Наша группа ВКОНТАКТЕ - Наш твиттер Follow antikoved on Twitter
132

Фукидид


Главным источником для истории следующего за отражением персов «Пятидесятилетия» и в особенности Пелопоннесской

1 Лучшие издания: Рорро Е. F. Thucydides de bello Peloponnesiaco. Lpz., 1821-1838; далее: Krüger К. W. (1846), Stahl]. M. Thucydidis historia. Lpz., 1880; Croiset A. Histoire de la guerre du Péloponèse. Texte grec publié... avec un commentaire critique et explicatif et précédé d'une introduction. Paris, 1886, и в особенности Classen J. (1862—1878), а также: Hude С. Thucydides histories, ad optimos codices denuo ab ipso collatos recensuit Carolus Hude. Lipsiae, 1898—1901; русск. пер.: Мищенко Φ. Г. В 2 τ. M., 1887—1888; готовится новое изд. под ред. С. А. Жебелева. Общие монографии о Фукидиде: Roscher W. H. Leben, Werk und Zeitalter des Thukydides. Göttingen, 1842 (другое заглавие: Klio. Beiträge zur Geschichte der historischen Kunst. I. Bd.); Welzhofer H. Thukydides und sein Geschichtswerk. München, 1878; Girard J.-N. Essai sur Thucydide. Paris, 1884; Cornford Fr. M. Thukidides Mythistoricus. London, 1907; Grundy G. R. Thucydides and the History of his Age. London, 1911; рец. С. П. Шестаков //ЖМНП. 1912. Январь; исследования: Krüger К. W. Historisch-philologische Studien. Berlin, 1.1837; Kritische Analekten. Berlin, 1863.1; Müller-Strübing H. Aristophanes und die historische Kritik. Leipzig, 1873; id. Thukydidische Forschungen. Wien, 1881 и статьи (NJ. 1883,1885, 1886); Мищенко Φ. Г. «Предисловие» и «Послесловие к переводу» (вышедшее отдельною книгою под заглавием: «Фукидид и его сочинение». Вып. U.M., 1888; ср.: его же. Опыт по истории рационализма в Древней Греции. Казань, 1881); Meyer Ε. Forschungen zur alten Geschichte. Halle, 1899. II; Busolt G. Griechische Geschichte. III, 2; введения в изд: Classen J. и
133

войны, до зимы 411 г., служит знаменитейший историк древности — Фукидид .
Фукидид и Геродот. Геродот старше Фукидида всего на 25— 30 лет, а между тем как будто целое столетие отделяет их! Они кажутся представителями совершенно различных, далеких одна от другой эпох умственной жизни Греции, и с трудом представляешь себе, что в сущности они почти современники: Геродот — представитель старшего, а Фукидид — младшего поколения Периклова века. Такая разница между ними в воззрениях и в приемах; такой громадный шаг сделала в короткий промежуток греческая историческая мысль в лице Фукидида. Дело в том, что в умственной жизни Греции во вторую половину V века совершился вообще крупный перелом. Наступила эпоха, которая, подобно XVIII в. во Франции, называется эпохой «Просвещения»,— пора нового философского движения, критической мысли и рационализма, отрешения от старых верований и преданий, пора начинающегося индивидуализма. Афины стали центром этой новой умственной жизни, «школой Эллады», и афинянин Фукидид — одна из характерных личностей эпохи «Просвещения»: он представитель века разума и философии, современник Еврипида, софистов и Сократа... Правда, некоторые (например, У. фон Виламовиц-Мёллендорф) отдают предпочтение Геродоту и ставят его выше Фукидида. Конечно, до известной степени это дело субъективной оценки, личного вкуса. В сущности обоих великих историков трудно сравнивать. Насколько Геродот словоохотлив, настолько Фукидид сжат и скуп на слова. Геродот — ближе к поэзии, Фукидид — ближе к науке. В Геродоте привлекает нас его универсальность, широта и грандиозность темы, наивность, простодушие и искренность почти эпического рассказчика, поэтический отпечаток, лежащий на всем его произведении.

Croiset Α.; Wilamowitz-Möllendorff U. v. Die Thukydideslegende // Hermes. 1877. XII; Herbst L. Thukydides. Jahresbericht. Erster Artikel / / Philologue. 38.1876; 41,1881; Cauer Fr. Thukydides und seine Vorgänger// HZ. N. F. 47.1899; Шварц A. H. Аристотель и Фукидид // ЖМНП. 1913. Январь.
134

Произведение это, по выражению одного древнего автора, отличается красотою «веселою», тогда как на труде Фукидида лежит отпечаток красоты суровой, «страшной», как выражается тот же автор 1. Здесь нас привлекает богатство и сила мысли, и с точки зрения метода, научности, глубины и цельности, Геродот не выдерживает никакого сравнения с Фукидидом. Геродота мы можем называть лишь с некоторыми оговорками «отцом истории». В сущности же, если под последнею разуметь науку и нечто большее, нежели повествование о достопамятных событиях, то ее отцом с полным правом следовало бы признать только Фукидида. Он, можно сказать, положил начало истории как науке и создал истинную историческую критику. В этом отношении он стоит уже близко к историографии XIX в. Говорят иногда (А. Гольм, Дж. П. Магаффи и др.), что у Фукидида горизонт более ограниченный, нежели у Геродота. Действительно, тема Фукидида несравненно уже и не так сложна. Но зато в ее пределах он выполнил свою задачу удивительно, проявил замечательное беспристрастие, величайшую силу ума и критики: мысль и внимание его направлены, так сказать, не вширь, а вглубь.
Биография Фукидида 2. Фукидид родился около 460—455 гг. до P. X. Он сам говорит, что в начале Пелопоннесской войны он был уже в вполне зрелом возрасте и мог понимать и наблюдать совершающиеся события (V, 26; ср. 1,1) 3. Таким образом, он был современником и очевидцем Периклова правления и самой войны. Принадлежал он к богатой и знатной фамилии фракийского происхождения. Сын Олора, он был потомком фракийского царя того

1 Dionys. Halic. Ad Gn. Pomp. 3. Ρ 776 sq.
2 О ней мы узнаем частью от него самого. См. также биографии Фукидида, составленные Аммианом Маркеллином и анонимом.
3 По свидетельству Памфилы, приводимому Авлом Геллием (Noct. Att. XV, 23), Фукидиду было, «кажется, 40 лет» в начале Пелопоннесской войны; по словам же Маркеллина (34), историк умер, «как говорят, имея более 50 лет от роду» (другие авторы древности выражаются еще более неопределенно — что Фукидид был в «цветущем возрасте» при начале войны). Новые ученые принимают то то, то другое показание. Ф. Г. Мищенко пытается примирить оба.
135

же имени и состоял в родстве с фамилией Кимона 1. Фукидид обладал материальными средствами, независимым положением и близок был к выдающимся и влиятельным лицам, например, к Периклу, которому он посвятил известную характеристику (II, 65). Фукидид, как это видно из его труда, получил прекрасное образование, стоял на высоте тогдашнего умственного развития и был одним из самых крупных и характерных представителей греческой мысли того времени. Большинство древних историков не были кабинетными учеными; они сами принимали более или менее деятельное участие в государственной жизни, таким образом на практике знакомились с нею, с военным делом и т. п. Фукидид был сам стратегом, и в его описаниях битв виден опытный полководец. Как афинянин и афинский стратег, он близко знал положение дел в Афинах. Кроме того, он имел обширные связи и влияние во Фракии, где ему принадлежали золотые прииски в окрестностях Амфиполя (IV, 105).
Первые годы войны Фукидид жил в Афинах и сам перенес ту страшную болезнь, которая тогда свирепствовала там и которую он описал с такою поразительною силою и ясностью. Но после перехода Амфиполя в руки Брасида (424 г.) Фукидид, командовавший эскадрой у берегов Фракии и не успевший воспрепятствовать этому переходу, принужден был отправиться в изгнание и поселился в своем фракийском поместье. Это изгнание, однако, явилось в свою очередь благоприятным моментом для Фукидида как историка: оно дало ему досуг, необходимый для составления и обработки его труда, и возможность спокойно, в качестве зрителя, наблюдать за обеими воюющими сторонами, в особенности — ближе стать к пелопоннесцам (V, 26). Живя в изгнании, Фукидид посетил, по-видимому, большую часть местностей,

