Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
29

Глава 3

ГЕСИОДОВСКИЙ ВЕК

Поэма «Труды и дни» как исторический источник

Основным нарративным источником для характеристики греческого общества раннеархаического времени является поэма Гесиода «Труды и дни». Исследователь, обращающийся к данному произведению как к историческому источнику, неизбежно должен предварительно рассмотреть основные источниковедческие вопросы, в первую оч-ередь первоначальный состав и время возникновения поэмы.

Уже в древности было известно, что гесиодовский корпус — явление сложное и гетерогенное (ср.: Paus. II, 26, 7: поэты, вставлявшие свои стихи в поэмы Гесиода). Ряд приписываемых поэту сочинений, дошедших до нас во фрагментах («Щит», «Каталог» и др.), в действительности ему не принадлежит1. Еще в древности бытовало мнение, что и основные поэмы, приписываемые Гесиоду — «Теогония» и «Труды», принадлежат разным поэтам (ср.: Paus. IX, 27, 2). Жившие на Геликоне беотийцы утверждали, что Гесиоду принадлежат только «Труды и дни» (Paus. IX, 31, 5). Обе поэмы содержат как сходные, так и различающиеся мотивы. Так, сопоставление мифа о Пандоре в «Теогонии» и «Трудах» обнаруживает смысловую путаницу2: в «Теогонии», к примеру, говорится об одной Эриде (ст. 225), а в «Трудах» их две (ст. 11—12)3. С другой стороны, пассажи о благоразумном царе, справедливо вершащем правосудие, близки по смыслу (Th. 80—92 — Op. 225—237). Б. А. Гронинген обратил внимание на лексическое сходство указанного места «Теогонии» и с другим пассажем «Трудов», повествующем о разборе тяжбы царями: neikos Th. 87 — Op. 29—35; ithëiëisi dikësin Th. 86 — Op. 36; agoreuôn, agorëphi Th. 86, 89 — agorë (agorai) Op. 29—30; kydainôn Op. 38 находит свою преувеличенную форму в theon hös hilaskontai4. Более того, по гипотезе Э. Бредли, ст. 654—659 «Трудов» о доблестном (или благоразумном— daiphrön) халкидянине Амфидаманте имеют в виду пассаж «Теогонии» о благоразумных владыках (ст. 80—92)5. Если ранее считалось, что «Теогония» написана на дельфийском говоре, а «Труды» — на древнеэолийском диалекте (А. Фик), то в последнее время специально исследовавший этот вопрос Г. Эдвардс пришел к выводу, что в языке обеих поэм нет ничего такого, что давало бы основание думать об их различных авторах6. Существенно и другое его наблюдение: негомеровские элементы, содержащиеся в обеих поэмах,— одни и те же.

С дешифровкой хеттских религиозно-мифологических текстов рядом классиков (начиная со статьи Ф. Дорнзайфа в 1934 г.)

30

были вскрыты древневосточно-мэлоазийские элементы многих мифологем «Теогонии»7. Взаимосвязь с ближневосточной дидактической литературой обнаруживает и поэма «Труды и дни»8. Эти существенные обстоятельства склоняют к мысли о принадлежности обеих поэм Гесиоду: по справедливому замечанию А. Лески, не следует забывать, что отец Гесиода происходил из Кимы9, пограничной с малоазийско-ближневосточным миром.

Состав обеих поэм очевидным образом гетерогенен, они носят как бы лоскутный характер, будучи скроенными из множества стихотворных кусков. Что касается поэмы «Труды и дни», то это впечатление в первую очередь объясняется включением в ткань повествования множества стихотворных пословиц и поговорок; например, стихи (далее — ст.) 342—380 представляют собой непрерывно идущие одна за другой сентенции в один-два-три стиха, бытовавшие в древнегреческой крестьянской среде.

Присутствуют в поэме и явные вставки. Так, несомненным позднейшим прибавлением считаются ст. 1—10, вступление к поэме: Павсаний (IX, 31, 4) видел у живущих около Геликона беотян древнюю свинцовую плакетку с текстом «Трудов» без этого вступления. Ст. 120, отсутствующий в рукописях, приводится Диодором. Ст. 169, отсутствующий в ряде рукописей и в древних же воспроизведениях всего пассажа, вставлен в «прокловскую» схолию. Более того, в папирусном списке Невилля примерно V в. н. э. имеются ст. 169 b—е, отсутствующие в рукописях, схолиях и ранних средневековых текстах поэмы.

Примеры подобного рода можно было бы умножить, но и без того ясно, что поэма «Труды и дни» представляет собой сложное и многосплавное произведение, содержащее наряду с основным ядром многочисленные позднейшие интерполяции.

Вопрос о первоначальном составе поэмы «Труды и дни» — один из наиболее сложных в классической филологии, еще далекий от окончательного решения. В литературе по этому поводу были высказаны самые различные мнения. Согласно А. Фику, первоначальная поэма содержала лишь 144 стиха (введение: ст. 11—24, 42—46, 298—302; земледелие: 383—394, 405,407, 410—421, 423—429, 432—442, 444—447, 458—460, 465—473, 479—490; мореходство: 618—622, 624—642, 663, 665—676, 678— 688, 694)10. Отдельными произведениями он считал стихи о правом и неправом и земледельческий календарь (ст. 448—616)п. Высказывались мнения о поэме как о двух отдельных произведениях («Труды», «Дни»), искаженных интерполяциями и разбавленных сборником сентенций, первоначально расположенных в алфавитном порядке (Ф. С. Лере), о составляющих ее восьми отдельных песнях, скомпонованных в одно произведение вокруг древнейшего гесиодовского ядра (А. Кирхгофф), о строфах, содержащих обращение к Персу, как несомненно гесиодовских местах (В. Христ) и т. д.12.

В то же время П. Мазон, как и М. Круазе, отстаивал единство поэмы в целом, считая, что она включает лишь незначи

31

тельное число вставок, в основном же композиция ее непрерывна и логично развивает изложение 13. Фактически такой позиций соответствует точка зрения и тех исследователей, которые подобно Т. Синклеру полагают, что вопрос о первоначальном составе поэмы неразрешим и нам лишь остается принять ее в таком виде, в каком она дошла до нас 14. Однако такой подход к составу поэмы антиисторичен, и в целом в литературе преобладает мнение о составном ее характере 15.

Так, по Г. Т. Уэйд-Гери, сначала поэтом в период тяжбы с Персом была написана поэма о правом и неправом суде; когда же спор был окончен, Гесиод продолжил поэму наставлением брату о полезных, богоугодных делах (erga); что же касается «Дней», то они были добавлены к сочинению Гесиода его неким продолжателем 16. В. Николаи насчитал в поэме 69 сильно различающихся блоков, связанных между собой скобами так, что изложение следует непрерывно, но эти связи вторичны. По мнению этого ученого, основной принцип построения поэмы — «чередование тона» 17.

Сразу отмечу, что вопрос о первоначальном виде поэмы прежде всего зависит от ее замысла, который определяется анализом ст. 27—39, повествующих о тяжбе Перса и Гесиода, т. е, излагающих суть положенного в основу поэмы конфликта и потому безусловно аутентичных первоначальному ядру произведения. Всесторонний анализ этого пассажа провел Б. Гронинген, данные которого приводят к определенному пониманию замысла поэмы — дать Персу наставления к земледельческому труду (подробней см. ниже). Отсюда к первоначальному тексту поэмы, на мой взгляд, принадлежат следующие стихи: ст. 11—24 (соревновательная Эрида)18 и 27—49 (экспозиция поэмы: спор с Персом за наследство; далее легкомысленному Персу внушается мысль о богоданной необходимости труда)19; 202—209 (притча о ястребе и соловье, долженствующая следовать за ст. 41 )20, 213—309, 311—316, 320—341 (увещания Перса)21. Следующие далее ст. 342—380 представляют собой добавленную позднее подборку стихотворных народных пословиц и поговорок22. Со ст. 383 начинается основная часть поэмы — erga, причем отдельные ее части переставлены местами23. Далее следует ряд сентенции и поговорок на различные темы (ст. 695—764), не относящихся к основному ядру поэмы24. Возможно, в развитие erga (ст. 381—614) был позднее добавлен раздел о благоприятных для различных дел днях — ëmata (ст. 765—828)25.

Таким образом, ст. 11—24, 27—49, 202—209, 213—309, 311— 316, 320—341, 383—560, 564—694 относятся, на мой взгляд, к гесиодовскому ядру поэмы. Композиционно первоначальный текст произведения состоял из prooimion (экспозиция)—тяжба с Персом, и erga, nautilië — этические наставления, побуждавшие Перса к земледельческому труду и мореходной торговле.

Что касается остальных стихов поэмы, то здесь следует раз-

32

личать пояснительные вставки античных филологов и поэтов лослегесиодовского времени (отмечены в примеч. 18—24), а также золотой фонд народной мудрости (ст. 342—380, 695— 764), включающий стихотворные пословицы и поговорки. Хронологически эти образцы крестьянской мудрости могут быть как старше или младше, так и синхронными поэме, вряд ли выходя далеко за пределы архаической эпохи.

Время составления поэмы может быть определено приблизительно. Античные источники по-разному определяли время жизни Гесиода. Так называемая «Биография Гесиода» через Иоанна Цеца синхронизирует его с архонтатом третьего Кодрида, т. е. указывает приблизительно на рубеж XI—X вв. «Паросская хроника» (§ 28) дает дату ок. 936 г. По Плинию (N. h. XIV, 1, 2), советам Гесиода — тысяча лет. По данным Геродота (II, 53), выходит, что Гесиод жил в IX в. Евсевий приводит три даты из жизни Гесиода— 1017, 809 и 767 гг. (вторая дата — со ссылкой на Порфирия [Euseb.—Hier., Chron., pp. 71, 84, 87 Helm]). Веллей Патеркул (1, 7) дает дату 801 г., з Аполлодор — 846 г.26. Попытки астрономического исчисления времени составления «Трудов» по указанию на 60-й день восхода Арктура после зимнего солнцеворота (ст. 564—565), наиболее подробно обоснованные у Т. Оллена, хоть и не считаются бесспорными, но все же согласуются с большей частью свидетельств античных источников, указывая на раннеархаическое время27.

Хронологические реперы, содержащиеся в поэмах Гесиода, указывают на предпочтительность отнесения жизни поэта к VIII в. Так, упоминание сицилийской Этны в «Теогонии» (ст. 860) подразумевает в качестве terminus post quem третью четверть VIII в., когда на острове были основаны древнейшие греческие колонии (см. ч. I, гл. 4), или предшествующие отрезки того же века. Хотя чтение Aitnës в указанном стихе восстановлено по aitnës двух рукописей комментария Цеца к Ликофрону (Alex. 688), при aidnës «мрачной (горы)» схолий, такое чтение выглядит органичным на фоне широкого географического кругозора «Теогонии», в которой упоминаются даже Истр и колхидский Фасис (ст. 339—340), ставшие известными в греческом мире, во всяком случае, не раньше Сицилии28.

