Непосредственный продолжатель Фукидида — Ксенофонт 1. Если вообще для правильного понимания и надлежащей оценки произведения необходимо иметь в виду биографию его автора, то тем более это следует сказать относительно Ксенофонта: его произведения самым тесным образом связаны с его личною судьбою, со всем пережитым им; в них много автобиографического; лучшие из них — в сущности личные воспоминания, мемуары, и многие особенности, достоинства и недостатки их более или менее объясняются с точки зрения биографии их автора.
Биография Ксенофонта 2. Ксенофонт принадлежал, по всей вероятности, к классу всадников и родился около
430 г. 1. Молодые годы его совпали с деятельностью Сократа и с политическим упадком афинской демократии. То было время, когда под влиянием катастрофы в Сицилии и неудачного исхода Пелопоннесской войны, при виде агитации демагогов и сикофантов, многие изверились в спасительности и целесообразности демократии, видели в ней главную причину бедствий и обращали свои взоры на олигархическую Спарту как на образец, достойный подражания, как на идеал государственного порядка. В афинском обществе заметно начала распространяться лакономания. И Ксенофонт был учеником Сократа, противником афинской демократии и поклонником Спарты... Это — представитель реакции, которая с такой силою обнаружилась в Афинах, начиная с конца Пелопоннесской войны. Есть основание думать (Эд. Шварц), что при Тридцати Ксенофонт сражался в рядах конницы на стороне тиранов. Затем Ксенофонт принимал участие в экспедиции Кира Младшего, которую он описал впоследствии в «Анабасисе»; в отряде Кира, в качестве добровольца, проник он в глубь Персидского царства, до окрестностей Вавилона, а во время знаменитого отступления 10 000 греков, после битвы при Кунаксе и гибели греческих вождей, Ксенофонту выпала на долю выдающаяся роль, хотя, вероятно, и не столь решающая и влиятельная, как выходит по его словам. По возвращении к берегам Фракии и Геллеспонта он с частью «кировцев» примкнул к спартанцам, в то время открывшим уже военные действия против персов, а когда в Малую Азию явился Агесилай, то Ксенофонт сблизился с ним, и Агесилай навсегда остался для него излюбленным героем. Вместе с ним возвратился он в Грецию и находился в его лагере во время битвы при Коронее, где спартанцы сражались не только против фиванцев, но и против его соотечественников. Если уже участие Ксенофонта в экспедиции Кира, врага афинян, вызвало против него неудовольствие и
негодование последних 1, то теперь разрыв с родиною был полный, и тем теснее Ксенофонт примкнул к Агесилаю и Спарте. Во время так называемой Коринфской войны он, по-видимому, сопровождал Агесилая в его походах, а около 387 г. он поселился в подаренном ему спартанцами поместье близ Олимпии, Скиллунте, где и провел целый ряд лет, занимаясь сельским хозяйством, охотой и литературными трудами. После злосчастной для Спарты битвы при Левктрах (371 г.) он был вынужден покинуть это поместье и переселиться в Коринф. Постановление об его изгнании было впоследствии отменено, но Ксенофонт если и бывал в Афинах, то неподолгу, и умер на чужбине, в Коринфе, в глубокой старости, после 355 г. до P. X. 2
«Hellenica». Продолжателем Фукидида Ксенофонт является в своих Ελληνικά 3,— истории Греции с 411 г. до битвы при Мантинее (включительно), т. е. до 362 г., в 7 книгах 4. «Hellenica» распадаются на две различные по характеру, тону и времени составления части.
Делии (424 г.) он обязан был своим спасением Сократу, но достоверность этого рассказа сомнительна.
