В дополнение к целому корпусу "священных" историй средневековые эмиссары католической церкви принесли в Великобританию утвердившуюся на Европейском континенте университетскую систему, основанную на греко-латинской классике. В широких народных массах еще продолжали жить исконно английские легенды о короле Артуре, Ги Варвикском, Робине Гуде и короле Лире, однако уже накануне тюдоровской эпохи священники и вообще образованные люди все чаще стали обращаться к мифам из произведений Овидия и Вергилия, а также к сведениям о Троянской войне, почерпнутым из учебников классической школы. Хотя профессиональную английскую литературу XVI—XIX вв. трудно понять без знания греческой мифологии, классические дисциплины так стремительно теряют под собой почву в школах и университетах, что образованному человеку сегодня вряд ли что-нибудь говорят имена Девкалиона, Пелопа, Дедала, Эноны, Лаокоона или Антигоны. Современные знания об этих мифах чаще всего черпаются из таких книг, как "Герои Древней Греции" Кингсли или "Танглвудские предания" Готорна*. На первый взгляд это явление может показаться не заслуживающим внимания, тем более что два последних тысячелетия мифы упорно рассматривались как причуды химерической фантазии, этакое милое наследие пребывавшего во младенчестве греческого интеллекта, значение которого по понятным причинам принижалось церковью, стремившейся возвеличить духовную ценность Библии. Однако для древней европейской истории, религиоведения и социологии значение мифов трудно переоценить.

"Химерический" - прилагательное, образованное от слова chimaira, что значит "коза". Четыре тысячи лет назад Химера воспринималась так же естественно, как сегодня нами воспринимается любая религиозная, геральдическая или коммерческая эмблема. Это было общепринятое изображение "составного" зверя*, имевшего (по свидетельству Гомера) * голову льва, туловище козы и хвост змея. На стенах хеттского храма в Кархемише найдено одно из изображений Химеры, которая, как и другие составные существа, например Сфинкс и Единорог, первоначально являлась календарным символом: каждая составная часть соответствовала определенному времени года в священном году небесной царицы. Аналогичным образом, согласно Диодору Сицилийскому*, временам года соответствовали и три струны ее черепаховой лиры. Древний год, состоявший из трех сезонов, рассмотрен Нильссоном в его работе "Архаическое восприятие времени" (1920)*.

Однако только небольшая часть огромного, разнородного корпуса греческой мифологии, содержащего критские, египетские, палестинские, фригийские, вавилонские и другие заимствования, может быть классифицирована как собственно миф, восходящий к Химере. Собственно миф можно определить как стенографическую запись ритуального мифа, исполнявшегося на народных празднествах. В большинстве случаев мы находим такую запись на храмовых стенах, вазах, печатях, чашах, зеркалах, ларцах, щитах, гобеленах и других предметах подобного рода. Химе-

 

pa и аналогичные ей календарные животные не могли не играть важной роли в таких театрализованных представлениях, которые в виде иконографической и устной передач превратились в высшую инстанцию или устав религиозных институтов каждого племени, клана или города. В их основе лежали архаические магические действия, призванные обеспечить богатство и непоколебимость священных царств, во главе которых стояли царицы или цари, причем похоже, что первый тип царств появился раньше на всей территории распространения греческого языка. При необходимости в такие представления вводились поправки. В своем трактате "О пляске" Лукиан перечисляет впечатляющее количество ритуальных мимов, сохранившихся вплоть до II в. н.э. Данное Павсанием описание храмовых росписей в Дельфах (X. 25,2—31,4) и украшавшая ларец Кипсела (Павсаний V. 17,4) резьба говорят о том, что в те времена еще существовало огромное количество указаний на мифы, от которых ныне не осталось даже следа. Собственно миф следует отличать от таких жанров, как:

1) философская аллегория, обнаруживаемая нами, например, в гесиодовской космогонии;

2) этиологическое объяснение мифов, которые перестают быть понятными (запрягание Адметом льва и кабана в колесницу) ;

3) сатира или пародия (описание Атлантиды у Силена);

4) сентиментальная притча (история Нарцисса и Эхо);

5) беллетризация истории (приключение Ариона с дельфином);

6) любовная история (история Кефала и Прокриды);

7) политическая пропаганда (объединение Аттики Тесеем);

8) нравоучение (повесть об ожерелье Эрифилы);

9) веселые анекдоты ("альковный фарс" с участием Геракла, Омфалы и Пана);

10) театральная мелодрама (повесть о Фесторе и его дочерях);

11) героическое сказание, составляющее, например, основное содержание "Илиады";

12) реалистическая проза (описание посещения феаков Одиссеем) [1].