1 Plut. Cim. 4. Степень родства между Фукидидом и Кимоном в точности определить трудно; не подлежит сомнению однако, что на дочери его предка Олора был женат Мильтиад, отец Кимона, и что, вопреки словам Плутарха (κατά γένος), Фукидид был родственником Кимона по женской линии: они принадлежали к разным демам и разным филам. Есть известие о родстве Фукидида и с Писистратидами; но в настоящее время родство это отвергается большинством историков.
136

служивших театром войны, македонский двор времен Архелая (II, 100), быть может, Спарту и, по всей вероятности, Италию и Сицилию, в особенности Сиракузы, описание окрестностей и осады коих по точности и живости свидетельствует о том, что оно принадлежит лицу, побывавшему на месте. По окончании войны Фукидид вследствие амнистии 1 получил возможность возвратиться на родину, но вскоре умер (ок. 399—396 г.) 2; есть известие, что он погиб насильственною смертью.
Как заявляет сам Фукидид, он начал свой труд тотчас по возникновении войны, будучи заранее уверен в ее важном значении ( I, 1). Но Пелопоннесская война не велась беспрерывно: первый ее период (т. наз. Архидамова война) закончился Никиевым миром. Спрашивается, Фукидид имел ли тут в виду одну лишь Архидамову войну, продолжавшуюся только 10 лет, или же всю 27-летнюю? и к какому времени относится составление и обработка его труда? На вопрос этот 3 дают разные ответы. Во всяком случае несом-

1 По некоторым известиям, не в силу общей амнистии, а в силу псефизмы Энобия (Paus. I. 23); Busolt С. Zur Aufhebung der Verbannung des Thukydides / / Hermes. XXXIII; id. Griechische Geschichte. III. 2, 628.
2 По одним — в Афинах, по другим — во Фракии. Погребен он был рядом с Кимоновой сестрой, Эльпиникой, там, где находились гробницы Кимоновой фамилии, у Мелитских ворот (Marcel. 17; Anonym. 10; Herod. VI, 103; Paus. I, 23). Умер Фукидид раньше 396 г.: он не дожил до восстановления Длинных стен Кононом и не знает извержения Этны 396 г., как это видно из его изложения (III, 116).
3 О нем см., например, у Ф. Г. Мищенко в его «Предисловии» к переводу. Вопрос поднят был в середине 40-х гг. XIX в. Ульрихом (Beiträge zur Erklärung des Thukydes. Hamburg, 1845—1846. I—II), который доказывал, что сочинение Фукидида состоит из двух частей, написанных в разное время: сначала Фукидид под войною пелопоннесцев с афинянами разумел лишь, по мнению Ульриха, десятилетнюю, Архидамову, которую считал вполне законченною, и первые книги (до середины IV) написал после Никиева мира, не зная еще, что война возобновится; после же возобновления войны он стал собирать материал для продолжения своего труда: таким образом, последние книги он начал обрабатывать после 404 г. Ульрих нашел себе многочисленных последователей, принимающих его гипотезу с некоторыми видоизменениями (например, У. фон Виламовиц-
137

ненно, ввиду категорического заявления самого Фукидида, что подготовлять свой труд и собирать сведения он начал тотчас по возникновении войны (I, 1); что события 27-летнего периода, с 431 г. по 404, он считал за нечто цельное, за одну войну, и даже возражал против иного мнения (V, 26); что, выясняя причины столкновения между Спартою и Афинами, он имел в виду всю Пелопоннесскую войну, а не одну только Архидамову, и что Фукидид оставил свой труд неоконченным: он останавливается на 411 г. Некоторые части этого труда, по-видимому, не вполне отделаны. Такова, по общепринятому мнению, VIII книга 1.
Источники Фукидида 2. Фукидид писал, как историк-очевидец, и его главный источник — виденное им самим или слышанное от других лиц, близко стоявших к событиям и заслуживавших, по его мнению, доверия (I, 22). Материалом служили ему и документы, например, текст договоров 3 (IV, 118; V, 18, 47; VIII, 18, 37, 58), надписи и вещественные памятники

Мёллендорф, Ад. Кирхгоф, у нас Ф. Г. Мищенко, новейшие английские ученые G. R. Grundy, J. В. Bury и Др.); но встретил и возражения, преимущественно со стороны Классена (Classen J.) и затем Эд. Мейера (из новейших статей см.: Bodin J.// R.ÉA. 1912. Janviermars). Разногласие, впрочем, в сущности не так велико, как это кажется: последователи Ульриха соглашаются, что потом Фукидидом сделаны были позднейшие вставки, а Классен и его последователи признают, что отдельные части могли быть набросаны историком, как материал для последующей обработки, раньше окончания войны, еще в течение ее.
1 «История» Фукидида опубликована не самим автором. Есть основание думать, что ее издал Ксенофонт (Diog. Laërt. II, 59; Жебелев С. А. Когда и кем издана «История» Фукидида // Сб. статей в честь В. П. Бузескула. Харьков, 1914; некоторые считают издателями Фукидидова труда другого продолжателя его Кратиппа или дочь историка.
2 Об источниках Фукидида, между прочим: Swoboda H. Thukydides Quellenstudien. Innsbruck, 1881; Stein. Zur Quellenkritik des Thukydides / / RhM.1900.55B.
3 Kirchhoff Ad. Thukydides und sein Urkundenmaterial // SB-Berlin. 1880,1882—1884,1890; кроме того: Büdinger Max. Poesie und Urkunde bei Thukydides// Denkschriften der Akademie der Wissenschaften. Wien. Bd. 39; Steup J. Thukydideische Studien. Freiburg; Tübingen, 1881.
138

(I, 132, 134; VI, 55, 59), культурные переживания, обычаи и одежда, устные предания, свидетельства поэтов и т. п. Фукидид пользовался и трудами своих предшественников, когда касался прошлого. Он упоминает о логографах (I, 21),о Гелланике, которому ставит в упрек неточность его хронологии (1,97). Геродота он прямо не называет, но нет сомнения, что он был знаком с его произведением: он вступает с ним в скрытую полемику,— опровергает некоторые сообщения, которые принадлежат именно Геродоту, и вносит свои поправки (I, 20, 126). Для древней истории Сицилии (до 424 г.) главным источником Фукидиду служит сочинение Антиоха Сиракузского 1.
Характеристики его труда. Тема Фукидида — история Пелопоннесской войны. В начале, в виде введения, он дает краткий очерк древнейшей греческой истории и «Пятидесятилетия». Цель Фукидида — отыскание истины (η ζητησις της αληθείας I, 20). Он враг анекдотов, вымыслов и поэтических прикрас; он не стремится ко внешнему эффекту и занимательности. Он сам категорически противополагает свое отношение к древнейшим событиям и вообще свой труд произведениям как поэтов, с их преувеличениями и прикрасами, так и «логографов» (I, 21). Фукидид знал, что вследствие отсутствия баснословного элемента его изложение покажется менее занимательным и приятным; но он считал достаточным, если его труд «найдут полезным те, кто пожелает иметь ясное и верное представление о прошлом, ввиду того, что, по свойствам человеческой природы, и в будущем когда-нибудь может произойти нечто подобное». Он смотрел на свое произведение не как на временную забаву для слушателей, а как надостояние навеки (κτήμα те ές αεί, I, 22).
Критика и приемы. Фукидид сам говорит, что он стремился к точному знанию (V, 26) 2 и излагает не так, как ему казалось

1 Еще Б. Г. Нибуром было высказано предположение, что для позднейшей истории Сицилии Фукидид воспользовался биографией Гермократа; подробные доказательства: Woellfflin Ed. Antiochos von Syrakus und Ccelius Antipater. 1872; против этого: Steup J. Thukydides, Antiochos und die angebliche Biographie des Hermokrates / / RhM. N. F. LVI.
2 και προσεχών την γνώμνην, όπως ακριβές τι είσομαι.
139

или как сообщал первый встречный, а в качестве очевидца или на основании сведений, хотя и добытых от других, но подвергнутых возможно тщательной и точной проверке (I, 22). Трудности, сопряженные с подобного рода разысканиями, не укрывались от Фукидида: он сам сознается, что узнавать правду было трудно, так как свидетели-очевидцы говорили об одном и том же не одинаково, а под влиянием пристрастия или памяти. Таким образом, основные приемы исторической критики впервые, можно сказать, открыты и применены Фукидидом.
Фукидид первый надлежащим образом оценил важность документов и некоторые из них целиком внес в свою историю, например, текст перемирия 423 г., Никиева мира, договора афинян с Аргосом, Мантинеей и Элидой и проч. До нас, как мы видели (с. 119), дошел подлинный текст последнего в виде надписи, и, следовательно, нам представляется возможность сличить оба текста и на этом примере проверить точность Фукидида 1. Из сличения оказывается, что договор им передан точно; встречаются лишь незначительные изменения; они ограничиваются пропуском малозначащих слов, небольшою иногда перестановкою и заменой одной формы или выражения другими, близкими; да и эти изменения отчасти могут быть отнесены насчет неисправности нашего рукописного текста.
Не пренебрег Фукидид, как было упомянуто, и сведениями, даваемыми надписями. Он умел воспользоваться и мифом, и народным преданием, объяснить более или менее правдоподобно самое происхождение того или иного рассказа, даже неверной версии. Так, в его время большинство было уверено, что не Гиппий, а Гиппарх получил власть по смерти Писистрата (VI, 54 сл.).

