и произвел политические преобразования. Так, в освещении наших источников, выглядят события, последовавшие за падением тирании и приведшие к политической реформе в Афинах (Hdt., V, 66, 69-73; Arist. Ath. Pol., 20, 1-4).
Став народным вождем, Клисфен осуществил свои знаменитые реформы. Довольно сложно установить точную датировку этих событий8, но мы принимаем точку зрения Ф. Шахермайра, согласно которой Клисфен начал проводить реформы еще до своего изгнания,
при Исагоре, а закончил уже после возвращения и окончательной победы над Исагором9. Следовательно, политические преобразования в Афинах были произведены Клисфеном в период с 508 по 506 г. до н. э., с перерывом на время его изгнания. Официальный статус Клисфена и его властные полномочия неизвестны. Скорее всего, архонтом был кто-то другой, а он занимал какую-нибудь иную государственную должность10. Он мог и вовсе не занимать никакой должности к оставаться «неформальным» народным лидером, поскольку, как справедливо отмечает М. Чэмберс, глава государственного переворота не нуждается в специфической парламентской должности11.
Суть реформ, по Геродоту, очень коротко сводится к тому, что Клисфен заменил четыре старых филы десятью новыми, дал им новые названия и распределил демы по десяти на каждую филу (Hdt., V, 66, 69). Аристотель же уделяет этому вопросу особое внимание и сообщает некоторые важные подробности (Ath. Pol., 21, 1—6). Он особо отмечает, что Клисфен специально разделил страну на десять частей, а не на двенадцать, чтобы избежать совпадения с прежними двенадцатью триттиями и чтобы можно было смешать народ. Аристотель раскрывает и политический смысл нового административного деления страны. Выглядит это следующим образом: на основе новых десяти фил Клисфен вместо солоновского совета четырехсот создал новый совет пятисот, в который избирались пятьдесят человек от каждой филы. Затем он устроил особое разделение внутри каждой филы по одной общей схеме. Всего было десять фил и сто демов. Клисфен позаботился о том, чтобы перемешать все население среди новых десяти фил. Для этого он сначала распределил все демы равномерно по трем традиционным областям Аттики: город (άστυ), прибрежная зона (παραλία) и срединная земля (μεσόγειος). Затем на основании этого деления были созданы новые административные единицы —- триттии. В каждую триттию входили три-четыре дема из одной области. В одну филу входили три такие триттии — одна из города, одна из паралии и одна из срединной земли. В результате в каждой филе были представлены демы из всех трех областей страны. Так жители Аттики оказались идеально перемешаны. Основной административной
единицей стал теперь дем. Отныне дем был локальной гражданской общиной, своего рода самоуправляемой ячейкой. Клисфен ввел и официальную должность старейшины дема — демарха (δήμαρχος), которому поручалось заведовать делами своей общины. Чтобы укрепить связь граждан с демом, Клисфен постановил официально называть граждан не по отчеству, как это было раньше, а по имени дема, к которому они приписаны. Наконец, последним мероприятием Клисфена было введение остракизма.
По поводу клисфеновского административного деления Аттики написано огромное количество научных комментариев и специальных работ12. Недавние исследования показывают, что реформа государственного устройства была далека от завершения, т. к. впоследствии, после Клисфена, происходили еще различные преобразования в этой сфере13. Впрочем, это отнюдь не дает основания отрицать ни сами реформы, ни их историческое значение. Как бы то ни было, ясно, что свои демы Клисфен не придумывал «с нуля», но использовал старые, уже имевшиеся до него административные единицы — навкрарии, как на то указывал Аристотель (Ath. Pol., 21, 5)14. Однако распределение демов по триттиям было тщательно продумано и составляло определенную систему15. Показательно, что Клисфен позаботился и о религиозной легитимации для своей реформы: названия новым филам он дал такие, какие избрала пифия из числа предложенных им вариантов (Arist. Ath. Pol., 21, 6). Это было оче-
редной его религиозной манипуляцией с дельфийским оракулом. Клисфену была нужна божественная санкция своим законам и он ее без труда получил, что называется, «по блату». Вообще, в осуществлении реформ проявилась его деликатность по отношению к религии: он считался с консервативностью мышления своих соплеменников и не нарушил священной традиции старых локальных культовых объединений — все они остались нетронутыми и сохранились «по отеческим заветам» (Arist. Ath. Pol., 21, 5). Поэтому не было возмущений и обвинений в ниспровержении исконных устоев. Получалась такая же ситуация, что и у Солона: Клисфен формально не отменял старый порядок, а вводил в дополнение к нему ряд новшеств, которые радикально меняли политическую ситуацию. Формально его реформы состояли только в том, что новые филы должны были заменить старые, но на это он имел «санкцию божества».
В политической сфере Клисфен практически ничего не менял — его совет пятисот был лишь модификацией старого солоновского совета, приспособленного к новому административному делению страны. Поэтому его функции, как и функции народного собрания, остались прежними. Политическая активность нового совета стала заметна только спустя несколько десятилетий16. Все остальное тоже осталось по-прежнему: имущественный ценз при избрании на должности и влияние Ареопага на дела в государстве.
Единственным действительно радикальным новшеством в политической сфере было введение остракизма, который имел целью предотвратить возможность появления новой тирании и своевременно избавиться от слишком влиятельной личности в государстве. Эта мера предполагалась как защита для нового государственного строя, но применяться она стала только спустя двадцать лет (Arist. Ath Pol., 22, 3)17.
Теперь можно задать вопрос: с какой целью Клисфен проводил свои реформы? Первый ответ дает уже Аристотель. Он говорит, что, создавая новые филы, Клисфен хотел смешать население, «чтобы большее число людей получило возможность участия в делах государства» (Ath. Pol., 21, 2). Действительно, смешать население Клисфену удалось превосходно, однако, данное объяснение носит слишком явный «аристотелевский» характер18. В действительности Клисфен не строил политических теорий и не создавал в одночасье демократический строй, о котором еще никто не имел ни малейшего представления. Он не имел целью создать в Афинах новую политическую систему, а решал вполне конкретные задачи по преобразованию существующего государственного порядка. Другое дело, что введенное им административное устройство страны могло иметь под собою некоторое идеологическое основание, но вот какое — это вопрос. Замечено, что его реформа построена на ясных математических и геометрических принципах и поэтому некоторые ученые предполагают здесь влияние пифагореизма 19. Но это еще ничего не говорит о политических целях Клисфена. Достоверно известно, что он оставил в силе солоновский ценз и солоновские классы, а значит, власть имущие сохранили свои ведущие позиции в обществе20. Ясно, что Клисфен отнюдь не собирался устраивать
революцию с захватом и переделом власти. Очевидно, что, осуществляя свои реформы, он исходил из элитарной концепции власти и ориентировался на иерархическое равенство. Поэтому исследователи на редкость единодушно отмечают, что главной целью Клисфена было разрушить старые территориально-родовые объединения аристократии, на которые опирались соперничавшие в борьбе за власть партии и гетерии и которые помогли Исагору в борьбе против самого Клисфена21. Эту цель ему удалось осуществить полностью. Теперь все знатные роды и прежние группировки оказались разбиты по различным триттиям и филам и не могли уже объединяться в партии и вербовать себе приверженцев на своих территориях. От этого выигрывал прежде всего сам Клисфен и его род, который как раз не имел больших земельных владений и твердой территориальной опоры в Аттике. Теперь Клисфен уравнял шансы Алкмеонидов и традиционных землевладельческих родов. Конечно же, от этого выиграла и верхушка «новых людей», которая теперь была окончательно уравнена в правах и возможностях со «старой» знатью и слилась с ней в один имущественный класс.
