О Солоне, его личности, законодательной и поэтической деятельности существует обширная и во многом поучительная литература. Мы не претендуем здесь на то, чтобы еще раз пересматривать данные источников по этим вопросам, вновь пытаться характеризовать древнего законодателя и поэта. Но для понимания особенностей социальной и политической борьбы последующего за реформами Солона периода совершенно необходимо использовать тот исключительно ценный исторический материал, который содержится в лирике конца VII — начала V в. до н. э., и прежде всего в стихотворениях самого реформатора. Мы должны попытаться выяснить на основании этого материала главные черты общества, вовлеченного в быстрый поток развития, претерпевающего разительные изменения в своей социально-экономической и политической структуре, в своей культурной жизни.
Но поэзию Солона не приходится рассматривать изолированно, так же как нельзя изучать историю Аттики вне связи с историей других областей Греции. Поэтому в дальнейшем следует сопоставить его высказывания, характеризующие обстановку в Аттике, с размышлениями, увещаниями и призывами других поэтов-лириков, в частности Феогнида.
Трудности датировки отдельных частей сборника элегий, которые были приписаны последнему, очень велики. В наиболее значительных работах, посвященных ему, современные исследователи идут разными путями: одни 28 приходят к скептическому выводу о невозможности определить первоначальное ядро, которое относится ко времени жизни древнего поэта, другие (Якоби, Каррьер)20 считают возможным выделить это ядро при помощи изучения истории текста в древности и использования ряда других признаков. Однако нельзя сказать, чтобы этот путь привел к желанной цели: наслоений так много, они так перемешались с элементами первоначального произведения, что вполне убедительно восстановить Ur-Theognis, с уверенностью сказать, что принадлежит Феогниду и что — позднейшим авторам, так же трудно, как решить подобную задачу по отношению к басням Эзопа, поэмам Гомера или многим произведениям древнеиндийской литературы. Это обстоятельство, конечно, затрудняет использование того ценного материала, который содержат элегии Феогнида, но оно не должно служить непреодолимой помехой для этого использования. Если даже мы далеко не всегда можем быть уверены, что данный стих действительно принадлежит мегарскому поэту, то все же (сходство в характеристике социальных и политических ^отношений и особенности моральных воззрений позволяет сопоставить этот не поддающийся точному разделению на разновременные части сборник с произведениями, несомненно дошедшими до пас от VII — VI вв.
От стихотворений других лириков, и прежде всего от Алкея, сохранились по большей части фрагменты, общий смысл которых часто восстанавливается с трудом и не одинаковым образом. Но и это не должно отталкивать от привлечения к сравнительному изучению их поэтических образов, их страстных откликов на кипевшую вокруг них жизнь с ее противоречиями и борьбой. Стараясь уловить сходство в произведениях различных представителей древнегреческой лирической поэзии, мы не должны
упускать из виду и различия во времени, внешних условиях и умонастроении ее творцов. Впрочем, для решения задачи, поставленной в настоящей главе, — характеристики общей обстановки, сложившейся в полисе VI в., и конкретизации представления об основных факторах социального развития — сходство имеет более существенное значение, чем различия.
Первое, что замечает читатель при ознакомлении с греческой лирикой VI в.,— это та громадная роль, которую играет в греческом обществе богатство: на нем сосредоточены помыслы множества людей, отношение к нему оказывается решающим моментом для определения взглядов и нравственного характера того или иного лица,
«Никогда впоследствии власть денег не выступала в такой первобытно грубой и насильственной форме, как в этот период их юности», — писал Ф. Энгельс, имея в виду интересующую нас эпоху греческой истории 30. В этих словах Энгельса метко указана черта ранней эпохи истории Аттики. Конечно, в позднейшие периоды античности происходит дальнейшее развитие товарного производства, наблюдается еще более яркое проявление власти денег, но никогда, пожалуй, эта власть не производила такого сильного впечатления на умы людей, никогда это впечатление не было так связано с общими морально-философскими и религиозными воззрениями, как в VI в. до н. э.
Ф. Энгельс ставил своей задачей выяснить условия возникновения и сущность государства. Поэтому он намечает лишь главные моменты в социально-экономическом развитии афинского общества при переходе его от родового строя к классовому, при возникновении политической организации. Привлекая но возможности широкий круг источников, мы можем представить себе еще более конкрет· но эту «власть денег», ее отражение в сознании людей той эпохи. В этом отношении лирика является незаменимым, источником, и в то же время она может служить надежным критерием при оценке известий позднейших авторов.
Прежде всего, бросается в глаза обилие терминов, обозначающих богатство, жажду наживы, постоянные упоминания о стремлении людей к обладанию богатством, Όλβος, πολύς ολβος, πλούτος, άφθονος πλούτος, χρηματα,
περιώσια χρήματα, κόρος, αφενός, κτέανον, φιλαργυρία, φιλοκτήμων (άνήρ), κέρδος, άβρα (παθειν)— это только в стихотворениях Солона. Остановимся на значении некоторых из них.
Значение ολβος, όλβιος подробно выяснено А. И. Доватуром 31. В то время как в Дельфах этому выражению придавали значение прочного счастья человека, распространяющегося даже на его потомство, в эпосе (чаще, чем в этом значении), у Геродота и, что особенно существенно, в стихотворениях Солона эти слова имеют более материальный смысл. Их содержание в общем совпадает с тем, которое вкладывает в понятие ολβος автор-лексикограф Гесихий 32.
Αφενός — слово поэтической речи 33. Περιώσιον у Гомера имеет иной смысл («безмерный», «чудовищный»), чем у лириков или у Фукидида, у которого этот термин играет большую роль 34. Κόρος означает пресыщение, но в эпосе это — пресыщение сном, любовью, горькими рыданиями 35, у Солона же это — пресыщение богатством, порождающее наглость 36. Κέρδος в эпосе также не имеет прямой связи с богатством или наживой 37 (за исключением прилагательного κερδαλεόφρων) 38 — и означает «польза», «совет», «хитрый замысел».