Подлинные мифические элементы, однако, могут встретиться даже там, где их меньше всего ожидаешь. Тем не менее, у одного автора очень редко удается обнаружить достаточно полную и хорошо иллюстрированную версию отдельного мифа. Более того, при поиске первоначальной формы мифа не следует полагать, что чем древнее источник, тем он авторитетнее. Очень часто веселый Каллимах, чья жизнь пришлась на александрийскую эпоху, фривольный поэт эпохи Августа Овидий или педантичный Цец*, живший в поздневизантийскую эпоху, дают бесспорно более ранний вариант мифа, чем Гесиод или греческие трагики, а датируемое XIII в. "Excidium Troiae" ("Разрушение Трои") местами более логично в изложении мифа, чем "Илиада"*. При попытке выделить смысл мифологического или псевдомифологического повествования особое внимание следует уделять именам, а также тому, у какого народа возник данный миф и какова судьба интересующих исследователя героев. Только после восстановления формы драматического ритуала по содержанию свойственные для мифа элементы подскажут аналогию с другим мифом, которому раньше давалась совершенно иная, порой неправильная трактовка, и в результате оба мифа получат новое освещение.

Изучение греческой мифологии (как того давно требовали Бахофен и Бриффо)* нужно начинать, имея хорошее представление о матриархальной и тотемной

 

системе, сложившейся в Европе ко времени появления патриархальных пришельцев с востока и севера. Это дает возможность проследить, как существовавшая система постепенно уступала место матрилинейной, а затем патрилинейной жреческой монархиям, сменяемым в конечном счете полностью патриархальной системой на фоне превращения племен-мигрантов с их фратриями и кланами в региональные государства с городами и деревнями. Знание примитивных итальянских, ирландских, валлийских и скандинавских мифов помогает выявить такую последовательность, поскольку в этих районах она претерпела меньше изменений, чем в Греции, и поскольку, несмотря на имеющиеся антропологические и климатические различия, религиозная система в Европе эпохи неолита и бронзы, вероятнее всего, была исключительно однородной и основывалась все на той же мистической связи между богиней-луной и ее сыновьями, первоначально объединенными в ее различные тотемные фратрии. Я разработал следующую в чем-то неортодоксальную и допускающую дальнейшие уточнения историческую гипотезу, которая, тем не менее, не противоречит современным археологическим и антропологическим сведениям и, надеюсь, хорошо объясняет вариации мифического образа.

В древней Европе не было богов. Великая богиня считалась бессмертной, неизменной и всемогущей. Религиозное мировоззрение пока еще обходилось без идеи отцовства. У богини были супруги-соправители, однако брала она их для удовольствия, а не для того, чтобы дать отца своим детям. Мужчины боялись своего матриарха, поклонялись и подчинялись ей; очаг, за которым она следила в пещере или хижине, являлся самым древним социальным центром, а материнство считалось главным таинством. Вот почему греческое публичное жертвоприношение предусматривало принесение первой жертвы Гестии — покровительнице очага. Белое аниконическое* изображение богини было, пожалуй, ее самой распространенной эмблемой, которая в Дельфах имела вид omphalos'a ("пупа земли"). Первоначально он мог являть собой горку тлеющих углей, Покрытых белой золой. Это был самый простой способ бездымного хранения огня. Позднее внешние признаки этого символа перешли на побеленную известью насыпь, под которой прятали урожайную "хлебную бабу", чтобы извлечь ее весной, когда она прорастет, а также на курганы из морских ракушек, кварца или белого мрамора, под которыми хоронили умерших царей. Небесным символом богини была не только луна, но (судя по Гемере в Греции и Греине в Ирландии) и солнце. В древнем греческом мифе солнце, однако, уступает первенство луне; она внушает больший суеверный страх, не теряет своей яркости к концу года и, кроме того, наделяется правом решать: давать ли воду полям.

