Навигация:

Государство и общество [221]
Греческие и восточные культурные влияния [225]
Политические брошюры и автобиографии [226]
Ораторское искусство [226]
Историография [228]
Филология и литературная критика [229]
Юридическая наука [230]
Поэзия и театр [231]
Политическая жизнь на закате республики [233]
Общественные отношения, частная жизнь [241]
Восточные культы, астрология, оккультизм [245]
Философия [246]
Риторика [249]
Политические брошюры и памфлеты [252]
Историография [253]
Филология и другие науки [256]
Поэзия и театр [258]
Архитектура [262]
Живопись и скульптура [263]

ГОСУДАРСТВО И ОБЩЕСТВО

Расширение в Италии рабовладельческого хозяйства, основанного на труде сотен тысяч рабов в больших поместьях-латифундиях, постепенное исчезновение в стране свободного крестьянства и рост неимущих слоев, пролетариата, в городах привели в середине II в. до н. э. к обострению социальных конфликтов как между рабами и свободными, так и среди самого свободного населения. Первым сигналом стало длившееся шесть лет восстание рабов на острове Сицилия в 137—132 гг. до н. э.: рабам, поднявшимся тогда ю главе с сирийцем Эвном против землевладельцев, удалось захватать даже несколько сицилийских городов. Но целью этого, как и более позднего, вспыхнувшего в 104 г. до н.э., восстания было не уничтожить рабство, а лишь добиться свободы для тех, кто поднялся на борьбу.

Острые социальные конфликты потрясали и мир свободных римлян. Уже Сципион Африканский Младший и его друзья хорошо понимали, как необходима стала для государства аграрная реформа, направленная на возрождение крестьянства. Но только братья Тиберий и Гай Семпронии Гракхи выступили впервые с проектами нового аграрного закона. В 133 г. до н.э. народному трибуну Тиберию Гракху удалось добиться принятия закона, ограничивавшего размеры землевладения отдельной семьи. Излишки возвращались государству и из них беднейшим и малоимущим гражданам выделялись небольшие участки земли, которые можно было передавать по наследству, но запрещалось продавать. За проведением реформы должна была наблюдать комиссия из 3 человек. Когда, окрыленный успехом, Тиберий вновь выдвинул свою кандидатуру в народные трибуны, богатые землевладельцы, сенаторы энергично воспротивились этому и, вооружившись, напали на сторонников реформатора, опасаясь дальнейших посягательств на традиционные устои своей власти и обвиняя Гракха в стремлении к тирании. В стычке на Капитолии Тиберий и 300 его приверженцев были убиты. Так как реформа затрагивала только владения, возникшие на так называемой занятой земле, составлявшей ранее государственный римский «агер публикус», и не касалась владений частных, то главным для нобилитета было теперь отобрать у аграрной комиссии право определять, в каких случаях речь идет о земле общественной, а в каких — о частной. Когда это право было передано цензорам и консулам, деятельность комиссии по переделу земли была практически приостановлена.

Намного решительнее и предусмотрительнее действовал младший брат Тиберия Гай Гракх, пытаясь всерьез демократизировать римское общество- Тиберию недоставало поддержки городских низов — и Гай провел закон, установивший продажу хлеба с государственных складов по сниженной цене и намного облегчивший

 

жизнь плебейской бедноте. Чтобы снискать себе симпатии сельского населения, Гай в полной мере восстановил аграрный закон Тиберия: под руководством нового народного трибуна в 123— 122 гг. до н.э. комиссия продолжала выделять участки малоземельным. С неменьшей энергией Гай Гракх защищал интересы всадников, передав им судопроизводство по делам о вымогательстве, составлявшее прежде одну из сфер компетенции сената. Кроме того, в богатейшей римской провинции Азия он предложил ввести новый налог — десятину, сбор которой был предоставлен откупщикам, главным образом из числа тех же всадников. Стремясь подорвать монополию старых сенаторских родов на власть в государстве, как всадники, так и сельские и городские низы поддержали Гая. Однако все изменилось, когда, став трибуном вторично, он предложил самый радикальный закон: закон о предоставлении всему свободному италийскому населению прав римского гражданства. Здесь Гай столкнулся с сильнейшей оппозицией не только со стороны сената, но и со стороны широких слоев римлян. Закон не прошел, авторитет и популярность Гая серьезно пошатнулись, и в 121 г. до н. э. в результате кровавых столкновений между его сторонниками и противниками сам реформатор и 3 тыс. его приверженцев погибли.

Хотя движение, возглавленное братьями Гракхами, было подавлено, восторжествовавшая реакция не решилась свести на нет все проведенные ранее реформы. Результатом их стало заметное увеличение числа мелких крестьянских наделов в Италии, а в сфере политической'—усиление позиций всадничества в управлении страной; власть сената была вновь поколеблена. Внутри самого нобилитета сложились две политические группировки: оптиматы, т. е. защитники интересов земельной аристократии и всевластия сената, и популяры, искавшие поддержки у народного собрания и потому использовавшие демократические лозунги, которые могли привлечь городские и сельские низы. Передел земли был прекращен, вскоре все государственные земли, находившиеся в частном владении, были объявлены частной собственностью, не подлежавшей переделу. Тем самым аграрное законодательство Гракхов было отменено, но хлебный закон и судебные права всадников остались в силе.

Новым политическим фактором, которому в недалеком будущем предстояло сыграть решающую роль, стала армия. С уменьшением числа свободных крестьян в Италии характер ее изменился. В городах все больше было неимущих, не входивших в цензовые списки и потому не служивших в армии. Лишь в последние годы II в. до н. э. консул Гай Марий, отправляясь в поход в Африку, набрал подкрепление из числа пролетариев, открыв им тем самым доступ в ряды армии. С поступлением добровольцев на воинскую службу римская армия окончательно перешла от традиционного полисного ополчения, в котором главное место занимали крестьяне среднего достатка, к профессиональному войску, составленному по большей части из пролетариев. Лишенные всякого имущества,

 

они группировались вокруг своего вождя-командира, ожидая от него не только богатой военной добычи, но и последующего наделения воинов участками земли.

Обретя опору в армии, а также у всадников и народа, группировка популяров во главе с Марием начала угрожать самим основам старой римской аристократической республики, руководимой сенатом. Многократное избрание Мария, одержавшего важные победы над нумидийским царем Югуртой в Африке и над германскими племенами кимвров и тевтонов на северо-востоке Италии, консулом при поддержке войска означало, что наступала новая эпоха в политической истории Рима — эпоха военных диктатур. Характерно, что аграрный закон, предложенный в 100 г. до н.э. народным трибуном Сатурнином, предусматривал выделение участков не малоземельным или безземельным крестьянам, трудившимся на полях, а воинам-ветеранам армии Мария.

Эпоха военных диктатур была одновременно и эпохой гражданских войн. К 88 г. до н. э. в. лице молодого аристократа-оптимата Луция Корнелия Суллы у Мария появился серьезный политический соперник, еще один кандидат в военные диктаторы. Непосредственным поводом к первой гражданской войне стал вопрос о том, кто будет командовать римской армией в походе против понтийского царя Митридата VI Эвпатора, напавшего на римскую провинцию Азия. Популярам удалось отменить решение сената о назначении командующим Суллы, и высшая власть над войском, отправлявшимся на Восток, была передана Марию. Сулла поднял армию и бросил ее не на внешнего врага, а на Рим, изгнал оттуда Мария и лишь затем двинулся против Митридата. Пока он отсутствовал, в Риме вновь взяли верх сторонники Мария и развернули неслыханный ранее террор против сулланцев. Только через четыре года аристократической верхушке удалось отомстить своим врагам. Разгромив понтийского царя, Сулла с 40-тысячной армией высадился в Италии и начал по всей стране истреблять марианцев. В конце 82 г. до н. э. он полностью разбил своих противников у Коллинских ворот Рима и занял город. Став диктатором, Сулла стал вносить имена марианцев в так называемые проскрипционные списки, что было равносильно объявлению вне закона с последующей конфискацией имущества. За убийство лица, внесенного в проскрипционный список, полагалась награда в 12 тыс. денариев.

В нарушение старых римских традиций Сулла был провозглашен диктатором не на шесть месяцев, а на неограниченный срок. Диктатуру он использовал для возвращения былого полновластия сенату, а тем самым аристократической верхушке нобилитета. Должность цензора была ликвидирована, и пополнение сената происходило теперь автоматически: сенат был расширен до 600 членов, в его состав входили отныне все бывшие должностные лица, включая низших — квесторов. Всадники, ненавидимые диктатором, были отстранены от участия в судебных делах, а право суда по всем делам о злоупотреблениях наместников в провинциях вновь передано сенату. Но главный удар по сторонникам популяров Сул-

 

ла нанес, ограничив власть народных трибунов: все проекты законов, с которыми трибуны могли выступать на народных собраниях, должны были быть предварительно рассмотрены в сенате. Каждому, кто уже был трибуном, запрещалось занимать другую должность, и это имело целью отпугнуть энергичных, честолюбивых деятелей от занятия должности трибуна, позволявшей оказывать огромное влияние на широкие массы населения, но закрывавшей теперь путь к более высокой карьере. Опору власти диктатора составляли 10 тыс. вольноотпущенников, бывших рабов, которые донесли на своих хозяев-марианцев и за это получили от Суллы свободу (они считались вольноотпущенниками Суллы и носили поэтому его родовое имя—Корнелии), а также 100 тыс. ветеранов его армии, щедро наделенных им землей в Италии, главным образом в Этрурии. В 79 г. до н. э. Сулла сложил с себя диктаторские полномочия, а через год умер, уверенный, что созданные им политические порядки обеспечат Риму долгие десятилетия стабильности и спокойствия, В действительности то было лишь начало эпохи великих социальных и политических потрясений, приведших Римскую республику к краху.

Ни законодательство братьев Гракхов, ни последующие реформы не смогли остановить процесс вытеснения крестьянских хозяйств в Италии рабовладельческими латифундиями. Усилились противоречия между рабами, которых все чаще привлекали к участию в беспорядках и гражданских войнах, обещая за это свободу, и свободными. Возросла напряженность между сенаторами и всадниками, что нашло свое выражение в борьбе за судебную власть. Деятельность римских властей, войск и особенно откупщиков налогов ежедневно внушала населению провинций ненависть, к Риму. Чтобы обеспечить италийским купцам благоприятные условия для торговли в Средиземноморском регионе, римские власти нередко строго ограничивали местные возможности производства и торговли: так. запрет на разведение виноградной лозы и оливок на территории нынешнего Прованса имел целью открыть италийским винам широкий доступ на рынки Галлии, где в те времена за бочку вина можно было купить раба. Зато повсюду поощрялось производство зерна и изделий художественного ремесла» благовоний: сенаторские семьи и финансовая аристократия нуждались в предметах роскоши, а все римляне вместе — в дешевом хлебе. В Риме возникали огромные состояния, цены на богатые старые виллы подскочили в десятки раз. Не помогали и часто принимавшиеся законы против роскоши. Сами законодатели не могли не считаться с реальностями жизни. Так, если закон 161 г. до н. э. определил максимальную величину возможных расходов одной семьи на свадебное пиршество в 100 сестерциев, то в 81 г. до н. э. «потолок» расходов пришлось уже поднять до 300 сестерциев.

 

ГРЕЧЕСКИЕ И ВОСТОЧНЫЕ КУЛЬТУРНЫЕ ВЛИЯНИЯ

За полвека, отделяющих реформаторскую деятельность Гракхов от диктатуры Суллы, влияния эллинистической культуры, распространение восточных религиозных культов стали в Риме еще заметнее. Появились первые римские эпикурейцы, как, например, известный тогда в городе эллинофил Альбуций. Особенно сильное воздействие на интеллектуальную жизнь в Риме оказывала стоическая школа, идеи которой отстаивали в своих сочинениях друзья Сципиона Младшего, историк Полибий и философ Панетий Родосский. Римская Стоя во многом повлияла на развитие системы гражданского права и на эволюцию религиозных представлений. Так, римский приверженец стоицизма Квинт Муций Сцевола, консул в 95 г. до н. э., различал два вида религии: религия философская, рациональная, или стоическая, и религия традиционная, народная, помогающая управлять государством и держать население в повиновении. Философская религия не предназначена для широких масс, бесполезна для них, поэтому для блага государства необходимо наряду с ней сохранять и религию традиционную в качестве государственной. В самом деле, в то время авгуры все чаще начинали использовать обряды гадания в конкретных политических целях, в интересах той или иной соперничавшей группировки.

Но одновременно в Риме все больше утверждались вместо традиционной римской религии различные эллинистические философские учения и восточные культы. Непримиримые враги, Марий и Сулла сходились в одном: оба они находились под сильнейшим влиянием восточных религиозных обрядов, возили с собой в походах сирийских гадателей и ворожей, а Марий даже совершил нечто вроде паломничества в Пессинунт, на родину Кибелы — Великой Матери богов. Сулла, будучи в 92 г. до н. э. пропретором в каппадокийской Коммагене, присутствовал при оргиастических обрядах в честь местной богини Маа, отождествленной позднее римлянами с богиней войны Беллоной, и был до такой степени увлечен культом этой азиатской богини, что, по словам его биографа Плутарха, даже видел ее во сне перед походом на Рим. Приверженцами новых восточных культов становились не только представители высших слоев общества, но и люди из народа: распространителями этих культов были в Риме многочисленные рабы восточного происхождения, а также торговцы из портовых городов Остия, Путеолы и Брундизий, поддерживавшие деловые связи с Востоком. Эпоха Суллы и Мария отмечена невиданным прежде взаимным проникновением культур Италии и Востока. Сотни тысяч италийских воинов и купцов побывали тогда в Греции и на Востоке, в Италии же находились сотни тысяч греков, сирийцев, финикийцев, египтян, евреев.

 

ПОЛИТИЧЕСКИЕ БРОШЮРЫ И АВТОБИОГРАФИИ

Бурный период внутренних войн выразился в расцвете политической публицистики. Политические деятели, активно участвующие в общественной жизни, все чаще брались за перо, чтобы защитить свои взгляды или оправдать свои действия. Желание восхвалить самого себя побудило уже Сципиона Старшего в письме к Филиппу Македонскому описать собственные подвиги в Испании. Несомненно, политические цели преследовал и Гай Гракх. который в сочинении «К Марку Помпонию» не только рассказывает о своей жизни, но и обосновывает мотивы своей реформаторской деятельности. Наступил черед и автобиографий римских нобилей. В эпоху их социального поражения и торжества Гая Мария и популяров бывший консул Квинт Лутаций Катул, который вместе с Марием одержал в 101 г. до н.э. под Верцеллами победу над кимврами, пишет труд «О моем консульстве и деяниях», где оспаривает общественное мнение, приписавшее честь этой победы исключительно Марию, и напоминает о собственных заслугах. Написанная хорошим стилем, близким к стилю Ксенофонта, книга эта нашла позднее признание у такого строгого критика, как Цицерон.