1 Кроме упомянутых (на с. 137, примеч. 3) работ, см.: Kirchhoff Ad. Zur Geschichte der Ueberlieferung des ThukydidischenTextes / / Hermes. 1877. XII; Schöne A. Zur Ueberlieferung des Thukydidischen Textes // Ibid.; Herbst L. Zur Urkunde in Thukydides V. 47 // Hermes. 1890. XXV; Hude K. Zur Urkunde bei Thukydides V. 47 // Hermes. 1892. XXVII; а на рус. яз.: Шестаков Д. П. Афинско-аргосский союзный договор 420 года до Р. Хр. и передача его Фукидидом // ЗКУ. 1891. Кн. 2; замечания Ф. Г. Мищенко. Послесловие. С. CICVII.
140

Фукидид самым решительным образом опровергает это ходячее мнение, а то, что предание выдвигает на первый план Гиппарха, он объясняет тем, что именно Гиппарх пал от руки Гармодия и Аристогитона и вследствие этого его имя приобрело большую известность (VI, 55).
Метод реконструкции. Но особенно интересны с точки зрения приемов те начальные главы, в которых Фукидид пытается дать реконструкцию важнейших моментов древнейшей греческой истории. Правда, здесь он впадает в некоторые ошибки, например, говорит о мифических или легендарных личностях, подобных Агамемнону, как о чисто исторических деятелях, и представляет себе прошлое слишком бедным и ничтожным, что опровергается новейшими археологическими открытиями; но виною тому не метод, а свойственное всей древности неуменье отличать миф и легенду от исторического факта и — главное — недостаточность фактических данных, при помощи которых приходилось оперировать тогдашней исторической науке. Со стороны же метода эти главы — одно из самых ярких доказательств глубины и силы ума Фукидида и вообще одно из самых замечательных проявлений греческой мысли. Здесь Фукидид широко применяет метод обратного заключения — от настоящего к прошлому, от известного к неизвестному, причем основанием (σημείον, μαρτύρων, τεκμνηριον, 1,1, 6, 8,10, 20—21; II, 15) для его заключений и комбинаций служат свидетельства эпоса, топографические данные, вещественные памятники, быт более отсталых в культурном отношении греческих племен и варваров, сохранившиеся названия, обычаи, празднества и обряды,— словом то, что мы теперь называем культурными переживаниями 1. Гомеру Фукидид верит не безусловно; он ссылается на него с оговорками: «если свидетельство его кому-либо кажется достаточным» (1,9), «если только ему можно верить» (1,10). «Гомер,— говорит он,— как поэт, разумеется, преувеличивал и прикрашивал» (1,10). Он знает, что поэты вообще склонны к прикрасам и преувеличениям (I, 21). И грече-

1 О Фукидидовой «археологии» см.: Peroutka Em. Thukydidova Archaeologie / / Listy filologické. 1912.
141

скую старину Фукидид представлял себе далеко не в том грандиозном виде, в каком изображал ее эпос и — добавим — какова она была, судя по новейшим раскопкам. Он исходил из убеждения в скудости ее средств и с этой точки зрения судил о Троянской войне. Он полагал, что у Агамемнона не могло быть многочисленного войска, за неимением денежных средств (I, 11), и самая Троянская война не была такою значительною, какою представляют ее поэты.
Вообще в очерке древнейшей истории Фукидид придает большое значение экономическим отношениям и материальным средствам. Накопление богатств у него является важным фактором исторического развития (например, I, 8). Такие явления, как переселения, завоевания, рост внешнего могущества народов, он ставит в тесную связь с бытовыми и хозяйственными условиями (I, 2). Фукидид заметил, что сравнительно новые города построены вообще ближе к морю и, большею частью, на перешейках, а более древние строились дальше от морского берега, и объяснил это господством некогда пиратства (1,7). Обычай ношения оружия у некоторых греческих народов — локрян, этолян, акарнанов — в его глазах служит свидетельством существования в древности такого обычая у всех эллинов (I, 5): Фукидид видел в нем «культурное переживание» — остаток еще того времени, когда господствовали разбои и на суше, и объяснял его происхождение условиями тогдашней жизни — отсутствием безопасности. Вообще тот быт, которым жили этоляне и акарнаны, эта жизнь в неукрепленных городах и деревнях, по мнению Фукидида, некогда были общими для всех эллинов (I, 6). То, что Гомер не называет греков одним общим именем, служит Фукидиду свидетельством, что такового имени первоначально и не существовало, а были лишь названия отдельных племен, а из того, что у Гомера не встречается слова «варвары», выводится заключение, что эллины тогда еще не противопоставляли себя варварам (1,3).
Природным условиям и географическому положению Фукидид придает тоже большое значение: по его словам, подвергались перемене населения вследствие нападений всегда лучшие и плодороднейшие области Эллады (1,2); скудость почвы

142

являлась условием безопасности Аттики от иноземных вторжений и способствовала усилению Афин, увеличивая их население, так как сюда стекались мирные переселенцы из всей Эллады (ibid.). Развитие морских сил и богатства Коринфа — результат его положения на перешейке и его роли, как эмпориона Греции (1,13).
Что акрополь и прилегающая к нему часть составляли древний город в Афинах, Фукидид выводит из того, что в акрополе и у его подножия расположены древнейшие храмы и святилища, источник Каллироя, которым афиняне пользуются в торжественных случаях, и что «поныне еще» акрополь у афинян называется просто «город», πόλις (II, 15). Вид и кладка стены вокруг Афин служат у него подтверждением того, с какою поспешностью возводились постройки после нашествия персов (I, 93). Широкое распространение карийцев по островам доказывается ссылкой на гробницы, открытые при очищении острова Делоса и оказавшиеся наполовину принадлежащими именно карийцам (I, 8), и т. д.
Мы видим у Фукидида приемы, напоминающие приемы современных исследователей. Его «метод обратного заключения» есть в то же время метод сравнительный. Фукидид подмечает аналогию между бытом и явлениями мира греческого, на известной ступени его развития, и мира варварского (I, 3, 6). В образе жизни древние эллины, по его словам, походили на современных ему варваров. Следовательно, Фукидиду не чужда уже идея постепенного развития. Древнейшая баснословная старина у него лишь один из фазисов в развитии греческого общества. Наиболее культурные народы Эллады прошли, по Фукидиду, через ту же стадию, на которой в его время еще находились менее цивилизованные греческие племена и варвары.
Речи. Одним из излюбленных приемов Фукидида, как и вообще античной историографии, являются речи, влагаемые в уста действующим лицам. Но спрашивается, насколько эти речи воспроизводят действительно сказанное? 1. Сам Фукидид заяв-

1 О речах у Фукидида: Vischer W. Kleine Schriften. I; Jebb R. С. (на англ. яз., нем. пер.: Berlin, 1883); Junghahn Ε. Α. Die Reden bei
143

ляет, что ему трудно было запомнить в точности все сказанное, что, воспроизводя речи, он держался как можно ближе лишь общего смысла и передавал так, как, по его мнению, сообразно обстоятельствам, должен был говорить оратор (1,22). Но, без сомнения, речи эти — в значительной мере композиция самого историка: он в них привносил немало своего и таким образом в этом случае отступал в сущности от той точности, к которой вообще так стремился 1. В употреблении речей сказались то направление и та склонность к ораторскому искусству, которые начинали господствовать в тогдашней жизни и литературе Афин. Посредством этого приема историк изображал мотивы действующих лиц, представлял доводы pro и contra, знакомил с общими условиями и обстоятельствами, при которых происходило действие, и проч.
Так, речь коринфских послов на первом собрании в Спарте (I, 68 сл.) представляет мастерскую сравнительную характеристику спартанцев и афинян; ответная речь афинских послов (I, 72 сл.) есть не что иное, как доказательство права Афин на господство, на то положение, которое занимали они в ряду греческих государств, и оправдание их поведения по отношению к их союзникам. Речь Архидама (I, 80 сл.) — это доводы партии, мирно настроенной; устами Сфенелаида говорит партия войны (I, 86). Знаменитая речь Перикла над павшими воинами (II, 35 сл.) — надгробное слово над навеки сошедшими в могилу, вместе с падением Афин, идеалами; тут перед нами апофеоз Афин как раз накануне тяжких роковых бедствий, постигших их, идеализация