Три фазы луны — молодая, полная и убывающая — напоминали три фазы матриарха: девственница, нимфа (женщина в брачном возрасте) и старуха. Далее, поскольку ежегодный бег солнца аналогичным образом напоминал рост и упадок физических сил богини (весна была девственницей, лето — нимфой, а зима — старухой), ее стали идентифицировать с сезонными изменениями в растительной и животной жизни, а следовательно, и с матерью-землей, которая в начале вегетативного года производит только листья и бутоны, затем — цветы и плоды и, наконец, перестает плодоносить. Ее можно представить в виде еще одной триады: девушка верхнего мира, нимфа земли или моря и старуха подземного мира, персонифицированные соответственно в Селене, Афродите и Гекате. Эти мистические аналогии объясняют священность числа три, а количество ипостасей богини-луны доходит до девяти, когда каждая из ее персонификаций — девственница, нимфа и старуха — представлена триадой, чтобы еще больше подчеркнуть ее божественность. Однако поклонявшиеся богине-луне ни на миг не забывали, что имеются в виду не три богини, а всего одна,

 

хотя к классическому времени Стимфал в Аркадии был одним из немногих мест, где все три ипостаси носили одно и то же имя: Гера.

По мере того как соитие становилось общепризнанной причиной деторождения — об этом поворотном пункте в религии свидетельствует хеттский миф о простодушном Аппу (Х.Г. Гютербок. Кумарби, 1946*), - религиозный статус мужчины постепенно повышался, а ответственность за беременность женщин больше не возлагалась на ветры и реки. Нимфа, или царица племени, выбирала себе на год возлюбленного из числа юношей, состоявших в ее свите, и в середине зимы, когда кончался год, он приносился в жертву. Возлюбленный был скорее символом плодородия, чем объектом ее эротических наслаждений. Его кровь разбрызгивали, чтобы плодоносили деревья, росли хлеба и давали приплод стада, а тело, вероятно, поедалось в сыром виде женским окружением царицы — жрицами в масках кобыл, сук и свиней. Затем эта практика изменилась, и царь стал умирать, когда сила солнца, с которым его идентифицировали, летом шла на убыль, а другой юноша, его близнец или мнимый близнец — это понятие можно выразить древнеирландским термином "tanist" - становился новым возлюбленным царицы, чтобы в положенное время посреди зимы быть принесенным в жертву и, как вознаграждение за это, возродиться в змее-оракуле. Такие консорты обретали исполнительную власть только тогда, когда им разрешалось подменять царицу, нося ее магическое одеяние. Так возникли цари-жрецы, и, несмотря на то, что солнце стало символом мужской плодовитости, как только возникла связь между жизнью царя и годичным циклом, луна не теряла своего главенства над солнцем, а царица — над царем, по крайней мере внешне, даже тогда, когда матриархат уже полностью выродился. В Фессалии колдуньи продолжали пугать солнце луной, говоря, что его поглотит вечная ночь (Апулей. Метаморфозы III.16).

Ничто, тем не менее, не свидетельствует о том, что даже в те времена, когда женщины безраздельно властвовали в делах религии, для мужчин не оставалось поля деятельности, где они могли бы прилагать свои усилия без оглядки на женщин. Более того, как показывает исследование Маргарет Мид*, посвященное охотникам за головами из племени чамбули, живущего в Новой Гвинее, мужчины даже могли перенять ряд характеристик "слабого пола", которые ныне считаются функциональной особенностью мужчин. Им могли доверять охоту, рыбную ловлю, сбор отдельных продуктов питания, уход за стадами и участие в защите племенной территории от пришельцев, но, однако, лишь в той мере, в какой это не нарушало законов матриархата. Избирались вожди тотемных кланов, которым давалась определенная власть, особенно во время переселений и войн. Оказалось, что в разных матриархальных системах существовали различные правила, согласно которым выбирался верховный вождь: обычно им становился дядя царицы по материнской линии, ее брат или сын тетки — опять же по материнской линии. Верховный вождь племени также выступал в роли судьи при решении личных споров между мужчинами, если при этом не наносился ущерб культовому авторитету царицы. Примером самой примитивной из доживших до 'сегодняшнего для матрилинейных общин являются нага, живущие на юге Индии. У них существует обычай, по которому принцессы должны выходить замуж за малолетних мужей только для того, чтобы тут же с ними развестись. В дальнейшем у принцесс появлялись дети, отцами которых могли быть мужчины, не отличавшиеся особым положением в племени. Аналогичный обычай сохранился также у матрилинейного племени ком в Камеруне. Если только "сто семейств" Локриды* не являлись исключением, то женщины из царских семей в доэллинской Греции не считали зазорным иметь любовников из числа своих слуг.

