131

В.Н. Илюшечкин

CARA MEA PHOTIS*

Превалирующая в науке точка зрения о том, что Апулей перевел или переработал греческий источник, включавший и сюжет XI, "серьезной" книги Апулея, основывается на начальной фразе "Метаморфоз" (1.1), в которой автор провозглашает о своем намерении поведать читателям "греческую басню на милетский манер" (fabula graecanica), т.е. выдуманный, не претендующий на достоверность рассказ. Собственно, это и входит в задачи fabula, содержащей характерные популярные мотивы (ср. "фабула... это то, что не содержит ничего правдивого и ничего схожего с достоверным" - Риторика к Герению. 1.13). Заявив, что его сочинение - "вымысел", и отдав тем самым дань литературным условностям, Апулей неожиданно начинает убеждать читателя, что следует верить в достоверность его рассказа и принимать его всерьез. Все это резко отличает роман Апулея от используемой им дошедшей до нас греческой повести неизвестного автора "Лукий, или осел". Параллелизм сюжета и языка этих произведений очевиден и не вызывает сомнений, хотя вполне вероятно, что греческий оригинал был не единственным источником романа Апулея1.

Цикл Апулеевских новелл любовного содержания, каждая из которых представляет собой художественное целое, достаточно широк: это и история несчастной любви Трасилла и Хариты, которая завершается справедливым возмездием (VIII), и эпизод с Памфилой, которая прибегает к магическим заговорам, чтобы завлечь в любовные силки беотийского юношу (III), и услышанная Луцием в гостинице "забавная история о любовном приключении в семье бедняка" (IX), и рассказ о адюльтере жены Фулона (IX.22-31), и рассказ о любовной страсти

* © В.Н. Илюшечкин, 1995.
1 Само выражение fabula graecanica допускает различные толкования. Апулей, например, мог подразумевать не один, а группу грекоязычных источников; или же, наконец, иметь в виду особенности развлекательного стиля, характерного, согласно традиции, для непристойных милетских повестей, содержащих эпизоды типа любовной связи Фотиды и Луция (Met. 11.17). Ср.: Mason N. Fabula Graecanica: Apuleius and His Greek Sources // Aspects of Apuleius Golden Ass. N.Y., 1978.

132

Три грации. Фреска из Помпей. I в. н.э.

мачехи к пасынку, включающий обвинение в убийстве и завершающийся публичным установлением истины на суде, и рассказ о фантазиях знатной дамы, возжелавшей соединиться с ослом (X), и, наконец, знаменитая новелла об эфесской матроне. Даже беглое знакомство с новеллой, посвященной описанию plusculae noctes Фотиды и Луция (во

II и III кн. "Метаморфоз") обнаруживает существенные отличия ее от аналогичных вставных новелл эротического содержания. Отличия эти обусловлены прежде всего высоким художественным уровнем, обилием превращений, эвфемизмов и аллитераций2.

В данном случае речь пойдет о Фотиде - своего рода антигероине романа Апулея, и в этом смысле противостоящей серии идеализи-

2 Полякова С.В. "Метаформозы" или "Золотой осел" Апулея. М., 1988. С. 61 и след.; Fick-Michel N. Art et Mystique dans les Méthamorphoses d'Apulée. P., 1991. P. 42 sq.; 66 sq.; 960.

133

Портрет девочки. Фаюм. Начало III в. н.э. Энкаустика

рованных женских персонажей греческих любовных романов. Фотида прислуживает в доме Милона и Памфилы, у которых останавливается в Гипате Луций - герой романа. По общему мнению исследователей, бытовой элемент, играющий еще в новой комедии (которая, между прочим, ставилась вплоть до III в.) служебную роль, способствовал активному формированию стандартных масок персонажей (воина, парасита, гетеры и пр.)3. Сопоставление Фотиды со стереотипными характерами служанок бытовой комедии с любовной тематикой сближает ее с образом Палестры из грекоязычного "Осла". Достаточно напомнить отличительные качества, присущие типажу служанки в комедиях Плавта и отмеченные греческим влиянием. Прежде всего, это лояльность по отношению к госпоже, как например, служанка Бромия (Амфитрион. 1060), рабыня Галиска (Шкатулка. 671 сл.), или ловкость, например, рабыня Софоклидиска (букв. "известная мудростью") (Перс. 305), служанка Астафия (Грубиян. 110-300).