Примерно тогда же составил свою биографию и Марк Эмилий Скавр, один из наиболее выдающихся лидеров оптиматской группировки, яркую характеристику которому дал позднее историк Гай Саллюстий Крисп. Продажный, но «умеющий скрывать свои пороки» аристократ описал свою жизнь, то и дело оправдывая некоторые свои действия крайней бедностью, в которой, по его словам. он жил после смерти отца. Апологетическая тенденция пронизывает и автобиографию Публия Рутилия Руфа. Будучи легатом в провинции Азия, он старался защищать местных жителей от произвола откупщиков. За свою честность он поплатился: ненавидевшие его всадники-финансисты начали против него судебный процесс о лихоимстве и добились его изгнания в Митилену, а потом в Смирну в Малой Азии. Там он и написал по-латыни свою оправдательную автобиографию, а затем по-гречески — историю Рима и его время. Оставил мемуары и Сулла: в них он представляет себя избранником судьбы, «счастливцем», которому неизменно сопутствовала удача; упоминает он здесь и о вещих снах и гаданиях, предсказывавших ему будущее величие и важную историческую роль. Отзвуки этих воспоминаний диктатора слышны и в сочинении Саллюстия о войне Рима с нумидийским царем. Югуртой, и в созданной Плутархом биографии Суллы.

ОРАТОРСКОЕ ИСКУССТВО

Обострение политической борьбы и пример греков побудили активных участников событий больше заботиться о публикация своих политических и судебных речей. Если в III в. до н. э. Аппий Клавдий, а в первой половине 11 в. до н. э. Катон Старший состав-

 

ляли в этом отношении исключение, то к концу того же столетия публикация и распространение текстов речей стали обычным правилом. Так, несколькими десятилетиями позднее Цицерон располагал уже речами Квинта Цецилия Метелла Македонского, Сервия Сульпиция Гальбы, Марка Эмилия Лепида, обоих братьев Гракхов. Все эти политики-ораторы, происходившие из богатых знатных семей, получили греческое образование. Так, в речах Сципиона ясно видны попытки использовать некоторые приемы греческих ораторов, риторические фигуры, периоды. По правилам греческой теории красноречия выстроены и образцы ораторского искусства Гальбы; речи же Лепида стали настоящим событием в истории риторики, ибо по гладкости и изяществу слога, совершенному построению периодов, художественному стилю они впервые достигли уровня греческих образцов.

Старого домашнего образования уже не хватало: учителем Тиберия Гракха был известный греческий ритор Диофан из Митилены, а Гай Гракх учился у финикийского ритора Менелая. Но и этого было недостаточно, так что уроки красноречия Тиберий брал также у соотечественника — Марка Эмилия Лепида Порцины. Кто оказывался не в состоянии сам подготовить политическую или судебную речь, прибегал к помощи друзей или учителей'риторики. Например, консулу Гаю Фаннию Страбону речь против Гая Гракха помог составить известный оратор того времени Гай Персии, а хвалебную речь на похоронах Сципиона Младшего за Квинта Элия Туберона написал Гай Лелий, по прозвищу Мудрый. Понятно, что тогдашние греческие риторы стремились приобщить своих римских учеников к модному в то время азианийскому стилю красноречия с его звучными ритмическими каденциями в конце каждого предложения. Признаки этого стиля можно найти как в речах Сципиона, так и в знаменитой речи Метелла Македонского, восхваляющей супружество. Страстные, патетические речи братьев Гракхов также относятся к тому же стилю, причем известно, что за спиной Гая всегда стоял раб-флейтист, который своей игрой смягчал его необузданный темперамент и задавал подобающий тон его речи. И все равно, по свидетельству римлян, речи Гая Гракха производили на слушателей столь сильное впечатление, «что нельзя было сдержать слез».

На рубеже II—I вв. до н. э. в Риме стала усиливаться реакция против греческих влияний в риторике. В эпоху политического преобладания популяров, партии Мария, острее, чем прежде, проявилось недовольство практичных римлян господством греческой школы красноречия, ведь учиться у греческих риторов могли себе позволить лишь сыновья богатых нобилей. Дух Катона Старшего, ненавистника греческих культурных влияний, ожил спустя полвека :после смерти сурового цензора, в правление Гая Мария. Не случайно именно Плотий Галл, пользовавшийся явным покровительтством Мария, основал тогда собственную школу «латинской риторики», подчеркнуто именуя сам себя «латинским ритором». Особенностью этой школы было то, что обучение в значительно

 

меньшей степени основывалось на греческой теории красноречия и в значительно большей — на конкретных примерах из латинских речей Катона Старшего и Гракхов или из латинских переводов речей Демосфена. Принципы «латинской школы» изложены в анонимном сочинении «Риторика к Гереннию», где греческих ораторов осуждают за то, что те в своих речах «много набрали вещей, не связанных с темой». Характерно, что аристократическая молодежь сторонилась этой школы, и просуществовала она недолго: в 92 г. до н. э. преподавание риторики по-латыни было запрещено.

ИСТОРИОГРАФИЯ

Пример Катона Старшего который первым решился написать историю Рима по-латыни, подействовал ободряюще на многих римских нобилей. Уже в эпоху Гракхов появился целый ряд произведений под названием «Анналы», представлявших собой добросовестные летописи событий римской истории от глубокой древности до времен, в которые жили авторы «Анналов». Подобно Катону, они не ограничиваются историей города Рима, но повествуют об истории многих италийских городов, рассказывают о том, как возникли те или иные религиозные культы и политические институты; при этом многие старые мифы подверглись рациональной критике: так. Кассий Гемина доказывал, что Фавн был первоначально не богом, а человеком. Источниками для всех этих анналистов служили «анналес понтификум» — летописи, которые тщательно, из года в год, вели римские жрецы. Оставалось только обработать эти летописи литературно и снабдить их собственными комментариями.

На фоне тяжеловесных, незамысловатых «Анналов» выделяются произведения двух историков, избравших иной путь, чем подражатели Катона Старшего. Публий Семпроний Азеллион описал в «Книгах деяний» историю своего времени, взяв за образец «Историю» Полибия: это прагматическое повествование с объяснением внутренней связи событий. Решительно отмежевываясь от анналистов, он пишет: «Мне недостаточно рассказывать сами факты, а надлежит указывать и мотивы деяний». И еще: «...писать, при каком консуле война началась, а при каком закончилась, и кто получил триумф ... или воздавать хвалы сенату или народным собраниям, не выясняя причин, значит детям рассказывать сказки, а не писать историю».

Историком совершенно другого типа был Луций Целий Антипатр, учитель риторики и знаток права, написавший возвышенным поэтическим слогом монографию о II Пунической войне. Он хорошо знает труд Полибия, но берет за образец не его, а сочинения эллинистических историков с их патетикой, любовью к сенсации, к необычному, поражающему воображение слушателя и читателя. Содержание монографии, насыщенной яркой риторикой, сгруппировано вокруг фигур двух главных действующих лиц — Ганнибала и Сципиона. Здесь столь же часты рассказы о вещих снах, необыч-

 

ных знамениях, как и длинные торжественные речи героев, составленные самим автором. Подлинным драматизмом дышит повествование о высадке Сципиона в Африке. Хотя азианийская риторика сочинения Антипатра была, разумеется, чужда Цицерону, он все же ценил его писательский талант: Целий Антипатр, по словам Цицерона, первым «придал высший тон истории».

Все эти направления в историографии нашли своих продолжателей и в последующие десятилетия. Так называемые «младшие анналисты» эпохи Суллы смело заполняли пробелы в исторических материалах собственными измышлениями, стремясь сделать рассказ как можно увлекательнее. Так, Квинт Валерий Антиат приводит столь преувеличенные сведения о потерях противника в войнах, которые вели римляне, что уже Тит Ливии отказывался ему верить. Причем сила воображения, литературные дарования Антиата были, должно быть, немалые, если позволили ему написать таким образом целых 70 книг. Сочинения «младших анналистов» несут на себе отпечаток политических тенденций их авторов, а нередко содержат панегирики родам, к которым принадлежал тот или иной историк: Валерий Антиат восхваляет род Валериев, а Гай Лициний Марк, политик-популяр, оратор и историк, — род Лициниев.

Вырождавшемуся жанру анналов противостояли «Истории» Луция Корнелия Сизенны, создавшего монографию наподобие монографий Антипатра и Семпрония Азеллиона. Сизенна, в отличие от анналистов, не дает обзора событий начиная с основания Рима, не описывает легендарных времен истории государства, а повествует лишь об истории той эпохи, свидетелем которой он был, вплоть до установлении в Риме диктатуры Суллы. Принадлежа к тому же роду Корнелиев, что и сам диктатор, он в своей красочной, увлекательной книге не может скрыть симпатий к сулланцам и, по мнению знаменитого Саллюстия, писавшего несколько десятилетий спустя, «не был вполне беспристрастным».

ФИЛОЛОГИЯ И ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА

Охотно беря уроки у греческих риторов, римляне очень скоро познакомились и с греческой филологией. Однако, как уже говорилось, настоящий интерес к этой науке у римлян пробудил, по .свидетельству Светония, только грамматик и комментатор Гомера Кратет из Малла, прибывший в Рим в 168 г. до н. э. в составе пергамского посольства и задержавшийся там. Он-то, пишет Светоний, и «подал пример для подражания». «Подражание,—продолжает прославленный биограф знаменитых римлян, — состояло в том, что хорошие, но еще малоизвестные стихи, написанные, или умершими друзьями, или еще кем-нибудь, тщательно обрабатывались и в результате чтений и толкований становились известными всем. Так Гай Октавий Лампадион разделил на семь книг «Пуническую войну» Невия, написанную-на одном свитке без перерывов; так впоследствии Квинт Варгунтей обработал «Анналы» Энния и по определенным дням читал их публично, при большом стечении

 

народа; так обработали Лелий Архелай и Веттий Филоком сатиры своего друга Луцилия».

Но первым римским филологом, в строгом смысле слова, был Луций Элий Преконин Стилон из Ланувия, известный на рубеже II—I вв. до н. э. учитель риторики. Занимаясь комментариями к комедиям Плавта, он так полюбил старую, еще архаическую латынь, что писал: «Если бы Музы пожелали говорить по-латыни, они говорили бы языком Плавта». В то время под именем Плавта ходило множество пьес, и Стилону пришлось долго и тщательно выяснять, какие, из них на самом деле написаны его любимым комедиографом. Занимался он также толкованием других старых латинских текстов: комментировал «Законы XII таблиц», пытался объяснить ставшие непонятными для его современников слова древней культовой песни братства салиев, изучал старинные жреческие книги. Изгнанный позднее на остров Родос, он познакомился там с александрийским филологом Дионисием, учеником Аристарха Самофракийского, создавшим грамматику греческого языка. Вероятно, под его влиянием Стилон написал латинскую грамматику. Под воздействием стоической философии он увлекся и модными тогда в эллинистическом мире этимологическими исследованиями: выводил, например, слово «темплум» (храм, святилище) от втуеор» (хранить, защищать), а «милее» (воин), по принципу противоположности, от «моллициа» (мягкость, слабость, изнеженность), «ибо воин не имеет ничего общего с мягкостью».

Наряду с филологической критикой текстов древних авторов в Риме возник живой интерес к собственно литературной критике и истории литературы. Литературной полемикой пронизаны дидактическая поэма Акция «Дидаскалика», созданная, по всей вероятности, в форме диалога и прослеживающая историю греческой и римской драмы, а также историко-литературные поэмы Порция Лицина и Волкация Седигита (поэмы эти,'как и многое другое, написанное в то.время, не дошли до наших дней). В поэме «О поэтах» Седигит на основе эстетических критериев, следуя примеру греческих филологов, устанавливает каноническую иерархию римских комедиографов: на первое место он ставит Цецилия, на второе — Плавта, на третье — Невия, затем идут Лициний, Атилий, Теренций, Турпилий, Трабея, Лусций Ланувий и Энний. Как и другие историки той эпохи, историки литературы, не колеблясь, прибегают к увлекательным вымыслам там, где им не хватает фактов: подражая эллинистическим биографам знаменитых людей. Порций Лицин собрал, например, в своем труде все ходившие тогда сплетни об обстоятельствах смерти комедиографа Теренция.

ЮРИДИЧЕСКАЯ НАУКА

Отнюдь не случайность, что выдающиеся римские правоведы конца II — начала I в., до н. э., Публий Муций Сцевола и его сын Квинт, Марк Юний Брут и Маний Манилий, которых римская тра-

 

диция называет творцами римского гражданского права, были стоиками, учениками находившегося тогда в Риме и дружившего со Сципионом Младшим и Полибием философа Панетия. Стоическая диалектика, наука о понятиях, суждениях и выводах, во многом способствовала разработке юридической терминологии и систематизации правовых норм. То, что Брут для изложения системы гражданского права воспользовался формой пери патетического диалога (родившейся в школе Аристотеля), к которой для описания историко-литературных проблем прибег в «Дидаскалике» .и Акций, говорит о том, с какой легкостью перенимали в Риме в конце II в. до н.э. греческие литературные формы. В 18 книгах сводного труда Квинта Муция Сцеволы, также основывающегося на учении стоиков, изложение системы римского гражданского права сгруппировано вокруг отдельных вопросов: «о кражах», «о легатах», «о товариществах» и т. п. Наряду с интересом к гражданскому праву, регулирующему повседневную жизнь людей, усилилось под влиянием Полибия, восхвалявшего римские государственные установления и связывавшего с ними все. успехи римлян, изучение римских юридических древностей и особенно публичного права. Об этом свидетельствуют названия несохранившихся трактатов «О магистратах» консула 129 г. до н.э. Семпрония Тудитана и «О властях» Марка Юния, прозванного Гракхан за его дружбу с младшим из братьев-реформаторов, Гаем.

ПОЭЗИЯ И ТЕАТР

Эпоха Гракхов и Суллы, эпоха острых социальных и политических распрей и начала гражданских войн, благоприятствовала расцвету прозы, особенно публицистики, политической риторики и историографии. В области поэзии мы напрасно стали бы искать в тот период выдающихся творений, если не считать трагедий Акция, безраздельно царившего тогда на римской сцене, или «Сатуры» его соперника Гая Луцилия, основателя этого поэтического жанра, родившегося из смешения тем и жанров. Сатуры писали уже Энний и Пакувий, но только богатый римский всадник Луцилий, друг Сципиона Младшего, сумел в этом жанре язвительно высмеять многое, чем жил современный ему Рим, включая отдельных влиятельных политиков и даже весь «римский народ, голосующий по трибам», за то, что тот не отдал свои голоса любимому поэтом Сципиону. Зло обличая политических противников Сципиона, Луцилий в остальном сохраняет тон насмешливого благодушия, глядя несколько свысока на общество, в котором вращался, и рассказывая охотнее, хотя и в шутливом тоне, о себе самом, о своей семье, имении и рабах. Подобно тому как в одной из его «сатур», в описании пира олимпийских богов, бог Ромул Квирин, воплощение старого сурового Рима былых времен, предпочитает «горячую репу» пышным яствам олимпийцев, сам поэт сторонится нового мира богатеющих финансистов, гра-

 

бящих провинции, и поносит современный ему Рим и порчу нравов. Но он и сам не чужд светской суеты, дружит со многими образованными людьми, греками и римлянами, и неустанно ведет полемику с Акцием, критикуя как его попытки реформировать римскую орфографию, так и его трагедии, где подчас выступают фантастические, не существующие в природе животные, вроде «летающих и крылатых змеев».