Thukydides // NJb. Bd. 111. 1875; Wurzer R. Über historische Treue und Bedeutung der Reden in Geschichtswerke des Thukydides. Czernowitz, 1889—1890; Шестаков С. П. Красноречие у древних греков в его влиянии на их историческую литературу. Казань, 1901.
1 Продолжатель Фукидида, Кратипп, не одобрял употребления речей и утверждал, что впоследствии сам Фукидид пришел к убеждению в их несоответствии историческим произведениям и с намерением воздерживался от их употребления в VIII кн.
144

всех светлых сторон афинской демократии. В речах Клеона и Диодота (III, 37 сл.) по поводу наказания восставших митиленян трактуется главным образом вопрос о том, может ли страх служить сдерживающим началом, причем в речи, влагаемой историком в уста Диодота, проводится замечательная для того времени мысль о нецелесообразности смертной казни, ибо страх наказания не удерживает от преступления, и т. д. Кроме речей, есть у Фукидида еще обширный диалог — между жителями острова Мелоса и афинянами (V, 85 сл.). Это — столкновение слабого и сильного, правды и насилия. Жители Мелоса опираются на свою правоту; в ответ афиняне ссылаются на право сильнейшего как на закон природы, который не они первые установили и который будет существовать вечно (V, 105).
Идея причинности и законосообразности. Фукидиду присуща идея причинности, причем он умеет отличать общие, основные причины от поводов и случайных обстоятельств. Он прекрасно понимает, например, что события в Эпидамне и Потидее, жалобы Мегары и Эгины — все это лишь поводы и предлоги к войне; истинная же причина ее скрывалась в возвышении афинского могущества, возбуждавшего в лакедемонянах страх и зависть (I, 23; II, 8).
У Фукидида мы уже встречаем сознание законосообразности исторических явлений и ряд своего рода обобщений, основанных на убеждении в том, что одинаковые причины и условия вызывают одинаковые следствия: по его мнению, пока не изменится человеческая природа, до тех пор будут происходить явления, подобные тем, которые он описывает. В особенности эта мысль выражена там, где он, по поводу борьбы партий на острове Керкире, дает поразительное по глубине анализа изображение, так сказать, патологических явлений — извращения понятий, одичания и деморализации греческого общества, как пагубного и необходимого последствия ожесточенной междоусобной войны (III, 82—83). «Вследствие междоусобиц,— говорит здесь Фукидид,— множество тяжких бед обрушилось на государства,— бед, какие обыкновенно бывают и всегда будут, пока человеческая природа остается тою же», но только в большей или меньшей степени и

145

различные по формам, сообразно обстоятельствам в каждом отдельном случае.
Рационализм. Понятно после этого, что Фукидид объясняет исторические события, не вводя сверхъестественного элемента и непосредственного вмешательства божества. Хотя он и влагает в уста различным лицам, например, жителям Мелоса, воззрения относительно возможности такого вмешательства, но сам, очевидно, не разделяет их, и надежды мелосцев на предсказания, на высшую помощь и справедливость у него беспощадно разбиваются о суровую действительность, о право более сильного. У Геродота гибель спартанских послов в Афинах (VII, 137) объясняется сверхъестественными причинами — карой разгневанного божества; Фукидид же этот мотив совершенно устраняет и на его место выдвигает иной — месть афинян лакедемонянам за умерщвление афинских и союзных купцов (II, 67). У Фукидида упоминается о случае или судьбе, и сам он, по-видимому, допускает известную долю их влияния; но это совсем не то, что рок у Геродота: по Фукидиду, это — скорее лишь «совпадение», стечение обстоятельств. С другой стороны, насколько можно судить по некоторым указаниям,— вообще Фукидид избегал открыто выражать свои личные мнения,— он не отвергал существования богов или божественного начала: по крайней мере, упадок религии, неуважение к святыне, исчезновение всякого страха перед богами он считал чрезвычайно неблагоприятным симптомом, свидетельствующим о крайнем разложении и деморализации общества 1; но прямого вмешательства божества в ход человеческих дел Фукидид не допускал и объяснял этот ход естественным образом 2.
Фукидид должен был отрицательно относиться и к различным оракулам и предзнаменованиям. Он признает факт их влияния на массу; он отмечает, например (II, 8), что ввиду войны общество,

1 См. его замечания по поводу чумы (II, 52—53) и событий на Керкире (III, 82 сл.).
2 Ср.: Classen J. С. LVIII сл.; Hermenjat. Les dieux et l'homme chez Thucydides. Lausanne, 1888; Meuss H. Thukydides und die religiöse Aufklärung//NJb. Bd. 145.
146

тревожно настроенное, особенно восприимчиво было в этом отношении, особенно искало и верило изречениям и предзнаменованиям; но сам историк такой веры, очевидно, не разделял. По его словам, из всех предсказаний верно сбылось только одно — относительно срока, в течение которого должна была продолжаться война (V, 26). Он говорит иногда об оракулах и предзнаменованиях, но не потому, чтобы он верил в них, а потому, что они являлись известным фактором, с которым историку приходилось считаться.
Некоторые изречения вызвали со стороны Фукидида очень меткие критические замечания. Так, в начале войны, ввиду вторжения пелопоннесцев, афиняне заняли т. наз. «Пеласгик», вопреки грозившему за то проклятию и запрещению оракула, по которому «Пеласгику лучше было быть незанятым». По мнению Фукидида, оракул исполнился, но в обратном смысле: несчастье постигло Афины не потому, что Пеласгик был заселен, но самая нужда в заселении возникла вследствие войны; оракул войны не называл, но предвидел, что при счастливых обстоятельствах местность эта никогда не будет занята (II, 17). Или, например, когда чума свирепствовала внутри Афин, а вне их неприятель опустошал поля, афиняне вспоминали о предсказании, гласившем, что «придет дорянская война и чума (λοιμός) вместе с нею». Был спор: говорили, что древние употребляли слово не λοιμός (чума), a λιμός (голод), но теперь восторжествовало первое мнение; ибо люди, замечает Фукидид, свои воспоминания приспособляли к тому, что претерпели, и «я думаю, что если когда-нибудь настанет другая дорянская война и с нею совпадет голод (λιμός), то, по всей вероятности, так и будут произносить» (II, 54).
Фукидид сообщает и о землетрясениях и затмениях, но не придает им значения чуда или предзнаменования. Он отмечает, что Никий был слишком склонен верить подобным предзнаменованиям (VII, 50). Сам Фукидид знает, что солнечные затмения могут происходить только в новолуние (II, 28), а лунные — в полнолуние (VII, 50). По Фукидиду, не гадатели, не предзнаменования и оракулы, а ум и знание могут предусматривать будущее. Так Перикл обнаружил прозорливость относительно войны афинян с пелопоннесцами (II, 65).

