Навигация:

Политика Августа [264]
Философия [269]
Наука и риторика [270]
Историография [272]
Поэзия [273]
Архитектура, скульптура, живопись [276]

ПОЛИТИКА АВГУСТА

В результате победы при мысе Акций над Антонием и Клеопатрой в 31 г. до н. э. Октавиан оказался единовластным правителем Римского государства. В противоположность своему приемному отцу Цезарю он не стремился, по крайней мере открыто, к установлению монархии эллинистического типа и не принял ни царского титула, возбуждавшего отвращение у римлян, ни чрезвычайной неограниченной диктаторской власти, как Луций Корнелий Сулла. Октавиан довольствовался положением принцепса, т. е. «первого среди граждан», и высоким эпитетом Август, а также ежегодным избранием его консулом. После 23 г. до н. э. он предпочел сменить консульство на «империум майюс проконсуларе» — высшую проконсульскую власть, связанную с верховным командованием всеми войсками страны. Кроме того, он облек себя с помощью послушных ему сенаторов пожизненными трибунскими полномочиями, а избрание его в 12 г. до н. э. верховным понтификом дало его правлению столь необходимую религиозную санкцию. Материальную основу его власти составляли доходы с подчиненных ему лично провинций и специально учрежденная наряду с сенатской казной особая казна принцепса — фиск. Получил он также титул императора и, оставаясь формально одним из должностных лиц

 

государства, был фактически единоличным его правителем, основав тем самым Римскую империю, пришедшую на смену республике.

Сохранялись многие республиканские традиции. Продолжали существовать сенат, консулы, преторы, эдилы, квесторы; все должностные лица избирались -на определенный срок. Однако избирали дх главным образом из кандидатов, предложенных принцепсом, который имел также решающее влияние на формирование сената. В отличие от Цезаря, жаждавшего ослабить позиции сената и сокрушить старую римскую знать, его приемный сын и наследник поддерживал верхушку нобилитета, отдав ей высшие должности в государстве и поручив управлять провинциями. Удалив из сената всех вольноотпущенников. Август ввел в него аристократию из италийских муниципиев и колоний. Укрепив различными мерами социальное положение сенаторов — крупных землевладельцев и богачей, он прочно привязал к себе эту влиятельную и опасную для него группу. В дальнейшем, хотя в среде сенаторов нередко возникали оппозиционные настроения, стремления вернуть традиционное республиканское правление, значение этой оппозиции было невелико.

Поддерживало принцепса и другое сословие, также наделенное при Августе важными привилегиями, — всадники. Среди них выделялись «новые всадники», рекрутировавшиеся из муниципальной аристократии, вольноотпущенников и разбогатевших ветеранов армии Октавиана. Установив для всадничества имущественный ценз в 400 тыс. сестерциев, принцепс позволил влиться во всадническое сословие множеству нуворишей, недавно наживших состояния и не связанных психологически со старыми республиканскими традициями. Эта новая, цензовая группа всадников, которой гордо противопоставляет себя поэт Овидий, подчеркивая, что сам он — всадник по деду и прадеду, принадлежащий к этому сословию по наследству, а не в силу нового ценза, была еще более надежной социальной опорой принципата, чем сенат. Ибо вся политика Августа и особенно мир, который он старался поддерживать на границах обширного Римского государства, гарантировали всадникам процветание и сохранение их привилегированного положения. Хотя высшие должности принцепс отдал нобилям, некоторые важные посты были зарезервированы за всадниками (прежде всего должность префекта претория — начальника личной гвардии императора), а быстро росший бюрократический аппарат империи предоставлял им немало возможностей для успешной карьеры.

Не забывал Август и о популярности среди городских низов. Здесь ему достаточно было продолжать делать то, что уже делали влиятельные римские нобили в эпоху республики: раздавать хлеб и устраивать зрелища. Не желая, чтобы кто-либо хоть на время затмил его в популярности, принцепс добился постановления сената, запрещавшего проводить гладиаторские игры чаще, чем два раза в год, и ограничившего максимальное число участвующих

 

в них гладиаторов. Август лично следил за доставкой хлеба в столицу и был особенно щедр в раздачах, так что, по некоторым сведениям, не менее 200 тыс. людей из миллиона населявших тогда Вечный город получали при Августе даровой хлеб от государства. Ограничив пышность игр, устраивавшихся другими нобилями, принцепс сам организовал однажды игры с участием 10 тыс. гладиаторов и тысячи диких зверей, специально привезенных для этого из Африки.