Во многом новаторским был сам подход Луцилия к поэзии. Он отстаивает свое право творчески относиться к традициям, свободно выбирать темы, а не писать, например, как от него, вероятно, ожидали, эпическую поэму о подвигах его друга Сципиона. Хотя Гораций с чувством законного превосходства высмеивал больше 100 лет спустя самородный талант Луцилия, но, если сравнить гекзаметр Луцилия с гекзаметром Энния, мы увидим, насколько автор «Сатур» усовершенствовал эту форму стиха. Образованный, эллинизированный римский нобиль конца II в. до н.э., Луцилий постоянно уснащает свою латинскую поэтическую речь греческими словами и выражениями; мода эта сохранится в римских литературных кругах до самого конца существования Римского государства. Свободный в выборе тем, смело помещавший рядом путевые заметки, воспоминания о военном походе, споры философов, Луцилий чувствовал себя свободным и в выборе жанров: помимо «сатур» писал также басни, например басню о больном льве и лисице.

За исключением Акция и Луцилия литература того периода представлена главным образом именами плодовитых эпигонов Энния, пытавшихся, как Гостий или Авл Фурий из Антия, продолжать его традиции в жанре исторической эпопеи. Как реакция против тяжеловесных и уже выходивших из моды эпических поэм на рубеже II—I вв. до н.э. в литературе наблюдается возвращение к традициям поэтов-александрийцев, прежде всего к традициям эротических эпиграмм Каллимаха. В этом жанре пробовали свои силы и Квинт Лутаций Катул, вместе с Марием разгромивший кимвров, а потом описавший свои подвиги в книге «О моем консульстве и деяниях», и Валерий Эдитуй — он сравнивает любовь с огнем, но если огонь может быть погашен дождем, то пламя любви — только любовью же. Поэт Порций Лицин, охваченный жаром страсти, просит пастуха, который ищет огня, позаимствовать огня у него, сгорающего от любви.

В драматургии этот период отмечен полным преобладанием трагедии благодаря большому таланту Луция Акция. Со смертью в 103 г. до н.э. Секста Турпилия, писавшего комедии-опаллиаты», т. е. переложения греческих комедий, этот жанр исчезает. Постепенно сходят со сцены и комедии из римской жизни, «тогаты», прославленные именами Афрания, Титиния и Атты. Но в начале I в. до н. э. в Риме не найти уже ни одного выдающегося трагедиографа; еще прежде не стало талантливых создателей комедий. В дни больших торжеств на сцене ставили трагедии старых, давно умерших поэтов или же совсем дряхлого, но продол-

 

жавшего творить Акция. Однако наследника, равного ему, 85-летний поэт не оставил.

Особой любовью пользовались в то время народные фарсы, ателланы, а также мимы. В эпоху Суллы вошло в обычай после трагедии представлять веселую, развлекательную ателлану. Такая популярность народных фарсов побуждала многих талантливых драматургов вместо писания комедий заниматься литературной обработкой ателлан. Таким образом ателлана, которую прежде импровизировали сами актеры, стала литературным жанром, в нем особенно прославились Квинт Новий и Луций Помпоний из Болонии (Болоньи). Сохранившиеся заглавия коротких и несложных фарсов показывают, что главную роль в ателланах по-прежнему играли несколько традиционных персонажей-масок, выступавших в самых различных комических ситуациях. Известны Макк — простофиля, дурачок, представавший то воином, то торговцем-лотошником, Папп — старик-крестьянин или неудачливый кандидат в магистраты, Доссен — горбатый обжора-плут. О существовании остроумных пародий на античные мифы говорят такие заглавия, как «Геракл — сборщик податей» и «Финикиянки». Огромным успехом пользовались мимы. Их авторы-сатирики не щадили даже самых уважаемых в Риме людей, о чем свидетельствует иск по делу об оскорблении личности, поданный поэтом Акцием против мимических актеров.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ НА ЗАКАТЕ РЕСПУБЛИКИ

Со времен междоусобной борьбы марианцев и сулланцев в политической жизни Рима все большее значение стали приобретать полководцы, стоявшие во главе наемных армий, преданных своим командирам. С помощью этих армий удачливые военачальники стремились утвердить свои политические позиции, бросая вызов власти сената и других должностных лиц республики. Со смертью Суллы начался период крайней нестабильности и в Риме, и в других областях Италии, и в заморских провинциях. Участились выступления италийских крестьян, недовольных передачей большей части земель ветеранам армии Суллы. В Испании поднял восста.ние сторонник Мария Квинт Серторий, который, опираясь на верные ему войска, создал собственный сенат в противовес римскому. Наконец, в Кампании, а затем на всем юге Италии вспыхнула настоящая война рабов против Римского государства: тысячи рабов бежали отовсюду в армию Спартака, которой более двух лет, в 73—71 гг. до н.э., удавалось противостоять лучшим силам огромного рабовладельческого государства. Лишь с большим трудом Марк Лициний Красе смог разгромить восставших рабов в Южной Италии, в Апулии, а бывший сулланец Гней Помпеи, прозванный Великим, расправился со сторонниками Мария в Испании, когда те после убийства Сертория остались без предводителя.

 

Возвратившись с победой в Рим, оба популярных полководца-соперника были избраны в 70 г. до н. э. консулами. Так как сенат воспротивился новому переделу земли ради наделения участками ветеранов армии Помпея, то консулы в союзе с группировкой популяров выступили против всевластия сената и добились отмены политических порядков, установленных при Сулле. Были восстановлены в полном объеме былые права народных трибунов, а к судопроизводству по уголовным делам вновь были допущены всадники: соответствующие трибуналы должны были отныне на 1/3 состоять из всадников.

Но и после побед над Спартаком и Серторием политическое положение Рима оставалось весьма напряженным и опасным, и именно этому обстоятельству Помпеи был обязан дальнейшим усилением своего влияния. Он был вскоре наделен чрезвычайными полномочиями для борьбы с пиратами, которые, господствуя на Средиземном море, наносили огромный вред римской заморской торговле: доставка хлеба в Италию оказалась сильно затруднена, и это привело к невиданному росту цен и острому недовольству всех слоев населения. Опираясь на поддержку народа и вопреки сопротивлению части сенаторов, Помпеи получил чрезвычайные полномочия, за три месяца справился с пиратами, а через год был поставлен во главе большой армии для завершения очередной войны на Востоке с понтийским царем Митридатом. Повсюду на Востоке Помпею сопутствовал успех. Митридат был разгромлен и вскоре погиб; были образованы новые провинции Вифиния, Понт, а затем Сирия; некоторые небольшие малоазийские государства, такие, как Галатия и Каппадокия, попали в сильную политическую и экономическую зависимость от Рима: номинально ими по-прежнему управляли цари, «друзья и союзники римского народа», фактически же — римские финансисты и ростовщики.

Между тем, пока Помпеи был на Востоке, в Риме взошла звезда Гая Юлия Цезаря, который считался политическим наследником Гракхов и Мария и потому возглавил обновленную партию популяров, а в 63 г. до н.э. добился должности претора. Тогда же в городе был раскрыт заговор разорившихся аристократов во главе с Луцием Сергием Катилиной, поддержанный ветеранами Суллы, осевшими в Этрурии и требовавшими передела земли в свою пользу и отмены долгов. Катилина и его сподвижники рассчитывали путем заговора и переворота захватить государственную власть, и это был характерный симптом кризиса и распада старой Римской республики. Раскрытие заговора Катилины и ликвидация мятежа выдвинули консула 63 г. до н. э. Марка Туллия Цицерона из Арпина, представителя всаднического сословия, чьи предки никогда не занимали высоких должностей в государстве, на авансцену политической жизни в Риме. Смертный приговор, вынесенный сенатом сторонникам Катилины (сам он бежал в Этрурию и там погиб) и приведенный в исполнение, был победой сената как политической силы, возглавляемой Марком

 

Порцием Катоном Младшим, непоколебимым приверженцем староримских традиций и идеалов, и Цицероном, стремившимся к сотрудничеству между всадниками и сенаторами. Именно эти оба деятеля стали знаменем борьбы за сохранение республиканского строя.

Год спустя Помпеи возвратился в Италию и потребовал, чтобы сенат утвердил его полномочия на Востоке и наделил землей его солдат. Однако сенат, укрепивший тем временем свои политические позиции после разгрома движения Катилины, решительно отказался это сделать. Оказавшись в изоляции, Помпеи вынужден был искать соглашения и союза с двумя другими влиятельными политиками-полководцами: Крассом и Цезарем. Результатами этого тройственного союза, вошедшего в историю как I триумвират, были избрание Цезаря консулом в 59 г. до н.э., исполнение всех требований Помпея (около 20 тыс. ветеранов Помпея получили небольшие земельные наделы) и назначение Цезаря по окончании его консульства наместником в Иллирии и Цизальпинской Галлии на 5 лет, с правом набрать себе армию, что позволило Цезарю начать большую войну для завоевания огромной территории Трансальпийской Галлии.

Между тем в Риме политическая борьба между республиканцами — сторонниками полновластия сената и триумвиратом честолюбивых военачальников продолжалась к выгоде то одной, то другой стороны. Цицерон, обвинявшийся в том, что без приговора суда (т.е. лишь по решению сената) лишил жизни, будучи консулом, свободных римских граждан — сподвижников Катилины, был изгнан из Рима, но вскоре возвращен из ссылки. В 55 г. до н. э. консулами стали Помпеи и Красе, а полномочия Цезаря в Галлии были продлены еще на 5 лет. Только два года спустя, когда Красе как наместник в Сирии вел войну с Парфянским царством и погиб в битве при Каррах, триумвират распался. Отношения между двумя оставшимися участниками союза ухудшились, Помпеи сблизился с верхушкой нобилитета и стал добиваться от сената досрочного прекращения полномочий Цезаря в Галлии, дававших наместнику не только славу победителя галлов, но и власть над громадной и могущественной армией. К 50 г. до н. э. Цезарь успешно завершил покорение Трансальпийской Галлии, разбил германцев и защитил новоприобретенную римскую провинцию от их вторжений из-за Рейна, подавил восстания галльских племен и теперь стоял во главе преданных ему, опытных, испытанных в войнах 13 легионов. В начале 49 г. до н.э. сенат потребовал от наместника распустить армию и сложить полномочия; народные трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий пытались воспротивиться этому решению, но были изгнаны из Рима: все это стало поводом к новой гражданской войне.

Перейдя Рубикон, пограничную реку между Цизальпинской Галлией и Италией, Цезарь двинулся на Рим. Помпеи и некоторые его сторонники-нобили, располагая значительно меньшими силами, вынуждены были бежать в Грецию, где в решающем сраже-

 

нии под Фарсалом в Фессалии в 48 г. до н. э. потерпели поражение. Помпеи отплыл в Египет, где был коварно убит египетскими властями. После трехлетних войн с помпеянцами в Африке и Испании Цезарь возвратился в Рим единовластным правителем государства. Так завершилась первая фаза гражданских войн, неизбежно приведших к установлению в Риме нового политического строя. Традиционная форма аристократической республики, руководимой «отцами-сенаторами», уже не отвечала реальному положению государства, превратившегося из маленького полиса в обширную мировую державу древности. Правящему нобилитету не удалось ни сохранить свою власть в столице, ни обеспечить надежное управление провинциями, страдавшими от произвола отдельных наместников и откупщиков, заботившихся только о личном обогащении. Недовольство разорявшихся крестьян, городской бедноты, восстания рабов угрожали самим основам Римского рабовладельческого государства. Для сохранения его потребовался переход к единовластному правлению. К нему и стремился теперь Гай Юлий Цезарь, провозгласивший себя пожизненным диктатором и трибуном, а также верховным понтификом — религиозным главой римлян. Опорой его власти, как и власти Мария и Суллы, оставалась армия. Вместе с тем он прилагал немалые усилия к тому, чтобы обеспечить себе поддержку и других общественных сил как в Риме, так и в иных частях Италии и в провинциях. Общинам Цизальпинской Галлии и испанским городам было пожаловано римское гражданство, городам Нарбоннской Галлии — латинское право; еще одним своим законом диктатор завоевал симпатии жителей муниципиев.

Сенат, комиции, некоторые другие республиканские институты продолжали существовать, но политическая роль их существенно уменьшилась. Состав сената увеличился до 900 человек, в число сенаторов вошли некоторые офицеры армии Цезаря и даже вольноотпущенники; диктатор получил право рекомендовать кандидатов на выборах должностных лиц. Своих политических противников Цезарь старался привлечь к себе милостивым обхождением, широким применением амнистии. Была намечена обширная программа реформ и преобразований: от строительства в Греции канала через Истмийский перешеек и введения нового календаря, основой которого был «юлианский» год, состоящий из. 365 дней, до кодификации римского права.

Далеко идущие планы диктатора, замышлявшего установление в Риме монархии эллинистического типа и, возможно, перенесение столицы необъятной империи из Рима в Александрию Египетскую, встретили, однако, в римском обществе мощное сопротивление со стороны всех тех, кто не мог смириться с мыслью о единовластном правлении. В заговоре против Цезаря приняли участие даже многие из тех, кто был обязан диктатору карьерой и богатством. Молчаливое сочувствие к заговорщикам, тот факт, что никто не раскрыл их намерений Цезарю, говорят о том, как сильно была еще укоренена в Риме привязанность к республи-

 

ке. В марте 44 г. до н. э. в сенате Цезарь пал от руки заговорщиков.

Но похороны диктатора превратились в незабываемую манифестацию силы его сторонников. Подстрекаемая ими толпа обрушилась на дома заговорщиков, вожди которых, Марк Юний Брут и Гай Кассий Лонгин, должны были бежать из города. В самом Риме после недолгого периода компромисса между нобилитетом и цезарианцами (ими предводительствовал видный сподвижник диктатора Марк Антоний) ситуация вновь обострилась. Бывший консул Антоний начал борьбу с республиканцем Децимом Брутом за наместничество в Галлии. Тем временем в город явился Гай Юлий Цезарь Октавиан, приемный сын покойного властителя, внук его сестры, заявивший, что вступает в права наследства. Вскоре он повел в рядах цезарианской партии агитацию против Антония и сблизился с сенатской оппозицией во главе с Цицероном. Когда Антоний выступил с войсками против Децима Брута, сенат объявил Антония врагом отечества и послал против него армию под командованием двух консулов, а также молодого Октавиана, ставшего пропретором. В битве при Мутине (ныне Модена) в 43 г. до н.э. Антоний был разбит и бежал, но погибли и оба консула, так что Октавиан оказался предводителем большого войска. Он потребовал у сената консульства, получил отказ и, вместо того чтобы преследовать бежавшего Антония, двинулся на Рим, где, став консулом, отменил решение сената, объявлявшее Антония врагом отечества.