147

Но придавал ли значение Фукидид отдельной личности в историческом процессе?
Роль личности у Фукидида. Было высказано мнение (Брунсом) 1, что Фукидид считал значение личности в истории ничтожным, что в своем изложении он лишь немногих лиц наделял индивидуальными чертами, да и в их характеристиках был крайне скуп на краски, ограничиваясь только самым необходимым, и что так он поступал преднамеренно, сознательно, так как по его воззрению историческое развитие обусловливается не деятельностью отдельных лиц, а эволюцией масс, и самая деятельность эта — лишь продукт более глубоко лежащих общих условий и отношений. В ответ на это не без основания указывают на отношение Фукидида к Фемистоклу (I, 135 сл.) и к Периклу (II, 65) и возражают, что историк, который так сумел оценить Фемистокла и дать такую характеристику Перикла,— который открыто высказывает мысль, что деятельность Перикла фактически сделала демократию на время лишь простою формою,— этот историк не мог считать роль личности в истории ничтожною. В историческом деятеле Фукидид выше всего ставил ум (νους, διάνοια, особенно γνώμη, ξύνεσις), способность составлять ясное и правильное суждение о положении дел и таким образом предусматривать будущее. Но судит он о государственном деятеле не с точки зрения конечного успеха, и хотя начатая при Перикле война в конце концов привела к катастрофе, тем не менее он восхваляет великого вождя афинской демократии и преклоняется пред ним. Напротив, Клеон взял Сфактерию и сдержал данное обещание, но это не мешает Фукидиду все же считать его легкомысленным и сумасбродным (IV, 28, 36).
Зато несомненно, что Фукидид отрицательно относился к анекдотическому элементу. У него анекдоты совершенно

1 Bruns I. Das literarische Porträt der Griechen in fünften und vierten Jahrhundert vor Christi Geburt. Berlin, 1896. S. 4,64—65; ср.: Roempler E. Studie über die Darstellung der Persönlichkeiten im Geschichtswerke des Thukidides und Xenophon. Erlangen, 1898.
148

отсутствуют. В этом опять выразились его критицизм и серьезность; подобного рода черты и подробности он, очевидно, считал малодостоверными, а главное — слишком неважными, мелкими, недостойными труда, который должен был служить «достоянием навеки».
Политические воззрения. Обратимся к политическим воззрениям Фукидида.
Некоторые (например, Г. Вельцхофер, П. Жирар) говорят, что Фукидиду нельзя приписывать склонности к какой-нибудь определенной форме правления; что все существующие государственные формы историк признавал и имеющими право на существование, ни одной из них не отдавая преимущества; что всякий строй, в его глазах, был хорош, лишь бы он удовлетворял нуждам страны, соответствовал условиям народной жизни. До некоторой степени это верно, по крайней мере в том смысле, что Фукидид в каждом сложившемся строе видел, конечно, продукт исторического развития, обусловленный известными причинами, и что он не был узким доктринером, а смотрел больше на сущность, чем на форму, и был враг крайней партийности. Изображая ожесточенную борьбу противоположных партий на о-ве Керкире, он указывает, как тяжело было среди этих фанатиков и карьеристов положение тех, кто не примыкал ни к той, ни к другой стороне (III, 82). Тем не менее у Фукидида были свои политические воззрения, на которые есть ясные указания в его труде, несмотря на всю его объективность.
Уже по самому происхождению и социальному положению Фукидид принадлежал не к демосу, а к аристократам. О демосе он нелестного мнения. Мы не раз встречаем у него презрительные отзывы об изменчивости и непостоянстве толпы (II, 65; IV, 28; VI, 63; VIII, 1). Правда, самые резкие и наименее лестные суждения об афинском демосе вложены Фукидидом в уста Клеона, но в сущности они сходятся с собственными замечаниями историка. А устами Алкивиада Фукидид отзывается о демократии, как о такой форме правления, которой люди мыслящие знали цену, и называет ее «общепризнанным безумием», о котором нельзя и сказать ничего нового (VI, 89). Демагоги ему антипатичны. Стоит

149

только вспомнить его отношение к Клеону или отзыв о Гиперболе (VIII, 73). По поводу свержения олигархии Четырехсот и восстановления очень умеренной демократии, с передачей власти 5000 граждан, к которым принадлежали все имевшие тяжелое вооружение, т. е. более состоятельные, с отменой платы за службу государству и т. д., он открыто и вполне категорически заявляет, что это была лучшая форма правления из существовавших в его время, ибо являлась умеренным соединением олигархии и демократии (VIII, 97). Итак, крайне умеренная демократия Пяти тысяч — вот что наиболее соответствовало политическому идеалу знаменитейшего историка древности. С этим можно сопоставить и его замечания о том, что Спарта управлялась хорошими законами (1,18) и что из известных ему государств хиосцы, после лакедемонян, были наиболее счастливы, так как соблюдали чувство меры и законный порядок (VIII, 24). Таким воззрениям не противоречит и знаменитая характеристика Перикла. Характеризуя Перикла, Фукидид отмечает преимущественно то, что Перикл правил умеренно, сдерживал демос, не льстил и не подчинялся толпе; то, что при нем только по имени была демократия, на деле же господство лучшего мужа; последующим же вождям Фукидид ставит в упрек, что они в угоду демосу стали предоставлять ему все дела. Историк сочувствует Периклу именно потому, что при нем демократия существовала лишь номинально, что в действительности она превратилась в нечто другое — в своего рода монархию, в «правление лучшего» 1. Демократический строй того времени сам по себе

1 Φ. Г. Мищенко, вопреки обычному мнению, старался доказать «демократизм Фукидида в политике»; кроме «Послесловия», см.: Мищенко Ф. Г. Фукидид — сторонник афинской демократии // ЖМНП. 1890. Август. Возражения — в моей статье: Бузескул В. П. К вопросу о политическом демократизме Фукидида // ЖМНП. 1890. Декабрь. Некоторые, наоборот, готовы приписывать Фукидиду даже решительно олигархические симпатии. Основанием тут служат отзывы историка об Антифонте и других деятелях олигархического переворота 411 г. (VIII, 68, 27). Но так далеко заходить нельзя: Фукидид мог воздавать лишь должное личным качествам, уму и талантам олигархов (αρετή Антифонта у Фукидида — это итальянская virtu, например, у
150

не был по душе Фукидиду, и недостатки его с точки зрения историка не были заметны или вредны благодаря только тому, что на самом деле властвовал Перикл. Не говорю уже о том, что Фукидид мог питать к последнему личную симпатию, как к натуре, до некоторой степени ему родственной по духу.
Объективность. Фукидид редко высказывает свои личные мнения; обыкновенно он избегает говорить от себя: он заставляет говорить самые факты. Но, конечно, Фукидид не мог быть совершенно свободен от мотивов субъективных, тем более, что он был современником большей части описываемых им событий; он стоял среди борьбы партий, писал о людях, с которыми вступал в те или другие отношения, и у него, разумеется, были свои симпатии и антипатии. Он, очевидно, враждебно относится к Клеону, говорит о нем с презрением или негодованием и слишком благосклонно отзывается о Никии (VII, 86); с большим сочувствием — можно сказать — с любовью, рисует он личность Брасида; не говорю уже об его уважении и симпатии к Периклу. И мы имеем основание несколько недоверчиво относиться к его отзывам о Никии и Клеоне: о первом, как главе партии аристократической, Фукидид мог отзываться лучше, чем тот заслуживал, а демократическая натура и, так сказать, «плебейство» второго были ему глубоко антипатичны, и потому к нему он мог быть слишком строг, не говоря уже о высказываемом некоторыми историками предположении, что именно Клеон был главным виновником его изгнания и что Фукидид в отношении к нему руководился личной злобой.
И все-таки по объективности, беспристрастию Фукидид стоит вообще чрезвычайно высоко. Его характеризует любовь к истине 1. Его добросовестность в изложении фактов такова, что с помощью им же сообщаемых данных можно иногда проверить и даже опровергнуть его взгляд или отзыв. Так, на основании сведений, кото-Макиавелли); из всего же рассказа о перевороте 411 г. видно, что он не сочувствует делу и способу действий олигархической партии (см., например, VIII, 89).

1 Еще Цицерон называл Фукидида rerum gestarum pronunciator sincerus et grandis (Brut., 83), а Маркеллин называет его «жрецом истины» (28).
151

рыми мы обязаны Фукидиду же, мы можем составить себе несколько иное представление о Клеоне 1. Аристократ по происхождению и по положению, далеко не сторонник крайней демократии, Фукидид не скрывает дурных поступков олигархов и устами Перикла рисует величественный идеал афинской демократии. Он сумел оценить не только Перикла, который по его мнению сдерживал демос, но и Фемистокла, который, по его же словам (I, 93), первый отважился сказать, что следует держаться моря, а ведь с господством на море неразрывно связан был дальнейший рост демоса. Сам афинянин, он высоко ценит и ярко выставляет заслуги их врага, защитника Сиракуз, Гермократа, и относится с полным беспристрастием к спартанцам. Ему одинаково чужды и то отвращение, которое питали к Спарте его демократические современники, и то пристрастие, та «лакономания», которыми отличались последующие афинские философы и историки. Фукидид открыто признает неотъемлемые достоинства лакедемонян и их законов; к некоторым из спартанцев, например, как мы видели, к Брасиду и даже к Архидаму, он относится с явною симпатией, но он не скрывает и недостатков Спарты, говорит о ее жестоких поступках, подобно тому, как он говорит о таких поступках и со стороны афинян. «Его врожденная способность,— замечает Л. фон Ранке,— быть справедливым по отношению к обеим сторонам» 2. То же беспристрастие у Фукидида и по отношению к другим городам Греции. Вспомним, с каким драматизмом описывает он осаду и несчастную судьбу Платей; можно, пожалуй, подметить вообще его сочувствие к последним, и однако это не мешает ему прямо говорить о фиванцах, заклятых врагах Афин и Платей,