Кстати, здесь мы возьмем на себя дерзость предположить, что именно Клисфен произвел официальную замену солоновского натурального ценза на денежный ценз. В пользу этого говорят два обстоятельства. Во-первых, после тирании22 и затем реформы Клисфена куда-то совсем пропал старый конфликт между традиционной аристократией и «новыми людьми». В наших источниках нет
больше никаких свидетельств о нем. На этическом и бытовом уровне противопоставление аристократии и нуворишей сохранялось всегда, но оно уже не составляло политическую проблему. Во-вторых, введение денежного ценза как нельзя лучше отвечало задачам и целям Клисфена. Он отражал интересы «новых людей» и целенаправленно стремился подорвать влияние традиционной знати, которая была его главным противником в борьбе за власть. Поэтому с наибольшей вероятностью эту реформу можно приписать именно ему. В-третьих, напрашивается простое логическое рассуждение: за что же тогда Клисфен прослыл в античности основателем равноправия, если он оставил в силе цензовую систему? Административная реформа не может быть тому причиной — она имеет к равноправию только косвенное отношение. Остается одно — замена натурального ценза на денежный. Она действительно уравняла в правах все сословия и отменила аристократическую монополию на власть. Теперь доступ к власти зависел не от происхождения, а от состояния. Вот это-то и было первым равноправием для греков.
Побочным продуктом нового устройства фил было принятие в состав граждан проживающих в Аттике иностранцев и, если верить Аристотелю, даже рабов (Pol., 1275 b 36; 1319 b 6)23. Очень вероятно, что это были те самые граждане, которые незаконно пользовались гражданскими правами еще до тирании и поэтому поддерживали Писистрата (Arist. Ath. Pol., 13, 4). Во время тирании их число могло стать еще больше за счет свиты тиранов. Поэтому сразу же после низвержения Гиппия в Афинах был произведен пересмотр гражданских списков, из которых были вычеркнуты все незаконные граждане (Arist. Ath. Pol., 13, 4)24. Скорее всего, эту акцию произвела господствующая тогда группировка Исагора25. Очевидно, что именно этих исключенных из списков людей Клисфен снова сделал афинскими гражданами и смешал их в филах с коренным населением26. Причем, как говорит Аристотель, демотикон27 был введен им специ-
ально для того, чтобы афиняне не выделяли новых граждан и все назывались одинаково по имени своего дема (Ath. Pol., 21, 5). Однако естественно возникает вопрос: что это были за новые граждане и почему потребовалось сначала лишать их гражданства, а потом снова его давать? Все становится понятным, если вспомнить, что уже Солон привлекал в Аттику торговцев и ремесленников и делал их афинскими гражданами (Plut. Sol., 24). У них-то как раз и были основания бояться потерять свои права, если бы после Солона победила партия педиаков во главе с Ликургом. Поэтому они и поддержали тогда Писистрата. После падения тирании традиционная аристократия на короткое время восторжествовала и, конечно же, первым делом решила «поставить на место» всех занимающихся позорной деятельностью «подлых» людей, а тем более «нечистых» граждан — иностранцев. Это была попытка консервативной реакции, попытка подорвать силы конкурирующего лагеря «новых людей» и вернуться к традиционному аристократическому порядку. Но из этого ничего не вышло — Клисфен сделал ставку на народ, на новые силы и победил.
Мы не знаем, что именно обещал Клисфен народу, когда начинал борьбу с Исагором. Аристотель говорит, что он обещал народу политические права, и вообще изображает Клисфена сознательным демократическим реформатором (Ath. Pol., 20, 1; 22, 1). Но это, как уже сказано, маловероятно. Геродот же совсем ничего не сообщает о политической программе Клисфена. Остается только факт, что какими-то обещаниями Клисфену все-таки удалось привлечь на свою сторону народ. Правда, трудно сказать, что народ получил от реформ Клисфена. На тот момент, кажется, ничего: имущественный ценз сохранился и все осталось по-прежнему. Реально административная реформа сразу улучшила положение только «новых людей», уравняв их шансы на выборах с аристократией. Простой народ получил выгоды от реформы далеко не сразу и это был, скорее, побочный эффект, чем осознанная цель Клисфена. Выгоды эти заключались в том, что в перемешанных филах знать потеряла свое прежнее влияние и народ оказался политически независимым. Новая административная система повысила роль среднего класса в политической жизни, особенно на выборах и в народном собрании, и стимулировала его политическое сознание путем интеграции граждан в демах. Но все это могло проявиться только со временем, а пока что народ ничего осязаемого не получил.
Наконец, есть еще один важный аспект реформы Клисфена — это организация воинской службы. Теперь войско комплектовалось по новым демам и триттиям, что должно было обеспечить полный
призыв всех военноспособных граждан. Это означало восстановление фаланги, бездействовавшей все годы тирании28. Вскоре эта фаланга показала себя в действии: спартанский царь Клеомен решил отомстить афинянам за нанесенное ему оскорбление и, собрав войско, вместе с союзниками выступил в поход на Афины. По словам Геродота, он желал поставить там тираном Исагора, который вместе с ним тогда ушел с Акрополя (Hdt., V, 74). Одновременно с двух сторон в Аттику вторглись соседи — беотийцы и халкидяне. Из-за возникших разногласий коалиция быстро распалась и спартанцы покинули страну. Тогда афиняне получили возможность отомстить своим соседям — они напали сперва на беотийцев, разгромили их и взяли много пленных. Затем они переправились на Эвбею, разбили халкидян, взяли пленных и вывели 4000 своих поселенцев на земли халкидских аристократов. За пленных афиняне получили большой выкуп, десятую часть (!) которого они посвятили Афине, поставив ей на Акрополе четверку медных коней (Hdt., V, 77)29. Можно считать, что эта победа была первым прямым результатом клисфеновской реформы: в Афинах появилась мощная фаланга, сразу же заявившая о силе своего государства.
О судьбе самого Клисфена больше ничего не известно. Он незаметно сходит с политической арены, и мы не знаем даже времени его смерти. Спустя несколько столетий Павсаний видел его могилу рядом с могилами тираноубийц — Гармодия и Аристогитона (Paus., I, 29, 6), но это было, скорее всего, позднейшее перезахоронение, вызванное идеологическим почитанием «борцов за демократию»30. Полное отсутствие свидетельств о последующей жизни и деятельности Клисфена дает основания полагать, что он
впал в немилость после проведения своих реформ31. О причинах этой немилости можно только гадать: то ли над ним взяли верх его политические противники, то ли он был осужден как член т. н. «предательского посольства» в Персию32. Наконец, возможно, что его постигла похожая участь, что и Солона: народ ожидал от него радикальных преобразований власти, и, быть может, опять передела земли, а Клисфен ничего этого не сделал. Естественно, что в массах это вызвало разочарование и озлобление. Как бы то ни было, известно только то, что после своих реформ Клисфен исчез из политики, а его дело продолжало жить.