 

Для отсчета времени первоначально служили смены фаз луны, и всякая важная церемония происходила тогда, когда луна находилась в нужной фазе. Периоды солнцестояния и равноденствия еще не умели определять точно и рассчитывали их с привязкой к ближайшему новолунию или полнолунию. Особое значение приобрела цифра семь, поскольку царь умирал на седьмое полнолуние после самого короткого дня. Даже когда после тщательных астрономических наблюдений удалось определить, что сидерический год* состоит из 364 дней и нескольких часов, его все равно делили не на части солнечного цикла, а на месяцы, т.е..лунные циклы. Позднее в англоязычных странах эти отрезки времени стали называть "обычными месяцами". Каждый такой месяц насчитывал двадцать восемь дней, причем это число считалось священным, поскольку луну можно было почитать как женщину, у которой менструальный цикл обычно составляет двадцать восемь дней. Кроме того, этот период охватывает полный цикл лунных превращений. Семидневная неделя, таким образом, является единицей "обычного месяца", причем значение каждого дня, очевидно, определялось в зависимости от соответствующего месяца жизни царя-жреца. Эта система привела к тому, что между женщиной и луной установилась еще более устойчивая ассоциация, причем количество дней в году — 364 - без остатка делилось на 28. В связи с этим всю последовательность народных празднеств в году можно было рассчитать, пользуясь "обычными месяцами". Религиозная традиция сохранила среди крестьян Европы воспоминания о годе, состоявшем из 13 месяцев, несмотря на то, что с момента принятия юлианского календаря прошло уже более тысячи лет. Так, Робин Гуд, живший во времена Эдуарда II, в балладе, посвященной весеннему празднику, восклицает:

Сколько месяцев веселых получается в году?

Я отвечу вам: тринадцать...,

что заставило редактора тюдоровской эпохи изменить строку: "Я отвечу вам: двенадцать..." Число тринадцать — порядковый номер месяца, в котором умирало солнце, - так и не потеряло своей дурной репутации среди суеверных. Днями недели заведовали титаны — властители солнца, луны и пяти известных к тому времени планет. За своих подопечных они держали ответ перед богиней творения. Не исключено, что эта система возникла в матриархальном Шумере.

Таким образом, солнце проходило через тринадцать месячных этапов, начиная с зимнего солнцестояния, после которого дни, уменьшавшиеся с самой осени, начинали вновь увеличиваться. Дополнительный день земного года, возникающий из-за несовпадения сидерического года и вращения земли вокруг солнца, вставлялся между тринадцатым и первым месяцем и был самым важным из 365 дней, поскольку именно в этот день племенная нимфа выбирала себе царя-жреца, который, как правило, был победителем соревнований в беге, борьбе или стрельбе из лука. Однако этот примитивный календарь претерпел ряд изменений: в некоторых районах дополнительный день вводился не в период зимнего солнцестояния, а в какой-то другой новогодний период — или когда появляются первые приметы весны, или во время весеннего равноденствия, когда считалось, что солнце набирает силу, или в середине лета, или когда восходит звезда Сириус и разливается Нил, или во время осеннего равноденствия, когда идут первые дожди.