1 В оценке Клеона с Фукидидом расходятся, например: Дж. Грот, В. фон Онкен: Oncken W. v. Pericles, Kleon und Thukydides. Leipzig, 1866; у нас: T. H. Грановский и др.; ср.: Büdinger M. Kleon bei Thukydides. Eine kritische Untersuchung // SB Wien. 1880.
2 Ranke L. v. Weltgeschichte. I. 2. 48. Анонимный биограф Фукидида считает его другом Спарты и врагом Афин (4), а схолиаст ( к 1,10 и 22 ; см. в изд. Didot, р. 16,18) — наоборот. Уже это противоречие, как справедливо говорит Г. Вельцгофер, отчасти показывает, что в действительности Фукидид не был ни тем, ни другим.
152

что они, вторгнувшись было в Платейскую область, отступили, не причинив вреда, а о платейцах сообщать, что они умертвили попавших к ним в руки фиванцев.
Вынужденный удалиться в изгнание, Фукидид не относится, однако, с ненавистью и злобой к своему родному городу. Вообще, там, где историк говорит о своей неудаче под Амфиполем, ярче и рельефнее всего обнаруживается его объективность: то спокойствие, та простота и краткость, с которыми говорит Фукидид о себе и о своей неудаче, бросает яркий свет и на его личность: человек заурядный на его месте старался бы всячески оправдать и выгородить себя, старался бы очернить своего товарища по команде, Евкла, свалить на него всю вину и затем в последующем изложении излил бы свой гнев и злобу на своих «неблагодарных» соотечественников. Ничего подобного мы не видим у Фукидида!
Фукидид и современная критика. После всего этого неудивительно, если мы встречаем самые хвалебные отзывы о Фукидиде. По мнению Иммануила Канта, Фукидид — основатель истинной истории. По Нибуру, «Пелопоннесская война — бессмертнейшая из всех войн, потому что она нашла себе величайшего историка из всех когда-либо живших». К. О. Мюллер говорит, что, быть может, ни один отдел всеобщей истории не освещен так ясно, как те 20 лет Пелопоннесской войны, описание которых оставил нам Фукидид. Л. фон Ранке, сам великий авторитет в области исторической критики, в своих автобиографических заметках говорит о Фукидиде как «о могучем, великом уме, перед которым он преклонялся». Из новейших ученых укажу на К. Ваксмута и Эд. Мейера: Ваксмут 1 называет Фукидида «несомненно первым историком эллинов», «на чисто греческой почве единственным, который в полном смысле может предъявлять притязание на имя великого историка»; а по словам Эд. Мейера2, Фукидид — несравненный и

1 Wachsmuth С. Einleitung in das Studium der alten Geschichte. Leipzig, 1895. S. 529.
2 Meyer Ed. Geschichte des Alterthums. II, 14; Forschungen. II, 369.
153

недостижимый учитель историографии; его произведение будет жить, пока человеческая культура поддерживает связь с своим прошлым; как историк, излагающий современные ему события, Фукидид имеет преемников; но как критик, он стоит совершенно изолированным; на тот путь, который он показал, в древности никто не отважился снова вступить. В своем трактате по теории и методике истории 1 Эд. Мейер приходит к заключению, что «есть и всегда будет только один тип истории и один метод исследования исторических проблем — тот, совершенный и до сих пор не превзойденный, образец которого представил афинянин Фукидид». Вообще долгое время господствовало преклонение пред авторитетом величайшего историка древности, и читатель, принимаясь за Фукидида, по выражению одного немецкого ученого (В. Гербста), «чувствовал себя, можно сказать, столь же покойным, как на лоне Авраамлем».
Тем не менее уже в 30-х годах истекшего столетия встречаются и нападки на Фукидида. Так, И. Огинский 2 утверждал, что Фукидид не истинный историк, а пристрастный сочинитель мемуаров, вроде тех, каких так много было во Франции. Другой автор 3 доказывал, что Фукидид полон пристрастия, но пристрастия чрезвычайно тонко и искусно скрытого; а так как подобное искажение истины гораздо труднее открыть, чем грубую и неискусную ложь, сразу бросающуюся в глаза, то выходит, что, например, Феопомп как историк должен быть поставлен выше Фукидида. Настоящий же час строгой, беспощадной критики для Фукидида настал с 70-х годов XIX в., со времени появления трудов Г Мюллера-Штрюбинга 4.

1 Meyer Ed. Zur Theorie und Methodik der Geschichte. Halle, 1902 (рус. пер.: Мейер Э. Теоретические и методологические вопросы истории. М., 1904); ср.: его же. Thukydides und die Entstehung der wissenschaftlichen Geschichtsschreibung. Wien, 1913 (Vortrag).
2 Ogienski I. Pericles et Plato. Vratislave, 1837 (Diss.).
3 А. Шмидт в статье, появившейся в 1837 г.; см.: Vischer Wilh. Kleine Schriften (Leipzig, 1877-1878. 2 Bde.). Bd. I. S. 417.
4 Указаны в примеч. на с. 132.
154

Мюллер-Штрюбинг начал с обвинений Фукидида в субъективности, в сокрытии истины (suppressio veritatis), в своего рода иезуитской казуистике (reservatio mentalis), в умышленной неясности, в некоторых случаях с целью своими сообщениями не дать читателю понять истинную связь событий и скорее сбить его с толку, нежели разъяснить ему явления внутренней жизни тогдашних Афин, и т. п. Обвинения эти впервые высказал он в своей книге « Aristophanes und die historische Kritik», вышедшей в 1873 г. При всем том, однако, он здесь признавал в Фукидиде натуру глубокую, видел у него невольное стремление к истине, именно и заставлявшее его не вполне утаивать правду, а лишь затемнять ее, прибегать к reservatio mentalis и другим замысловатым уловкам, чтобы, так сказать, оправдать себя пред своею же «историческою совестью». Ничто не было так чуждо Фукидиду, замечает между прочим Мюллер-Штрюбинг, как мелочное тщеславие. Вообще тогда еще Фукидидов труд в его глазах оставался все -таки важнейшим источником для знакомства с политическим состоянием Греции во время Пелопоннесской войны. Мюллер-Штрюбинг, по собственным словам, восставал тут только против нелепого убеждения, будто возможно, чтобы человек, участвовавший в политической борьбе своего времени, дал изображение этой борьбы и действовавших в ней лиц вполне беспристрастное, чуждое всякой предвзятой мысли, чуждое симпатий и антипатий. Но на этом Мюллер-Штрюбинг не остановился. В «Thukydideische Forschungen» (Wien, 1881) он открывает следы деятельности «кровожадного интерполятора», испещрившего текст Фукидида вставками, и заходит уж так далеко, что называет Фукидидово произведение «военно-дидактической эпопеей», «военной новеллой». Эту мысль он особенно развивает в двух дальнейших своих статьях 1. И наконец в статье «Die Korkyräischen Händel