Главной опорой власти Августа оставалась армия, и прежде всего преторианская гвардия, составлявшая отныне предмет особых забот императоров. Жалованье выплачивалось регулярно, по окончании службы давалось выходное пособие из специальной воинской казны. Армия была профессиональной, и, поступая на воинскую службу, римский гражданин давал присягу на верность лично принцепсу. Служба длилась от 25 до 30 лет, иногда и больше; служить в легионах имели право только римские граждане — жители провинций могли служить лишь во вспомогательных войсках. Однако после поражения армии Публия Квинтилия Вара в 9 г. н. э. от германцев в Тевтобургском лесу, когда пришлось срочно восполнять потери, понесенные легионами. Август вынужден был допустить к воинской службе в легионах также вольноотпущенников, не имевших римского гражданства.

Завершение длительного периода кровавых гражданских войн принесло государству мир и стабильность, а принцепсу — поддержку всех слоев свободного населения. Не умевший и не любивший воевать Август заботился и о поддержании мира с соседями, не помышляя о расширении границ империи. К сохранению мира побуждали и другие факторы: трудности с пополнением легионов, нехватка финансовых средств, необходимость удерживать в повиновении рабов и жителей провинции. Тем не менее пограничные войны продолжались, и на исходе I в. до н. э. пасынки Августа, Тиберий и Друз, захватили обширные области в Альпах и на Дунае, основав новые провинции Паннония и Мезия. Границами империи стали на севере Рейн и Дунай. Попытка же утвердиться между Рейном и Эльбой, создать еще одну провинцию — Германию, закончилась полным провалом, когда Арминию, вождю племени херусков, удалось уничтожить в Тевтобургском лесу три легиона Вара. О замышлявшемся еще при Цезаре походе на Восток, против парфян, чтобы отомстить им за разгром в 53 г. до н. э. армии Красса, теперь нечего было и думать. Августу пришлось довольствоваться победой дипломатической: парфяне вернули римлянам боевые значки, захваченные у Красса полвека назад.

Эпоха принципата принесла с собой мир, и римские поэты не уставали восхвалять Августа как миротворца, а греческие города в Малой Азии в особых декретах именовали принцепса не иначе как «сотэр» — спаситель. Надпись из Галикарнаса гласит: «Царит мир на суше и на море, процветают города, правят добрые законы, и есть согласие и изобилие всех благ». По словам его биографа

 

Светония, когда Август возвращался из поездок в провинции, «его встречали не только добрыми пожеланиями, но и пением песен. Следили даже за тем, чтобы в день его въезда в город никогда не совершалось казней». Воспетое Горацием торжественное закрытие Августом как верховным понтификом дверей храма Януса Квирина, всегда открытого в дни войн, должно было символизировать наступление новой эпохи — эпохи мира, спокойствия и благоденствия. С проезжих дорог исчезли банды дезертиров, грабившие путников, моря очистились от пиратов, порядок в городах поддерживали специальные отряды городской стражи, была организована первая в Риме пожарная команда.

Не ограничившись упорядочением и реорганизацией государственного аппарата управления. Август ввел целый ряд новых законов, имевших целью способствовать возрождению римского рабовладельческого общества и традиционной римской семьи. Одни законы сурово карали за прелюбодеяния и поощряли многодетность, другие запрещали сенаторам и всадникам вступать в родство с вольноотпущенниками. Широкий отпуск рабов на волю не одобрялся, количество освобождаемых по завещанию рабов ограничивалось. Устои рабовладельческого общества защищал и другой закон, по которому в случае убийства господина смерти ^предавали всех находившихся в то время в доме рабов. Законы эти должны были восприниматься в Риме как возвращение к «старым добрым нравам» патриархального полиса давно минувших столетий.

Те же реставраторские тенденции заметны и в политике Августа в сфере религиозных культов. В деревнях и маленьких городках люди веровали еще в древние земледельческие божества, Фавнов или Сильванов, в богов — покровителей стад и урожаев. В сенаторской же и всаднической среде традиционная вера, религиозность уже исчезли, и должность фламина-диала — «однодневного», избиравшегося на один день, десятки лет оставалась незанятой, ибо желающих занять ее не находилось. Но в период гражданских войн у многих зрела мысль, что несчастья и бедствия, обрушившиеся на Рим, были следствием пренебрежения к старым богам, к традиционным римским культам. Гораций призывал сограждан вновь отстроить храмы, очистить статуи богов от грязи и копоти.

Октавиан Август откликнулся на эти настроения. Приняв сан верховного понтифика, он стремился подчеркнуть значение жречества в государстве эпохи принципата. В своих политических мемуарах, высеченных на так называемом Анкиранском памятнике, найденном в Анкаре в Турции, он с гордостью упоминает о том, что восстановил 82 старых храма. Кроме того. Август построил и новые, посвященные богам-покровителям рода Юлиев, из которого он по материнской линии происходил. Богу Марсу, который, как считалось, отомстил за убийство Цезаря тем, что даровал Октавиану и Антонию победу при Филиппах, был посвящен новый храм Марса-Мстителя на только что заложенном новом форуме,

 

где были поставлены статуи видных деятелей римской истории времен республики. На Палатине, близ дома, где жил сам принцепс, был воздвигнут великолепный храм Аполлона, который, как полагал Август, помог ему в битве при мысе Акций.

