До начала прошлого века о Фронтоне было известно лишь из произведений его современников и позднейших писателей (Авла Геллия, Евмения, Минуция Феликса, Клавдиана Мамертина, Сидония Аполлинария, св. Иеронима, Кассиодора и др.). Все они упоминают его имя с величайшим уважением. Фронтон считался тогда выдающимся оратором и теоретиком ораторского искусства 1, основоположником школы в риторике, названной его именем2, главой модного литературного направления архаистов3. Он был знаменит также как наставник и друг Марка Аврелия, относившегося к нему с любовью и уважением 4.
Находка начала прошлого века впервые позволила современным ученым непосредственно познакомиться с произведениями Фронтона. В 1815 г. кардинал Анжело Маи, тогда служащий Амброзианской библиотеки в Милане, нашел палимпсест, содержащий часть переписки Фронтона с Марком Аврелием. Через несколько лет, работая уже в Ватиканской библиотеке в Риме, Маи нашел вторую часть того же палимпсеста с письмами Фронтона. Ученые полагают, что найденный список относится к VI— VII вв. н. э. Переписка дошла до нас в неполном виде (вся она должна была состоять примерно из 680 листов, тогда как ее амброзианская часть содержит 282, а ватиканская всего 106 листов). Текст рукописи сильно испорчен. Критикой текста рукописи и приведением ее в удобопонятный вид занимались виднейшие ученые (Нибур, Буттман, Хайндорф, Клуссман, Гаупт,
Хаулер, Набер, Эллис и др.) Результатом этих трудов явились лучшие издания Фронтона — издание Набера 6 и издание Гейнса7 с переводом Фронтона на английский язык. Гейнс, специально занимавшийся хронологией писем Фронтона, сделал попытку построить свое издание по хронологическому принципу.
Надо сказать, что находка Маи, вызвав сначала естественный интерес, разочаровала исследователей. Она заставила их усомниться в тех достоинствах Фронтона-оратора и Фронтона-писателя, которыми так щедро наделяли ритора его античные почитатели. Письма получили в критике самую отрицательную оценку за бессодержательность и манерный стиль, а Фронтон был заклеймен как лишенный вкуса, неумный и бездарный, наивнотщеславный и раболепный ритор. Однако, как бы ни был бездарен придворный ритор Марк Корнелий Фронтон, как бы ни были бедны мыслями его письма, было бы несправедливо отрицать тот интерес, который такие письма могут иметь для историков литературы.
Действительно, переписка Фронтона, являясь подлинной его перепиской с реальными людьми, — прежде всего документ эпохи. Она проливает свет на жизнь правящей верхушки римского общества II в. н. э., на личность императора Марка Аврелия, знаменитого «философа на троне». Она служит единственным источником биографических сведений о Фронтоне, который, как бы низко ни ценили его современные исследователи, был центральной фигурой в литературе и ораторском искусстве своего времени. Кроме того, переписка доносит до нас -—-ив этом, пожалуй, главная ее ценность — литературные веяния той эпохи.
Вот те немногочисленные биографические данные о Фронтоне, источником которых послужила его переписка. Как и большинство писателей в этот период преобладания провинциалов в римской литературе, он родился вдали от Рима — в африканском городе Цирте между 100 и 113 гг. В разное время жил в Александрии и Афинах, но основную часть своей жизни провел в Риме. Уже при Адриане (годы правления: 117—138) он прославился как адвокат и учитель красноречия. Высокая репутация Фронтона и его слава ритора способствовали тому, что преемник Адриана Антонин Пий (137—160 гг.) вскоре после своего вступления на престол и усыновления Марка Аврелия (138 г.) назначил его воспитателем своих наследников — Луция Вера и Марка Аврелия. Уже будучи придворным учителем латинской риторики, он становится в 143 г. на два месяца консулом-суффектом. Через несколько лет после этого ему достается в наместничество про
винция Азия, но тяжелая болезнь помешала ему занять эту должность. Отойдя от политики, он целиком посвящает себя риторике и литературе, пользуясь неизменным почетом и уважением как со стороны Антония Пия, так и со стороны сменившего его Марка Аврелия (160—180 гг.), своего любимого ученика. Дату смерти Фронтона, так же как и дату его рождения, можно назвать лишь приблизительно. Во всяком случае, он умер после 166 г., так как переписка обрывается примерно на этом годе. Моммзен относит его смерть к 180 г., полагая, что Фронтон умер в одно время с Марком Аврелием.