Помимо всего прочего, древнегреческая мифология отражает менявшиеся отношения между царицей и ее возлюбленными. Эти отношения начались ежегодными или двухгодичными жертвоприношениями, а закончились — к тому моменту, когда сочинялась "Илиада" и цари хвастались: "Мы намного лучше, чем наши отцы!" - полным поражением царицы и возникновением неограниченной мужской

 

монархии. Многочисленные африканские аналогии иллюстрируют последовательные этапы такого изменения, начиная с уже упоминавшегося племени ком и восточноафриканских баганда, чей вождь до сих пор делит трон со своей сестрой и ест то, что ему даст царица-мать, и кончая североафриканскими монархиями, где царские жены заточались в гаремы.

Значительная часть греческого мифа представляет собой политико-религиозную историю. Беллерофонт, например, садится на Пегаса и убивает Химеру. Персей (в одном из, вариантов той же легенды) летит по воздуху и обезглавливает мать Пегаса — Медузу Горгону. Очень похоже вавилонский герой Мардук убивает морскую богиню — чудовище Тиамат. Имя "Персей" правильнее было бы писать "Птерсей", т.е. "разрушитель"*; он не был, как предполагает проф. Кереньи*, архетипическим воплощением смерти, а, пожалуй, представлял патриархальных эллинов, которые вторглись в Грецию и Малую Азию в начале II тысячелетия до н.э. и бросили вызов власти триады богинь. Пегас считался священным конем женской триады, потому что конь, чьи подковы напоминают по форме луну, фигурировал в церемониях, связанных с вызыванием дождя и возведением на престол царя-жреца. Его крылья символизировали скорее не быстроту, а его небесную природу. Дж. Харрисон* указывала ("Введение в изучение греческой религии", гл. V), что Медуза некогда сама была богиней и прятала лицо за устрашающей маской Горгоны, этой отвратительной личины, которая должна была удержать непосвященного от проникновения в ее таинства. Персей обезглавливает Медузу, и это означает, что эллины подчинили себе основные святилища этой богини, лишили ее жриц масок Горгоны и овладели священными конями, в Беотии было найдено древнее изображение богини с головой Горгоны и туловищем кобылицы. Двойник Персея Беллерофонт убивает ликийскую Химеру, символизируя тем самым отказ эллинов от календаря Медузы и замену его другим календарем.

Еще пример. Уничтожение Пифона Аполлоном в Дельфах, вероятно, указывает на захват ахейцами святилища критской богини-земли; о том же говорит преследование Аполлоном Дафны, которую Гера превратила в лавровое дерево. Этот миф цитировался психологами фрейдистского толка как символизирующий инстинктивный страх девушки перед половым актом. Однако Дафна меньше всего была испуганной девственницей. Ее имя происходит от Daphoine, т.е. "Кровавая", "обагренная"* - оргиастическая ипостась богини, чьи жрицы - менады - жевали дурманящие лавровые листья (лавр содержит цианид калия) и резвились при полной луне, нападая на незадачливых прохожих и разрывая на куски детей или молодых животных. Эллины ликвидировали институт менад, и только лавровая роща свидетельствовала о том, что в этом святилище некогда пребывала Daphoine. В Греции вплоть до римской эпохи существовало табу на жевание лаврового листа всеми, кроме пифийской жрицы-пророчицы, которую Аполлон оставил у себя на службе в Дельфах.

Эллинское нашествие в начале второго тысячеления до н.э., обычно называемое эолийским или ионийским, вероятнее всего, было менее разрушительным, чем более поздние нашествия ахейцев и дорийцев. Небольшие вооруженные группы пастухов, поклонявшихся арийской триаде богов — Индре, Митре и Варуне, — преодолели естественную преграду в виде Офрийской горной цепи и относительно мирно смешались с дозллинским населением Фессалии и центральной Греции. Они были приняты как дети местной богини и давали ей из своей среды царей-жрецов. Так мужская военная аристократия оказалась примиренной с женской теократией, причем не только в Греции, но и на Крите, где также возникли эллинские поселения, через

 

которые впоследствии критская цивилизация была экспортирована в Афины и на Пелопоннес. К определенному времени на греческом языке уже говорило все побережье Эгейского моря, а во времена Геродота только один оракул вещал на доэллинском языке (Геродот VIII. 134-135). Царь считался наместником Зевса, Посейдона или Аполлона и звался одним из их многочисленных имен. Но, несмотря на это, даже Зевс в течение нескольких столетий оставался всего лишь полубогом, а не бессмертным олимпийским божеством. Все наиболее древние мифы, повествующие о том, как боги соблазняли нимф, говорят, очевидно, о браках между эллинскими вождями и местными жрицами богини луны, чему всячески препятствовала Гера, т.е. консервативное религиозное чувство.