Следующим шагом было обожествление самого рода Юлиев в 29 г. до н. э. Рим украсился мраморным святилищем Божественного Юлия. Однако Августу хватало политического такта, чтобы не строить на территории Италии храмы, посвященные ему самому. Зато в провинциях он отнюдь не противился этому — там появились святилища Августа, и религиозный культ принцепса как бы продолжил собой старые культы правителей в эллинистических государствах. В Египте Августа чтили так же, как прежних владык, Птолемеев: ему воздавали почести как бессмертному божеству, любимцу Пта и Исиды. В самом Риме религиозным поклонением была окружена не особа принцепса, а его дух-покровитель — гений. Так, в 7 г. до н. э. в Риме между двумя Ларами, установленными на скрещении дорог, было помещено изображение гения принцепса, которому приносили жертвы наравне с Ларами.

Восстановлению обветшавших святилищ и строительству новых сопутствовало возвращение к жизни старых, уже забытых религиозных ритуалов, празднеств, реставрация древних жреческих коллегий. Наиболее характерным было проведение впервые после 149 г. до н. э. — Секулярных, т. е. «столетних» игр. При возрождении этой традиции, восходящей к середине III в. до н. э., было заявлено, что согласно «сивиллиным книгам» век должен длиться не 100, а 110 лет и отныне Секулярные игры следовало проводить точно в срок. В 17 г. до н. э., когда Август возобновил Секулярные игры, они продолжались три дня и три ночи, причем жертвы приносили не только богам подземного царства Диту и Прозерпине, но и Юпитеру, Юноне, Аполлону, Диане и другим богам. 27 мальчиков и девочек составили хоры, распевавшие гимн, написанный Горацием по заказу принцепса специально к- Секулярным играм и содержавший обращения к богине Эйлейтии, дабы она одарила многочисленным потомством римский народ, и к Солнцу-Кормильцу, дабы оно не узрело никого более могущественного, чем Римское государство.

Параллельно с реставрацией староримских культов и религиозных традиций разворачивались жестокие репрессии против восточных, особенно египетских, культов, которые после завоевания Египта Римом становились все более популярны, прежде всего в средних и низших слоях общества. О распространении египетских культов говорит то, что в 43 г. до н. э. участники II триумвирата, желая привлечь к себе симпатии народных масс, вынашивали проект постройки в Риме храма Исиды. Проект этот, правда, не осуществился, но поклонение египетской богине утвердилось в частных молельнях, отняв немало верующих у блестящих, но холодных греко-римских богов-олимпийцев. Август поступил с египетской богиней так же, как с вольноотпущенниками в сенате и легионах. Культ Исиды был ликвидирован сначала в самом

 

городе, затем в его окрестностях. Но победа эта оказалась недолгой, ибо через несколько десятилетий императору Гаю Калигуле пришлось включить Исиду в сонм богов-покровителей государства. А за ней очередь дошла и до других восточных божеств — сирийских, финикийских, персидских.

Столь же безуспешны были попытки Августа остановить распространение в Риме магии и астрологии. Ведьмы, чародеи, составители гороскопов, толкователи «вавилонских чисел», как говорит Гораций, по-прежнему оставались живописным элементом римского общества, и их нередко упоминают тогдашние поэты. Вспомним хотя бы горациеву Канидию «в черном подобранном платье», умевшую, как считалось, вызывать тени умерших, наводить порчу и готовить любовный напиток из внутренностей пойманных ею мальчиков. Особенно модной и повсеместно признанной была тогда в Риме астрология.

ФИЛОСОФИЯ

Но не только египетские культы, магия и астрология привлекали к себе народ, прежде всего городские низы. Большой популярностью пользовались проповеди бородатых бродячих философов-киников, расхаживавших с нищенской сумой и призывавших отказаться от славы и имущества как от вещей, совершенно бесполезных и ничего не дающих для счастья. Римские киники учили, что раб, которому удалось освободиться от порочных страстей, свободнее своего господина и что лишь мудрого человека можно назвать богатым и свободным. Городская беднота и рабы с сочувствием внимали этим проповедям. Но образованная элита относилась к уличным философам с насмешкой. В одной из сатир Горация выведена целая галерея образов таких проповедников бедности: здесь и Криспин со слезящимися глазами, которого непочтительные мальчишки на улицах дергают за бороду, и лохматый Дамасипп — поэт желает, «чтобы боги одарили его цирюльником».