Благодаря этому, через несколько месяцев сложился II триумвират: Октавиан вступил, наконец, в союз с Марком Антонием и наместником в Нарбоннской Галлии Марком Эмилием Лепидом против нобилитета и республиканцев. Жертвами кровавых репрессий и террора, далеко превзошедших жестокостью проскрипции времен Суллы, стали многие видные римляне, в том числе Цицерон, страстный противник Антония. Триумвиры повели затем войну против убийц Цезаря, укрепившихся в Греции и Македонии. В сражении при Филиппах в Македонии в 42 г. до н. э. войска Брута и Кассия потерпели поражение, после чего победившие триумвиры разделили между собой Средиземноморье: Лепид получил в управление провинцию Африка (впоследствии его войска перешли на сторону Октавиана), Антоний — восточные провинции, Октавиан — западные и Италию. Через несколько лет вновь обострилось соперничество между молодым Цезарем Октавианом, правившим в Риме, и Антонием, который женился на египетской царице Клеопатре и жил в Александрии. Некоторое время им удавалось улаживать споры миром, но затем разрыв и решающая схватка стали неизбежны. Восточная пышность, окружавшая Антония в Египте, провозглашение им Клеопатры «царицей царей», его намерение завещать огромные богатства детям, рожденным в браке с египетской царицей, — все это было использовано Октавианом, чтобы настроить римлян против него. В 31 г. до н.э. в морской битве при мысе Акций на юге Пелопоннеса Октавиан

 

одержал убедительную победу: Антоний и Клеопатра покончили с собой, а Египет превратился в еще одну римскую провинцию. Сражением при мысе Акций завершился длительный исторический процесс разложения римского республиканского строя. На смену аристократической республике пришло единовластное правление, получившее название «принципат»: принцепсами именовали себя Октавиан и его преемники — римские императоры.

Кризис республиканского строя хорошо виден в вырождении политической жизни в Риме. Главной целью политической деятельности как отдельных лиц, так и целых группировок стало достижение власти или богатства. Никакая жертва не казалась чрезмерной, чтобы занять должность претора или консула, а потом проконсула или пропретора, обычно сопряженную с наместничеством в провинции. Поскольку избрание магистрата во многом зависело от голосов городской бедноты, то принято было заранее привлекать ее на свою сторону в обмен на устроенные для горожан пышные празднества с играми и раздачей хлеба, вина или масла, а также путем прямого денежного подкупа.

Первую возможность стать популярным честолюбивый человек обретал, когда становился городским эдилом, ответственным Как раз за организацию публичных торжеств и игр, великолепие которых год от года возрастало. Так, Квинт Галлий воспользовался похоронами собственного отца, чтобы заручиться поддержкой римской черни, устроив для нее впечатляющие гладиаторские бои с дикими зверями. Политические соперники стремились превзойти друг друга в пышности организуемых ими зрелищ, теряя при этом даже целые поместья. В 55 г. до н.э. Помпеи, желая отвлечь симпатии римлян от победителя галлов Цезаря, устроил такие игры, что Цицерон в одном из своих писем называет их «самыми пышными и самыми дорогими, какие когда-либо были», и не может себе вообразить, чтобы кто-нибудь в будущем превзошел Помпея в великолепии зрелищ.

Но главную роль на выборах играл все же прямой подкуп избирателей, с которым никакие постоянно обновлявшиеся и становившиеся все строже законы «де амбиту» — о злоупотреблениях при соискании государственных должностей не могли уже справиться. Существовала целая система посредников между кандидатом и избирателями, занятых раздачей хлеба — до и после выборов и отнюдь не скрывавших своей деятельности. Бывали случаи, когда избирателям у всех на глазах раздавали деньги в цирке Фламиния. Более того, однажды собрание агентов-посредников, где намечались планы подкупа избирателей, проходило прямо в доме правившего в тот год консула, стремившегося провести на следующий год своего кандидата на высокую должность. Суммы, затрачивавшиеся на подкупы, часто бывали непомерно велики. Из письма Цицерона мы узнаем, что кандидаты Меммий и Домиций, заключившие предвыборный союз против третьего претендента, обещали первой из голосующих на выборах центурий 10 млн. сестерциев. Подкуп стал настолько обычным элементом

 

политической жизни, что, когда в 59 г. до н.э. римские нобили собирали деньги, дабы обеспечить избрание консулом противника Цезаря Марка Кальпурния Бибула, даже Марк Порций Катон Младший, приверженец суровых стоических нравственных принципов, заявил: этот подкуп совершается в интересах государства.

К выборам начинали готовиться заблаговременно, обдумывая заранее все возможные перипетии избирательной кампании, мобилизуя друзей и устанавливая выгодные связи с влиятельными людьми. Цицерон еще за год до выборов 65 г. до н. э. в письме к своему другу Титу Помпонию Аттику взвешивает свои шансы и отказывается взять на себя защиту обвиняемого на одном из процессов, так как это могло бы повредить ему в глазах избирателей. Интересно и письмо брата Цицерона, Квинта, с советами Марку Туллию, как стать консулом. Во вступлении Квинт заверяет брата, что у того есть все шансы победить на выборах, несмотря на то что он человек новый, незнатный. Ведь его противники больше известны в Риме не благородным происхождением, а своими пороками. Далее Квинт советует брату искать популярности и поддержки не только среди сенаторов и всадников, но и среди клиентов-вольноотпущенников и даже среди чужих рабов, нередко формирующих мнение их хозяев. Предвыборная агитация не должна ограничиваться Римом, но надлежит охватить и жителей муниципиев, колоний и префектур. Необходимо обещать помощь всем, даже тем, которые ею никогда не воспользуются; выглядеть любезным и безмятежно спокойным; к каждому на улице обращаться по имени, прибегая для этого к помощи раба-номенклатора, нашептывающего на ухо хозяину имена всех встречных. Кандидату следует всегда появляться в сопровождении как можно более многочисленной свиты, чтобы производить впечатление человека, у которого великое множество друзей. Квинт советует Марку Туллию почаще напоминать сенаторам, что он, как будущий консул, будет всегда на их стороне, всадникам — что он сам происходит из всаднического сословия, а народу — что он защищал популярных в низах народных трибунов Манилия и Корнелия. Ибо главную роль на выборах, уверяет автор письма, играют помощь друзей и симпатии народа.

Помощь друзей накладывала характерный отпечаток на политическую жизнь Рима. Вся политика строилась на личных связях и влияниях, на бесчисленных группировках, союзах и распрях. Вывшего наместника в Сицилии Гая Корнелия Верреса, обвиненного и отданного под суд за злоупотребление властью, его друзья осыпали поздравлениями, когда его защитник, выдающийся оратор Квинт Гортензий Гортал, стал консулом: все полагали — хотя эти надежды совершенно не оправдались, — что этот факт равнозначен оправданию Верреса. Другой приятель обвиняемого, его преемник на посту наместника в Сицилии Метелл, хотя и отменил несправедливые распоряжения своего предшественника, не пожелал давать в суде показания против него и не разрешил жите-

 

лям Сиракуз направить в Рим посольство с обвинениями по адресу бывшего наместника. Политические же связи часто бывали непрочны и отмечены неискренностью, как это видно из переписки Цицерона, из истории его отношений с Помпеем и Цезарем. Былые друзья то и дело становились врагами, и наоборот. Официально расточая преувеличенные похвалы Помпею, тот же Цицерон в личных письмах к Аттику нередко весьма зло высказывается о союзнике и друге.

В открытой политической полемике римляне не останавливались ни перед чем, обвиняя противников во всевозможных преступлениях и извращениях. Чтобы убедиться в том, как далеко заходило дело, достаточно прочесть речи Цицерона против Пизона или Катилины. Другим инструментом борьбы были «лаудационес» — риторические похвалы, тексты которых также публиковались. Так, когда в Африке в 46 г. до н.э. покончил с собой Катон Младший, сторонник Помпея, опасавшийся попасть в руки к победителю Цезарю, республиканцы использовали это событие, чтобы широко распространить «похвалы» покойному и его идеям. На «похвалы» Катону, вышедшие из-под пера Цицерона, Брута, Фадия Галла и Мунация Руфа, немедленно откликнулась речами «антикатонами» цезарианская партия, а впоследствии слово в полемике взял и главный противник Катона Младшего диктатор Гай Юлий Цезарь.

Политическая борьба велась не только речами и брошюрами, но и судебными исками. Из писем Цицерона явствует, что осуждение на смерть невиновного было не таким уж редким событием. Не говоря уже о процессах чисто политического характера, как, например, процесс против народных трибунов Манилия и Корнелия, вспомним огромное количество других известных судебных дел той эпохи, на первый взгляд не связанных с политикой. Таким было, скажем, дело знаменитого тогда греческого поэта Авла Лициния Архия из Антиохии Сирийской, обвиненного в 62 г. до н. э. в незаконном присвоении себе римского гражданства, но позднее оправданного. Обвинитель, некто Гратий, действовал здесь, вне всякого сомнения, по наущению сторонников Помпея, желавших досадить ненавистной им семье Лукуллов, оказывавшей покровительство поэту Архию. Примеров такого рода можно было бы привести множество, и все они свидетельствуют о том, что руководимые претором гражданские трибуналы также стали ареной политической борьбы и сведения личных счетов. Более того, выступить с обвинением против кого-либо и добиться его осуждения значило часто сделать первый шаг в успешной политической карьере. Недаром возвышение Цезаря началось с того, что он привлек к суду по обвинению в вымогательстве Гнея Корнелия Долабеллу, видного приверженца Суллы, а карьере Цицерона дал толчок громкий процесс Верреса.

Подкупы, коррупция, повсеместное распространение глагола «акципере» (брать) как технического термина для обозначения взяточничества — признаки вырождения общественной жизни в

 

Риме. Порча нравов постигла и городские низы, охотно продававшие свои голоса на выборах, и нобилей, и всадников. Даже внешнему противнику удавалось подкупать римских военачальников и политиков, что позволило нумидийскому царю Югурте произнести свои знаменитые слова о Риме — продажном городе, который легко достанется тому, кто захочет его купить. Царь Египта Птолемей Авлет заплатил Цезарю и Помпею 6 тыс. талантов за признание ими его прав на престол и еще 10 тыс. наместнику в Сирии Авлу Габинию за то. что тот возвел Птолемея на царский трон. Коррупция не обошла стороной и суд: в Риме долго помнили громкое дело 74 г. до н. э., когда один из судей получил деньги для раздачи другим судьям и от обвинителя, и от обвиняемых. Такие скандалы повторялись затем не раз.

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ, ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

Последние полвека республики были временем бурного роста ростовщического капитала и числа финансистов и банкиров. Со многими из них мы знакомимся по письмам Цицерона. Свой счет у банкира имел тогда каждый состоятельный римлянин, и когда, например, сын Цицерона учился в Афинах, отец выплачивал необходимые ему деньги банкиру в Риме, а сын получал их от банкира афинского. Одна из защитительных речей великого оратора позволяет нам лучше узнать Гая Рабирия Постума, одного из крупнейших финансистов той эпохи: именно он ссудил денег Птолемею Авлету, претендовавшему на египетский престол, и именно он фактически вручил ему царскую власть, снарядив на свои деньги экспедицию Габиния. Но и сам не остался внакладе, став диойкетом — главным управляющим финансами Египта и постаравшись взыскать с египтян громадные суммы, которые задолжал ему царь Птолемей.

Ростовщичеством занимались не только всадники, но и сенаторы, хотя официально им это было запрещено. Чтобы обойти закон, они действовали в провинциях через подставных лиц. Даже убежденный стоик, гордившийся своими принципами, Марк Юний Брут, один из будущих убийц Цезаря, одолжил некогда под ростовщический процент (48%) немалую сумму городу Саламин на восточном побережье Кипра. Операцию эту проделал некто Скаптий, доверенное лицо заимодавца. Затем при поддержке тестя Брута, Аппия Клавдия, тогдашнего наместника в Киликии, Скаптий стал префектом на Кипре и, осадив с помощью отряда конницы городской совет Саламина, голодом вынудил город уплатить причитавшуюся сумму; пятеро советников умерли при этом от голода. Таковы были методы, применявшиеся подчас римскими финансистами. Через подставных лиц проворачивал выгодные дела в провинциях и Помпеи: его агенты буквально задушили долгами каппадокийского царя Ариобарзана, о котором Цицерон писал тогда Аттику: "Нет ничего более нищенского, чем то цар-

 

ство, и нет царя беднее, чем он». Вскоре в зачет долгов Ариобарзан был вынужден назначить римскому полководцу нечто вроде пенсии в размере 33 талантов в месяц.

Целые общины, города и даже царства, зависевшие от Рима, попадали фактически под власть финансистов и ростовщиков. Подлинной чумой провинций были, однако, помимо них наместники, действовавшие часто в союзе с ростовщиками; они делились с ними своими доходами, сами же творили неограниченный произвол и злоупотребления. «Все провинции плачут, — писал Цицерон, — все независимые народы жалуются, все царства сетуют на наши алчность и произвол. Нет столь отдаленного места на земле, куда бы не дошли самоуправство и несправедливость наших должностных лиц. Не оружия и не войны должен Рим опасаться со стороны чуждых народов, а жалоб, слез и сетований». Злоупотребления Гая Верреса в Сицилии, изощренные грабеж и вымогательство, которые он применял в отношении местных жителей, не были чем-то исключительным. Процессов. "де репетундис" против преступных должностных лиц в провинциях было в Риме много, и проходили они каждые два-три года, а то и чаще. На них осуждали должностных лиц за злоупотребления, совершенные едва ли не во всех существовавших тогда римских провинциях, иногда полностью разоренных своими наместниками. Ограбление провинций было общим правилом, исключением же было как раз справедливое, попечительное правление, каким стало, судя по всему, наместничество Цицерона в Киликии.

Благодаря успешным финансовым операциям и ограблению провинций возникали в Риме огромные состояния. Предшествующие поколения римлян не знали таких богатств, какими располагал Помпеи, оставивший сыновьям около 70 млн. сестерциев, Но и это был не предел: состояние Лукулла оценивалось в 100 млн. сестерциев, а Красса — в 200 млн. Характерно, что Цицерон признавал богачом лишь того, чей доход превышал 100 тыс. сестерциев в год. Но время быстрого обогащения было и временем бурного роста всеобщей задолженности. Не только низы общества, но и имущие слои жили не по средствам. Отмена долгов или уменьшение их бремени стало лозунгом дня, и именно обещание списать долги привлекло на сторону Катилины массу молодежи. Принимавшиеся время от времени законы о сокращении задолженности, о включении процентов в зачет долга иди об ограничения количества наличных денег, которые разрешалось иметь в доме, не смогли ослабить напряженность в обществе.