Первая часть обнимает историю Греции до конца Пелопоннесской войны, до Фераменова мира включительно, I, 1, 1—II, 3, 10. Это и есть, собственно говоря, продолжение Фукидида; начинается оно без всякого вступления, прямо с того момента, на котором остановился Фукидид, словами: «После этого, спустя немного дней...» (μετά δ" ταύτα où πολλοίς ήμέραις ύστερον...). Изложение — краткое, сухое, порядок хронологический, по схеме Фукидида 1; в общем эта часть напоминает летопись или хронику. Исключение составляет описание процесса полководцев после битвы при Аргинусах, отличающееся живостью и подробностями. Вторая часть, начиная с правления Тридцати (II, 3, 11), напротив, вообще отличается живым, пространным, хотя и с большими пробелами, ярким изложением, с приведением многочисленных, нередко длинных речей, и местами скорее напоминает мемуары. Ее в свою очередь можно подразделить на два отдела: первый — до Анталкидова мира (V, 1, 35) 2 и второй — от этого мира до конца. Заканчивается она небольшим эпилогом.— Написаны «Hellenica», очевидно, не в один, а в несколько приемов, в разное время. Так, например, первые две книги составлены, по всей вероятности, вскоре после 403 г. 3, а последние под конец жизни Ксенофонта, уже после 357 г., так как в них (VI, 4, 36) упоминается о событиях в Фессалии, относящихся к этому году. Существует мнение, что сам Ксенофонт не успел вполне отделать, окончательно проредактировать и издать свой труд 4.
В первой части изложение сравнительно объективное; но во второй обнаруживается большое пристрастие автора к Спарте, в особенности к столь чтимому им Агесилаю, и враждебное отношение к Фивам. История Греции превращается, в сущности, в историю Спарты. Здесь мы видим отсутствие исторической перспективы, неравномерность, удивительные умолчания или пробелы. Например, Ксенофонт молчит о таком факте, как возникновение Второго афинского союза. О победе Конона при Книде, имевшей столь важный результат, он не считает нужным подробно рассказывать: о ней он упоминает лишь мимоходом по поводу того, что Агесилай получил весть о ней как раз накануне Коронейского сражения, которое Ксенофонт, наоборот, признает нужным подробно описывать, несмотря на ничтожность его результатов. Не рассказывает он ни об основании Мегалополя и Мессены, ни о восстановлении свободы Мессении; только из дальнейшего его изложения мы узнаем о независимости Мессении, как совершившемся факте. О роли Пелопида в деле освобождения Фив умалчивается: в «Hellenica» о нем упоминается только там, где речь идет о посольстве его в Сузы, к персидскому царю (VII, 1, 33 сл.); а говоря о битве при Левктрах, Ксенофонт не упоминает не только о Пелопиде, но и об Эпаминонде. Имя Эпаминонда в «Hellenica» в первый раз мы встречаем лишь в последней книге (VII, 1, 41), по поводу его третьего похода в Пелопоннес и действий в Ахайе, и если бы мы не имели других источников, мы бы и понятия не имели о блестящей деятельности обоих великих фиванцев, о их роли в тогдашних событиях; да и вообще наше знание греческой истории того времени было бы крайне недостаточное, одностороннее, и представление даже о самых крупных фактах — неверное. Замечательно, что даже деятельность Ификрата, которая, по-видимому, должна была бы особенно интересовать Ксенофонта, вследствие его склонности к военному делу, не получила у него надлежащей оценки и освещения.
Спрашивается, чем объяснить такие особенности «Hellenica», эти странные умолчания?
Вопрос о пристрастии Ксенофонта. Многое объясняется, конечно, личною точкою зрения, симпатиями и пристрастием
Ксенофонта: о некоторых лицах и событиях он вовсе не имел желания распространяться. Но пристрастием нельзя всего объяснить. Дело в том, что оно не так велико, как это кажется с первого взгляда. Hибур называл Ксенофонта «клеветником и поносителем своего отечества» ; по словам А. фон Гутшмида, немногие историки так тяжко погрешили против великой обязанности истории «ne quid falsi dicere audeat, ne quid veri dicere non audeat», в особенности против второй из этих заповедей, как Ксенофонт; Т. Гомперц называет его великим мастером в искусстве умалчивать, вызывать фальшивое впечатление, не сообщая ложных фактов, и т. д. Но защитники Ксенофонта 1 не без основания доказывают, что хотя у него и есть умолчания, но до сознательного извращения фактов он не доходит и раз что-нибудь сообщает, его сообщение более или менее верно; сравнение его известий с известиями других источников, в особенности Аисия, оказывается в его пользу; его версии нередко заслуживают предпочтения (например, относительно заключения Фераменова мира); его свидетельство, как