Когда кратковременность царского правления превратилась в помеху, было решено продлить тринадцатимесячный год и перейти к счету по "великим годам", состоящим из ста лунных месяцев, что давало почти точное совпадение солнечного и лунного календарей. Но поскольку поля и хлеба требовали оплодотворения, царь соглашался ежегодно переживать фиктивную смерть, передавая на один день — интеркалярий*, находящийся как бы вне священного звездного года, — всю власть своему заместителю — мальчику-царю, или interrex'y*, который умирал на закате этого дня, а кровь его использовалась в церемонии окропления. Теперь царь-жрец либо правил в течение всего "великого" года, имея "таниста" в качестве своего помощника, либо оба правили попеременно через год. Иногда царица разрешала им делить свое царство между собой и править одновременно. Во многих культовых вопросах царь подменял царицу. Он носил ее одежды, накладывал фиктивные груди, брал на время ее лунный топор, являвшийся символом власти, и даже перенял от нее магическое искусство вызывания дождя. Его ритуальная смерть принимала различные формы: его разрывали на части разъяренные женщины, пронзали разящим копьем, рубили топором, кололи в пятку отравленной стрелой, сжигали на костре, топили в озере, сбрасывали с обрыва или делали его жертвой подстроенного крушения колесницы. Единственное, чего он не смел, это избежать смерти. Когда на жертвенном алтаре мальчиков стали заменять животными, а конец даже более длительного правления перестал означать для царя смерть, наступил новый этап. Разделив царство на три части и отдав но части каждому из своих преемников, он мог править в течение еще одного срока. Объяснить это можно тем, что было найдено более точное совпадение между лунным и солнечным календарями, а именно: девятнадцать лет и семь месяцев. "Великий" год превращается в "большой великий" год.

На всех этих последовательных этапах, нашедших отражение в мифах, царь-жрец приобретал свое привилегированное положение благодаря браку с племенной нимфой, которой становилась победительница в беге среди женщин царского дома или младшая дочь младшей ветви, достигшая брачного возраста. Наследование трона оставалось матрилинейным (теоретически такая практика существовала даже в Египте), а царь-жрец и его "танист" поэтому всегда выбирались из числа мужчин, не принадлежавших женскому царскому дому. Так продолжалось до тех пор, пока царь не решался совершить инцест со своей наследной дочерью и тем самым вновь получал право на трон.

Многочисленные нашествия ахейцев в XIII в. до н.э. значительно ослабили матрилинейную традицию. Вероятно, в это время царь стал пожизненным правителем а когда в конце II тысячелетия пришли дорийцы, патриархальное правление уже было общепринятым. Принц больше не покидал отцовского дома, чтобы жениться на чужой принцессе; она сама приходила к нему. Именно так Одиссей заставил поступить Пенелопу. Генеалогия стала патрилинейной, хотя рассказанная Псевдо-Геро-

 

дотом в "Жизнеописании Гомера"* самосская история показывает, что еще какое-то время после возникновения Апаторий*, т.е. празднества мужского родства, заменившего аналогичный праздник женского родства, существовала практика жертвоприношений матери-богине, при которых мужчины не имели права присутствовать.