Росту долгового бремени способствовали частые повышения цен и общая нестабильность политической ситуации. Цицерон, который отнюдь не был расточительным, постоянно, как явствует из его писем, находился в финансовых хлопотах, так как его карьера видного политического деятеля вынуждала его жить не по средствам. Так, ему трудно было отказаться от покупки очень дорогого дома Красса на Палатине. Необходимых для этого трех с половиной миллионов сестерциев у него не было, и пришлось

 

взять в долг у Публия Корнелия Суллы, а потом защищать его на судебном процессе «де ви» — о применении насилия. Владение дорогостоящей виллой и наличие многочисленной прислуги также считалось хорошим тоном. Так как банкир Аттик, друг Цицерона, имел прекрасный парк, украшенный произведениями искусства, то и сам Цицерон стремился приобрести такой же, хотя в письме к другу признается, что уже из-за вилл в Тускуле и Помпеях оказался в долгах. Не удивительно, что еще до начала новой фазы гражданских войн Цицерон уже задолжал не только Аттику, но даже своему политическому противнику Цезарю. Взыскание долгов было делом трудным, но иногда можно было рассчитывать, что должник сделает политическую карьеру, займет высокую должность, а затем получит в управление провинцию и легко расплатится с кредиторами.

Увязший в долгах Цицерон далеко не был исключением. Цезарь под конец своего преторства, когда готовился отплыть в Испанию в качестве пропретора, имел десятки миллионов долга, и, если бы богач Красе не поручился за него, заимодавцы просто не выпустили бы его из Рима. Задолженность нередко играла главную роль в выборе политической ориентации. Так, Гай Скрибоний Курион Младший, на которого Цицерон рассчитывал как на сторонника своей партии, перешел в начале гражданской войны на сторону Цезаря, ибо тот заплатил его долги — 60 млн. сестерциев. Быть должником считалось делом нормальным и не наносило ущерба достоинству человека. Из переписки Цицерона известно, что тот не всегда даже знал, какими суммами денег располагает, и должен был осведомляться об этом у своего управляющего.

Вырождению политической жизни сопутствовал в первой половине I в. до н. э. кризис семьи, особенно в высших слоях общества. Семья теряла свой давний патриархальный характер, и все реже встречалась в сенаторской среде старинная форма брачного союза, при которой жена переходила из-под власти отца под власть мужа. Все более типичной становилась ситуация, когда жена, подобно цицероновой Теренции, управляла своим имуществом вполне самостоятельно, через своего вольноотпущенника. Нередки были случаи, когда жена оказывала значительное влияние на мужа в сфере политики: так, в истории заговора Катилины и его раскрытия важную роль сыграли женщины — жены и возлюбленные заговорщиков. А когда убийцы Цезаря собрались в 44 г. до н.э. в Антии, чтобы решить, должны ли Брут и Кассий покинуть Италию, в обсуждении активно участвовали также мать Брута Сервилия, пользовавшаяся в Риме немалым политическим влиянием, его жена Порция и жена Кассия Тертулла.

Браки в то время нередко заключались по политическим соображениям — во многом поэтому росло число несчастливых браков и разводов. Когда Цезарь и Помпеи вступили между собой в союз. Цезарь не колеблясь отдал Помпею в жены свою дочь Юлию, несмотря на то что она уже была помолвлена с Квинтом

 

Сервилием Цепионом. Цепиону же в качестве компенсации предложили руку дочери Помпея, обрученной с Фавстом Корнелием Суллой. Чисто политический характер имело и несчастливое супружество Октавии, сестры Октавиана, с Марком Антонием. Весьма показателен для понимания нравов, царивших тогда в среде римской элиты, поступок Катона Младшего: он уступил свою жену другу Марку Гортензию, а после его смерти вновь взял ее к себе и таким образом, как говорили злые языки в Риме, унаследовал имущество богача Гортензия. Немало находим мы и примеров супружеских измен, становившихся поводом к разводу: так распались браки консула 78 г. до н. э. Марка Эмилия Лепида с Апулией и Марка Антония с его второй женой Антонией. О Муции, жене Помпея, говорили, будто в отсутствие мужа она изменяет ему с Цезарем. Жену Лукулла, сообщает другу в письме Цицерон, «ввел в свои мистерии» Гай Меммий. Особенно громким был скандал с Публием Клавдием Пульхром, обычно называемым Клодий, который в 62 г. до н. э. во время празднеств в честь Доброй Богини, справлявшихся одними только женщинами, пробрался в женском платье в дом Цезаря, дабы сблизиться таким путем с его женой Помпеей; дело вышло наружу и закончилось разводом будущего диктатора с Помпеей. Разводы стали привычной практикой: Сулла был женат четыре раза, а Антоний даже пять раз. Примеру римлян подражали и жители муниципиев, где все чаще приходилось слышать об изменах и даже убийствах внутри семей.

Чем ненадежнее, нестабильнее становился семейный дом римлянина, тем пышнее расцветала проституция. О публичных домах источники сообщают еще во II в. до н.э., но теперь проституция приобрела поистине устрашающие размеры. Матроны, предающиеся пьянству и распутству, Ауфилена, Постумия и др., а также молодые прелестные «развратницы» — героини многих стихотворений лирика Гая Валерия Катулла. Тогда же эллинистический мир познакомил Рим с гетерами. Римские преторы, консулы, наместники начали появляться на людях с живущими у них на содержании греческими арфистками, актрисами, танцовщицами. Всем было хорошо известно, что на наместника в Сицилии пропретора Гая Верреса оказывает большое влияние греческая куртизанка Хелидон, а Марк Антоний содержит мимическую актрису Кифериду, бывшую прежде любовницей поэта-элегика Гнея Корнелия Галла, который и воспел ее в своих стихах под именем Ликориды.

Важные изменения происходили тогда и в отношениях между рабами и их господами. Восстание Спартака было грозным сигналом для рабовладельцев. Быть может, и под влиянием этого события стали распространяться новые формы использования рабского труда. В трактате «О сельском хозяйстве» Марк Теренций Варрон советовал наделять виллика — управляющего поместьем, часто также происходившего из рабов, участком земли и некоторым имуществом, которые оставались бы собственностью хозяина виллы, но которыми виллик мог бы самостоятельно распоряжать-

 

ся. Наделение раба таким имуществом — пекулием было известно еще в III в. до н.э., как видно из комедий Плавта. Но теперь оно стало обычным явлением. Используя пекулий, раб мог даже купить себе «заместителя», который выполнял бы за него всю работу на хозяина или часть ее. Чтобы крепче привязать раба к пекулию, Варрон рекомендует разрешать браки между рабами и рабынями.

Все чаще в первой половине I в. до н. э. некоторых рабов отпускали на свободу, ибо, становясь вольноотпущенниками, а тем самым клиентами своего бывшего хозяина, они могли принести ему больше пользы. Вольноотпущенники нередко достигали весьма привилегированного положения. Большим влиянием пользовался при Сулле его любимый вольноотпущенник Хрисогон, перед которым дрожали даже сенаторы и которого Цицерон называет одним из самых могущественных людей в государстве; разбогатевший на сулланских проскрипциях, опирающийся на неограниченную поддержку со стороны диктатора, Хрисогон допускал явные злоупотребления, не останавливаясь и перед прямыми преступлениями. Такой любимый вольноотпущенник-фаворит был тогда едва ли не у каждого римского магната: он оказывал своему покровителю различные услуги, повсюду защищал его интересы, был наиболее доверенным советником в делах как финансовых, так и семейных. При Верресе, наместнике в Сицилии, состоял его вольноотпущенник Тимархид, служивший посредником между наместником и жителями провинции. Вспомним также знаменитого Тирона, ученого вольноотпущенника Марка Туллия Цицерона: после смерти своего покровителя он опубликовал его переписку. Один из вольноотпущенников Помпея, Менодор, командовал его флотом. а другой, Феофан из Митилены, был советником и придворным историком полководца; родной город Феофана чтил его как избавителя, благодетеля и второго основателя». Октавиан Август имел любимых вольноотпущенников, Гелена и Сфера, которых затем похоронил за государственный счет.

С ростом политического значения вольноотпущенников шел рука об руку рост их состояний. Имущество некоторых вольноотпущенников стоило сотни тысяч сестерциев. Известными всему Риму богачами были вольноотпущенник Помпея Деметрий, оставивший детям состояние в 4 тыс. талантов, и Марк Вергилий Эврисак, тщеславный нувориш, чья величественная гробница в форме печи и поныне стоит на виа Пренестина в Вечном городе. Но большинство вольноотпущенников были людьми среднего достатка: ремесленниками, врачами, купцами.

ВОСТОЧНЫЕ КУЛЬТЫ, АСТРОЛОГИЯ, ОККУЛЬТИЗМ

В государстве эпохи гражданских войн, насилия, злоупотреблений, где человек меньше, чем когда-либо, мог чувствовать себя защищенным, широко распространялись таинственные восточные культы и магии, причем не только среди городских низов,

 

но и в среде просвещенных нобилей. Законы 58, 53 и 48 гг. до н. э, против все более популярных в Риме египетских культов не дали результатов, и в 43 г. до н.э. участники II триумвирата уже планировали построить первое в городе святилище Исиды. Не менее популярной была тогда халдейская астрология, несмотря на то что еще в 139 г. до н.э. астрологов изгнали из Рима. В трактате «О предсказаниях» Цицерон свидетельствует, что халдейских звездочетов можно было в его время видеть в Большом цирке, где они охотно составляли людям гороскопы.

Так как всевозможные гадания и пророчества были тогда в моде и очень многие к ним прислушивались, то их нередко использовали и приспосабливали в политических целях. В 56 г. до н.э. Помпеи под предлогом, что слышал гром с неба, распустил народное собрание и тем самым помешал избранию своего противника Катона Младшего претором. Позднее, когда Цезарь собирался в поход против парфян, у всех на устах было пророчество, найденное в «сивиллиных книгах», будто парфяне могли быть покорены только царем: распространение этого пророчества в Риме должно было облегчить Цезарю переход к монархии эллинистического типа.

Вера в вещие сны, которым, как мы помним, такое значение придавал Сулла, не была чужда и самым просвещенным людям последующих поколений. Цицерон рассказывает в одном из писем, какой сон приснился ему в Диррахии перед битвой при Фарсале между Цезарем и Помпеем. Октавиан Август вспоминал позднее о сне, который видел его друг и который помог ему спастись в сражении у Филипп, когда они с Антонием вели войну против Брута и Кассия.

Составлением гороскопов занимались не только халдейские звездочеты, но и претор 58 г. до н. э. философ-неопифагореец Публий Нигидий Фигул. Согласно Светонию, он, узнав час рождения Октавиана, «объявил, что родился повелитель всего земного круга». Фигул написал множество книг о гаданиях и снах, об астрологии, где пытался соединить наследие этрусков с учением Пифагора. В его доме проходили собрания, считавшиеся в Риме святотатственными. Марк Теренций Варрон рассказывает о его занятиях магией, о способности отыскивать пропавшие вещи. Достойным собратом Фигула было другое должностное лицо: консул 54 г. до н.э. Аппий Клавдий Пульхр, который у себя дома занимался спиритизмом, вызывая души умерших.

ФИЛОСОФИЯ

Те же чувства незащищенности, нестабильности, что подталкивали одних к восточным культам и магии, других влекли к «Саду Эпикура». Философ, учивший «жить незаметно», неизбежно должен был приобрести популярность в те бурные и грозные десятилетия. Число эпикурейцев постоянно росло. Из сочинений Цицерона мы знаем имена популяризаторов эпикурейства, «захватив-

 

ших всю Италию». К Ним — к Гаю Амафинию, Рабирию, Катию Титу Инсубру и другим представителям эпикурейской философии в Риме — Цицерон относился презрительно и даже утверждал, что никогда не читал их творений. Однако двух греческих эпикурейцев, Филодема из Гадары и Сирона, действовавших тогда на побережье Неаполитанского залива, великий оратор не колеблясь называл своими друзьями, «наилучшими и ученейшими мужами». Филодем и его ученик Сирон прибыли в Италию, вероятно, вскоре после превращения их родной Сирии в римскую провинцию, но не захотели жить в Риме с его шумом и суетой. На вилле Филодема в Геркулануме (нынешняя вилла Пизони) были найдены остатки богатой библиотеки, состоявшей из произведений как самого философа, так и других эпикурейцев. Здесь же проходили' и их встречи. Фрагмент одного из сочинений Филодема, обнаруженный там, свидетельствует, что в эпикурейских диспутах принимал участие также Вергилий, а может быть, и Гораций. О дружеских связях между молодым Вергилием и Сироном говорят и упоминание философа в стихах великого поэта, и тот факт, что после смерти Сирона его вилла в окрестностях Неаполя перешла в собственность Вергилия.

Наиболее полное выражение римский эпикуреизм, столь сильно повлиявший на творчество молодого Вергилия, нашел в философской поэме «О природе вещей» Тита Лукреция Кара, жившего в первой половине I в. до и. э. «Недоброе время для отечества», как говорит поэт, жестокость и абсурдность гражданских войн, честолюбие, алчность и похоть, терзающие римское общество, — все это наполняло душу Лукреция отвращением к современности. Но будущее станет лучше настоящего — Лукреций был великим оптимистом, верившим в прогресс познания мира, в могущество человеческого разума, способного овладеть тайнами бытия и, главное, преодолеть страх индивидуальной смерти. В обществе, охваченном страхом и пороками, «как солнце среди звезд» сияет образ Эпикура, спасшего человечество от страха перед смертью тем, что представил смерть всеобщим и закономерным явлением в непрерывном потоке рождений и смертей человеческого рода. Смерть — избавление от страданий, а для отдельного человека, как учил Эпикур, смерть «есть ничто», ибо и душа материальна и смертна, и распадается вместе с телом. Таковы общие законы, по которым развивается материя без вмешательства в это развитие богов, поэтому учение Эпикура помогает изгнать из человеческих душ страх и перед богами. Никогда еще ни один греческий учитель эпикурейства не говорил с такой поэтической силой о философии своего кумира и вдохновителя, ни один не описывал так ярко невзгоды и мрачную участь людей, коснеющих в плену суеверий и необоснованных страхов, как это удалось сделать Лукрецию Кару. Патетически, в красочных и величественных образах, возвещает он людям правду, открывающуюся ему в учении Эпикура, «воистину бога». Поэма «О природе вещей» и сегодня покоряет необыкновенной силой поэтического таланта, с какой Лукре-

 

ций убеждает читателя или спорит с ним. Сочинения самого Эпикура погибли, и потому поэма Лукреция оказывается, кроме того, ценнейшим источником познания распространенных в античном мире эпикурейских, механико-материалистических взглядов на космос и на человека.