Чрезвычайно существенна для определения времени жизни Гесиода ссылка Плутарха на Лесха, повествовавшего о состязании Гомера и Гесиода на похоронах знатного халкидянина Амфидаманта (Plut. Mor. 153е—154а)29. Лесх же, лесбосский автор «Малой Илиады», был, по Фаниаду Перипатетику (ученик Аристотеля), современником Архилоха, но состязался и с Арктином (apud Clem. Alex. Strom. 1, 144)30. Таким образом, версия о состязании Гомера и Гесиода бытовала уже во второй половине VIII — первой половине VII в.31, что является надежным terminus ante quem для времени жизни Гесиода. Синхронизации Гесиода с Арктином соответствует также синхронизация его с

33

коринфским поэтом середины — второй половины VIII в. Эвмелом, которому приписывалось прозаическое переложение произведений Гесиода (Clem. Alex. Strom. 6, 267)32. С такой нижней границей творчества Гесиода согласуется вскрытый Т. Брентенсгейном факт влияния гесиодовских поэм на произведения Архилоха, поэта второй четверти — середины VII в., которые содержат ряд точек соприкосновения, в том числе и текстуальных, с «Теогонией» и «Трудами»33.

Подытоживая приведенные свидетельства, время жизни Гесиода мы, как и большинство исследователей, относим к VIII в.

Биография Гесиода

При ретроспективном взгляде в глубь истории архаической Греции первой реальной личностью предстает Гесиод, сообщающий в своих поэмах сведения автобиографического характера. В дальнейшей традиции эти сведения подверглись переосмыслению, в результате чего личность поэта обрела мифический ореол.

Имя Гесиод — не обязательно настоящее имя автора поэм «Труды» и «Теогония»; скорее, судя по этимологии имени, это апеллятив, профессиональное прозвище. По этимологии Ф. Г. Велькера, приведенной в его издании «Теогонии» 1865 г. и поддержанной впоследствии Ф. Зольмзеном, имя Hësiodos (эолийское Aisiodos, новобеотийское Heisiodos) следует понимать как hieis ôidën — «поющий песнь», «певец»34. Аналогичным образом, согласно «Состязанию Гомера и Гесиода», имя другого великого поэта — Гомера, по одному из объяснений, происходит из субстратного малоазийского слова, означавшего «слепца»; попав в греческий язык, оно стало обозначать исполнителя эпических песен, рапсода (Certamen 9—10)35. Таким образом, имя Гесиод условно.

Автор поэмы «Труды», не назвавший себя по имени, сообщает некоторые сведения автобиографического характера. Так, ст. 631—640 повествуют об отце Гесиода:

В море тогда свой корабль быстроходный спускай и такою Кладью его нагружай, чтоб домой с барышом воротиться,

Как это делал отец наш с тобою, о Перс безрассудный,
В поисках добрых доходов на легких судах разъезжая.
Некогда так и сюда вот на судне заехал он черном
Длинной дорогой морской, эолийскую Киму покинув.
Не от избытка, богатства иль счастья оттуда бежал он,
Но от жестокой нужды, посылаемой людям Кронидом.
Близ Геликона осел он в деревне нерадостной Аскре,
Тягостной летом, зимою плохой, никогда не приятной36

По-видимому, не только отец, но и сам Гесиод происходил из Кимы эолийской. Об этом могут свидетельствовать источники (Strabo XIII, 3, 6. St. Byz. s. v. Kymë) и такие побочные обстоятельства, как сильное влияние восточной культуры на

34

произведения поэта, а также сопоставление в эксцерпте Гераклида Понтийского из «Кимейской политии» Аристотеля пословицы «Не погиб бы бык, если б не был плохим сосед» (Ор. 348) с обычаем кимейцев, по которому при пропаже чего-либо потерпевшему возмещали убыток соседи (Arist. fr. 611. 38). Эолийские элементы в языке Гесиода также могут быть обязаны его происхождению из Кимы37 (если это не общеэпические моменты).

Кима была древним городом, основанным эолийцами из фриконийской области Локриды, соседней с Беотией (Strabo XIII, 1,3; 3,3). Возвращение отца Гесиода из Кимы в Беотию может указывать, что в основании Кимы приняли участие и беотийцы38. В занятии морской торговлей, весьма рискованном тогда,, отцу Гесиода не повезло, и тогда он обратился к земледельческому труду в Беотии, который давал более гарантированный заработок: бежав в свое время из Кимы от нищеты, он смог оставить здесь наследство двум своим сыновьям. Раздел этого наследства между Персом и Гесиодом и послужил поводом для написания поэмы «Труды и дни».

Перипетии тяжбы с братом Гесиод излагает во введении в поэму (ст. 27—39). Обычно суть дела понималась следующим образом: по смерти отца имущество было разделено между братьями, причем Перс с помощью подкупа «дароядных царей» сумел заполучить большую часть наследства. Он быстро спустил свою долю и, обеднев, решил предъявить свои претензии на отошедшую к Гесиоду часть отцовского имущества с помощью тех же взятколюбивых басилеев, в чем и преуспел. Гесиод, не полагаясь на возможность справедливого суда, предостерегает Перса, что есть высший — божий суд, воздающий по справедливости действующим неправедным образом39.

Однако в последнее время Б. Гронинген существенным образом уточнил характер взаимоотношений Перса и Гесиода, что сделало более ясной цель написания последним поэмы «Труды». Он обратил внимание на временную разницу в ст. 37—38 пассажа, излагающего суть тяжбы: ëdë men gar klëron edassameth`, alla te polla harpazôn ephoreis., Голландский ученый напомнил, что аорист edassametha здесь выражает факт в его материальной сущности и фраза в целом означает, что Перс только пытался получить больше, чем ему полагалось по закону, но не преуспел, поскольку harpazôn ephoreis — это имперфект, противопоставляемый предшествующему аористу и выражающий усилие в прошлом (если бы это усилие было успешным, здесь читался бы новый аорист)40. Это наблюдение в сочетании с рядом других соображений позволило Б. Гронингену дать следующую характеристику взаимоотношений между братьями41.

После раздела отцовского имущества Перс прилагал усилия: для получения большей доли, чем ему полагалось по закону. Ему в этом было отказано, и Перс стал публично выражать свое недовольство в общественных местах; его охотно слушали

35

те, кто занимался главным образом политическими и судейскими делами,— лица из знати, симпатии которых он старался приобрести для более удачного исхода новой тяжбы с братом. Занимаясь этим, Перс упустил благоприятную для земледельческих занятий пору (ст. 30—32: не много времени на тяжбы и речи у того, у кого мало прожиточных годовых запасов, приносимых землей). Гесиод не внушает мысль, что Перс просто ничего не делает, он говорит лишь, что Перс в своей бессистемной деятельности упускает благоприятные моменты, установленные для различных дел Зевсом. Первый процесс и образ жизни Перса обедняли его все более (он просто выпрашивал у Гесиода и других людей средства — ст. 394—404). По мнению Гесиода, положение брата — а он ему остается братом — улучшится, если тот будет регулярно работать.

Исходя из этой, данной Б. Гронингеном, интерпретации взаимоотношений между братьями, можно заключить, что Гесиод и составил в качестве наставления Персу поэму о земледелии и морской торговле. На основании такой целенаправленности поэмы я и попытался выше определить ее первоначальный состав.

Следующий эпизод автобиографического характера, приведенный Гесиодом в поэме, связан с его поездкой на Евбею, где он принял участие в состязании поэтов на похоронах халкидского правителя Амфидаманта (ст. 646—662)42:

Если же в плаванье вздумаешь ты безрассудно пуститься,
Чтоб от долгов отвертеться и голода злого избегнуть,
То покажу я тебе многошумного моря законы,
Хоть ни в делах корабельных, ни в плаванье я не искусен.
В жизнь я свою никогда по широкому морю не плавал,
Раз лишь в Евбею один из Авлиды, где некогда зиму
Пережидали ахейцы, сбирая в Элладе священной
Множество войск против славной прекрасными женами Трои,
На состязание в память разумного Амфидаманта
Ездил туда я в Халкиду; заране объявлено было
Призов немало сынами его большедушными. Там-то,
Гимном победу стяжав, получил я ушатый треножник.
Этот треножник в подарок я Музам принес Геликонским,
Где они звонкому пенью впервые меня обучили,
Вот лишь насколько я ведаю толк в кораблях многогвоздных,
Все ж и при этом тебе сообщу я, что в мыслях у Зевса,
Ибо обучен я Музами петь несравненные гимны 43.

Прокл добавляет в комментарии к данному пассажу, что Амфидамант погиб в морской битве с эретрийцами у Лелантинской долины, которая произошла при афинском архонте Арксиппе, сыне Акаста. Состязание с Гомером на похоронах царя Амфидаманта Гесиод начал стихом 383 поэмы «Труды», т. е. прямо с описания земледельческих работ. По решению царя Панида, брата Амфидаманта, и сыновей последнего — Ганиктора и других, победа была присуждена Гесиоду как воспевшему мир и земледельческий труд, а не Гомеру, прославлявшему войну и чинимые ею бедствия44.

36

Плутарх в своем комментарии к поэме «Труды и дни», дошедшем до нас в многочисленных фрагментах, выразил мнение, что все, касающееся поездки Гесиода в Халкиду на похороны Амфидаманта, состязания и победы в нем, не содержит ничего достоверного (fr. 84 Sandbach). В новое время одни филологи следовали мнению Плутарха (Э. Роде и его последователи), другие указывали на органичность данного пассажа в контексте поэмы (А. Кирххоф, П. Мазон), третьи воздерживались от определенного суждения по этому вопросу45.

Следует признать, что аргументы сторонников подлинности данного эпизода поэмы «Труды и дни» более весомы. По мнению Т. Оллена, нет оснований подвергать сомнению аутентичность указанного места на основании одного лишь эстетского суждения Плутарха46. Плутарх отказывается принимать этот эпизод за чистую монету, однако в другом своем сочинении сам приводит цитату из Лесха, повествовавшего о состязании Гесиода и Гомера на похоронах Амфидаманта (Mor. 153е— 154а).

Исследования последнего времени подтвердили справедливость мнения сторонников аутентичности данного пассажа. Сначала Г. Т. Уэйд-Гери, как упоминалось выше (примеч. 5), высказал предположение, что ст. 654—659 «Трудов», повествующие об Амфидаманте, подразумевают исполнение поэтом на состязании в Халкиде также «Теогонии». Затем У. Минтон и М. Уэст показали, что музы не случайно присутствуют в обсуждаемом отрывке: первоначально это были божества погребального характера; в ранней эпической поэзии их присутствие может не только акцентировать насилие или смерть, но также конкретность случая, в связи с которым такие героические темы отмечались47. После этого Э. Брэдли указал, что у Гесиода сложилась концепция klea (славы) героя — славное соперничество среди земных царей в правосудии и гармонии, идущих от их родства с Зевсом (Th. 80—92),— это то, о чем Гесиод сообщал в своей эвлогии Амфидаманту48. Наконец, Дж. Тедески детально рассмотрел этот пассаж в различных аспектах и пришел к выводу о его аутентичности поэме49.

Приведенные данные свидетельствуют об аутентичности указанного пассажа первоначальному тексту поэмы. Остается добавить, что Амфидамант погиб в Лелантинской войне (Plut. Mor. 153f), наиболее аргументированная датировка которой приходится на VIII в. (см. Приложение I), что согласуется с наиболее вероятным временем жизни Гесиода.