Значение реформ Клисфена для афинской демократии осознавали уже сами древние греки. Геродот утверждал, что именно Клисфен своей реформой фил ввел демократию в Афинах (Hdt., VI, 131). Очевидно, это мнение было распространено уже в середине V в. до н. э. В следующем столетии появляется интерес к Солону, и уже начиная с Исократа на Клисфена стали смотреть не только как на основателя демократии, но и как на продолжателя курса Солона33. Аристотель в «Афинской Политие» следует этой концепции и отмечает, что в результате реформ Клисфена государственный строй в Афинах стал более демократичным, чем солоновский (22, 1). В «Политике» Аристотель говорит, что демократия учреждается как раз путем расширения числа граждан за счет иностранцев и через смешение населения, т. к. это усиливает позиции демоса (1319 b 6). Таким образом, античность совершенно определенно рассматривала реформы Клисфена как начало афинской демократии.
Несколько иначе смотрят на это современные ученые. Большая их часть справедливо отмечает, что расширение государственного совета и административное деление населения еще не создают демократии и что характер государства остался при Клисфене аристократическим34. Демократия не появилась в одночасье по воле Клисфена, но стала результатом длительного процесса, продолжавшегося еще несколько десятилетий, в котором совместился целый ряд различных факторов35. Тем не менее понятно, что без реформ Клисфена не было бы и никакой демократии и что только благодаря им стало возможным ее возникновение36. Клисфеновские реформы сделали демократию возможной прежде всего тем, что подорвали влияние родовой аристократии и сделали народ независимой от нее политической силой37. Теперь политическая борьба перестала быть прерогативой одних только аристократических гетерий, но стала делом всего гражданского коллектива38. Отныне уже ни одна политическая акция не могла обойтись без участия народа и все по-
литики должны были считаться в первую очередь с ним как с главной силой в государстве. Со временем это активизировало народную массу и привело к созданию классической афинской демократии. Таким образом, Клисфен создал все необходимые политические предпосылки для возникновения демократии. Потребовалось только некоторое время, чтобы они были полностью реализованы.
При наличии таких предпосылок дальнейший процесс приобретал естественный характер, т. к. механизмы демократизации афинского общества заключались уже в его политической организации. Если высшие архонтские должности и совет Ареопага по-прежнему находились в руках традиционной аристократии и являлись проводниками ее влияния, то совет пятисот и народное собрание представляли ей политический противовес и были местом активности демоса и «новой знати»39. При этом компетенция двух «народных» органов государственного управления была намного важнее, поскольку она касалась всех актуальных политических дел и насущных проблем дня. Благодаря этому их влияние постоянно росло, и неудивительно, что со временем они приобрели основную силу в государстве. Существовал также и солоновский суд — гелиэя, решающее значение в котором имела народная масса. Помимо того, политической активизации демоса в большой мере способствовала организация новых демов. Практически каждый такой дем был маленькой общиной, самостоятельной политической единицей и своего рода «государством в миниатюре», где в условиях face-to-face society осуществлялась повседневная политическая практика граждан и осваивались первые навыки демократии40. Можно даже сказать, что эти демы стали настоящей «школой демократии». Поэтому не лишена основания интересная гипотеза о том, что само слово «демократия» (δημοκρατία) означало первоначально не «власть народа», а «власть, т. е. правление по демам», и что появилось оно впервые именно для обозначения нового политического устройства, введенного Клисфеном41.
Новую ситуацию отражают и отношения Клисфена с традиционной религией. Он хотя и санкционировал свои реформы посредством Дельфийского оракула, но это был отнюдь не акт веры, а поли-
тическая манипуляция, рассчитанная на религиозную часть афинян. Сам же Клисфен не посчитал зазорным подкупить Пифию и заказать ложный оракул для спартанцев. Вряд ли при этом он верил в святость оракула. Мы не знаем, был ли он атеистом, но ясно, что традиционное благочестие ему было чуждо. Поэтому, проводя свои реформы, он начисто отказался от всех религиозных идей и руководствовался только прагматическими соображениями. Так, например, создавая свои новые территориальные объединения, он пренебрег сакральным числом «двенадцать» и во главу угла поставил практические потребности, без какой-либо религиозной подоплеки. На первом месте у него стоял трезвый расчет, в котором не было места вере. Религию он использовал только для формального «прикрытия» своей реформы. Это была уже сугубо секулярная политика, в которой господствовал один голый рационализм. Контраст с предыдущей эпохой просто поразительный: если Писистрат всю свою легитимацию строил на религии и всю свою политику обосновывал религиозными идеями, если он наконец являл собой тип сакральной власти, то Клисфен, напротив, превратил религию в простую внешнюю формальность, второстепенный фактор, никак не связанный с его политикой, — он явил собою первый образец профанной власти.
Другими словами, Клисфен оторвал сферу политики от религии и сделал политику секулярным пространством человеческой деятельности42. Это проявилось уже в концепции самого закона и политического порядка. До сих пор, как мы помним, закон обозначался, как правило, словом θεσμός и воспринимался как обычай, как особое, инспирированное божественной волей священное установление. Теперь же, в связи с реформами Клисфена в политический оборот входит слово νόμος43 — «закон», «установленный, правильный порядок»44. М. Оствальд убедительно показал, что идея
профанного, равного для всех закона с наибольшей вероятностью могла быть создана именно Клисфеном на основе аристократического лозунга исономии (ισονομία), т. е. идеи политического равноправия, равенства всех перед законом45. Таким образом, переход от θεσμός к νόμος явился переходом от закона священного и божественного к закону профанному, как к продукту человеческого разума. Это сделало закон общедоступным, «демократичным», т. е. подлежащим обсуждению, улучшению и изменению. Эта перемена означала также кардинальное изменение концепции власти. Власть теперь стала восприниматься не как священный, установленный свыше порядок, а как норма человеческой жизни, как
возможности, присущие всему гражданскому коллективу. Данную мысль лучше всего иллюстрирует один эпизод у Геродота: «отец истории» рассказывает, как развивались события на Самосе после смерти тамошнего тирана Поликрата. По его словам, наследник Поликрата Меандрий отказался от тирании и передал власть народу. При этом, слагая с себя властные полномочия, он выступил перед народом и заявил, что, установив теперь власть посередине, он провозглашает гражданам равноправие (έγώ δέ έσ μέσον την αρχήν τιθείς ίσονομίην ύμίν προαγορεύω — III, 142, 3). Для нас неважно, было ли так все на самом деле, главное то, что рассказ Геродота содержит в себе аутентичное представление греков той эпохи о равноправии (исономии). Здесь хорошо видно, что исономия предполагает власть «посередине», т. е. среди граждан. Это не власть свыше, со стороны богов, осуществляемая над гражданами кем-то сверху, а власть среди самих граждан. Следовательно, установление исономии в Афинах сменило вертикальную модель власти на горизонтальную. На смену сакральной власти пришла власть секулярная. Это сразу сказалось и на внешнем облике города: Акрополь навсегда лишился политического значения и стал исключительно культовым центром, а центр политической власти переместился окончательно на агору. Так, образно говоря, «агора одержала победу над Акрополем»46.
Итак, все говорит о том, что Клисфен создал новый тип политики, новую концепцию закона и новую модель власти. Сделав политику секулярным пространством, он совершил духовную революцию, которая, быть может, была гораздо важнее, чем его политическая революция. Отторжение религии от политики произвело переворот в сознании, благодаря которому только и стала возможна демократия как форма секулярной власти. В этом пункте традиция пресеклась и началась история нового общества47.