Переписка включает в себя: пять книг писем Фронтона к Марку Аврелию — цезарю (т. е. еще наследнику престола), две книги писем к Марку Аврелию — императору, две книги писем к брату и соправителю Марка — Луцию Веру, фрагменты из риторических посланий «О красноречии» и «О речах», книгу писем к императору-отцу Антонину Пию, две книги писем к друзьям, панегирик Веру под названием «Principia historiae», декламации «Похвала дыму и пыли», «Похвала небрежности», послание «О парфянской войне», четыре письма «Об Альсийских каникулах», два письма «О потере внука», риторическое упражнение «Арион», письма на греческом языке и фрагменты из речи за карфагенян. Точно неизвестно, кто опубликовал письма Фронтона. Однако можно сказать почти наверняка, что это сделал не сам Фронтон, как думал Моммзен8. Сам Фронтон расположил бы их в более определенном порядке. Моммзен считал, что они расположены, в основном, по хронологическому принципу. Однако, по мнению Гейнса9, это можно допустить лишь с большими оговорками. Некоторые бесспорно ранние письма помещены в конце книги, переписка с Пием стоит после переписки с его преемниками. Однако вообще отрицать какие-то попытки систематизации нельзя. Например, письма периода консульства собраны вместе и помещены вначале. Письма о процессе Герода помещены вместе и в их естественном порядке. В отдельных книгах письма идут в хронологическом порядке, но новая книга не продолжает предыдущую хронологически, а начинает новый, независимый от предыдущей по времени, ряд писем. Сложно определить и хронологию большинства писем 10. В этом случае подспорьем может служить упоминание в письме какого-либо известного факта, речи Марка и т. п., но в письмах Фронтона, изобилующих отвлеченными риторическими излияниями и стилистическими советами, таких упоминаний немного. Точно можно датировать лишь письма, относящиеся к периоду консульства, и письма, где назван возраст Марка, — «К Марку Цезарю», I, 8 и IV, 13. Женитьба и рождение детей
Марка помогают датировать также письма V книги. Письма к друзьям, упоминающие занимаемые ими должности, могут быть датированы по нашим сведениям о ходе политической карьеры того или иного адресата. Так или иначе Гейнс полагает, что все письма написаны между 139 и 166 гг. Тот же Гейнс высказывает предположение, что собрать и издать письма Фронтона мог только его друг и зять Ауфидий Викторин. Действительно, Викторин как наследник Фронтона и человек, занимающий высокое положение в империи, вполне мог это сделать. К тому же это было, безусловно, в его интересах — увековечить память о своем знаменитом родственнике и выставить напоказ его дружбу с семьей императора. Это должно было отвечать и желаниям самого Фронтона, который наверняка хотел, но, может быть, не успел этого сделать.
Письма Фронтона лишь в очень малой степени отражают жизнь Рима тех лет в ее исторической, политической и даже бытовой сфере. Сравнительно в большей мере они проливают свет на ее литературные веяния, что, конечно, в значительной степени определяется общественным положением и интересами самого Фронтона — придворного ритора и главы модного литературного направления. Очень мало писем написано по действительно деловому поводу. Большая их часть полна советов и поучений по разным мелким частностям риторики и стилистики. Все они обильно сдобрены лестью по отношению к царственным ученикам; правда, адресаты Фронтона в свою очередь не скупятся на комплименты ритору.
Самые обычные сообщения о погоде, здоровье и тому подобных вещах облачены в пышные риторические одеяния, заключены в высокопарные фразы. В литературном отношении письма Фронтона, как правильно было замечено 11, хотя и не представляют собой произведений искусства, адресованных вымышленному адресату, наподобие писем Плиния, но они написаны и не беглым пером; это письма тщательно отделанные, адресованные учителем-стилистом своим ученикам, которым он должен привить любовь к стилю. Начало переписки относят обычно к 139 г., т. е. к тому времени, когда Фронтон стал учителем Марка Аврелия и Луция Вера.
Основная часть из дошедших до нас писем и посланий Фронтона адресована Марку Аврелию. Помимо пяти книг «К Марку Цезарю» и двух книг «К Марку императору», ему адресованы риторические послания «О красноречии» и «О речах», послания «Об Альсийских каникулах», «О парфянской войне», декламации «Похвала дыму и пыли», «Похвала небрежности», письма «О потере внука».