Если простые люди в Риме слушали киников, то интеллектуалы эпохи Августа по-прежнему находились главным образом под влиянием стоической философии. Внутренний мир, воцарившийся в Италии при принципате, породил оптимизм и веру в божественное провидение, которое, как учили, стоики, правит миром. Вера эта соединялась с идеями исторического предназначения Римского государства, призванного самим провидением господствовать над другими странами и народами, неся им мир и процветание. Эти идеи воплощения в судьбе Рима божественного промысла пронизывают, как мы увидим далее, эпическую поэму Вергилия «Энеида». В молодости Вергилий испытывал влияние эпикурейцев, позднее же обратился, как это видно из «Энеиды», к философии стоиков. Такая эволюция взглядов была характерна для многих, переживших эпоху гражданских войн и распада республиканского строя и приветствовавших новые времена мира и

 

спокойствия. Подобные же изменения претерпело и. мировоззрение Горация: в своих «Одах» он отмежевывается от эпикуреизма и принимает идеалы стоиков. Стоиком был, наконец, и сам Октавиан Август, ученик стоика Арея Дидима из Александрии. И хотя в Риме тех лет не было создано философских трудов, сравнимых с трактатами Цицерона, интерес к философии сохранился, стал глубже и охватил не только элиту, но и средние и низшие слои римского общества.

НАУКА И РИТОРИКА

Направленность научных занятий в Риме того времени была связана с возросшим интересом к римским древностям, прежде всего к старым римским институтам и обычаям. Лучшими знатоками римского сакрального права были Гай Атей Капитон, консул 5 г. н.э., известный тогда юрист, любимец Августа, и глава другой школы правоведения, независимый в своих взглядах и поступках, споривший с самим принцепсом Марк Антистий Лабеон, автор комментариев к «Законам XII таблиц» и к жреческому праву. Особенно славился в городе как ученый и талантливый педагог вольноотпущенник Марк Веррий Флакк, грамматик, лексиколог, которого, как и Атея Капитона, связывали узы дружбы с Августом и которого принцепс избрал наставником для своих внуков. О его преподавательском методе Светоний в книге «О грамматиках и риторах» пишет: «Чтобы развить способности учеников, он имел обыкновение устраивать состязания между ними, подбирая равных по дарованию, причем предлагал не только предмет для сочинения, но и награду для победителя; наградой бывала какая-нибудь древняя книга, прекрасная или редкая». Огромный труд Флакка «О значении слов» был настоящей энциклопедией, где автор пытался выяснить значение многих старолатинских слов, ставших уже непонятными для римлян эпохи Августа. К тому же это быд богатый кладезь познаний о Жизни и культуре предков тогдашних римлян. Другое его сочинение, «Фасты», содержавшее перечень праздничных дней и краткие заметки, связанные с важнейшими датами календаря, послужило источником для Овидия, когда тот писал свои «Фасты».

Оба знаменитых правоведа и грамматик Флакк были профессиональными учеными. Напротив, Марк ВипсаниЙ Агриппа, зять Августа, был прежде всего высокопоставленным военачальником, а науками занимался, скорее, от случая к случаю. Прославился он и тем, что под его руководством в Риме были построены водопровод и множество общественных зданий, а Галлия покрылась сетью дорог. Несмотря на такую занятость военными и государственными делами, он оставил также географический трактат, касающийся измерения длины дорог, а в завещании распорядился составить на основе этих подсчетов карту Римской империи и поместить ее в заложенном им портике Випсания на Марсовом поле в Риме. Август последовал его совету и, достроив портик, выставил в нем географическую карту государства. Карта эта

 

дополняла карты греческих географов левыми сведениями и исправляла некоторые их неточности. Поэтому именно карта Агриппы послужила ценнейшим источником, из которого черпали и Плиний Старший, и Страбон, и Помпоний Мела.

Еще более важные плоды, чем карта Агриппы, принесли научные досуга военного инженера, строителя осадных машин Витрувия. Его обширный трактат «Об архитектуре» пережил века. Хотя осооенного литературного таланта у Витрувия не было, произведение его, опирающееся как на специальную греческую и римскую литературу, так и на собственный опыт автора, было впоследствии излюбленным чтением архитекторов эпохи Возрождения. Созданное Витрувием обстоятельное руководство по архитектуре, строительному и инженерному делу вызывало восхищение у великого Рафаэля, а знаменитый итальянский архитектор Андреа Палладио гордился, когда его называли «Витрувием XVI века».

Эпоха принципата оказалась благоприятной для наук, но не для ораторского искусства. Еще в начале 46 г. до н. э. в диалоге «Брут» Цицерон жалуется на упадок риторики, на то, что «красноречие смолкло». Сам великий оратор справедливо связывал это с упадком республиканской свободы в годы диктатуры Цезаря. Если в республике выступить обвинителем или защитником на громком судебном процессе значило сделать первый шаг в политической карьере, то во времена Августа красноречием уже нельзя было достичь ни славы, ни богатства. Занять видное положение в государстве было намного легче угождением принцепсу, чем произнесением пусть даже самых лучших речей. Шумные процессы вроде суда над Верресом, острые политические схватки сошли на нет, и вместе с ними исчезли пламенные и возвышенные инвективы и панегирики. Из оружия в политической борьбе риторика при Августе становилась «чистым искусством»: все более часты были теперь риторические состязания, турниры ораторов, к которым учителя риторики специально готовили своих учеников. Тогда-то впервые зал, где выступал оратор, стали называть «аудиториум», а преподавателя красноречия — «профессор». Темы этих публичных выступлений риторы черпали из истории или из других областей, далеких от повседневности, стремясь привлечь слушателей неожиданностью сюжета и искусностью аргументации.