Что касается хронологического соотношения поэм Гомера и Гесиода, то, как справедливо указал В. Николаи, мы не в состоянии определить, какие из них были созданы раньше, а какие позже50. Можно лишь констатировать, что «Илиада» «Одиссея», «Теогония» и «Труды» близки ло набору поэтических приемов: проведенное Ф. Краффтом сопоставление «Трудов» с гомеровскими поэмами обнаружило мощный слой общих:

37

формул-связей, намного превосходящий слой специфически гесиодовских формул 51.

Остальные сведения о жизни Гесиода в основном связаны с обстоятельствами его насильственной смерти и столь же многочисленны, сколь и мало достоверны, за исключением, может быть, изгнания и самого факта гибели поэта52.

Гесиодовский полис— Феспии

Н. И. Новосадский много лет спустя после того, как побывал на родине поэта, опубликовал статью с характерным названием «Реализм Гесиода», в которой указывал на специфически беотийский колорит поэмы «Труды и дни»53. Описание природы здесь специфически беотийское: как и указано в поэме, тут очень холодно осенью, когда в соседней Аттике еще стоит жара; сосна и дуб (Ор. 509) типичны для Беотии, тогда как в Аттике преобладают маслина и платан. Ясень и лавр также характерны для Беотии (Ор. 435), но редки в Аттике. Даже басня о ястребе носит местный колорит — именно эта птица, а не орел, по сведениям путешественников, особенно часто встречается в беотийских горах.

Эти наблюдения Н. И. Новосадского указывают на реалистический характер поэмы: в ней мы имеем дело с реальной обстановкой, реальным обществом, реальной областью Греции, хотя и дидактически обобщенными. Именно поэтому, надо думать, язык «Трудов» стремится к прозаическому изложению, как отметил Г. Т. Уэйд-Гери, в отличие от «Теогонии», написанной чисто поэтическим языком54.

Гесиодовское общество обозначается в поэме словом «полис» (Ор. 189, 222, 227, 240, 269, 527). Хронологически отстоящая недалеко «Одиссея» рисует довольно близкое общество, но сравнительно с гесиодовским полисом она в силу своего чисто эпического характера дает как бы сценический его образ55. Эпический полис «Одиссеи» сродни театральному: так мы сейчас воспринимаем на театре мир героев классической трагедии; полис же Гесиода заземлен — к примеру, на городской площади дерут горло тяжущиеся и спорщики (Ор. 29—30), ведутся суды и раздоры из-за чужого имущества (Ор. 33—34). Полис «Одиссеи», в сущности довольно близкий полису «Трудов и дней»56, дается как бы в классицистической манере эпического повествования; гесиодовский же полис намного реалистичней, хотя поэт пользуется теми же средствами — эпическим языком и формулами. Итак, если полис «Одиссеи» — былинный по характеру, то полис Гесиода — реальный греческий полис VIII в. Более того, можно установить и его название: по Страбону (IX, 2, 25), Аскра, в которой поселился отец Гесиода (Ор. 640), расположена в области Феспий. Единственная альтернатива свидетельству Страбона — довольно ранние предания о том, что

38

сама Аскра была городом. Таким образом, согласно источникам, гесиодовский полис — это либо Феспии, либо сама Аскра. Уточним это обстоятельство.

В Орхомене на могиле Гесиода было написано элегическое двустишие: «Аскра, богатая хлебом,— родная земля Гесиода» и т. д. (пер. С. П. Кондратьева), которое дошло к орхоменянам от Херсия; произведений его ко времени Павсания уже не сохранилось, но эту эпитафию со ссылкой на Херсия приводил автор «Истории Орхомена» Каллипп (Paus. IX, 38, 3; 6). Поздний эпический поэт Херсий жил, по Плутарху (Mor. 156е), во времена Периандра, т. е. во второй половине VII в. Эпитафия Херсия свидетельствует о плодородии аскрейской земли и, похоже, согласуется с гесиодовским определением Аскры как деревни. Как и всякое раннее мало-мальски значительное поселение, Аскра имела своих легендарных основателей: согласно позднему эпическому поэту Гегесину, от брака Посейдона с Аскрой родился Эокл, основавший Аскру вместе с сыновьями Алоея Эфиальтом и Отом (Paus. IX, 29, 1). Известный же критик Зенодот читал в «Каталоге» (II. II, 507) polystaphylon Askran — «богатая виноградом Аскра» (Strabo IX, 2, 35) — вместо Агпёп рукописной традиции57. На основании приведенных данных можно заключить, что Гесиод нигде не говорит о плохой почве Аскры: его негативная характеристика этой деревни (Ор. 640: «дурной в зимнюю пору, мучительной летом, никогда не благоприятной») имеет в виду лишь климатические условия местности, так что предшествующее oïzyré kômë — «несчастная деревня» (Ор. 639) следует понимать не в смысле «скудная», применительно к почве, как это иногда встречается в поздней традиции (Прокл. и др.)58, а как «тягостная» в том же климатическом отношении. Плодородие аскрейской почвы, видимо, было основным фактором роста благосостояния отца Гесиода.

Аскра, имевшая своих основателей и, похоже, даже упоминавшаяся в «Илиаде», была очень древним селением, со временем, в силу неизменяемости своего чисто земледельческого облика, оказавшимся в зависимости от более прогрессировавших Феспий, которые были не только сельскохозяйственным, но и торговым центром (гавань Феспий — Креуса в Крисейском заливе [Strabo IX, 2, 25]). Аскра не имела своей гавани, и на этом основании следует считать, что полис гесиодовских «Трудов», предоставляющий крестьянину возможность заниматься н морской торговлей,— это Феспии, древний город, упоминавшийся в «Илиаде» (II, 498)59. Помимо входившей в состав этого полиса Аскры (она расположена всего в 40 стадиях от Феспий [Strabo IX, 2, 25] ) известно и другое древнее сельское поселение феспийского полиса — Эвтресис, где, по преданию, жили Зет и Амфион до их воцарения в Фивах (Strabo IX, 2, 28); оно также упомянуто в «Каталоге» (II. II, 502). Известны и Сифы — еще одно селение на берегу Крисейского залива (Thuc. IV, 76, 3). Ранняя история Феспий нам почти неизвестна, за

39

исключением маловероятного предания о том, что в эпоху дорийского переселения часть феспийцев вместе с афинянами отправилась в колонию на Сардинию (Paus. VII, 2, 2.Х, 17, 5; Diod. IV, 29)60.

Общая характеристика гесиодовского полиса

Наиболее общая форма социальной коммуникации гесиодовского общества — полис, причем это и социально-политический (240)61 и физический организм (222). В материальном смысле полис включает жилища (222), оборонительную стену (246), агору (29)62, гавань (подразумевается в ст. 671 и сл.). В социально-политическом плане полис является центром для жителей окрестных деревень (29—30, 639—640) и средоточием общественной жизни; здесь же происходит разбор судебных дел. Население полиса — laoi, endëmoi — «местные жители» (225—227) или же dëmos (261). Проживают в нем и ксены — чужеземцы (225, 327). Есть в полисе своя знать — esthloi (214), но это не только родовая аристократия, а и «славные» люди полиса в целом (см. ч. I, гл. 5, о демосе). Управляют полисом басилеи, чинящие также суд (38—39, 202, 248—249); они, так же как и знать вообще, подразумеваются под andres dorophagoi (220— 221, 264).

У Гесиода имеется представление как о хорошо, так и о дурно устроенном полисе. Хорошо устроенный полис процветает, его население благоденствует, внутреннее согласие способствует правильному воспитанию юношества, не гибнущего в сражениях; в таком полисе нет голодных и безумных. Процветание полиса является следствием заботливых трудов его жителей,, земля приносит обильные плоды, имеется много скота, достаток ощущается во всем (225—237). Напротив, плохо устроенный полис, в котором коснеет дурная hybris и творятся ужасные дела, подвержен бедам, голоду и чуме; население его тает, разоряются хозяйства, женщины не рожают, войско гибнет, разрушаются городские стены, тонут в море корабли. Вся община (xympasa polis) часто терпит зло от одного преступника, свершающего насилие и замышляющего бесчестные поступки (238— 247).

Противопоставление Гесиодом хорошо и плохо устроенного полиса производит впечатление обобщенного снимка с исторической действительности Греции раннеархаического времени.. Гесиод ставит четкие условия здорового функционирования полиса: прежде всего во взаимоотношениях между его жителями должна господствовать Dike — Справедливость, дочь самого Зевса (256 и сл.); во-вторых, каждый член полиса обязан трудиться (299 и сл.). Отсутствие этих условий означает плохое устройство полиса — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

40

Представление о полисе как политическом организме у Гесиода нечеткое: это только совокупность людей (как в ст. 240), не более. Понятие politës у него отсутствует. Народная масса обозначена собирательными эпическими понятиями laoi, dëmos, безличными и статичными. В поэме нет ни одного случая каких-либо коллективных действий. «Лаой» бездеятельны как масса, но отдельные составляющие его единицы активны (на агоре происходят тяжбы в присутствии слушателей — 29; земледелец грузит свою продукцию на корабль —643 и сл., и т. д.). Иными словами, гесиодовское общество находится в том состоянии, когда оно разделено на множество индивидуальностей, еще не составляющих в массе активное целое. Каждый, подобно Гесиоду, стоит сам за себя в случае посягательств со стороны; каждый действует в одиночку — будь то предъявление иска на чужое имущество (33—34) или морская торговля (630 и сл.). Частная инициатива не ограничивается какой-либо регламентацией со стороны коллектива, общества; она — основной двигатель экономической деятельности. Наиболее полно эта существеннейшая черта гесиодовского общества раскрывается в поэме вокруг темы труда.

Экономика гесиодовского полиса: труд и хозяйство

Население полиса — прежде всего земледельческое (580— 581: забрезжившая заря выводит множество людей на дорогу и на многих волов налагает ярмо). Основное условие существования земледельца—труд. Гесиод не воспевает физический труд как таковой, он — наказание для людей, ниспосланное им за Прометеев обман (47—49), но также и наилучшее средство к обретению богатства и положения в обществе (312—313)63. Труд — источник годового пропитания человека (44—46), основа достатка (299—301); благодаря систематическому труду люди становятся зажиточными, богатыми мелким рогатым скотом (308), а с богатством приходят и почет и добрая слава (313). Трудящиеся люди угодны богам (309), на бездельников боги негодуют (303—304). С бездельем приходят голод (303), бедность (497—498) и спутник ее — позор (317—319); удел бездельника— нечестивые помыслы о чужом имуществе (498— 499). Напротив, достигнутое человеком благодаря труду богатство— пример, поучительный для бездеятельного: он торопится землю вспахать или сад насадить, отлично поставить хозяйство (21—24). Если человек работает, очень скоро ему, разбогатевшему, позавидует бездельник (312—313).

Прославление труда Гесиодом, на наш взгляд,— первый совершенный им акт эпохального значения. Обычно полагают, что бедняки («бездельники» поэмы) — это представители рядового населения64. Однако не следует упускать из виду, что в Феспиях господствовала аристократическая мораль: согласно «Поли-

41

тии феспийцев» Аристотеля, здесь считалось позорным заниматься земледелием или ремеслом, вследствие чего большинство населения было бедно и в долгу у «бережливых фиванцев» (fr. 611, 76). Аристократический характер этой морали сам по себе предполагает ее очень древний характер, восходящий к древним временам господства аристократии, т. е. к архаической эпохе. Наставления же Гесиода брату шли вразрез с этой моралью, были направлены не только против нее самой, но и против ее носителей: aergoi, притча во языцех поэмы,— это не кто иные, как обедневшие знатные люди, не желавшие трудиться для обретения былого достатка.