Через все творчество Солона проходит мысль о непреодолимом стремлении людей к богатству, невеселые размышления о последствиях, к которым приводит это стремление. Граждане послушны деньгам 39. Никто ни знает, что принесут они их владельцу (Sol., 1, 65—66). Разница между людьми лишь в степени этого стремления к богатству. И сам автор признается, что он желает, чтобы боги дали ему богатство (όλβον,— 1,3), что он стремится к деньгам, но только таким, которые дают боги, которые не приобретаются несправедливым путем (1, 7).
Не положено людям никакого предела в их стремлении приобретать богатства (1, 71). Те из нас, кто много уже имеет в жизни, жаждут приобрести вдвое больше (1,72сл.) 40. Надежда на великое богатство (πολυν ολβον) побуждает к действию тех, кто еще не имеет ничего (23, 14). И хотя никто не может унести с собой свое добро в Аид, все же люди пылко стремятся к большому богатству. Это богатство состоит в обладании серебром и золотом, приносящей богатый урожай пшеницы землей, конями и мулами, в возможности угождать «чреву, бокам и ногам» (14, 3 сл.). Бессмертные боги ниспослали людям стремление к корысти (1, 74). Поэт пишет о богатстве, которое послушно несправедливым делам (1, 12; ср. 3, 11). Жажда богатства и злонравие неразрывно соединены в представлении автора. Человек, любящий богатство (φιλοκτήμων), в то же время оказывается и зломыслящим (24, 21,— κακοφραδής). Богатство противопоставляется добродетели (4, 11).
С этим неустанным стремлением к богатству и власти связана и тревожная обстановка взаимного недоверия, ненависти, борьбы в полисе. Из-за этой вражды горячо любимый полис (πολυήρατον άστυ) гибнет в столкновениях, любезных сердцу тех, кто творит несправедливости (3, 21—22). Люди не щадят ни храмового, ни государственного достояния, идут на воровство и грабеж (3, 12 сл.; ср. 23, 13), не хранят священных основ Дике. Там, где царит беззаконие, «господствуют несогласия, раздоры и наглость» (3, 38; 1, 1G: ύβρεως εργα; 3, 36: ύπερηφανία), а из всего содержания лирики Солона видно, что до Эвномии еще далеко. Автор горячо призывает сограждан смирить гордое сердце, обуздать в себе корыстолюбие и высокомерие, которое сопутствует ему, но читатель чувствует, что призывы эти ос таются втуне. Обогащаются дурные люди, а добрые терпят нужду (4, 9 сл.). Нет ничего утешительного в том, что за нанесение обиды, по мнению автора, расплачиваются невинные дети или род обидчика (1, 31). У вождей демоса и у богатых разум несправедливый, надменный, жестокий (3, 7; 4, 7; 8, 6; 23, 15). Люди, гоняясь за деньгами,. совершают наглые и дерзкие дела (1, 11, — ύβρεως), а великая наглость родит множество обид (3, 8) 41. Но сама
эта наглость — результат пресыщения (благами) у тех людей, которые не обладают здоровым рассудком (5, 10). Высокомерие связано с корыстолюбием (4, 4).
И реформы законодателя не внесли успокоения в эту общественную среду, напоминающую взбудораженный улей: по-прежнему множество недовольных, по-прежнему проявляется гнев (23, 1(5), раздражение, на реформатора бросают косые взгляды и т. д.
В этой обстановке жадной погони за деньгами и властью развертывается ожесточенная социальная борьба. Силы, которые ведут эту борьбу, выступают в лирике Солона достаточно определенно. Их две: с одной стороны, богатые и знатные, те, кто располагал властью и поразительным богатством, «великие мужи» (10, 3), «более могущественные и превосходящие силой» (25, 4: оσοι δέ μείζους και βίαν άμείνονες), которые губят полис; с другой — демос. Солон сравнительно редко употребляет те социальные термины, которыми пестрят элегии Феогнида (см. ниже), но характеристика борющихся сторон у него очень яркая. Именно к первым относятся слова о людях с надменным разумом. Они пресыщены множеством богатств (4, 6), дающих возможность вести роскошную жизнь (14, 1 сл.). В их руках сила и деньги (5, 3; ср. 14, 7).
Труднее решить вопрос о том, кого разумеет Солон под демосом. Термин δήμος, как известно, многозначен 42.
У Геродота, например, он употребляется для обозначения: 1) народа в противоположность царю; 2) простого народа в противоположность высшим классам 43; 3) в политическом смысле — афинского народного собрания 44; 4) демократического государственного устройства; 5) единиц местного самоуправления — аттических демов 45.
Можно ли в стихотворениях Солона отождествлять демос с теми, о ком говорит поэт, рисуя известную картину полного порабощения бедняков (3,23)? Многие из них идут на чужую сторону, проданные в рабство, влача позорные
цепи (24,3 сл.). Мать — черная Земля, прежде рабыня — ныне свободна. Солон вернул в родные Афины многих проданных на чужбину, бежавших от долгового рабства (24,9 сл.) и забывших родную речь. Он освободил также в Аттике находившихся в позорном рабстве и трепетавших перед своими господами. При ближайшем рассмотрении приходится ответить отрицательно на поставленный выше вопрос.
Слово «демос» мы встречаем в произведениях Солона 9 раз, прилагательное δημόσιος — 2 раза. Присмотримся, в какой связи употребляется этот термин. В одном из фрагментов (5, 1 сл.) говорится о том, что Солон предоставил демосу достаточно прав (γέρας), не отнимая у него почета, но и не давая лишнего. Демосу здесь противопоставляются те, кто владеет силой и поразительным богатством. Далее следует известное сравнение позиции автора с тем, кто своим могучим щитом прикрывает и тех и других, не давая ни той, ни другой стороне несправедливой победы (5, 5—6), кто, как столб на спорном поле, стоит на меже (25,8—9). Ту же противоположность между демосом и мужами, губящими город, мы находим и в 10, 3 — 4.