Вытесненное с Форума, ораторское искусство утвердилось отныне в аудиториях, где знаменитые тогда риторы Аврелий Фуск, учитель Овидия, Марк Порций Латрон из Испании или Луций Цестий Пий из Смирны, считавшийся лучшим оратором после Цицерона, блистали перед молодежью, привлекая десятки и сотни слушателей. Известно, что ученики Цестня Пия просто заучивали наизусть речи учителя, а из речей Цицерона читали только те, на которые Цестий написал «ответы». А ученики ритора Бланда стремились даже иметь такой же цвет лица, как у их кумира, в пили специальный отвар, придававший их лицам необходимую . бледность.

 

ИСТОРИОГРАФИЯ

Высшим достижением римской прозы эпохи Августа явились 142 книги обширного исторического труда Тита Ливия, вместившие в себя почти восемь веков истории Рима «от основания города» (так обычно и называют это сочинение) до 9 г. н.э. Дидактическую и морали заторе кую цель своего труда историк определяет в предисловии к 1-й книге: «В том и состоит главная польза и лучший плод знакомства с событиями минувшего, что видишь всякого рода поучительные примеры в обрамлении величественного целого; здесь и для себя, и для государства ты найдешь чему подражать, здесь же — чего избегать...» По мнению Ливия, в древней истории Рима можно было найти немало примеров, достойных подражания. Историк всей душой устремляется в глубь прошлого, дабы «хоть на время» отвлечься «от зрелища бедствий, свидетелем которых столько лет было наше поколение». Славное и величественно-суровое минувшее Рима он противопоставляет «той недавней поре, когда силы народа, давно уже могущественного, истребляли сами себя».

Задача Ливия, как он ее понимал, состояла не в отыскании новых фактов и не в более углубленном, чем прежде, анализе источников, а в воссоздании великолепной идеализированной картины патриархальной жизни древних римлян, исполненной гражданских и воинских доблестей, законности и чувства долга перед государством. Славное прошлое, которым, по мысли историка, современные ему римляне могли бы гордиться, черпая в деяниях предков мужество и силу, представало в кричащем контрасте с позднейшими временами нравственного вырождения римского общества. К сожалению, от этого грандиозного труда сохранилась всего лишь четвертая часть — 35 книг из 142; книги, описывающие историю Рима со 167 г. до н. э. до эпохи, когда жил сам Ливии, до нас не дошли. Но и немногие уцелевшие книги показывают, что автор последовательно реализовывал свой замысел. Герой его труда — идеализированный «популюс романус», римский народ, создавший великое государство. Еще Цицерон жаловался, что никто в его время не мог талантливо, с силой, достоинством и полнотой написать историю Рима. Вскоре такой историк явился:

литературные дарования Тита Ливия, риторическое совершенство повествования, драматизм в описании исторических событий навсегда отодвинули в тень анналистов прежних столетий. Влюбленность историка в «нравы предков», в древнейшие институты и обычаи римского общества нашла благодарный отклик в кругах, близких к самому принцепсу, где царили подобные же настроения. Не удивительно, что Ливии входил в число друзей Августа, а его «История Рима от основания города» отразила многие политические тенденции эпохи принципата.

В то время Рим привлекал к себе многих образованных людей из других краев, особенно греков. Живя в Риме, некоторые из них стремились познакомить греческий мир с римской историей. Ха-

 

рактерна в этом отношении фигура учителя риторики Дионисия из Галикарнаса, написавшего 20 книг «Римских древностей», восхваляя героическое прошлое римлян. Знал латынь и использовал сочинения римских авторов даже Диодор Сицилийский, составивший обширную, в 40 книгах, греческую компиляцию по всеобщей истории с древнейших времен до галльской войны Цезаря под названием «Историческая библиотека».