Гесиод различает два вида бедности — данную от богов и происшедшую от нежелания трудиться. Первая — священного происхождения (638), согласно народной морали она — вне людского осуждения (717—718); вторая как следствие безделья (411—413) достойна поношения: недобрая хула сопутствует бедному ленивцу (317). Бедность бездельника толкает его к богопротивным поступкам (часто он, уже ни на что не надеясь, но нуждаясь в пропитании, замышляет в душе дурные дела — 498—499), например к присвоению чужого добра путем насилия или сутяжничества (321—323, если связывать их со ст. 317— 319). Но достигнутое таким путем богатство непрочно — его легко разрушают боги (325).

Этой, по мнению Гесиода, неугодной богам и людям (аристократической, добавим мы) морали поэт противопоставляет стихийно возникшую в процессе экономической деятельности индивидуума мораль, идущую, собственно, из народных глубин. Прежде всего она гласит: «Нет никакого позора в труде, позорно безделье» (311). Гесиод объявляет такой принцип богоугодным (боги назначили людям в удел труды — 398). Далее поэт приводит свой идеал — трудолюбивого земледельца (ибо его труд дает наиболее гарантированный достаток) и его хозяйство.

Вопрос о размерах идеального гесиодовского хозяйства специально не исследовался и породил различные мнения: одни считали его мелким65, другие крупным66, третьи — средним67. В этой связи следует отметить, что в зависимости от приложенного труда (312—313) Гесиод различает богатое хозяйство (33—34, 312—313), среднее (31—32, 475—477) и бедное (451). Идеал Гесиода — умеренный средний достаток, обеспечивающий годовой прожиточный минимум (bios höraios, 31—32). Зажиточное хозяйство земледельца, по Гесиоду, включает следующие средства производства: земельный участок (341), тягловую силу (волы — 453), транспортную (ослы — 607) и рабочую (dmöes, см. с. 46 и сл.), транспортные средства (455), земледельческие орудия (432, 573), посевной фонд (471) и т. д. Сельскохозяйственная деятельность направлена на производство зерновых и виноградарство (571 и сл.). Дом (405) включает хозяйственные постройки (301, 599) с различной утварью (475).

42

Трудовой процесс предполагает личное участие в нем владельца средств производства и включает пахоту (459, 467— 468), жатву (480), ремесленную деятельность (430 и сл.), работу по дому (495). Крестьянин не только производитель, но и организатор работ в своем хозяйстве, поскольку в поле наряду с ним заняты различные категории зависимых от владельца лиц. Организаторские функции хозяина проявляются в том, что он определяет трудовые задания (597—600, 606—608 и др.), дает указание начать в подходящее время соответствующие, главным образом полевые работы (573 и сл.), печется об инвентаре (573), транспортировке урожая (576—577) и о многом другом. Наиболее показательна в этом отношении пахота: в основном ее осуществляет работник (441), но с наступлением установленного для пахоты времени крестьянин начинает ее лично (458—459). Свободный крестьянин — двигатель не только сельскохозяйственного производства, но и межполисной торговли: успешно завершив полевые работы, он загружает судно продуктами своего труда и отправляется торговать (630—632, 671— 673)68.

Для Гесиода труд и земледельческий и корабельный — источник годового пропитания (44—46); лишь из страха перед морем сам он предпочитает земледелие (236—237, 681—685). Основной стимул морской торговли (emporié — 646)—желание получить прибыль (kerdos — 632); она не только способ обогащения, овладевшего душами людей (685—686), чего Гесиод не одобряет, но и средство рассчитаться с долгами и избежать голода (647). «Предпочитай при загрузке товара малому судну »большое: больше товара — и на прибыль больше товара придется»,— советует он (643—645).

Само наличие у крестьянина судна (624—630), конечно, не является показателем того, что гесиодовское идеальное хозяйство— крупное: как известно, в прибрежных местностях почти все имеют плавучие средства, так что достаток определяется лишь размерами судна. Вообще можно отметить, что гесиодовское крестьянское хозяйство, как во все времена, сильно зависит от благоприятных природных условий (465—466) ; земля дает годовой запас продовольствия (32), и на продажу шли только излишки (Гесиод рекомендует пускать в торговый оборот морем меньшую часть излишков — 690)69.

Даже при наличии торгового обмена в ближней области гесиодовское хозяйство тем не менее носит прежде всего натуральный характер. Производство зерновых и вина предназначено в первую очередь для собственного потребления (231—232, 559—560, 589 и сл.). Основные предметы первой необходимости производятся дома (обувь, одежда — 536 и сл.). Крестьянин сам заготавливает лес (420—421) для различных поделок и изготовления орудий труда на дому (ступка, соха — 422 и сл.). Ремесло выделено очень слабо: первоначальный текст поэмы упоминает лишь кузнечное дело (493)70.

43

Слабое выделение ремесла и личное участие крестьянина в торговле предполагает примитивный меновый характер экономических взаимоотношений в гесиодовской Греции. Статьями обмена были изделия из металла (что предполагается упоминанием кузницы — 493), скот (436—437), предметы сельскохозяйственного производства (689), земля (341).

Земельный строй и социальные отношения

Поэма «Труды» не дает связной и подробной картины земельного строя гесиодовской Греции. Ее единичные свидетельства, однако, могут служить основанием для реконструкции некоторых элементов системы земельных отношений в Греции раннеархаического времени. Наиболее интересная попытка такой реконструкции была сделана Эдуардом Вилем, который подверг всестороннему анализу ст. 341 поэмы: ophr` allön ônêi klëron, më ton teon allos 71. Французский исследователь напомнил читателю, что понимание здесь глагола öneisthai в классическом значении «покупать» (как во всех переводах, в том числе и у В. В. Вересаева: «Чтоб покупал ты участки других, а не твой бы — другие») приводило в смущение комментаторов, поскольку данный стих становился единственным свидетельством отчуждаемости земли в архаической Греции. Из суммы свидетельств, главным образом аристотелевской «Политики», обычно делался вывод, что в Греции до конца V в. земельная собственность была неотчуждаема: ее можно (лучше сказать, должно) было передать сыновьям, но нельзя было ни купить, ни продать, ни подарить, ни завещать кому-либо другому, кроме как естественному наследнику. Эд. Виль указал, однако, что мы не располагаем достоверными свидетельствами о том, что законы препятствовали или поощряли отчуждение земли. Закон локров, запрещавший продажу клера кроме как в случае крайней необходимости (Arist. Pol. II, 4, 4), во-первых, относится к гораздо более позднему сравнительно с гесиодовским времени, во-вторых, представляет собой достаточно исключительное явление (других примеров хорошо знавший законодательство греческих городов Аристотель не сумел отыскать). Отсюда Эд. Виль делает справедливый вывод, что слова Аристотеля о спартанском законодательстве, согласно которому приобретение или продажа имущества явно не одобрялись (ou kalon — Pol. II, 6, 10), следует понимать как противоречащий религиозным нормам поступок и что именно такое отношение к продаже наследственного надела имело место в архаической Греции. Иными словами, понятие неотчуждаемости клера носило не столько юридический, сколько морально-религиозный характер.

Если отчуждение клера все же происходило, как предполагает ст. 341, то было ли это актом купли-продажи, можно ли

44

думать о «стоимости» земли в условиях отсутствия денежного эквивалента такой стоимости? Эд. Виль сопоставляет впервые упоминающееся у Гесиода öneisthai с гомеровским önos и приходит к выводу, что öneisthai в раннеархаическое время означало «сношение по торговому делу, предложение обмена» с побочным значением «приобретать-уступать» на меновой основе. Таким образом, önei в ст. 341 следует понимать, как «ты можешь попытаться приобрести», «ты можешь предложить своему ближнему уступить свой клер».

Далее Эд. Виль отмечает, что в гесиодовское время началось сильное колонизационное движение, сопровождавшееся оттоком населения, и это повлекло за собой расширение практики отчуждения наследственных клеров. Истоки социального кризиса архаической Греции следует искать в обычае наследственного раздела, он — результат беспрерывного расщепления первоначальной семьи. С каждым поколением положение крестьян ухудшалось, и «Труды» свидетельствуют об их сильном обеднении. У кого же бедный крестьянин мог добыть средства к существованию, как не у ближайшего аристократа, обладавшего излишками земли? — спрашивает Эд. Виль. Это была фатальная неизбежность: богатый кредитовал бедного под залог его земли, и при невозвращении долга эта земля переходила к кредитору. Следствием такой примитивной ипотечной практики была известная ситуация, сложившаяся в Афинах при Солоне; такой контекст имеет и ст. 341: приобретай имущество ближнего. По мнению Эд. Виля, этот стих подразумевает процесс превращения свободного собственника, крестьянина-должника, в испольщика на своей земле. Этот новый юридический статус ухудшал его экономическое положение, и в будущем из испольщика крестьянин становился долговым рабом.

Изложенная концепция встретила возражения со стороны другого французского ученого Эрнеста Виля 72. Прежде всего Эрн. Виль указал, что тяжба между Персом и Гесиодом — это не социальный конфликт, а обычная житейская ситуация, спор между братьями за наследство. Разве при этом из-за продажности властей пострадал Гесиод, как полагали обычно? Ничуть, пострадал Перс, но только вследствие своей бездеятельности. Предположение о задолженности как причине порабощения свободных не имеет никакой основы в тексте поэмы, отмечает Эрн. Виль. Перс задолжал (ст. 394—397), и Гесиод предупреждает его, что если он и впредь будет оставаться должником, то не найдет себе более заимодавца (ст. 401—402). Иными словами, то, о чем трактует Гесиод, может быть, представляет собой нередкую практику, но данные поэмы не позволяют говорить о собственно задолженности, а лишь о займе. Эрн. Виль указывает, что ст. 349—351 о «доброй мере» при отдаче долга достаточно показательны в этом отношении: они касаются займа продуктов питания и в целом сводятся или должны сводиться к естественному материальному обмену между соседями в одном

45

селении. Таким образом, по Эрн. Вилю, контекст поэмы не подразумевает никакого социального кризиса. Ни о задолженности мелкого крестьянства, ни о его ограблении свидетельств в «Трудах» нет.

Эрн. Виль считает, что хозяйство Гесиода довольно крупное: земля под посевами и виноградник, ойкос, функционирующий почти полностью на собственные средства, тягловая сила, рогатый скот. Все это хозяйство основано на труде шести-семи рабов и рабынь. Так где же у Гесиода образ бедного крестьянина, который многие пытались увидеть в поэме? Отсюда можно сделать лишь один вывод, продолжает исследователь: положение гесиодовского крестьянина искажалось под впечатлением двух факторов — аграрного кризиса солоновской эпохи и образа крестьянина XIX в., работавшего вместе с семьей от зари до зари. Проведенный анализ поэмы, заключает он, позволяет утверждать, что в гесиодовской Беотии не было никакого аграрного кризиса. Глубинная атмосфера «Трудов» фундаментально оптимистична: работай — и ты преуспеешь, будешь богат и уважаем. Но это ведь евангелие скорее мелкого буржуа, нежели революционера, замечает Эрн. Виль.