Солон ставил себе в заслугу, что он сдержал демос, чего не сделал бы другой на его месте (24, 22; 45, 6). Положение демоса сильно улучшилось благодаря деятельности Солона (25, 1 сл., упрек в неуместности стремлений демоса?). Демос имеет вождей, которые заслуживают, с точки зрения поэта, сурового порицания. Солон в сильных выражениях клеймит хозяйничанье этих вождей, их наглость (υβρις), ненасытную жажду богатства, несправедливые деяния, в результате чего всему государству грозит неизбежное бедствие, злое рабство, междоусобная брань, которая погубит много юных жизней. Далее автор прибавляет: «подобное зло творится в демосе». Обычный перевод этого выражения (έν δήμο>) — «в родной земле» 46. Но противопоставление (μεν.....δέ) скорее относится не к словам έν δήμο) и γη αλλοδαπή, а к словам έν δήμω и τών δέ πενιχρών 47. Таким образом, в состав демоса не входят эти
бедняки, проданные в рабство в чужую землю или же изнывавшие под игом рабства на родине (24, 14). Демос — свободные граждане, не принадлежавшие к высшему классу,— очевидно, в значительной мере городское население. Раздоры и столкновения происходят, по словам Солона, на улицах «мпоголюбимого города» (3,21—22). К этому демосу обращены и горькие упреки автора по поводу того, что неразумие граждан дало возможность тирану захватить власть (10, 3—4).
Мы не должны представлять себе демос VI в. до н. э. как массу обнищавших, задавленных нуждой и произволом знати людей. Трудно думать, что эта масса бедняков, только что освободившаяся от рабства или от тяжелой зависимости, дружно и упорно требовала бы самых радикальных реформ — передела земли и уничтожения долгов, которых, кстати сказать, и тиран, якобы поддерживаемый этой массой (Plut., Sol., 13), так и не провел. Нельзя предполагать, что уже в этот ранний период имущественная дифференциация привела к наличию таких партий, как всемогущая знать, обладавшая легендарными богатствами, и неимущий πλήθος, подобный πλήθος`у IV в.
Мы не можем не прийти к мысли, что демос и в это время не стоял на самой низкой ступени в современном ему обществе, что подобно тому, как в V в., в период его господства, знатные роды продолжали находиться на исторической авансцене, а много ниже демоса, с точки зрения государственного и частного права, стояли метеки и рабы, так и в VI в., помимо демоса, вступившего в борьбу с аристократией, можно обнаружить другой слой населения, находившийся в гораздо худшем положении, чем масса афинского гражданства. В Аттике раннего периода это были зависимые люди, стоявшие на грани рабства, те бедняки (πενιχροί), жалкое положение которых так живо изобразил Солон.
Там, где Солон выходит за рамки города и говорит о положении «Черной земли» (24, 5), перед нами не борьба партий, но угнетение имущими беспомощных бедняков.
В третьей элегии Солона (Эвномия) и в фрагменте 24-ом речь идет о двоякого рода явлениях. Во-первых, говорится о том, что происходит в городе. Действующие лица — демос или «горожане», их вожди. Обстановка в
городе напряженная: демосу грозит порабощение48, междоусобная война, в которой может погибнуть много юных жизней 49. Во-вторых, поэт касается положения бедняков, проданных в рабство «в позорных оковах» или находящихся в рабском состоянии у себя дома 50. Различие в том, что в 3-й элегии изображается невыносимое положение в государстве и указывается выход из него — Эвномия (господство права), а в 24-ом фрагменте поэт оглядывается на то, что он совершил, и обрисовывает свою трудную позицию между борющимися сторонами (24, 27: он подобен волку, окруженному многими псами).
Можно ли предполагать, что большая часть крестьянства превратилась в эту полностью экспроприированную массу должников, продававших своих детей в рабство и самих превращавшихся в рабов, что, «кроме разоряемых, порабощаемых и порабощенных крестьян, существовала все более уменьшавшаяся прослойка свободных крестьян, владевших еще своим наделом» 51? Можно ли думать, что только сисахфия Солона создала слой средних (или мелких) землевладельцев, «становящихся с этого времени социальной опорой афинского полиса» 52? Но ведь эти свободные крестьяне (даже и после реформ Солона) должны были быть озабочены лишь тем, как бы удержаться на своем наделе, как бы не поддаться гнетущей силе ростовщиков-землевладельцев. Где же было им думать об участии в политической жизни, о борьбе против всемогущей знати?
Положение освобожденных от рабства не могло измениться в такой мере к лучшему в течение нескольких десятилетий после выступления Солона, так как знать продолжала занимать господствующее положение, продолжала сохранять многие свои привилегии. Иначе говоря, демос состоял не столько из бедных и находившихся еще недавно в полной зависимости от знати земледельцев, вроде того, о котором говорится в «Афинской политии»
(16, 6) и который, обрабатывая каменистую почву своего участка, получал от него только «горе и муки», или из батраков, но скорее преимущественно из городского населения, хотя отнюдь не из «городского пролетариата» 53, а из торговцев, ремесленников различных категорий и различного имущественного положения, составлявших заметную часть населения Афин, а также из землевладельцев хоры, не принадлежавших к знати, но и не входивших в категорию πενιχροί.
Собственно, для вывода относительно численности должников-землевладельцев у нас нет твердой основы. Правда, Солон говорит, что «Мать-Черная Земля» была рабыней прежде, ныне же свободная, что он снял с нее долговые камни, поставленные во многих местах (24, 6: όρους άνεΐλον πολλαχη πεπηγότας), что он вернул на родину многих (πολλούς) проданных в рабство должников и пр., но этого, как нам кажется, недостаточно, чтобы сделать вывод о порабощении большей части сельского населения, о его чуть ли не поголовном разорении. Ведь перед нами поэтическое произведение со всеми присущими ему средствами художественной изобразительности, притом появившееся в разгар политической борьбы и проникнутое горячим убеждением в правильности позиции автора. К характеристике положения той или иной из противных сторон приходится подходить очень осторожно, не считать заранее, что она полностью соответствует действительности.
Далее. Слова πολλάχη или πολλοί еще не дают нам права рисовать ту картину беспощадного разорения крестьянства, какую мы находим в некоторых исторических работах нового времени. Можно было бы сказать, что приведенная фраза относительно долговых камней (οροι) подходила бы и к характеристике положения в IV в. (от которого до нас дошло больше 200 долговых камней, составлявших, конечно, только часть тех, которые были поставлены 54). Однако и для этого времени у нас нет данных, чтобы говорить о полном разорении (не говоря уже о порабощении) земледельцев. Да и вообще для предположения о том, что процесс экспроприации земли у крестьян дважды происходил (с решающим результатом) в одной
стране на протяжении всего только двух веков, едва ли есть достаточное основание. Это не значит, что следует отвергнуть сообщения источников относительно древнеаттического долгового рабства: они заслуживают самого тщательного рассмотрения (см. ниже).