Тон переписки между ревностным учителем и благодарным учеником свидетельствует о близких и дружеских отношениях
между ними. С течением времени эти отношения претерпели известную эволюцию. Фронтон силился внушить своему ученику такую же страстную любовь к риторике, какую испытывал сам. Но Марка гораздо больше привлекала философия. Как полагают, примерно с 147 г. он порывает с риторикой и целиком отдается философии. Приблизительно в это же время Антонин Пий стал активно привлекать его и к управлению государством. Переписка ученика с учителем становится менее интенсивной. Фронтон не в силах скрыть своей печали по поводу разрыва Марка с риторикой. Правда, он еще пытается доказать ему превосходство риторики над философией и ее полезность для правителя государства («О красноречии», и «О речах»). Однако письма Фронтона становятся все грустнее, появляется все больше жалоб на нездоровье; Марк, со своей стороны, жалуется на занятость. Тем не менее между ними сохраняются теплые отношения. Марк участливо справляется о здоровье своего бывшего учителя, просит руководить его чтением, жалуется на заботы и усталость («К Марку императору», VI, 1; 4). Фронтон с восторгом и немедленно, несмотря на болезнь, отвечает на его просьбы («К Марку императору», II, 2; 5), не забывая сопроводить свой ответ непременной порцией лести.
Чисто воспитательный характер имеют послания Фронтона «О красноречии» (de eloquentia) и «О речах» (de orationibus), письма «Об Альсийских каникулах», «Похвала дыму и пыли», «Похвала небрежности».
Послания «О красноречии» и «О речах» сохранились лишь в виде фрагментов, лишенных заглавия. Условные заголовки дал им Нибур. Маи полагал, что они были написаны, когда Марк Цезарь был еще наследником престола, но позднейшие ученые пришли к выводу, что их адресат уже был императором. Содержание фрагментов «О красноречии» говорит о том, что Фронтон всю свою жизнь не оставлял надежды внушить своему ученику любовь к риторике, доказать ее полезность и преимущество перед философией. В трактате «О речах» он просит Марка не пренебрегать риторикой, быть внимательным к стилю и не делать мешанины из подражания архаическому стилю Катона Старшего и подражания «новому» стилю Сенеки. Эти подражания, считает Фронтон, испортили бывший когда-то образцом цицероновский стиль, отчего он стал искусственным и нечистым. Фронтон рекомендует Марку обратиться к старым писателям.
В 162 г., по хронологии Гейнса, Марк проводил свой отдых в Альсии, на этрусском побережье. В третьем, самом значительном из четырех писем этой серии, Фронтон, ссылаясь на природу и примеры предков, рекомендует своему ученику во время отдыха всячески закалять свой дух и тело. Советуя Марку побольше спать, он присовокупляет к письму нечто вроде декламации на тему «Похвала сну».
Он специально посылает Марку декламации, или риторические упражнения вроде «Похвалы дыму и пыли» и «Похвалы небрежности». Называя их «пустячками» (nugalia), Фронтон, по всей видимости, с удовольствием занимается сочинением подобной чепухи, считая это занятие полезным для выработки хорошего стиля. «Похвалы» он посылает Марку с замечаниями о том, как трактовать подобные сюжеты, призывая и его заняться тем же. Ученик тоже не прочь иногда продемонстрировать свои риторические способности и показать учителю, что его советы не пропадают даром. Некоторые письма Марка напоминают риторические упражнения в заданном стиле, как, например, письмо II, 12 из цикла «К Марку Цезарю». Марк рассказывает Фронтону о происшедшем с ним забавном случае. Рассказ воспроизводит сценку из его повседневной жизни. Обращает на себя внимание стиль рассказа: язык сухой и сжатый, ритм фразы прерывистый. Некоторые исследователи называют этот стиль музыкальным термином «стаккато».
«... Ты спрашиваешь, — пишет Марк,— что это за история? Когда мой отец возвратился из виноградников, я, как обычно, сел на лошадь и выехал на дорогу. Проехав немного вперед, я встретил там, на дороге, большое стадо овец, сбившихся в кучу, как обычно на узком месте, при них четыре собаки, два пастуха, и больше ничего. Один из пастухов, увидев всадников, сказал другому: «Ты видишь этих всадников? Это самые отъявленные разбойники!», Услышав это, я пришпорил коня и въехал прямо в середину стада. Испуганные овцы шарахнулись в разные стороны и, блея, разбежались, кто куда. Пастух метнул в нас свой посох, он угодил во всадника, который скакал за мной. Мы обратились в бегство. Вот, таким образом, тот, кто боялся лишиться овцы, потерял свой посох. Ты думаешь, это выдумка? Чистая правда...»12
Стиль этого письма выгодно отличается от обычного, обильно украшенного риторикой, стиля писем Марка и Фронтона.