Как правило, идеальные героини греческих романов отличаются исключительной красотой, однако, не спешат использовать внешние данные для того, чтобы привлечь внимание мужчин. За редким исключением женские персонажи греческих романов молчаливы и весьма сдержанны (полная противоположность им - отрицательные героини, живущие исключительно ради похотливой любви и внушающие вожделение; такова Арсака в романе Гелиодора, отличающаяся патологической сексуальностью). В условной риторической атмосфере греческого романа центральными фигурами оказались обольстительные молодые героини, внешность и поведение которых обусловливались жестким каноном допустимости. Основной пафос условных греческих

3 См., например: Ярхо В.Н. Менандр-поэт, рожденный заново // Менандр. Комедии. Фрагменты. М., 1982. С. 395 и след.

134

романов заключался отнюдь не в воздействующих на читателя сексуальных фантазиях, а в дидактических назиданиях, выводимых порой из какого-нибудь эпизода. Ради сохранения супружеской верности и семейных добродетелей героиня готова была выдержать тяжелые и опасные испытания, выпадающие на ее долю. В качестве примера сошлемся на эпизоды, изображающие ситуацию, в которой свободнорожденная героиня, оказавшаяся по воле случая в положении рабыни некоего господина, принуждается к любовной связи. В глазах античного читателя отказ господина от права овладеть своей рабыней - а именно так поступил Дионисий в романе Харитона (II.6) - означал необычный и благородный поступок^

В то время как герои греческих романов наперебой соревнуются между собой, чтобы продемонстрировать чувства источнику их страсти (как, например, четверо персидских вельмож, и среди них - царь, добиваются руки и сердца Каллирои; здесь налицо поклонение-подчинение женщине - Char. IV.8.9; 7.86; VI. 1.1), весьма сдержанные и лишенные чувственности героини остаются целомудренными, сохраняют супружескую верность, иными словами, проявляют суровость и холодность идеала (недаром излюбленными сравнениями героинь греческих романов стали сравнения с божествами). Вполне вероятно, что подобные эпизоды, в которых чувства и страдания героинь изображались преувеличенно возвышенными и благородными, а в описании внешности доминировали черты необыкновенности (необыкновенные глаза, излучающие божественный свет, необыкновенные волосы и т.п.) позволяли читательницам преодолевать привычную скуку семейного быта и мысленно переноситься в далекий Египет с кровожадными разбойниками или же в полную чудес Индию4.

Социально-психологические представления о поло-ролевом поведении мужчин и женщин сформировались к началу нашей эры под влиянием традиционной патриархальной идеологии. Еще Аристотель определял женское начало как "недостаточную степень" мужского начала и в качестве доказательства перечислял ряд анатомических и физиологических признаков. Одни, считал он, предназначены природой быть в подчинении, другие - господствовать5. Кроме того, сложившиеся стереотипы, соответствующие традиционным нормам и оценкам, как правило, не подвергались критике. Обыденные представления о подчиненной роли женщины сказались и на ее образе, тесно связанном с домом и семьей (женщина - хранительница очага).

Известно, что официальное самосознание римской матроны было

4 Egger В. Zu den Frauenrollen in griechischen Roman: Die Frau als Heldin und Leserin // Colloquia on the Ancient Novel. Groningen, 1986. S. 38; Johne R. Zur Figurencharakteristik im antiken Roman // Der Antike Roman. B., 1989. S. 155-159.
5 Lloyd G.E.R. Ideology, Folklore and Science in Ancient Greece. Oxford, 1973. P. 89 sq.

135

Портрет женщины из Фаюма. Середина IV в. н.э. Энкаустика

Афродита, Эрот и Пан. Родос. Около 100 г. до н.э. Афины

отмечено сильным влиянием патриархальных представлений, связанных с "нравами предков" (mos majorum) и что экономический и правовой статус женщины (как и ее поведение в обыденной жизни) в значительной степени был обусловлен кругом домашних забот и обязанностей; образ жизни женщин в отличие от мужского был более замкнутым. Подчас римская женщина была лишена возможности обзавестись подругой, которую ей нередко заменяла рабыня-служанка. Судя по греческим романам, традиционные консервативные ценности преобладали и в этом случае: мир вне дома представлял для женщины постоянную опасность - несчастья подстерегали героинь греческих романов, лишь стоило им покинуть дом. При всем внешнем разнообразии дошедших до нас греческих романов их объединяет общая тема, связанная с образом неприступной героини, проявлявшей в предназначенных ей судьбой перипетиях исключительное целомудрие и стойкость духа. Можно утверждать, что важной составной частью греко-римской куль-