Возвращаясь к вопросу о демосе, мы должны отметить характерную черту в изображении Солона: поэт подчеркивает активность, настойчивые стремления демоса. Он говорит, что другой не сдержал бы его (24, 22; 25, 6), очевидно, имея в виду возможность возникновения тирании. Солон считает, что он предоставил демосу такой почет, какой следует, что если демос получит слишком много, то это приведет к плохим последствиям (5, 7 сл.), что из-за неразумия демоса (10, 3—4) ему грозит рабство под властью одного человека. Но демос действует несамостоятельно: во главе его стоят вожди (3, 7; 5, 6), стремящиеся к личным выгодам и обогащению и, очевидно, увлекающие демос своей демагогией (3, 5—6).
Таким образом, в произведениях, написанных одним из главных деятелей эпохи и восстанавливающих перед нашими глазами волнующую картину острых противоречий общества, ищущего на различных путях разрешения этих противоречий, выступают два момента: 1) демос противостоит знати, он требует улучшения своей участи; 2) демос стремится добиться этого, не выдвигая вождей из своей среды, но идя за теми вождями, несомненно из эвпатридов, которые подают ему надежду на осуществление его упований, хотя в действительности думают о достижении личной власти, об успехе в борьбе с другими вождями. Категорическое утверждение Сили, что классовая борьба не дает ключа к политической истории архаических Афин55, противоречит данным источников: на самом деле в произведениях лирических поэтов и даже в той части рассказа Геродота, где он пишет о событиях VI в., живо чувствуется атмосфера ожесточенной классовой борьбы, результат длительной практики произвола и угнетения, накопившегося озлобления и страстного желания улучшить свое положение. Не следует только усматривать классовые противоречия там, где их в действительности не было: в соперничестве вождей родов, выходивших из той же самой, классово однородной среды. Эти противоречия были
связаны не с различием между населением отдельных местностей, но определялись наличием неравенства между знатными и незнатными, богатыми и бедняками, правящей группой родов и демосом, землевладельцами-кредиторами и должниками.
* * *
У Солона, как и у других лириков, встречаются известные социальные термины κακοί, αγαθοί, έσθλοί. То широкое значение, которое они имеют в поэмах Гомера, сохраняется до известной степени и позднее 56. Поэтому не всегда с уверенностью можно установить социальный оттенок в значении этих слов. Иногда противоположность άγαθοί —κακοί носит, по-видимому, иной (моральный) характер67. Но в некоторых случаях социальный смысл терминов выступает достаточно определенно. Солон свидетельствует, что он написал законы «простому с знатным наравне», установив справедливое для каждого право (24, 18—20). Если здесь τω κακίυ τε κάγαθώ — противоположность между знатными и незнатными, то едва ли есть основание видеть иное в 23, 20—21, Где говорится, что «худые» (κακοί) и «благородные» (έσθλοί) не должны иметь равную долю в «жирной земле отчизны». В общем перед нами противоположность не между землевладельцами и городской или сельской беднотой — малоимущими крестьянами, батраками пли городскими «пролетариями»,— не между отдельными областями, но между знатью и демосом в целом. Солон протестует как против насилия тирании, так и против равного положения знатных и простого народа, т. е. демоса. Нигде в лирике Солона мы не находим указаний на существование какой-то третьей группировки, «умеренных», склонных к компромиссу. Все его утверждения относительно «средней» позиции относятся только лично к нему самому.
Многие стихотворения Солона (3, 4, 5, 8, 9, 10, 23, 24, 25) — плод раздумья о печальных судьбах родного города. Они проникнуты стремлением указать правильный выход из создавшегося тяжелого положения, скорбным чувством при мысли о состоянии государства, раздираемого
междоусобиями, о приближении или уже установлении в результате происков и демагогии господства одного властителя (10, 3: μονάρχου), о горе, которое суждено переживать согражданам. Эти мысли и чувства, навеянные суровой действительностью, переплетаются с общефилософской идеей о печальной доле смертных, о возмездии, которое постигнет как виновных, так и невинных (1, 31 сл). Судьба приносит и худое и доброе, человек должен только принимать дары богов, которых избежать он не может (1, 64). Никакие деньги не дадут возможности уйти от болезни, старости, смерти (14, 9—10). Все смертные, которых только видит солнце, несчастны. Солон называет те же явления в жизни человека, которые когда-то в далекой Индии, согласно легенде, побудили царского сына покинуть роскошный дворец и идти искать «путь спасения», способ выйти из заколдованного круга неудовлетворенных стремлений и неизбывных страданий.
Но все же причина несчастья не только в «неотвратимых дарах» бессмертных богов, но и в свойствах и поступках самих людей. Нельзя приписывать богам страдания, вызванные собственной безнравственностью (8, 1), неразумием и доверчивостью (3,5—0). Неминуемое бедствие грозит всему полису (3, 17). Клонится к упадку старейшая земля Ионии (4, 2—3). Солон не раз говорит о предстоящем рабстве демоса (8, 4; 10, 4; 3, 18; δοϋλοσύνη). Беззаконие (Дисномия) приносит множество бед государству, над отечеством нависла опасность тирании — господства сурового насилия. Честолюбец стремится к власти и богатству.
Мы видели (см. выше, стр. 148 сл.), что опорой Писистрата в период подготовки его похода в Афины были отнюдь не демократические элементы, что сам тиран был одним из вождей аттической знати и отличался, например, от Алкмеопидов главным образом в отношении источников своего богатства и политической мощи. Он восстал, согласно Аристотелю, против демоса (Αθ. π., 14, 1), а впоследствии обезоружил его. Автор «Афинской политии» приводит рассказ о том, как это произошло. Писистрат устроил смотр у Анакейона (или, может быть, у Тесейона) и начал говорить перед собравшимися, но так тихо, что расслышать его было трудно. В ответ на слова о том, что ничего не слышно, он предложил подойти поближе. Пока продолжалась его речь перед народом, назначенные заранее люди подобрали оставленное оружие,
заперли его в близлежащем Тесейоне и дали знать Писистрату. Закончив свою речь, тот сказал и о судьбе оружия, предложив афинянам не удивляться и не бояться случившегося, но разойтись и заняться собственными делами (έπί τών ίδίων είναι) и добавив, что о всех общественных делах позаботится он сам (Αθ. π.,15, 4 —5).