Учитель и ученик часто обмениваются в письмах впечатлениями об ораторе или декламаторе, которого им довелось недавно услышать. Впечатление обычно преподносится в весьма замысловатой форме. Вот как пишет Фронтону Марк Аврелий об известном в то время риторе Полемоне («К Марку Цезарю», II, 5):
«...Он кажется мне похожим на очень опытного трудолюбивого земледельца, который занял только под посев пшеницы и виноградники большое поле, где наверняка и урожай прекраснейший, и доход богатейший. Но нигде на этом поле не видно ни помпейской смоковницы, ни арицийских овощей, ни тарентской розы, нет здесь ни прелестной рощи, ни густого леса, ни тенистого платана: все это больше для пользы, чем для удовольствия, все это мы готовы хвалить, но любить не расположены...»
Даже в сообщениях о погоде, которые встречаются в переписке, тоже чувствуется стремление к стилистической изысканности («К Марку Цезарю», II, 6):
«Небо Неаполя, — пишет Марк Аврелий, — вполне благоприятно, но сильно изменчиво. В короткий промежуток времени оно становится то холоднее, то теплее, то суровее. Так, первая половина ночи — теплая, как в Лавренте, потом, когда поют петухи, уже прохладно, как в Ланувии; в раннюю пору рассвета и до восхода солнца холодно, как в Альгиде; позднее и до полудня небо солнечное, как в Тускуле; затем — знойный, как в Путеолах, полдень; но, когда солнце отправляется купаться в Океан, небо, наконец, становится кротким, таким, как в Тибуре. Так продолжается вечер и начало ночи, до тех пор, пока, как говорит Марк Порций, «глубокая ночь не устремится к концу».
Много писем состоит из сплошных взаимных похвал (например, «К Марку Цезарю», I, 7 и II, 3). В первом из названных писем Фронтон восторгается по поводу того, что Марк Цезарь прочел его речь своему приемному отцу Антонину Пию: «... моя заурядная, чтобы не сказать, невзрачная речь, — восклицает Фронтон, — прославлена самым ученым и красноречивым из всех Цезарей! Никогда еще сцена не выглядела более благородно! Марк Цезарь— актер; Тит-император — зритель! Возможно ли, чтобы кто-нибудь из смертных мог достичь большего, — кроме, разве, того, кто окажется на небе в тот момент, когда там, по словам поэтов, музы поют, а отец Юпитер слушает...»
Во втором письме Марк Аврелий хвалит благодарственную речь императору, произнесенную Фронтоном в сенате в бытность его консулом. Марк утверждает, что «... легче было бы подражать Фидию, или Апеллесу, или, наконец, самому Демосфену или самому Катону, чем этому, столь совершенному и изысканному произведению. Я никогда не читал ничего более утонченного, более античного, более пышного, более латинского. О, как счастлив ты, одаренный таким красноречием! О, как счастлив я, имеющий такого учителя».
Разумеется, не вся переписка между учителем и учеником состоит из подобных риторических восторгов, хотя они и составляют значительную ее часть. В письмах иногда затрагиваются и более важные, жизненные темы. Представляет интерес одно письмо к Марку Цезарю (I, 8), где ритор дает своему ученику, наследнику престола, наглядный урок демагогии. Письмо написано вскоре после того, как Фронтон произнес в сенате благодарственную речь Антонину Пию, т. е. вскоре после августовских ид 143 г. Ритор упоен успехом своей речи и попутно, с высоты сознания собственной опытности, дает царственному ученику совет, как вести себя в собрании.
Реакция слушателей на отдельные места из речи, о которой говорит Фронтон в своем письме, свидетельствует о том, что и
в это время относительного внутреннего мира в сенате не была единодушия между сословиями.
«Ты, может быть, знаешь уже от нашего Ауфидия, — пишет Фронтон, — сколько одобрительных возгласов вызвала моя речь и каким хором похвал были встречены слова «в те дни каждое изображение украшали патрицианские знаки отличия». Но когда я, сравнивая знатное сословие с незнатным, сказал, что это может делать только тот, кто считает, «что огонь костра подобен пламени алтаря, так как они одинаково светят», — то в ответ на это некоторые неодобрительно загудели.
К чему я тебе это рассказал? Чтобы ты, мой господин, когда будешь выступать в собрании людей, был подготовлен и знал, чем можно угодить их слуху: конечно, не везде и не во всех отношениях, но все-таки иногда и в значительной степени. Когда ты будешь делать это, напоминай себе, что ты делаешь подобное тому, что делаете вы, когда, по требованию народа, награждаете и отпускаете на волю гладиатора, который особенно проворно лишает жизни животных; ведь даже преступников и негодяев вы прощаете по требованию народа. Стало быть, повсюду народ господствует и берет верх. Стало быть, ты должен так поступать и так говорить, чтобы быть угодным народу».