В заключение Эрн. Виль рассматривает вопрос о «борьбе классов» на основании данных поэмы. По его мнению, абсурдно звать Гесиода революционером. Как и все древние, Гесиод верил в доблесть иерархического общества. Он ни разу не обращается к аристократии с упреками в узурпации юридической или политической власти. Напротив, он подчеркивает, что аристократия должна правильно осуществлять правосудие. «Борьба классов» присутствует у Гесиода только в том смысле, что юн призывает правящее сословие относиться с уважением к отправлению правосудия при разборе дел крестьян со средним и малым достатком. Рамки этого феномена трудно определить, но примечательно, что «классовая борьба» подобного рода как бы воспроизводит себя: среднее и малое крестьянство поднимает голову и требует своих прав. Не следует ли говорить в таких условиях об отступлении аристократии? — спрашивает ученый и указывает, что в поэме нет никаких упоминаний, хоть как-нибудь связанных с военным делом. Отступление аристократии, важнейшей функцией которой являлось военное дело, видимо, было связано с отсутствием войн, с условиями мирного времени. Если крестьянин не стремился в гоплиты, значит, он не хотел оставить знати всю экономическую и, может быть, политическую власть.

Мы не случайно столь пространно изложили концепции Эдуарда и Эрнеста Вилей. Во-первых, анализ социального устройства гесиодовского общества вообще небогат литературой: многие охотно скользили по этой теме, но мало кто давал себе труд серьезно разобраться в ней73. Во-вторых, обе концепции как в зеркале отражают два подхода к пониманию раннеархаического общества (напомним — речь идет о Греции по VIII в.):

46

модернизаторский (Эд. Виль, М. Детьяи и многие др.) и критический (Эрн. Виль). В сущности, это продолжение давнего спора между Э. Мейером и К. Бюхером. На мой взгляд, холодный душ Эрн. Виля на давние, идущие еще от Р. Пельмана, утверждения о «борьбе классов», «революционном духе» поэмы и «аграрном кризисе» в гесиодовской Греции во многом способствует формированию более адекватного представления об исторической действительности зрелого раннеархаического времени. Я не отрицаю возможности ни аграрного, ни социального кризиса в отдельных областях архаической Греции, но считаю, что говорить о них можно применительно ко второй половине VII—VI вв., не ранее, да и то с большими оговорками о масштабах кризиса. Иными словами, необходимо более четкое разграничение данных феноменов во времени и пространстве для того, чтобы характеристики позднего VII—VI вв. (досолоновская Аттика) не переносились на предшествующую эпоху.

В свете проблематики, затронутой в обеих изложенных статьях, рассмотрим два кардинальных вопроса: 1) соотношение труда свободных и зависимых, 2) характер зависимости. От решения указанных вопросов во многом зависит определение характера производственных отношений и в конечном счете — типологии общества раннеархаической Греции. О роли свободного собственника в производственном процессе речь уже шла выше — организуя производство и участвуя в нем личным трудом, эта фигура является основой и движущей силой гесиодовского хозяйства, а в целом — экономической жизни Греции. Вместе с тем, по данным поэмы, производственный процесс включает физический труд не только владельца средств производства, но и зависимых лиц — dmöes. Это обозначение встречается в поэме восемь раз (430, 459, 470, 502, 573, 608, 766).

Участие дмоев в трудовом процессе связано с пахотой (459), жатвой (573) и молотьбой зерна (597); при пахоте за упряжкой и пахарем следует дмой-подросток с однозубой мотыгой, укрывающий посеянное зерно землей от птиц (469—471). Таким образом, полевые работы, связанные с зерновыми, по сути дела, осуществлялись дмоями. Еще один стих, связанный с трудовой деятельностью дмоев (502) : «Указывай дмоям, пока лето в разгаре, что не вечно оно будет длиться, наполняй закрома (poieisthe kalias) », требует специального рассмотрения. Слово kalia встречается в поэме пять раз. В трех случаях оно имеет бесспорное значение «амбар, закрома, кладовая» (301, 307, 411); для двух других упоминаний словарь Лиддела—Скотта— Джоунза дает значение «хижина» (374, 503). Что касается ст. 374, то здесь нет особых оснований приписывать слову иное содержание, нежели в других частях поэмы,— контекст ст. 373— 374 согласуется с обычным его значением («Чтобы разодетая женщина не вскружила тебе голову своими бедрами и, заморочив болтовней, не обшарила твои закрома»). Таким образом, интересующее нас значение kalia в ст. 503 следует понимать в

47

общем для поэмы смысле: poieisthe kalias означает не «стройте хижины», а «устрояйте себе закрома», иначе говоря, это выражение-эквивалент pimplèsi kaliën (301, 411) и plëthôsi kaliai (307) —«наполняют амбары»74.

Чьи закрома подразумеваются в ст. 502—503 — хозяйские или дмоев? Создается впечатление, что указание хозяина дмоям на необходимость наполнения закромов скорее имеет в виду лринадлежность его последним; но равным образом можно думать, если считать дмоев рабами, что благосостояние их зависит от степени наполненности хозяйских кладовых. Поскольку медиальность залога здесь ни о чем не говорит, выяснение принадлежности этих закромов упирается в вопрос о статусе дмосв: если это рабы, то здесь скорее могут иметься в виду хозяйские амбары; если же дмои не рабы, а батраки, то следует считать, что речь идет о пополнении их собственных закромов.

Определенный ответ на вопрос о социальном статусе дмоев, да мой взгляд, дает ст. 441 из пассажа, включающего советы по наилучшей организации пахоты. Здесь (432—447) Гесиод указывает, что надо иметь под рукой две сохи, которые можно сделать самому; следует приобрести двух быков-девятилеток: такие быки не станут драться при пахоте и не сломают соху. К совету о быках примыкает и следующая рекомендация: желательно, чтобы за ними следовал сорокалетний молодец (aizëos — 441), хорошо поевший для усердной работы; такой работник вкладывает душу в свой труд, в то время как более молодой возбуждается в присутствии сверстников, т. е. трудится невнимательно. Данная рекомендация очевидным образом подразумевает возможность выбора хозяином работника для пахоты аналогично выбору пары девятилетних быков при покупке (boe... kektësthai — 436—437). Подобный совет, естественно, подразумевает возможность такого выбора при наличии работников разного возраста, что могло иметь место либо в крупном рабовладельческом хозяйстве, либо при широком предложении батрацкой силы. Поскольку поэма не содержит ни единого намека на наличие крупного рабовладельческого хозяйства, поскольку совет Гесиода явным образом подразумевает широкую практику выбора работника для пахоты, не соответствующую возможностям мелкого рабовладения, постольку мы должны заключить, что под дмоем-пахарем подразумевается наемный работник.

В пользу этого существенного в ряде отношений вывода свидетельствуют и другие обстоятельства. Так, дмои в поэме упоминаются только в связи с полевыми работами, никакими другими делами, что естественно было бы ожидать от рабов, они не занимаются. Это само по себе указывает на временный, т. е. наемный, характер их деятельности, ограниченной полевым сезоном. Пассаж поэмы (600—608), содержащий советы хозяину в связи с окончанием полевых работ, не оставляет никакого сомнения в таком характере работы дмоев75: как свезешь уро

48

жай домой и заготовишь корм для скотины (601, 606—607), советую тебе затем распрячь волов, а дмои пусть будут свободны от работы (доел, «дадут отдохнуть милым коленям» — 607— 608), ты же раздобудь себе бездомного фета и бездетную служанку (602—603). Независимо от того, как понимать выражение thêta t’aoikon poieisthai (602)—«раздобудься бездомным фетом» или «рассчитай фета», здесь дмои предстают в качестве временнонаемных работников, поскольку вплоть до следующей весны они исчезают из трудового процесса на последующее время, отнюдь не праздное (ср. 495: у деятельного хозяина и зимой много работы дома).

Далее, не случайно дмои в «Трудах» только мужчины и их удел — полевые работы. Если бы они были рабами, ожидалось бы присутствие у Гесиода и столь характерных для гомеровских поэм женщин — dmöai, сфера деятельности которых — домашняя работа, естественно необходимая и в гесиодовском хозяйстве. Место таких dmöai в поэме заступает erithos (602— 603) — наемница, т. е. не рабского состояния служанка.

Наконец, данные поэмы, взятые в своей совокупности, позволяют восстановить связную картину функционирования наемного труда. Основная его сфера — полевые работы: пахота, жатва, обмолот и транспортировка зерна в закрома. За свою работу батрак получает ежедневный рацион (442) из расчета месячного довольствия ({765—767], ср. 559—560). Судя по указанным ст. 765—767 из негомогенных «Дней», начисление месячного довольствия вперед происходило, видимо, на основании размеров выполненной за предшествующий месяц работы. Помимо довольствия наемники получали за свой труд условленную плату — misthos eirëmenos [370]. Q окончанием полевого сезона заканчивалась их служба (608), и они получали расчет. Ст. 502—503 о пополнении закромов дмоями, принимая во внимание их наемный статус, следует понимать в том смысле что речь идет о закромах дмоев, и в любом случае бесспорно что размеры получаемого дмоями конечного вознаграждения обусловливались не в абсолютных величинах, а в определенной доле собранного урожая, чем поддерживался взаимовыгодный как для хозяина, так и для дмоев стимул к получению как можно большего урожая.

Вывод о наемном характере труда дмоев предполагает не рабский, а относительно свободный их статус, фактически это феты76. Присутствие в поэме обоих обозначений (слово фет упоминается только один раз77) может указывать на какие-то различия в статусе дмоев и фетов — при их общем положении наемников,— но для нас они неуловимы. Решительное преобладание термина dmöes, на мой взгляд, стоит в тесной зависимости от традиционного, во многом формульного эпического языка поэмы. При этом необходимо иметь в виду, что дмои гомеровских поэм — очень неясное по своей этиологии явление, и трудно разделить уверенность Я. А. Ленцмана в том, что основой

49

труда дмоев было внеэкономическое принуждение — пиратства и обращение в рабство военнопленных, навеянное главным образом народной этимологией слова dmös, которая производила его от глаголов damnëmi, damaö — «одолеваю, покоряю»78.

Здесь дело даже не в этимологии слова, хотя этимология Э. Буасака (связь с основой *domo — «дом»), принятая Г. Глотцем, В. Берингером, Г. Нуссбаумом, открывает другие, более широкие перспективы на понимание института дмоев. Дело скорей состоит в антиисторизме сведений гомеровских поэм в социально-политическом плане, задающих историку такую, например, головоломку, как упоминание дмоев-мужчин исключительна в «Одиссее»79. Здесь не место исследовать вопрос о гомеровских дмоях, нам достаточно констатации факта различной этиологии института дмоев «Одиссеи», которая содержит существенное для гесиодовских дмоев упоминание о dmöes anagkaioi, трудившихся в хозяйстве Лаерта (XXIV, 210). Этиология этого «рабства по нужде» ясна — экономическая необходимость, на статус таких дмоев неясен: то ли отработочная кабала, то ли издольщина, то ли просто батрацкий найм, но в любом случае— не рабство. Таким образом, в эпическом языке как «Одиссеи», так и «Трудов» нерабский, но близкий ему зависимый статус метафорически определялся «рабским» термином.