1 Müller-Strübing Η. Das erste Jahr des Peloponesischen Krieges / / NJb. 1883; id. Die Glaubwürdigkeit des Thukydides geprüft an seiner Darstellung der Belagerung von Plateia // NJb. 1885. Сомнения относительно точности и достоверности описания осады Платей у Фукидида высказаны были еще Коксом и Paley; некоторые сомнения проглядывают и у J. С. F. Manso Опровержения см.: Wagner H. Die Belagerung von Plateia. Doberan, 1892—1893 (Progr.); Grundy G. R. The Topography of the Battle of Plateia. 1894.
155

bei Thukydides» (NJb. 1886) Мюллер-Штрюбинг уже называет Фукидида «чисто теоретическим доктринером» и «педантом» 1.
Но неосновательность большей части этих нападений в настоящее время достаточно уже обнаружена 2. Мюллер-Штрюбинг так далеко увлекался смелою фантазиею, что даже историки, относившиеся к Фукидиду с большим или меньшим недоверием, и те не находили возможным следовать за ним.
С резкими нападениями на Фукидида выступал и венгерский ученый Ю. Шварц, автор сочинения «Die Demokratie» (Leipzig, 1884). И по его мнению, Фукидид далеко не беспристрастный рассказчик. Кроме этого, мы тут встречаем, например, такие отзывы: «Труд Фукидида не содержит в себе того, чего обыкновенно ищут в нем некоторые критики. Это — не более, как история походов афинян и пелопоннесцев»... И Фукидид получает от Шварца название «ein beschränktes Geisteskind» (с. 426). Если в своем труде Фукидид не достиг уровня, подобающего историку, одаренному умом истинно государственного человека, то это по той простой причине, что он и не обладал подобным умом и «культурно-политическим смыслом» (с. 425). «И как жалки и общи, как бесцветно-пусты,— продолжает Шварц,— те черты, которыми Фукидид характеризует большую часть деятелей! Это ли государственный человек? Это ли пролагатель пути к наилучшему просвещению? Образец для историков всех времен?» «Welch' eine Befangenheit!» — восклицает Шварц и указывает, как пагубно было для последующих исследователей и мыслителей подражание Фукидиду: историки, воспитавшиеся на нем, до самого последнего времени подавляли в зародыше культурно-историографические стремления; они унижали историю народов, историю человечества — до уровня Фукидида, т. е. до пустого дикого реестра интриг, смут, битв и т. п. (с. 427—428). «А язык его каков? —

1 По поводу этого см.: Schmidt В. Kerkyrische Studien. Leipzig, 1890.
2 Мищенко Φ. Г. Послесловие. С. CCXIV след.; Бузескул В. П. Перикл. Харьков, 1889. С. 404 след.; Bauer Ad. Thukydides und Müller-Strübing Η. Ein Beitrag zur Geschichte der philologischen Methode. Nördlingen, 1887; Lange Ed. Zur Frage über die Glaubwürdigkeit des Thukydides // NJb. 1887, и др.
156

продолжает Шварц,— темный, уродливый, недовольный, мрачный, "wie das Tagebuch eines ertappten Verwaltungsraths"» (c. 430). Шварц доходит до того, что ставит афинскому историку в преступление его недовольство, суровость, мрачность, которые, по его мнению, проглядывают в Фукидидовом труде и которые он приводит в связь с «изменой» Фукидида Афинам. «И откуда это недовольство?— спрашивает Шварц,— откуда этот мрачный характер? Истинно сильный дух возвышается над неприятностями и раздорами своего века. Конечно, он делает так, если он чист. А у Фукидида совесть не чиста: из корыстолюбия он обманул свое отечество, изменил ему; его рудники и поместья в Скапте-Гиле были для него дороже Афин». А раньше (с. 227—228) Шварц готов был поставить в упрек Фукидиду даже то, что он прежде смерти Перикла, хотя уже имел более 30 лет от роду, не обогатил афинской литературы ни единой строчкой; свой труд он стал обрабатывать лишь после того, как афиняне изгнали его «als einen Staatsdieb zahmerer Abart — περί προδοσίας»... (с. 228). В заключение своей характеристики знаменитого историка Шварц патетически восклицает, что наступит день, когда преклонение перед Фукидидом исчезнет и он останется тем, что он есть в действительности: даровитым (sic!) и образованным писателем; от имени же великого историка ему придется навсегда отказаться (S. 435).
А несколько лет тому назад М. Корнфорд в своей оригинальной книге «Thucydides Mythistoricus» (London, 1907), пытался доказать, что Фукидид неверно изобразил происхождение Пелопоннесской войны и многие ее моменты потому, что его мысль была проникнута поэтическими и мистическими образами, в атмосфере которых он вырос, которые овладели им еще до того, как он задумал свой труд, и от власти которых он не мог освободиться, несмотря на все свое стремление к точному знанию; «История» Фукидида имеет будто бы характер Эсхиловой драмы, оказавшей на него сильное влияние: на заднем плане пред нами такие фигуры, как Тюхе (Tyche), Гюбрис (Hybris), Эрос (Eros), Пейто (Peithô), которые и руководят действующими лицами. Конечно, у Фукидида

157

есть известный драматический элемент, например, хотя бы речи, назначение которых можно сравнить с хором в драме; он мог усвоить некоторые выражения и стиль Эсхила. Но в сущности, если у Фукидида и чувствуется драма, то это результат изобразительного таланта автора, тем более, что сами события той эпохи нередко полны были драматизма. Доводить же до такой крайности драматический элемент у Фукидида, как делает это Корнфорд, значит преувеличивать до чрезмерности известную долю истины и совершенно извращать основной характер Фукидидова труда и проникающее его мировоззрение. Судьба у Фукидида, это, как мы видели (с. 145), не мрачный и всесильный рок трагиков или Геродота, а «совпадение», стечение обстоятельств, которых нельзя заранее предвидеть, и не судьба, не рок, а чисто реальные причины приводят, например, афинян к катастрофе по изложению Фукидида 1.
Однако, восставая против крайностей гиперкритического направления в оценке Фукидида, мы должны быть далеки и от веры в его непогрешимость, от того культа, от которого предостерегал еще Г. Мюллер-Штрюбинг. Упреки со стороны последнего, направленные против прежних ученых, слепо доверявших Фукидиду и не решавшихся применять к нему масштаб, который они применили бы ко всякому другому историку, не совсем лишены основания, да и вообще только что рассмотренные нападки принесли свою долю пользы, как реакция против слепой веры, против излишнего преклонения и благоговения пред авторитетом великого историка древности. Нельзя, например, не согласиться с тем, что решительно невозможно, чтобы человек, так или иначе участвовавший в политической борьбе своего времени, мог дать изображение этих событий совершенно объективное, не подчиняясь влиянию ни страсти, ни предвзятой мысли, ни ненависти и любви. Словом, признание достоинств Фукидида не исключает возможности и даже необходимости критики. В каждом

1 Ср. верные замечания: Bury J. В. The Ancient Greek Historians. New-York, 1909. P. 123 sq.
158

отдельном случае эта критика должна быть применена и к нему, как и к Геродоту, и ко всякому другому источнику.
У Фукидида, конечно, есть отдельные, частные промахи, ошибки и неточности. Так, например, мы найдем у него иногда анахронизмы. Он переносит современные ему мотивы и понятия в далекое прошлое. Он ошибается относительно положения мыса Малеи (на Лесбосе, III, 4) и относительно ширины пролива у о. Сфактерии (IV, 8). Некоторые подробности, касающиеся осады Платей (II, 71 сл.; III, 20 сл.), возбуждают недоумения и сомнения. Найдутся неясности и противоречия в хронологических указаниях Фукидида. Что же касается принятой им хронологической системы — он считает по летам и зимам,— которую часто ставят ему в особую вину, ввиду его строгого приговора над Геллаником (I, 97), то эта система имеет свое основание и оправдание: сам Фукидид объясняет, почему он предпочитает считать годы не по имени архонтов или других должностных лиц, а по летам и зимам (V, 20) ; притом у греков не было одного общеупотребительного календаря и, ввиду разнообразия в этом отношении, нужно было принять за основание нечто постоянное и общее для всех: таковым является смена времен года. В особенно же важных поворотных пунктах, определяя, например, время начала войны или заключения Никиева мира, Фукидид называет и имена архонтов, эфоров, в первом случае — даже и жрицы Геры Аргосской.
Но несмотря на отдельные ошибки и неточности у Фукидида,— если беспристрастно и всесторонне оценивать его, принимая в соображение время его жизни и тогдашнее состояние науки,— в общем он останется тем, чем был в глазах даже таких великих авторитетов в области исторической критики, как Б. Г. Нибур и Л. фон Ранке, т. е. одним из величайших историков и источником достоверным настолько, насколько вообще может быть достоверно произведение человека 1. Большинство из тех промахов, неверных показаний и неточностей, в которых может быть уличен Фукидид, относится к категории ошибок неволь-