Понятно, что при Клисфене этот переворот произошел еще только формально и что на полное изменение массового сознания и усвоение новой политической идеи потребовались еще целые десятилетия, но это не умаляет важность совершенной Клисфеном перемены.
Рассматривая реформы Клисфена в широкой исторической перспективе, становится очевидным, что они обозначили переломный момент в истории афинского государства. Они подвели черту под всем предыдущим развитием этого полиса, стали его первым историческим результатом, отталкиваясь от которого началась новая история демократических Афин. В этом пункте завершилась давняя борьба «старой» и «новой» знати и были заложены основы политического равноправия. Борьба Исагора и Клисфена явилась последним, решающим столкновением старых и новых сил. Кратковременная победа партии Исагора, изгнание Алкмеонидов и ревизия гражданских списков означали последнюю в век архаики попытку повернуть историю вспять, вернуться к господству землевладельческой аристократии и традиционному укладу жизни. Эта попытка потерпела полное поражение, «новые люди» одержали верх и сильно подорвали могущество старой «героической» аристократии. Харизму сменила власть денег и трезвого расчета; для тех, чей труд считался позорным, открылись невиданные перспективы. Говоря языком современного политического жаргона, произошла «буржуазная революция», свергнувшая власть «феодального» класса. Вместе с тем эта «революция» заложила основы афинской демократии, установив равенство всех перед законом и поместив власть в центре гражданского коллектива. Власть утратила религиозный смысл и стала секулярным явлением повседневной политической жизни.
Так закончилась старая эпоха харизмы, аристократических доблестей и традиционных ценностей и началась новая эпоха демократии. Конечно, это еще не значит, что старая эпоха сразу вдруг исчезла, нет, она еще долго жила в сознании людей и в виде различных обычаев, установлений и т. д., но все это стало теперь пережитком, наследием прошлого в новом мире идей и ценностей. Реформы Клисфена только обозначили начало переходного периода, но сам по себе этот период стал достоянием уже новой эпохи. Здесь можно было бы поставить точку и начать новую историю — историю афинской демократии, но это уже тема для другой книги. Наш систематический обзор истории архаических Афин, по существу, заканчивается в этом месте, однако, чтобы довести исследование
до логического завершения, нам следует еще вкратце рассмотреть последующий за реформами Клисфена переходный период, закончившийся окончательной победой демократии, и обозначить в общих чертах тенденции последующего развития.
Благодаря реформам Клисфена Афины сделали первый важный шаг в сторону демократии, или, образно говоря, демократия уже одной ногой стояла в Афинах. Следующий шаг растянулся почти на полстолетия. Все это время ведущие позиции в обществе по-прежнему сохраняла аристократия, но в политической структуре постоянно происходили некоторые изменения и появлялись новшества, подготавливавшие торжество радикальной демократии. Подробное их рассмотрение уже не входит в наши планы и поэтому мы только вкратце обрисуем контуры этих процессов 48.
Через восемь лет после реформы Клисфена, т. е. в 501/500 г. до н. э., впервые появляется упоминание нового совета пятисот: Аристотель пишет, что тогда была установлена клятва членов совета, существовавшая также и в его время (Ath. Pol., 22, 2). Сразу вслед за этим была создана коллегия стратегов, которых стали избирать по одному от каждой филы 49.
В 490 г. до н. э. в Аттике высадилось персидское войско и на Марафонской равнине произошло знаменитое сражение, во время которого афинская фаланга, состоящая в основном из крестьян-гоплитов, сокрушила во много раз превосходящую численностью вражескую армию и отстояла независимость своей страны. Аристотель пишет, что эта победа способствовала росту самосознания афинского демоса, в результате чего, через два года после битвы впервые был применен остракизм (Ath. Pol., 22, 3 sq.). Затем последовала целая серия остракизмов, приведшая к тому, что из страны был изгнан ряд видных аристократов50. В 487/86 г. до н. э.
была произведена реформа архонтата, после которой архонтов стали избирать по жребию из пятиста кандидатов, предложенных дема-ми (Arist. Ath. Pol., 22, 5)51. Объективно эта реформа была важным шагом в сторону дальнейшей демократизации политического устройства Афин, но ее введение было продиктовано отнюдь не стремлением к демократизации общества, а желанием еще больше уравнять шансы аристократов между собой52. Жребий, как мы помним, изначально предполагал принципиальное равенство участников жеребьевки (см. гл. 1, 2 в), и теперь его использование при выборах архонтов означало дальнейшее развитие принципа исономии в среде аристократии.
В это время на политической сцене появляются две яркие фигуры: Аристид и Фемистокл. Оба они были аристократами, но Аристид представлял традиционную знать, а Фемистокл из-за своего «нечистого» происхождения53 был чужаком для афинской элиты. Тем не менее он страстно желал пробиться в высшие эшелоны власти и мечтал о славе. Честолюбие, как подчеркивает Плутарх, было основной чертой его характера (Them., 3, 5), а ущербное положение среди знати только подогревало его рвение и толкало его в политику. В противовес бурной, склонной к дурному натуре Фемистокла, Аристид предстает у Плутарха как эталон аристократических добродетелей: благородный, скромный и благоразумный (Them., 2, 3). Кажется, Плутарх здесь отдал дань традиционному аристократическому стереотипу, который противопоставлял «доброго мужа»-аристократа «дурному» выскочке, «новому человеку». Применение этого стереотипа в данном случае было оправдано тем, что Аристид придерживался традиционных взглядов и проводил консервативную политику, а Фемистокл был новатором и прагматическим политиком нового типа. Это различие сделало их полити-
слишком влиятельным (Ath. Pol., 22, 4—6). Однако наличие протирани-ческой партии в Афинах этого времени очень сомнительно (см.: Kinzl К. 1995. S. 232 f.). И. Мартин в этой связи отмечает, что как средство демократической политики остракизм не имеет смысла и поэтому при развитой демократии он почти не применялся. Автор интерпретирует остракизм как средство политической борьбы между аристократами: Martin J. 1995. S. 188.
ческими противниками, но их противоположность была обусловлена не партийными, не классовыми и даже не сугубо личными интересами, а различием в мировоззрении и в целях 54. Аристид отстаивал традиционные ценности и прежний образ жизни, а Фемистокл бросил им открытый вызов и руководствовался не идеалами прошлого, а исключительно трезвым расчетом и соображениями выгоды55. Это было еще одно столкновение старого и нового, но показательно, что характер борьбы изменился: старое уже больше не пыталось радикально пресечь новое и повернуть историю вспять, а только защищало свои позиции и стремилось сохранить хотя бы то, что есть. Это значит, что старая эпоха была уже на излете и постепенно сдавала свои позиции. Поэтому, естественно, что в этой борьбе победил Фемистокл со своей морской программой, а Аристид был подвергнут остракизму и оставил Афины.