современника и очевидца, во всяком случае имеет большую цену и его «Hellenica» являются важным источником. Если мы всмотримся ближе в отношение Ксенофонта к Спарте, Афинам и Фивам, в частности к Эпаминонду, то увидим, что не всегда подробно говорит он и о фактах, приятных для Спарты, особенно в первой части «Hellenica»; например, о победах спартанцев при Нотии и Эгос Потамах рассказывается нисколько не подробнее, чем о победах афинян при Абидосе, Кизике и Аргинусах. В «Hellenica» есть сообщения и неблагоприятные для Спарты. Ксенофонт не всегда скрывает темные стороны спартанской политики; у него, например, приводится речь Автокла (VI, 3, 7 сл.), представляющая резкое порицание поведения Спарты, толкующей об автономии греческих государств и в то же время препятствующей этой автономии (ср. и III, 5,12; VI, 3, 7 сл.; ср. III, 5,12). Он не раз вы-
ставляет на вид насилия спартанских полководцев и гармостов и порицает их (III кн., а также VI, 2, 6, 15,19). В захвате Фив он видит преступление, нарушение со стороны лакедемонян клятвы предоставить городам автономию и полагает, что они понесли справедливое наказание от тех, кому причинили несправедливость (V 4, 1). Даже действия Агесилая, пред которым он так преклонялся, Ксенофонт не все одобряет: он находит, что один из употребленных им маневров в битве при Коронее, хотя и свидетельствует о мужестве, но рискован (IV, 3,19). Спартанский полководец Анаксибий некогда, когда Ксенофонт возвратился из экспедиции Кира, поступил с ним вероломно, но это не мешает Ксенофонту рассказать в «Hellenica» подробно об его мужественной смерти (IV, 8, 38 сл.).
Несмотря на антипатию к демократии, Ксенофонт указывает, что афинский демос, по низложении Тридцати в 403 г., остался верен клятве. К Афинам под конец он относится вообще скорее сочувственно, нежели враждебно, что, впрочем, понятно: отношения Афин к Спарте в то время изменились и из враждебных сделались дружественными; заветная мысль Ксенофонта о необходимости союза между Афинами и Спартой, казалось, осуществлялась; сам Ксенофонт уже тогда примирился с родиною, его сын Грилл пал в схватке у Мантинеи, сражаясь в рядах афинской конницы. Ксенофонт не рассказывает обстоятельно о битве при Книде и об освобождении Мессении, тем не менее самых фактов он не скрывает. Очевидно, он относится к Фивам враждебно; но тут есть «смягчающие обстоятельства», и его вражда не лишена основания: возвышение Фив, блестящая деятельность Эпами-нонда в конце концов принесли скорее отрицательный результат — ниспровержение установившегося в Элладе порядка, уничтожение гегемонии Спарты, но взамен ничего прочного, положительного не дали. Ксенофонт мог не сочувствовать им не только в качестве друга Спарты, но и с панэллинской точки зрения. Самому Эпаминонду Ксенофонт отдает должную, хотя нужно сознаться, очень запоздалую, дань удивления (VII, 5, 8).
Таким образом, объяснения недостатков «Hellenica» следует искать не в одном только пристрастии Ксенофонта, но и в других
причинах. Указывают, например, на то, что труд его не вполне закончен и отделан, что Ксенофонт многое предполагал известным и писал по личным воспоминаниям, больше как автор мемуаров, останавливаясь на событиях по мере личного участия или личного интереса к ним, подробнее говоря о том, что лучше знал. Объяснения ищут также в той тенденции, которая проглядывает у Ксенофонта, считавшего необходимым для блага и спасения Эллады союз между Спартой и Афинами, с разделом между ними гегемонии так, чтобы первой принадлежала гегемония на суше, а вторым — на море, и желавшего предостеречь против Фив. Не без влияния была и известная склонность Ксенофонта к практической морали, к назиданию 1.
Ксенофонт как историк. Чем бы ни объяснять особенности «Hellenica», они во всяком случае не говорят в пользу Ксенофонта как историка. Он — прекрасный автор мемуаров, и, как таковой, он внес новый элемент в греческую историографию. Ксенофонт был очень плодовит и писал на самые разнообразные темы, начиная с истории и философии и кончая хозяйством, лошадьми и охотой. Но его воззрения не отличались глубиной. Его называли в древности «аттическою пчелою» за приятность слога, и он считался типичным представителем греческой καλοκαγαθία; но как историк, он несравненно ниже двух своих великих предшественников, Геродота и Фукидида. Он не проникает в глубь явлений, в их внутреннюю связь и смысл; он не всегда умеет отличить существенное от несущественного. Оттого и нет у него надлежащей исторической перспективы; оттого находит он возможным в «Греческой истории» игнорировать или обходить молчанием факты, имевшие крупное, решающее значение.