ПОЭЗИЯ

«Сэкулюм Августум» — век Августа — был золотым веком римской поэзии. Выразителями и идеологами новой эпохи суждено было стать Публию Вергилию Марону и Квинту Горацию Флакку. Глубоко и искренне разделял Вергилий веру в то, что возвращение к доблести и могуществу предков, к старым римским обычаям и нравам, еще отчасти сохранявшимся в италийской деревне, приведет к возрождению римского народа. Еще в «Буколиках» устами поэта жаловался на свою судьбу крестьянин Северной Италии, разоряемый войнами и конфискациями. Установление принципата дало италийскому земледельцу надежду на мирный, спокойный труд, на укрепление слоя мелкого и среднего крестьянства. Мысль о возрождении земледелия в Италии и о создании тем самым широкой социальной опоры новому политическому строю была важнейшим элементом государственной идеологии правящей элиты, сплотившейся вокруг Октавиана Августа. Именно по прямому заказу советника принцепса и одновременно просвещенного покровителя поэтов Гая Цильния Мецената Вергилий написал «Георгики» — дидактическую- поэму в 4-х книгах, воспевающую крестьянский труд и всю добрую сельскую жизнь древней Италии.

Образцом для «Георгик» послужили александрийские дидактические поэмы, но в отличие от них, сухих по тону, излагающих в стихах руководства по земледелию и астрономии, в «Георгиках» Вергилию удалось избежать схематизма, картины труда и всей жизни крестьян даны кратко, сжато, с большой силой выразительности. Почти половину поэмы составляют прекрасные философские отступления — размышления поэта о гармонии природы, об устройстве мироздания, об истинном блаженстве и счастье земледельцев, живущих в ладу с мировым порядком, разумно, добродетельно и справедливо.

Подобно тому как «Георгики» далеко превзошли александрийскую дидактическую поэзию, римская «национальная эпопея» «Энеида» оказалась несравнима с поэмой Аполлония Родосского об аргонавтах и заняла достойное место рядом с творениями Гомера. Нелегким делом было выразить самосознание народа, его историческое чувство общности в героическом эпосе во времена, столь далеко отстоявшие от легендарной эпохи древних гомеровских героев. Вергилий отказался от первоначальной идеи в прославлении современности, деяний самого Октавиана и обра-

 

тился мыслью к мифу о троянце Энее, бежавшем из сожженного города и попавшем после долгих скитаний в Италию, где он в конце концов завладел всем Латием.

Эней у Вергилия — благочестивый и мужественный истинньй римлянин. Во всех своих действиях он следует предначертаниям богов, предопределившим будущее величие Рима, который самим провидением призван осуществить мечты людей о вечном мире, В этой поэме о божественной предопределенности блестящей судьбы родного города Вергилий воспевает «римский дух». Октавиан Август так же воплощает в себе этот дух, как и древние Сципионы и Камиллы. Деятельность нового правителя Вечного города, обеспечивающая мир на земле, восстановление законов и возрождение староримских добродетелей, как бы дает смысл и оправдание странствиям и страданиям Энея. Патриотизм, гражданский пафос «Энеиды» ставят ее неизмеримо выше поэм александрийцев, писавших «для себя и для Муз». Вдохновлявшееся лучшими образцами греческой литературы, идиллиями Феокрита в «Буколиках», дидактическими поэмами Гесиода и Арата из Сол в «Георгиках», эпопеями Гомера и Аполлония Родосского в «Энеиде», творчество Вергилия представляет собой глубоко оригинальное явление, тесно связанное с породившей его землей Италии.

От произведений его предшественников-александрийцев творения Вергилия заметно отличаются также по форме и композиции. В них нет прихотливой изысканности александрийских ученых стихов и некоторых поэм Катулла. Они построены гармонично, в соответствии с классическими стилевыми принципами, написаны классическим же языком. «Георгики» и «Энеида» — такие же памятники нового, августовского классицизма, как и «Оды» Горация или современная им скульптура.

Немало испытал и вынес в грозную пору гражданских войн и переворотов и другой великий поэт «века Августа»; Как и Вергилий, Гораций восторженно приветствовал новую эпоху, принесшую его согражданам мир, стабильность и надежды на возрождение «старых добрых нравов» и былого могущества государства. Обретя дружбу и покровительство богатого и влиятельного Мецената, поэт с радостью откликался на победы Августа, прославлял новые, законы, восхвалял официально возрождавшуюся старую римскую мораль.

Гораций начал свой путь с «Сатир» и «Эподов», где рисует широкую картину общественных пороков, но не обобщая, ограничиваясь язвительными нападками на отдельных неприятных ему людей и не задевая особ могущественных и высокопоставленных. Поэт здесь — не грозный судья, он смеется над людскими недостатками и, не мысля их исправить, призывает всех быть строже к себе самим и не впадать в пороки. Стихи исполнены философских размышлений в эпикурейском духе о необходимости нравственного самовоспитания, и этим, а также тщательной отделкой формы «Сатиры» молодого Горация отличаются от написанных столетием раньше «Сатур» Гая Луцилия.