Популяризацией среди римлян достижений греческой философии занимался и Марк Туллий Цицерон, когда победа Цезаря сделала для него невозможным продолжение активной политической деятельности. Связи многих видных римлян с греческими философами стали в 1 в. до н. э. особенно тесными. Уже говорилось о том, как хорошо был принят Панетий Родосский в кружке Сципиона Младшего. Стоическая философия имела особенно много приверженцев; среди них были и Катон Младший, и убийца Цезаря Брут. К стоику Посидонию ездили на Родос не только Цицерон, но и Помпеи. Если римляне не ездили к философам в Грецию, то приглашали их к себе: так, у Цицерона гостил одно время стоик Диодот.

Никто, однако, не взял на себя труд изложить для сограждан на латинском языке учения греческих философов. Для этого необходимо было преодолеть немало языковых сложностей и обосновать полезность самой философии. Цицерону хватило на это решимости. Когда в 45 г. до н. э. умерла его дочь Туллия, он, читавший много греческих «утешений» философского характера, задумал написать «утешение самому себе», следуя здесь примеру платоника Крантора. Два месяца спустя Цицерон был уже весь в работе над «Гортензием» и «Академиками», а еще через месяц уже собирал материал для «Тускуланских бесед» (близ Тускула находилось поместье Цицерона). Не дошедший до наших дней «Гортензий» был написан в форме диалога с Квинтом Гортензием Горталом, отрицавшим ценность философских штудий; в споре с ним Цицерон перечисляет все те выгоды, которые дает философия: от практической пользы общих знаний до литературных достоинств философских сочинений. Автор выражает надежду, что римские любители словесности, привлеченные красотами слога этих произведений, обратят со временем внимание и на их содержание. Сам Цицерон изложение философских идей почти во всех своих трактатах оживляет примерами из римской истории или цитатами из поэтов.

Оригинальным философом он не был и не стремился быть. Даже эклектизм, столь присущий его сочинениям, не был результатом его концептуального выбора, а был отличительной чертой всего завершающего периода эллинистической философии. Эклектиками были все тогдашние стоики, вносившие в первоначальную систему стоических идей немало элементов платонического и перипатетического направлений. Эклектиками были прежде всего учитель Цицерона, платоник, представитель новой Академии Филон из Лариссы и его ученик, друг полководца Лукулла, сопровождавший его в походах, Антиох из Аскалона. Филон, близкий к скептическому направлению многих академиков, призывал своих учени-

 

ков брать уроки у философов разных школ. Цицерон в точности исполнил это требование: он посещал и слушал эпикурейца Федра и стоика Диодота, академиков Филона и Антиоха и близкого к платонизму стоика Посидония.

В теории познания и физике Цицерон склонялся к скептицизму новой Академии, рекомендовавшей своим адептам избирать те взгляды, которые кажутся им более правдоподобными, и эклектически соединять элементы различных философских систем. Догматизм осуждался как проявление интеллектуальной лени; при этом подчеркивалось, что ни Сократ, ни Платон отнюдь не были догматиками. Подобный эклектизм Цицерона в физике и гносеологии хорошо заметен в его трактате «О границах добра и зла». Иначе обстояло дело в сфере этики, где Цицерон, как многие другие римские магнаты, находился всецело под влиянием ригористической этики стоиков. Не удивительно, что в сочинении <0б обязанностях» он взял себе за образец трактат Панетия Родосского «О долге» и произведения Посидония, а в «Тускуланских беседах» опирается главным образом на учения Панетия, Посидония и Хрисиппа, рисуя идеал стоического мудреца. В трактате «О природе богов» Цицерон не скрывает, что ему ближе всего стоическая позиция, выраженная одним из героев диалога, Бальбом.

Выбор диалогической формы изложения философских идей, как и выбор композиционных принципов трактатов Цицерона, был обусловлен поставленной им перед собой целью — широко познакомить сограждан с достижениями греческой философии. И «О границах добра и зла», и «О природе богов» построены так, чтобы читатель мог ориентироваться во взглядах главнейших школ по отдельным вопросам. В первой книге трактата «О границах...» изложены эпикурейские воззрения, во второй — их критика, в третьей — воззрения стоиков, в четвертой — их критика, в пятой — позиции академиков и перипатетиков, понимаемые в духе новой Академии, приверженцем которой был сам Цицерон. Произведения многих философов, чьи взгляды он излагал, дошли до нас только во фрагментах, поэтому именно трактаты Цицерона сделали греческое философское наследие доступным как его современникам-римлянам, так и далеким позднейшим поколениям.

РИТОРИКА

Политические столкновения в Риме в первой половине I в. до н.э. были неотделимы, как уже говорилось от многочисленных судебных процессов, благоприятствовавших развитию красноречия. В риторике продолжал господствовать азианизм, эффектный, пышный, броский. Его самым видным представителем был старший современник и соперник Цицерона Квинт Гортензий Гортал. Сторонник всевластия сената, любимец аристократической молодежи, он часто выступал в суде с изысканно выстроенными, ритмичными и патетическими речами, возражая Цицерону, как, на-

 

пример, в 70 г. до н. э. по делу Гая Верреса. Но случалось и так, что Гортензий и Цицерон выступали вместе в защиту обвиняемого, как это было в 63 г. до н. э. на процессе народного трибуна Гая Рабирия, обвиненного в соучастии в убийстве, и еще год спустя — на процессе Луция Лициния Мурены, которому ставились в вину злоупотребления при выборах должностных лиц.

Азианскому стилю в риторике отдал дань и молодой Цицерон. Характерны в этом отношении его самые ранние из сохранившихся речей — в защиту Квинктия и в защиту Секста Росция из Америи. Только поездка на Родос к тамошнему учителю риторики Молону в 79 г. до н. э. дала новое направление развитию ораторского искусства Цицерона. Молон, вспоминал он, укротил его «выходивший из берегов» юношеский задор в речах, после чего будущий великий оратор стал решительно избегать крайностей неумеренного азианизма. От Молона Цицерон возвратился в Рим переменившимся, а через несколько лет иронически писал об ораторе-азианисте: «Кто бы смог его вынести ...когда мягким голосом с завыванием начал он распевать на азианский манер?»

Но, отбросив «азианскую напыщенность», Цицерон навсегда сохранил любовь к красочной, выразительной речи с ритмическими завершениями фраз, длинными, великолепно расчлененными периодами, с частыми противопоставлениями и риторическими повторами ключевых слов. Античные знатоки ораторского искусства восхищались гармонией и совершенством речей Цицерона, в которых, как они говорили, нельзя ни добавить, ни убавить ни одного слова, чтобы не разрушить стройную конструкцию этих шедевров латинского красноречия.

Стилистическое мастерство Цицерона проявилось не только в создании ритмической римской прозы. Он весьма искусно применял также теорию трех стилей — высокого, среднего и простого, которой греческие риторы пользовались мало. Достаточно сравнить исполненную пафоса речь в защиту Рабирия или речь о вручении Помпею командования в войне с Митридатом с простой, скромной, лишенной риторических красот речью в защиту Авла Цецины, чтобы представить себе широкий диапазон тонов и стилистических средств, которые Цицерон сумел разработать и поставить на службу латинскому красноречию. Интересна в этом отношении речь Цицерона, призванная снять с Авла Клуэнция Авита обвинение в убийстве отчима. Начав излагать события простым стилем, в самых обыденных словах, оратор затем повышает тон, речь его становится все более патетической, вызывающей в слушателях «сострадание и ужас». Стилистическая изощренность Цицерона и сегодня восхищает: ему подвластны любые интонации и стилистические приемы, от высокопарного взывания к богам и отечеству до грубых, дышащих ненавистью нападок на противника с использованием даже низких, просторечных слов, от утонченных добродушных шуток до страстной, исполненной пафоса риторики, заставлявшей слушателей проливать потоки слез. Кроме того, великого оратора отличали прекрасное чувство ауди-

 

тории и умение так строить аргументацию, что сильные, выигрышные аргументы оказывались всегда у всех на виду, слабые же и менее убедительные проходили как бы в тени, незаметно.

Судебные речи Цицерона снискали ему очень рано заслуженную славу. Авторитет его как судебного защитника был так велик, что на процессах, где у обвиняемого было несколько адвокатов, Цицерону заранее предоставляли возможность выступить последним, чтобы окончательно изменить ход слушания дела в пользу подсудимого. Так было, в частности, и на суде по делу Бальба, где он взял слово после выступлений таких популярных и влиятельных в Риме людей, как Помпеи и Красе.

Но в середине I в. до н. э. и стиль Цицерона стал казаться чрезмерно патетическим, несущим на себе родовые признаки устаревшего уже азианизма. В моду среди ораторов все больше входил тогда аттицизм, предполагавший особую чистоту языка и подчеркнутую простоту, даже аскетизм в стилистике; напротив, азианское стремление с эффектам, к глубокому психологическому воздействию на слушателя, азианская ритмика с отвращением отвергались. Аттицисты Марк Калидий, Гай Лициний Кальв, Марк Юний Брут начертали на своих знаменах призыв: назад к греческим классикам ораторского искусства, причем за образец они брали не пышность Исократа, не силу выразительности Демосфена, а скромность и бесхитростность Лисия. Ритмическое построение речей Цицерона Кальв и Брут резко критиковали, и друг Кальва Гай Валерий Катулл, обращаясь к Цицерону, иронически писал о себе, что он, Катулл, «настолько же наихудший из поэтов, насколько ты — наилучший из ораторов». Римский аттицизм был, однако, лишь недолговечной модой и скоро сошел со сцены, но сама попытка вернуться к греческой классике оказала тогда влияние не только на риторику, а и на другие искусства: поэзию (вспомним раннее творчество Горация) и скульптуру.

Распространение в 60—50-х годах I в. до н. э. аттицизма в красноречии не могло не вызвать раздражения у признанного мастера — Цицерона. То, что Брут был его другом, не мешало ему резко отвергать стилистические принципы аттицистов, и, когда Брут перед опубликованием своей речи, произнесенной на Капитолии после убийства Цезаря, направил ее Цицерону с просьбой об исправлении, тот, как он сам объяснил в письме к Аттику, не счел возможным это сделать — так далеко уже разошлись между собой обе школы латинского красноречия. Еще раньше, в частных письмах Кальву и Бруту, Цицерон пытался совлечь их с неверно, как он считал, избранного ими пути, а в 46 г. до н. э. посвятил будущему убийце Цезаря два небольших трактата «Оратор» и «Брут», в которых излагает собственные стилистические принципы и сурово расправляется с аттицизмом. «Брут» интересен также как первая история римского ораторского искусства. В «Ораторе» представлен идеал ритора, умеющего пользоваться всеми тремя стилями — высоким, средним и простым — и потому далекого от аскетизма аттицистов. Продолжателей традиций Лисия, замечает

 

Цицерон, нельзя даже с полным правом называть аттицистами, ибо аттическое наследие в области риторики включает в себя и речи Демосфена и Эсхина. Цицерон, кроме того, перевел некоторые из этих речей на латынь, чтобы познакомить римскую публику с «истинным аттицизмом».

Любопытно, что речи аттицистов — противников Цицерона до наших дней не дошли и основные сведения об этом направлении в латинской риторике мы черпаем из произведений самого Марка Туллия. К изложению греческих риторических теорий и собственных суждений Цицерон возвращался в течение многих лет неоднократно, оставив помимо «Оратора» и «Брута» также трактаты «Об изобретательности», «Об ораторе», «О наилучшем роде ораторов», «Топика» (другое название — «О видах аргументации»), и др. В сочинении «Об ораторе»—главном из творений Цицерона в этой.области—речь идет не только о риторике, но и о воспитании: будущий оратор, утверждает автор устами одного из героев диалога, своего учителя Луция Лициния Красса, должен быть всесторонне образован, иметь обширные познания во всех сферах жизни. Заявляя об этом, Цицерон мог с полным правом сказать о себе, что такому высокому идеалу оратора сам он вполне соответствовал.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ БРОШЮРЫ И ПАМФЛЕТЫ

Эпоха острой политической борьбы не могла обходиться без публицистики. Рим наводнили политические памфлеты — ив прозе, и в стихах, ныне почти полностью утраченные. Каждый выдающийся деятель имел в своем распоряжении целый отряд готовых на все памфлетистов и панегиристов. Больше других заботился об этом Помпеи: по его наущению писали антицезарианские брошюры как вольноотпущенник Луций Вольтацилий Питолай, так и тот Цецина, которого защищал на процессе 69 г. до н.э. Цицерон; хвалы Помпею возносил его личный историограф грек Феофан из Митилены. Цезаря и его сторонников то и дело задевал язвительными стихами поэт Гай Валерий Катулл, не уставали поносить его и бывший консул Гай Скрибоний Курион и даже коллега Цезаря по консульству 59 г. до н. э. Марк Кальпурний Бибул. В 60 г. до н.э. против триумвиров Красса, Помпея и Цезаря выступил со своей сатирой и Марк Теренций Варрон, назвав ее «Триглав».

Но и у Цезаря были свои защитники — преданные ему публицисты из числа его офицеров, Авл Гирций, Корнелий Бальб к Гай Оппий, оставшиеся ему верны даже после его убийства заговорщиками-республиканцами. Они писали панегирики покойному диктатору, прославляя его как великого полководца. Цицерон, щедро рассыпавший едкие полемические стрелы по адресу своих противников, также навлек на себя немало инвектив; автором одной из них был знаменитый историк Гай Саллюстий Крисп. Не

 

остался в долгу перед Цицероном и не раз атакованный им Марк Антоний: «антиграфы» Антония, его написанные азианским стилем ответы на обвинения, упоминает в его жизнеописании Плутарх.

ИСТОРИОГРАФИЯ

На закате Римской республики ритм политической жизни стал иным — нервным, пульсирующим, поспешным, и это повлияло на характер тогдашних исторических трудов. Напрасно искали бы мы в то время людей, способных, как некогда Квинт Валерий Антиат, не спеша описывать в десятках обширных томов историю Рима от основания города. В эпоху драматичной, напряженной политической борьбы и даже гражданских войн, возвышения и падения диктаторов традиционная анналистика должна была казаться безнадежно устаревшей. События, разворачивавшиеся на глазах современников, были гораздо интереснее войны с Ганнибалом. Не удивительно, что за перо берутся теперь в качестве историков не учителя риторики, как Целий Антипатр, а сами главные участники событий: прежде всего Гай Юлий Цезарь и его приверженец, офицер его армии Гай Саллюстий Крисп.