Здесь же Фронтон рисует свой идеал оратора: «Услаждать слушателей, не нарушая правил красноречия — это и есть наивысшее достижение и трудно достигаемая вершина искусства оратора; но нужно, чтобы та лесть, которой он намеревается ласкать слух народа, не была бы слишком бесстыдной: пусть лучше грешит рыхлостью композиция и структура речи, чем мысль — распущенностью».
В другом письме («К Марку Цезарю», III, 1) он специально говорит о том, каково должно быть красноречие правителя. По его мнению, оно «должно быть подобно зову походной трубы, а не звукам флейты; в нем меньше звонкости, но больше весомости».
Из писем Фронтона к Марку Аврелию, относящихся к периоду консульства или с упоминанием консульства Фронтона, видно, что ритор был не чужд политического честолюбия («К Марку Цезарю», I, 8; II, 1, 3; III, 2—5). Став в 143 г. консулом, он очень рьяно относится к своим обязанностям. Во времена императоров консул обладал очень небольшой, главным образом судебной, властью. Это была скорее своего рода почетная должность: консул председательствовал в сенате, заведовал играми в цирке и другими празднествами. Фронтон был консулом всего два месяца — июль—август 143 г.; к тому же он считался консулом-суффектом, т. е. временно замещающим, и поэтому получил меньше почестей, чем обычно получал консул. Тем не менее консулат доставил ему много радости. В письмах неоднократно упоминается о его благодарственной речи императору, которая, по его словам и отзывам Марка Аврелия, имела шумный успех,
о цирковых играх, которые он должен был устроить в честь императора, и т. п. Из писем 8 и 9 к Антонину Пию явствует, что в свое время Фронтон получил и проконсулат в Азии, которого он долго ждал, но, к его величайшему сожалению, болезнь помешала ему исполнить свои обязанности.
Будучи придворным учителем риторики, он как судебный оратор-адвокат принимал участие в судебных процессах. Одним из самых громких был процесс известного ритора и софиста Герода Аттика, состоявшийся в Риме между 140 и 143 гг. н. э. («К Марку Цезарю», III, 2—5). Герод Аттик, представитель богатой и влиятельной афинской знати, породнившийся с римской аристократией благодаря женитьбе на родственнице Антонина Пия, обвинялся в различных преступлениях: в нарушении воли отца, в избиении свободных граждан, в убийстве одного из них и т. п. Главным обвинителем выступал афинянин Демострат, оратор из противной Героду партии. Его имя встречается в письмах Фронтона. Фронтон тоже готовился излить свое благородное возмущение в страстной речи. Марк, вступившийся за Герода, отговорил его от этого. Еще не очень убежденный, что он должен отказаться от разоблачительной речи против такого негодяя, каким, судя по всему, был Герод, но уже согласный склонить голову перед волей императора. Фронтон пишет: «...Что я не должен говорить помимо дела ничего такого, что могло бы повредить Героду, в этом я не сомневаюсь; но факты, действительные факты самого дела, — они ведь совершенно ужасны! Как мне с этим обращаться-—вот в чем я сомневаюсь и о чем прошу совета. Мне придется говорить о свободных людях, избитых и ограбленных, из которых один был даже убит. Мне придется говорить о нечестивом сыне, забывшем отцовские просьбы. Жестокость и алчность должны быть осуждены, и виновником этих преступлений придется назвать некоего Герода. Поэтому если ты, самый лучший и любимый мой господин, полагаешь, что преступления, на которые опирается дело, дают мне право изо всех сил прижать и раздавить противника, — дай знать мне свое решение. Если же ты, напротив, полагаешь, что я должен ему в чем-то уступить, то я без колебаний последую твоему совету».
Судя по всему, Герод, благодаря вмешательству Марка Аврелия, был тогда оправдан. Фронтон же, по воле императора, сменил свое возмущение против, вероятно, далеко не безвинного Герода на дружеские чувства к нему («К Марку Цезарю», I, 6, 7; «К Марку императору», II, 8), еще раз продемонстрировав свое раболепие перед императором.
Среди писем Фронтона Марку Аврелию встречаются и письма, приоткрывающие завесу над личной жизнью Фронтона с ее истинными переживаниями. Таковы, например, два письма, объединенные заглавием «о потере внука» (de nepote amisso). Марк в своем письме выражает сочувствие по поводу смерти внука Фронтона.