Знакомая олимпийская система возникла как компромисс между эллинскими и доэллинскими представлениями: появилось божественное семейство из шести богов и шести богинь, возглавляемых Зевсом и Герой в качестве соправителей и образующих совет богов вавилонского типа. Однако после восстания доэллинского населения*, фигурирующего в "Илиаде" как заговор против Зевса, Гера оказалась в подчиненном положении, Афина полностью признала над собой отцовскую волю, и, наконец, Дионис обеспечил мужское большинство в совете, заменив там Гестию. Хотя богини остались в меньшинстве, их полного изгнания, как, например, в Иерусалиме, не произошло, - ведь известные поэты Гомер и Гесиод "разделили между ними [богами] почести и круг деятельности и описали их образы" (Геродот II. 53), от которых не так-то легко избавиться. Более того, хотя система, при которой все женщины царской крови держались вместе под контролем царя, чтобы тем самым не дать возможности чужаку овладеть матрилинейным троном, была принята в Риме с возникновением института весталок и в Палестине, когда царь Давид создал царский гарем, она никогда не достигла Греции. Установление патриархата завершает период собственно мифа. За ним следует период исторической легенды, которая рассматривается в свете исторической практики.

Жизнь таких персонажей, как Геракл, Дедал, Тиресий или финей, длится несколько поколений, поскольку это не имена конкретных персонажей, а их названия*. Тем не менее, хотя мифы и плохо согласуются с хронологией, они не лишены практического смысла, подчеркивая определенную черту традиции, каким бы искаженным ни оказалось ее значение в пересказе. Возьмем, например, странную историю со сном Эака, в котором муравьи падали с дуба-оракула, превращались в людей и заселяли остров Эгину, обезлюдевший по воле Геры. Здесь основными моментами, представляющими интерес, являются: тот факт, что дуб вырос из желудя, взятого в городе Додона, что муравьи были фессалийскими муравьями и что Эак приходился внуком богу реки Асоп. Вместе взятые, эти элементы представляют собой краткую историю переселения людей в Эгину в конце II тысячеления до н.э.

Несмотря на схожесть сюжетов греческих мифов, любая конкретная интерпретация отдельных легенд невозможна до тех пор, пока археология не воссоздаст хронологию перемещения племен по Греции. Исторический и антропологический подходы — единственно разумны в данном вопросе; абсолютно беспочвенными являются утверждения, будто Химера, Сфинкс, Горгона, кентавры, сатиры и т.п. - слепые проявления коллективного подсознательного К. Юнга*, которые не могли и не могут иметь определенного значения. Эпоха бронзы и раннего железа в Греции не была детством человечества, как это утверждает Юнг. Когда Зевс, например, проглатывает Метиду, а затем порождает Афину из своей головы, — это не безудержная фантазия, 'а оригинальная теологическая догма, в которой нашли отражение как минимум три конфликтных момента.

1. Афина — партеногенная* дочь Методы, т.е. младшая ипостась триады, возглавляемой Метидой — богиней мудрости.

2. Зевс проглотил Метиду, т.е. ахейцы уничтожили ее культ и объявили носителем мудрости Зевса — своего патриархального бога.

3. Афина — дочь Зевса, т.е. поклоняющиеся Зевсу ахейцы пощадили храмы Афины на том условии, что ее приверженцы признают главенство Зевса.

 

Поглощающий Метиду Зевс и последующие события становятся сюжетом храмовых росписей; и так же, как эротический Дионис, некогда партеногенный сын Семелы, переживает повторное рождение из бедра Зевса, так и мудрая Афина вновь рождается из его головы.