 

Вершина творчества поэта — 4 книги «Од». Подобно тому как «Энеида» Вергилия заняла в сознании образованного римлянина место рядом с эпопеями Гомера, «Оды» Горация были законным наследником древней греческой лирики. Поэт поставил перед собой нелегкую задачу: сравняться с Алкеем и Сапфо, не уступить Пиндару и Анакреонту. Здесь господствуют темы, разрабатывавшиеся эллинистическими поэтами в элегиях и эпиграммах: любовь, дружеские пиры, прелести уединенной жизни, победа разума над смертью и одновременно — успехи римского оружия, величие древних религиозных культов, бессмертие самой поэзии. Вспомним его знаменитый «Памятник»:

Создал памятник я, меди нетленнее;

Высоты пирамид выше он царственных,

Едкий дождь или ветр, тщетно бушующий,

Ввек не сломят его, и ни бесчисленный

Ряд кругов годовых, или бег времени.

Философские размышления о судьбе поэта и о природе поэзии пронизывают последний цикл стихов Горация — «Послания». Во второй их книге помещено известное европейским поэтам всех времен «Послание к Пизонам», за которым закрепилось также название «Наука поэзии». Знание жизни, всесторонняя образованность и неустанный труд над каждым словом, каждой строкой — без этого совершенная, гармоничная поэзия невозможна. Таков классический завет Горация всем поэтам последующих поколений, завет, которому сам великий римский лирик стремился следовать всю жизнь.

Осваивая богатое наследие многовековой греческой поэзии, римские стихотворцы обратились во второй половине I в. до н. э. и к жанру любовной элегии. Одним из основоположников его был за 600 лет до этого Мимнерм Колофонский. В эллинистической литературе подражателей ему не нашлось, ибо любовная элегия требовала непосредственного выражения чувств, а не эрудиции, не знания мифологии. Возродился этот жанр уже в римской поэзии, в творчестве Гнея Корнелия Галла, друга Вергилия, известного тогда Оратора и поэта. Галл оставил 4 книги элегий, посвященных актрисе Кифериде, воспетой им под именем Ликориды. У поэта-элегика нашлось немало учеников и последователей, и жанр любовной элегии очень скоро вошел в моду. Поэт прославляет свою возлюбленную, наделяя ее условным греческим именем, выбранным так, чтобы вместо него в стих, не нарушая размера, можно было вставить и настоящее имя. Сентиментальный, нежный, меланхоличный Альбий Тибулл воспевает в своих элегиях Планию, под именем Делии, а страстный, патетический, склонный к драматизму. Секст Пропорций — свою возлюбленную Гостию, называя ее Кинфией.

Вершиной римской эротической поэзии стало творчество Публия Овидия Назона. Младший современник Вергилия и Горация, поэт утонченный и изощренный, наделенный большим риторическим даром, он самый талантливый из римских элегиков. В сво-

 

их «Любовных элегиях» он пространно, с пафосом и яркими риторическими фигурами, говорит о своей страсти к некоей Коринне, хотя искусства в этих стихах быть может, больше, чем непосредственного чувства. В сборнике любовных посланий «Героини» о своей любви и боли разлуки повествуют мифологические героини, обращаясь к оставившим их героям (Пенелопа к Одиссею, Ариадна к Тесею и т. д.). Овидий в полной мере взял на себя роль учителя любви, в которой выступали уже Тибулл и Пропорций. В одной из своих дидактических поэм, в «Науке любви», Овидий учит молодежь завоевывать сердца женщин, и это направление его творчества не могло не прийти в противоречие с официальными морализаторскими тенденциями политики Августа. За «безнравственность» и некий не известный нам «проступок» поэт поплатился жестоко: попал в опалу и был сослан по приказу принцепса в 8 г. н. э. на берега Черного моря, в Томы (нынешняя Констанца в Румынии).

Размышляя в ссылке о своем творчестве, Овидий разделил его на два периода. Вслед за «легкими» стихами о любви («Любовные элегии», «Героини», «Наука любви», «Лекарство от любви») пришли зрелые, «серьезные» произведения, прежде всего большие поэмы «Метаморфозы», где описаны превращения мифических героев в животных или растения, и «Фасты» — о происхождении и смысле старых римских праздников. Но и здесь поэт не оставляет любовной тематики: среди мифов, собранных в «Метаморфозах», немало эротических, в «Фастах» Овидий устами бога Януса замечает: «Мы хвалим прошлое, но живем современностью», а приведенные там же рассказы о боге Приапе или об Анне^Перенне пронизаны тем же фривольным юмором, что и некоторые части «Науки любви». Совсем другие ноты звучат в его стихах, созданных в ссылке («Скорбные элегии» и «Послания с Понта&). Со всем своим риторическим искусством поэт на разные лады выражает то сильное чувство, которое словно вытеснило в нем все иные: скорбь изгнанника. В дни молодости он, как и его старшие современники Вергилий и Гораций, радостно приветствовал новую эпоху — эпоху Августа: «Я поздравляю себя с тем, что родился лишь теперь», — пишет он в «Науке любви». Но младшему из трех великих поэтов довелось уже узнать и разочарование, и горькую изнанку единовластия.