Заключение о нерабском статусе дмоев предполагает чрезвычайно существенный для определения типологии гесиодовского общества вывод: рабский труд здесь отсутствовал, и поскольку экономическая жизнь Греции раннеархаического времени зиждилась не на нем, исторически это общество стояло на дорабовладельческой стадии развития. Уместно напомнить здесь сообщение Геродота (VI, 137) о том, что первоначально в Греции рабов не было; это подтверждается и указанием Тимея (apud Polyb. XII, 5, 7) на то, что в древности у греков не было обычая приобретать рабов. Так же и в историческое время, согласно Тимею, рабов не было в таких небогатых областях, как Фокида и Локрида (apud Athen. VI, 264с). Очень показательна в этом отношении справка Афинея (VI, 267 е—f): драматурги старшей комедии указывают, говоря о древних временах, что тогда не пользовались рабами, в подтверждение чего Афиней приводит ряд примеров из Кратина, Кратета и др.

Соответственно социальная структура гесиодовского общества включала различные градации полусвободных — полузависимых состояний, определявшихся в целом, но не единственно, имущественным положением индивидуума. В этом отношении данные «Трудов» свидетельствуют, что имущественная дифференциация гесиодовского общества была значительной, если брать не общество в целом, а его малоимущую часть, но социальное положение индивидуума не стояло в прямой связи с обеднением — напомню по этому поводу, что обедневший Перс (395 и сл.), согласно Б. Гронингену, пользовался тем не менее симпатиями знати (ср. ст. 38).

50

Количественная пропорция малоимущей части населения в гесиодовском полисе, естественно, остается неопределимой. Но открываемая поэтом перспектива: работай и преуспеешь — очевидным образом предполагает превалирование достаточно сносного уровня жизни. Напомню в связи с этим археологически засвидетельствованный для VIII в. высокий жизненный уровень населения Старой Смирны в целом.

Минимальные составные части крестьянского хозяйства, согласно Гесиоду,—дом, жена, вол (405). Это бедное хозяйство: Аристотель, приведя данный стих, указал, что у бедняков вол заступает ме.сто раба (Pol. I, 1, 6), т. е. применительно к гесиодовскому времени — батрака. Отсутствие и раба и вола — это следующая ступень нужды (апёг aboutës), однако при этом существенно, что у «безволового мужика» был земельный участок (появление весной журавлей — знак начала пахоты — «кусает» ему сердце (450—451), что означает, по существу, наличие земли у безволового). Волы служили предметом торгового обмена (436—437)80, так что отсутствие их у крестьянина указывает на его сильную материальную нужду. Вообще в подобном случае оставшийся без тягловой силы землевладелец рассчитывал на «прокат» чужих волов (453), но Гесиод тут же выдвигает альтернативу: а что, если будет получен отказ (например, волы-де в работе — 454)? В такой ситуации как будто правомерно предположить, что бедняк мог закладом или продажей части своей земли добыть себе вола и возделать оставшийся участок. Действительно, упоминание в поэме thës aoikos — «бездомного фета» (батрака) указывает, что крайней степенью бедности было отсутствие не только вола, но и дома, что, видимо, сопровождалось потерей и земельного участка81. В схолии к выражению «бездомный фет» (ad 602 Pertusi) указано, что это человек, «не имеющий ни жены, ни ребенка», т. е. у фета, находившегося на крайней ступени нищеты, отсутствовали все составные части минимального крестьянского хозяйства (дом, семья, вол— 405).

Таким образом, данные поэмы рисуют нам три состояния бедности: 1) наличие дома, семьи, вола и отсутствие средств для найма батраков. В таком хозяйстве все делается руками крестьянина и его семьи. Наличие вола подразумевает владение земельным участком. 2) наличие дома, семьи, земли и отсутствие тягловой силы, необходимой для вспашки земли и транспортировки урожая. 3) отсутствие дома, семьи, вола, земли.

Третье состояние бедности служило основным источником формирования батрацкого контингента, игравшего значительную роль в экономической жизни гесиодовского общества, поскольку зажиточное хозяйство основывалось на труде нескольких батраков в полевой сезон82.

Можно ли считать наличие некоего слоя обезземеленных крестьян показателем социального кризиса гесиодовской Гре-

51

ции, как полагал Эд. Виль, или нельзя, как считает Эрн. Виль? Данные поэмы позволяют определенно высказаться на этот счет: оба исследователя правы лишь отчасти. Как указывалось выше, Эд. Виль полагал, что истоки социального кризиса архаической Греции крылись в обычае наследственного раздела, приводившего к беспрерывному расщеплению первоначальной семьи и ее земельной собственности. Нельзя вместе с Эд. Вилем обобщать эту мысль и класть ее в основу реконструкции «социального кризиса»: поговорка, вставленная в текст поэмы, достаточно четко указывает, что при наличии в семье нескольких наследников печалиться не следует: каждый из них может приобрести достаток (378—379).

С одной стороны, обезземеленные батраки составляли существенную часть трудовых ресурсов архаической Греции, с другой же — не они определяли лицо ее аграрного строя, и Эрн. Виль с полным основанием отмечал, что положение человека в первую очередь определялось его отношением к труду; в этом плане достаточно показателен пример отца Гесиода, из-за бедности осевшего в климатически тяжелой, но плодородной па почве Аскре и оставившего в конце концов приличное наследство двоим сыновьям. Данные «Трудов» непредвзято свидетельствуют, что человек в гесиодовском обществе зависел главным образом от двух факторов — своего отношения к труду и стихии (неурожай). В то же время поэма не содержит никаких указаний на то, что общественный строй препятствовал бедняку перейти в категорию более зажиточных. Поэма рисует множественность имущественных состояний: преуспеяние и зажиточность (320 и др.)» умеренность хозяйства (31-—32 и т. д.) и бедность (451 и др.), но последняя определялась не столько социальным устройством архаического общества, сколько ограниченным характером его естественных экономических возможностей 83. Достоточно было неурожая, чтобы умеренное хозяйство пошатнулось и появились долги, которые надо было выплачивать (403). Задолженность, согласно поэме, не носила всеобщего характера (что следовало из реконструкции Эд. Виля), но она была и не без социальных последствий (против чего возражал Эрн. Виль).

Иными словами, мы не можем быть уверены, что труд батраков в гесиодовском хозяйстве был целиком вольнонаемным, а не вытекал из различного рода обязательств. Ведь Перс с семьей уже исчерпал возможности соседской и родственной помощи (394 и сл.) и стоял перед необходимостью решать, каким способом расплатиться с долгами и избежать голода (403—404). Гесиод не ставил вопроса, что же будет с Персом,— это задача историка, но поскольку поэт рисует нам три состояния бедности, мы вправе полагать, что бедность, задолженность и батрачество— явления взаимосвязанные.

Фетская проблема была актуальной уже в гесиодовское или непосредственно следовавшее за ним время в главном городе

52

Беотии Фивах. Приведу в этой связи пассаж из «Политики», трактующий законодательную деятельность здесь коринфянина Филолая из рода Бакхиадов (II, 9, 7): «Филолай был законодателем у них [фиванцев] касательно разных вопросов и деторождения. Эти законы фиванцы называют thetikoi. При этом особым образом им были установлены законоположения, направленные на сохранение числа клеров». Тут привлекает внимание прилагательное thetikos, в своем обычном значении «определенный, положительный» не имеющее смысла в данном контексте84. С. Я. Лурье переводил выражение nomous thetikous как «нормативные законы» и приводил одну из статей филолаевских законов в переложении Элиана (V. h. II, 7), полагая, что речь идет об установлении определенной нормы наличия детей в семье85. Элиан, однако, определенно говорит не о норме деторождения, а о бедных, вовсе не имевших средств кормить ребенка. В порядке обсуждения апории86 отмечу, что здесь не исключена ошибка в передаче слова, и предлагаю чтение nomous thëtikous — «фетские законы, законы, относящиеся к фетам». Разница в написании минимальна, и замена эпсилоном эты в рукописной традиции — частое явление. Если учесть, что у Аристотеля нигде более слово thetikos не встречается (а nomoi thetikoi вообще не засвидетельствованы в источниках), в то время как thetikos в той же «Политике» отмечается многократно, думается, что такая конъектура имеет основания, тем более что в этом случае она четко разъясняет смысл фразы: «Эти законы фиванцы называют фетскими». Законы Филолая о деторождении трактовали эту проблему не в смысле регулирования деторождения для сохранения определенного количества земельных наделов, как обычно полагают (законы о сохранении числа клеров были установлены им отдельно — idiös) ; иначе говоря, законы о деторождении, как полагал Г. Бузольт, не были связаны с законами о числе клеров. Они назывались фетскими в том смысле, что имели в виду фетов, о которых и идет речь в отрывке, сохраненном Элианом87.

Бесспорно, вывод Эрн. Виля о фундаментально оптимистичной идее «Трудов» — работай и преуспеешь — справедлив; но бесспорно и то, что в поэме также присутствуют зачатки социального кризиса в виде крайней степени бедности — батрачества. Нельзя целиком согласиться с высказыванием Г. Уэйд-Гери о том, что Гесиод лично столкнулся с такой исторической ситуацией, с которой встретился столетие спустя афинянин Солон88,— это не совсем так. Солон действительно имел дело с кризисом, Гесиод же присутствовал при возникновении его начатков, не обязательно должных вылиться в социальный кризис, подобный афинскому. Уже древними была подмечена тональная связь произведений обоих поэтов (например, Clem. Alex. Strom. 5, 129, p. 414). Г. Уэйд-Гери более прав в другом своем заключении: Солон так часто заимствует язык Гесиода, что мы должны видеть в последнем его предшественника89.

53

Близость стихотворений Солона и поэмы Гесиода проявляется главным образом в сфере сетований на порчу нравов, алчность людей, неправедность суда, так что атмосфера произведений обоих авторов сходна по тематике и тональности. «Изменчивы решения Зевса Эгиоха, смертным людям в его помыслы не проникнуть» (Ор. 483—484) —« Во всем неведомы смертным помыслы богов» (Sol. fr. 17)90. «Не награбленное богатство, а богоданное многим лучше. Если кто насилием добудет большое богатство... то боги омрачат ему ум, разрушат хозяйство» (Ор. 320—326) — «Богатство, данное богами, прочно у людей от основания до вершины, добытое же насилием не по порядку приходит, но, повинуясь неправедным деяниям, нехотя следует, ибо быстро примешивается безумье» (Sol. fr. 1, 9—13). «Кто коснеет в дурной надменности и ужасных делах, тому воздаст по заслугам Кронид» (Ор. 238—239) —«Недолго у смертных обретаются дела насилья, Зевс всему видит конец» (Sol. fr. 1, 16— 17). Эта мысль сопровождается и лексической близостью — ср.: (Dike) kakon anthröpoisi pherousa (Op. 229)—Moira de toi thnëtoisi kakon pherei (Sol. fr. 1, 63).