Можно считать подробности рассказа анекдотическими, но в целом в нем, как нам кажется, все же выражена основная идея политики Писистрата и его отношение к демосу: тиран готов (как будет видно из дальнейшего) помочь народу, но нет никаких указаний на то, что он стремился расширить политические права демоса, предоставить ему какую-либо свободу действий на политической арене.
Через все изложение Аристотеля в части, относящейся ко времени правления Писистрата, проходит идея необходимости ограничения деятельности граждан частной сферой. Тиран привлекал к себе знать связями с этой средой (ταΐς όμιλίαις), а людей из народа — оказанием им помощи в частных делах (ταΐς είς τα ίδια βοηθειαις, — Αθ. π., 16, 9). Он делал послабления при обложении налогами, выдавал ссуды неимущим для сельскохозяйственных работ, упорядочил судопроизводство в хоре и т. д. С этим интересно сопоставить сообщение Геродота о «мудрейшей» хитрости Писистрата (Her., I, 63) после битвы при Паллене: победитель распорядился, чтобы его сторонники не брали в плен бегущих афинян, но чтобы его сыновья, посланные вперед на конях, старались ободрить бегущих и убеждали каждого из них возвратиться к себе домой.
Политика Писистрата сводилась к тому, чтобы не раздражать демоса, но охранять мир и спокойствие (Αθ. π., 16, 7). Упомянутые мероприятия тирана в интересах неимущих Аристотель объясняет, между прочим, тем, что Писистрат хотел, чтобы бедняки не находились в городе, а жили рассеянно в хоре (Αθ. π., 16, 3) и чтобы они, пользуясь средним достатком и будучи заняты своими частными делами (προς τοις ίδίοις οντες), не имели ни желания, ни досуга заниматься делами общественными. В этих словах видят выражение точки зрения консервативных кругов позднейшего времени 58. Действительно, такой
взгляд был распространен в этих кругах в IV в. Но отсюда не следует, что это, как и другие приведенные свидетельства о политике Писистрата, направленной на ограничение деятельности граждан их частными делами, исторически недостоверны. Упорное повторение известия о мерах к тому, чтобы население хоры не собиралось в городе (Αθ. π., 16,3; 16,5), едва ли является выражением лишь мнения Аристотеля: такая политика соответствует природе ранней тирании, возникшей в обстановке борьбы демоса и знати, но вовсе не представлявшей собою политической формы господства демоса.
Было бы, конечно, неосмотрительно видеть в политических столкновениях VI в. лишь борьбу знатных родов за преобладание. Эта борьба, связанная со старинными отношениями, со стародавними традициями, велась и ранее, в предшествующем столетии. В VI в. условия, в которых она происходила, изменились, знать не могла не считаться с демосом, который при Клисфене выступает как равноправная и даже решающая сила на политическую арену. Иначе говоря, рассмотрение вопроса о социальной опоре Писистрата не может ограничиться тем, что было сказано выше (стр. 148 сл.). Несомненно, что демос в той или иной форме уже до Клисфена оказывал сильное влияние на ход политической борьбы в Аттике и что, в частности, Писистрат в какой-то мере пользовался и его поддержкой. К нему перед решающим столкновением приходят его сторонники как из города, так и из демов (Her., I, 62). Аристотель прямо говорит, что власть тирана поддерживала большая часть как знатных (των γνωρίμων), так и людей из демоса (τωνοημοτών, — Αθ. π.,16, 9). Демос принял решение дать ему стражу «дубинщиков» и т. д.
Все это делается понятным, если представить себе положение Аттики в то время. Несмотря на уничтожение долгового рабства и другие реформы Солона, распри продолжались. Хотя исход их решался главным образом в Афинах, все же они затрагивали и хору. Страна нуждалась в прекращении разорительных столкновений, в подавлении междоусобий, в росте силы и авторитета государственной власти. Тирания, хотя и не изменявшая в основном политического устройства, системы должностей и т. п., не расширявшая политических прав гражданства, была важным шагом на пути дальнейшего оформления государства и объединения Аттики. Победа Писистрата при Паллене
привела к временному прекращению смут внутри страны, успехи во внешней политике (победа в войне с Мегарой, занятие Сигея и пр.) имели большое значение для развития торговли. Середина и конец VI в. явились периодом быстрого подъема афинского ремесла и торговли (см. выше, стр. 168 сл.), а также блестящего расцвета культуры.
Победа государственного начала в борьбе с могучими аристократическими кланами была в интересах широкой массы населения, которая до поры до времени поддерживала тирана не потому, что тот проводил какую-то радикальную социальную политику, а потому, что его правление означало выход из того хаоса, который создался в результате гнета и произвола со стороны знати, неустойчивого материального и социального положения значительных слоев населения, стремлений правящих групп к осуществлению своих своекорыстных интересов и их политического соперничества. Возобновление борьбы при преемниках Писистрата не могло уже возвратить государство к прежнему состоянию, но явилось толчком в переходу Афин на новую ступень политического развития.
***
Главные черты социально-политических отношений, которые могли быть отмечены на основании изучения источников по истории Аттики VI в., следует сопоставить с данными, охватывающими более обширную территорию и позволяющими рассмотреть соответствующие явления в более широкой исторической перспективе. Эти данные содержатся в произведениях лирической поэзии VII — начала V в. до н. э. (в особенности в сборнике элегий Феогнида) и в сообщениях Геродота, относящихся преимущественно к событиям VΙ в.