136

туры ранней империи был предстающий перед читателями греческих романов образ обольстительной и недоступной женщины. Такие героини романов, как Хариклея, Каллироя, Синонида превосходят мужчин умом, глубиной переживаний и прочими добродетелями; наиболее полно воплощает этот женский идеал "эмансипации" (вплоть до отклонения половой любви) гелиодоровская Хариклея, которая исколесила полмира для того, чтобы вернуться на родину и найти своих родителей6.

С одной стороны, в патетике греческих романов проглядывает архаизирующая тенденция представить роль женщины в традиционном свете, которую роман в той или иной степени пересматривает и превращает традиционный образ возлюбленной в сверхъестественное существо. С другой стороны, этот новый образ героини благодаря красоте и эротической привлекательности наделен властью склонять мужчин к поклонению-подчинению. Можно лишь предполагать, что подобные романтические истории внушали читателям - и тем более читательницам романов7 - убежденность в абсолютном всемогуществе женской красоты и способствовали формированию специфически женских представлений (в частности, что мужчинам ничего не остается, как только искать и добиваться женской любви). И если в реальном, внешнем мире римской империи мужчина продолжал обладать более привилегированным статусом, то по мере размывания традиционной религиозной веры "феминность" начинала лидировать в эмоционально-психологической сфере (мире души)8.

Нельзя не видеть, что между патетикой греческого романа и фривольностью латинской новеллы были большие различия и что функции служанки Фотиды иные, нежели функции участвующих в проделках и интригах своих господ служанок бытовой комедии и греческих романов. Фотида прислуживает колдунье Памфиле: по приказанию госпожи она собирает волосы ее возлюбленного беотийца в цирюльне для наговора, становясь косвенной участницей колдовских превращений своей госпожи (Met. III.16ff). В этом плане Фотида отличается и от персонажа романа Петрония Хрисиды, служанки Киркеи, которая лишена способности Памфилы привлекать любовников средствами магии (в качестве условного комического типа Хрисида больше напоминает служанку Мульфидиппу из "Хвастливого воина" Плавта).

Взаимоотношения Луция и Фотиды, касающиеся тесно связанных между собой магии и эротики, укладываются в рамки традиционной

6 Gärtner H. Charikleia in Byzanz // Antike und Abendland. 1968. Bd. 15. S. 47-69.
7 Wiersma 5. The Ancient Greek Novel and Its Heroines: a Formal Paradox // Mnemosyne. 1990. T. 43. P. 109-123.
8 В одно время с распространением греческих романов появились новые герои и героини раннехристианской литературы (в апокрифах, "Деяниях апостолов" и др.); судя по раннехристианским житиям среди мучеников и аскетов было много женщин, ср.: Hägg Т. The Novel in Antiquity. L., 1983. P. 154 sq.

137

любовной истории, известной еще по сюжетам новой комедии, пьесам Плавта и Теренция (ср. "Тут и сводник лживый, и любовник пылкий, и раб хитрый, и подруга расточительная, и супруга властная и мать снисходительная, и дядюшка сварливый, и друг заботливый, и солдат драчливый, да к тому же и параситы прожорливые, и родители прижимистые, и гетеры назойливые" - Апулей. Флориды. 16.9). Однако Фотида у Апулея вовсе не повторяет стандартную маску, ее портрет не укладывается в социальный тип, лишенный оригинального характера и воплощающий лишь одно качество - лояльность по отношению к госпоже или ловкость9. Скорее масочная характеристика и "говорящее" имя отличают служанку Гиппарха Палестру из анонимного грекоязычного "Осла": Παλαίστρα означает еще и место или площадку для обучения борьбе. Имя Палестры столь же красноречиво (см. Палестра в "Канате" Плавта) как и имя гетеры Гимнасии (из "Шкатулки" Плавта) и говорит само за себя (обычно: имя блудниц и гетер).