1 Верную оценку Фукидида представил Φ. Г. Мищенко в своем « Послесловии ».
159

ных, более или менее свойственных каждому, а тем более историку, жившему за четыре века до P. X., когда не было ни собранных материалов, ни стенографов, которые записывали бы речи, ни подробных донесений послов, ни обширной переписки руководящих деятелей, словом,— того, чем располагает современная наука по отношению к эпохам, к нам близким по времени. Многие известия Фукидида подтверждаются надписями 1. Знаток географии и истории Сицилии, А. Гольм говорит, что он проследил на месте большую часть сообщений VI и VII кн. Фукидида — следовательно, почти четверть всего сочинения — и пришел к заключению, что чем точнее взвешиваешь слова Фукидида и чем точнее изучаешь местность, тем яснее становится и текст, и самый ход событий 2. Сличая рассказ Фукидида об олигархическом перевороте 411 г. с изложением Аристотеля в «Афинской политии», мы в некоторых отношениях отдадим предпочтение первому. Описание чумы, по словам Э. Литре, дает полную возможность определить свойство этой болезни. Фукидид обнаруживает прекрасное знание государственных и военных дел. Его описание битвы у Пилоса, по отзыву Ранке,— перл историографии. Рассказ о Сицилийской экспедиции известный английский историк Т. Б. Маколей находил chef-d'œuvre,— совершеннейшим, что когда-либо создавала историческая проза. Глубина и меткость его замечаний по поводу аналогии между греками — на известной ступени развития — и варварами признается не только присяжными классиками, которых Мюллер-Штрюбинг упрекал в излишнем, слепом преклонении пред великим историком, а исследователями в другой области, более беспристрастными, например, О. Шрадером, автором «Сравнительного языковедения и первобытной истории». В общем, «Введение» Фукидида, по выражению Эд. Мейера,— «одна из удивительнейших манифестаций

1 Ср., например, договор Афин с Аргосом, Мантинеей и Элидой 418 г. у Фукидида, V 47, и в надписи; список павших воинов Эрехфейской филы и изложение Фукидида (1,104 сл.); см. выше, с. 69.
2 Holm Ad. Griechische Geschichte von ihrem Ursprünge bis zum Untergange der Selbständigkeit des griechischen Volkes. 4 Bde. Berlin, 1885-1894. II, 501.
160

человеческого духа». Не говорю уже о замечательном анализе следствий междоусобной борьбы в III кн., 82—83 гл., о котором выше упоминалось уже.
Фукидид и историческая наука XIX века. У Фукидида можно найти немало черт, которые сближают его с современною историографиею 1.
В начале XIX ст. историко-критическая школа, в лице своих главных представителей, Нибура и затем Ранке, в противоположность антиисторическим построениям XVIII в., провозгласила, что главная цель истории отыскать и представить истину. В первом своем труде, положившем начало его известности 2, Ранке, например, по его собственным словам, желал «просто показать, как оно собственно было, wie es eigentlich gewesen»; «ибо,— замечает он в другом месте 3,— идеал всегда в том, чтобы представить миру историческую правду». В сущности к тому же стремился и Фукидид: вспомним, как упрекает он своих предшественников за то, что они мало заботились «об отыскании истины», и как говорит о своем стремлении к точному знанию; вспомним его отзыв о поэтах и логографах, его отношение к анекдотам, прикрасам и вымыслам, к внешней занимательности и баснословному элементу.
Все это чрезвычайно сближает Фукидида преимущественно с историко-критическим направлением. История по самой своей натуре, говорил Ранке в 1836 г. 4, должна питать отвращение к

1 Подробнее в моей статье: Бузескул В. П. Фукидид и историческая наука XIX в. // ЖМНП. 1901. Авг. (опубл. также: Commentationes Nikitinianae. Сборник статей по классической филологии в честь П. В. Никитина. СПб., 1901; Бузескул В. П. Исторические этюды. СПб., 1911).
2 Ranke L. v. Geschichte der romanischen und germanischen Völker von 494-535. Berlin, 1824.
3 В трактате: Zur Kritik neuerer Geschichtschreiber. 2. Aufl. (Sämmtliche Werke. Lpz., 1874, 33—34 B. S. 150), составлявшем приложение к названному раньше сочинению.
4 В речи: De historiae et politices cognatione atque discrimine / Sämmtliche Werke. Leipzig, 1877. XXIV. 273,272.
161

вымыслам и фантазиям и допускать только то, что верно. Он указывал, как трудно отличить истинное от ложного и среди различных известий выбрать достоверное, и это замечание Ранке чрезвычайно напоминает нам заявление Фукидида о тех трудностях, с которыми сопряжены были его разыскания (I, 22). На изучение источников, на критику и приемы исследования историко-критическая школа обратила особенное внимание. Но нельзя сказать — как это иногда говорят,— будто она впервые создала критический метод и его приемы: мы видели, что основные начала исторической критики в сущности открыты и применены были Фукидидом; его приемы тут мало чем отличаются от приемов современных исследователей. Отношение Фукидида к документам опять-таки сближает его с современною историографиею, главным образом с Ранке и его школой: именно Ранке дал иное направление изучению новой истории, обратившись преимущественно к подлинным документам, нетронутому архивному материалу, и с тех пор это, так сказать, документальное, «архивное» направление надолго заняло преобладающее положение. Что касается «культурных переживаний», которыми пользуется Фукидид, то едва ли нужно напоминать, какую роль играют они в настоящее время в качестве материала в руках как историков и социологов, так и изучающих «фольклор». Этот метод воссоздания прошлого по его обломкам и при помощи аналогий, применение которого мы видели у Фукидида, преимущественно в знаменитом его «введении»,— вполне современен; к нему не раз прибегал и Б. Г. Нибурв своей «Римской истории». Известно, какое значение приобрел в XIX в. сравнительный метод, нашедший широкое применение в разных областях научного знания, начиная с языковедения и кончая науками общественными. Зародыши его, первые опыты оперирования при помощи его, мы встречаем уже у Фукидида. Здесь же, хотя и смутно, проглядывает у него идея, которая характеризует новейшую науку,— идея постепенного развития, эволюции. Другая идея, присущая современной науке вообще и в частности истории настолько, что без нее и самая наука немыслима,— идея причинности и законосообразности явлений. Ее высказывает и Фукидид, и притом совершенно ясно и определенно. Из нее, как

162

мы видели (с. 144), вытекает и ряд его обобщений и свойственный ему рационализм, объяснение исторических событий без введения сверхъестественного элемента и непосредственного вмешательства божества,— опять черта, сближающая древнего историка с новыми.
Мы можем найти некоторые — правда, немногие — отдельные точки соприкосновения между Фукидидом и теми направлениями в новейшей историографии, которые явились частью на смену, частью наряду с «историческою школою». Между прочим, одно время выдвинуты были в качестве важнейшего фактора в развитии цивилизации природные условия; их влиянию придавалось чрезмерное значение, а указание на это влияние выставлялось как великое открытие, посредством которого историю пытались «возвести в ранг естественных наук» (Г. Т. Бокль). Но связь между историей народа и окружающею его природой подмечена давно; она известна была уже древним, например, Гиппократу, Аристотелю; и Фукидид, как было уже упомянуто, тоже признает значение природных условий и географического положения.
В современном направлении исторической науки сказывается стремление, во-первых, умалить значение отдельной личности в истории, роль «великих людей», и сосредоточить внимание на массе, обществе, и, во-вторых, выдвинуть экономические причины и отношения как важнейший, основной фактор развития. Фукидид ближе стоит к прежнему направлению. В своем изложении, если исключить начальные главы и отдельные замечания в дальнейшем, он сосредоточивает внимание не на состоянии, а на событиях, и притом военных. Нельзя сказать, чтобы он считал роль личности в историческом процессе ничтожною, но он не сводил историю к рассказу о деяниях великих людей. Он сознавал значение экономических факторов, хотя, конечно, не впадал в ту крайность и односторонность, которые характеризуют приверженцев современного «экономического материализма».
Я не имею в виду исчерпать вопрос об отношении между Фукидидом и новейшею историографиею, и не буду останавливаться на тех особенностях, которые существенным образом отли-

163

чают древнего историка от современных,— достаточно вспомнить хотя бы о речах у Фукидида. Мне хотелось только на нескольких примерах показать, насколько близко подошел величайший историк древности к тем задачам, приемам и воззрениям, которые выдвинуты наукою XIX в. Отмеченные черты, я думаю, служат достаточною иллюстрацией) культурного родства и преемства между античным миром и современностью, в частности — между античною историографиею, особенно в лице ее величайшего представителя, и новейшею историческою наукою.

Подготовлено по изданию:

Бузескул В. П.
Введение в историю Греции. Обзор источников и очерк разработки греческой истории в XIX и в начале XX в. / Вступ. ст. и общ. ред. проф. Э. Д. Фролова.— СПб.: Издательский дом «Коло», 2005.— 672 с.
ISBN 5-901841-28-Х
© Фролов Э. Д., вступ. ст., 2005.
© Издательский дом «Коло», оформление, подготовка текста, 2005.



Rambler's Top100