Такая же атмосфера погони за богатством, не стесняемой никакими нравственными соображениями, такое же горькое сознание страданий, приносимых нуждой, удручающей человека, такое же печальное раздумье о страждущем человечестве, какими полны фрагменты стихотворений Солона, нашли свое выражение у других поэтов Греции рассматриваемой эпохи, у каждого в соответствии с его умонастроением, талантом и особенностями литературного жанра. У мегарского поэта Феогнида основное внимание сосредоточено не на несправедливом распределе
нии богатства, а на острой социальной борьбе, на печальной судьбе «благородных» (έσθλοί) и «добрых» (αγαθοί) и на преуспеянии «худых» (κακοί). В руки последних притекает богатство: они используют к своей выгоде народное бедствие (Theogn., 1, 49—50). Автор призывает подчиниться решению Зевса, который предопределяет одним владеть богатством, другим — ничего не иметь (1, 157 сл.), но все же считает бедность силой, разрушающей душу человека, безденежье — губительным. Нужда губит в особенности доброго мужа (1, 173).
Чтобы избежать бедности, надо броситься в море, изобилующее чудовищами, или на крутые скалы. Лучше бедняку умереть, чем жить, терзаемым бедностью (1,181 — 182). Богатство в почете (1,189), оно побуждает заключать смешанные браки, соединяя «худых» с благородными. Нет предела богатству; те, кто теперь пользуется наибольшими благами жизни, стремятся к тому, чтобы иметь вдвойне. Множество «дурных» обогащается, а добрые беднеют.
Певец бездумного наслаждения радостями жизни в пору ее «многоцветной весны», когда человеку еще не грозят страшные черные Кэры старости и смерти, поэт, не представляющий себе жизни и радостей без «золотой Афродиты», Мимнерм не забывает упомянуть о бедности как одном из многочисленных зол, которые приносит с собой старость. Много тогда на сердце у человека дурного: у одного иногда «разрушается дом», его начинают мучить труды бедности 59, другой, лишенный детей, одинокий бредет к порогу Аида, третий страдает разрушительной болезнью. Нет никого из людей, кому Зевс не ниспослал бы много бедствий.
Бедняк Гиппонакт непрерывно жалуется на свою судьбу. «Гермес Килленский», — взывает он, — «Майи сын, Гермес, милый! Услышь поэта! Весь в дырах мой плащ — дрогну. Дай одежонку Гиппонакту, дай обувь!» б0. «Дай плащ Гиппонакту, — читаем мы снова в другом отрывке, — очень я мерзну, стучу зубами » (24 b, 1—2). Плутос (божество) совсем слепой. Ни разу он не зашел под кров поэта (29, 1—2).
Феогниду и Гиппонакту вторит пылкий поэт Лесбоса — Алкей: «Тяжкая бедность, невыносимое бедствие вместе со своей сестрой беспомощностью страшно подавляет народ» 61. Общеизвестно изречение того же автора о том, что «человек — это деньги», что «ни один бедняк не бывает благородным или почитаемым» (fg. 138).
Социальный фон у Феогнида и Алкея тот же, что у Солона: главные действующие лица — горожане (άστοί) с их вождями, которые ведут их по дурному пути 62.
«Благородные» 63 и «добрые» противополагаются «дурным», «безрассудному демосу».
Феогнид преисполнен недоверия к гражданам. «Не выбирай себе друга, Полипаид, из граждан» (1,61). Поэт признается, что не может понять их психологии (1, 367). «Дурные» губят город. «Благородные» стали трусливыми (1, 57—58); κακοί отличаются необузданностью (1, 109). «Добрые» пребывают в нужде. Богатство смешивает дурных с благородными.
Тот же термин κακόπατρις, который мы находим у Феогнида (1, 193) употребляет и Алкей по отношению к Пит-таку 64. В одном из излюбленных у поэтов того времени сравнений общества с кораблем, плывущим по бушующему морю, Алкей напоминает своим единомышленникам, чтобы они не забывали о состоявшейся когда-то беседе, пусть каждый теперь будет «испытанным человеком» (άνηρ δόκιμος) 65. Хотя это знакомое нам из Геродота выражение употреблено здесь для обозначения моральных свойств, но едва ли его содержание исчерпывается этим моментом: «не постыдим трусостью наших благородных предков, покоящихся в земле» GG. Термин «благородные»
(εσλοι) несомненно имеет социальное значение, которое в какой-то мере, вероятно, сохраняет и άνήρ δόκιμος. Подобно Аттике, и на Лесбосе борьба знати и демоса переплетается с соперничеством знатных родов из-за власти в родном полисе. Некоторые строфы Алкея полны лютой ненависти к враждебным ему родам. «Вот чего я прошу у Зевса. Пусть никогда более не увидит свет солнца никто из проклятых Клеанактидов, Хиррадиев и Археанактидов (124, согласно попытке Дильса восстановить крайне фрагментарный текст).
Методы социальной борьбы в изображении Феогнида те же, о которых писал Солон: это — несправедливые поступки, обиды и прямой грабеж. Солон преимущественно упрекает в несправедливости и ненасытном стремлении к наживе богачей, правящее меньшинство; Феогнид обвиняет «дурных» (κακοί), многие из которых разбогатели, пользуясь подобными средствами. Ни одного города еще не погубили «добрые» мужи, но полис гибнет от «наглости» дурных, которые развращают демос и из собственной выгоды предоставляют возможность неправым получать удовлетворение на суде. Когда-то благородные стали трусами, обманывают один другого, смеясь друг над другом 67.
Опасности, грозящие полису, возможность его гибели, по мнению поэтов —аристократов (Алкей, Феогнид), обусловливаются не только деятельностью «дурных», но и усилиями честолюбца, стремящегося к тирании. В этом отношении они сходятся с Солоном. Полис не раз уподобляется ими кораблю, застигнутому бурей. «Хлещет сердитое море уж через оба борта». Смещен доблестный (έσθλός) кормчий, расхищают силой добро, порядок уничтожен, «подлые» одержали верх над «добрыми» 68. Та же картина рисуется в известном стихотворении Алкея (54). «В мятежной свалке (морских валов) носимся мы с кораблем смоленым, едва противясь натиску злобных волн, уж захлестнула палубу сплошь вода, уж просвечивает парус, весь продырявленный...», «новый чернеется вал, беду суля и труд великий...». «Укрепим скорее борта судна, — читаем мы в другом фрагменте (42), — и укроемся в надежной гавани». Поражаемый ударами тяжелых.
волн, корабль не хочет более бороться с дождем и дикой бурей, он делается игрушкой волн (49).