Быстрое, всего за несколько лет, завоевание Трансальпийской Галлии Цезарем вызвало в Риме разноречивые чувства. Одни боялись и завидовали удачливому полководцу, который в любую минуту мог стать грозной опасностью для старой республики. Другие поддались обаянию победителя и с гордостью следили за успехами римского оружия в варварской стране. Для самого Цезаря его литературная деятельность была, скорее, делом побочным, второстепенным, подчиненным его военной и политической карьере, В молодости он при случае писал стихи — например, похвалу Гераклу или, вслед за Софоклом, трагедию о царе Эдипе. Сочинение по грамматике, посвященное Цицерону, было создано «во время перехода через Альпы». После подавления восстания галлов под руководством Верцингеторига, вероятно зимой 52/51 г. до н.э., Цезарь столь же «легко и быстро», как сообщает неизвестный автор, позднее прибавивший 8-ю книгу к «Запискам о галльской войне», написал воспоминания о семи годах завоевания Трансальпинской Галлии и борьбы с германскими племенами за Рейном. Стиль «Записок о галльской войне» лучше всего охарактеризовал Цицерон в «Бруте»: «Это записки голые, простые и исполненные прелести. Можно было бы сказать, что они лишены всякого риторического оснащения, подобны человеку, который снял с себя одежды».

Пафос, риторические украшения, ритмика чужды стилю Цезаря, склонного, напротив, к совершенной простоте, четкости, ясности, ограниченному до минимума запасу слов. Рассказывая о себе в третьем лице, тоном нарочито бесстрастным, он явно стремился создать впечатление полной объективности повествования. Но для современных нам исследователей тенденциозность его мемуаров

 

о галльской войне, как и опубликованных позднее и незавершенных «Записок о гражданской войне», очевидна. Всюду автор старается подчеркнуть свое миролюбие и то, что он никогда не предпринимал военных действий, не испробовав всех средств, дабы избежать столкновения. В деталях описаний событий он допускает немало неточностей, которые было бы неверно объяснять только ошибками памяти. Говоря о 15 тыс. погибших в битве с Помпеем в Фессалии, он, несомненно, желает сделать свою победу еще более впечатляющей и значительной, ведь позднее и Плутарх, и Аппиан, опираясь на авторитет историка и политика Гая Азиния Поллиона, будут писать лишь о 6 тыс. павших. Отнюдь не случайно и то, что, рассказывая о сожжении неприятельского флота в Александрии, Цезарь ни словом не упоминает о сгоревшей при этом знаменитой Александрийской библиотеке в Серапейоне. А чтобы узнать, как в действительности обстояло дело со вторжением цезарианцев после бегства Помпея и его сторонников из Рима в государственное казначейство, вопреки сопротивлению народного трибуна Метелла, необходимо обратиться к трудам позднейших историков — Плутарха или Луция Аннея Флора — у Цезаря дело представлено так, будто консул 49 г. до н. э. Луций Корнелий Лентул при паническом бегстве из города просто оставил двери в сокровищницу открытыми.

Хотя Цицерон имел все основания написать, что намерением Цезаря было «дать материал, которым могли бы пользоваться те, кто пожелал бы писать историю», совершенно ясно и другое: «Записки» Цезаря — самостоятельное произведение большой литературной ценности. Хотя писал полководец и будущий диктатор действительно легко и быстро, он имел все же достаточно времени, чтобы взвесить каждое слово, заботясь и о содержании, и о форме своих сочинений. Пурист во всем, что касается языка, тщательно избегавший вульгарных, по его мнению, слов и выражений, он создавал простые, но полные внутреннего драматизма, энергичные повествовательные периоды, сжато описывавшие всю ситуацию целиком, словно увиденную глазами военного человека. Без малейшего пафоса, скупо и сдержанно подводит он итоги длительной и упорной войны против восставших галлов, возглавленных вождем племени арвернов: «Верцингеторига выдают, оружие положено». Столь же кратко и бесстрастно сообщает он о столь желанной для него гибели главного его противника — Помпея: «Таким образом, он решился взойти на маленькое судно с немногими спутниками и был убит Ахиллой и Септимием».

Писателем совершенно другого типа был народный трибун Саллюстий, сторонник популяров, затем Цезаря, участник его походов, И он, как и его командующий, — прежде всего политик. Историком он стал только после убийства диктатора в 44 г. до н. э., когда, разочарованный в деятельности преемников Цезаря, воевавших между собой из-за эгоистического честолюбивого стремления к власти, удалился от активной политической жизни и обратился мыслью к не столь давнему прошлому — к эпохе Мария и Суллы, Катилины и Цицерона. Как видно из двух писем, направленных им Цезарю еще

 

в 49 и 46 гг. до н. э., он много размышлял о необходимой реформе римской государственности и о причинах упадка и вырождения нравов в римском обществе. В духе реформ Гракхов Саллюстий считал полезным расселение городского пролетариата в деревне и наделение его землей, преобразование судов и введение тайного голосования в сенате. Думал он и над тем, как возродить добродетели старого римского общества и искоренить непомерную алчность, необузданную страсть к богатствам и почестям — причины всех несчастий Римского государства.

Продолжая размышлять об этом как историк, он выбрал себе темами историю заговора Катилины и историю войны Рима с нумидийским царем Югуртой. Сама фигура Луция Сергия Катилины с его планами захватить государственную власть путем заговора и террора есть для Саллюстия воплощение вырождения римской аристократии, ее нравственного разложения, эгоизма, честолюбия и алчности. В монографии о югуртинской войне, памятной римлянам не только победами, но и громкими скандалами, связанными с коррупцией среди сенаторской верхушки, он как одну из главных причин своего обращения к этой теме называет то, что «тогда впервые был дан отпор гордости знати». Цель книги — не столько рассказать о ходе военных действий, сколько обнажить продажность и бездарность тех, кто возглавлял в то время римские войска и политику. Вдохновляясь идеями Полибия, он и в «Заговоре Катилины», и в «Югуртинской войне» дает понять, что после взятия Карфагена Рим вступил в полосу упадка, покатился безнадежно по наклонной плоскости деморализации, приведшей к социальному кризису и гражданским войнам. Еще более пессимистические взгляды выражает Саллюстий в 5 книгах «Историй» (сохранившихся лишь в отрывках), охватывавших события с 78 по 67 г. до н. э. Принадлежность историка к партии популяров, мысли о положении народа, всех слоев общества позволили ему глубже проникнуть в истинные причины гибели республики, а сама его любовь к анализу, к выяснению причин событий, к объективной, трезвой оценке противоборствующих политических сил, его этическая концепция ставят Саллюстия на одно из первых мест в римской историографии. Но не все историки того времени были так глубоко вовлечены аполитическую жизнь, как Цезарь или Саллюстий. Историк Корнелий Непот был скорее писателем, а не политиком, хотя и писателем второстепенным. Он умел оценить прелесть стихов Катулла и подобно ему писал стихи эротического содержания. Вдохновляясь обширной античной литературой о знаменитых людях, он также создал цикл жизнеописаний «О славных мужах», из которых лишь некоторые биографии дошли до нашего времени. При не более чем среднем литературном таланте автор, однако, существенно обогатил римскую историографию, впервые представив римскому читателю выдающихся греков. Факт показательный и отчасти символичный: римская история и ее герои были уверенно поставлены рядом с греческими. Отныне оба народа рассматривались в Риме как равноправные носители ведущей культурной, духовной роли в тогдашнем

 

мире. Сами жизнеописания, созданные Корнелием Непотом, строились на тех же принципах, что и биографии, написанные перипатетиками, и имели ярко выраженные морализаторские тенденция. Причем если, например, в жизнеописании Аристида морализаторство выходит на первый план, то в рассказе о жизни Фемистокла преобладают перипетии судьбы героя, военные и политические события

Подобным же стремлением представить в простой хронологе- ческой последовательности факты одновременно истории греков К римлян отмечено и другое произведение Непота. В кратком конпендиуме исторических событий под названием «Хроника» он, по словам Катулла, охватил в трех книгах «все времена». О том, что потребность в таких, лишенных литературных претензий, но весьма практичных хронологических справочниках, объединявших важнейшие факты из политической и военной истории и истории литеретуры, была тогда велика, свидетельствует аналогичный, только еще более краткий компендиум «Погодная книга», написанный Титом Помпонием Аттиком, известным римским банкиром и писателем- дилетантом, лучшим другом Цицерона.

ФИЛОЛОГИЯ И ДРУГИЕ НАУКИ

В 27 г. до н. э., когда победивший в борьбе за власть Октавиаа получил имя «Август» (благословенный, почитаемый), в Риме в 89-м году жизни скончался человек, чья литературно-научная деятельность позволила сохранить для потомков знания о старом республиканском Риме, о его институтах, обычаях и языке. Марк Теренций Варрон, убежденный республиканец и сторонник Помпея, несмотря на активное участие в политической жизни, оставил не менее 500 книг по различным отраслям знания. Одним из наиболее выдающихся плодов его научных изысканий, компиляций из греческих трудов стали «Девять книг наук» — огромный энциклопедический свод сведений по грамматике и риторике, арифметике и астрологии, музыке и медицине, архитектуре и другим наукам я искусствам. До самого конца античного периода эта энциклопедия оставалась источником знаний, пока в V в. до н. э. ее не вытеснила энциклопедия Марциана Капеллы. Создание обширных энциклопедических трудов, сводивших воедино достижения греческой и римской науки, — самое характерное направление в творчестве Варрона.

Кроме того, он занимался историей, оставив 41 книгу «Древностей человеческих и божественных» — свод древнейших римских установлении и обычаев, религиозных, государственных и частных, а также книгу «О Помпее» и «Три книги анналов». Писал он труди по географии, к которым следует отнести посвященное Помпем руководство для моряков «Морской дневник». Уже упоминавшееся сочинение Варрона «О сельском хозяйстве» дает яркую картину организации рабовладельческой экономики в богатом поместье. В трактате «О гражданском праве» он выступает как юрист, в трактате «О философии» — как философ, а в еще одном

 

большом произведении «Образы», или «Седьмицы», — вновь как историк и биограф, описывающий изображения 700, знаменитых людей, греков и римлян, и их жизнь, сгруппировав биографии в 50 разделов: «Цари», «Полководцы», «Мудрецы» и т. д.

Не менее плодотворными были занятия Варрона историей латинского языка и литературы. Из нескольких сотен его творений до нас дошли, если не считать трактата «О сельском хозяйстве», только 5 книг «О латинском языке». Были, однако, и многие другие работы: «О происхождении латинского языка», «О поэтах», «О комедиях Плавта», где он разбирает вопрос о подлинности комедий, приписывавшихся великому комедиографу. Писал Варрон и собственно литературные произведения. В поэтическом <го творчестве важнейшее место занимают так называемые менипповы сатиры на самые различные темы — подражания поэту-кинику III в. до н. э. Мениппу из Гадары. Писал он старинным, иногда тяжеловесным и неуклюжим, хотя и не лишенным сочности и выразительности языком. В своих сатирах восхвалял он простые, суровые времена старого Рима, противопоставляя им современную ему изнеженность и порчу нравов, как, например, в сатире «Бани» (по названию модного тогда курортного места на Неаполитанском заливе). В сатире «Шестидесятилетний» рассказывается о некоем человеке, очнувшемся после 60-летнего сна, и о том, какое впечатление произвел на него изменившийся, погрязший в пороках Рим. Любовь к идеализированному прошлому заставляла ученого и поэта Варрона все глубже зарываться в древности, в старинные сочинения и документы, где он выискивал подробности жизни римлян в прежние века. Он старался удержать, сохранить для потомства любые сведения о староримских институтах и обычаях. Таков был этот удивительный человек — последний республиканец, римлянин старого времени, неутомимый ученый-энциклопедист.

Продолжателями его филологических изысканий стали Сантра, автор трактата «О древности слов»; лингвист Гавий Басе; известный литературный критик Септим Меций Тарпа. Грамматику н риторику преподавали Марк Антоний Гнифон, учитель Цезаря, а позднее Орбилий Пупилл, наставник молодого Горация. Впервые стал называть себя филологом Луций Атей Претекстат, грамматик, друг Саллюстия. В изучении права блистали друг Цицерона, консул 51 г. до н.э., один из немногих в Риме неопифагорейцев Сервий Сульпиций Руф и его ученики: Гай Атей Капитон, Марк Антистий Лабеон, Публий Алфен Вар из Кремоны и другие виднейшие римские юристы эпохи перехода от республики к принципату. Исследования в области права были наиболее оригинальным вкладом римлян в культуру I в. до н. э. Напротив, труды по географии (поэма «Хорография» Марка Теренция Варрона Атакского) или астрономии (трактат в прозе уже упоминавшегося ранее Публия Нигидия Фигула) целиком основывались на греческих источниках и образцах.

 

ПОЭЗИЯ И ТЕАТР

Великая поэма Тита Лукреция Кара «О природе вещей» стоит особняком в истории римской литературы I в. до н. э., выделяясь как формой, так и содержанием. Характерной для литературы середины столетия была деятельность группы молодых поэтов, которых Цицерон пренебрежительно называл по-гречески «неотерой» — новейшие. Сам он, поклонник Энния, поэта старого времени, требовал от поэзии обращения к большим, серьезным вопросам. Цицерон и сам пробовал свои силы в писании стихов, но его возвышенное, исполненное пафоса красноречие, перенесенное в поэзию, рождало творения искусственные, напыщенные, неуклюжие, а одно из его стихотворений, где он восхвалял свою политическую деятельность и где была такая строка: «О счастливый Рим, рожденный в мое консульство...», стало просто предметом общих насмешек.

Зато поэтической молодежи, названной «новейшими» (это были главным образом выходцы из предальпийской Галлии, с севера Италии — Гай Валерий Катулл, Гельвий Цинна, Валерий Катон, Гай Лициний Кальв), было ясно, что времена Энния, времена больших исторических эпопей миновали. Они так же не желали подражать Эннию, как александриец Каллимах не хотел подражать Гомеру. Они любили, как и поэты-александрийцы, малые формы, камерные темы, связанные с радостями личного бытия, дружбой, пирушками, любовью, учеными досугами среди книг, Их называли еще «учеными поэтами» за страсть к книжной учености, к чтению древних мифов, к тщательной отделке поэтической формы, к утонченности. Вместо длинных эпических поэм они писали эпиллии и эпиграммы в несколько строк, сентиментально и трогательно воспевая своих возлюбленных и описывая свои глубокие, смятенные чувства. При этом «новейшие» поражали своей эрудицией, знанием даже мало кому известных древних мифов, так что и маленькие их сочинения требовали подчас обширных комментариев. Наконец, они, как сказано, постоянно заботились о форме, об изяществе и мелодичности стиха, тщательно выбирали слова, будучи поистине виртуозами языка и метрических форм; композиция их творений лишь на первый взгляд казалась небрежной — в действительности она создавалась весьма искусно, путем долгой и кропотливой работы поэта.