В ответе Фронтона звучит искреннее человеческое горе, жалоба на судьбу за ее несправедливость.
«За всю мою жизнь, — пишет Фронтон, — судьба причинила мне много подобных огорчений. В самом деле, не говоря уже о других моих несчастьях, я потерял пятерых моих детей, и притом самым печальным образом — ибо каждого из пятерых я лишался в такой момент, когда он был моим единственным ребенком. Чередование моих утрат было таково, что каждый ребенок рождался у меня, уже осиротевшего. И я терял детей, не имея утешения, и производил их среди недавнего траура...»
Стало быть, вовсе не был так уж счастлив в жизни ритор, служебная карьера которого сложилась необыкновенно удачно и большая часть писем которого полна безмерных восторгов по разным поводам.
Из писем к приемному брату и соправителю Марка Аврелия Луцию Веру сохранились лишь те, которые относят к тому времени, когда Вер уже стал императором. Гейнс считает, что в существующей переписке писем к Веру раньше 161 г. нет. С Луцием Вером Фронтон был менее близок, чем с Марком, который иногда служил благожелательным посредником в их отношениях. Однако Фронтон с готовностью придворного так же услужливо откликается на просьбы Луция, как и на просьбы Марка («Письма к Марку императору», II, 7; 8).
Луцию Веру адресовано послание под названием «Principia historiae». По содержанию это послание представляет собой нечто вроде введения в историю парфянской войны. Известно, что Луций Вер был командующий римским войском в этой войне, которая протекала очень неудачно для римлян. По своей сути и по форме «Principia historiae» — это панегирик Веру.
У Фронтона есть и еще одно послание на историческую тему под названием «О парфянской войне» (de bello parthico), адресованное Марку Аврелию. Это заботливо отделанное риторическое утешение, послание в ответ на письмо Марка о поражении римских войск в парфянской войне. Вообще, надо сказать, что так называемые исторические послания Фронтона можно лишь условно назвать историческими, так как они имеют лишь косвенное отношение к истории. И в том, и в другом случае исторический факт служит лишь толчком или поводом к очередным риторическим восхвалениям или утешениям.
Вообще письма Фронтона — неблагодарный материал для историка. Если Фронтон и упоминает какой-то факт, интересный для истории, то он рассказывает не о самом факте, а о своих, связанных с ним, переживаниях.
Письма Фронтона к Антонину Пию, императору и приемному отцу Марка Аврелия — это письма к благодетелю, полные подобострастной признательности за все те блага, которые выпали на долю ритора благодаря его положению придворного.
Так, например, в письме 5, поздравляя Антонина Пия с годовщиной его восшествия на престол, Фронтон пишет о том, что день восшествия Антонина Пия на престол — это день рождения его, Фронтона, благосостояния и почета. Это признание, подсказанное лестью, имеет под собой реальное основание. Фронтон был известен в Риме как ритор и адвокат и раньше, но настоящий почет и богатство пришли к нему именно благодаря его приближению к императорскому двору. В одном из писем к Марку Цезарю (II, 1) Фронтон под видом чистосердечного признания сравнивает свое отношение к Антонию Пию со своим отношением к Адриану. По его словам, Адриана он больше хотел умилостивить, чем действительно любил; Антонина Пия же он любит, «как солнце, как день, как жизнь, как воздух». Если отвлечься от льстивой сути этого письма, надо сказать, что по форме оно довольно интересно и написано с несвойственной Фронтону легкостью. Упоминая здесь о благодарственной речи Антонину Пию, которую Фронтон собирается произнести в сенате, он объясняет, что пишет эту речь не торопясь, так как очень старается. Замечая, что для Адриана он старался гораздо меньше, он приводит любопытное сравнение: «... Как тот беглый раб-скороход, который будто бы сказал: «Для господина я бежал шестьдесят миль, а для себя пробежал бы все сто, лишь бы вырваться», — так и я, когда хвалил Адриана, бежал для господина, а сегодня я бегу для себя. Эту речь я пишу для себя — и я бы сказал по-своему. И для своего удобства я делаю это медленно, спокойно, постепенно». Ответы Пия отличаются приветливостью и благожелательностью к преданному до подобострастия ритору.
Письма Фронтона к друзьям отличаются особенным однообразием, так как большая их часть — письма рекомендательные. Среди адресатов Фронтона — люди в империи известные и значительные: проконсул Азии Лоллиан Авит, легат и проконсул Африки при Пие Эгрилий Плариан, видный полководец Авидий Кассий, популярный декламатор Антоний Аквила, ритор Герод Аттик и т. д. Ответных писем в сборнике нет. Несколько писем из этой серии «к друзьям» адресованы другу и зятю Фронтона Ауфидию Викторину. Из них можно отметить согретое теплым чувством письмо I, 12, где Фронтон с любовью и юмором рассказывает о живущем у него внуке.