Описание процветающего полиса у Гесиода, в котором властвует законность, так же как и картина дурно устроенного города (Ор. 225 и сл.), находит близкую параллель в «Эвномии» Солона (fr. 3, 30 и сл.). Близки также темы о беспредельности жажды наживы у людей и связанной с нею морской торговле (Ор. 618 и сл.— Sol. fr. 1, 43—46), о бедствиях, приносимых полису сильными и неправедными (Ор. 240—241 — Sol. fr. 10, 3—4), и ряд других параллелей.

Эти многочисленные «общие места» у поэтов, разделенных одним-двумя столетиями, обусловлены их сопричастностью к одной и той же атмосфере полиса, процесса, происходившего в обстановке социальных и политических противоречий в греческих обществах предполисного периода. Но если у Солона столкновение этих противоречий в силу условий специфически аттического, необязательного для других областей Греции, социального кризиса выражено ярко и коллизионно, то у Гесиода как бы под сурдинку слышится тема не столько социального, сколько имущественного неравенства и во весь голос звучит идея необходимости соблюдения справедливых законов — тема юридического, а в конечном итоге и политического равноправия.

Право и суд

Правосудие в гесиодовском полисе предстает более развитым сравнительно с полусказочным гомеровским. Технически оно отправлялось следующим образом. Тяжущиеся стороны обращались к басилеям — облеченной юридическими правами знати, которые решали, подлежит ли дело судебному разбирательству 91. Слушание дела было открытым и происходило на

54

агоре («таращит глаза на агоре, слушая разбираемое дело»,— 29). В тяжбах, разбиравшихся открыто, могли участвовать и ксены (чужестранцы) (225). Помимо клятв, приносимых тяжущимися, заслушивались показания свидетелей, также дававших клятвы (282). Судьи производили разбор дела на основании обычного права — dikë, освященного богами (248 и сл.). Отсюда система судебного рассмотрения дел носила волюнтаристский характер и зависела от состава судей92. Приговор — themis (221) был обязательным93.

Согласно описанию поэмы, в гесиодовском полисе было много тяжб и судебные разбирательства происходили часто (27— 39), что указывает на активность социальных контактов людей между собой и многообразие имущественных отношений. Проследим за решением темы суда Гесиодом.

Ныне у смертных стремление к богатству «стало их душой»,— горестно отмечает поэт (686). Нажива лишает людей разума, бесстыдство вытесняет стыд, и они захватывают чужое добро прямым насилием либо глоткой в суде (320—324). А там порядки такие, что честному человеку плохо приходится, и чем неправедней человек, тем он успешней добьется выгодного для себя решения тяжбы (271—272). Правдивые показания одних свидетелей перемежаются лжесвидетельством других (278— 285), а сами судьи — взяточники (39, 221, 264). Насмотревшийся на подобного рода суды человек приумножает «тяжбы и раздоры» из-за чужого имущества (33—34). У малоимущего же нет времени на раздоры и тяжбы (30—32). Так и получается, что не только простой смертный, а и целый город страдает от дурного человека, совершающего преступление и замышляющего беззаконие (240—241). Вот почему Дика (Справедливость), путь которой сопровождается ропотом (вариант: извилист, как горная тропа), оплакивает полис и жилища людей, которые изгоняют ее и вершат неправедный суд (222, 224).

Но при всем этом поэт остается оптимистом. Во взаимоотношениях между людьми должна царить Дика; ведь она — дочь самого Зевса, который карает людей за нечестивые поступки (256—260). За неправильными судебными решениями тотчас следует Орк, бог Клятвы (219—221). Берегитесь гнева богов, взяточники-басилеи, оставьте навсегда дурное правосудие (263—264), поразмыслите сами о справедливости: ведь боги видят тех, кто неправым судом разоряет других, не обращая внимания на взоры богов (248—251). Надзор за соблюдением божьего правосудия, по Гесиоду, осуществляют Зевсовы стражи-демоны (Zênos phylakes), повсюду присутствующие на земле. Они следят за соблюдением справедливости абсолютно во всех человеческих делах, поскольку их бесчисленное множество (три мириады — 252—255). Там же, где суд справедливо разбирает дела и местных жителей и чужестранцев, не преступая справедливости, там процветает полис (225—227).

Поэт обращается к брату в таком духе: слушайся правды,

55

Перс, не умножай насилия (hybris), ибо оно — зло для простого смертного, ведь и знатному нелегко его снести: отягчает оно его, когда повстречается он с бедой. Лучше другой дорогой идти к справедливости — она в конце концов превозможет насилие (213-218).

Основная тема вступления к поэме, откуда взяты приведенные пассажи,— злоупотребления судей и необходимость установления справедливого для всех судебного разбирательства. Явственно ощущается, что Гесиод положил в основу темпераментного описания современного ему правосудия свой личный случай— тяжбу с братом, которую, по мнению поэта, судьи неправильно рассудили. У историка нет никаких оснований считать нарисованную поэтом картину полного господства беззакония в правосудии целиком соответствующей действительности: во-первых, это личностное, пристрастное изображение; во-вторых, это прежде всего мастерски исполненное художественное полотно, сотканное по всем законам эпического повествования, усиливавшее воздействие на слушателя посредством употребления ярких олицетворений (плачущая Дика (222); Дика, восседающая рядом с Зевсом (259), и т. д.), звучных метафор (Dikes rothos (220)—«извилистая тропа справедливости», по Плутарху, или, по другому толкованию, шум недовольства неправедными судами, подобно шуму волны сопровождающий шествие Дики)94, эпических обобщений (описание процветающего и дурно устроенного полисов), частых повторов (skoliai dikai (219, 221, 250, 262, 264), schetlia erga ([124], 238, 254) и т. д.) и других литературных приемов. Лейтмотив вступления к поэме — неправедность современного поэту суда — несколько раз поясняется мыслью, что суд — это средство присвоения чужого имущества (33—34, 250—251, 320—324), т. е. судебное беззаконие рассматривается единственно через призму все той же личной тяжбы с братом, который хотел, по мнению Гесиода, отнять через суд достояние, не принадлежавшее ему (37—39). Dike — справедливости — Гесиод противопоставляет hybris (213, 217)—насилие, неправедное стремление к чужому достатку; именно hybris как желание присвоить добро брата поэт вменяет в вину Персу (213—214, где hybris — квинтэссенция, основа действий Перса, изложенных в ст. 34—39).

Правосудие во времена Гесиода основывалось не на твердо фиксированном кодексе писаных законов, а на зыбкой почве обычного права. Nomos — письменный закон последующих веков— у Гесиода еще только установление богов или обычай людей (276, 388), но не юридическое понятие. Аналогичным образом и дике у него божество справедливости либо сама справедливость и, как объясняет М. Гагарин, «судебный процесс, закон», но отнюдь не правосудие — обобщенное понятие о форме деятельности, состоящей в разрешении социальных и бытовых конфликтов95. М. Гагарин отметил, что «Труды» — это поэма о достижении процветания в трудных условиях, и важным

56

элементом этого является дике— эффективный мирный способ решения споров. Люди должны повиноваться дике, избегать насилия и придерживаться клятвы, цари обязаны разбирать дела мудро и честно. Соблюдение дике, справедливости, по концепции Гесиода, приводит к выгодам, насилие же над нею ведет к общему упадку. Но действие дике, отмечает М. Гагарин, далее не распространяется — это не мораль или правосудие в целом, дике имеет более узкое значение: «закон, судебный процесс». Подчеркивая важность судебного процесса в установлении правильных взаимоотношений между людьми, Гесиод определенно подготавливает путь для дальнейшего расширения значения дике. Но сам он — не пророк и не религиозный реформатор, заключает М. Гагарин; его основная забота — более процветающее существование.

Узкое, техническое понимание dike — как судебный процесс и закон, как установление обычного права — предполагает отсутствие у поэта представления о движении права от обычного к кодифицированному. Но своеобразный шаг вперед в преодолении незыблемости обычного права, на мой взгляд, Гесиод сделал. Вернемся к тяжбе поэта с братом в развитие мысли Б. Гронингена о проигрыше процесса Персом и характере его взаимоотношений с братом. Предварительно отмечу, что сущность отношения поэта к тяжбе стоит в тесной связи с социальным положением Гесиода.

Согласно вступлению к «Теогонии» (22—23), Гесиод в юности пас овец на склонах Геликона. Очень вероятно, однако, что, как и в «Трудах», вступление это — позднейшего происхождения96. Наличие у Гесиода скипетра, врученного ему музами (в том же вступлении к «Теогонии»—29—31), следует рассматривать не как свидетельство о том, что он был царем 97, а в качестве поэтического тропа, подразумевающего первенство Гесиода среди эпических поэтов и принадлежащего, как и все вступление, какому-то позднейшему подражателю.

По свидетельству живших близ Геликона беотийцев, Гесиод учился искусству прорицания у акарнанцев (Paus. IX, 31, 5), что может указывать на его жреческий сан. Последний более всего согласуется с той удивительной смелостью, с которой он выступает в поэме против «дароядных» царей. На первый взгляд критические строки о царях из вступления к поэме — первый в греческой литературе случай социального обличения без страха перед возможным наказанием (Ферсита в «Илиаде» сразу же посрамляет Одиссей). Быть может, это действительно так, однако, на мой взгляд, подоплека критических высказываний Гесиода о басилеях, а также судьях была иной. Прежде всего следует отметить, что тяжба Гесиода с братом — банальный для древнегреческой действительности случай. Например, в «Политике» (V, 3, 2) Аристотель приводит аналогичный эпизод, который произошел после персидских войн в Гестиэе (на Евбее). Два происходившие из знатной семьи брата завели тяжбу из-за

57

отцовского наследства. Менее состоятельный из них обвинял более богатого в том, что тот утаил часть имущества отца. На сторону первого стал демос, второго поддержали богатые, так что поднявшуюся распрю между двумя знатными (gnörimoi) в конце концов пришлось расхлебывать всему полису98.

В случае с Гесиодом и Персом знать благодаря «законническим» усилиям последнего стала на его сторону, что и послужило Гесиоду поводом для ее обличения. Прочность его позиции при этом обеспечивалась либо его жреческим саном; либо, что многим менее вероятно, поддержкой демоса (как было показано выше, последний не играл сколько-нибудь значительной общественной роли).

Равным образом у нас нет оснований полностью полагаться на утверждение Гесиода о «дароядности» басилеев и прочих судей (38—39, 220—221, 263—264). Как можно заключить на основании некоторых данных, в Беотии, да и в других частях Греции, существовал обычай, по которому наследственный клер переходил преимущественно к старшему сыну99. Этот обычай косвенно отражен в интерполированных ст. 376—378 поэмы: «Пусть будет единственный сын для сохранения отцовского хозяйства (от раздела)—так умножится богатство в доме. Но если ты оставишь (egkataleipon = ei egkataleipois) и другого сына, все равно можешь жить до старости 100 — Зевсу ничего не стоит дать безмерное богатство многим» 101.