Апулей при описании непристойных сцен заменял запретные слова не названиями широко распространенных терминов и приемов атлетов (что характерно для "Осла"), а предпочитал, как правило, выражения из среды военных и гладиаторов. Обсценную лексику "Метаморфоз" составляют выражения типа proeliari, pugna, cedere, terga vertere и т.п., что можно объяснить сближением эротического возбуждения и боевой отваги10. По всей видимости, круг сугубо греческих представлений, связанных с семантикой имени Палестры не играет особой роли в произведении Апулея. Хотя Б. Перри и полагал, что имена Фотиды и Палестры равнозначны и указывают на схожую функцию этих женских персонажей11, более справедливо предположить следующее: Апулей вынужден был дать новое имя традиционному персонажу служанки, поскольку поменялся ее характер и вся сцена с Луцием выглядела по-

9 Ср., например, фр. 7 из "Третейского суда" Менандра (= ст. 8-11 Р. Оху. 3532 фр. 1-2): "Свободной трудно женщине, Памфила, знай - тягаться с потаскухою (гетерой): / Она куда хитрей, куда бесстыднее / и льстит сильней".
10 По всей видимости, Апулей с охотой посещал палестру (Флориды. 16); тем не менее ср. характерные высказывания Луция применительно к затрагиваемой теме: "ведь ты видишь, что пылко готовый к близкой уже войне, которую ты (т.е. Фотида) объявила мне без законного предупреждения..." (nam, ut vides, proelio, quod nobis sine fetiali officio indexeras) (Met. 11.16). На что Фотида отвечает на манер военачальника, бросающего своих солдат в атаку, следующей репликой: "На бой, на сильный бой! Я ведь тебе не уступлю и спины не покажу. Если ты муж, с фронта атакуй и нападай с жаром и, нанося удары, готов будь к смерти. Сегодняшняя битва ведется без пощады!" (Proeliare et fortiter proeliare, пес enim tibi cedam nec terga vortam; comminus in aspectum, si vir es, derige et grassare naviter et occide moriturus. Hodierna pugna non habet missionem) (Met. 11.17). Лишь единственный раз использует Апулей латинское conluctationes в качестве эквивалента греческого τά παλαίσματα "схватка (в борьбе), ловкий прием".
11 Perry В.Е. The Ancient Romances. Berceley, 1967. P. 275.

138

иному, нежели в грекоязычном "Осле". Служанка, названная у Апулея Фотидой и представляющая тип разбитной и обаятельной женщины, готовой на любовное приключение (ради которого, заметим, она с легкостью предает интересы своей госпожи) - обрисована с большим знанием человеческой психологии и симпатией ("дорогая моя Фотида", сага mea Photis, - обращается к ней Луций). Этому различию женских персонажей греческой версии и латинского романа соответствует различие используемых авторами лексических и стилистических средств12. Фотида вызвала симпатию и ответные чувства Луция задолго до того, как он услышал о колдовских чарах Памфилы13. Речь Фотиды, по сравнению с безграмотной Палестрой ("ведь я даже грамоте не училась" ούδεγάρ γράμματα έμαϋον- 309.16), демонстрирует гораздо более высокий языковой и риторический уровень. В отличие от Палестры Фотида не предстает наставницей эротических забав: "Вот что тебе всячески нужно помнить, юноша: раз ты попал на Палестру, тебе придется теперь показать, был ли ты ловким, будучи эфебом, и много ли выучил приемов борьбы?" (308.7). В ответ на просьбу Лукия подглядеть магические превращения ее госпожи Палестра бросает: "Перестань шутить" παΰσαι προσπαίζων (309.12). Нетрудно, однако, заметить, что в схожей ситуации Фотида помогает Луцию: "Как бы я хотела сделать для тебя, Луций, то, чего ты желаешь... твоя просьба дороже мне собственной безопасности, и при первом же удобном случае я постараюсь исполнить ее" (Met. III.20).

Еще во II книге "Метаморфоз" любовные эпизоды свободны от магии, но, начиная с III книги (гл. 13), любовная и волшебная сферы тесно переплетаются между собой. Фотида говорит Луцию о своей любви, в ответ тот признается в своей страсти к магии, побуждаемой природным любопытством. В III. 19 Луций умоляет Фотиду исполнить заветное желание и показать наяву действие волшебных чар Памфилы ("до всего, что касается магии, я страстный охотник"). Лишь после того, как Фотида обещает Луцию выполнить просьбу и посвятить его в