Успех пришел к Фемистоклу в 483/82 г. до н. э., когда в Аттике были открыты новые серебряные рудники и ему удалось уговорить афинян использовать полученные от их разработки деньги на постройку ста (по одной версии) или даже двухсот (по другой) боевых кораблей. Тем самым было положено начало реализации его морской программы. Кульминация карьеры Фемистокла пришлась на время новой Персидской войны в 480 г. до н. э. Когда вражеские войска по суше и по морю приближались к Аттике, он убедил афинян эвакуироваться, сесть на корабли и дать сражение на море. С этой целью он ловко истолковал религиозные знамения и объяснил один туманный оракул в том смысле, что само божество указывает афинянам путь к морю56. В этом отношении Фемистокл был достойным продолжателем дела Клисфена и удачно
манипулировал религией в своих интересах. Наивысшую славу он снискал среди греков тем, что по его плану и его инициативе произошло славное Саламинское сражение, в котором греческий флот, состоявший большей частью из афинских кораблей, нанес сокрушительное поражение персидскому флоту. Эта битва стала переломным пунктом во всей войне, но из-за потерь на флоте военная инициатива греков перешла к сухопутным войскам, начавшим преследование отступающего противника. Возобновились распри Фемистокла с вернувшимся из ссылки Аристидом из-за дальнейшей стратегии военных действий. Победила позиция Аристида и других аристократов, выступавших за войну на суше, а не на море. Однако это не помешало Фемистоклу вскоре продолжить основные мероприятия своей морской программы: он начал устройство и укрепление Пирейского порта и построил свои знаменитые Длинные стены. Однако фортуна резко отвернулась от него — он навлек на себя подозрения и вскоре был изгнан посредством остракизма, а когда открылись его связи со спартанцем Павсанием, ведшим тайные переговоры с персидским царем, ему пришлось бежать из Греции и искать убежища в Персии. Так закончилась бурная и яркая карьера этого политика, оказавшая огромное влияние на последующую историю Афин.
Исследователи справедливо называют морскую программу Фемистокла революцией: она положила начало афинскому морскому могуществу и создала социальную базу демократии57. Работы в порту и на судоверфях, а также служба на флоте требовали огромного количества рабочих рук. Это были в основном бедные слои населения и иностранцы. Поскольку военно-политическое могущество Афин опиралось теперь на них, то естественно росла их роль в государстве, а вместе с тем и их политические притязания. Со временем они стали господствующим классом в городе и основой демократии. Не случайно все последующие критики демократии в один голос утверждали, что начало всех бед положила морская политика Афин, превратившая город в морскую державу (см., например: Plat. Gorg., 518 е — 519 а; Isocr. De Расе., 74; 77 sqq.). Таким образом, Фемистокл со своей морской программой совершил настоящий переворот в истории афинского государства — он заложил материальные основы афинской демократии.
Конечно, развитие Афин в сторону демократии происходило отнюдь не однозначно и не прямолинейно: во время персидского нашествия вдруг сильно возросла роль древнего Ареопага, который, по существу, взял управление государством в свои руки. Аристотель пишет, что этому Совету принадлежала большая заслуга в победе при Саламине, т. к. он финансировал снаряжение афинских боевых кораблей. Поэтому и после сражения Ареопаг, по словам Аристотеля, распоряжался делами государства и обеспечил городу хорошее правление (Ath. Pol., 23, 1—4). Возвышение Ареопага означало усиление позиций аристократии и этому в немалой степени способствовало возрождение традиционной идеологии. После битвы при Платеях, в которой греческие фаланги сокрушили мощь персидских войск, по всей Греции начался подъем старинных аристократических идеалов воинской доблести. Этот ренессанс традиционных ценностей заметно проявился в поэзии (см. гл. 5, 1 а). Вместе с тем возросло значение гоплитского крестьянского ополчения и аристократии. В политике Афин на первый план выдвинулись выдающиеся аристократические лидеры — Аристид и Кимон. Показательно, что оба они не только не пытались свернуть морскую программу Фемистокла, но и всячески ее развивали. Оба они способствовали созданию и укреплению афинского морского союза, превратившего Афины в сильнейшую морскую державу. Аристид из-за старости скоро отошел от общественных дел и афинским лидером стал Кимон — знатный аристократ, традиционалист, сторонник всего спартанского, талантливый полководец и воин, образец аристократических доблестей. Он возглавил афинский морской союз, организовал сбор податей с союзников и прославился блестящими победами над персами, заставившими персидского царя подписать пораженческий мирный договор с греками.
Деятельность Аристида и Кимона наглядно показывает, что аристократия перестала сопротивляться наступлению новой эпохи, но стремилась возглавить новые политические процессы, чтобы сохранить таким образом свое положение и держать ситуацию под контролем. Кимон пытался добиться этого путем распространения своего личного влияния. Будучи человеком очень богатым, он для достижения своей цели занялся столь поразившей современников благотворительностью, о которой уже говорилось выше (см. гл. 6, 3 а). Плутарх пишет, что этими мерами Кимон хотел обуздать и подчинить своему влиянию афинский народ, который уже выступал против знати и стремился присвоить себе власть и силу (Plut. Cim., 15). Однако Кимон не достиг цели, да и не мог достичь: способствуя
росту морского могущества Афин он, вместе с Аристидом объективно содействовали усилению демократических слоев населения, связанных с морским делом, роль которых росла прямо пропорционально росту афинской власти на море. Попытки поставить этот процесс под контроль были бесплодными попытками набросить узду на вырвавшегося из бутылки джинна. В государстве набирали силу новые явления, приближавшие неотвратимый конец аристократического правления.
Развязка не заставила себя долго ждать. Усиление Ареопага и аристократии в Афинах были кратковременными явлениями. По меткому замечанию К. Кинцла, возвышение Ареопага было его «лебединой песнью»38. Как образно выражается тот же автор, Ареопаг не умер естественной смертью, но был убит59. Это убийство произошло в 462 г. до н. э., когда новый лидер народа — Эфиальт осуществил свою радикальную реформу. О личности Эфиальта известно очень мало, почти ничего60. Он выдвинулся незадолго перед своей реформой, начал конкурировать с Кимоном в политике и, возможно, был даже избран стратегом61. Если Кимон пытался сдерживать демос и подчинить его своему влиянию, то Эфиальту, чтобы добиться успеха, оставался традиционный путь — провозгласить себя вождем народной массы, что он и сделал. О его мотивации нельзя сказать ничего определенного, но, скорее всего, и он был движим прежде всего личным честолюбием и желанием прославиться на политическом поприще. Свой удар по Ареопагу Эфиальт подготавливал исподволь: сначала он затеял целую серию судебных процессов против членов Ареопага, обвиняя их в злоупотреблениях при отправлении должностей (Arist. Ath. Pol., 25, 2). Тем самым он подрывал авторитет этого аристократического совета и приобретал имидж сурового блюстителя общественных нравов, честного и неподкупного человека62. В этот момент в Спарте вспыхну -
ло восстание илотов и спартанцы попросили у афинян военную помощь для его подавления. По поводу этой помощи в Афинах разгорелась ожесточенная полемика, в ходе которой столкнулись Кимон, убеждавший послать в Спарту вооруженный отряд, и Эфиальт, выступавший против этого предложения. В данном вопросе столкнулись две противоположные концепции дальнейшего развития внешней и внутренней политики Афин. Кимон, опираясь на Ареопаг и аристократию, проводил политику сдерживания афинской экспансии, занимал проспартанскую позицию и высказывался за сотрудничество со Спартой. Эфиальт же, ставший во главе простого народа, который был заинтересован в развитии морской экспансии Афин, выступал против Спарты, т. к. видел в ней главное препятствие для расширения афинского влияния и потенциального врага Афин. В тот момент победила точка зрения Кимона, и он возглавил посланный в Спарту афинский отряд гоплитов. Однако Эфиальт не успокоился и решил любой ценой добиться своего и устранить все препятствия на своем пути. Он продолжил активное наступление на Ареопаг и развернул антиаристократическую агитацию63. Вскоре представился удобный момент для нанесения решающего удара.