Отношение этих молодых стихотворцев к своим произведениям выглядело легкомысленным, шутливым, они словно играли в поэзию. Но нередки были случаи, когда поэты этого круга годами трудились над небольшой поэмой. Так, Гельвий Цинна писал свою маленькую поэму «Смирна» о кровосмесительной любви кипрской царевны Смирны к своему отцу Киниру девять лет, и она была настолько ученой и непонятной читателям, что уже вскоре, в эпоху Октавиана Августа, некто Крассиций написал к ней обширные комментарии. Тем не менее поэма вызвала

 

всеобщий восторг, и Катулл, друг и единомышленник Цинны, предсказывал, что она переживет «седые века». В действительности ее довольно скоро забыли. Забылись и погибли также язвительные сатиры Фурия Бибакула. в которых он нападал на самого Октавиана. Недолгим оказался и век «Диктинны» («Расставляющая тенета», один из эпитетов богини-охотницы Дианы) Валерия Катона, эпиллия в александрийском духе, на все лады расхваленного друзьями поэта, Катуллом и Бибакулом; последний .даже назвал Катона «латинской сиреной». Утрачены, к сожалению, и стихи ученого поэта Кальва, где он трогательно описывал «погребение несчастной Квинтилии», своей жены. Ясно, что и это было произведение незаурядное, ибо оно нашло признание не только у Катулла, но и у поэта следующего поколения, Пропорция. Интересно, что Кальв, оратор-аттицист, убежденный противник восточной пышности азианского стиля в риторике и в прозе, был, однако, в поэзии приверженцем не классических, а именно эллинистических форм.

Судьба распорядилась так, что из всех этих поэтов, связан.ных между собой сердечной дружбой и создавших первую в истории римской литературы группу, объединенную общей программой, нам известно сегодня творчество только одного — Катулла. «Ненавижу и люблю» — эти слова из одного его стихотворения лучше всего характеризуют поэтическое наследие величайшего римского лирика. Он ненавидит, осыпает бранными эпиграммами Цезаря и его офицера, быстро нажившегося, но столь же быстро промотавшего свои богатства Мамурру, стихотворцев-графоманов Суффена. Цезия, Аквина или известного своими злоупотреблениями цезарианца Ватиния; все они — «позор» и «язва» республики. И рядом, в страстных, жарких, исполненных преклонения, обожания, а иногда и меланхолии стихах, — любовь, драматическая любовь к знаменитой в Риме своими похождениями блестящей светской красавице Клодии, которую поэт воспевает под именем Лесбии. Катулл посвящает стихи не одним только врагам и возлюбленным: он славит своих друзей Фабулла, Верания, Кальва, превозносит их стихи, с ликованием вспоминает встречи с приятелями в тесном кружке на пирушке. Дорого все, что связано с жизнью частной, с досугом. Есть стихи о милой сердцу поэта вилле в Сирмионе, о полюбившемся ему корабле, который вез Катулла из Вифинии. Но первый в Риме великий лирик не был бы ученым поэтом, учеником александрийцев, если бы не писал наряду с маленькими любовными стихотворениями, эпиграммами также больших произведений — элегий, эпиллиев с мотивами и образами, взятыми из греческой мифологии. Легкий и изящный эпиллий о свадьбе богини Фетиды и смертного Пелея имеет сложную, искусную, тщательно продуманную архитектонику: здесь переплетаются контрастно темы любовного счастья и измены, соединения и разлуки. Никогда еще в Риме не читали столь распевных, мелодичных стихов, никогда не .видали такого метрического совер-

 

шенства. То была, несомненно, поэзия элитарная, предназначенная для знатоков, тонких ценителей учености и изящества. Поэты круга Катулла уходили от бурь и потрясений общественной жизни в гибнувшей республике, уходили в замкнутый мир чувств и утех, древних мифов и александрийской поэзии.

Следующее за ними поколение римских поэтов, продолжая в молодости традиции «новейших», разделяя их скептическое, пессимистическое, крайне отрицательное отношение к обществу, в котором они жили, не могло в то же время не откликнуться на переживания людей, подавленных и измученных бесконечными гражданскими войнами. В «Эподах» молодого Квинта Горация Флакка, сына вольноотпущенника, звучит отчаяние последних республиканцев. По всей Италии сторонники Октавиана сражались с приверженцами Антония, братоубийственная резня истощала страну — и тогда Гораций в отчаянии предлагает римлянам покинуть родной город и переселиться на легендарные «острова блаженства», где-то за столпами Геракловыми, в Океане. В эподах 16 и 7 он обращается ко всему римскому народу и дает волю самым мрачным предчувствиям, касающимся судьбы «нашего рода, заклятого братскою кровью». В отличие от Катулла Гораций берет за образец не александрийских поэтов эллинистического времени, а поэта-классика Архилоха с его ощущением трагической беспомощности индивида перед грозящими отовсюду бедствиями.

Измученный военными и политическими потрясениями 40-х годов I в. до н. э., пострадавший от конфискаций (у многих тогда в северной части Италии были отняты дома и земли, чтобы наделить участками ветеранов армии победителя Октавиана), другой молодой поэт, Публий Вергилий Марон, по-своему откликается на переживания сограждан. Он пишет «Буколики» — цикл стихотворений, то в повествовательной, то в диалогической форме, о жизни простых пастухов, их скромных радостях и горестях. Жестокая современность вторгается и в их простой, чистый, безмятежный мир, как она вторглась конфискациями в жизнь многих земледельцев в окрестностях Мантуи или Кремоны. Бегство от действительности в вымышленную пастушескую Аркадию оказывается утопией, иллюзией. Но в отличие от более молодого Горация Вергилий еще не впал в отчаяние и пессимизм. Он еще может разделить и выразить в своих знаменитых стихах о будущем «золотом веке» на земле надежды исстрадавшегося на исходе «железного века» римского люда. Наступит новая эра, говорит он в прославленной 4-й эклоге «Буколик», новый цикл времен, возвещенный «сивиллиными книгами» и сулящий народу мир и изобилие. Близкое к традициям поэтов круга Катулла, вдохновляемое греческими образцами классического или эллинистического периодов, творчество Вергилия и Горация уже в их ранних поэтических трудах не закрыто, не противостоит бурной и смятенной жизни общества. В «Буколиках» Вергилий и в «Эподах» Гораций принимают на

 

себя страдания и чаяния современников, не замыкаясь лишь в избранном дружеском кругу ценителей изысканной «ученой поэзии».

В те же самые годы, в середине I в. до н. э., на римской театральной сцене безраздельно царил мим, вытеснивший постепенно ателлану и превратившийся в литературное произведение. Эпоха импровизации, породившая сам римский мим с его песенками и танцами, которыми как вставками сопровождались представления комедий, кончилась: мим обрел литературную форму. Главная заслуга здесь принадлежала двум поэтам-мимографам: римскому всаднику Дециму Лаберию и вольноотпущеннику Публилию Сиру, властителям тогдашней сцены.

В противоположность Сиру, который был одновременно и мимографом, и актером, Лаберий как римский всадник считал выступления в театре оскорбительными для своего сословного достоинства. Когда однажды Цезарь заставил Лаберия исполнить роль в миме, это было для бедного поэта большой личной трагедией и унижением. Но он отомстил диктатору, когда, пользуясь свободой слева, допускавшейся для мимических актеров, произнес со сцены стих, в котором публика без труда увидела намек на Цезаря: «Тот, кого боятся многие, также должен бояться многих».

От многочисленных мимов, написанных Сиром и Лаберием, до нас дошли только фрагменты. Из сохранившихся заглавий видно, что героями мимов были рыбаки, ремесленники, рабы, чужеземцы (например, галлы). Действие в мимах было обычно очень простым, незамысловатым, а кончались они тем, что один из персонажей под общий смех зрителей убегал со сцены. Но тексты, произносившиеся актерами, содержали немало политических острот, и тот же Лаберий в роли беглого раба однажды вновь опасно задел всесильного диктатора, воскликнув: «Свобода убегает!» В письме к Аттику Цицерон просит сообщать ему о шутках, которые позволяют себе мимические актеры. Иногда в мимах осмеивали не политиков, а философов: так, в миме «Боб» человека превращали в боб, издеваясь над пифагорейцами с их учением о переселении душ и запретом есть бобы. Масок в мимах не применяли, а женские роли исполняли сами женщины, покрывавшие голову небольшим платком. Актеры и актрисы мимов пользовались в обществе такой же популярностью, как современные нам кинозвезды. Многие богатые и знатные римляне окружали себя мимическими актерами, брали на содержание актрис и подчас сильно привязывались к ним: известно, скажем, что Марк Антоний был так влюблен в актрису Кифериду, что его самого в Риме насмешливо называли Киферием. В популярности с мимическими актерами не могли сравниться ни комические, ни трагические актеры, за исключением, быть может, лишь прославленного Росция, друга Цицерона. Мимы римляне любили тогда намного больше других видов

 

сценических произведений, тем более что новых комедий или трагедий никто не писал, а ставили непрерывно все те же сочинения Пакувия и Акция.

АРХИТЕКТУРА

Деревянная архитектура с терракотовой орнаментикой полновластно царила в Риме в III в. до н. э. и только в следующем столетии начала уступать место каменным постройкам. Но храмы сооружали из мягкого вулканического туфа, так как своего мрамора в Италии II в. до н. э. еще не было: и «лунский», позднее каррарский, мрамор, и «тибуртинский» твердый известняк — травертин стали применяться повсеместно уже в эпоху Августа. Ограниченность в выборе строительного материала наложила заметный отпечаток и на саму архитектуру. Из мягкого кампанского туфа не удавалось вытесать длинные прочные балки, поэтому зодчим приходилось создавать арочные своды. Кроме того, мягкий туф не позволял делать такие выразительные, подчеркнутые орнаменты, как на греческих мраморных храмах, и надо было украшать постройки гипсовой пластикой. Большим облегчением для архитекторов было начало применения в строительстве обожженого кирпича. Новая техника дала возможность сначала возводить каркас стен, а затем облицовывать их плитами из туфа.

Все это рано придало римской архитектуре иной, отличавший ее от греческой, характер. Своеобразие римской архитектуры хорошо видно, например, в сооруженном Квинтом Лутацием Катулом табулярии (архивохранилище), обращенном фасадом на Форум, с арками между дорическими полуколоннами, со сводчатыми покрытиями внутренних коридоров. Восходящие к италийско-этрусским традициям высокие подиумы,, на которые ставили здания, как и своды, характерны для больших святилищ в Пренесте и для храма Геркулеса в Тибуре, воздвигнутого в эпоху Суллы. Эти высокие подиумы, широкие лестницы, привольно раскинутые террасы, пространственное доминирование сакральной постройки над всей окружающей ее средой четко отличали италийскую архитектуру от эллинистической.

Возвратившись из восточных походов, Помпеи построил в Риме первый каменный театр, причем использовались различные архитектурные ордеры. Тогда же в городе появился, благодаря заботам эдила Марка Эмилия Скавра, большой деревянный театр с сидячими местами для 80 тыс. зрителей — подробное описание этого театра дает в своей «Естественной истории» Плиний Старший. Наступление нового этапа в истории каменного строительства в Риме связано с деятельностью Цезаря. Сооружение нового форума, получившего по имени диктатора название Форум Цезаря, основывалось на целостной архитектонической концепции: представление о ней дает со-

 

хранившаяся часть двухэтажных портиков, окружавших форум вместе с храмом Венеры-Родительницы. В период II триумвирата Вечный город стал украшаться зданиями из мрамора, залежи которого были найдены в северо-западной части страны (Луна, Каррара). Первые мраморные постройки, такие, как храм Сатурна, базилика, храм Божественного Юлия, показывают, с Какими трудностями сталкивались тогда римские каменотесы, привыкшие иметь дело с мягким кампанским туфом.

Большому строительству последних десятилетий существования республики сопутствовало создание крупных частных парков при домах разбогатевших нобилей и всадников. Примером для подражания стал здесь парк полководца-богача Луция Лициния Лукулла, где впервые в Италии были посажены вишни. Великолепные сады Лукулла, полные диковинных для римлян растений и прекрасных статуй, привезенных владельцем парка из далеких восточных походов, внушали зависть другим богатым римлянам. Примеру Лукулла последовал затем Гай Юлий Цезарь, а там и некоторые иные состоятельные горожане, в том числе историк- Саллюстий. Итак, на закате республики город из туфа начал превращаться в мраморный и покрываться садами и парками. Среди все еще многочисленных узких улочек раскинулся новый Форум Цезаря, поднялись новые храмы. В суровый старый Рим пришли богатство и пышность.

ЖИВОПИСЬ И СКУЛЬПТУРА

Начав покорять мир, римляне знакомились со все новыми способами украшения домов и храмов, в том числе с фресковой живописью. С традициями эллинистических фресок тесно связан первый римский стиль живописи — так называемый помпейский, изученный по фрескам, обнаруженным в раскопанных археологами провинциальных Помпеях и в других городах Кампании (II—I вв. до н.э.). Возник он как подражание станковой живописи, из желания создать впечатление развешанных по стенам картин. Стены комнат расчленялись изображенными на них архитектурными элементами, чаще всего колоннами, а отдельные поверхности заполнялись красочными орнаментами. Интересно, что, как и в тогдашней римской риторике, здесь сосуществовали и нередко выступали одновременно два стиля — простой, с тонким рисунком, и рядом другой, патетический, со светотенями и насыщенными цветами. Эти своеобразные «аттицизм» и «азианизм» в живописи соседствовали иногда на стенах одной и той же комнаты, как, например в вилле Фарнезина в Помпеях.

В скульптуре явлением, характерным для оригинального римского искусства, стал начиная со II в. до н. э. реалистический портрет. В новизне и самобытности римского скульптурного портрета нетрудно убедиться, если сравнить грубоватые, крестьянские лица на надгробных рельефах эпохи республики с тонко моделированными, рафинированными эллинистическими портретами. Пластический реализм римских мастеров достиг расцвета в I в.

 

до н. э,, породив такие шедевры, как мраморные портреты Помпея и Цезаря. Торжествующий римский реализм опирается здесь на совершенную эллинистическую технику, что позволило выразить в чертах лица многие оттенки характера героя, его достоинства и пороки. В «Помпее», в его застывшем широком мясистом лице с коротким вздернутым носом, узкими глазами и глубокими и длинными морщинами на низком лбу, художник стремился отразить не минутное настроение героя, а присущие ему характерные свойства: честолюбие и даже тщеславие, силу и в то же время некоторую нерешительность, склонность к колебаниям. Совсем иные черта характера запечатлел скульптор в аскетическом, волевом, жестком лице Цезаря.

Около 40 г. до н. э. в Риме появились тенденции к подражанию раннеклассическим мастерам греческой скульптуры периода, наступившего после греко-персидских войн. Это был своего рода «аттицизм» а пластике, виднейший представитель которого, грек Стефан, работал в Риме во времена диктатуры Цезаря. И его произведения, и скульптурная орнаментика храмов эпохи II триумвирата, и надгробные портреты 40—30-х годов I в. до н. э. несут на себе признаки приближавшегося римского неоклассицизма времен принципата Августа. Черты этого стиля видны уже в базальтовом портрете Октавии, сестры Октавиана Августа, в правильных, строгих линиях ее прекрасного лица.