12 Например, в грекоязычном "Осле” доминирует вульгарный смех (ср. "Она громко и весело расхохоталась" - μέγα και ηδιστον... ’ανακαγχάσασα - 306.25 и след.); следуя греческой версии, Апулей в аналогичной ситуации передает ’ανακαγχάσασα нейтральным risit (II.8) вместо ожидаемого cacchinavit, что также соответствует изменению характеров героев (Фотида - душевнее, Луций наивнее и добрее).
13 По своей структуре, образ Луция отражает сложные переплетения таких аспектов римского самосознания, как достоинство, щегольство и склонность к любопытству (curiositas), ко всему таинственному и колдовскому. Он более эмоционален и открыт, нежели расчетливый Лукий, для которого знакомство с Палестрой - лишь повод выведать магические тайны ее госпожи (ср. "ведь рабы знают про господ как хорошее, так и дурное", δούλοι τά δεσποτών έπίστανται και καλά και αισχρα - 305.28 и след. Подобных высказываний нет у Апулея, да и цель его иная - изобразить действительно влюбленного юношу. Противоположное мнение см.: de Smet R. The Erotic Adventure of Lucius and Photis in Apuleius "Methamorphoses" // Latomus. 1981. P. 616.

139

магические таинства своей госпожи, оба предаются любовным утехам (Ш.20)14.

Описание Фотиды живо и подробно детализировано. Ее образ у Апулея гораздо более детализирован, нежели образ Палестры в "Осле". Апулей, например, приводит целый ряд любопытных мелочей, увиденных глазами Луция (Фотида опрятно одета в полотняную тунику, подпоясана ярким красным поясом и т.п.) и эти детали выявляются постепенно по мере того, как они становятся существенными для главного героя.

Апулей заменил многие имена своих персонажей - Милон вместо Гиппарха, Демея - вместо Декреана, Фиас - вместо Менекла - однако, что касается замены имени Палестры на Фотиду, то на это у него, возможно, были особые причины15. Как мы видели, Апулей отверг греческую обсценную терминологию, основанную на лексике атлетов; в качестве замены он использовал латинские фразеологизмы и наделил характер героини новыми чертами (душевным обаянием и женской сметкой), попутно изменив его, как впрочем, и имя персонажа. Имя "Фотида" пока не удалось зафиксировать ни в одной из латинских надписей16.

В Фотиде соединились эротика и магия; хотя она не ведьма и не колдунья, однако, приобщена к тайнам своей госпожи и, перепутав волшебные мази, превращает Луция в осла. Проходит около года прежде чем Луцию, претерпевшему многочисленные лишения у разных хозяев, удается попробовать лепестки роз из рук жреца Исиды и вновь обрести человеческий облик. После посвящения Луция в мистерии

14 Так, на взаимосвязь магии и эротики указывают многочисленные примеры из романа. Среди них рассказ Аристомена о Сократе и кабатчице ведьме Мерое: "она приняла меня более, чем любезно" (1.7). В 1.8-9 говорится об исключительной магической силе Мерои (femina divina et saga et divini potens) оживлять покойников, превращать людей в животных, наряду со сверхъестественной властью вызывать к себе страсть "не только этой страны, но Индии, обеих Эфиопий, даже самих антихтонов", "любовника своего, посмевшего полюбить другую женщину, обратила в бобра" (1.9). По словам Биррены, колдунья Памфила также не чужда магии и похоти: "Первой ведьмой она считается и мастерицей заклинать души... как только увидит юношу красивой наружности" (II.5). Да и главный герой Луций втянут перипетиями сюжета в сферу магии и любви: интерес Луция к Памфиле подогревается его "любопытством" к магии (11.6), а чуть позже Фотида сообщает Луцию о том, что его госпожа пытается с помощью магии заполучить беотийского юношу (III. 16). В другой новелле жена мельника использует способности старухи-ведьмы чарами и наговорами делать что угодно (IX.29). Элементы чуда и эротики присущи рассказу о "необыкновенном вожделении" знатной матроны к ослу (IX. 19); как, впрочем, и рассказу о подготовке публичного соития осла и женщины-преступницы (IX.24).
15 Brotherton В. The Introduction of Character by Name in the Methamorphoses of Apuleius // CIPh. 1934. 29; Hijmans A. Significant Names and Their Function in A; ileius // Aspects of Apuleius Golden Ass N.Y., 1978.
16 Ср., например: CIL.IV.7571 и 9001. Там встречается Photos, однако, не Photis.