АРХИТЕКТУРА, СКУЛЬПТУРА, ЖИВОПИСЬ

Республиканский Рим с его узкими улочками (шириной от 4 до 7 м), кирпичными многоэтажными доходными домами и тесным старым Форумом не мог, конечно, сравниться с современными ему эллинистическими городами Востока: Александрией Египетской или Антиохией Сирийской. Следуя примеру Цезаря, новый правитель стремился превратить Рим в красивый, просторный, мраморный город, поистине столицу тогдашнего мира. К Форуму, построенному

 

Цезарем, прибавился, как уже было сказано, Форум Августа, который вместе с храмом Марса-Мстителя образовал новый целостный архитектурный комплекс — такого в эллинистических городах не было. Перед храмом стояли статуи древних героев Рима, призванные, как и карта Агриппы в Портике Випсания, напоминать о величии Римского государства. Отметим, что в храме Марса-Мстителя, а за несколько лет до этого уже в храме Кастора и Поллукса на старом Форуме, был использован коринфский ордер: и сейчас еще высоко возносятся мраморные колонны храма Марса с классическими коринфскими капителями.

Также и Марсово поле. предназначенное для воинских и гимнастических упражнений, начало покрываться монументальными постройками. Рядом с общественными банями, сооруженными под руководством Марка Випсания Агриппы, поднялось великолепное здание нового храма Юпитера — Пантеон. В квартале над Тибром разрушали ветхие дома, чтобы освободить место для большого каменного театра Марцелла, названного в честь Гая Клавдия Марцелла, скончавшегося к тому времени мужа сестры Августа; театр вмещал 30 тыс. зрителей. Неподалеку оттуда был возведен Портик Октавии (она была сестрой принцепса), от которого доныне сохранился один ряд колонн. К числу этих изящных, стройных, классически пропорциональных сооружений надо отнести и не уцелевший позднее храм Аполлона на Палатине, украшенный колесницей бога Солнца на кровле и статуей Аполлона Кифареда работы знаменитого Скопаса внутри храма.

В историю римской архитектуры эпоха Августа вписала немало важных страниц. Появились новые типы сооружений, прежде всего триумфальная арка (известны, например, такие арки из городов Аоста и Римини, относящиеся к 25—27 гг. н. э.). В архитектурный обиход вошла — и это имело большое значение для будущего — двухэтажная колоннада, впервые, как кажется, примененная при строительстве театра Марцелла. Монументальная купольная постройка диаметром 87 м, возведенная в северной части Марсова поля Августом как усыпальница его и членов основанной им династии Юлиев-Клавдиев (28 г. до н.э.), продолжала древнеиталийские, этрусские архитектурные традиции и сама, в свою очередь, послужила образцом для позднейшего Мавзолея императора Адриана.

Наиболее характерный памятник классицизма эпохи Августа — барельефы, украшавшие некогда стену, которая окружала Жертвенник Мира, воздвигнутый в 9 г. до н. э. на Марсовом поле в память о победоносном возвращении Августа из похода в Галлию и Испанию за четыре года до этого. Греческий классический стиль барельефов, помещенных как на внутренней, так и на внешней стороне стены, проникнут здесь типично римской «гравитас» — суровой серьезностью, присущей в такой же мере и «Энеиде» Вергилия, и «Истории Рима от основания города» Тита Ливия. Особого внимания заслуживает мраморный барельеф южной стены Жертвенника Мира, изображающий религиозную процессию, на-

 

правляющуюся к алтарю, чтобы принести благодарственные жертвы богам: торжественно и серьезно шествуют во главе процессии верховный понтифик Октавиан Август со своей семьей и, жрецы-фламины, далее идут сенаторы, всадники и простой народ. Классическая простота, величественность и серьезность отличают и портретную пластику того времени. В этом позволяют убедиться многочисленные изображения самого Августа, в особенности его знаменитая мраморная статуя высотой более 2 м, найденная в доме его жены Ливии: принцепс в одеянии триумфатора произносит речь, простирая вперед левую руку, а в правой держа копье; у босых ног его примостился маленький Амур, символизирующий легендарное происхождение рода Юлиев от Энея, сына самой богини Венеры.

Дальнейшее развитие стилей фресковой живописи можно наблюдать в Помпеях. Если для предшествующей фазы росписей было характерно изображение архитектурных элементов, то теперь они уступают место гирляндам из цветов и фруктов, подобным тем, какие мы встречаем и на мраморных барельефах Жертвенника Мира. Затем живописный декор стен стал еще более разнообразным, принимая черты стиля «фантастического»: фрески должны были искусственно расширить пространство небольших комнат, создавая впечатление огромных дворцовых залов. Поверхность стен разбивалась на множество фрагментов с помощью живописных изображений архитектурных элементов: так, художники, расписывавшие виллы в Помпеях и Геркулануме, рисовали открытые окна или якобы видимые из окон пейзажи.