В 462 г. до н. э., т. е. в то время, когда Кимон находился с войском в походе, Эфиальт, пользуясь отсутствием своего главного противника, осуществил радикальную реформу Ареопага, которую также называют иногда революцией64. Эта реформа отняла у Ареопага важнейшие политические функции по надзору за государственными делами. Наши источники об этом весьма скудны и противоречивы, и сегодня в научной литературе широко обсуждается и дискутируется вопрос о том, какие именно полномочия были отняты у Ареопага65. Ясно только то, что реформа лишила этот совет старинных и достаточно неопределенных прав, позволявших ему ранее влиять на положение дел в государстве и оставаться высшим контрольно-исполнительным органом66. Эти права перешли теперь к совету пятисот, народному собранию и гелиэе (Arist. Ath. Pol., 25, 2). Вернувшийся в Афины Кимон попытался было восстановить власть Ареопага, но из-за провала его мис-
сии в Спарте67 он уже утратил свое прежнее влияние в городе, народный гнев был легко обращен против него самого — он подвергся остракизму и покинул Афины. Эфиальту же не довелось воспользоваться плодами своей победы, поскольку вскоре он был убит неизвестными прямо на улице. Так рухнула твердыня аристократии, последний оплот ее влияния в государстве. На этом закончился переходный период и началась эра демократии. Старая эпоха безвозвратно ушла в прошлое. На некоторых современников это событие произвело прямо шокирующее впечатление. В этом можно убедиться, читая трагедию Эсхила «Эвмениды», которая была поставлена в 458 г. до н. э., т. е. вскоре после реформы Ареопага. В ней совершенно недвусмысленно высказывается протест против данной реформы. В текст трагедии вплетены слова, которые вызывали однозначные ассоциации с политическими изменениями в Афинах68. Кульминацию трагедии составляет сцена суда Ореста в Ареопаге. Эсхил нарочно вводит эпизод, в котором Афина на вечные времена торжественно учреждает суд Ареопага. Драматург вкладывает в ее уста следующую речь:
...Новшеством праправнуки
Сих чар да не нарушат! Не мути ключа
Притоком скверн: не будет, где испить тебе.
Храните город столь же зорко, граждане,
От безначалья, сколь от самовластия!
Извергнуть не ревнуйте, что внушает страх;
Без страха в сердце, кто из смертных праведен?
С благоговейным трепетом на тот утес
Доколь взирают люди, будет он стране
Спасительным оплотом, какового нет
Нигде — ни в скифах, ни в земле Пелоповой.
Корысти ж недоступны там сидящие
Собором грозным; совестлив, но мужествен
их неумытный приговор; над спящими
Да будет сонм их стражей неусыпною.
Вот гражданам наказ мой...
(Eum., 693-708 / Пер. В. Иванова 69)
В научных кругах активно обсуждается вопрос о том, какую позицию Эсхила выражают данные слова Афины70. Мы полагаем, что Эсхил здесь выступает в качестве критика реформы, так как он защищает моральный авторитет членов Ареопага, а ведь именно этот авторитет и стремился подорвать Эфиальт, подготавливая свой закон. Затем Эсхил ясно дает понять, что Ареопаг, такой как он есть, является божественным установлением и человек не имеет права посягать на него. Следовательно, реформа Эфиальта попрала священный закон и это есть акт религиозного нечестия, акт разрушительный по своей сути. Кроме того, Эсхил открывает и свою политическую позицию — по старой традиции он держится «золотой середины» и призывает сограждан беречь свой город как от «самовластья», так и от «безначалья» (Eum., 697). В монологе Афины он явно указывает согражданам на то, что реформа Ареопага разрушила «золотую середину» и сделала уклон в сторону «безначалья» и несправедливости. Реформа разрушила «отцовские уставы» и лишила власти аристократию. Таким образом, в этой трагедии четко обозначился конфликт старого и нового, особенно ярко развитый в теме Эриний. Эти древние богини мести жаждали покарать Ореста за убийство матери, но новые боги — Аполлон и Афина — не дали им этого сделать и предали дело суду Ареопага, который оправдал Ореста. Для Эриний это было равнозначно крушению всего старого порядка, потере их древних прав и поэтому они горестно восклицают:
Увы! Скрижаль старинных правд, новые боги, вы
Попрали, власть исторгли из руки моей...
древних лишили правд.
(Eum., 777-780, 807-810, 847)
Эриниям вторит и весь хор: он констатирует конец старой эпохи и начало новой:
Ниспровергнут старый строй,
Век настал — новых правд.
(Eum., 490-491)
После реформы Эфиальта олицетворением старой эпохи была аристократия, а новой — демократия. Кажется, Эсхил не приемлет радикального разрушения старого мира, но и не выступает открыто против нового порядка. Он предлагает рациональный компромисс, в котором были бы соблюдены интересы всех сторон. Афина у него не унижает Эриний, а наоборот, одаривает: она обещает построить храм в их честь и делает их из грозных богинь «Эвменидами», т. е. «Благими» богинями, приносящими городу пользу. Так конфликт старого и нового у Эсхила завершается примирением, по которому новые боги правят миром, но и старые не обижены, а включены в новый порядок и занимают почетное место в нем. Очевидно, Эсхил таким образом хотел показать модель справедливого общественного устройства, при котором у власти стоит демократия, но аристократия не обижена и занимает достойное почетное положение в обществе. Видимо, уже тогда реальное положение дел не отвечало этой иллюзорной модели справедливого порядка, что и побудило Эсхила вынести на сцену свое политическое назидание афинянам. Он хотел их предупредить и призвать к уважению интересов свергнутого класса. Таким образом, конфликт старого и нового в «Эвменидах» Эсхила отразил недавнюю политическую борьбу, завершившуюся победой демократии и установлением новой политической системы71. Как видно, сами афиняне хорошо осознавали, что реформа Ареопага была тем водоразделом, который подвел черту под старой эпохой и обозначил начало нового порядка.
После смерти Эфиальта в Афинах началась эра Перикла, в течение многих лет возглавлявшего афинскую демократию. Он был сподвижником Эфиальта и принадлежал к роду знаменитых Алкмеонидов. Он был главной политической фигурой в Афинах, а в наше время стал олицетворением всей афинской демократии. Он обладал таким влиянием, что его ежегодно переизбирали на должность первого стратега. Практически Перикл контролировал все дела в государстве и в течение длительного времени умело управлял страной. С целью усиления своей власти он делал ставку на бедные
слои населения, на те самые «морские» социальные силы. Именно их интересам отвечала военная экспансия и рост морского могущества Афин. Внешняя экспансия приносила городу огромный доход и Перикл использовал его для подкармливания верных ему бедных слоев городского населения. Он обеспечил им хороший заработок и ввел целую систему социальных выплат из государственной казны. Вместе с тем его политические новшества развили и совершенствовали демократическую систему. Можно сказать, что именно при нем и сложилась настоящая афинская демократия. Уже через несколько лет после реформы Эфиальта класс зевгитов получил доступ к архонтской должности, а когда Перикл ввел оплату за участие в работе судов и исполнение государственных должностей, имущественный ценз вообще утратил всякое значение. Тем самым демократия достигла своего апогея — она реализовала свой основополагающий принцип равенства всех граждан. Отныне считалось, что все граждане имеют доступ к управлению государством, независимо от их происхождения и материального достатка. Даже самые бедные граждане могли принять участие в управлении благодаря выплатам, которые ввел Перикл за исполнение государственных должностей. Это было поистине великим достижением античной цивилизации.