140

Исиды его жизнь, представлявшая собой до этого цепь злоключений, оказывается под покровительством божества. Часть исследователей склонна рассматривать эпизоды с Фотидой в символическом контексте обряда инициаций и истолковывать имя Фотиды (от греч. корня φως) аллегорически в качестве ignis fatuus, противопоставляемом свету истины богини Исиды17.

Однако более предпочтительна, на наш взгляд, следующая интерпретация: "говорящее" имя Фотида всего лишь уменьшительное от греческого φως/φωτισμος, которое означает "светик" и ассоциируется с образом любимой (ср. также φωτίον, "сладость" - Hesych.s.v.). В пользу такой интерпретации имени говорят и две греческие надписи П в., н.э. - надпись, посвященная жене Герода, и надгробие из Лидии 128/129 г.: >Αππία Άννία Φηριλλα ‘Ηρωδου γυνη', το φως την οικίας (16. ΙΙ/III. 13200); (Τ)ελέσφρορο και Φωτις μετα των ιδίων έτείμησαν την θυγατέρα Φωτίδα (ΤΑΜ V.1.171)18. Издатель латинского текста Апулея Р. Хельм считает, что служанка получила имя Фотида в знак того, что ассоциировалась у Луция со светильником (lucerna) и оказанием ночных услуг гостям19. В поддержку этой гипотезы можно было бы привести имя второстепенного персонажа из комедии Теренция "Свекровь" - гетеры Филотиды, а против - сослаться на Гесихия (Hesych.s.v. φώς=καί τό πυρ), который исключает эротическое значение слова.

Семантика имени Фотиды, возможно, заключалась для Апулея в том, что ассоциировалась с образом "обжигающей любви", подсказанным грекоязычным оригиналом "Осла" с его метафорикой обсценной лексики атлетов: "Беги-ка лучше, юноша, если только ты умен и хочешь быть жив: слишком много тут у меня огня и полно угара. Ведь чуть только ты этого коснешься - обожжешься и останешься здесь при мне с этой раной, и никто тебя не исцелит, даже бог-целитель, а только одна я, которая тебя обожгла; и, что всего удивительнее, я заставлю тебя желать этого все больше и больше и хоть от моего лечения боль будет возобновляться, ты все будешь держаться за это, и хоть бей тебя камнями - не отгонишь от сладкой боли" (Лукий, или Осел. 306. 4 и след.). Апулей в "Метаморфозах" акцентирует внимание на деталях, которые способствуют прояснению значения имени Фотида: "Уходи, -отвечает, - уходи... Подальше от моего огня! Ведь если малейшая искра моя тебя зажжет, сгоришь дотла. Тогда кроме меня никто твоего

17 Merkelbach R. Inhalt und Form in symbolischen Erzälungen der Antike // Eranos. 1966. Bd. 35. S. 164; Tatum J. Apuleius and The Golden Ass. Ithaca, 1979. P. 43; Fick-Michel N. Op. cit P. 113.
18 Пользуюсь случаем поблагодарить Ю.Г. Виноградова, указавшего мне на эти надписи. - В.И.
19 Helm R. Metamorphosen oder der goldene Esel. B., 1961. P. ΧΧΧIII.

141

огня не угасит..." (discede ... quam procul a meo foculo, discede. Nam si te vel modice meus igniculus afflauerit, ureris intime nec ullus extinguet ardorem tuum nisi ego...) (Met. II.7). Очевидно, что в данном случае foculus (уменьшит, от focus "очаг", "огонь") относится к девушке и в качестве метафоры могло употребляться в эротическом смысле. Несмотря на то, что в основе имени по-прежнему φως ("свет"), слово Фотида семантически могло быть связано с глаголом fovere ("согревать, ласкать, обнимать") и его дериватами - fota (ср. fotus, "удерживаемый в объятиях" - Марциан Капелла. I. 107) и fotrix в значении "сожительница, любовница" (ср. concubina, TLL. VI. 1215)20. Сам характер Фотиды и ее поведение могут служить подтверждением сказанному, причем, помимо каких-либо религиозных или символических интерпретаций.

20 Scobie A. Aspects of the Ancient Romance and Its Heritage. Meisenbeim, Gian, 1969. S. 63.

Подготовлено по изданию:

Женщина в античном мире: Сб. статей. - М.: Наука, 1995. - 275 с. Ил.
ISBN 5-02-009791-8
© Коллектив авторов, 1995
© Российская академия наук, 1995