Вряд ли можно думать, как считают некоторые исследователи 13, что Фронтон противопоставил свои письма «К друзьям» цицероновским письмам «К близким». При самом большом само обольщении Фронтона, при всем его честолюбивом стремлении превзойти великого оратора, Фронтон не мог не сознавать, что такое противопоставление слишком невыгодно для его писем. Сам
Фронтон очень ценил письма Цицерона и даже ставил их выше других его сочинений («К Марку императору», II, 5).
В собрании писем Фронтона есть несколько писем на греческом языке. Двуязычие писателей — характерная черта античной литературы эпохи империи. Среди этих греческих писем — письма к известному историку Аппиану.
Аппиан — друг и современник Фронтона, автор «Римской истории», от которой сохранились разделы о пунических войнах, о войнах с Митридатом и о гражданских войнах до смерти Секста Помпея. Помимо греческих писем Аппиан фигурирует еще в одном письме Фронтона, адресат которого точно неизвестен, так как в рукописи оно не имеет заглавия. По мнению Маи, оно адресовано Антонину Пию, по мнению Нибура, — Марку Аврелию или Луцию Веру. Последнего мнения придерживается и Гейнс, который относит это письмо к 157—161 гг., когда правителями были уже Марк Аврелий и Луций Вер. Речь идет о должности прокуратора в Египте, на которую одновременно претендует Аппиан и какой-то грек. Вступаясь за друга, Фронтон подчеркивает моральное превосходство Аппиана перед соперником и тот факт, что Аппиан ждет уже два года. Призывая к справедливости, Фронтон говорит, что соперник Аппиана тоже должен ждать два года, а если через два года он сочтет себя уже слишком старым для этого, то пусть тогда откажется от нее, как сделал это он, Фронтон, отказавшись по болезни от проконсулата, которого тоже долго ждал.
В греческих письмах Аппиана и Фронтона («Письма на греческом языке», 4 и 5) говорится о двух рабах, которых Аппиан посылал в подарок своему другу Фронтону и которых тот отказался принять. Аппиан снова посылает ему рабов, сопроводив их письмом и убеждая друга не отказываться. В ответ на сравнительно небольшое письмо Аппиана Фронтон, как обычно, обрадовавшись случаю лишний раз показать свои риторические возможности, пишет ему длинное послание, которое выглядит как риторическое упражнение на тему о том, нужно ли принимать подарки. Рассуждения носят софистический характер. Вот отрывок из этого письма: «Спорным вопросом у нас, как я полагаю, — пишет Фронтон, — был вопрос: нужно ли принимать от своих друзей большие и ценные подарки. Настоятельно советуя делать это, ты привел в пример города, .которые принимают друг от друга большие подарки. Итак, ты берешь на себя решение этого спорного вопроса. Я, утверждая, что частные лица не должны принимать друг от друга больших подарков, то же самое отношу и к городам,— [т. е. что] и городам, дескать, не следовало бы их принимать; ты же, напротив, решив, что принимать подарки — это долг городов, доказываешь, что это также долг и частных лиц. Но, может быть, ты согласишься, что нельзя решать спорный вопрос спорными доводами. Ведь если ты мне говоришь, что многие города принимают богатые подарки, то я могу сказать тебе, что мно
гие из частных лиц также принимают подобные подарки. Но мы спрашиваем другое — справедливо ли и правильно ли они поступают, и эти частные лица, и эти города? Поэтому ты правильно сделаешь, оставив нерешенным в этом вопросе то, что касается городов. Ты ведь, я думаю, хорошо знаешь, что многие из самых знаменитых и имеющих хорошее управление городов часто не принимали дорогих подарков. Например, город римлян много раз отказывался от подарков, которые ему присылали». Как можно видеть, Фронтон был искушен и в формальной логике софистов.