То, что некоторые мифы оказываются на первый взгляд непонятными, - часто результат случайно или сознательно неверной интерпретации мифографом священных изображений или драматических ритуалов. Я назвал этот процесс "иконотропия"*. Примеры ее можно найти в любой религиозной литературе, старающейся скрыть радикальные изменения в древних верованиях. Случаи иконотропии обнаруживаются в греческой мифологии сплошь и рядом. Треножники Гефеста, которые "сами собою" могли приходить на собрание богов и возвращаться домой ("Илиада" XVIII. 368 и ел.), это не предвосхищение автомобилей, как не без лукавства предполагает Ч. Селтман в книге "Двенадцать олимпийских богов"*, а золотые солнечные диски с тремя ногами, наподобие герба острова Мэн. Они, очевидно, символизируют количество лет, состоящих из трех времен года, в течение которых "сын Гефеста" имел право царствовать на острове Лемнос. Далее, так называемый "суд Париса"*, где герой приглашен решить спор о том, кто из трех богинь прекрасней, и вручить яблоко достойнейшей, - всего лишь свидетельство древнего ритуала, который ко времени Гомера и Гесиода уже не существовал. Вся троица — одна богиня в трех ипостасях: девственница Афина, нимфа Афродита и старуха Гера, причем Афродита не получает яблоко от Париса, а дарит его герою. Яблоко, символизирующее любовь богини, купленную ценой жизни, является для Париса своего рода пропуском на Острова Блаженных*, т.е. яблоневый сад потустороннего мира, куда допускаются только души героев. Аналогичный подарок часто фигурирует в ирландских и валлийских мифах. Его же вручают Гераклу три геспериды, а Адаму — "матерь рода человеческого" Ева. Так, Немесида, богиня священной рощи, которая в более поздних мифах становится символом божественного возмездия гордым царям, держит в руке ветвь со свисающими яблоками — дар героям. Любой рай неолита или эпохи бронзы — это сад-острова даже слово paradise* означает не что-нибудь, а "сад".

Наука о мифах должна начинаться с изучения археологии, истории и сравнительного религиоведения, а не в приемной психиатра. Хотя юнгианцы утверждают, что "мифы — это. оригинальные откровения еще не осознающей себя психэ*, непроизвольные свидетельства неосознанных психических событий", греческая мифология не более загадочна по содержанию, чем предвыборные карикатуры сегодня, и большей частью сложилась на территории, поддерживавшей тесные политические связи с минойским Критом — страной, достаточно развитой, чтобы вести архивы, строить четырехэтажные дома с канализацией, делать двери с замками, похожими на современные, иметь торговые знаки, единую систему мер и весов, а также календарь, основанный на длительных астрономических наблюдениях.

Как ни странно, но такая общепризнанная работа на английском языке, как "Словарь классической мифологии и биографии" Смита*, впервые изданная в период, когда и археология, и антропология еще не вышли из своей колыбели, до сих пор оставалась неисправленной. Редакторы в ту пору еще полагали, что Троя и Кносс — это фантазии певцов, и не подозревали о матриархальных основах греческого общества, счастливо заблуждаясь, что мир был создан в 4004 г. до н.э. Издательство попросило меня подготовить мифологический словарь на основе современных знаний, достаточно широкий по охвату как с точки зрения специалистов, так и неподготовленного читателя. И вот эта работа перед вами. Поскольку она выполнена одним человеком и во многом нова, то вряд ли сравнение с более основательными работа-

 

ми, которые появятся, если университеты объединят свои усилия в изучении мифологии и будут развивать направления, подсказанные такими учеными-подвижниками, как Дж. Фрэзер, А.Б. Кук, Ф.М. Корнфорд, Дж. Харрисон, Э.Р. Доддс и другие*, окажется в ее пользу.

Мой метод состоит в том, чтобы объединить в гармоничное целое разрозненные элементы каждого мифа с привлечением малоизвестных вариантов, проясняющих смысл мифа, и попутно ответить, в силу моих возможностей, на все возникающие в связи с этим вопросы. Я хорошо отдаю себе отчет в том, что такая задача не под силу одному мифологу, как бы долго и усердно он ни работал. Уже не в первый раз мне придется испытать на себе дружную критику ученых по частностям, которые каждый из них считает своей специальностью, однако недостаточно дружную, чтобы выдвинуть общую альтернативную гипотезу или познакомиться с успехами в смежных областях, даже если это необходимо, чтобы лучше понять свою специальность. Современная наука, пожалуй, испытывает недостаток не в центробежности, а в центростремительности.

Я еще раз хочу подчеркнуть, что моя теория относится только к тем районам, где возникли цитируемые мной мифы, и не распространяется, скажем, на Китай, Центральную Америку или долину Инда. Кроме того, все сказанное мной о религии и ритуалах Средиземноморья, относящихся к дописьменному периоду, — это прежде всего предположение, а свою интуицию я считаю далеко не безошибочной, и поэтому первым буду приветствовать того, чья догадка окажется более близкой к истине.

Р. Г.

Дея, Майорка, Испания