Правда, у всякой медали есть и обратная сторона. Когда все равны, всегда есть те, кто «более равны», чем другие. На сей раз такими «более равными» оказались социальные низы, на которые делал ставку Перикл, при том, что все сливки снимали ораторы, активно занимающиеся политикой. Теперь эти низшие социальные слои постепенно вытеснили аристократию с руководящих позиций и, пользуясь преимуществом в голосовании, на важнейшие должности стали избирать только кандидатов из своей среды. Конечно, это вызвало резкое недовольство аристократии, которая затаилась в оппозиции, критиковала демократию за несправедливое «равенство по количеству» и только ждала удобного случая для реванша. Вместе с ней от власти оказались оттеснены и крестьяне, которые только время от времени наведывались в город со своих полей и не могли влиять на политику. Таким образом, в народном собрании Афин господствовала подкармливаемая государством городская беднота, что давало основание критически настроенным современникам отождествлять демократию с властью городской толпы. Сократ, например, само слово «демос» раскрывал не как «народ», а как «бедные граждане» (Xen. Memor., IV, 2, 37). Получалось, что демократия — это власть не всего народа, а власть бедных
граждан72. Поэтому в эпоху демократии окончательно исчезло политическое противостояние между аристократией и «новыми людьми». Теперь и те и другие были зачислены в категорию богатых людей и оказались противопоставлены демократии, как власти бедных. Это противопоставление теоретически сформулировал Аристотель — он определял демократию как власть бедных людей, а олигархию — как власть благородных и богатых (Pol., 1290 b 19—20). Так бывшие враги — аристократы и нувориши — оказались вдруг в одном политическом лагере и стали союзниками. Поистине парадоксальны иногда пути истории! Теперь бывшие противники стали вдруг одним классом и их объединило общее недовольство существующими порядками. Со всех сторон стали слышны жалобы на то, что демократия притесняет богатых людей чрезмерными поборами в виде литургий, а часто и в виде вымогательств со стороны шантажистов-сикофантов (Xen. Memor., IX, 1 sqq.; Arist. Pol., 1304 b 20 sq.; 1308 b 15 sqq.; 1320 а 5, и т. д). Поэтому критикой демократии теперь занимались не только аристократы, но и выходцы из других сословий.
Как уже сказано, власть бедного городского населения требовала изрядного материального обеспечения. Необходимые для этого средства давала морская империя Афин, выкачивавшая деньги из подчиненных союзников. Аппетиты афинской демократии со временем только росли и поэтому расширение внешней экспансии в конце концов привело к затяжной, кровавой и разорительной войне со Спартой. Уже в начале войны умер от эпидемии Перикл. После его смерти демократию возглавляли уже не аристократы, а выходцы из самых разных сословий, в том числе и из социальных «низов». Под воздействием военных неудач и разочарований стали отчетливо проявляться дурные стороны афинской демократии: начались метания, хаос, борьба за власть. Народ сначала осудил на
казнь шесть ни в чем не повинных стратегов, а затем обрушил свой гнев на тех, кто убедил его принять такое решение; позднее, уже после войны, народ приговорил к смерти Сократа, а затем также раскаялся в содеянном.
В условиях морального и политического кризиса за короткий период произошли две попытки олигархического переворота, ставившие целью свержение демократии. Фукидид пишет, что уже при Фемистокле в Афинах были люди, которые желали свергнуть демократию и помешать строительству Длинных стен (I, 106, 4). Однако благоприятные условия для этого сложились только в конце Пелопоннесской войны, в период кризиса. Тогда группа заговорщиков, объединившихся в тайные общества, террором запутала город и в конце концов захватила власть в свои руки (411 г. до н. э). Их новая конституция предоставляла управление государством пяти тысячам граждан, в число которых входили только те, кто мог на свои средства приобрести себе тяжелое вооружение (Thuc., VIII, 97, 1). Этот проект отвечал чаяниям как аристократов, так и просто богатых людей. Для аристократии это означало символическое возвращение к былым порядкам, когда гражданин был обязательно тяжеловооруженным воином-земледельцем и когда политический статус человека определялся его местом в строю. Причем это была не столько реставрация прошлого, сколько попытка осуществить на практике некую идеальную аристократическую модель, помещаемую обычно в идеализируемую старину. Для простых, но состоятельных людей новая конституция была желанна, т. к. она восстанавливала имущественный ценз и возвращала их к власти. Теперь благородные и богатые, объединившись против общего врага, согласились мирно поделить власть на основе имущественного ценза. Однако продержались заговорщики недолго и вскоре в Афинах была восстановлена демократия. Сразу после поражения в войне демократию сменило поддерживаемое победившей Спартой правление тридцати тиранов (404/03 г. до н. э). Эти тираны еще более последовательно стремились восстановить «отеческие порядки» — они отменили законы Эфиальта об Ареопаге и ввели олигархическую конституцию (Arist. Ath. Pol., 35, 2 sqq.). Усматривая основное зло в морской политике Афин, они задались целью положить ей конец и поэтому даже трибуну народного собрания на Пниксе повернули в сторону внутренних областей страны, что должно было символизировать возвращение к традиционным земледельческим ценностям (Plut. Them., 19). Это была последняя в истории Афин попытка вернуться назад, к аристократическому правлению и земледельческому
образу жизни. Однако историю нельзя повернуть вспять: социальная, экономическая и политическая ситуация за несколько десятилетий демократии радикально изменилась. Тираны уже не обладали достаточной социальной базой для своего правления и этот недостаток пытались восполнить безжалостным террором и политическими репрессиями, чем и подготовили свое падение.
После свержения тирании тридцати в Афинах была восстановлена демократия, которая снова продолжила империалистическую морскую политику и в которой еще больше обострились все негативные явления предыдущего периода. В IV в. до н. э. эти явления сложились в общую ситуацию кризиса полиса и вызвали критику существующего демократического правления. В речах ораторов и теоретиков все чаще стали звучать призывы вернуться к умеренной «отеческой» демократии времен Солона или Клисфена. Правда, все эти призывы так и остались благими пожеланиями. Яркую картину общественного состояния того времени мы находим в речах Исократа. По его словам, типичными явлениями в Афинах стали нужда и обнищание населения (Areop., 54); наплыв в город иностранцев, получавших гражданство и вытеснявших исконных граждан (De расе, 48; 88—89); обогащение за счет государства, подкупы и должностные злоупотребления (De расе, 127; Areop., 24 sq.; 82). В конечном итоге затянувшийся кризис завершился потерей независимости и переходом всей Греции под власть Македонии.