Ксенофонт признает непосредственное вмешательство божества в ход событий. По его словам (IV, 4,12), бог предал в руки лакедемонян их врагов; в несчастиях, обрушившихся на Спарту пос-
ле захвата Кадмеи, он видит божескую кару, доказательство того, что боги не оставляют безнаказанными содеянные преступления (V, 4,1); по поводу приказания, данного Клеомброту не распускать войска, а из Фокиды прямо двинуться против фиванцев, он замечает, что уже само божество вело спартанцев к катастрофе (VI, 4, 3). Вмешательству божества приписывает Ксенофонт то, что Эпаминонд, во время своего последнего похода, отбит был от Спарты; но и спартанцы при дальнейшем преследовании потерпели неудачу: «казалось,— говорит он,— божеством начертан был предел, до какого могла быть дарована им победа» (VII, 5, 12— 13). А в конце «Hellenica» по поводу сражения при Мантинее Ксенофонт замечает, что исход этого сражения был противоположен тому, какого все ожидали: каждый надеялся, что победители будут властвовать, а побежденные будут в подчинении; но бог сделал так, что обе стороны очутились в положении и победителей и побежденных (VII, 5, 26—27). Землетрясение производит бог (IV, 7,4) и т. д.
Ксенофонт очень благочестив, но это не та простодушная вера, которую мы видим у Геродота; это — скорее благочестие практического человека, рассчитывающего получить пользу и выгоды, по правилу: do ut des, благоразумно старающегося заранее, на всякий случай, расположить в свою пользу богов и заручиться их поддержкой. В иных случаях Ксенофонт не прочь прибегнуть даже к уловке. Например, Сократ советовал ему спросить дельфийского оракула: принимать ли участие в экспедиции Кира? Ксенофонт действительно обратился в Дельфы, но, чтобы избегнуть возможного отрицательного ответа, для него нежелательного, он спрашивает оракула не о том, принимать ли ему участие в экспедиции, а о том, каким богам принести жертву, чтобы благополучно возвратиться. Ксенофонт не только благочестив, но и суеверен. Различным гаданиям и предзнаменованиям, благоприятным или неблагоприятным жертвам, снам,— всему этому он придает громадное значение. Вспомним, сколько раз говорится в «Анабасисе» о благоприятных или неблагоприятных жертвах. Ни одного дела Ксенофонт не предпринимает, не узнав, каковы показания жертв. Он решается стать во главе отступающих греков по внушению сна. То
же мы видим и в «Hellenica», например IV, 7,2, или III, 3,4: в последнем случае Ксенофонт считает нужным сообщить о том, как предсказатель, на основании принесенных Агесилаем жертв, пришел к заключению, что боги указывают на страшный заговор, и как вслед за тем действительно открыт был заговор Кинадона. Чрезвычайно характерные замечания мы встречаем также в трактатах Ксенофонта: «О доходах» и «О начальнике конницы». В первом он предлагает между прочим предварительно обратиться в Додону и Дельфы и вопросить богов, будут ли полезны государству рекомендуемые им меры. Во втором трактате он советует прежде всего начинать с жертвоприношений, а в конце оправдывает столь частое упоминание о них: кто испытывал опасности, тот, полагает он, не удивится таким упоминаниям; боги все знают и наперед показывают, кому хотят, посредством жертв, полета птиц и снов, и охотнее помогают тем, кто не только спрашивает их совета в момент необходимости, но кто и в счастье почитает их.