В этой тревожной обстановке полису и угрожает установление единовластия (43,3: μοναρχία). «Боюсь, — говорит Феогнид, — чтобы полис не породил мужа наглого, вождя мучительного мятежа, кормчего нашей злой наглости»69. «Подлым» мила прибыль, приходящая вместе с народным несчастьем, мятежи, убийства сограждан, а также монарх (1, 49 сл.). Этот человек, стремящийся к великой власти, говорит Алкей про такого же потенциального монарха, ниспровергнет город, который находится в критическом положении: сами граждане ставят в добром и несчастном полисе тирана (110). Поэт призывает затушить горящее дерево, пока оно еще не воспламенилось окончательно, но только дымит. Поздно будет, если пламя ярко вспыхнет (52). Тиран пожирает город, как это было при Мирсиле, пишет Алкей в другом месте (143). Положим конец бедствию, терзающему душу, и междоусобной войне, которую кто-то из олимпийцев ниспослал, чтобы ввергнуть демос в несчастье (там же). Но в условиях жизни полиса, которые так ярко изображает сам автор, этот призыв не кажется особенно действенным.
Недовольная, возмущенная аристократия жалуется и проклинает засилие «подлых», но в то же время она преисполнена ненависти к выходцу из своей или, тем более, из чуждой ей среды, который обнаруживает намерение захватить власть. Алкей проявляет совершенно необузданную радость при известии о смерти ненавистного мир-сила (55; ср. 124). За желание привести к падению тирана, пожирателя народа, думает Феогнид, не постигнет возмездие богов 70.
Таким образом, в общем характеристика вождей из знати, демоса, следующего за ними, и тирана, готовящегося захватить власть или уже достигшего своей цели, у поэтов, столь различных по своему дарованию, характеру творчества и политической направленности, как Алкей, Феогнид или Солон, оказывается во многом сходной. Это обстоятельство говорит о том, что общие условия жизни греческого полиса того времени показаны ими в соответствии с действительностью. Демос выступает еще не
самостоятельно, но следуя за теми или иными вождями, причем, некоторые из них в результате столкновения противоречивых интересов и неустойчивости положения оказываются у власти и становятся в одних случаях эсимнетами, в других — тиранами.
***
Представление о структуре аттического (и, можно сказать, греческого) общества, которое мы составляем на основании поэтического наследия Солона и других лирических поэтов, находит свое подтверждение в сообщениях «отца истории».
Геродот обозначает высший слой общества терминами εύδαίμονες (I, 196) или, чаще, παχεΐς 71, остальную часть свободного населения — словом δήμος. В общем — это противоположность богатых и бедных, но из рассказа о последствиях победы афинян над бэотянами и халкидянами (V, 77) видно, что παχεΐς — это все же наиболее богатые люди. Геродот сообщает, что афиняне поселили 4000 клерухов на земле халкидских гиппоботов. Гиппоботами, прибавляет автор, назывались богатые (παχεΐς) из халкидян. Поэтому Мищенко по существу был прав, переводя последнюю фразу таким образом: «Гиппоботами назывались крупные халкидские землевладельцы».
Демос восставал иногда против богатых, изгонял их (V, 30), богатые жестоко расправлялись с демосом (VI, 91). Так же как и в Аттике, порою во главе демоса стоит человек, принадлежащий к высшему классу населения, действующий по личным мотивам (VI, 91: Никодром — άνήρ δόκιμος; V, 37 сл.: Аристагор, брат милетског· тирана Гистиэя, советника персидского царя). В борьбе демоса и богатой знати в греческих городах важную роль играют внешние связи (V, 30: изгнанные из Наксоса демосом богачи ищут поддержки в Милете, так как у них были отношения гостеприимства с Гистиэем). Παχεΐς, άριστοι, ανδρες δόκιμοι, δυναστεύοντες — те, которые выделяются своим богатством, происхождением или влиянием в государстве, но это не значит, что все остальное население сплошь бедняки. Неправильно было бы считать, что положение несостоятельных и порабощенных должников,
о которых говорит Солон,— это положение всего населения хоры. 13 противном случае мы некритически восприняли бы схему структуры аттического общества, которую находим у более поздних авторов — Аристотеля и Плутарха, но которая не подтверждается более ранними источниками (лирики, Геродот).
В этой связи особенный интерес представляет рассказ Геродота о событиях в Сицилии, сопровождавших утверждение власти тирана Гелона 72. Высшее положение в Сиракузах (и на Самосе) 73 занимала богатая и привилегированная часть гражданства (οί γάμοροι). Они-το и были изгнаны демосом и своими рабами — киллириями. Киллирии по своему положению напоминают не тех рабов, которых мы представляем себе, когда говорим об «античном» рабстве, а скорее тех бедных порабощенных людей, которые известны нам в Аттике под именами гектеморов или оказавшихся в рабстве жителей Аттики, о которых писал Солон. В Сиракузах, таким образом, перед нами ясно вырисовывается три слоя населения: гаморы, демос, киллирии. Так же, можно думать, обстояло дело и в Аттике в начале VI в. И здесь были три слоя: эвпатриды, демос и αγώγιμοι, попадавшие в это положенно в силу различных обстоятельств. В рассказе Геродота о Гелоне ясно выступает и социальная позиция самого тирана. Он милует богатых (VII, 156) и продает в рабство демос Мегары (Гиблейской), так как соседство демоса — «неприятнейшая вещь». Конечно, и в ранний период тираны приходили к власти в различных условиях и могли использовать при этом и стремления демоса. Но едва ли можно говорить о том, что тираны являлись орудиями пли вождями демоса в его борьбе против аристократии. Они боролись против других знатных родов, иногда заключая с некоторыми из них союз, иногда опираясь на демос, но нигде не проводили последовательной политики защиты интересов демоса. Наоборот, достигнув власти, они окружали себя пышностью и стремились породниться с самыми знатными и богатыми родами других полисов 74.