Как уже было сказано, письма Фронтона дают возможность судить об его литературных вкусах и симпатиях. В них много восторженных упоминаний имен старых римских писателей: Энния и Невия, Акция и Пакувия, Луцилия и Лаберия, Катона и Гракхов («К Марку Цезарю», I, 7; IV, 3; фрагмент к Веру и т. п.). Он явно предпочитает их Цицерону, Цезарю и Горацию и видит в них пример для подражания. В своих письмах Фронтон неоднократно и с уважением говорит о Цицероне, отдавая ему должное как великому оратору. Он восхищается богатством его словаря, считает, что нет ничего лучше писем Цицерона («К Марку Цезарю», III, 14; IV, 3; фрагмент к Веру; «К Марку императору», II, 5, и т. п.), но, например, упрекает его в том, что он мало употреблял «неожиданных» и «непредвиденных» слов. Фронтон не скрывает, что архаист Саллюстий нравится ему больше («К Марку Цезарю», IV, 3): «. . . Очень немногие из древних писателей отваживались на этот усердный и рискованный труд — тщательные поиски слов. С давних пор из всех ораторов этим отличался только один Марк Порций, да его прилежный последователь Гай Саллюстий...» Цицерон же, по мнению Фронтона, «был далек от тщательных поисков слов, то ли по величию души, то ли потому, что избегал труда, то ли от уверенности в том, что даже без особых поисков у него всегда будут наготове такие слова, какие другим едва ли попадутся, даже если они их и искали». Во всяком случае, заключает Фронтон, «во всех его речах ты найдешь только очень немного неожиданных и непредвиденных слов, которые выискиваются не иначе, как с помощью усердия, заботы, бодрствования и памяти, хранящей много стихов древних поэтов. А неожиданным и непредвиденным я называю такое слово, которое обнаруживается вопреки ожиданию и мнению слушателя или читателя: так, что если ты его удалишь и прикажешь читателю самому найти какое-нибудь слово, то он либо никакого не найдет, либо найдет другое, которое уже не так хорошо выражает нужную мысль».
Известно, что Цицерон, особенно в речах, рассчитанных на широкую публику, намеренно избегал малоупотребительных слов, так как всегда стремился к тому, чтобы речь его была легко и полно воспринята слушателями — от этого зависел успех дела, по которому он выступал. Фронтон же, с высоты своей «риторики ради риторики», напротив, желает поразить слушателей «неожиданными»
и «непредвиденными» словами, видя в этом проявление похвального умения и особый риторический шик.
Однако, справедливости ради, надо отметить, что письмо показывает умение Фронтона внимательно и чутко относиться к слову.
В фрагменте «К Веру», где Фронтон защищает право художника на свой стиль, некоторые исследователи (например, Д. Брокк) справедливо усматривают полемику Фронтона, стремившегося поколебать застывшие со времени Цицерона каноны римского красноречия, с приверженцами старой цицероновской традиции. Протест Фронтона против цицероновской традиции был, быть может, вполне закономерен, так как другое время требовало и других форм. Но поскольку риторика давно уже утратила связь с жизнью, то требования Фронтона, идущие от его литературных, модных тогда, симпатий и вкусов, свелись к формальной изощренности, основанной на подражании древним.
Главные пункты в риторической теории Фронтона — это выбор слов и их расположение. К этой теме он неоднократно возвращается в письмах. Вся вторая часть упомянутого выше фрагмента посвящена выбору слов. Фронтон полемизирует здесь с Марком Аврелием, который полагал, что следует намеренно избегать красивостей и тщательной отделки речи.
К выбору слов, как уже можно было видеть, Фронтон призывал относиться с особой заботой и старанием и искать слова у старых авторов: Катона, Энния, Плавта. Сам он любил слова «истинно латинские» и «давно установившиеся». В вопросе о расположении слов он выступает за естественную их расстановку, осуждая инверсии. В одном из писем к Марку Цезарю (III, 16), где Фронтон рассуждает о трех родах красноречия, ясно сказалось его пристрастие к показательному роду красноречия и высокому стилю, где все должно быть очень тщательно отделано. Сам Фронтон, по мнению Клавдия Мамертина, был особенно хорош именно в показательном роде, а по мнению Макробия, — в простом, судебном. В судебных речах он рекомендует иногда нарочитую грубость и небрежность. Характерно, что Фронтон, уделяя огромное внимание форме, все-таки теоретически считает, что грубость формы лучше, чем отсутствие мысли. На практике же в его письмах я трактатах обращает на себя внимание именно бедность мысли.
Среди особенностей его стиля можно отметить неумеренное употребление сравнений, не всегда уместное употребление афоризмов старых римских писателей и тяжеловатый юмор.
Деятельность Марка Корнелия Фронтона знаменует собой глубокое идейное и художественное обнищание литературы «золотого века» империи, состоящей в услужении у власти и видевшей свою задачу в ее восхвалении и в стремлении к художественной изощренности. Однако, несмотря на ограниченность содержания и дефекты стиля писем Фронтона, они не могут не представлять для нас интереса как характерный памятник своей эпохи.