«Анабасис». Один из эпизодов, относящийся к описываемому в «Hellenica» периоду и упоминаемый там лишь кратко, именно экспедиция Кира Младшего и отступление 10 000 греков, составляет, как известно, предмет особого сочинения Ксенофонта — знаменитого «Анабасиса» 1. Он издал его не под своим именем, а под псевдонимом: в Hellen., III, 1, 2, он сам ссылается на него, как на сочинение, написанное Фемистогеном Сиракузцем. Очевидно, Ксенофонт избрал псевдоним, как более удобную форму,— для того, чтобы свободнее говорить о себе и о своих заслугах и больше внушить к своим словам доверия. Дело в том, что «Анабасис» не только своего рода мемуары, но и апология 2. Это — один из интереснейших рассказов участника-очевидца о смелом предприятии, опасном отступлении, во время которого так наглядно обнаружилось все превосходство греков
над варварами, о природе и жителях далеких, неведомых грекам стран, с их нравами и обычаями 1; в общем — рассказ правдивый, с довольно яркими характеристиками отдельных лиц. Но там, где Ксенофонт говорит о себе, к его словам нужно относиться осторожно: не впадая в сознательное, грубое извращение фактов и в вымысел, Ксенофонт, однако, несколько преувеличивает свое участие в событиях и свою роль. О некоторых фактах он благоразумно умалчивает или смягчает их, а иногда в щекотливых для него случаях отвлекает внимание читателя сообщением о каком-нибудь сновидении или предзнаменовании. Целями апологии можно объяснить и некоторую непропорциональность,— то непомерно большое место, которое отводится в «Анабасисе» кампании во Фракии.— Написан «Анабасис» много лет спустя после экспедиции, когда Ксенофонт жил в Скиллунте, имея уже взрослых сыновей,— в «Анабасисе» (V, 3) он сам упоминает о своем пребывании в Скиллунте,— в 70-х годах IV в., а может быть, даже и позже, после оставления Скиллунта. В основании лежат, однако, по всей вероятности, более ранние заметки или записки; иначе трудно объяснить точность некоторых сообщений.
Другие произведения Ксенофонта. В «Анабасисе» мы имеем идеализацию Кира Младшего; другого Кира — Старшего, основателя Персидской монархии, Ксенофонт идеализирует в «Киропедии»,т. е. «Воспитании Кира» (Κυρουπαιδεία). Это не история, а тенденциозный, историко-политический роман: в « Киропедии» Ксенофонт желает дать образ «доброго и счастливого царя» 2. Факты здесь искажены до крайности. Например, Египет оказывается покоренным при Кире; Кир умирает естественною смертью, в кругу своих, и т. п. «Киропедия» важна, конечно,
в историко-литературном отношении, как образец греческого романа (с этой точки зрения важен в частности эпизод любви Панфеи к своему мужу Абрадату, смерть которого она не может пережить) и прототип последующих нравоучительных произведений, вроде Фенелонова «Телемака». Для нас в данном случае «Киропедия» интересна лишь в том отношении, что характеризует политические, нравственные и педагогические идеалы Ксенофонта, служит свидетельством его монархических симпатий 1 и некоторого увлечения Востоком, восточными обычаями и нравами.
Агесилаю, которому отведено такое видное место в «Hellenica», Ксенофонт посвятил особую еще характеристику или биографию 2, представляющую панегирик или некролог этого спартанского царя, казавшегося Ксенофонту олицетворением идеала человека и полководца. В историко-литературном отношении произведение это можно сопоставить с «Евагором» Исократа. О государственном строе столь любимой Ксенофонтом Спарты есть особый его трактат — «Лакедемонская полития», по этому вопросу весьма важный источник 3: им широко пользовались последующие авторы — Плутарх (в биографии Ликурга) и Аристотель (в «Политике» и в «Политиях»), так
в историко-литературном отношении, как образец греческого романа (с этой точки зрения важен в частности эпизод любви Панфеи к своему мужу Абрадату, смерть которого она не может пережить) и прототип последующих нравоучительных произведений, вроде Фенелонова «Телемака». Для нас в данном случае «Киропедия» интересна лишь в том отношении, что характеризует политические, нравственные и педагогические идеалы Ксенофонта, служит свидетельством его монархических симпатий 1 и некоторого увлечения Востоком, восточными обычаями и нравами.