***
Мы не обладаем для VI и. до н. э. сколько-нибудь достаточными данными, которые позволяли бы раскрыть более конкретно содержание понятия δήμος, выделить его составные части, охарактеризовать материальное положение и социальный облик ряда его представителей. Лирическая поэзия лишь спорадически (как, например, в разобранном выше первом стихотворении Солона) и очень скупо освещает этот вопрос. Геродот писал все-таки уже в иной исторической обстановке, влияние которой не могло не отразиться в какой-то мере и на изображении явлений более раннего времени. Надписи сравнительно немногочисленны, а богатый археологический материал может быть истолкован не однозначным образом. Тем не менее все же можно собрать некоторые данные, характеризующие жизнь людей, не принадлежавших к тому кругу, из которого выходили влиятельные политические деятели с их родственниками и друзьями.
Одним из последствий решающего выступления демоса в конце VI в. было окончательное установление характера афинской военной организации. Уже в рассказе о реформах Солона наряду с пентакосиомедимиами и всадниками мы встречаем упоминание зевгитов и фетов. Если значение последних выявилось позднее, в связи с реформами Фемистокла и усилением политической роли «корабельной черни» (ναυτικός οχλος), то гоплитское ополчение уже в VI в. является решающей силой в военных столкновениях. Традиция о взятии Саламина афинянами, как известно, очень смутна. Мнения расходятся и по вопросу о возможности участия Солона в этом событии. Обе версии, которые мы находим у Плутарха (мы не касаемся сейчас вопроса об их достоверности, но имеем в виду лишь самый характер известий), повествуют о хитростях, с помощью которых был захвачен остров: в первом случае идет речь о переодевании афинских воинов в женское платье с целью обмануть мегарян, во втором — о военной хитрости с захваченным мегарским кораблем, на который были посажены отборные афинские воины. Но наряду с этими поздними легендарными известиями мы имеем важный эпиграфический памятник — постановление афинян о Саламине (конца VI в.), которое содержит уже вполне реальные сведения относительно саламинских клерухов,
их клеров, права распоряжаться участками и обязанности нести военную службу. Мы знаем также, что часть саламинян была переселена на юг Аттики, в один из демов Паралии — Суний (см. выше, стр. 104). И это были вовсе не бедняки.
О выводе 4000 клерухов в землю халкидян в конце VI в. сообщает Геродот (V, 77). Речь в этом случае идет не о гордых аристократах-всадниках, но о владельцах небольших участков, которые, вероятно, сами обрабатывали свои клеры 7б. Победители-афиняне десятую долю добычи посвятили Афине-Палладе и поставили изображение с надписью, которая дошла до нас в нескольких вариантах 76. Медная квадрига, изображения которой прославляли подвиги легендарных героев и аристократов VI в., еще служит даром богине, но сражение было выиграно, очевидно, тяжеловооруженной пехотой 77.
Другие посвящения Афине VI в. говорят о мирных занятиях: многие памятники были даром мастеров и художников. Десятую часть от трудов и денег посвятил, например, Архенеид из дема Коллит 78, вероятно, известный художник VI в. Следует согласиться с издателем, что в надписи речь идет скорее о десятине от плодов его деятельности, чем от его недвижимого имущества. Из того же дема был керамист Кефал, посвящение которого относится к самому концу VI в. (около 500 г.). Его потомки продолжали заниматься той же профессией еще и в IV в. 79 Вообще посвящения, сделанные мастерами керамики, довольно многочисленны 80.
Известный керамист Неарх (вторая половина VI в.) посвятил памятник Афине 81. Статую для памятника ему создал Антенор. Это не было исключительным случаем: исследователи по истории древнегреческого искус
ства отмечали, что прославленные скульпторы получали нередко заказы от крупных и преуспевающих гончаров 82. Выдающиеся гончары, художники, скульпторы достигали подчас значительного благосостояния. Изделия знаменитых мастеров VI в., как, например, Клития и Эрготима, находили широкое распространение в разных уголках Средиземноморья, в Этрурии и Египте, Греции и Малой Азии 83. Как говорится в одном посвящении, «благородно приобретать знания в том, что касается мастерства. Тот, кто владеет мастерством, имеет и лучшие средства существования» 84. В одной надписи как посвящающий памятник упомянут τέκτων, плотник или художник, который, по мнению Раубичека, может быть, работал при постройке мраморного храма на Акрополе, сооруженного в правление Гиппия, в период 530—510 гг.
Но, конечно, не одни гончары или художники среди демоса бывали иногда обеспеченными людьми 85. В одном посвящении, например, говорится о добыче (οίγρα), которую ниспослал «повелитель моря с золотым трезубцем»86.
Раубичек очень метко замечает (со ссылкой на Her., VII, 190; ср. выше, стр. 171), что не обязательно толковать это посвящение как надпись бедного рыбака, впоследствии разбогатевшего на морской торговле. «Добыча» моря могла быть очень различной. В других надписях упоминается сукновал (κναφεύς,— № 49, 342), один раз — прачка (πλύντρια, — № 380), кораблестроитель (ναυπηγός,— № 376), кифарист (№ 84) и дубильщик (σκολόδεσφος,— № 58). Интересна надпись, к сожалению, плохо сохранившаяся, в которой некий Хэремонид посвящает продовольствие (έπισίτια) и рабов. Последних он дает с условием не продавать и не обменивать их (№ 332).
Авторы всех этих посвящений вышли из иной социальной среды, чем члены аристократических кланов. Они принадлежали к зажиточным слоям демоса, и некоторые из них располагали, как можно судить по их памятникам, значительным имуществом.
Впрочем, члены и сторонники аристократических родов оставили также ряд надписей. Таково, например,
посвящение эвпатрида Алкимаха, сына Хайриона, соорудившего памятник в честь своего отца, который был казначеем богини Афины в середине VI в. (ср. № 330). Гробница этого Хайриона была открыта в Эретрии 87. Возможно, что на Эвбее он оказался в качестве спутника Писистрата 88, а самый памятник был сооружен Алкимахом по возвращении из изгнания. Сохранилось также посвящение одного из Алкмеонидов89 и надпись Энобия, глашатая, вероятно, из рода Кериков 90.
Приведенный материал свидетельствует, что состав демоса был разнообразен. Мы не можем видеть в нем, как это делает Хазебрек, в основном крестьян, должников и пролетаризированные элементы. Но еще и в конце VI в. главной противоположностью была противоположность между знатью и демосом. Противоречия внутри демоса еще не выступали настолько, чтобы это отразилось в политической борьбе этого времени.