Отсюда сущность и характер тяжбы братьев вырисовывается следующим образом. Гесиод с Персом разделили наследство (klëron edassametha), но последний в соответствии с обычаем требовал себе большей доли (следовательно, он был старшим), что и дало основание Гесиоду сказать о нем: «Грабя меня, ты пытался унести (harpazôn ephoreis) и многое другое, славя дароядных царей, которые пожелали рассудить нашу тяжбу» (37—39). Иными словами, судьи вынесли решение согласно обычаю: Перс как старший брат должен получить большую долю наследства. Но Гесиод, считая, что раздел должен быть равным (40), не только не подчинился, но и обрушился своей поэмой на судей и власти 102. В таком случае не приходится думать о социальной направленности строк Гесиода, содержащих обличение царей: как заметил П. Вальц, это не протест против режима в целом, а лишь выражение личной претензии. Видимо, сведения позднейшей традиции о пребывании Гесиода вне родины следует понимать в том смысле, что в результате конфликта с властями поэт в конце концов вынужден был удалиться в другие края.

Из такой интерпретации характера тяжбы между Гесиодом и Персом следует, что социальный протест Гесиода состоял не столько в обличении знати — как жрец он сам скорей всего принадлежал к ней,— сколько в неповиновении обычному праву. Известно, что у фиванцев — а их устройству следовали и остальные беотийские города (например, законодательство о ре-

58

месленниках в Феспиях и Фивах идентично, ср. Arist. Pol. III, 3, 4.VI, 4, 5; fr. 611.76) — были в употреблении законы, установленные коринфянином из рода Бакхиадов Филолаем, часть которых трактовала вопросы деторождения и была особым образом направлена на сохранение одного и того же числа земельных наделов (Arist. Pol. II, 9, 7). По времени правления Бакхиадов в Коринфе установление этих законов может быть датировано в пределах второй половины VIII — первой половины

VII в. Все, что нам известно из поэмы «Труды» о гесиодовском обществе, свидетельствует о полном господстве обычного, некодифицированного права. Следовательно, законы Филолая были вызваны к жизни неустановившимся характером права о наследовании у беотян. Мы не можем хронологически определить время бытования пословицы «единственный сын — сохраняет отцовский дом» —она не принадлежит к основному тексту поэмы и может быть как старше его, так и младше, но тематическая связь ее с законодательством Филолая о сохранении фиксированного числа клеров очевидна.

Обычное право в гесиодовском обществе допускало поливариантность толкования в зависимости от состава судей103. Такое положение в вопросах права наследования и могло стать причиной конфликта Гесиода с судьями. Обличая басилеев, рассудивших его с Персом согласно обычному праву, поэт тем самым восставал против неопределенности этого права. Акции подобного рода и привели в конце концов к кодификации права, что, на мой взгляд, и является одним из основных показателей возникновения полиса как гражданской общины.

Политический строй

По вопросу о политическом устройстве гесиодовского общества «Труды» предоставляют нам немногие сведения. Прежде всего отмечу, что у Гесиода есть представление о круге людей,, которые в качестве некоего целого составляют полис (xympasa polis (240)). Этому кругу людей с полисной связью (endëmoi) как бы противостоят не имеющие такой связи ксены — чужеземцы (225). Население гесиодовского полиса в целом составляет дуальную социальную систему: laoi, dêmos («рядовое население»)— esthloi («знать»), причем дуальность эта не очень выразительна, и характерно, согласно Гесиоду, что всякий может с богатством приобрести доблесть и славу (aretë kai kydos-313). Это указывает на некоторый приоритет имущественного фактора перед происхождением. Аристократизм происхождения традиционно еще сопровождается состоятельностью и силой, но и знатный, как и простой смертный, не всегда может противостоять насилию (214—215). Указанные стихи содержат сопоставление «простого человека» (deilos) и знатного (esthlos) как бы в пробе на прочность перед hybris. Сама возможность подобного

59

сравнения указывает на отсутствие пропасти между сопоставляемыми уровнями, тем более что для первого насилие — kakë («зло»), для второго — oude... rëidiôs («не легко переносимо»).

Судьи-басилеи поэмы принадлежат к esthloi, но в то же время они составляют часть полисного демоса в целом (см. ч. I, гл. 5, о демосе).

Отсутствие сколько-нибудь достоверной традиции о беотийских царях (мифические владыки вроде Феспия в расчет не идут), по наблюдению М. Кэри, предполагает, что здесь они были очень рано замещены аристократией 104. Известно, например, что в Феспиях вплоть до времени Диодора правили несколько аристократических родов (damouchoi [Diod. IV, 29, 4]). По Диодору, дамухи — это феспийские Гераклиды, дети Геракла от 50 дочерей царя Феспия. Большая часть их переселилась в Сардинию (об участии феспийцев во времена дорийского передвижения в колонизации острова вместе с афинянами сообщает и Павсаний [VII, 2,2; X, 17, 5]). И в настоящее время, свидетельствует Диодор, в Феспиях занимают главенствующее положение семь дамухских родов, в Фивах — два. Данные этой традиции о дамухах следует понимать в том смысле, что в миграционную эпоху освоение Беотии было связано с индивидуальным присвоением земли. С течением времени такие «землевладельцы » (ибо таково значение слова damouchoi 105) стали предками родов, образовавших феспийскую знать, аристократизм которой основывался на факте землевладения и генеалогическом древе.

Механизм образования в Феспиях ко времени Гесиода простого населения — laoi и аристократической части esthloi мог заключаться либо в том, что потомки завоевателей-дамухов составили новую аристократию, сосуществовавшую с местным населением (его потомки — laoi, dëmos). либо в том, что слой завоевателей сам по себе состоял из родовой аристократии (esthloi) и рядового населения (laoi, dëmos).

Конвергенция обоих состояний, проявляющаяся в перетекаемости состояний и сопоставимости понятий deiloi — esthloi в поэме,— существенный показатель социальной консолидации гесиодовского полиса, девиз которого работай и преуспеешь предусматривал возможность перехода от бедности к более высокому имущественному состоянию и делал тем самым гесиодовское общество фактически бессословным в массе рядового населения. В этом отношении интересно отметить, что при наличии в полисе слоя обезземеленных, при частых имущественных конфликтах в поэме не содержится каких-либо представлений о коллективном социальном противоборстве — оно осуществляется лишь отдельными лицами во взаимоотношениях между собой. Не случайно сам Гесиод, обрушившийся на суДей-царей, прибегает к угрозе наказания со стороны богов, но не людей. Такое отсутствие каких-либо коллективных действий Демоса, отсутствие понятия politës, рабовладения и права как

60

формы общеполисной деятельности, отсутствие политических столкновений при наличии острых имущественных конфликтов — все это указывает на аморфный характер гесиодовского общества, представлявшего собой не полис как коллектив корпоративно равноправных на двух-трех уровнях граждан, а протополис— зародышевую стадию такого состояния.

Чрезвычайно существенная черта дополисного состояния общества— слабая выраженность сословных статусов. Данные поэмы обнаруживают аморфный характер сословности гесиодовского общества, включавшего три очень размытых, не имевших четких границ (ср. наличие обедневшей аристократии и первой ступени бедности) слоя — esthloi, dëmos, dmöes, а также стоявших вне полисного круга ксенов. С углублением сословной стратификации, появлением коллективной социальной активности масс, выработкой понятия правосудия и кодификацией права дополисная стадия развития общества переходит в полисную.

Подводя итог анализу поэмы Гесиода «Труды» — древнейшего исторического источника по архаической Греции, отметим, что ее данные далеко не полностью отражают историческую действительность. Поэма как источник локальна и, будучи художественным произведением, содержит в основном отрывочные данные. В целом, однако, она представляет в наше распоряжение ряд важных сведений экономического, социального и политического плана о Феспиях раннеархаической поры. Поскольку в это время Беотия была не отсталой, но, напротив, достаточно развитой областью, оставившей глубокий след в греческой поэзии и эпиграфике, касающиеся беотийского полиса данные могут приближенно считаться типичными для Греции в целом, руральной в своей основе страны, но, конечно, с известными оговорками, ибо уже в том же VIII в. стали складываться пока еще новые для нее промышленные центры — Евбея и Коринф, предтечи уже развитой греческой цивилизации, вместе с рядом других полисов определившие в последующее время ее лицо.

Некоторые итоги и перспективы

Изложенный в гл. 1—3 материал позволяет дать следующую краткую характеристику греческому обществу раннеархаического времени (т. е. по VIII в. включительно). Прежде всего следует отметить оформление системы частного землевладения по типу, унаследованному от миграционной эпохи, т. е. сначала коллективное распределение земли по племенному признаку и по филам, а внутри этого распределения в дальнейшем — частное присвоение ее индивидуумом, видимо, согласно его положению в военной синтагматике.

Основным элементом экономической структуры был ойкос. Господствующая форма социальной коммуникации — кома, низ-

61

шая форма более общей коммуникации по филам, т. е. по племенному признаку (см. ч. I, гл. 1). В процессе колонизации западного побережья Малой Азии на протяжении раннеархаического периода в условиях варварского окружения стал складываться более высокий сравнительно с комой тип социальной коммуникации — город с укрепленным акрополем. Применительно к X—VIII вв., однако, можно говорить о городе скорей в физическом, нежели социальном плане, поскольку общество в это время характеризовалось еще простой дуальной оппозицией: с одной стороны, господством аристократии или монархии, а в ряде географически благоприятных областей — всадничества вообще, и с другой — инертностью социального поведения рядового населения.

Общество такого типа, протополис, нашло отражение в поэме Гесиода «Труды». Поэма свидетельствует, что в то время сельскохозяйственное производство носило в основном ойкосный характер, а ремесленное было еще очень слабо дифференцировано. Ойкосный характер производства сочетался с локальной циркуляцией сельскохозяйственных товаров и в небольшой степени — ремесленных посредством торговли местного значения, а в прибрежных местностях — и каботажной торговли интерлокального характера. Производственный процесс обязательно включал личное участие владельца средств производства, его инициатива была основным двигателем экономической жизни Греции. В крупных и средних хозяйствах этот процесс включал наемный труд беднейших слоев населения — батраков, видимо, в том числе и должников. Наиболее крупные центры производства достигли уровня международной торговли (евбейские города с их факториями, а также Афины).

В дальнейшем в обществе произошел ряд радикальных изменений. На VII—VI вв., а частично и на поздний VIII в. в передовых областях греческого мира — Ионии, Коринфе, Афинах, Сицилии, Южной Италии и др.— приходится трансформация способа социальной коммуникации: происходит оформление полиса как автономного гражданского сообщества, включавшего в общий круг демоса слой родовой или имущественной аристократии и олигархии наряду с формально свободными социально активными рядовыми гражданами. В колониальных областях полис такого типа развивался быстрее в сторону исономии, нежели в материковой Греции. В передовых областях при сохранении ойкосного хозяйства акцент переносился на товарное производство, основанное на личной инициативе и непосредственном трудовом участии владельца средств производства. В колониальных полисах происходило оформление слоя зависимых производителей — туземцев, в том числе частновладельческих туземных рабов.

Во многом через оформившуюся в колониях систему туземного рабства — зависимости производство в передовых областях Греции, функционировавшее во многом на основе батрацкого

62

труда, в VI в. получает импульс к увеличению производственной роли частновладельческих покупных рабов негреческого происхождения, особенно ввиду уменьшавшегося в результате внутриполисной политической борьбы удельного производственного веса кабального рабства. Эти новые феномены греческой жизни подводят нас к проблемам колонизации, возникновения и становления полиса.

Подготовлено по изданию:

Яйленко В. П.
Архаическая Греция и Ближний Восток. — М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990.—271 с.: ил.
ISBN 5-02-016456-9
© Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1990.



Rambler's Top100