Агесилаю, которому отведено такое видное место в «Hellenica», Ксенофонт посвятил особую еще характеристику или биографию 2, представляющую панегирик или некролог этого спартанского царя, казавшегося Ксенофонту олицетворением идеала человека и полководца. В историко-литературном отношении произведение это можно сопоставить с «Евагором» Исократа. О государственном строе столь любимой Ксенофонтом Спарты есть особый его трактат — «Лакедемонская полития», по этому вопросу весьма важный источник 3: им широко пользовались последующие авторы — Плутарх (в биографии Ликурга) и Аристотель (в «Политике» и в «Политиях»), так
верно понимал его воззрения; он больше улавливал внешность, скользил, так сказать, по поверхности. Он нередко приписывал Сократу свою собственную философию, полагая, что воспроизводит действительное учение великого философа: в его уста он влагает свои собственные мысли по наиболее интересовавшим его излюбленным темам о благочестии, справедливости, дружбе, стратегии и т. п. В общем гениальная и оригинальная личность Сократа у Ксенофонта является подчас слишком обыденною... То же следует сказать и о других двух сочинениях Ксенофонта — о «Симпосии» и об «Апологии Сократа» 1.
К «Memorabilia» примыкает интересный во многих отношениях диалог Ксенофонта: «О хозяйстве» (Οικονομικός) 2. Это — греческий «Домострой»: Сократ беседует о том, как лучше устроить и вести домашнее и сельское хозяйство, причем передает мнения на этот счет некоего Исхомаха, устами которого, очевидно, говорит сам Ксенофонт. Сочинение это знакомит с характером и положением тогдашнего хозяйства и содержит указания на некоторые социально-экономические недуги той эпохи. Земледелие выставляется в нем как наилучшее, наиболее полезное и благородное занятие. Οικονομικός замечателен по тому гуманному духу, которым проникнуты проводимые в нем взгляды; в особенности этим отличаются те страницы, где речь идет о том, как обращаться с молодою женою, приучая ее к хозяйству, о положении ее как хозяйки в доме 3 и об отношении к слугам.— Заметим, что диалог этот переведен был Цицероном на латинский язык.
В небольшом трактате «О доходах» Ксенофонт 4 касается афинских финансов; он говорит о том, как помочь им и как увели-
чить государственные доходы, не отягощая союзников; в конце автор проповедует мирную политику в духе Евбула. Трактат содержит, между прочим, интересные сведения о положении метеков, о торговле, о способе эксплуатации и доходах с Лаврийских рудников. На остальных небольших сочинениях Ксенофонта — на диалоге «Гиерон» и на трактатах об обязанностях начальника конницы, о том, как обращаться с лошадьми, и об охоте здесь не место останавливаться.
Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития». В числе Ксенофонтовых сочинений издавна обыкновенно помещают и политический трактат об афинской демократии, Αθηναίων Πολιτεία 1 (которую, разумеется, не следует смешивать с недавно открытою Аристотелевою «Афинскою политиею»). Но в настоящее время почти никто не сомневается в том, что это произведение не Ксенофонта 2: ни по времени написания, ни по языку и изложению, ни по воззрениям оно не подходит к сочинениям
«аттической пчелы» и обнаруживает в авторе такое политическое понимание и проницательность, такую глубину мысли, на какие вряд ли был способен Ксенофонт. Трактат написан, по-видимому, в первые годы Пелопоннесской войны, до 424 г., во всяком случае еще тогда, когда демократия и морское могущество Афин были в полной силе, и принадлежит, несомненно, перу олигарха, но кому именно,— неизвестно: его автором считают то Крития, то Фриниха, одного из олигархических деятелей 411 г., то, наконец, Алкивиада или Фукидида Алопекского, сына Мелесия, политического противника Перикла.
Вообще это небольшое, но во многих отношениях любопытное произведение, являющееся древнейшим памятником аттической литературной прозы и первым дошедшим до нас политическим трактатом, послужило предметом довольно многочисленных исследований и подало повод к самым разнообразным мнениям.