С высоты сегодняшнего знания мы можем смело утверждать, что появление демократии в древних Афинах было чрезвычайно важным или, как у нас еще недавно любили говорить, «судьбоносным» фактом, оказавшим огромное влияние на последующую историю человечества. И это действительно так, если рассматривать этот факт с точки зрения современности и той самой последующей истории. Но нас сейчас интересует внутреннее состояние афинской демократии с точки зрения ее самой, а также ее восприятие современниками. В самом начале мы приводили слова Перикла, из которых ясно видно, что он хорошо осознавал уникальность сложившегося при нем государственного строя и его превосходство над остальными (Thuc., II, 37). Действительно, мы с полным основанием можем считать афинский государственный строй эпохи Перикла высшим политическим достижением не только Афин, но и всей античности. В Афинах была создана первая в истории политическая система демократии, по адресу которой было произнесено уже такое огромное количество панегириков, что добавлять к их числу еще один в настоящий момент было бы нецелесообразно. Вместо этого
нам представляется необходимым перейти к внутренней характеристике этой системы, в которой даже при беглом взгляде явственно проявляются не только светлые, но и теневые стороны.
Говоря о внутреннем состоянии афинской демократии, мы имеем в виду в первую очередь основные принципы функционирования всей ее политической системы. Тут мы замечаем одну важнейшую закономерность: все политики, проводившие демократические преобразования в Афинах или стоявшие у руля государства, приходили к власти и правили исключительно благодаря поддержке народного собрания. По существу, это повторяет принцип формирования власти в гомеровскую эпоху, когда басилей становился царем только при поддержке народа, а герой только тогда был героем, когда его статус акцептировался народом. Только сейчас, конечно же, этот принцип осуществлялся уже на качественно ином уровне, в рамках сложной политической системы. Но это значит, что для демократического политика, и особенно для лидера государства, каким был, например, Перикл, вопрос о власти был прежде всего вопросом личного влияния и авторитета. Все упиралось в поддержку народного собрания, а для этого было необходимо соответствующее общественное мнение, над созданием которого политику надо было трудиться в первую очередь. Перикл проявил на этом поприще особое старание и даже переменил весь свой образ жизни (Plut. Per., 7), что и позволило ему добиться наивысшего успеха. Его авторитет подкреплялся денежными подачками и активной внешней политикой. Благодаря этому он пятнадцать лет подряд избирался на высшую должность стратега и ему удавалось все это время держать за собой общественное мнение и сосредоточить в своих руках все управление государством. Поэтому Фукидид имел все основания утверждать, что афинская демократия эпохи Перикла только по названию была правлением народа, а на деле — властью первого гражданина (Thuc., II, 65, 9). По сути, это была замаскированная форма единоличного правления и не случайно поэтому современники находили в Перикле сходство с Писистратом, а его сторонников называли даже «новыми Писистратидами» (Plut. Per., 7, 16). Так, парадоксальным образом способ правления при тирании и при демократии оказался почти тождественным, только если в первом случае власть тирана была официально легитимирована его монархической харизмой, то во втором случае она вообще никак не была оформлена и осуществлялась скрыто, под видом народного правления.
Действительно, прямое народоправство в чистом виде на практике вообще не осуществимо, а это значит, что реальное управление
должно было находиться в руках отдельных людей. Поэтому афинская демократия с самого начала нуждалась в лидерах, которые после Перикла начали быстро сменять друг друга на руководящих постах. Все они стремились завоевать симпатии народа и их первой заботой было получить и сохранить поддержку в народном собрании. Последователям Перикла это удавалось гораздо хуже и лишь на короткие сроки. Личная конкуренция в борьбе за власть побуждала их все больше потакать городской толпе и, как пишет Фукидид, при этом они часто жертвовали государственными интересами (II, 65, 10 sq.). Корысть и пренебрежение общественными интересами стали наиболее частыми обвинениями против демократических политиков. В результате в античной литературе сложился неприглядный образ демагога, который стремится только к славе и наживе, потакает низменным инстинктам толпы и губит родное государство73.
В данных условиях исключительно важное значение для политики приобрело искусство убеждать и внушать. Поэтому в это время ораторское искусство в Афинах достигло наивысшего расцвета. Риторика сразу же стала на службу политике — типичнейшим явлением стал подкуп ораторов, которые за деньги выступали в интересах той или иной группировки и агитировали за принятие того или иного предложения. В источниках настолько много указаний подобного рода, что, по словам В. И. Исаевой, складывается впечатление, будто в Афинах не было ни одного честного, неподкупного оратора74. Демосфен писал, что в результате такого положения вещей доходы государства все время падали, а состояние ораторов росло (Dem., II, 22; V, 1, 3, 25—29). Ораторское искусство, обогащенное софистическими приемами, позволяло доказать любое нужное тому или иному политику положение и убедить аудиторию в правильности любого решения75. О Перикле ходил анекдот, что он, даже будучи побежден в спортивной борьбе и положен на лопатки, смог бы убедить зрителей, видевших его падение, что это не он оказался на земле, а его противник (Plut. Per., 8). Аристотель, говоря о современной ему демократии, вскользь заметил, что существуют некие софизмы, составляемые специально для обмана
народной массы (Pol., 1308 а 1). Помимо речей существовали еще и такие методы воздействия на общественное мнение, как, например, распространение слухов, подрывающих авторитет какого-нибудь политика, или манипуляции в народном собрании, заключавшиеся в подкупе голосующих и образовании больших компактных групп, создававших при голосовании видимость большинства и оказывавших психологическое давление на окружающих (см., например: Xen. Hell., I, 7, 8). Все вместе это создавало целую систему, позволявшую управлять мнением народной массы, а значит, и самой массой — своего рода античный PR. Это был сильнейший инструмент политики, но после Перикла уже не было ни личности, ни политической силы, способной разумно воспользоваться этим инструментом, долгосрочно возглавить государство и планомерно реализовывать в жизнь конкретную программу развития. Поэтому дальнейшая история Афин была наполнена борьбой за власть, метаниями и шараханием из стороны в сторону, пока, наконец, в 338 г. до н. э. битва при Херонее не положила конец греческой независимости.
Заслуживает внимания еще один аспект внутренней политики афинской демократии, отмеченный ее современниками. Как уже сказано, основным механизмом политического управления при новой власти стало управление общественным мнением. Этот аспект особо подчеркивал Аристотель. Функционирование данного механизма он описывал следующим образом: «Демагоги становятся могущественными вследствие сосредоточения верховной власти в руках народа, а они властвуют над его мнениями, так как народная масса находится у них в послушании» (Pol., 1292 а 26 sq.). Вот эта зависимость толпы от лидера и лидера от толпы послужила причиной тому, что современники часто связывали афинскую демократию не со свободой, а с тиранией. Так, к примеру, всесилие народного вождя вызвало к жизни сравнение Перикла с Писистратом. С другой стороны, господство городской черни над другими сословиями послужило основанием для того, чтобы Эсхил в «Прометее» изобразил власть народа как власть жестокого тирана — самодура (см. ниже, 2 б), а Аристофан в своих знаменитых «Всадниках» представил демос в виде царствующего над всем и внушающего ужас тирана (1134—1136). Ксенофонт в своих «Воспоминаниях о Сократе» поместил интересную беседу Перикла с Алкивиадом, в которой последний доказывает, что власть народа над богатыми носит принудительный характер и должна называться поэтому насилием, а не законом (I, 2, 42—46). Насилие же, как известно, греки в это