В нем видели то диалог между защитником и противником афинской демократии (К. Г. Кобет, К. Ваксмут), то собрание перепутанных фрагментов, произвольно соединенных каким-то редактором (А. Кирхгоф), то смешение трактата, написанного умеренным олигархом, и заметок и возражений крайнего олигарха, сделанных сначала на полях, а потом переписчиком внесенных в самый текст (А. Н. Шварц), и т. п. На трактат этот смотрели то как на простое письмо к другу-лакедемонянину, то как на своего рода консульское донесение или на мемуар, предназначенный для единомышленников, то как на публицистическое произведение, набросок речи (т. наз. λόγος), подобной тем, какие впоследствии писал Исократ (Α. Η. Шварц). По одному мнению, автор желал побудить своих единомышленников к полному ниспровержению афинской демократии, возможному не иначе, как при помощи Спарты: это — программа партии, не останавливающейся ни перед какими последствиями; по другому мнению, наоборот — автор старается отсоветовать всякую попытку против этой демократии как безнадежную; по третьему, рассматриваемый памятник — чуждый практической тенденции научный трактат, и т. д. Автор новейшего большого труда о Псевдо-Ксенофонтовой политии 3. Калинка предполагает, что
это — речь, επιδειξις, в духе тогдашней софистики («ein sophistisches Kunststück»), а не политический призыв для каких-либо практических целей и не чисто научный трактат, для чего ей недостает полноты изложения и спокойствия тона: это была импровизация, без предварительной, долгой подготовки, и она могла быть произнесена в олигархическом обществе, гетерии, во время «симпосиона».
Но главная основная мысль автора памфлета ясна: по его собственным словам, он не может, конечно, одобрить выбранную афинянами форму правления, но признает, что раз уже они ее выбрали, они прекрасно поддерживают ее и вообще поступают целесообразно, и если остальные греки думают, будто афиняне заблуждаются и делают грубые ошибки, то это неосновательно, что и намерен он показать в своем трактате (I, 1). Автор в дальнейшем изложении останавливается преимущественно на причинах предпочтения, оказываемого бедным, на сравнительно привилегированном положении метеков и рабов в Афинах, на последовательности афинской политики по отношению к союзным городам и преимуществах морского могущества Афин. Он объясняет, как недостатки и темные стороны, которые ставятся в вину афинской администрации и суду, неразрывно связаны с самым строем и положением Афин. Рядом идут побочные замечания, исторические справки и примеры.
В общем, автор показывает, как сама сила вещей заставляет афинян поступать так, как они поступают, и выясняет внутреннюю, неразрывную связь между состоянием общества, демократическими учреждениями и демократическою политикою, между развитием демократии и ростом морского могущества. Он старается понять эту, в сущности ненавистную ему, демократию, понять причины и условия ее прочности и выставляет на вид глубокую целесообразность ее учреждений и принимаемых афинянами мер. Он выводит из более общих причин те черты и явления, которые его современникам и единомышленникам казались случайными или результатом произвола. В некоторых местах можно заметить большую аналогию с Фукидидом, в особенности там, где говорится о преимуществах полуостровного положения
Аттики (I, 19-20; II, 4-5, 14-16 и речь Перикла: Thuc., I, 133 сл.), да и в других случаях, даже в содержании и самой манере 1. Вообще трактат этот, подобно Фукидидову труду, может служить ярким свидетельством того, какой быстрый шаг сделала историческая и политическая мысль в Греции в короткий промежуток после Геродота.
По-видимому, автор вполне объективно рассматривает афинскую демократию; но местами, наряду с этим внешним спокойствием и опровержением как бы неосновательных обвинений против афинского демоса, проявляется большая страстность, вырываются замечания, полные иронии и злобы, в которых сказывается вся ненависть олигарха к этой демократии, что, как мы видели, и дает повод к разным толкованиям. Но мне кажется, что видимые противоречия тем именно и объясняются, что автор — принципиальный враг демократии: какие-либо отдельные, частичные исправления и изменения в строе, по его мнению, ни к чему не ведут; они бесцельны и невозможны; нужно принимать эту демократию, как она есть, или же вырвать ее с корнем. Т. Гомперц сравнивал автора этого произведения с военным, который принимается за исследование верков неприятельского укрепления, чтобы высмотреть слабые места и придумать подходящий способ нападения, но которого так поражает искусное расположение укрепления и целесообразное соединение частей, что он не только настоятельно предостерегает своих от слишком поспешного нападения, но, не обинуясь, выражает удивление пред планомерной постройкой и таким образом становится почти восхвалителем ненавистного врага. Именно ненависть сообщила особую остроту его глазу и помогла ему открыть некоторые, дотоле неизвестные, основные политические истины... 2.